Страница:
— Вот слова, которые наш Высокий Господин, наш Император Токоё приказал мне передать лично Вам: «Теперь Мы посылаем тебя назад в твою страну и к твоим людям. Что касается семерых твоих детей, то они внуки и внучки Императора, который о них позаботится. Таким образом, ты можешь о них не беспокоиться».
Получив это распоряжение, Акиносуке покорно стал готовиться к своему отбытию. Он привел в порядок все свои дела, дал наставления советникам и чиновникам, попрощался с добрыми островитянами. Наконец настал день отплытия, и в сопровождении толпы людей бывший губернатор прибыл в порт, где взошел на специально для него присланный корабль. Судно не спеша развернулось и вышло в голубое море, распростертое под голубым небом. Вскоре очертания острова Райсю стали тоже голубыми, потом серыми и, наконец, вовсе исчезли…
…А Акиносуке неожиданно проснулся под кедром в своем собственном саду!..
Какой-то момент он был оглушен и поражен. Ведь он не был здесь более двадцати лет. Но тут он увидел своих двух приятелей, все также сидящих около него, весело болтающих и выпивающих. Мията дико уставился на них и громко воскликнул:
— Как странно!
— Акиносуке, должно быть, видел сон, — смеясь заметил один из друзей. — Что ты видел во сне, сосед? Что-нибудь странное? — спросил второй.
И Акиносуке пересказал им сон, который длился двадцать лет и три года в стране Токоё, на острове Райсю. Друзья же были поражены, потому что в действительности гёши спал не более нескольких минут.
Один из них сказал:
— В самом деле ты видел во сне странные вещи. Но пока ты дремал, мы тоже наблюдали нечто удивительное. Около твоего лица порхала маленькая желтая бабочка. Потом она села на землю рядом с тобой, со стороны дерева, и почти сразу же, как она села, из-под земли выскочил большой-большой муравей, схватил ее и потащил вниз, в свою нору. Но перед тем как ты проснулся, мы увидели, что та же самая бабочка вылезла из муравьиного гнезда и запорхала перед твоим лицом как и прежде. Но вдруг она неожиданно исчезла. Мы так и не заметили, куда она делась.
— Возможно, это была душа Акиносуке, — сказал другой гёши. — Мне кажется, я видел, как она влетела в его рот…
— Хорошо, — отозвался первый, — но даже если та бабочка была душой Мияты, этот факт все равно не объясняет его волшебного сна.
— Его могут объяснить муравьи, — возразил второй сосед. — Муравьи очень странные существа, возможно, даже демоны… Тем более что под этим старым кедром находится их гнездо.
— Давайте посмотрим! — воскликнул Акиносуке, сильно взволнованный этим предположением.
Он поднялся и поспешил за лопатами…
Земля вокруг кедра и между его корнями оказалась взрыхленной самым удивительным образом колонией муравьев. Когда верхний пласт почвы был снят, показались их крошечные постройки из соломы, глины и стеблей травы, отдаленно напоминающие улицы города. В центре одного строения, относительно более солидных размеров, чем остальные, люди обнаружили стаю этих изобретательных насекомых, окруживших тело очень крупного муравья с желтыми боками и длинной черной головой.
— О! Да это же император из моего сна! — закричал Акиносуке. — А эта большая постройка — дворец Токоё! Как необычно! В таком случае и Райсю должен лежать на юго-запад отсюда, налево от того толстого корня… Ну да, вот он! Как странно! Теперь я уверен, что отыщу холм Ханриэке и могилу принцессы.
Он копал и копал, переворачивая землю, и наконец увидел маленький холмик, на вершине которого лежал камешек, своей формой напоминающий буддийское надгробие. А под ним он обнаружил зарытое в глину мертвое тело муравьиной самки.
Друзья помолчали и осторожно засыпали муравьиные владения землей.
Рики-Бака
Акико
Муравьи
Предание об О-Тэй
Сказание об Миминаси Хёйчи
Получив это распоряжение, Акиносуке покорно стал готовиться к своему отбытию. Он привел в порядок все свои дела, дал наставления советникам и чиновникам, попрощался с добрыми островитянами. Наконец настал день отплытия, и в сопровождении толпы людей бывший губернатор прибыл в порт, где взошел на специально для него присланный корабль. Судно не спеша развернулось и вышло в голубое море, распростертое под голубым небом. Вскоре очертания острова Райсю стали тоже голубыми, потом серыми и, наконец, вовсе исчезли…
…А Акиносуке неожиданно проснулся под кедром в своем собственном саду!..
Какой-то момент он был оглушен и поражен. Ведь он не был здесь более двадцати лет. Но тут он увидел своих двух приятелей, все также сидящих около него, весело болтающих и выпивающих. Мията дико уставился на них и громко воскликнул:
— Как странно!
— Акиносуке, должно быть, видел сон, — смеясь заметил один из друзей. — Что ты видел во сне, сосед? Что-нибудь странное? — спросил второй.
И Акиносуке пересказал им сон, который длился двадцать лет и три года в стране Токоё, на острове Райсю. Друзья же были поражены, потому что в действительности гёши спал не более нескольких минут.
Один из них сказал:
— В самом деле ты видел во сне странные вещи. Но пока ты дремал, мы тоже наблюдали нечто удивительное. Около твоего лица порхала маленькая желтая бабочка. Потом она села на землю рядом с тобой, со стороны дерева, и почти сразу же, как она села, из-под земли выскочил большой-большой муравей, схватил ее и потащил вниз, в свою нору. Но перед тем как ты проснулся, мы увидели, что та же самая бабочка вылезла из муравьиного гнезда и запорхала перед твоим лицом как и прежде. Но вдруг она неожиданно исчезла. Мы так и не заметили, куда она делась.
— Возможно, это была душа Акиносуке, — сказал другой гёши. — Мне кажется, я видел, как она влетела в его рот…
— Хорошо, — отозвался первый, — но даже если та бабочка была душой Мияты, этот факт все равно не объясняет его волшебного сна.
— Его могут объяснить муравьи, — возразил второй сосед. — Муравьи очень странные существа, возможно, даже демоны… Тем более что под этим старым кедром находится их гнездо.
— Давайте посмотрим! — воскликнул Акиносуке, сильно взволнованный этим предположением.
Он поднялся и поспешил за лопатами…
Земля вокруг кедра и между его корнями оказалась взрыхленной самым удивительным образом колонией муравьев. Когда верхний пласт почвы был снят, показались их крошечные постройки из соломы, глины и стеблей травы, отдаленно напоминающие улицы города. В центре одного строения, относительно более солидных размеров, чем остальные, люди обнаружили стаю этих изобретательных насекомых, окруживших тело очень крупного муравья с желтыми боками и длинной черной головой.
— О! Да это же император из моего сна! — закричал Акиносуке. — А эта большая постройка — дворец Токоё! Как необычно! В таком случае и Райсю должен лежать на юго-запад отсюда, налево от того толстого корня… Ну да, вот он! Как странно! Теперь я уверен, что отыщу холм Ханриэке и могилу принцессы.
Он копал и копал, переворачивая землю, и наконец увидел маленький холмик, на вершине которого лежал камешек, своей формой напоминающий буддийское надгробие. А под ним он обнаружил зарытое в глину мертвое тело муравьиной самки.
Друзья помолчали и осторожно засыпали муравьиные владения землей.
Рики-Бака
Его имя было Рики
[48], но народ прозвал парня Рики-Бака — Рики-Дурачок, потому что с рождения он находился в состоянии детства. По этой же причине все были добры к нему и не злились, даже если он, рискуя поджечь дом, клал горящую щепку на матерчатую сетку от мошкары и хлопал в ладоши от радости при виде занимающегося пламени.
В шестнадцать лет Рики-Бака был высоким сильным юношей, но по уму он навсегда оставался в счастливом возрасте примерно двух лет и продолжал играть только с самыми маленькими детьми. Дети постарше, от четырех до семи лет, не брали его в свою компанию, потому что он никак не мог научиться их играм и песням. Его любимой игрушкой была метла на длинной ручке, которую он использовал как деревянную лошадку. Часами он мог скакать на этой метле вверх и вниз по склону напротив своего дома, смеясь при этом заразительным звонким смехом.
Однажды вечером он расшумелся больше обыкновенного. Вышел сосед — его звали Сада — и попросил Рики поискать себе другое место для игр. Дурачок смиренно поклонился и затем пошел прочь, виновато волоча за собой свою длинную игрушку. Всегда послушный и абсолютно безвредный, если, конечно, ему не представлялся случай поиграть с огнем, он редко кому давал повод для жалоб. Его нити с жизнью, протекавшей на деревенской улице, едва ли были прочнее, чем у щенка или цыпленка, и когда в конце концов он исчез, никто из соседей этого не заметил, кроме того самого Сады. Правда, прошло несколько месяцев, когда что-то напомнило ему о Рики,
— Что случилось с Рики? — спросил он старого дровосека, который поставлял топливо всему кварталу, — Где он? Помнится, парень частенько помогал тебе нести вязанки с хворостом. Почему я его не вижу?
— Рики-Бака? — переспросил старик. — Ах! Рики мертв, бедняга! Да, он умер, наверное, год назад, как-то неожиданно.
Лекарь сказал, у него в голове была какая-то болезнь. От этого и умер…
Однако вскоре после этого случилась странная история, связанная с бедным Рики.
Дело в том, что, когда он умер, его мать написала китайскими иероглифами его имя — Рики-Бака — на его левой ладони. И в течение многих дней без устали читала молитвы. В них она просила богов позволить ему переродиться в более счастливое создание.
И вот месяца три спустя в достойнейшем доме Нанигаши-Самы, в Кёйимачи, родился мальчик. И о ужас! На ладони его левой руки можно было ясно прочитать написанное китайскими иероглифами — «Рики-Дурачок»! Это свидетельствовало только об одном: рождение младенца с такой надписью было вызвано чьей-то мольбой. А раз так, то родные начали наводить справки о том, кто бы это мог быть. Наконец продавец овощей сообщил им, что так звали одного простого парня, жившего в квартале Ушиэоме, который умер прошлой осенью. Тогда родители послали двух своих слуг на розыски матери Рики.
Скоро без особого труда ее нашли и рассказали, что случилось. Мать Рики была рада чрезвычайно. Еще бы — род Нанигаши на всю округу славился своим богатством и знатностью. Но слуги сказали, что вся семья Нанигаши очень расстроена и сердита из-за того, что на ладони мальчика написано «Бака».
— Где похоронен твой Рики? — спросили они.
— На кладбище Дзендеджи, — ответила она.
— Будь любезна дать нам немного земли с его могилы, — попросили слуги.
Мать Рики пошла с ними к храму Дзендеджи, показала им могилу, и они взяли несколько горстей земли и унесли с собой, завернув в фуросики [49]А бедной матери дали немного денег… десять сен [50]…
Вы, наверное, хотели бы узнать, для чего предназначалась земля с могилы?
Сами понимаете, как-то неподобает ребенку из знатной семьи вырасти с таким глупым словом на ладони. И не существует на свете другого способа уничтожить иероглифы, попавшие на тело подобным магическим путем, кроме как натереть кожу землей, взятой с могилы того, кто носил это имя в предыдущем рождении.
Это подействовало.
А вот как будет с головой?..
В шестнадцать лет Рики-Бака был высоким сильным юношей, но по уму он навсегда оставался в счастливом возрасте примерно двух лет и продолжал играть только с самыми маленькими детьми. Дети постарше, от четырех до семи лет, не брали его в свою компанию, потому что он никак не мог научиться их играм и песням. Его любимой игрушкой была метла на длинной ручке, которую он использовал как деревянную лошадку. Часами он мог скакать на этой метле вверх и вниз по склону напротив своего дома, смеясь при этом заразительным звонким смехом.
Однажды вечером он расшумелся больше обыкновенного. Вышел сосед — его звали Сада — и попросил Рики поискать себе другое место для игр. Дурачок смиренно поклонился и затем пошел прочь, виновато волоча за собой свою длинную игрушку. Всегда послушный и абсолютно безвредный, если, конечно, ему не представлялся случай поиграть с огнем, он редко кому давал повод для жалоб. Его нити с жизнью, протекавшей на деревенской улице, едва ли были прочнее, чем у щенка или цыпленка, и когда в конце концов он исчез, никто из соседей этого не заметил, кроме того самого Сады. Правда, прошло несколько месяцев, когда что-то напомнило ему о Рики,
— Что случилось с Рики? — спросил он старого дровосека, который поставлял топливо всему кварталу, — Где он? Помнится, парень частенько помогал тебе нести вязанки с хворостом. Почему я его не вижу?
— Рики-Бака? — переспросил старик. — Ах! Рики мертв, бедняга! Да, он умер, наверное, год назад, как-то неожиданно.
Лекарь сказал, у него в голове была какая-то болезнь. От этого и умер…
Однако вскоре после этого случилась странная история, связанная с бедным Рики.
Дело в том, что, когда он умер, его мать написала китайскими иероглифами его имя — Рики-Бака — на его левой ладони. И в течение многих дней без устали читала молитвы. В них она просила богов позволить ему переродиться в более счастливое создание.
И вот месяца три спустя в достойнейшем доме Нанигаши-Самы, в Кёйимачи, родился мальчик. И о ужас! На ладони его левой руки можно было ясно прочитать написанное китайскими иероглифами — «Рики-Дурачок»! Это свидетельствовало только об одном: рождение младенца с такой надписью было вызвано чьей-то мольбой. А раз так, то родные начали наводить справки о том, кто бы это мог быть. Наконец продавец овощей сообщил им, что так звали одного простого парня, жившего в квартале Ушиэоме, который умер прошлой осенью. Тогда родители послали двух своих слуг на розыски матери Рики.
Скоро без особого труда ее нашли и рассказали, что случилось. Мать Рики была рада чрезвычайно. Еще бы — род Нанигаши на всю округу славился своим богатством и знатностью. Но слуги сказали, что вся семья Нанигаши очень расстроена и сердита из-за того, что на ладони мальчика написано «Бака».
— Где похоронен твой Рики? — спросили они.
— На кладбище Дзендеджи, — ответила она.
— Будь любезна дать нам немного земли с его могилы, — попросили слуги.
Мать Рики пошла с ними к храму Дзендеджи, показала им могилу, и они взяли несколько горстей земли и унесли с собой, завернув в фуросики [49]А бедной матери дали немного денег… десять сен [50]…
Вы, наверное, хотели бы узнать, для чего предназначалась земля с могилы?
Сами понимаете, как-то неподобает ребенку из знатной семьи вырасти с таким глупым словом на ладони. И не существует на свете другого способа уничтожить иероглифы, попавшие на тело подобным магическим путем, кроме как натереть кожу землей, взятой с могилы того, кто носил это имя в предыдущем рождении.
Это подействовало.
А вот как будет с головой?..
Акико
За кладбищем при храме Сёцанийи, в пригороде столицы, когда-то стоял одинокий маленький домик, в котором жил старый человек по имени Такахама, По причине его спокойного дружелюбного характера все соседи любили старика, хотя и считали его слегка тронувшимся. Ибо от человека, который выполняет все буддийские церемониалы, ожидают, что он женится и даст продолжение своему роду. Но он жил здесь совершенно одиноко уже более двадцати лет. Ни одному человеку не удалось убедить Такахаму взять в свой дом жену. И никто ни разу не заметил, чтобы у него возникли любовные отношения с какой-либо особой.
Однажды летом Такахама почувствовал себя плохо и понял, что дорога его жизни подходит к концу. Он послал за своей единственной вдовой сестрой и за ее сыном — молодым человеком лет двадцати, к которому был очень привязан. Придя, они стали делать все возможное, чтобы хоть какого облегчить последние дни жизни старика.
Был знойный полдень. Вдова и ее сын находились у ложа умирающего. Такахама заснул. В этот момент в комнату влетела очень большая бабочка и уселась на подушку больного. Племянник отогнал ее веером, но она опять вернулась на то же место. Бабочку снова отогнали — она вернулась еще раз. Племянник рассердился и выгнал ее в сад, но она не хотела улетать, и юноша, размахивая веером, погнал прелестное насекомое через сад, в открытые ворота на кладбище около храма. А бабочка все порхала перед ним, как если бы не могла сама лететь дальше, и вела себя так странно, что молодой человек начал опасаться Ма [51], принявшего на время прекрасный воздушный образ. Он все гнал ее и гнал и не заметил, как оказался в глубине кладбища. Здесь в густой тени зарослей бабочка подлетела к одному могильному камню и бесследно исчезла. Как он ни пытался ее найти — все было безрезультатно. Тогда юноша обратил свое внимание на надгробие. На нем было имя: «Акико», выбитое вместе с неизвестным ему родовым именем, а последующая надпись осведомляла, что Акико умерла в возрасте восемнадцати лет. Местами в углубления иероглифов забрался пышный мох, и было похоже, что надгробие установили не менее двадцати лет назад. Но как ни странно, оно было хорошо ухожено: перед ним лежали свежие цветы, и сосуд для воды был наполнен совсем недавно.
По возвращении в дом молодого человека ждало известие: дядя скончался. Смерть подкралась к спящему незаметно, и мертвое лицо улыбалось. Племянник рассказал матери о том, где он был и что обнаружил на кладбище.
— Ах! — воскликнула она. — Это та самая Акико!
— Но кто она, эта Акико, мама?! — спросил он. Вдова ответила:
— Когда твой добрый дядя был молодым, он был обручен с очаровательной девушкой по имени Акико, соседской дочерью. Но она умерла от грудной болезни совсем незадолго до того дня, на который была назначена свадьба, и несостоявшийся муж тяжело горевал. После того как девушку похоронили, он дал зарок никогда больше не жениться и не смотреть на женщин. Затем дядя построил этот маленький домик вплотную к кладбищу для того, чтобы всегда быть недалеко от ее могилы. Все это случилось более двадцати лет назад. И каждый день из всех этих долгих лет, все равно — зимой или летом, твой дядя приходил на кладбище и молился на ее могиле. Сам он очень не любил, когда упоминали обо всем этом, и никогда никому ничего не рассказывал…
Но Акико, наконец, пришла за ним: белая большая бабочка была ее душой.
Раз я увидел, как опавший цветок вернулся на ветку. Но, увы! То лишь вспорхнула бабочка…
Однажды летом Такахама почувствовал себя плохо и понял, что дорога его жизни подходит к концу. Он послал за своей единственной вдовой сестрой и за ее сыном — молодым человеком лет двадцати, к которому был очень привязан. Придя, они стали делать все возможное, чтобы хоть какого облегчить последние дни жизни старика.
Был знойный полдень. Вдова и ее сын находились у ложа умирающего. Такахама заснул. В этот момент в комнату влетела очень большая бабочка и уселась на подушку больного. Племянник отогнал ее веером, но она опять вернулась на то же место. Бабочку снова отогнали — она вернулась еще раз. Племянник рассердился и выгнал ее в сад, но она не хотела улетать, и юноша, размахивая веером, погнал прелестное насекомое через сад, в открытые ворота на кладбище около храма. А бабочка все порхала перед ним, как если бы не могла сама лететь дальше, и вела себя так странно, что молодой человек начал опасаться Ма [51], принявшего на время прекрасный воздушный образ. Он все гнал ее и гнал и не заметил, как оказался в глубине кладбища. Здесь в густой тени зарослей бабочка подлетела к одному могильному камню и бесследно исчезла. Как он ни пытался ее найти — все было безрезультатно. Тогда юноша обратил свое внимание на надгробие. На нем было имя: «Акико», выбитое вместе с неизвестным ему родовым именем, а последующая надпись осведомляла, что Акико умерла в возрасте восемнадцати лет. Местами в углубления иероглифов забрался пышный мох, и было похоже, что надгробие установили не менее двадцати лет назад. Но как ни странно, оно было хорошо ухожено: перед ним лежали свежие цветы, и сосуд для воды был наполнен совсем недавно.
По возвращении в дом молодого человека ждало известие: дядя скончался. Смерть подкралась к спящему незаметно, и мертвое лицо улыбалось. Племянник рассказал матери о том, где он был и что обнаружил на кладбище.
— Ах! — воскликнула она. — Это та самая Акико!
— Но кто она, эта Акико, мама?! — спросил он. Вдова ответила:
— Когда твой добрый дядя был молодым, он был обручен с очаровательной девушкой по имени Акико, соседской дочерью. Но она умерла от грудной болезни совсем незадолго до того дня, на который была назначена свадьба, и несостоявшийся муж тяжело горевал. После того как девушку похоронили, он дал зарок никогда больше не жениться и не смотреть на женщин. Затем дядя построил этот маленький домик вплотную к кладбищу для того, чтобы всегда быть недалеко от ее могилы. Все это случилось более двадцати лет назад. И каждый день из всех этих долгих лет, все равно — зимой или летом, твой дядя приходил на кладбище и молился на ее могиле. Сам он очень не любил, когда упоминали обо всем этом, и никогда никому ничего не рассказывал…
Но Акико, наконец, пришла за ним: белая большая бабочка была ее душой.
Раз я увидел, как опавший цветок вернулся на ветку. Но, увы! То лишь вспорхнула бабочка…
Муравьи
В провинции Тайсю когда-то жил один очень бедный и набожный человек. В течение многих лет он свято исполнял все буддийские обряды и каждый день горячо молил всемогущих богов ниспослать ему удачу. Однажды утром, как раз во время молитвы, в его комнату вошла прекрасная женщина в одеждах желтого цвета. Она приблизилась к человеку и остановилась перед ним. Тот был чрезвычайно удивлен, увидев незнакомку, и спросил ее, почему она вошла без спроса, кто она и что ей здесь нужно. Вошедшая ответила:
— Я не женщина. Я одно из твоих божеств, которым ты так давно и горячо молишься. Я пришла к тебе, чтобы доказать: твоя вера не была напрасной. Знаешь ли ты язык муравьев?
Испуганный человек ответил:
— Прекраснейшая госпожа, я всего лишь крестьянин низкого происхождения. Мне не пришлось получить никакого образования, и не то, что язык муравьев, но даже речь высокородных ученых людей для меня совершенно непонятна.
На эти слова богиня улыбнулась и вынула из складок своей одежды маленькую коробочку. Она была покрыта лаком, украшена золотым орнаментом и походила на шкатулку для хранения благовоний. Высшее Существо открыло крышку, погрузило палец в содержимое и помазало уши человека чем-то похожим на помаду.
— Теперь, — сказала богиня, — выйди из дома и поищи муравьев. Когда же ты их найдешь, наклонись над ними, приблизь ухо и внимательно прислушайся к их разговору. Ты сможешь понять их речь, и то, что ты узнаешь, пойдет тебе на пользу. Только помни: ты не должен их пугать или беспокоить каким-нибудь иным образом.
После этих слов чудесное видение исчезло.
Человек же незамедлительно вышел из дома, чтобы найти указанных насекомых. Едва он переступил порог, как заметил двух муравьев на камне фундамента, поддерживающего деревянный столб, на который опиралась крыша его дома. Он склонился над ними, прислушался и поразился тому, что может не только слышать их разговор, но и понять, о чем они беседуют.
— Давай переползем в местечко потеплее, — предложил один из муравьев.
— Зачем? — спросил другой. — Чем тебе не нравится это место?
— Здесь слишком сыро и веет холодом снизу, — ответил первый. — Разве ты не знаешь, что под этим камнем зарыто большое сокровище и из-за этого солнечные лучи не согревают землю вокруг него?
Второй муравей согласно кивнул усиками, и они оба куда-то поползли. А крестьянин радостно помчался за лопатой.
Он принялся копать рядом со столбом и вскоре обнаружил шестнадцать больших горшков, наполненных золотыми монетами. Так он разбогател и до конца жизни удача не покидала его.
Но и после того памятного утра человек иногда наклонялся над муравьями, пытаясь разобрать их слова.
И напрасно. Волшебная сила открыла его уши для понимания их языка только на один-единственный день.
А мы все склоняемся над муравьиными гнездами…
— Я не женщина. Я одно из твоих божеств, которым ты так давно и горячо молишься. Я пришла к тебе, чтобы доказать: твоя вера не была напрасной. Знаешь ли ты язык муравьев?
Испуганный человек ответил:
— Прекраснейшая госпожа, я всего лишь крестьянин низкого происхождения. Мне не пришлось получить никакого образования, и не то, что язык муравьев, но даже речь высокородных ученых людей для меня совершенно непонятна.
На эти слова богиня улыбнулась и вынула из складок своей одежды маленькую коробочку. Она была покрыта лаком, украшена золотым орнаментом и походила на шкатулку для хранения благовоний. Высшее Существо открыло крышку, погрузило палец в содержимое и помазало уши человека чем-то похожим на помаду.
— Теперь, — сказала богиня, — выйди из дома и поищи муравьев. Когда же ты их найдешь, наклонись над ними, приблизь ухо и внимательно прислушайся к их разговору. Ты сможешь понять их речь, и то, что ты узнаешь, пойдет тебе на пользу. Только помни: ты не должен их пугать или беспокоить каким-нибудь иным образом.
После этих слов чудесное видение исчезло.
Человек же незамедлительно вышел из дома, чтобы найти указанных насекомых. Едва он переступил порог, как заметил двух муравьев на камне фундамента, поддерживающего деревянный столб, на который опиралась крыша его дома. Он склонился над ними, прислушался и поразился тому, что может не только слышать их разговор, но и понять, о чем они беседуют.
— Давай переползем в местечко потеплее, — предложил один из муравьев.
— Зачем? — спросил другой. — Чем тебе не нравится это место?
— Здесь слишком сыро и веет холодом снизу, — ответил первый. — Разве ты не знаешь, что под этим камнем зарыто большое сокровище и из-за этого солнечные лучи не согревают землю вокруг него?
Второй муравей согласно кивнул усиками, и они оба куда-то поползли. А крестьянин радостно помчался за лопатой.
Он принялся копать рядом со столбом и вскоре обнаружил шестнадцать больших горшков, наполненных золотыми монетами. Так он разбогател и до конца жизни удача не покидала его.
Но и после того памятного утра человек иногда наклонялся над муравьями, пытаясь разобрать их слова.
И напрасно. Волшебная сила открыла его уши для понимания их языка только на один-единственный день.
А мы все склоняемся над муравьиными гнездами…
Предание об О-Тэй
Это случилось много-много лет назад. Жил тогда в городе Ниигата что в провинции Эгисэнь, один молодой человек по имени Нагао Чосэй. Отец его был очень известным врачевателем. По семейной традиции, это занятие, требующее долгого обучения, переходило от отца к сыну в течение многих поколений. Как-то раз, когда Нагао исполнилось десять лет, к ним в дом приехал погостить богатый друг отца со своими домочадцами, прислугой и телохранителями. Когда же через несколько дней прибывшие покинули гостеприимных хозяев, Нагао узнал, что он обручен с О-Тэй, шестилетней дочерью гостя. А еще он узнал, что обе семьи заключили договор, по которому свадьба должна состояться сразу же по окончании обучения Нагао. Однако лишь карма предопределяет судьбу человека. Ибо здоровье О-Тэй оказалось слабым и к пятнадцати годам болезнь легких привела ее на порог смерти. И вот настал день, когда послали за Нагао с тем, чтобы он успел сказать последнее «прости» своей невесте.
Войдя в дом, юноша почувствовал запах воскуряемых благовоний. Синий дым от них причудливо обвивался вокруг светлоко-ричневых брусьев каркаса помещений, ленивыми лентами проникал сквозь щели в циновках, закрывающих проходы между комнатами, переплетался, клубясь, за силуэтами молчаливо проходящих слуг. В комнате больной он опустился на колени около ее ложа. Послышался голос:
— Нагао-Сан, мой жених! Мы были обещаны друг другу еще со времени нашего детства. А в конце этого года мы должны были пожениться. И вот я должна умереть. Боги знают, что действительно для нас лучше. Подумай, если бы я смогла прожить еще несколько лет, то тем самым я бы только принесла беспокойство и горе окружающим. С моим слабым болезненным телом я бы не смогла быть тебе хорошей женой. Поэтому, я думаю, это было бы эгоизмом продолжать хотеть жить, пусть даже ради тебя. Сама я уже смирилась с тем, что скоро умру, но я хочу, чтобы и ты пообещал мне сейчас, что не будешь слишком горевать… когда я уйду. Да, я очень скоро уйду, но хочу тебя утешить тем, что, как мне кажется, мы встретимся снова.
— Конечно, мы встретимся снова, — эхом повторил Нагао, — и в той Совершенной Стране не будет боли расставаний.
— Нет, ты не прав, — мягко возразила О-Тэй, — я имею в виду вовсе не Совершенную Страну. Я почему — то уверена, что нам суждено встретиться снова здесь, в этом мире… Несмотря на то, что завтра меня похоронят…
Нагао ошеломленно смотрел на нее, не в силах собраться с мыслями. В ответ на свое удивление он увидел слабую улыбку на ее милом лице.
Своим тихим, прерывающимся, почти призрачным голосом
О-Тэй продолжала:
— Да, я имею в виду, что в этом мире, в этой настоящей твоей собственной жизни, Нагао-Сан… Если только ты действительно очень захочешь этого. И еще, для того чтобы это произошло, я должна снова родиться девочкой. Потом вырасти… Поэтому тебе придется ждать… Пятнадцать-шестнадцать лет… Это действительно долгий срок… Но, мой суженый, тебе ведь сейчас только девятнадцать…
Скорее для того, чтобы утешить девушку в последние минуты ее жизни, чем говоря искренне, Нагао ответил нежно:
— Ждать тебя, моя невеста, — это сладкий долг и счастливая обязанность. Ведь мы обещаны друг другу. И это обязательство действует на протяжении семи существований.
— Я вижу, ты сомневаешься? — спросила О-Тэй, вглядываясь в его лицо.
— Моя единственная, — ответил он, — если я и сомневаюсь, то только в том, что я смогу узнать тебя в другом обличий и под другим именем. Известна ли тебе какая-нибудь примета или знак, о которых ты можешь сообщить мне сейчас?
— Этого я не знаю, — ответила она. — Только боги и сам Будда могут ведать, как и где мы встретимся. Но я уверена, — очень, очень, очень уверена, что если ты не будешь против того, чтобы принять меня вновь, я смогу вернуться к тебе. Запомни эти мои слова: я смогу вернуться к…
Она вдруг умолкла. Ее глаза закрылись. О-Тэй была мертва.
Нагао искренне, нежно любил О-Тэй. Горе его не было притворным. Лучшие мастера каллиграфии по его заказу сделали поминальную табличку, на которой было начертано ее Цокумиё [52]. Этот поступок нарушал буддийские традиции, но Нагао поверил словам О-Тэй и не хотел привыкать к мысли, что потерял ее навсегда. Он поставил поминальную табличку в своем буцудане [53]и каждый день молился и воскурял благовония перед ней.
Нагао много думал о тех странных вещах, о которых ему поведала О-Тэй перед смертью. И в надежде, что это сбудется, а также для того, чтобы умилостивить дух усопшей, он написал торжественное обещание взять ее в жены, если она когда-нибудь вернется к нему на землю в ином женском обличий. Этот свиток он запечатал своей печатью и поместил в буцудане рядом с поминальной табличкой О-Тэй.
Шли годы. Постепенно родные Нагао начали требовать, чтобы тот взял себе жену. Ведь Нагао был единственным сыном в семье, насчитывающей несколько десятков поколений. Невозможно было допустить, чтобы эта длинная цепь прервалась. И через некоторое время Нагао уступил желаниям близких, взяв жену по выбору своего отца. Но и после свадьбы он продолжал посещать свою семейную гробницу и исполнять ритуал перед поминальной табличкой О-Тэй, Делая это, он всегда вспоминал свою невесту с нежностью и любовью. Но мало-помалу ее образ становился в его памяти все туманнее и наконец стал похож на сон, который так трудно вспоминается днем.
Нагао пришлось испытать много горя. Один за другим умерли его родители. Жена и единственный маленький сын были зарублены сумасшедшим самураем. Остался Нагао в этом мире один. Он покинул свой осиротевший дом и пустился в долгое далекое путешествие в надежде забыть свои печали.
Однажды во время своих странствий Нагао остановился на ночлег в маленькой горной деревушке Икао. Это место издревле славилось своими теплыми источниками, приносящими облегчение больным. А еще Икао было известно как селение, основанное богами, когда те собирались здесь, чтобы полюбоваться на окрестности. И действительно, вид отсюда на окружающую горы местность открывался прекрасный.
Хозяин постоялого двора, где Нагао снял комнату, сказал 4что сейчас придет девушка-служанка и принесет все необходимое. И вот она появилась, неся перед собой масляный светильник. От того, что увидел Нагао в неверных бликах этого света, его сердце забилось так, как оно никогда еще не билось в его груди. Так странно, так поразительно эта девушка напоминала ему О-Тэй, что Нагао вынужден был ущипнуть себя, чтобы поверить, что это не сон. То, как она ходила, принося еду и питье или наводя порядок в комнате гостя, каждый ее жест, поза, малейшее изменение выражения ее лица — все оживляло в нем спрятавшиеся было в туман забвения милые воспоминания о девушке, с которой он был обручен в молодости. Он заговорил с ней о чем-то, и она отвечала ему мягким чистым голосом, сладость которого разгоняла печали прежних лет.
Наконец, в совершенном волнении Нагао спросил:
— Старшая Сестра [54], ты так сильно напомнила мне одну женщину, которую я знал давным-давно, что я замер, когда ты впервые вошла в эту комнату. Однако прости меня, если я задам тебе вопрос: откуда ты родом и как тебя зовут?
И сразу же незабвенным голосом умершей О-Тэй девушка ответила:
— Меня зовут О-Тэй, а ты Нагао Чосэй, мой обещанный муж. Семнадцать лет назад я умерла в Ниигата. После моей смерти ты написал обещание жениться на мне, если я когда-нибудь встречусь с тобой в этом мире снова. И ты запечатал написанное своей печатью и положил его в буцудан, рядом с поминальной табличкой» на которой написано мое Цокумиё. И вот я вернулась.
Произнеся последние слова, девушка лишилась чувств.
Нагао женился на девушке из Икао. Их брак был счастлив. Но ни разу после первой их встречи она не могла вспомнить, что она говорила в тот вечер. Как не могла вспомнить и что-либо о своем предыдущем существовании. Это воспоминание о прошлом рождении волшебным образом вспыхнуло на один краткий миг, с тем чтобы померкнуть навсегда..
Войдя в дом, юноша почувствовал запах воскуряемых благовоний. Синий дым от них причудливо обвивался вокруг светлоко-ричневых брусьев каркаса помещений, ленивыми лентами проникал сквозь щели в циновках, закрывающих проходы между комнатами, переплетался, клубясь, за силуэтами молчаливо проходящих слуг. В комнате больной он опустился на колени около ее ложа. Послышался голос:
— Нагао-Сан, мой жених! Мы были обещаны друг другу еще со времени нашего детства. А в конце этого года мы должны были пожениться. И вот я должна умереть. Боги знают, что действительно для нас лучше. Подумай, если бы я смогла прожить еще несколько лет, то тем самым я бы только принесла беспокойство и горе окружающим. С моим слабым болезненным телом я бы не смогла быть тебе хорошей женой. Поэтому, я думаю, это было бы эгоизмом продолжать хотеть жить, пусть даже ради тебя. Сама я уже смирилась с тем, что скоро умру, но я хочу, чтобы и ты пообещал мне сейчас, что не будешь слишком горевать… когда я уйду. Да, я очень скоро уйду, но хочу тебя утешить тем, что, как мне кажется, мы встретимся снова.
— Конечно, мы встретимся снова, — эхом повторил Нагао, — и в той Совершенной Стране не будет боли расставаний.
— Нет, ты не прав, — мягко возразила О-Тэй, — я имею в виду вовсе не Совершенную Страну. Я почему — то уверена, что нам суждено встретиться снова здесь, в этом мире… Несмотря на то, что завтра меня похоронят…
Нагао ошеломленно смотрел на нее, не в силах собраться с мыслями. В ответ на свое удивление он увидел слабую улыбку на ее милом лице.
Своим тихим, прерывающимся, почти призрачным голосом
О-Тэй продолжала:
— Да, я имею в виду, что в этом мире, в этой настоящей твоей собственной жизни, Нагао-Сан… Если только ты действительно очень захочешь этого. И еще, для того чтобы это произошло, я должна снова родиться девочкой. Потом вырасти… Поэтому тебе придется ждать… Пятнадцать-шестнадцать лет… Это действительно долгий срок… Но, мой суженый, тебе ведь сейчас только девятнадцать…
Скорее для того, чтобы утешить девушку в последние минуты ее жизни, чем говоря искренне, Нагао ответил нежно:
— Ждать тебя, моя невеста, — это сладкий долг и счастливая обязанность. Ведь мы обещаны друг другу. И это обязательство действует на протяжении семи существований.
— Я вижу, ты сомневаешься? — спросила О-Тэй, вглядываясь в его лицо.
— Моя единственная, — ответил он, — если я и сомневаюсь, то только в том, что я смогу узнать тебя в другом обличий и под другим именем. Известна ли тебе какая-нибудь примета или знак, о которых ты можешь сообщить мне сейчас?
— Этого я не знаю, — ответила она. — Только боги и сам Будда могут ведать, как и где мы встретимся. Но я уверена, — очень, очень, очень уверена, что если ты не будешь против того, чтобы принять меня вновь, я смогу вернуться к тебе. Запомни эти мои слова: я смогу вернуться к…
Она вдруг умолкла. Ее глаза закрылись. О-Тэй была мертва.
Нагао искренне, нежно любил О-Тэй. Горе его не было притворным. Лучшие мастера каллиграфии по его заказу сделали поминальную табличку, на которой было начертано ее Цокумиё [52]. Этот поступок нарушал буддийские традиции, но Нагао поверил словам О-Тэй и не хотел привыкать к мысли, что потерял ее навсегда. Он поставил поминальную табличку в своем буцудане [53]и каждый день молился и воскурял благовония перед ней.
Нагао много думал о тех странных вещах, о которых ему поведала О-Тэй перед смертью. И в надежде, что это сбудется, а также для того, чтобы умилостивить дух усопшей, он написал торжественное обещание взять ее в жены, если она когда-нибудь вернется к нему на землю в ином женском обличий. Этот свиток он запечатал своей печатью и поместил в буцудане рядом с поминальной табличкой О-Тэй.
Шли годы. Постепенно родные Нагао начали требовать, чтобы тот взял себе жену. Ведь Нагао был единственным сыном в семье, насчитывающей несколько десятков поколений. Невозможно было допустить, чтобы эта длинная цепь прервалась. И через некоторое время Нагао уступил желаниям близких, взяв жену по выбору своего отца. Но и после свадьбы он продолжал посещать свою семейную гробницу и исполнять ритуал перед поминальной табличкой О-Тэй, Делая это, он всегда вспоминал свою невесту с нежностью и любовью. Но мало-помалу ее образ становился в его памяти все туманнее и наконец стал похож на сон, который так трудно вспоминается днем.
Нагао пришлось испытать много горя. Один за другим умерли его родители. Жена и единственный маленький сын были зарублены сумасшедшим самураем. Остался Нагао в этом мире один. Он покинул свой осиротевший дом и пустился в долгое далекое путешествие в надежде забыть свои печали.
Однажды во время своих странствий Нагао остановился на ночлег в маленькой горной деревушке Икао. Это место издревле славилось своими теплыми источниками, приносящими облегчение больным. А еще Икао было известно как селение, основанное богами, когда те собирались здесь, чтобы полюбоваться на окрестности. И действительно, вид отсюда на окружающую горы местность открывался прекрасный.
Хозяин постоялого двора, где Нагао снял комнату, сказал 4что сейчас придет девушка-служанка и принесет все необходимое. И вот она появилась, неся перед собой масляный светильник. От того, что увидел Нагао в неверных бликах этого света, его сердце забилось так, как оно никогда еще не билось в его груди. Так странно, так поразительно эта девушка напоминала ему О-Тэй, что Нагао вынужден был ущипнуть себя, чтобы поверить, что это не сон. То, как она ходила, принося еду и питье или наводя порядок в комнате гостя, каждый ее жест, поза, малейшее изменение выражения ее лица — все оживляло в нем спрятавшиеся было в туман забвения милые воспоминания о девушке, с которой он был обручен в молодости. Он заговорил с ней о чем-то, и она отвечала ему мягким чистым голосом, сладость которого разгоняла печали прежних лет.
Наконец, в совершенном волнении Нагао спросил:
— Старшая Сестра [54], ты так сильно напомнила мне одну женщину, которую я знал давным-давно, что я замер, когда ты впервые вошла в эту комнату. Однако прости меня, если я задам тебе вопрос: откуда ты родом и как тебя зовут?
И сразу же незабвенным голосом умершей О-Тэй девушка ответила:
— Меня зовут О-Тэй, а ты Нагао Чосэй, мой обещанный муж. Семнадцать лет назад я умерла в Ниигата. После моей смерти ты написал обещание жениться на мне, если я когда-нибудь встречусь с тобой в этом мире снова. И ты запечатал написанное своей печатью и положил его в буцудан, рядом с поминальной табличкой» на которой написано мое Цокумиё. И вот я вернулась.
Произнеся последние слова, девушка лишилась чувств.
Нагао женился на девушке из Икао. Их брак был счастлив. Но ни разу после первой их встречи она не могла вспомнить, что она говорила в тот вечер. Как не могла вспомнить и что-либо о своем предыдущем существовании. Это воспоминание о прошлом рождении волшебным образом вспыхнуло на один краткий миг, с тем чтобы померкнуть навсегда..
Сказание об Миминаси Хёйчи
В узком проливе Симоносёки, что находится близ местности, которая называется Данноура, произошла самая последняя битва между Хейке, или по-другому, родом Тайра, и Дзенйи, известным как род Минамото. Это было более восьмисот лет назад. В результате долгого соперничества Хейке были почти полностью истреблены, а в последней битве при Данноура погибли также их женщины и дети и наследник их императора, которого теперь помнят под именем Антоку Теннё.
После случившегося здешний берег и омывающее его море приобрели дурную славу. Ибо в течение всех прошедших после сражения лет здесь видели призраков. Рыбакам стали попадаться странные крабы с рисунком на панцире, напоминающим человеческое лицо. И люди подумали, что это, должно быть, духи воинов Хейке приняли такое обличие. Другие странные вещи можно было видеть и слышать на том пустынном побережье. Темными безлунными ночами тысячи призрачных огоньков, покачиваясь, парили около берега, легко и бесшумно двигаясь над волнами. Ониби — огнями демона назвали их местные жители. Когда же поднимался ветер, то с моря доносились крики и шум, похожие на звуки боя.
В прежние годы духи Хейке были гораздо более беспокойными, нежели теперь. Тогда они могли вдруг появиться рядом с кораблем, плывущим в ночи, и уже более никто никогда не видел ни этот корабль, ни его матросов. И во все времена они коварно подстерегали беспечных пловцов, чтобы утащить их на дно.
Чтобы умилостивить гневных духов Хейке, в Симоносёки, — деревне на берегу пролива стаким же названием, был построен буддийский храм Амидайи. Совсем рядом с ним, на берегу, отвели место для кладбища, на котором поставили поминальные камни с высеченными на них именами утонувшего императора, его царственного отпрыска и его великих верных вассалов. Вокруг них регулярно проводились молебны, чтобы мертвые оставили в покое живых. И действительно, после постройки храма и кладбища духи Хейке стали беспокоить людей гораздо реже, чем раньше. Однако время от времени они появлялись вновь, устраивая разные проделки и как бы показывая, что истинного успокоения еще не нашли.
Несколько столетий назад здесь, в Симоносёки, жил слепой юноша по имени Хёйчи. Его умение петь под собственный аккомпанемент на биве [55]славилось на всю округу. Играть и петь он обучался с детства и скоро превзошел искусством своих учителей. Особый же почет и славу как исполнитель Хёйчи завоевал после того, как создал песенное сказание о борьбе Хейке и Дзенйи. Говорили, что, когда он пел о битве при Данноура, даже злые демоны не могли сдержать слез.
Хёйчи был очень беден и жил только тем, что ему подавали за его игру. Но однажды нашелся добрый человек, который ему помог. Священник Амидайи очень любил музыку и стихи и часто приглашал Хёйчи в храм, при котором жил. А вскоре, будучи чрезвычайно растроганным изумительным искусством юноши, предложил ему переселиться в Амидайи насовсем. Молодому человеку отвели отдельную комнату в той части храма, которая выходила в сад. В обмен на кров и пищу от него требовалось лишь иногда по вечерам, когда священник был свободен от своих обязанностей, услаждать его слух своим искусством.
После случившегося здешний берег и омывающее его море приобрели дурную славу. Ибо в течение всех прошедших после сражения лет здесь видели призраков. Рыбакам стали попадаться странные крабы с рисунком на панцире, напоминающим человеческое лицо. И люди подумали, что это, должно быть, духи воинов Хейке приняли такое обличие. Другие странные вещи можно было видеть и слышать на том пустынном побережье. Темными безлунными ночами тысячи призрачных огоньков, покачиваясь, парили около берега, легко и бесшумно двигаясь над волнами. Ониби — огнями демона назвали их местные жители. Когда же поднимался ветер, то с моря доносились крики и шум, похожие на звуки боя.
В прежние годы духи Хейке были гораздо более беспокойными, нежели теперь. Тогда они могли вдруг появиться рядом с кораблем, плывущим в ночи, и уже более никто никогда не видел ни этот корабль, ни его матросов. И во все времена они коварно подстерегали беспечных пловцов, чтобы утащить их на дно.
Чтобы умилостивить гневных духов Хейке, в Симоносёки, — деревне на берегу пролива стаким же названием, был построен буддийский храм Амидайи. Совсем рядом с ним, на берегу, отвели место для кладбища, на котором поставили поминальные камни с высеченными на них именами утонувшего императора, его царственного отпрыска и его великих верных вассалов. Вокруг них регулярно проводились молебны, чтобы мертвые оставили в покое живых. И действительно, после постройки храма и кладбища духи Хейке стали беспокоить людей гораздо реже, чем раньше. Однако время от времени они появлялись вновь, устраивая разные проделки и как бы показывая, что истинного успокоения еще не нашли.
Несколько столетий назад здесь, в Симоносёки, жил слепой юноша по имени Хёйчи. Его умение петь под собственный аккомпанемент на биве [55]славилось на всю округу. Играть и петь он обучался с детства и скоро превзошел искусством своих учителей. Особый же почет и славу как исполнитель Хёйчи завоевал после того, как создал песенное сказание о борьбе Хейке и Дзенйи. Говорили, что, когда он пел о битве при Данноура, даже злые демоны не могли сдержать слез.
Хёйчи был очень беден и жил только тем, что ему подавали за его игру. Но однажды нашелся добрый человек, который ему помог. Священник Амидайи очень любил музыку и стихи и часто приглашал Хёйчи в храм, при котором жил. А вскоре, будучи чрезвычайно растроганным изумительным искусством юноши, предложил ему переселиться в Амидайи насовсем. Молодому человеку отвели отдельную комнату в той части храма, которая выходила в сад. В обмен на кров и пищу от него требовалось лишь иногда по вечерам, когда священник был свободен от своих обязанностей, услаждать его слух своим искусством.