Станислав Хабаров. Юрьев день

   – А нельзя ли на него что-нибудь из готовенького?
   И Лосев и предложил поставить «гибрид». Считали два варианта: к Венере и «Зондом» к предполагаемой планете, иначе в пустоту. Но Лосев не успокоился, издергал проектантов и баллистиков с экзотическим вариантом к троянским точкам, а Академия Наук просчитала пролёт над полярной областью Солнца, назвав его «Фаэтоном».
   «Фаэтон», – морщился Лосев, – в этом вся Академия Наук. Это всё равно, что назвать себя умным и скромным. В КБ объекты называли попроще: «М» к Марсу, «В» к Венере, «МВ» – «гибрид» – к Марсу или Венере, доработанный вариант.
   Лучше всего пустить было к Венере. Но венерианское стартовое окно не растянуть. А на этот раз из-за задержек в МИКе запасы были выбраны, шли, что называется, «на бровях».
   Однако если основной вариант не выйдет, остаётся экзотика из запасных. А получится, грех не иметь под рукою пишущую братию. Но действуя подобным образом, он должен был скрывать свою инициативу. Главный не терпел «партизанских действий» у себя за спиной. Приехавшие журналисты напоминали теперь джина из бутылки. Он просил разместить их в городке, Ленинске, в часе езды до площадки. Он знал: они не успокоятся и терпеливо выслушивал дежурного. Иное волновало его, чутьем он чувствовал, что что-то в МИКе происходит без него. И посадив на телефон подвернувшегося проектанта, смотался на сборку узнать «как и что?»
   Не застав ведущего, Славка расстроился. Знакомый проектант Взоров надрывался у телефона и на вопросы о Лосеве сделал несведущее лицо.
   Тогда, чтобы не терять темпа, Славка махнул в архив.
   В архиве работала Капитолина, тощая, словно высушенная здешним солнцем, с плоским скуластым лицом.
   – Схема?.. Нет схем, – отрезала она.
   – Как нет? – удивился Славка. – На них же написано: выдавать только по разрешению.
   – Кем написано?
   – Капитолина, не доводи до греха. Была служебная.
   – Только и дел у меня – искать служебные.
   – Где схемы, спрашиваю?
   – Не ори.
   – Побойся бога. Я ору?
   – Надоели, сил нет. Отдала вашему Зайцеву. Говорят, он доктор наук. Так?
   – А ты доктора ищешь? – теперь можно было на миг расслабиться. – Тебе, наверное, нужен врач?
   – Заткнись, – отрезала Капитолина. – Так доктор он или нет?
   – Ну, что ты, Капа, за человек? Мужчин запугиваешь.
   – Мужчин, – она издевательски рассмеялась. – Мужчин… Трепачишки.
   Держите меня. Только языком мелете.
   – Зачем ему схемы выдала? Он же в схемах ни бум-бум.
   Теперь они рассмеялись вместе.
   – Доктор и ни бум-бум, – говорила сквозь смех Капитолина.
   – Свернешь ты, Капочка, шею ради науки.
   – И, правда, Славочка, ради науки я готова на всё.
   То, что Маэстро не мыслил в схемах, было неверно. Он разбирался во многих вопросах. В Краснограде в отделе к нему обращалось множество людей. Как правило, в деле не основные, потому что основные не нуждались в помощи. К нему обращались многие и он старался помочь. Причем прибористов манила теория, наоборот, теоретиков привлекала практическая сторона. Обращавшимся казалось, что Зайцев знает и то, и сё, что он для них – сестра, точнее, братом милосердия. И сам он себя чувствовал в КБ, за отдельскими стенами и доброжелательством и опекой Вадима – в надёжной броне, а на ТП, на виду у всех, он был словно в открытом космосе в самодельном скафандрике.
   Вид теоретика, «упершегося в схемы лбом» показался сходу забавным, и Лосев, увидев Маэстро, заулыбался.
   – Над чем трудится теория? – спросил он.
   – Да, вот, – поднял голову теоретик, – вроде схема неустойчива.
   Лосев с трудом выбился в ведущие из конструкторов. Он не очень уважал теоретиков, считал: науке не место в конструкторском бюро. Ей место где-то на стороне, не здесь, где нужна четкость, а не размышления и научные общие споры уводили очень далеко.
   Однажды в Москве, на высоком приёме, он видел, как к Главному подошёл известный артист и предложил тост за науку. Главный фамильярности не терпел, но к представителям искусства относился доброжелательно, как к детям. На этот раз он пить не стал, сказал:
   – «За науку» не по адресу.
   И кивнув в сторону теоретика космонавтики, добавил: «Это к нему».
   – Как? – удивился народный артист.
   – У вас, у артистов, – покачал головою Главный, – есть театры академические и театр транспорта. Мы в науке вроде театра транспорта.
   Ведущий был с ним полностью согласен. Он ясно видел, что все эти звания в их области: академик, членкор и прочее – лишь дань уважения их технике. И теоретик, ковыряющийся в схемах, его рассмешил. Он мог бы отдать голову на отсечение, что схемы выверены. Но мысль – использовать теоретика – его позабавила.
   – Что же ты не докладываешь? – сказал он при встрече Славке.
   – О чём? – пялился тот на ведущего голубыми наивными глазами.
   – Говорят, у вас схема неустойчива.
   – Кто говорит?
   – Твой коллега – Зайцев. По слухам, вами же распространяемым на площадке, доктор наук.
   – Вот и разбирайтесь с доктором.
   – А ты бы проверил.
   – Нечего проверять.
   В тонкости Славка не верил. Именно для того столь широко моделируется объект, чтобы всё ему было нипочём. К тому же пустое занятие – слушать теоретика. В далекие времена, когда теоретики и практики сидели в одной комнате, прислали к ним дипломника. А Полуянов – шутник, которого иначе как «полупьяновым» никто и не называл, провел за шкафами хлорвиниловую трубочку.
   Дипломник приходил в КБ редко и, сделав общий поклон, принимался за схему. Затем спрашивал разрешение включить осциллограф. А Полуянов тем временем выходил в коридор, закуривал и пускал дым в трубочку, тянущуюся за студенческий стол.
   Из схемы валил дым. Дипломник впадал в панику, оглядывался, не видели ли? Все вроде бы работали, а по делу давились со смеху. В конце концов студент перестроил диплом, разработал теорию неустойчивости подобных схем и его защитил, и, разбирая схему, обнаружил трубочку, уводящую за шкафы, и только его в КБ и видели.
   Понятно было, как теоретик попал на ТП. Внесли двоих в штатное расписание, а подошло время – вынь да положь. Сами способствовали. И теоретик был следствием разговоров: «В отделе – чистые и нечистые. Хватит паразитировать за чужой счёт, пора, наконец, разделить общие беды». Но позвони он теперь в Красноград лишь посмеются: «Не справился».
   Теперь теоретики просто занялись не своей работой, но Вадима попробуй, заставь, а посылали таких, как Маэстро.
   – С ведущим поосторожней, – предупредил Славка, отыскав теоретика. Заложит, не моргнет.
   – А ты не бросай меня, учи.
   – Бутылка, – ответил Славка.
   – Ну, если ты так возьмешься, разбогатеешь только на таре.
   – Встрянешь, бутылка.
   И вот после всех этих разговоров и предупреждений теоретик снова «возникал».
   – В чём дело? – еле сдержался Славка.
   – Да, вот, вроде схема – неустойчива.
   Теоретики – птички божьи, живут себе в поднебесье. Парят в воздушных струях, пока ты копаешься в грязи.
   – Не пойму я вас, теоретиков, – заметил Славка. – Годами моделируете, чтобы перечеркнуть всё разом на ТП.
   – Биения близки к собственной частоте.
   Сказанное теоретиком могло быть версией в ряде иных причин. Всё проверять, не хватит жизни. Когда возникали более или менее понятные помехи, их рассекали словно гордиевы узлы. Но здесь сомнения могли плачевно закончиться. Во всяком случае теоретика следует загрузить выше головы. Так, чтобы не смог головы поднять.
   – Ты вот что. Оставь-ка в покое схемы и займись полётным заданием. Вот-вот появится Главный, и начнётся кровь из носу, вынь да положь. Доступно?
   Маэстро кивнул. Он чувствовал себя бесполезным и незадействованным.
   В архиве было тесно и жарко. Маэстро выписывал нужное, благо всё находилось под рукой. Архивная Капитолина болтала по телефону. Он сделал для себя странное открытие: все местные женщины нравятся ему. Все, без исключения. «Что это? От воздержания или полная потеря вкуса?».
   Он аккуратно выписывал цифры, но юстировочные данные можно было понять и так и сяк. Он вновь отправился в миковский зал и встретил Лосева.
   – Чем занимаетесь?
   – Полётным заданием, – послушно ответил Маэстро.
   – Учтите, – просительно начал Лосев, – с «Венерой» опаздываем. Скорее всего полетит «Зонд». А кому нужен «Зонд»? Вам? Мне? Академия Наук настаивает на полете к Солнцу, когда используется их прибор. Расширить бы стартовое окно, ведь все расчёты ведутся с запасом. Возможен и пертурбационный маневр.
   – К баллистикам обратитесь, – сказал Маэстро, – это не по моей части.
   – Конечно, обязательно и не по вашей, – покивал Лосев, – вы только диссертации пишите.
   И махнул рукой.
   Диссертаций Маэстро не писал. У него даже не было законченных отчётов. Он только считал, решал, консультировал, а выходило у других. Нет, с диссертацией было не по адресу. И роясь в архиве, Маэстро ворчал: «Диссертации… Это как прежде говорили в очередях – „а еще в очках“ или „в шляпе“, „а ещё газеты читает“». Однако время от времени вставало перед ним расстроенное лицо ведущего, отчего Маэстро становилось неловко.
   Он знал о разных предложениях. С треугольной троянской точкой, есть и другая либрационная – между Солнцем и Землей. Там бы поместить зонд. И он станет зондом, не по названию, по существу. Солнечным зондом. И всё солнечное влияние, почти мистическое, свяжется с конкретными замерами. Эстеты из Академик Наук, конечно, станут морщиться. Мол, точка неустойчива… Практически устойчива. И хорошо, если «гибрид» повисит там несколько месяцев, затем его опять можно будет подкорректировать… Мокашовская мечта… Солнечный буй, висящий годами, зацепившись за точку пустоты. Спутник пустоты, зонд в космосе, на якоре, в ловушке гравитационных сил.

Глава 6

   Аэропорт жил обычной налаженной жизнью. Объявлялись отправления. Однако Славка не мог усидеть на месте. Время от времени он подходил к ожидающим и сообщал:
   – Дозвонился до Катогощина, спрашиваю: «В чём дело?». «Что-то с бортом, говорит, – а что у вас Зайцев на ТП натворил?» До них только, оказывается, дошло. «Не натворил, – говорю, – а сотворил».
   – Пошла твоя слава гулять по свету, Маэстрик, – вздохнул Аркадий Взоров.
   – Тебе и орден теперь запросто дадут. Признайся честно – ждёшь ордена?
   – А ты бы на месте Маэстро не ждал, требовал, – усмехнулся Вадим.
   – Нет, Вадим Палыч, – вздохнул Взоров, – не тот период. Бывают моменты, когда всё равно и хочется на пенсию.
   – Один наш начальник лаборатории, – подсказал Чембарисов, заделался смотрителем маяка.
   – Не верю. Так возникают легенды.
   – Легенды возникают не так. На фирме один на очереди стоял, на жилье. Подходит очередь, ему дают, а он отказывается. Снова дают и опять отказывается. О нём в народе слава пошла: «Бескорыстный, мол». А он квартиру с ванною ждал.
   – И о Маэстро легенды пойдут, а, помню, пришёл доверчивый и тихий.
   – Зато теперь – орёл.
   – Все мы – орлы, – добавил Чембарисов.
   – Ну, нет, – улыбнулся Вадим, – ты – совсем наоборот.
   – Выходит, решка, – не унимался Чембарисов.
   – Скажу тебе по секрету, ты – много хуже.
   – А как его разыграли в первый раз?
   – Что-то с отделом режима.
   – Это что, – мечтательно сказал Славка, – вспоминаю картинку, перед которой предыдущие – семечки. Зайцев первый раз на ТП. Представляете? Глаза – «во». – Славка руками показал, – внутренним огнём светятся. Первую ночь не спал, всё воду пил.
   – Не надо, – возразил Вадим противным голосом, – это – святое.
   – А эти алкоголики (он с испытателями вначале жил) нашли отдушину. Сперва ему телеграмму склеили, а затем с будильником…
   – Проспать боялся, – обрадовался Чембарисов.
   – Ночи-то короткие. Не успеешь заснуть, светает. А Юра проснётся, зарядку сделает, умоется, и как настоящий советский человек, будит других. Они и поставили ему будильник на три часа. Он будит, а те рычат, на часы показывают. Совсем затюкали. Он у них и на гире спал.
   – Как на гире? – удивился Аркадий Взоров.
   – А запросто. Заснёт, а ему гирю в постель, двухпудовую, для компании. Поворочается, поворочается, Юра, и с гирею спит. Раз кровать с Юрой на улицу вынесли. В комнате душно, мол, накурено. Ночью дождь. Дождь, не дождь, просто с неба чуть-чуть покапало. Юра проснулся и обалдел. Верно, Юра?
   – Совсем не так было.
   – Конечно, не так, по-твоему, – картинно вздохнул Вадим. – Надо же так память расстроить.
   – О славное время, – поддакнул Взоров, – когда, конечно, всё было иначе.
 
   В действительности всё было не так. Вначале он действительно жил с испытателями. Те постоянно играли ночами в карты. И однажды раскладушку с ним в коридор вынесли. «В комнате шум, – объясняли потом, – будить не хотели». Внести забыли. Юра проснулся и обалдел. Но Славка зря выпендривается: ему самому тогда порядком досталось на ТП…
   Спустя время Маэстро с удивлением отметил, что станция ему нравится. Перед обедом он опять зашел на сборку. На участке «гибрида», точно при киносъемке, были свет и шум. С солнечных батарей сняли крышки, и они были клетчатыми, с синеватым отливом. Вспыхивало электрическое солнце десятков ламп, и на ленте у телеметристов появлялись новые замеры.
   Сеанс повторяли согласно инструкции. На пультах вспыхивали индикаторы, и испытатели в наушниках переговаривались непонятным фразами, прижимая к горлу ларингофоны. Маэстро стоял, поводя глазами. Славка мелькал в разных местах. И только когда станция, подхваченная мостовым краном, медленно поплыла к барокамере, Славка, вынырнул перед Маэстро из-за пультов.
   – Обедать пошли.
   – Не получается, – равнодушно сказал Славка. – Через полчаса повторное включение, могу в буфет.
   Они прошли длинным, темным коридором и заглянули в комнату системы управления. У окна сидел представитель приемки и что-то писал.
   – Так вот где рождаются анонимки, – объявил радостно Славка.
   Маэстро обвел взглядом комнату: решетчатые окна, пульты расставлены вдоль стен.
   – На кого кляузу строчишь?
   – Представь себе, на тебя, – ответил представитель приемки. – Только ты в силу слабого образования не видишь разницы между кляузой и анонимкой. Первопечатник Иван Федоров книги свои анонимно выпускал. И памятник ему ты можешь рассматривать, как памятник первому анонимщику, но никак не кляузнику.
   «Анониму», – мысленно поправил его Маэстро, не встревая в разговор.
   – Напортачили вчера.
   Вслушиваясь в разговор, Маэстро понял, что представитель приемки действительно «сочинял» на них докладную. И это поразило его.
   В буфете было прохладно и пахло боржоми и консервированными томатами. За стойкой трудилась девушка с оголенными худыми руками. Личико у неё было свеженькое, с особенной матовой кожей. Такие можно увидеть в молочных магазинах у молоденьких продавщиц. Когда она хмурилась или улыбалась, то личико морщилось, и появлялась складочка у рта, и получалось точно сложная жизнь прожита, и мудрость во лбу наморщенном и складочке у рта.
   – Наденька, – сказал Славка с ухмылочкой, – бутылку холодненькой.
   – Холодной нет, – ответила девушка.
   – А кто у вас холодильник отнял?
   – Никто, он выдохся.
   – Ну, такую давай.
   Они отошли в дальний угол, к окну.
   – Избалованы они тут, – сказал Славка. – Сто мужчин и одна девушка. Отвечает лишь в силу служебной необходимости, а останови её в нерабочее время, взглянет как на телеграфный столб.
   Комната буфета была велика, но посетители переговаривались из разных концов и впечатление от размеров пропадало.
   Длинный испытатель появился в дверях и ему закричали:
   – Привет Михвас.
   – Здорово, кум.
   – Кому кум, – отвечал не сердясь испытатель, – а кому и Кумыцкий Михаил Васильевич.
   – А мне, – засмеялся военный, сидевший за отдельным столиком, – и просто Михвас.
   – Кто это? – шепотом спросил Маэстро.
   – Кумыцкий. Здешняя знаменитость. Кудесник, золотые руки, собачий нос.
   Жил-поживал себе беззаботно и весело, пока жену у него из-под носа не увели. Такую грех не увести. Красивая женщина, и ужас в том, что не уехала никуда. На площадке торчит.
   Маэстро внимательно взглянул, а венный спросил:
   – Как жизнь молодая?
   – Отлично по производственным показателям, – ответил испытатель, – и отсутствует по личным. На танцы третью субботу не хожу. А твой половой вопрос?
   – Крашу, – огорченно вздохнул военный. – Сохнет проклятый. В коридоре волдырями пошёл. Перекрашивать нужно.
   – А почему не паркет?
   – Сразу видно: холостяк. В нашем-то климате. Только крашенные. Протёр тряпочкой и ажур.
   Кумыцкий взглянул на буфетную девушку, и она кивнула ему, и подошёл к столику Славки с Маэстро.
   – Водичку пьёт, – остановился Кумыцкий, видимо имея ввиду Славку и сморщив лицо, – наслаждается.
   – Пью, можно сказать, с горя, – буркнул Славка на всякий случай. – А что?
   – Танцуй. Исчезли твои биения.
   Славка только плечами пожал. «Ну, и что? Самоустранился дефект. Хуже нет самоустраняющегося дефекта. Пропадёт и появится, когда ему заблагорассудится».
   – Исчезли твои биения, – повторил Кумыцкий. – Не понял? Исчезли с перерывом на обед.
   И они начали хохотать и пританцовывать и хлопать друг друга по плечу.
   – Сделали обеденный перерыв, – хохотал Кумыцкий.
   А Славка повторял:
   – Что я тебе говорил?
   Маэстро ничего не понимал и позже спросил:
   – Что, собственно, произошло?
   – Помеха отключается на обед. И пусть попробуют на нашу систему грешить.
   – А что он про танцы? Разве здесь танцы?
   – Натурально. В клубе, под оркестр.
   – А сколько по-твоему этому, в пенсне?
   – Кумыцкому? Что-то в районе тридцати.
   – А по-моему и все тридцать пять.
   – И что?
   – Странно. О танцах он.
   – Так это не от возраста, а от гормонов в тебе. Когда ты последний раз на танцах был?
   – В институте.
   – А на отдельских вечерах?
   – Не приходилось.
   – Тогда обязательно сходи в клуб. Это будет твоя вторая молодость.
   После обеда биения возобновились с новой силой. Но как не трепыхался на телеметрии «драконий хвост», стало очевидным: система здесь ни при чём, существует внешняя причина. Испытания продолжили.
   Но ни днем, ни ночью, ни утром следующего дня помеха не отыскивалась. Приёмка грозила прервать испытания и поиски отнимали много сил, и само состояние неопределенности делу не способствовало. Казалось, всё перепробовали: отключали аппаратуру, насос, качавший воду во дворе; стоянку машин попросили перенести подальше от проходной; запретили работу кранов. Ничего не помогало.
   Помеха сделалась всеобщим кошмаром. Славка не спал вторую ночь.
   Утром Маэстро понес показать ведущему расширение окон старта. Славка ожидал неприятный разговор с Красноградом. У него были красные воспаленные глаза, он спросил:
   – Посчитал?
   Спросил он так, для бузы, мимоходом. Он знал, что теоретик занят теперь полётным заданием и спросил наобум. Но теоретик ответил:
   – Посчитал расширение окон старта.
   – Ты что?
   Окна старта считали баллистики. Причем расчеты велись месяцами, и все их ждали, а куда денешься? А тут раз-два и готово, между делом.
   – А кто проверит? – осторожно спросил Славка.
   – А зачем?
   Ну, вот. Удружили, прислали теоретика. Он тут такие теории нагородит. Вот если бы приехал Вадим или другие мощные умы. Только у них в голове иное – пилотируемые. С «гибридом», считают, сделано. И верно: всего-то делов – объединить, а вышло – не учтены переходные процессы.
   – Ты вот что …
   Он уже пробовал задействовать Маэстро, но толку не было. Послал было его к генералам, объяснить. Но тот объяснил слишком просто, пришлось объяснять заново.
   Объяснять генералам всегда было и трудно и просто. Не оттого, что они ничего не знали, наоборот они знали многое и настроены воинственно. Легко было оттого, что они были благодарными слушателями.
   Может, обидеть Маэстро, оскорбить. Славку клонило в сон, но он пересиливал себя. Сначала причину найти. Войти в график было уже немыслимой мечтой. Кончались вольные деньки на ТП. Ожидалось, приедет Главный, и всё изменится как в центрифуге, приобретёт неожиданный, неестественный вес. И сроки диктуются расположением планет. А кто поверит окнам старта, расширенным этим нелепым теоретиком? Грешить на готовую документацию? Такого не было. В ней не существует даже тени сомнений. И кто застрахован, что на заключительной комиссии не встанет некий ответственный херувим и, глядя в глаза, не спросит в лоб:
   – Чем вы гарантируете?
   И такое начнётся. Не дай бог. Нетрудно по личику схлопотать.
   «Схлопотать» Маэстро ничего не стоило. Конечно, окнами старта занимались баллистики. Они были на фирме солидными и уважаемыми людьми. На космодром они пока не подъехали. Но здесь были уже расчётчики-баллистики из Академии Наук. Когда ведущий обратился к ним с окнами старта, они только рассмеялись в ответ:
   – Прикинуть? А на чём прикажете? Извините, не возим с собою вычислительный центр и вычислительных программ не держим в голове.
   Звонить в Красноград – значило поднимать преждевременный шум: а почему, в сроки не укладываетесь? И не удастся сделать запрос легко, походя. Там понимающе среагируют, и в результате – масса усилий и нулевой исход.
   Ведущему хотелось успеха любыми средствами. Объект стал для него неким фетишем с неясным волнением и беспокойством, сродни любви. Таким для древних становился горшок с красной глиной или многоцветная раковина. А отношение в тебе, по выражению: «Все своё ношу с собой». И ведущему захотелось чуда.
   Из Краснограда пошутили: у вас теперь не то «магистра», не то «мангуста», он что твоя вычислительная машина, на спор пробовали, и он победил её. И это об этом чудаке.
   – Христом, богом тебя молю, – попросил его Славка – не подключай ты этого задрыгу, хотя у него явно математическая голова. Лошадиной формы, по Галлю.
   Ведущий и сам, конечно, понимал, что теоретик не тот, что требуется. В одном разбросан, собран в другом? Несуразный внешне, несуразен и в остальном. Не обращает внимание на мелочи? А у нас нет мелочей. Ведущий знал других теоретиков, осторожных и точных, тех, кто по определению делает дело, а остальных только держат для мебели, на подхвате. Но даже Славка не понял расчёта троянских точек:
   – На кой они?
   – Так первосветная пылевая материя. Пра-пра…
   – Пыль и что?
   Теоретикам место в Академии Наук, где не уместны прибористы. На предприятиях, использующих приборы, нужны полуприбористы полутеоретики.
   – Не трогай ты его, – попросил Славка. – Не знаю, чем его занять.
   С утра Маэстро занялся полётным заданием. Он сбегал в архив, записал на себя паспорт изделия, выуживал юстировочные данные, считал перекос корректирующего двигателя и поправки. Потом он взялся за пертурбационный маневр. При нём станция начинает полёт в сторону, обратную планете – цели, и только потом, вывернувшись под воздействием Луны выходит на нужную траекторию. Это могло добавить сутки к стартовому окну. Об этих попытках не стоило трубить заранее.
   Маэстро даже не знал, выйдет ли, ведь от идеи до конкретики – «дистанция огромного размера». И упаси бог вылезти с сомнительной цифрой. Как считали, на коленке или на машине, никого не интересует, это твои трудности, ведь полетят усилия массы людей, и тут уже не до шуток.

Глава 7

   Перед обедом Маэстро зашел на сборочную площадку, напоминавшую растревоженный муравейник. Испытатели то и дело подныривали под тесёмки, огораживающие площадку, точно боксерский ринг. И от этих нырков сходство с рингом усиливалось.
   – Я вижу, тебе не до меня, – сказал он Славке.
   – Почему? – спокойно возразил Славка. – Сейчас обедать пойдем. Телеметристы напортачили, пускай и разбираются. Пошли.
   – Пошли.
   Они прошли полутемным коридором, попили из перевернутого крана и вышли во двор. Вдоль аллеи, тянувшейся к проходной, на белой потрескавшейся почве памятником человеческого упорства стояли узколистые кусты, и всю дорогу до самой проходной Маэстро преследовал ароматный приторный запах. Они прошли проходную и по широкому шоссе двинулись к столовой. Возле столовой на пыльном поле с воротами солдаты, раздетые по пояс, кто в кедах, а кто в сапогах, играли в футбол.
   – Смотри, на что способен русский солдат, – кивнул проходя Славка. Попробуй, побегай по такой жаре…
   Они прошли ещё немного вдоль аккуратно выкрашенной каменной изгороди, вдоль редких деревьев с побеленными стволами и, поднявшись по ступенькам, попали, наконец, в узкое, похожее на депо здание столовой. – Смотри, – показал Славка таблички на стенах.
   Таблички и аккуратные объявления почему-то не снимались и по ним, хотя и с трудом, проступала история этой столовой, удаленной от центров цивилизации, но переболевшей болезнями, выпавшими на долю любого пищеблока страны. Одно из них, выписанное на ватмане каллиграфическим почерком, служило как бы целеуказанием: «Стол саморасчёта». Затем ближе к раздаче: «Желающим питаться по диетблюдам – предоставить справки». Висели тут и объявления из серии неувядаемых: «Книга жалоб находится у кассира и выдается по первому требованию покупателей». Слово «покупателей» настораживало. Казалось, объявление написано иностранцем.