Станюкович Константин Михайлович. 'Берег' и море

   Эти плавания оставались часто прелестными воспоминаниями.
   Артемьев мог вспомнить о своем первом дальнем плавании, как и большая часть сослуживцев, как о чем-то тусклом, скучном и неприятном.
   Часто чинили машину броненосца. Трусили на переходах. Однообразны, скучны были долгие стоянки на Дальнем Востоке. Плавали редко, ради осторожности капитана, боявшегося и перетратить уголь, и испортить благополучие своих плаваний, и следовательно карьеру.
   Неуверенный в умении управлять своим броненосцем, стоящим миллионы, он не любил плавать и недолюбливал моря. Недаром же его называли "цензовым" моряком. Добродушно лукавый, не строгий по службе и даже слегка заискивающий у офицеров, как человек, у которого есть какие-то секретные фамильярные отношения к казенным деньгам, он только "выплевывал" ценз, чтобы поскорее быть произведенным в контр-адмиралы с увольнением по семейным обстоятельствам в отставку, - благо честолюбия в нем не было и деньжонки припасены. С таким подспорьем к пенсии можно жить скромненько с семьей хотя бы и в Петербурге.
   Молодой лейтенант три года на Дальнем Востоке добросовестно служил, исполняя нехитрые обязанности вахтенного офицера и не питая уважения к своему капитану.
   Мягкий, добрый по натуре сам, он не наводил страха на матросов, но "умывал руки", когда другие наводили его. Не его дело, хотя и неприятно.
   Он не думал, как и большая часть людей, ни о задачах и правилах жизни, ни о том равнодушии ко злу, личному и общественному, которое испытывал и сам и видел в сослуживцах и в товарищах. Он только смутно понимал и чувствовал, что не так благополучна жизнь, и что на моряках, как и на всех интеллигентных людях, отражаются общие веяния, понижающие нравственные и общественные запросы.
   Недаром же ему были несимпатичны и неразборчивость средств в погоне за карьерой, положением и деньгами, и те успехи наглости, лицемерия и невежества, которые невольно бросались в глаза и в обществе, и среди моряков, и среди тех корреспондентов, называющих себя литераторами, которые выхваливали "чудеса техники и деятельность высшего морского начальства", и в газете, которую по привычке Артемьев читал и на Дальнем Востоке.
   И Артемьев отбывал службу на броненосце и старался избыть скуку на берегу. Там вместе со всеми дулся в карты, покучивал и, после ужинов, обильных вином, "любил" и китаянок, и японок, и заезжих француженок, и англичанок, и русских быстро влюбляющихся окраинных дам.
   Он не особенно разбирал достоинства и прелести женщин, но зато и забывал их на следующий день. Только встреча после возвращения в Россию с Софьей Николаевной и любовь к ней, непохожая на прежние авантюры, заставили взглянуть на себя, одуматься и о многом задуматься... И семь лет пронеслись так счастливо!
   А теперь?..
   "Ужели он такой "подлец", что не может ни сбросить с себя чар "великолепной Варвары", ни признаться "святой Софии", что она нелюбимая, и они должны разойтись?"
   Такие мысли пробегали в голове Артемьева, когда ему живо представилось последнее прощание с Варварой Александровной, вдруг сделавшейся "Вавочкой". Словно бы в доказательство своей любви, она вдруг решилась "забыть для него первый раз в жизни долг жены", и горячею лаской еще более отравила доверчиво влюбленного моряка.
   X
   Когда Артемьев подъехал к крейсеру, там пробили две склянки.
   Был час дня. После обеда команда отдыхала. Кроме вахтенного офицера и нескольких вахтенных матросов, наверху - ни души.
   "Видно, не обрадовались новому старшему офицеру!" - подумал Артемьев, приставая к борту.
   Щегольски одетый, в белой тужурке, мичман, в фуражке по прусскому образцу, входящему в моду, безбородый, с закрученными кверху усами, недурной собой, бойкий и не без апломба на вид молодой человек, резким, отрывистым голосом вызвал фалгребных и встретил Артемьева, приложив с официальною напускною серьезностью к козырьку свои выхоленные белые пальцы с несколькими кольцами на мизинце и не без церемонного любопытства рассматривая нового старшего офицера.
   О назначении Артемьева на "Воина" уже знали из телеграммы, полученной из Петербурга капитаном.
   - Командир дома? - спросил Артемьев, протягивая руку.
   - Дома. Только что позавтракал. Верно, еще не спит.
   Этот бойковатый, навязывающийся на фамильярность мичман, напомнивший Артемьеву новый во флоте тип "аристократических сынков" и хлыщей, которые рисуются декадентскими взглядами, хорошими манерами, - не понравился Артемьеву, и он с большею сухостью проговорил:
   - Велите принять со шлюпки мои вещи и пошлите доложить командиру, что я прошу позволения явиться к нему.
   И мичман, уже скорее с почтительным видом подчиненного, промолвил:
   - Есть. Прикажете снести в вашу каюту?
   - Разве старший офицер уехал?
   - Две недели тому назад! Уж мы целый месяц стоим здесь! - прибавил мичман.
   И, иронически почему-то усмехнувшись, отдал приказания.
   Через минуту сигнальщик доложил:
   - Командир просят в каюту!
   Артемьев пошел вниз, а мичман Непобедный решил, что новый старший офицер - не из "порядочного общества". Да и фамилия!.. "Что такое Артемьев?" - проговорил мичман.
   - Честь имею явиться. Назначен старшим офицером!
   Кругленький, толстенький, небольшого роста, упитанный человек лет сорока, в тужурке, с большою бородой, маленькими живыми глазами, лысый, с маленьким брюшком и добродушным лицом, точно сорвался с дивана и торопливыми, суетливыми шажками приблизился к Артемьеву и протянул пухлую, с ямками, короткую руку.
   И, как будто о чем-то вспомнив, он вдруг принял серьезный начальнический вид командира, то есть нахмурил лоб, откинул кверху свою круглую голову, приподнялся на носках, словно бы стараясь казаться выше ростом, и неестественно внушительным тоном, который казался ему необходимым по его положению и который сам казался ему и не к месту и стеснительным, проговорил, слегка понижая свой крикливый голос:
   - Получил о вашем назначении телеграмму... Очень рад... Знаю по вашей репутации... Уверен, что приобрету в вас хорошего помощника... И... тому подобное...
   Капитан запнулся и несколько раз повторил: "И тому подобное", - слова, которыми несколько злоупотреблял и не всегда кстати.
   Но, словно бы убедившись, что играть в начальника и приискивать глупые слова совершенно достаточно, он приветливо растянул рот, открывая блестящие зубы, улыбнулся и глазами и лицом, пригласил садиться и радушно спросил, завтракал ли Александр Петрович, и, узнав, что Артемьев завтракал, предложил рюмку "мадерцы".
   Артемьев отказался и от вина.
   - Так стакан чайку... Эй, Никифоров! Чаю! У меня отличный коньяк... Надеюсь, мы поладим и ссориться не будем. Не люблю я, Александр Петрович, ссориться... И без того здесь отчаянная скука... Вот увидите... Так чего еще ссориться! Мне год отзванивать ценз... А вы на сколько лет к нам?
   - На три! - недовольно протянул Артемьев.
   - Долгонько!
   И капитан меланхолически свистнул.
   - Ведь и вы, Александр Петрович, женаты. И я имел честь встречать вашу супругу. Конечно, не в разводе?.. - шутливо прибавил Алексей Иванович.
   - И не разведен, и трое детей, Алексей Иванович!
   - В некотором роде: "бамбук"!
   Толстый капитан зажмурил глаза и рассмеялся необыкновенно добродушным, заразительным и приятным смехом.
   - Просились сюда? - уверенно спросил он.
   - Назначили. И никак не отвертелся, Алексей Иванович, - смеясь, ответил Артемьев.
   И подумал:
   "Добрый человек этот Тиньков. С ним, конечно, будем ладить!"
   - А я, батенька, просился. Пять детей детворы, - я ведь большую часть службы отстаивался по летам на мониторах в Транзунде! - довольно усмехнулся при этом капитан. - Ну, долги... И тому подобное... Надел мундир и к Берендееву... Понимаете?.. Поневоле попросишься и в эти трущобы...
   Вестовой подал чай. Алексей Иваныч подлил fine champagne* гостю и подлил себе.
   ______________
   * Водка высшего качества (франц.).
   Видимо обрадованный, что может поболтать с новым порядочным человеком, да еще с помощником, с которым можно нараспашку посудачить о высшем начальстве, капитан начал расспрашивать о том, что нового в Петербурге и в Кронштадте, остается ли Берендеев на своем месте, или, в самом деле, назначат Нельмина ("Порядочный-таки прохвост и все такое!" - вставил Алексей Иванович), и, узнавши от Артемьева, что Берендеев не уходит, капитан, вероятно, по случаю такого приятного известия, подлил себе еще коньяку и подлил гостю и, отхлебнув чаю, проговорил:
   - По крайней мере наш старик - не шарлатан. Честный и справедливый, и работящий. Ему не смеют нашептывать... И тому подобное... Шалишь...
   Посудачив с удовольствием о разных начальниках центрального управления, Алексей Иванович познакомил своего старшего офицера и с начальником эскадры, контр-адмиралом Парменом Степановичем Трилистниковым.
   - Ничего себе... Не разносит. Любит только, чтобы матросы громко и радостно встречали. А на ученьях не придирчив. И сам небольшой до них охотник... Кажется, только и думает, как бы окончить свои два года и вернуться. Одним словом, был бы спокойным адмиралом, если бы не адмиральша...
   - А что?
   - Увидите... Она ведь здесь, на "Олеге"... Дама воинственного характера. Вроде Марфы Посадницы... И все такое... Перед ней адмирал пас... А она всегда с адмиралом будто с бескозырным шлемом в руках. И чтобы подчиненные ее боялись... Очень апломбистая! Всякую смуту заводит на эскадре... Запретили бы в Петербурге начальникам эскадр своих жен... Только наш адмирал краснеет, а выйти из-под начальства адмиральши не смеет... Она и переводит и назначает офицеров. К одним благоволит, других не любит. Понимаете... Все-таки военный флот, и вдруг баба!.. Нехорошо!..
   - Совсем гнусно... Уж я слышал.
   - И еще, слава богу, эта самая Марфа Посадница, с позволения сказать, сапог и под пятьдесят... Даже матрос после долгого перехода не влюбится... И все подобное... А что если бы такая начальница да была молодая и обворожительная, вроде "великолепной Варвары"! Что бы вышло?..
   - Какой "великолепной Варвары"? - порывисто спросил Артемьев.
   - Да вы, Александр Петрович, разве не знаете... Варвару Александровну Каурову?
   - Встречал! - ответил Артемьев и густо покраснел.
   - То-то и есть... Я и говорю, что бы вышло... Мне нет дела до ее там конституции с мужем, когда он плавает, а она на берегу. Но знаю, что поклонников у "великолепной Варвары" всех чинов, от мичмана до вице-адмирала, много. И скотина Нельмин еще сам хвастал...
   - Он лжет! И вообще лгут на нее! Она порядочная женщина! - перебил Артемьев.
   - Да вы что кипятитесь, Александр Петрович. Я... И тому подобное... Вовсе и не думал что-нибудь. И очень уважаю человека, как вы, который бережет репутацию женщины... И тому подобное...
   Алексей Иванович говорил растерянно и испуганно. Артемьеву стало жаль Алексея Ивановича.
   И он сказал:
   - Я уверен, что вы, Алексей Иванович, не станете чернить женщину без доказательств. Не такой же вы человек... Меня раздражил Нельмин... Скотина!..
   - Отъявленная скотина!..
   Капитан, конечно, уже не продолжал речи о "великолепной Варваре" ("Быть может, еще родственница!" - подумал Алексей Иванович, тоже ухаживавший за ней, хотя и безуспешно) и счел своим долгом порекомендовать своему старшему офицеру команду.
   - Старательная и исправная. Слава богу, не ссоримся. Крейсер в должном порядке, и до сих пор, ничего себе, все было благополучно. И офицеры исправно служат. В кают-компании нет ссор. Ну, разумеется, на берегу покучивают, развлекаются и все подобное... Что тут делать!? Только об одном прошу вас, Александр Петрович! - прибавил капитан.
   - Чего прикажете, Алексей Иванович?
   - Подтяните вы мичмана Непобедного и еще некоторых... Уж я делал им выговоры, грозил отдать под суд. И... черт их знает!.. Видно, не очень-то боятся меня! - сконфуженно проговорил капитан.
   - А чем вы ими недовольны, Алексей Иванович?..
   - Раздражают и оскорбляют матросов... Жестоко бьют... И выдумывают новые наказания... И все подобное... Против закона... И вообще... воображают... Особенно мичман Непобедный... Хлыщ и нахал!..
   - Слушаю-с...
   И Артемьев поднялся.
   - Не забудьте сейчас достать мундир и явиться к адмиралу и адмиральше. Может быть, узнаете, пошлют ли нас в отдельное плавание на Север... Адмирал собирался...
   - Все-таки лучше, чем стоять в здешних дырах!
   - Зато спокойнее... Я ведь привык к спокойным стоянкам, - краснея, промолвил капитан. - Обедать прошу ко мне, Александр Петрович.
   И вдруг побежал к письменному столу и принес Артемьеву два письма: одно толстое, другое потоньше.
   Алексей Иванович извинился, что чуть было не запамятовал порадовать Александра Петровича вестями с родины.
   Письма были получены две недели тому назад с английскою почтой.
   Артемьев взглянул на два конверта и, обрадованный, сунул их в карман и прошел в кают-компанию.
   Он представился всем бывшим там: двум лейтенантам, механику, доктору и иеромонаху, обменялся рукопожатиями и приказал вестовому прежнего старшего офицера открыть сундуки и достать мундир, трехуголку, эполеты и саблю.
   И пошел в свою просторную, светлую каюту читать письма.
   Он сперва жадно проглотил небольшое душистое письмо, полное коротких, размашистых фраз, таких же волнующих, чувственно-кокетливых, какими была вся она, и полное восклицательных знаков, словно бы усиливающих силу первого увлечения "великолепной Варвары".
   Она писала о последнем прощании, когда пожертвовала всем ради его любви, и надеялась, что жертва ее не забудется милым, безумно любимым. Только он заставил ее понять настоящую любовь и отвращение к мужу... И она обещала при первой же возможности приехать в Нагасаки... Она "переговорит обо всем с мужем", вымолит развод, и тогда...
   Следовал ряд восклицательных знаков и подпись: "Твоя".
   Потом Артемьев, еще не успокоившийся от волнения, стал читать большое, сдержанно-любящее, дружеское и умное письмо Софьи Николаевны.
   Ни одного восклицательного знака. Ни одного упрека. Ни одного звука об ее отчаянии, любви и влюбленности.
   В письме Софья Николаевна больше писала о детях и умела схватить и передать их характерные черты. Извещала, что дети здоровы, часто вспоминают и говорят об отце, описывала их обычную жизнь и затем сообщала о новостях общественного характера, о новой интересной книге.
   В пост-скриптум Софья Николаевна сообщила, что в последний ее обычный вечер в опере она видела двоюродного брата Вики, только что вернувшегося из Японии с молодой, очень милой женой англичанкой, "обещали быть у меня", - да встретила в фойе Каурову, по обыкновению, элегантную, блестящую и очаровательную, и с ней Нельмина.
   Кстати об этом несимпатичном карьеристе. Вики рассказывал, будто Нельмина назначают товарищем Берендеева. Это - как бы преддверие... Неужели Берендеев не раскусил этого интригана?..
   Письмо жены Артемьев прочел с интересом, со спокойною радостью за близких и с каким-то невольным чувством виноватости и в то же время некоторой враждебности, именно потому, что он не мог не сознавать, какая его жена хорошая и чудная женщина.
   Но, когда он прочитал пост-скриптум, это чувство враждебности и виноватости усилилось.
   Артемьев снова схватил письмо "великолепной Варвары" и стал его перечитывать.
   Каждая строка, казалось, дышавшая страстью, вызывала в нем и чары ее красоты и острое, жгучее, ревнивое чувство мужчины. И он приходил теперь в бешенство при мысли о Нельмине, которого встречал у Кауровой, и напрасно гнал он от себя мысль о том, что Каурова не могла быть чьей-нибудь любовницей кроме него.
   К чему тогда это письмо?.. Это признание?
   - Одежда готова, вашескобродие, - доложил вестовой, входя в каюту.
   - Скажи на вахте, чтобы приготовили вельбот.
   - Есть!
   Через четверть часа Артемьев входил в адмиральскую каюту на броненосце и, к изумлению своему, увидал только одну адмиральшу.
   XI
   "Однако!?" - мысленно воскликнул Артемьев при виде "начальницы" эскадры Тихого океана.
   И стал мрачнее.
   Он поклонился и, сделав несколько шагов, остановился у круглого стола, посредине роскошной адмиральской приемной, в почтительном отдалении от адмиральши.
   Она сидела, строгая и высокомерная, в кресле у балкона, из раскрытых широких иллюминаторов которого, словно из рамок, выглядывали и сверкавший под солнцем, рябивший рейд, и голубое небо, и зеленеющий берег.
   В ожидании адмирала, Артемьев нетерпеливо взглядывал на боковую дверь каюты.
   Среди мертвой тишины из-за дверей вдруг донесся тихий, меланхолический храп.
   "Зачем же приняли? Ведь не к адмиральше пришел являться старший офицер?" - подумал раздраженно молодой моряк.
   Да он и не имеет ни малейшего желания знакомиться с этой, едва ему кивнувшей своими взбитыми кудерками, маленькой и коренастой "волшебницей Наиной" с огромными, "выкаченными", как у лягушки, глазами, неподвижно-строго устремленными на него, с крупной бородавкой на широком, слегка приплюснутом носу и с редкими черными усиками на укороченной "заячьей" губе, открывающей такие ослепительно белые, сплошь безукоризненные зубы, что, казалось, они не могли быть не вставными.
   Затянутая в корсет до того, что хорошенькая блузка из небеленого полотна напоминала моряку напирающий брамсель, готовый под напором засвежевшего ветра разорваться в клочки, красная, как вареный рак, адмиральша Елизавета Григорьевна Трилистникова, рожденная княжна Печенегова, по мнению Артемьева, носила слишком снисходительную кличку "сапога".
   Прошла минута-другая.
   Храп из соседней комнаты переходил в мажорный тон.
   Адмиральша, казалось, строже и любопытнее "выпучила" глаза на офицера, словно бы изумленная, что он, невежа, не подходит представиться ей и скорей разрешить жадное, злостное любопытство строгой и несомненно верной всю жизнь супруги.
   Пикантные слухи об Артемьеве уже опередили его приезд.
   Молодой офицер между тем выругал про себя, и довольно энергично, храпевшего адмирала.
   Он и "скотина" за то, что женился на адмиральше, - разумеется, она и лет тридцать тому назад была такая же "противная жаба", - хотя бы у нее было и большое состояние и все сокровища мира. Он и "осел", не сумевший избавиться от адмиральши хоть бы на время плавания. Он и "позорный трус", который только срамит и себя и службу, позволяя "бабе" командовать русской эскадрой.
   "Ишь пялит на меня глаза!" - подумал старший офицер, взглянув на адмиральшу.
   И, поклонившись ей, - все же дама! - повернулся и направился к выходу, чтоб ехать на "Воина".
   - Попрошу вас пожаловать ко мне! - остановил Артемьева низкий и густой, слегка нетерпеливый контральто, часто бывающий у честолюбивых и очень некрасивых дам.
   Молодой моряк подавил вздох и, приблизившись к адмиральше, снова наклонил голову.
   С видом чуть ли не королевы адмиральша протянула надушенную руку с короткими пальцами, унизанными кольцами, поднявши ее кверху, с обычным жестом для baisemain*.
   ______________
   * Поцелуя (франц.).
   Артемьев еще не забыл красивых, тонких рук "великолепной Варвары", и выхоленная, пухлая и некрасивая рука адмиральши показалась ему еще противнее и словно бы "наглее" оттого, что на ней сверкали крупные брильянты, рубины и изумруды бесчисленных колец.
   Он особенно деликатно пожал ее и отступил несколько шагов.
   В глазах адмиральши промелькнуло изумление от такой дерзости.
   Она, впрочем, не показала ни гневного чувства "начальницы эскадры" к дерзкому подчиненному, ни обычного озлобления уродливой женщины к красивому человеку и любезно попросила садиться.
   - Познакомимся. Можете курить! - милостиво прибавила она.
   Артемьев присел. Но не закурил.
   - Кажется, имею удовольствие видеть господина Артемьева, нового старшего офицера крейсера "Воин"?
   "Отлично знаешь, кто я такой, из доклада с вахты. Но, верно, допрос по порядку?" - подумал молодой человек и ответил утвердительно.
   - Ваше имя и отчество?
   - Александр Петрович.
   - А меня зовут Елизаветой Григорьевной. Сегодня пришли на "Добровольце"?
   - Час тому назад.
   Прошла пауза. Адмиральша помахала веером, подровняла на обеих руках кольца и не без иронически-шутливого упрека сказала:
   - А я думала, что вы, Александр Петрович, удостоите представиться жене начальника эскадры и расскажете что-нибудь интересное с родины... А вы было бежать... Это нелюбезно, молодой человек.
   "Начинается разнос?" - усмехнулся про себя Артемьев и сказал:
   - Я не смею беспокоить вас, Елизавета Григорьевна.
   - Вот как! - не то удовлетворенно, не то недоверчиво протянула адмиральша.
   - Я по службе, Елизавета Григорьевна... Явиться к его превосходительству.
   - Пармен Степаныч отдыхает. Я ему скажу, что вы являлись. Передать ему что-нибудь надо?..
   - Очень вам благодарен. Решительно ничего.
   - Ведь вы, Александр Петрович, назначены сюда, конечно, Нельминым?
   При имени Нельмина и слове "конечно" молодой моряк густо покраснел и с какой-то особенной силой уверенности, которою хотят обмануть себя не уверенные в чем-нибудь люди, ответил:
   - Я назначен по распоряжению министра!
   - И Василий Васильич лично приказал вам уехать из Петербурга через три дня?
   "И это уж известно!"
   - Нет-с. Начальник главного штаба сообщил мне приказание министра.
   - Но отчего такая спешность, Александр Петрович? - казалось, с самым искренним участием спросила адмиральша.
   Об этом напрасно раздумывал и Артемьев и до сих пор ни до чего не додумался.
   - Воля начальства! - сказал он.
   - Я решительно не понимаю Василия Васильевича. Он ведь добрый старик. Входит в семейное положение офицера... Сам женатый. Я еще поняла бы такие распоряжения Нельмина... Холостяк... Любит щеголять энергией. В три дня! По правде сказать, я - не большая поклонница нового товарища министра. Несколько предосудителен этот дон-Жуан под шестьдесят...
   Артемьева уже грызло подозрение.
   - А ведь вы, Александр Петрович, очень не хотели к нам?
   - Очень! - горячо воскликнул Артемьев.
   - Ну еще бы, это так понятно. Я слышала, какая у вас прелестная и преданная жена и - без комплиментов! - какой вы, Александр Петрович, образцовый муж и отец...
   "Куда это ты гнешь, ведьма? - подумал Артемьев и взглянул на нее совсем любезно улыбается теперь лягушечьими глазами. А все-таки скорей бы треснул брамсель, - и она бы ушла!" - неделикатно пожелал молодой человек, взволнованно ожидавший от адмиральши какой-нибудь любезной "пакости".
   - Такие дружные, согласные пары ныне, к сожалению, редкость, продолжала адмиральша, по-видимому, оживившаяся матримониальной темой. - Не правда ли, Александр Петрович?
   "Правда, что ты одна из отвратительнейших особ для пары! Вот это правда!" - хотелось бы сказать гостю, но вместо этого он, подавая реплику, уклончиво промолвил:
   - Говорят...
   - К несчастию, в этом "говорят" много правды... Или муж увлечется чужой женой... или жена - чужим мужем. Да еще, пожалуй, и каким-нибудь холостяком второй молодости в придачу, особенно если законный муж - большой философ... Никакого чувства долга... Никаких нравственных принципов... И куда мы придем!?
   Но в эту минуту, щегольски одетый во все белое и в белых парусинных башмаках, молодой матрос, благообразный, чисто выбритый, с опрятными руками, видимо, с повадкой хорошо выдрессированного адмиральского вестового, остановился в нескольких шагах от адмиральши и, глядя на нее напряженными, слегка испуганными глазами, тихим и почтительным голосом доложил:
   - Капитан просит позволения видеть ваше превосходительство!
   - Проси!
   И, обращаясь к Артемьеву, прибавила, любезно и конфиденциально понижая голос:
   - A la bonne heure*! Сейчас увидите большого философа-мужа.
   ______________
   * Отлично! (франц.).
   - Да Князьков и не женат.
   - Какой Князьков?.. Я говорю про милейшего Ивана Николаича... Вы знаете Каурова? Муж недавно перевел его командиром с "Верного" на "Олега", а Князькова на "Верный".
   В вошедшем видном брюнете с красивыми крупными чертами моложавого, румяного и жизнерадостного лица, с пушистыми усами и окладистой черной бородой, решительно нельзя было увидать ни малейшей неловкости или затруднительности мужа "великолепной Варвары".
   Он молодцевато и как-то приятно и легко нес свою крупную, полноватую фигуру в белом кителе, белых штанах и желтых башмаках, слегка почтительно наклонив коротко остриженную, крепко посаженную, круглую, черноволосую голову с жирным загорелым затылком.
   Кауров крепко поцеловал руку адмиральши и с аффектацией почтительного подчиненного спросил:
   - Как прикажете, ваше превосходительство... Будить адмирала?
   - А что?
   - Ученье... Адмирал хоть посмотрит.
   - Какое в два часа?
   - Минное, ваше превосходительство.
   - Не беспокойте Пармена Степаныча. Делайте без него.
   - Слушаю-с, ваше превосходительство!
   Кауров с каким-то удовольствием и как-то "вкусно" сыпал "превосходительством".
   Адмиральша указала на стоявшего Артемьева.
   - Вот и новенький к нам. Знакомы?
   Кауров так крепко пожал руку Артемьева и так ласково, добродушно и, казалось, чуть-чуть посмеиваясь глазами, улыбался всем лицом, что влюбленный любовник его жены невольно смутился и, казалось, готов был сейчас же извиниться перед мужем и просить, чтобы он на него не сердился. Он сам понимает, как обворожительна его жена.
   - Молодой человек не хотел к нам... И на меня - ни малейшего внимания. Не удостоил подойти сам. Верно, расстроен. Хандрит... По семье, конечно, ядовито прибавила адмиральша.
   Артемьев презрительно усмехнулся.
   - Привыкнет, ваше превосходительство!.. Только немножко подтянуть себя... Нервы и стихнут, Александр Петрович... И я привык на положение соломенного вдовца... Вавочка обрадовала было осенью. Телеграфировала, что приедет... А на днях: "не приеду"... Ну что Вавочка? Она писала, что вы спасибо, голубчик! - навешали ее... Здорова? Не скучает?