Юрий Сотник
ПРИКЛЮЧЕНИЕ НЕ УДАЛОСЬ

I

   Для шестилетнего Вовки не было большего мучения, чем оставаться дома наедине с сестрой Варей. Ему хотелось плакать всякий раз, когда мама, уходя, говорила:
   – Итак, Варя, ты сегодня в доме за старшую. Смотри за Вовкой. А ты, Вова, дай мне слово, что будешь во всем слушаться Варю.
   Варя уже почти месяц училась в четвертом классе. Куклы ее больше не интересовали, поэтому она все свое внимание перенесла на братишку. Оставаясь за старшую, она с таким рвением занималась уходом за Вовкой и его воспитанием, что у того, как говорится, темнело в глазах. То она стригла ему ногти, и без того короткие, то чистила на нем костюм, больно стукая щеткой по бокам и по спине, то вдруг заявляла, что у Вовки, «должно быть, жар», и заставляла его подолгу вылеживать с градусником под ворохом теплых одеял. Чтобы Вовка не избаловался, она в обращении с ним придерживалась двух очень простых правил: а) чего бы он ни захотел и о чем бы ни попросил, ни в коем случае ему этого не разрешать; б) как можно чаще делать ему замечания.
   В то воскресенье Вовке пришлось особенно туго. Отец был в командировке, мама с утра уехала в деревню к внезапно заболевшей бабушке, предупредив, что вернется только через несколько дней. Варя, Вовка и их старший брат Федя остались в доме одни, и Варя вовсю развернула свою педагогическую деятельность.
   Они обедали с Вовкой вдвоем, потому что Федя ушел прогуляться с приятелями и куда-то запропал. Варя, одетая в голубой сарафанчик, сидела напротив братишки, вытянувшись, прижав локти к бокам, подняв голову с прозрачной золотистой челкой на лбу и куцыми, связанными на затылке косичками. Постукивая ножом по краю тарелки, она говорила мягко, но очень внушительно:
   – Ну кто так держит вилку? Вовонька, ну кто так держит вилку? А? Как мама тебя учила держать вилку?
   Вовка подавил судорожный вздох, тоскливо взглянул на вилку, зажатую в кулаке, и долго вертел ее, прежде чем взять правильно. И без того маленький, он так съежился, что подбородок и нос его скрылись за краем стола, а над тарелкой остались только большой, пятнистый от загара лоб да два грустных серых глаза.
   – Не горбись, – мягко сказала Варя. – Вот будешь горбиться и вырастешь сутулым. Вовонька, я кому говорю!
   Вовка выпрямлялся медленно, постепенно, словно его тянула за шею невидимая веревка.
   Варя взглянула на стенные часы, потом подошла к раскрытому окну и, высунувшись в него, посмотрела в одну сторону улицы, в другую…
   – Безобразие прямо! Федька гуляет себе как барин, а мне ему обед потом снова разогревать!
   Пока Варя обозревала улицу, Вовка проделал следующий маневр: он торопливо затолкал в рот все оставшиеся на тарелке куски помидоров, картошки, лука так, что щеки его раздулись до предела, затем глотнул, подумал было, что пришел ему конец, затем глотнул еще раз, потом еще… И, тяжело дыша, с покрасневшими глазами обратился к Варе:
   – Варь!.. Я уже покушал. Варя, я можно пойду Федю поищу?
   Варя снова подошла к столу:
   – А что нужно сказать, когда покушал?
   – Варя, спасибо, я уже покушал, спасибо! – отчаянно заторопился Вовка. – Варя, я можно пойду на улицу?
   – Лишнее это, – отрезала Варя и, подумав, добавила: – У тебя шея грязная. Сейчас будем шею мыть. Ужас, до чего запустили ребенка!
   Вовка помертвел. Мытье шеи было самой страшной процедурой, которую сестра учиняла над ним в отсутствие родителей. В таких случаях Вовка подолгу стоял без рубашки, положив шею на край фаянсового умывальника, а Варя терла, терла и терла его жесткой мочалкой и лила на него сначала нестерпимо горячую воду, потом холодную, прямо из-под крана, а после этого снова терла, терла и терла его, на этот раз уже мохнатым полотенцем.
   Вовка заговорил было о том, что Варя вчера два раза мыла ему шею, но сестра перебила его:
   – Вчера мыла, а сегодня опять грязная. Я прямо вся измучилась с тобой!
   Она составила тарелки друг на друга и ушла с ними в кухню. Вовка сполз со стула и, держась руками за край стола, затаив дыхание, прикусив язык, бесшумно шагнул к двери, ведущей в переднюю. Постоял секунду, прислушиваясь, и снова шагнул.
   Не вышло! Варя появилась на веранде. Через плечо у нее было перекинуто мохнатое полотенце, концы которого свисали ниже ее колен. В руках она держала страшную мочалку, похожую на лошадиный хвост.
   – Идем! – сказала она.
   – Варя, погоди, – заговорил Вовка с необычайным воодушевлением. – Варя, знаешь, чего я тебе скажу? Я тебе, Варя, вот чего скажу… Знаешь, Варя, чего я тебе скажу?
   Варя постучала по спинке стула маленьким указательным пальцем:
   – Владимир! Без возражений у меня!
   Вовка притих, потоптался немного на одном месте, раза два вздохнул и, втянув голову в плечи, двинулся на кухню.

II

   Пока Варя тиранила Вовку, их старший брат Федя прогуливался в другом конце улицы. С ним были его приятели: Слава Панков и Ната Белохвостова, по прозвищу «Луна». Они вели разговор о школьных делах.
   – И вот вам, пожалуйста! – говорила Ната. – Никогда в нашем классе воровства не было, а с этого года началось. И я знаю, кто этим занимается: новенький этот… Пашка Бакланов. Помните, как у Гриши Тетеркина черные тараканы пропали? Он оставил коробку на парте и вышел из класса. И, заметьте, последним вышел… А Бакланов дежурил в этот день. А потом Тетеркин вернулся – глядь! – ни коробки, ни тараканов! И, главное, в класс никто не входил. Мы с Федькой всю перемену тогда у двери стояли, разговаривали. Помнишь, Федя?
   – Ага, – промычал Федя и больше ничего не сказал.
   Он был сегодня какой-то очень рассеянный. Он тащился рядом с Натой, загребая ногами сухие кленовые листья, усыпавшие тротуар, свесив набок курчавую голову, думая о чем-то своем. Всякий раз он отвечал невпопад или вообще ничего не отвечал.
   – А как у меня с авторучкой получилось? – продолжала Ната. – Исчезла куда-то авторучка, и все! Я думала, что просто потеряла, а через день смотрю – она у Бакланова из кармана торчит. Я к нему: «Бакланов! Это моя ручка!» – «Докажи», – говорит. «И докажу! Вот трещинка на колпачке: я ее сразу узнала». А он: «Мало ли авторучек с трещинками! Ты докажи, что это твоя трещинка». Так и не отдал! Славка! Вот ты председатель совета отряда, вот ты скажи: и это правильно, что такой человек в пионерской организации находится?
   Председатель шагал, заложив руки за спину, прижав широкий подбородок к воротнику гимнастерки.
   – Не пойман – не вор, милая моя. Пашка еще что! Ты его старшего брата знаешь? В девятом классе учится. Так про него говорят, что он с настоящими ворами путается. Говорят-то говорят, а сделать ничего не могут. Ты сначала докажи, тогда уж и принимай меры. Верно, Федор, я говорю?
   – Тараканы? Ага, – кивнул головой Федя. Ната посмотрела на него:
   – Федька! Федя вздрогнул:
   – А?
   – Федька, что это ты сегодня… вроде не в себе какой-то? О чем ты мечтаешь? Федя слегка улыбнулся:
   – Так! Ни о чем. Просто так…
   По ту сторону улицы на крыше одноэтажного дома копошились четверо парнишек, прилаживая к трубе шест для антенны. Увидев их, Федя замедлил шаги, а потом совсем остановился и крикнул:
   – Эй, радисты!
   Ната и Слава встревожились и стали тянуть его за рукава.
   – Федька, опять за свое, да? – проговорила Ната.
   – Федор, идем! Федор, не валяй дурака! Федор, слышишь? Но Федя уперся:
   – Эй! Радисты-аферисты!
   Радисты бросили свою возню и вытянули шеи.
   – Чего надо?
   – Вы на свою антенну скворечник повесьте: толку больше будет.
   – Давай катись отсюда, пока цел, – сказал долговязый малый лет пятнадцати.
   – А чего ты мне сделаешь?
   – Давай уходи, говорю, а то как дам сейчас! – закричал долговязый и поднял с крыши деревянную рейку длиной с полметра.
   – Федор, мы уходим! Федька, последний раз говорю, – сказал Слава.
   Но Федя отмахнулся от приятелей и, скрестив на груди руки, уставился на долговязого.
   – Ну, брось! Ну, бросай! Ну, чего же ты не бросаешь?
   Рейка, крутясь, перелетела через улицу и угодила Славе в плечо. Радисты бросились к приставной лестнице и стали быстро спускаться во двор.
   – Всё! Теперь газуем! – удовлетворенно сказал Федя и легко, вприпрыжку, понесся по тротуару.

III

   Радиолюбители хотя и выбежали на улицу, но от дальнейшей погони отказались.
   Пробежав метров сто, ребята пошли шагом. – Здорово, а? – сказал Федя. – Если бы мы тому, длинному, попались – тогда всё! Тогда бы от нас только мокрое место осталось.
   – Дурак! Идиот! – прошептала Луна. Председатель поднялся на цыпочки и, вытаращив на Федю глаза, затряс перед ним головой.
   – Знаешь, Федор… Я думал, что ты хоть за лето поумнеешь, а ты ведешь себя как… как дошколенок. И вот что, Федор: если ты… если ты еще раз выкинешь при мне такую штуку, тогда… тогда… давай кончим нашу дружбу. Хватит с меня!
   Федя долго и очень серьезно посмотрел на Славу и ничего не ответил. Прошли полквартала, Федя молчал. Прошли целый квартал, Федя не произнес ни слова. Ната несколько раз искоса взглянула на него. Жесткие каштановые волосы, которые вились упругими колечками, торчащие скулы, большой рот, вздернутый нос с широкими ноздрями – все это было у Феди грубоватое, мальчишеское, зато глаза у него были такие, что могла бы позавидовать любая девочка: огромные, темные, с густыми и длинными ресницами. Сейчас эти глаза смотрели вдаль так грустно, так меланхолично, что у Луны запершило в горле.
   – Вот ты, Федя, обижаешься, – мягко заговорила она, – но ты, Федя, со стороны посмотри: ведь с тобой прямо ходить опасно! Ведь когда ты по Московской улице идешь, тебе все вагоновожатые еще издали кулаками грозят. Думаешь, им приятно, когда кто-нибудь на рельсах станет да еще руки на груди скрестит? Ведь если тебя задавят, кто будет отвечать? Они! А со вчерашними мальчишками!.. Играли себе ребята в футбол, а ты пристал: «Мазилы да мазилы!» Тебе развлечение, а мне из-за тебя полкосы, наверное, выдрали. Думаешь, приятно?
   – Что – полкосы! – вмешался Слава. – Поглядите, что мне собаки с брюками сделали. Это еще мать заштуковала, потому не так заметно. А из-за кого? Из-за Федора! Ведь его все собаки в районе ненавидят! Вот, пожалуйста, вот, давайте понаблюдаем за той собакой, как она себя вести будет? Давайте понаблюдаем!
   Метрах в двадцати впереди, на каменном крыльце лежал средних размеров пес с длинной грязно-белой шерстью. Он дремал, прикрыв морду хвостом.
   – Вот! Обратите внимание: мимо люди идут, а она хоть бы что, – сказал Слава.
   Мимо крыльца в это время прошли двое мужчин, один даже протянул к собаке руку и щелкнул на ходу пальцами, но пес только приподнял голову.
   – Во! Видели? – воскликнул Слава. – Даже не тявкнула! А теперь мы пройдем. Погодите, не заметила еще. Во! Теперь заметила.
   Пес повернул голову в сторону ребят, секунду посмотрел на них и встал на ноги. Еще немного посмотрел… Спрятал хвост под живот. Бесшумно, словно на цыпочках, сбежал с крыльца и исчез под воротами. Через секунду оттуда послышался такой лай, словно во двор сбежалось штук двадцать собак-истеричек. Когда ребята миновали ворота и немного от них отошли, лай внезапно оборвался.
   Ната оглянулась назад:
   – Вот видишь! Вот посмотри, Федя, как она удивляется, что ты ей ничего не сделал. Федя обернулся. Пес сидел посреди тротуара, расставив передние лапы, развесив уши, остолбенело глядя вслед удаляющимся ребятам.
   Некоторое время Федя шел молча. Но вот он тяжко вздохнул. Вот еще раз вздохнул:
   – Ребята! Хотите, я вам откровенно скажу?
   – Ну, что еще скажешь? – проворчал Слава.
   – Я вот сам много раз думал: отчего у меня такой характер?
   – Ну?
   – И вот я недавно понял, в чем тут дело.
   – В чем, Федя? – спросила Луна.
   – Понимаете, это у меня от избытка энергии.
   – Что?
   – От чего?
   – От избытка энергии. Это давно известно. И в книгах об этом пишут: если у человека очень много энергии, а использовать ее на какое-нибудь полезное дело он не может, тогда он начинает хулиганить. Он даже на преступление может пойти, до того доводит его эта самая энергия.
   Слава замедлил шаги:
   – Бедненький! Энергии ему некуда девать! Ты в пионерской организации состоишь?
   – Сам знаешь, что состою. Чего ты глупые вопросы задаешь?
   – Ладно! Ты в строительстве школьного стадиона участвовал?
   – Ну, участвовал… Тоже сам знаешь.
   – Прекрасно! Металлический лом собирал?
   – Собирал, почти тонну один приволок.
   – В спектакле «Снежная королева» играл?
   – Играл…
   – Деревья перед школой сажал?
   – Сажал…
   – Так что же ты жалуешься, что энергию некуда девать? По-твоему у нас дел мало?
   – А я и не говорил, что мало. Тут вопрос в том, какие это дела.
   – Ну какие? Какие?
   – Все это спокойные дела. Ясно вам? Председатель пожал плечами:
   – Луна, ты что-нибудь понимаешь? Луна тоже пожала плечами и ничего не ответила. Федя ударил себя ладонями по бедрам, тяжко вздохнул, досадливо крутнул головой:
   – Вот в том-то и дело, что вы ничего не понимаете! Вот вы говорите, что я веду себя как дошколенок, а сами ни на столечко не понимаете в психологии другого человека.
   – Ну, что не понимаем, ну, что? – спросил Слава.
   – А то! Полезное дело полезному делу – рознь! Один человек может всю жизнь прожить на одном месте, а другому спокойная жизнь хуже каторги. Великие путешественники с детства мечтали о путешествиях и всяких там исследованиях. Почему? Потому, что характеры у них такие. Одним людям посадкой деревьев приятно заниматься, стадионы строить… Я про них ничего не говорю, и очень даже хорошо, что им приятно этим заниматься, но сам я… сам лично… ну не могу! Задыхаюсь прямо в спокойной обстановке!
   Слава усмехнулся:
   – Понятно! Тебе, значит, приключения нужны.
   – Да, приключения! И ничего здесь смешного нет.
   – И подвиги? – Да вот, и подвиги! Председатель некоторое время шел молча.
   – Ты говорил, что хочешь стать полярным исследователем, да? – негромко спросил он.
   – Да вот, хочу стать полярным исследователем! – с вызовом ответил Федя. Его злило, что Слава иронически улыбается.
   – А почему не исследователем космоса?
   – А потому, что тут способности к технике нужны и… к математике… а у меня их нет. И нечего тебе, Славка, улыбаться, если не понимаешь.
   Слава сделал серьезное лицо:
   – Я и не думаю улыбаться. Я только вот о чем хотел спросить: полярным исследователем ты станешь, когда вырастешь, а до этого ты будешь собак дразнить, чтобы энергию использовать?
   – Нет, Станислав Михайлович, – медленно ответил Федя. – Собак дразнить я больше не собираюсь. Хватит!
   – А что же думаешь делать?
   – А вот что. – Федя помолчал, подыскивая слова. – Вот ты скажи, Славка… скажи, как по-твоему: это только в книжках так бывает, чтобы ребята убегали из дому, а потом становились моряками, путешественниками и всё такое?
   Слава присвистнул:
   – Эге! А ты что: собрался того… махнуть?
   – Н-ну, может, еще и не собрался, а думать, может быть, и думаю.
   Слава покачал головой:
   – Ну и ну! Луна, видела дошколенка? Итак, куда же вы уезжаете, сэр? В Арктику или в Антарктиду?
   Федя совсем обиделся, заморгал длинными ресницами и собрался было что-то сказать, но Луна предупредила его.
   – Знаешь, Славка… С тобой человек откровенно, как с товарищем, разговаривает… он, можно сказать, душу тебе открывает… и это очень глупо с твоей стороны шуточки шутить. И, если хочешь знать, ничего тут смешного нет, что человек о приключениях и опасностях мечтает. Я, если бы была мальчишкой, может быть, и сама мечтала из дому удрать. Вот!
   Ната умолкла.
   Слава прижал руку к сердцу и поклонился ей и Феде.
   – В общем, знаете что? Я с детским садом разговаривать не умею. Валяйте, дуйте оба хоть в Южную Африку, а я обедать пошел. Всего вам хорошего!
   И он быстро зашагал по переулку. Ната посмотрела ему вслед:
   – Славка вообще неплохой парень, только скучный какой-то, правда?
   Федя не ответил, о чем-то раздумывая. Вдруг он резко обернулся к Нате:
   – Луна!
   – Что?
   – Луна, хочешь узнать одну интересную вещь?
   – Хочу. А какую вещь?
   – Идем. Зайдем на минутку ко мне.

IV

   Вовка уже четверть часа как был поставлен Варей «в угол носом». За что его сестра так поставила, он как следует не понимал, да это его и не интересовало. Он был один в трехкомнатной квартире, однако не решался не только выйти из угла, но даже оглянуться, хотя Варвара заявила ему, что уходит в магазин. Вовка прекрасно знал, что ни в какой магазин она не пошла, а сидит сейчас на лавочке у ворот и шепчется с подругами. Временами он слышал за своей спиной царапанье, сдержанное кряхтенье и понимал, что это Варвара, забравшись на выступ в стене и уцепившись за открытую оконную раму, заглядывает в комнату. Окажись Вовка в такой момент где-нибудь вне угла, темный чулан был бы ему обеспечен. Поэтому он терпеливо стоял, заложив руки назад, чтобы не колупать пальцами обоев, и дожидался возвращения Феди, к которому можно было бы обратиться с просьбой о помиловании.
   Наконец он услышал, как Варя за окном проговорила:
   – Федя, я уже два раза обед разогревала и больше разогревать не буду. Разогревай сам. Потому что это безобразие просто.
   Вот в передней раздались шаги. Вовка понял, что Федя идет не один. Вот распахнулась дверь в комнату. Створка ее прикрыла тот угол, в котором томился Вовка, и он собрался было подать оттуда голос, но в этот момент Федя тихонько проговорил:
   – Только, Натка, дай слово… дай самое настоящее честное слово, что ни за что никому не скажешь.
   По мнению Вовки, секреты существовали только для того, чтобы он, Вовка, о них узнавал. Угол, в котором он стоял, из места заключения сразу превратился в очень удобное убежище. Вовка высунул на сторону язык, прикусил его и стал ждать, что будет дальше.
   – Даю честное слово, – ответила Ната. – А в чем дело, Федька?
   – Идем!
   Федя провел Нату к себе в «кабинет», отгороженный от остальной комнаты двумя шкафами. Здесь стояли диван, стол с книгами, сваленными в кучу, и стул.
   – Значит, Натка, даешь слово, что будешь молчать, даешь?
   – Даю, – тихо проговорила Ната.
   – Ладно! – Федя подошел к дивану и поднял сиденье. – Держи!
   Ната уперлась руками в край поставленного на ребро матраца. И тут Федя молча, энергичными рывками стал вытаскивать спрятанные в диване вещи. Раз! – и на полу очутился туго набитый рюкзак, из которого торчали подшитые валенки. Два! – Федя бросил рядом с мешком стеганые ватные брюки и телогрейку. Три! – и к этим предметам присоединилась шапка-ушанка.
   – Всё! Опускай!
   Ната опустила матрац. Федя застыл над своими вещами, расставив ноги, упершись кулаками в бока. Муха села ему на нос, но он и не шевельнулся, чтобы ее прогнать.
   – Что это? Для чего это? – тихо спросила Ната.
   – Завтра вечером бегу на Север, – отчеканил Федя и стал смотреть, как открывается у Луны рот, как ползут вверх чуть заметные брови и как глаза из узких, похожих на щелочки, постепенно становятся круглыми.
   – Федька-а! Сумасшедший! – протянула она чуть слышно.
   – Да, Натка! Решил, понимаешь, так: если уж задумал работать на Севере, так надо готовиться к этому теперь.
   – Ой, ма-мочки! – простонала Луна и села на диван.
   Федя подошел к ней поближе и слегка усмехнулся:
   – Ну, что ты охаешь? Только сейчас говорила, что сама убежала бы, если б была мальчишкой…
   – Ой, Федька! Но я же вообще говорила… Я же просто так говорила, а ты… Ой, какой ты сумасшедший!
   – Натка! Ты не ойкай, а лучше послушай, как у меня все продумано. И тогда поймешь – сумасшедший я или нет. Ребячья это у меня фантазия или нет. Будешь слушать?
   – Буду. (Ой, мамочки!)
   Федя помолчал немного, прохаживаясь взад-вперед, и заговорил:
   – Ну вот! Предположим, какой-нибудь мальчишка решил бы бежать на Север, чтобы сразу стать великим исследователем. Кем бы он был? Дураком ведь!
   – Ага, – кивнула поникшей головой Луна.
   – Теперь так. А если бы этот мальчишка удрал из дому, чтобы не великим исследователем стать, а только юнгой на ледоколе. Кем бы такой мальчишка был?
   – Ой, Федька… По-моему, тоже дураком.
   – Во! А я что говорю? Конечно, дураком! И знаешь почему? Потому что человек должен сначала получить образование. Ну, теперь скажи: глупости я говорю? Фантазирую?
   Луна замотала головой, словно на нее набросили темный мешок.
   – Ой, Федька! Но ты же все-таки бежишь!
   – Бегу. Но ты послушай сначала, как я бегу! Ты о школах-интернатах в тундре читала?
   – Читала.
   – Ну вот! Понимаешь, вот тебе тундра, кругом на сотни километров никакого жилья, только оленеводы кочуют со своими стадами. И вот, для детей оленеводов устроены такие школы-интернаты: дети там живут и учатся. Кругом тундра, снега, а тут маленький поселочек, школа с интернатом, больница, фактория – культбаза, одним словом. Теперь смотри: есть тут фантазия или нет? Родителей сейчас дома нет, мама вернется не раньше чем через три дня. Завтра ночью, когда Варвара уляжется, я забираю свои вещи и отправляюсь в Москву, а оттуда – в Архангельск. И конечно, пишу с дороги родным письмо: так, мол, и так, не беспокойтесь, пожалуйста, это мне не какая-нибудь ребячья дурь в голову взбрела, а просто я еду учиться в другое место. Ладно! Приезжаю в Архангельск, а оттуда пробираюсь в тундру, в школу-интернат, километров за сто. А там уж зима наступит… Куда им меня девать? Не выгонять же на мороз! Волей-неволей, а примут. А за год я докажу, что умею хорошо учиться, общественную работу буду вести… Меня и на следующий год оставят. А главное, родным нечего за меня беспокоиться: из школы им напишут, что, мол, ваш Федя хорошо учится, никакие фантазии ему в голову не лезут, он хорошо поправился, потому что здесь чистый воздух.
   – Федька! Да ведь тебя на первом вокзале поймают!
   – Во-первых, я до Москвы не поездом, а попутной машиной поеду. А во-вторых, пока дома хватятся, я знаешь где буду!
   – Ой! Все равно… все равно ты первому милиционеру подозрительным покажешься.
   – Вот чудачка! Ты этим летом к бабушке ездила за двести километров. Ты кому-нибудь подозрительной показалась?
   – Ну ладно, Федька! Ну пускай я неправа. Но где ты деньги возьмешь на дорогу?
   – И это продумано! У меня знакомый мальчишка есть – в другой школе учится, – так мы сговорились, что он фотоаппарат у меня купит, «Зоркий». Я ему на десять рублей дешевле, чем в магазине, продам. Потому я и задерживаюсь, что он только завтра вечером деньги получит. Ну, что, Луна, может, и теперь скажешь, что я сумасшедший?
   Ната вскочила и в смятении забегала по комнате.
   – Не знаю! Ой, Федька, я прямо ничего, ничего не знаю, что и сказать. Ой, ну неужели ты решишься! Это такой отчаянный поступок, такой отчаянный!..
   – Владимир! Ко мне! – крикнула в этот момент Варя за окном.

V

   Вовка все это время простоял так, словно его приклеили носом к углу. Теперь он на цыпочках выбрался оттуда и скоро предстал перед сестрой, сидевшей на лавочке рядом с двумя подругами.
   – Ну, Вова, ты больше не будешь? – спросила она, сдвинув брови.
   – Не буду, – с готовностью ответил Вовка.
   – Ну ладно! Я тебя, так и быть, прощаю, но чтобы это было в последний раз. Хорошо?
   – Хорошо, – сказал Вовка, не поинтересовавшись, что именно должно быть в последний раз.
   – Иди погуляй немного.
   В другое время Вовка вприпрыжку умчался бы от сестры, но сейчас он медленно, бесшумно отошел от нее лишь на несколько шагов и остановился, весь переполненный замечательной осенившей его еще в углу идеей.
   Федя бежит на Север, в чудесную страну, о которой ему читали в сказке «Снежная королева» и в других интересных книгах. Почему бы ему, Вовке, не удрать вместе с Федей. Ведь дураком надо быть, чтобы стоять ни за что ни про что по углам, терпеть мытье шеи и глотать кашу «Геркулес», в то время как можно вести привольную жизнь, катаясь на добрых и умных оленях, любуясь полярным сиянием и глядя (издали, конечно) на живых моржей и белых медведей.
   Решено! Вовка бежит вместе с Федей. – Возможно, правда, что Федя не пожелает взять его с собой, но у Вовки был накоплен богатый опыт. Этим летом в деревне Федя часто отказывался брать Вовку на рыбалку или в лес за грибами, а все-таки Вовка и рыбачил вместе с ним, и грибы собирал. Добивался он этого очень просто: он тайком, на почтительном расстоянии следовал за братом, пока не отходил далеко от дома, а потом объявлялся Феде. Тот, конечно, бранился, но прогнать Вовку не решался, боясь, что он заблудится на обратном пути. Так можно поступить и теперь. Главное – это не упустить момент, когда Федя побежит из дому, и следовать за ним тайком как можно дальше. Ведь Не станет же Федя портить себе все дело только для того, чтобы доставить его, Вовку, обратно домой!
   Занятый своими мыслями, Вовка стоял среди тротуара, ничего не видя перед собой, а в это время прямо на него, тоже ничего не видя перед собой, шла Ната. Она наткнулась на Вовку, машинально обогнула его и пошла дальше расслабленной походкой, временами приостанавливаясь и бормоча свое «ой, мамочки». Только сейчас она обещала Феде прийти еще раз вечером и помочь ему спрятать походное снаряжение на одном пустыре, чтобы Феде не пришлось заходить за ним домой после того, как он продаст аппарат. И еще она обещала сшить для Феди мешочек со шнурком, чтобы вешать на шею. В этот мешочек Федя собирался зашить ученический билет и записку с указанием, куда сообщить о его смерти, если он погибнет в тундре, заметенный пургой.