Стаднюк Иван Фотиевич. Перед наступлением

Стаднюк Иван
Перед наступлением

   Иван Фотиевич СТАДНЮК
   Перед наступлением
   Повесть
   1
   Полевой госпиталь разместился в небольшой полуразрушенной белорусской деревне Бугры. Такое название деревня носила потому, что раскинулась она на склонах продолговатой плоской высоты.
   Пустыми проемами окон уцелевших домов деревня глядела на небольшую извилистую речушку - Быстрянку - приток Припяти, на пестрый в золоте солнца сухой луг. Луг распростерся за Быстрянкой и тянулся до большака, по которому проходили в направлении притихшего фронта машины. Среди деревни возвышалось двухэтажное здание школы.
   Быстрянка полукольцом огибала высоту, оттесняя деревню к сосновому лесу, с севера подступавшему могучей стеной к самым огородам и садам.
   Стоял погожий июнь 1944 года. Буйная зелень вперемежку с цветами точно выплеснулась из леса, заполонив все окрест. Луг за Быстрянкой пестрел яркими красками. Опьяняющий аромат цветов и трав незримо струился над прогретой солнцем землей. Казалось, что нет войны, нет страданий, крови, смерти. Неистребимая жизнь властвовала вокруг. Об этом говорила каждая травинка на израненном снарядами поле, каждая щепа и стружка в деревне, встававшей из пепла...
   В такое время никому не сиделось в помещении. Выздоравливающие раненые, которые могли ходить, свободные от работы санитары, медсестры, врачи - все тянулись под открытое небо, на воздух, густо настоянный на весенних травах и цветах. Особенно людно было вокруг школы, в которой размещались основные отделения госпиталя.
   Школьный двор был обнесен полуразвалившимся деревянным забором. В его дальнем углу, под старой грушей, сложены парты. На них расселись выздоравливающие раненые. Дымя самокрутками, раненые вели бесхитростный солдатский разговор о последних новостях.
   Две подружки, Сима Березина и Ирина Сорока, выбрали себе уголок в сторонке - за грудой обгорелых бревен, возле пролома в заборе. Отсюда хорошо была видна дорога, юлившая через луг от большака к селу. Сидя в траве, девушки штопали чулки и изредка бросали взгляды сквозь пролом. Пока не едут санитарные машины с ранеными, у них свободное время.
   Штопали молча, каждая думая об одном и том же. "Как там дома? Живы ли?.." Сима и Ирина родились и выросли в Олексине - белорусской деревне, которая раскинулась между Червонным озером и речкой Птичь - притоком Припяти, среди живописных лесов, лугов, обширных торфяных болот.
   В один из первых дней июля 1941 года напротив дома, где жила Сима Березина, остановились две грузовые машины. В кузовах на соломе лежали раненые красноармейцы. Измученные люди просили пить, требовали, чтобы сменили на их ранах заскорузлые, причинявшие нестерпимую боль повязки. Кроме шоферов, никого с ранеными не было.
   Сима, увидев, как шофер неумелыми, грубыми руками пытался поудобнее уложить раненного в грудь сержанта, предложила свою помощь. Вместе с Симой взялась за дело ее школьная подружка Ирина Сорока. Потом девушки, наспех собрав узелки и попрощавшись с родными, уехали сопровождать до госпиталя машины. Ни Сима, ни Ирина не думали тогда, что не скоро им придется вернуться домой. Вместе с госпиталем, который разыскали в Копаткевичах, дошли они до верховьев Дона. И теперь, три года спустя, военная судьба возвращала их к родным местам. От Бугров до Олексина оставалось совсем недалеко. Но, к великому горю подружек, линия фронта остановилась. Родное село находилось в руках врага.
   По всему чувствовалось, что приходит конец затишью на фронте. Все больше поступало в госпиталь раненых, участвовавших в крупных разведывательных операциях, все чаще пролетали в сторону фронта советские самолеты, все оживленнее по ночам делался за лугом большак. С наступлением темноты оттуда доносился грозный рев танков.
   Да и днем не затихала жизнь на большаке. Сейчас, сидя на траве и штопая чулки, Сима и Ирина видели, что над дорогой клубились облака пыли, поднятые колесами идущих к фронту машин. И еще старательнее склонялись девушки над работой. Шелковые чулки они мечтали надеть дома: хоть и в сапогах, а все же частичка чего-то довоенного, мирного.
   Трудный у них путь позади... В 1941 году, когда Сима и Ирина пришли в госпиталь, их назначили палатными сестрами. Потом стали привлекать к работе в перевязочной. Они разбинтовывали и забинтовывали раненых, усваивали обязанности перевязочной сестры, обучались делать внутривенные вливания, изучали хирургический инструментарий. Потом помогали заготавливать перевязочный материал и укладывать белье, знакомились со стерилизацией, с приготовлением шовного материала, учились надевать стерильный халат и маску... А через год Симу поставили у стерильного стола на подачу хирургу инструментов.
   Теперь Сима Березина уже старшая операционная сестра - правая рука хирурга.
   - Какая ты счастливая! - не раз говорила ей Ирина. - А мне не доверяют...
   Счастье... Разве это счастье? Ведь ни одна мечта не сбылась. Сердце изнывает от тоски по родным. Где Павел? Не забыл ли ее, думает ли о ней?
   Сима, отложив в сторону недоштопанный чулок, подняла голову и сквозь раскинувшиеся над дорогой ветви ясеня посмотрела на чистое небо. На вершине ясеня заметила большое птичье гнездо, и ей сразу вспомнился один давний летний день.
   Симе было тогда лет двенадцать. Захватив глиняный кувшин, вместе с подружками пошла она в лес собирать землянику. На краю большой поляны, недалеко от дороги, которая ведет на деревню Боровая, девочки встретили Пашку Кудрина. Босоногий, вихрастый, с подвернутыми штанами, в полосатой ситцевой рубашке, Павел с клеткой в руке шагал, озабоченно всматриваясь в верхушки деревьев. По проволочным решеткам клетки беспокойно металась молоденькая белка. Павел поймал ее на дереве в старом сорочьем гнезде.
   Увидев девочек, Павел насмешливо сказал:
   - Нашли где ягоды собирать! Наверное, с утра по штучке щиплете. А за грибным рвом ягоды сами в руки лезут - полным-полно!
   - Так уж и лезут! - ответила Сима и строго спросила: - Ты зачем белочку посадил в коробку?
   - Это не коробка, а клетка. А зачем - не твоего ума дело, самодовольно ответил Паша и снова, запрокинув голову, устремил взгляд на вершины деревьев. Вскоре среди листвы высокого граба, почти на самой его макушке, он заметил гнездо. Подошел к стволу дерева и стукнул по нему палкой. Девочки тотчас увидели, как вверху мелькнул рыжий пушистый хвост.
   - Есть! - радостно воскликнул Паша. Прицепив клетку к поясу, он ловко начал взбираться по ветвистому стволу.
   Сима с подружками присела в сторонке на траву и с любопытством наблюдала за пареньком. К гнезду Павел подбирался осторожно: боялся, чтобы не разбежалась беличья мелюзга. Он был уверен, что сейчас посадит в клетку целый выводок. Вот он уже у гнезда, осторожно занес над ним руку. И вдруг:
   - Ай!..
   Девочки испуганно вскочили на ноги. С Павлушей что-то неладное. Закричав страшным голосом, он сорвался с ветки, упал на другую и повис. Но не удержался и снова начал падать. На самой нижней ветке опять зацепился, повисел и... рухнул в траву, оставив в ветвях клетку с белкой.
   Сима подбежала к нему первой. Увидела бледное, расцарапанное лицо, закрытые глаза. На мгновение она оцепенела от страха. Но тут же опомнилась. Повернулась кругом и что было сил побежала к недалекому ручью. На бегу вытряхивала из кувшина в траву землянику, которую собирала с самого утра.
   Принесла воду, но Павел уже пришел в себя. Он сидел на том самом месте и покачивался из стороны в сторону. Сима дала ему попить из кувшина, промыла царапины на лице.
   Как бы извиняясь перед девочками, Пашка со страхом поглядел вверх, на гнездо. И вдруг одна из девочек закричала:
   - Смотрите! Уж, уж!
   Все увидели, как по стволу граба скользил между ветками большой уж. Он был в гостях у белок. Девочки, глядя на Пашку, захихикали. Сима насмешливо сказала:
   - Больше не будешь белочек трогать...
   И часто она что-нибудь вспоминала. Всплывали в памяти давно забытые картины, случаи, разговоры. Вот и сейчас, когда в другом конце двора густой бас затянул "Катюшу", Сима вспомнила, как однажды ее мать выгнала Пашку из хаты за то, что он начал насвистывать в комнате. Потом они в саду учили алгебру.
   Давно все это было. И выпускной вечер после окончания десятилетки давно был... Закончился концерт, и они с Павлом до утра бродили по дорожкам колхозного сада. У молодой яблоньки на краю сада Павел каким-то чужим, охрипшим голосом сказал ей то, что она так хотела услышать от него... Потом началась война...
   Так и жила Сима с мыслями о Пашке - вихрастом, задиристом сверстнике. Мечтала встретиться с ним...
   А тут еще занял какое-то место в ее мыслях капитан Пиунов прославленный разведчик. Не хотела Сима себе сознаться в этом, но даже подруга, Ирина Сорока, заметила, что внес сумятицу в ее девичью душу бравый, насмешливый капитан.
   Пиунова привезли в госпиталь с осколочным ранением в плечо. Рана неопасная, но быстро ее не залечишь.
   Капитан был ходячим раненым. Он целые дни слонялся по госпиталю, шутил с медсестрами и молодыми врачами, а вечерами, когда в какой-нибудь хате собиралась свободная от службы молодежь госпиталя, чтобы попеть и потанцевать под патефон, Пиунов приходил туда первым. Шутник и весельчак, он перезнакомился со всеми девушками, начинал ухаживать за одной, другой, и, наконец, остановил свой выбор на Симе Березиной. Все замечали, как он ревниво следил за ее взглядом, как украдкой оглядывал с головы до ног и становился вдруг задумчивым.
   Однажды рано утром Сима побежала к кастелянше Степановой получить свежие простыни для операционной. Степанова, пожилая женщина с басовитым голосом и прямолинейным характером, была всегда в курсе всех новостей, и ее острый язык не щадил никого. Когда Сима появилась на пороге просторной хаты, в которой размещалось бельевое хозяйство госпиталя, Степанова встретила ее ядовитым вопросом:
   - Ну как, держишься?
   - Вы о чем? - насторожилась Сима.
   - Не знаешь? Капитан-то небось домогается? Да вот и он сам. За тобой спешит, - и кастелянша показала в окно.
   Сима увидела, что через двор торопливо шагал к хате капитан Пиунов, и почувствовала, как загорелось ее лицо. Она перевела умоляющий взгляд на Степанову.
   - Меня здесь нет, - зашептала Сима и юркнула за дверь соседней комнаты.
   Сима слышала, как вошел Пиунов, поздоровался и спросил:
   - Березина не у вас?
   - Нет, - мрачно ответила Степанова.
   - Куда же она пошла? Вроде сюда направлялась... Ну, я пойду.
   - Погоди, - остановила его Степанова. - Садись да послушай, что я тебе скажу.
   - Интересно, что вы мне можете сказать?
   - А скажу то, что ты, капитан, повеса. Ни совести, ни стыда у тебя нет.
   - Погодите, погодите! - пытался остановить Степанову Пиунов.
   - Молчи!.. За сколькими девчатами ты уже охотился в госпитале? Теперь Березину приглядел? Понравилась? Хорошая дивчина, да не про тебя!
   - Обождите же вы! Дайте проглотить первый заряд! - И Пиунов раскатисто захохотал, смутив своим смехом опытную кастеляншу. - Теперь меня слушайте. Войне скоро конец? Скоро. Должен я жениться? Должен. Вот и ищу себе невесту.
   - Не так ищешь!
   - Так. Присматриваюсь к одной, ко второй, третьей. Не нравятся!
   Сима вспоминает, как кольнули ее в сердце эти последние слова Пиунова. А капитан между тем продолжал:
   - А потом действительно приглядел это лупоглазое чудо. Сразу понял: она, которая на всю жизнь мне суждена. Мечта моя!..
   - Не говори красивых слов! - опять перебила его Степанова.
   - Красивое красивым и называется. В душу мне Березина запала - вам первой об этом говорю. И еще скажу вот что. Здесь, на фронте, каждого человека можно узнать в два-три дня лучше, чем в другом месте за год. А девушку - тем более! Здесь ее и дом, и работа, и отдых. Вся она как на ладони.
   - Что ж, по-твоему, всех невест на войну посылать надо?
   Капитан опять захохотал и ответил:
   - Не обязательно на войну. Можно на лесозаготовки, в экспедиции разные - словом, подальше от привычных домашних условий. - И, снова громко рассмеявшись, Пиунов вышел из хаты.
   Так и не поняла тогда кастелянша Степанова, всерьез говорил с ней капитан или шутил. А Сима угадала, что за смехом Пиунова скрывалась правда, и это окончательно повергло ее в смятение.
   Как-то вечером, когда Сима после работы шла отдыхать, ее встретил Пиунов и пригласил прогуляться по улице.
   Стоял тихий апрельский вечер. Капитан взял Симу под руку, и она, поколебавшись, не отняла ее. Шли молча. Сима понимала, что Пиунов сейчас скажет то, чего она так боялась, понимала, что рано или поздно ей придется решить трудный, очень трудный вопрос. Ведь, если сказать правду, Симе нравился Пиунов - веселый, умный, двадцатитрехлетний капитан. С ним приятно говорить, танцевать, приятно чувствовать на себе его взгляд. Такой не может не нравиться... Но ведь она любит Пашку Кудрина!..
   И Симе очень хотелось как-нибудь оттянуть этот разговор. Она заметила, что ворот гимнастерки Пиунова не застегнут, а шинель из-за раненого плеча внакидку. И чтобы напомнить ему, что она все-таки госпитальный работник, а он раненый, посоветовала застегнуться. Свежо ведь.
   Пиунов тщетно пытался одной рукой продеть пуговицы в петельки, и Сима предложила ему помощь. И когда она, приблизив свое лицо к лицу Пиунова, стала застегивать ворот его гимнастерки, он неожиданно обнял ее и поцеловал в губы.
   Сима вспыхнула, растерялась. До сих пор не поймет, как решилась на такое - влепила Пиунову пощечину.
   Пиунов отшатнулся от нее и... бросился вслед за проходившим мимо грузовиком. Сима видела, как он на ходу кинул в кузов свою шинель, потом, ухватившись одной рукой за задний борт кузова, тут же очутился в машине.
   Так, недолечившись, уехал сгоряча храбрый разведчик на передовую. Даже не выписался из госпиталя, не захватил свой вещмешок, чем привел в немалое замешательство госпитальное начальство и вызвал нарекания девушек за то, что Сима Березина свела с ума такого симпатичного ходячего раненого.
   Потом Сима получила от Пиунова письмо, на которое до сих пор не ответила. А в письме - славненький березовый листик; почему-то красный, точно сейчас не июнь, а ноябрь. Зачем Пиунов вложил этот листик в конверт?.. Нужно ответить капитану. Должен же он знать, что она любит другого. "Где только он - этот другой?"
   Мысли Симы неожиданно разлетелись, как вспугнутые воробьи. Сидевшая рядом, молча штопавшая чулок Ирина вдруг приложила козырьком руку ко лбу и уставила взгляд в сторону большака.
   - Раненых везут.
   Сима тоже увидела, что через луг к деревне едет санитарная машина. Нужно идти готовиться к приему.
   Девушки, собрав нитки, чулки, вскочили на ноги.
   Операционно-перевязочная - большая светлая комната. На ее дверях сохранилась табличка: "7-й класс". Один угол отгорожен простынями. В большой половине стояли в два ряда операционные столы.
   За занавеской Сима и Ирина надевали халаты. Тут же, у умывальника с педалью, мыл руки, готовясь к операции, ведущий хирург Николай Николаевич Рокотов - высокий, полный, уже немолодой мужчина, в очках, прочно сидевших на мясистом, слегка горбатом носу.
   Девушки о чем-то перешептывались и украдкой смеялись.
   - Какой он славненький!.. - расслышал Николай Николаевич слова Ирины. - Нос как струнка, ровненький, на подбородке ямочка. Неужели в разведке все хлопцы такие красивые?
   - Тебе каждый холостяк красив, - засмеялась Сима.
   - Вот и не каждый! - Ирина надула губы.
   Николай Николаевич, поняв, что речь идет о раненом лейтенанте-разведчике, тихонько хмыкнул. Девушки настороженно посмотрели в его сторону. Заметив их взгляд, хирург добродушно рассмеялся и сказал:
   - Давайте-ка сюда этого вашего красавца. - Басистый голос хирурга звучал твердо, уверенно.
   В операционную внесли на носилках раненого лейтенанта. Бледное красивое лицо, усталые глаза, болезненная улыбка. У лейтенанта раздроблена ступня.
   - Где это вас? - участливо спросила Сима.
   - На мину напоролся. - Глаза лейтенанта оживились. - Дружка своего в тыл к фашистам переправлял, Павку Кудрина...
   Все: палата, раненый на носилках, операционный стол, хирург Николай Николаевич, - все поплыло перед глазами Симы, и сердце ее, кажется, остановилось. Она, пересиливая непонятную слабость в коленях, как бы превратилась вся в слух, всеми мыслями и чувствами устремилась к услышанному, точно желая угнаться за улетевшими, отзвучавшими словами, чтобы еще раз слухом прикоснуться к ним и заставить сердце поверить, что она не ослышалась.
   - Как вы сказали? - прошептала Сима, опираясь похолодевшей рукой о стенку. - Павку Кудрина?.. Павла?..
   2
   Лесная поляна. Спокойствие и тишина царят вокруг. Слышно даже, как жужжат проворные пчелы. Они озабоченно обследуют колокольчики медуницы синие, фиолетовые, голубые. В воздухе, под мягкими лучами утреннего солнца, струится тонкий аромат лесных цветов и трав.
   На краю поляны, в тени вековой ели, прилег на расстеленную плащ-палатку капитан Пиунов - командир разведроты. Позади бессонная, трудная ночь, но ему не спится. Положив подбородок на большой кулак, Пиунов посасывает сладкий стебелек перловника и следит, как муравей, пробираясь сквозь густую траву, деловито тащит куда-то белую личинку.
   А недалеко от поляны, у шалаша, сложенного из сосновых веток, расположились разведчики. Сидят солдаты, и хотя бы кто слово сказал молчат. Один прилаживает целлулоидный подворотничок к гимнастерке; другой, пристроив на кустике можжевельника маленькое зеркальце, согнулся в три погибели и скоблит бритвой щеку; третий чинит гранатную сумку. А большинство ничем не занято - сидят кто где и в землю смотрят. Тяжело у всех на душе, как и у командира. Из-за линии фронта не вернулись их товарищи - четыре разведчика, с которыми бывали в трудных поисках, переносили бомбежки и обстрелы, ели из одного котелка, укрывались одной шинелью... Еще четыре жизни... Можно вычеркнуть из ротного списка фамилии погибших или пропавших без вести, но из сердца не выбросишь. А сколько друзей сложило головы в прошлых боях! Чей теперь черед?
   Целую ночь провел капитан Пиунов на переднем крае. Все ждал возвращения группы разведчиков во главе со старшим сержантом Кудриным. Не вернулись!..
   Налетел легкий ветерок и, запутавшись в вершинах елей, тихонько заскулил. А Пиунову после бессонной ночи кажется, что это шумит в его голове.
   "Что же случилось с Кудриным? - задавал он себе один и тот же вопрос. - Может, нарушил приказ и зашел в Олексино - в родную деревню, а там попался в руки гитлеровцев? Может, допустил какую-либо другую оплошность?"
   Но ни во что это верить не хотелось. Пиунов хорошо знал Павла Кудрина.
   В подробностях помнится Пиунову день, когда он, тогда еще лейтенант, принял командование взводом и впервые познакомился с Кудриным.
   Это было два года назад. Он пришел в свою еще не обжитую землянку. В руках - пахнущая клеем, хрустящая топографическая карта с нанесенной обстановкой. Расстелил карту на столе и начал ее рассматривать. Перед взором предстали зеленые массивы приильменских лесов, паутинки дорог и тропинок, голубая извилистая лента Ловати. Наискосок через карту переползала линия немецкого оборонительного рубежа, прикрытая синими горошинками минных полей, изломанной чертой проволочных заграждений, стрелками пулеметных гнезд, дзотов, ракетных постов. А за этой линией флажки штабов, кружки артиллерийских и минометных батарей, квадратики пунктов боевого питания и много других знаков.
   Рассматривал карту и думал о налетах на немецкие траншеи, засадах во вражеском тылу, дерзких поисках днем. И во главе разведчиков - он, лейтенант Пиуяов.
   Пылкие мысли Пиунова прервал шорох плащ-палатки, которой был завешан вход в землянку. Раздался спокойный голос:
   - Товарищ лейтенант, вас вызывает командир дивизии в землянку начальника разведки.
   Пиунов окинул внимательным взглядом молодого, коренастого солдата, на котором ладно сидело поношенное обмундирование, и, начав складывать карту, ответил:
   - Хорошо. Можете быть свободным.
   Но солдат почему-то не спешил уходить. Он (это был Павел Кудрин) переступал с ноги на ногу, что-то хотел сказать. Наконец решился:
   - Товарищ лейтенант...
   - Что еще? - Пиунов, пряча карту в полевую сумку, поднял голову.
   - Сбрили бы вы, товарищ лейтенант, бакенбарды... Не любит этого командир дивизии.
   Пиунов вспылил:
   - Это что? Замечание командиру?! Идите!..
   Настроение было испорчено. И правда, зачем он отпустил эти баки? От нечего делать, когда в резерве находился. Но теперь не сбреет принципиально. И наведет порядок во взводе, чтобы младшие не смели указывать старшим.
   ...Когда вошел в просторную землянку начальника разведки, там уже было несколько офицеров. За столом над картой склонился генерал Ребров.
   Пиунов доложил о своем прибытии. Генерал Ребров скользнул по нему усталым взглядом и опять уставился в карту. Вроде ни к кому не обращаясь, произнес:
   - Офицер как офицер, а лицо испохабил...
   Пиунову показалось, что под ним загорелась земля. Чувство неловкости, стыда перемешивалось с чувством возмущения. Хотелось выкрикнуть: "Какое вам дело до моего лица?! Уставом не запрещается..."
   Но тут же снова прозвучал голос генерала:
   - Сделайте, прошу вас, лейтенант, одолжение старику. Приведите себя в божеский вид...
   Пиунов пробкой вылетел из землянки и опять наткнулся на Кудрина. Разведчик сидел на стволе сваленного дерева и кисточкой разводил в пластмассовом стаканчике мыло. На коленях у него лежали бритва и зеркальце.
   - Товарищ лейтенант, пожалуйста... - обратился он к своему командиру.
   Пиунову показалось, что глаза разведчика смеются. Скрывая смущение, лейтенант взял бритву...
   В ту же ночь взвод Пиунова ушел во вражеский тыл за "языком". И случилось так, что, если бы не Павел Кудрин, не вернуться бы тогда командиру взвода из разведки. Прямо в упор в голову ему прицелился из пистолета фашистский офицер. И на какую-то долю секунды Кудрин успел опередить его - из ракетницы выстрелил в лицо офицеру...
   "Да-а... Кудрин, Кудрин", - тяжело вздохнул капитан Пиунов, отрываясь от воспоминаний.
   Солнце поднялось выше, и на поляне становилось жарко. Капитан встал, оттянул свою палатку глубже в тень, ближе к шалашу, возле которого сидели разведчики, и опять улегся. Теперь ему стало слышно, что разведчики изредка перекидываются короткими, скупыми фразами. И каждая фраза полна глубокого смысла.
   - Нэ вэрю, чтобы нэмэц провел Кудрина! - взволнованно говорил Бакянц, щупленький солдат-чернушка, и вопросительно смотрел на товарищей своими большими темными глазами. - Нэ вэрю. Помнишь, Нэстэров...
   Но Пиунов не расслышал, что должен был помнить Нестеров. Лес вдруг наполнился гулом моторов. В небе, над поляной, пронеслись, возвращаясь с задания, краснозвездные штурмовики. Пиунов успел заметить, что крыло одного Ила, шедшего в середине строя, просвечивалось. "Снарядом продырявило", - подумал Пиунов. И почему-то вспомнился полевой госпиталь. Над ним, наверное, пролетят самолеты. Перед глазами встала Сима Березина светлая, смеющаяся... Пиунов глубоко вздохнул: "А на письмо не отвечает..."
   Стих гул штурмовиков, и стало слышно, что в шалаше звенит телефон.
   - "Полюс" слушает! - отозвался телефонист. - Есть, двадцать второго к хозяину!
   Пиунов вскочил на ноги и, не дожидаясь, пока телефонист передаст ему приказание, направился в глубь леса, где виднелись землянки штаба дивизии. Он знал: вызывает генерал Ребров.
   - Товарищ капитан! - Знакомый голос оторвал Пиунова от его мыслей. Он повернул голову и на лесной тропинке увидел... Симу Березину.
   - Вы?.. - прошептал Пиунов вдруг побелевшими губами и нетвердо шагнул навстречу девушке. - Вы решились?.. Сима-а... Я знал, что поверите мне...
   Каждая клетка тела зазвенела в нем от внезапно нахлынувшего счастья, от буйной человеческой радости. Мгновения растерянности прошли, и Пиунов, с засветившимся лицом, с повлажневшими глазами, не чуя под собой ног, кинулся к Симе.
   - Симочка! Я же умру от счастья! Здравствуйте!..
   Сима стояла перед ним красивая и... непонятная. Безучастно глядела она на Пиунова своими серо-голубыми глазами, над которыми взметнулись крутые, чуть надломленные посредине брови. Круглое лицо с загорелой матовой кожей, тонкий, чуть вздернутый нос, упругие губы... Из-под пилотки падали на круглые плечи светлые пушистые волосы. Гимнастерка, туго затянутая солдатским ремнем, короткая синяя юбка, кирзовые сапоги на ногах. Вся ее фигура, удивительно легкая, весь ее вид - гордый и простой, печаль в ее глазах - все будто сказало капитану: "Остановись".
   - Сима... - прошептал Пиунов. - Вы не рады встрече со мной?..
   Сима вздохнула.
   - Кудрин не вернулся... - не то спрашивая, не то утверждая, тихо произнесла она, устремив взгляд мимо Пиунова. - Мне уже сказали...
   3
   Что же случилось с Павлом Кудриным и его разведчиками?
   В тыл противника проникли они ночью по топкому болоту. Для Павла Кудрина это были знакомые места. Не один раз зимой бродил он здесь на лыжах с двустволкой в руках. Случалось, снег перестанет идти с вечера, и к утру по пороше - замысловатые строчки звериных следов. Среди облепленных снегом кустов - следы рябчика. Местами зеленеют из-под снега веточки брусники: это рябчики добывали себе пищу. В стороне, точно вышитые бисером, дорожки, оставленные лесной мышью. Тут же петляет свежий заячий след.
   Павел - опытный охотник, и разобраться в звериных следах для него не сложно...
   Но то было зимой, когда все вокруг ослепляюще сверкало - даже сосновые ветви, согнувшиеся под мохнатыми папахами снега. А в темную ночь по топкому болоту, обозначенному на карте как непроходимое, нелегко найти нужную дорогу.