Станюкович Константин Михайлович. Два моряка

Станюкович Константин Михайлович
Два моряка

   Константин Михайлович СТАНЮКОВИЧ
   ДВА МОРЯКА
   Рассказ
   Посвящается А. Н. Альмедингену
   I
   Отставной вице-адмирал Максим Иванович Волынцев только что поднялся с жестковатого дивана, проспавши свой положенный час после обеда.
   Откашлявшись, Максим Иванович снял халат, бережно повесил его в шкап и облекся в старенький, но опрятный сюртук с адмиральскими поперечными, как у отставных, погонами, прошелся щеткой по седой, коротко остриженной голове, расчесал белую пушистую бороду и усы, закурил толстую папиросу и присел в плетеное кресло у письменного небольшого стола.
   Не спеша вынул он из футляра очки и взял со стола аккуратно сложенную газету.
   Несмотря на потертую обивку старомодной мебели и старенькие вещи, бывшие в кабинете, все в этой небольшой комнате имело необыкновенно опрятный и даже приветливый вид, сияя тою умопомрачающею чистотой, какая только бывает на военных кораблях.
   Пол сверкал, точно зеркало. Дверные ручки, оконные задвижки и медные кнопки гвоздиков, на которых висели, занимая сплошь всю стену, фотографии в черных простых рамках, - блестели под лучами редкого петербургского солнца, светившего в течение целого августовского дня. Занавески на окнах были ослепительной белизны: фикусы, аралии и пальмочки вымыты и выхолены одним словом, решительно все в комнате свидетельствовало о привычке хозяина к порядку и щепетильной чистоте, и все, казалось, дышало приветливостью.
   Даже хорошенькая "Верушка", как звал Максим Иванович маленькую канарейку, и та, заливавшаяся во все горло, казалась необыкновенно чистенькой и веселой, а клетка, которую адмирал собственноручно чистил два раза в день, просторная, белая клетка, усыпанная песком, содержалась в безукоризненном порядке.
   Кабинет напоминал каюту, и в нем даже пахло немного кораблем от острого смолистого запаха мата, лежавшего вместо коврика под ногами адмирала.
   И сам он своим внешним видом производил впечатление той же опрятности и приветливости, которыми отличались кабинет и вся скромная его обстановка.
   Это был небольшого роста, сутуловатый и сухощавый старик лет шестидесяти, крепкий и бодрый на вид. Вся его небольшая фигура с первого же раза внушала к себе невольную симпатию. И в выражении его старого, морщинистого лица, отливавшего здоровым румянцем, и особенно в выражении небольших, еще живых и острых темных глаз было что-то необыкновенно хорошее: доброе и ласковое и в то же время застенчивое, говорящее о душевной чистоте и о честно прожитой жизни.
   И действительно, вся его жизнь была лямкой добросовестного морского служаки, который даже и в прежние суровые времена отличался добротой и был любим матросами за то, что обращался с ними по-человечески. Честный до щепетильности, он никогда не пользовался казенной копейкой, никогда не подлаживался к начальству, не знал протекции и, считаясь одним из лучших моряков, много плавал, но особенной карьеры не сделал. Напротив, испортил ее своею независимостью, принужденный выйти в отставку уже контр-адмиралом вследствие того, что не поладил с высшим морским начальством. Он, конечно, ничего не имел и скромно жил с семьей на скромную пенсию.
   Максим Иванович принялся за газетный фельетон, чтение которого он всегда откладывал до вечера. Утром адмирал прочитывал все остальные отделы и читал их сплошь, от первой строки до последней, начиная с передовой статьи.
   Это был один из тех редких читателей, которые не пропускают ни одного известия и не просто читают, а, так сказать, священнодействуют.
   Максим Иванович привык к своей газете, но не верил ей безусловно и частенько-таки не соглашался с ее мнениями. Прочитывая иногда в передовой статье о том, что "Россия не допустит" того-то и того-то, и, вникая в смысл вымышленных quasi!* - патриотических фраз, полных бесшабашного шовинизма, старый адмирал, пробывший всю осаду Севастополя на одном из бастионов и получивший за храбрость еще в лейтенантском чине Георгиевский крест, белевший в петлице его сюртука, неодобрительно покачивал головой и, случалось, говорил вслух:
   - Тоже пишет! Молода, во Саксонин не была! Послать бы тебя, строкулиста, самого на войну!
   _______________
   * Мнимых (лат.). - П р и м. р е д.
   Но особенно старика возмущало, когда газета, не жалея красок, восхваляла какого-нибудь вновь назначенного сановника.
   И тогда его обыкновенно добродушное лицо выражало нескрываемое презрение, и он приговаривал, обращаясь, по-видимому, к автору хвалебной статейки:
   - И кто тебя, льстеца, за язык дергает? Раненько, брат, хвалишь... Нехорошо!..
   Зато, если Максиму Ивановичу статейка нравилась и он находил мысли ее "правильными и благородными", он с увлечением прочитывал вслух особенно понравившиеся ему выражения и восклицал:
   - Ай да молодчага! Ловко!.. Так и надо писать, коли бог тебе талант дал!..
   И, случалось, писал в редакцию газеты письмо, в котором выражал благодарность неизвестному автору статьи за доставленное им удовольствие.
   За завтраком Максим Иванович обыкновенно передавал в более или менее коротких извлечениях все интересное, прочитанное в газете, своей жене и дочери.
   И хотя и жена и дочь сами уже прочли после адмирала газету, но обе они, обожавшие старика, внимательно слушали, пока он не спохватывался и не говорил со своею добродушною улыбкой:
   - Да вы уж читали...
   - Ничего, ничего, рассказывай...
   Но Максим Иванович не продолжал, а переходил к обсуждению прочитанного и нередко критиковал газету.
   Сегодня адмиралу, по-видимому, не понравился фельетон. Во время чтения он дергал плечами и наконец проговорил:
   - Тоже фанаберия... Скажи пожалуйста! А у самого-то на грош амуниции!
   В эту минуту в кабинет вошла легкой, слегка плывущей походкой, с подносом в руках, дочь адмирала Наташа, или, как звал ее отец, Нита, высокая и худощавая, стройная и грациозная в своих движениях блондинка, лет двадцати пяти, с большими ясными серыми глазами. В ее лице, светившемся умом и тою одухотворенною красотою, какую можно встретить лишь у избранных натур, было то же выражение душевной чистоты и мягкости, что и у отца, но лицом она совсем на него не походила. Одета она была очень скромно, но с тем изяществом, которое свидетельствовало о вкусе не одной только портнихи. На ней была шерстяная черная юбка, открывавшая маленькие ноги, и светло-серый лиф с высоким воротником, закрывавшим шею. И все это на ней сидело так ловко и так шло к ее свежему лицу молочной белизны с нежным румянцем. Ни серег в ее маленьких ушах, ни колец на ее красивых, тонких руках с длинными породистыми пальцами не было. Только маленькая брошка с тремя брильянтиками - подарок отца - блестела у шеи.
   - Ты кого это, папа? - спросила она, улыбаясь, когда поставила на стол стакан чая и блюдечко с вареньем.
   - Да этого "Виго"... Не люблю я его... Ломается... Читала сегодняшний фельетон?
   - Читала, папа.
   - И тебе не нравится?
   - Не нравится.
   - У нас с тобой одинаковые вкусы, Ниточка! - проговорил отец и взглянул на дочь взглядом, полным любви и обожания.
   Вместо ответа Нита поцеловала старика.
   - Славная ты моя! - промолвил умиленно старик. - Скоро вот и другой наш славный вернется, - оживленно прибавил Максим Иванович.
   - А когда?
   - Дня через три, я думаю, они придут в Кронштадт, если ничто их не задержит. В море ведь нельзя, Ниточка, точно рассчитывать. Верно, Сережа протелеграфирует о выходе из Копенгагена, а из Кронштадта мне дадут знать телеграммой, как только "Витязь" покажется у Толбухина маяка. Уж я просил об этом... Мы все и поедем встречать Сережу... Ведь я голубчика шесть лет не видал! - прибавил Максим Иванович.
   Действительно, отец в последний раз видел сына перед выпуском его из корпуса, восемнадцатилетним юношей, и, назначенный начальником эскадры Тихого океана, уехал на три года, а когда вернулся в Россию, не застал сына. Тот ушел в дальнее плавание.
   Старик помолчал и прибавил:
   - Надеюсь, Сережа бравый морской офицер и не забыл советов отца, как надо служить. Он ведь славный мальчик всегда был, только Морской корпус его несколько портил. Нынче там больше на манеры обращают внимание... Это тщеславие... Эта дружба с богатенькими князьками... Помнишь, как мы ссорились с ним из-за этого?.. Но да тогда он был юнцом, и все это, конечно, прошло с годами... Он ведь умный и честный мальчик! - горячо прибавил старик.
   - Еще бы! - так же горячо воскликнула Нита и, словно бы чем-то обеспокоенная, порывисто прибавила: - Но только знаешь ли что, папа?
   - Что, Нита?
   - Сережа иногда напускает на себя больше фатовства, а он не такой. И ты не обращай на это внимания, если тебе покажется в нем что-нибудь такое... наносное...
   Она старалась заранее приготовить отца к тому, что он увидит. Письма, которые она изредка получала от брата, не нравились ей; в них чувствовалось что-то такое, что глубоко огорчало ее и, конечно, огорчит старика. Да и раньше жизнь брата в отсутствие отца не отвечала ее вкусам, а - главное - его взгляды, его убеждения казались ей такими несимпатичными. И Нита, любившая своего единственного брата до безумия, не раз горячо с ним спорила, стараясь переубедить его.
   И теперь, при мысли о скорой встрече брата с этим честным, безупречным отцом, предчувствие чего-то тяжелого невольно закрадывалось в ее сердце. О, как ей хотелось, чтобы предчувствие это оказалось ложным и чтобы Сережа не был таким практическим человеком, каким выставлял себя в письмах.
   - Ну, конечно, наносное... Нынче это в моде. И моряки щеголяют тем, чего мы в молодые годы стыдились... Такой уж дух нынче во флоте, к сожалению... Идеал гроша царит... Какое-то торгашество... Да, Ниточка, моряки теперь не те, что были прежде! Прежде мы не думали поражать франтовством да по модным ресторанам шататься... Прежде мы были хоть и замухрышками, но зато, знаешь ли, на сделки разные с совестью не пускались, по передним у начальства не торчали, к тетенькам за протекцией не ездили, а тянули себе лямку по совести... А теперь... Ну, да что говорить... Я уверен только, что наш Сережа - сын своего отца и никогда не заставит его краснеть за себя... Не так ли, моя голубушка?.. Ты ведь у меня славная девочка и умница!
   Нита поспешила согласиться с отцом, но, когда пришла в свою маленькую светлую комнатку, мысли о Сереже заставили ее снова задуматься. И ей было почему-то бесконечно жаль отца.
   II
   - Анна Васильевна! Нита! Готовы ли вы? Через четверть часа пора ехать, чтоб поспеть на пароход! - говорил, стуча в начале девятого часа утра поочередно в двери комнат жены и дочери, веселый и радостный старик, бодрый и свежий, приодевшийся в новый сюртук и надевший на шею большой крест Владимира второй степени, спрятавшийся под густою бородой адмирала.
   Он то и дело посматривал на свои старинные золотые часы и, никогда не опаздывавший в своей жизни, за пять минут до отъезда снова стучался в комнаты своих.
   Дамы были готовы; два извозчика уже стояли у подъезда, и вся семья за десять минут до девяти часов была на кронштадтском пароходе.
   Утро стояло хорошее, солнечное и теплое, и Волынцевы сидели на палубе, радостно взволнованные в ожидании свидания с Сережей.
   Наконец и Кронштадт.
   Волынцевы с пристани отправились в Купеческую гавань, и там адмирал нанял ялик* до Малого рейда.
   _______________
   * Я л и к - небольшая прогулочная лодка.
   - А не страшно на ялике, Максим Иванович? - спрашивала адмиральша, женщина лет пятидесяти, высокая и статная, сохранившая еще в своем лице остатки былой красоты, боязливо поглядывая на маленький ялик.
   - Не извольте беспокоиться, барыня. И в погоду ездим, а не то что в тишь, как теперь! - проговорил старик яличник.
   - Садись, садись, Анна Васильевна, не бойся! - успокоивал адмирал. Ты привыкла все на катерах ездить, да на больших, ну а теперь мы в отставке, катеров нам не полагается! - шутливо прибавил адмирал.
   - Сережа мог бы прислать за нами катер! - заметила адмиральша, усевшись при помощи мужа в ялик.
   - Почем он знает, что мы с первым пароходом едем к нему. Он, быть может, и не ждет нас... Эка погода-то славная!.. Хорошо сегодня на море! воскликнул адмирал, вдыхая полной грудью свежий морской воздух.
   Действительно, было хорошо. Стоял мертвый штиль, и море расстилалось зеленоватой гладью. С безоблачного неба весело глядело солнце.
   Вдали, на Большом рейде*, виднелось несколько броненосцев**, грозных, но неуклюжих, а поближе, на Среднем рейде, стоял крейсер "Витязь", весь черный и красивый со своими высокими тремя мачтами, паутиной снастей и с двумя белыми дымовыми трубами.
   _______________
   * Р е й д - место недалеко от входа в гавань, удобное для
   стоянки кораблей.
   ** Б р о н е н о с е ц - военный корабль, защищенный броней и
   вооруженный дальнобойными орудиями.
   Ялик ходко шел, приближаясь к "Витязю".
   Адмирал так и впился в него своими зоркими глазами лихого моряка, гордившегося, бывало, образцовым порядком и щегольским видом судов, которыми он командовал в течение своей службы, и тою любовью, какую питали к нему матросы и офицеры. Он любил и эту службу, полную борьбы и опасностей, любил и эти дальние плаванья на океанском просторе, любил и матросов, этих славных, добрых тружеников моря, готовых из кожи лезть, если только с ними обращаются по-человечески и признают в них людей, а не одну только рабочую силу. И Максим Иванович пожалел, что он в отставке и уже не в той родной среде, с которою так сжился. Но не он виноват, что его удалили из флота... Он слишком ценит чувство человеческого достоинства, чтобы оставаться во флоте ценою подлаживания к высшему начальству.
   По-видимому, Максим Иванович остался доволен внешним видом "Витязя". Рангоут* выправлен безукоризненно, реи** тоже. Посадка судна превосходная.
   _______________
   * Р а н г о у т - общее название всех деревянных приспособлений
   (реи, мачты и др.) для крепления парусов и подъема тяжестей на
   корабле.
   ** Р е я - горизонтальный брус на мачте, служащий для
   привязывания парусов.
   - Славное суденышко, молодцом глядит! - нежно, почти любовно, произнес старый моряк. - Полюбуйся-ка, Нита.
   - Уж я и то любуюсь, папочка!
   - Я рад, что Сережа сделал кругосветное плавание не на броненосце, а на крейсере. По крайней мере, знает, как ходят под парусами, а то теперь молодые офицеры совсем не знают парусов... Все только под парами гуляют!
   Чем ближе подходил ялик к крейсеру, тем нетерпеливее становились пассажиры ялика.
   Еще несколько минут, и ялик пристал к парадному трапу "Витязя". Фалгребные матросы в синих рубахах с откидными воротниками, открывавшими загорелые шеи, стояли по бокам трапа, отдавая честь отставному адмиралу.
   Молодой вахтенный мичман встретил прибывших у входа на палубу.
   - Я хотел бы видеть лейтенанта...
   Но старик не докончил.
   Лейтенант, которого он так страстно хотел видеть, уже целовал руки и лицо матери, а Анна Васильевна, вся всхлипывая, осыпала поцелуями коротко остриженную белокурую голову и молодое красивое лицо, которое в первое мгновение показалось Максиму Ивановичу незнакомым, чужим, - до того оно возмужало и мало напоминало то нежное, безбородое лицо юнца, какое помнил отец.
   Еще минута, и Сережа, осторожно освободившись из объятий матери, целовался с отцом и потом с сестрой... У всех на глазах сверкали слезы...
   Всем хотелось говорить, и все говорили не то, что хотелось.
   - Здесь у нас еще идет чистка, папа. Пойдем лучше в каюту! проговорил наконец Сережа низким приятным баритоном, бросая быстрый взгляд на костюм Ниты и отводя глаза с довольным выражением.
   - Веди куда хочешь, Сережа! - взволнованно отвечал отец.
   - Вот наш капитан, папа... Позволь тебе его представить.
   И, не дожидаясь согласия отца, он подвел капитана, пожилого приземистого брюнета, заросшего волосами, и представил его отцу, матери и сестре.
   После нескольких минут разговора, в котором капитан очень хвалил молодого лейтенанта, все спустились в кают-компанию. Офицеры, сидевшие там, встали и поклонились. Сережа опять представил своим двух молодых офицеров, в том числе одного с княжеской фамилией.
   - Познакомь уж со всеми, Сережа! - проговорил тихо адмирал, заметивши, что сын хотел вести его в каюту.
   Все были представлены, и после того Сережа ввел своих в просторную, светлую, щегольски убранную каюту.
   - А ведь я тебя, Сережа, не узнал в первую минуту... Так ты изменился... возмужал с тех пор, как мы не видались. Ну-ка, дай я на тебя погляжу.
   И с этими словами старик крепко сжал в своей худой, костлявой, но сильной руке мягкую, пухлую холеную руку сына и глядел на него долгим любовным, полным бесконечной нежности взглядом.
   - Экой ты молодец какой! - наконец проговорил он, отводя глаза, и стал разглядывать Сережину каюту.
   Высокий, хорошо сложенный, свежий и румяный, с тонкими чертами красивого и умного, слегка загоревшего лица, опушенного светло-русой бородкой, подстриженной по-модному, a la Henri IV, молодой человек, недавно только что произведенный в лейтенанты, действительно глядел молодцом и притом имел тот несколько самоуверенный, хлыщеватый и в то же время солидный вид, каким в последнее время стали, по примеру серьезных молодых франтов из светского общества, щеголять и многие моряки молодого поколения, совсем не похожие на прежний средний тип моряка, отличавшийся отсутствием всякого хлыщества, скромностью и даже застенчивостью в обществе и некоторою, словно бы умышленною небрежностью костюма. Дескать, моряку стыдно заниматься такими глупостями, как франтовство!
   Молодой Волынцев, напротив, был франтоват до мелочей и, видимо, тщательно занимался и своей особой, и своим туалетом.
   Щегольской сюртук, сшитый не совсем по форме - длиннее, чем следовало, - сидел на нем как облитой. Стоячие воротники, с загнутыми впереди кончиками, сияли ослепительной белизной, а креповый черный галстук, завязанный от руки морским узлом, был безукоризнен. На ногах были модные остроносые ботинки без каблуков. От бороды и усов, чуть-чуть закрученных кверху, шел тонкий аромат духов. На мизинце одной из рук была красивая бирюза, и золотой браслет - porte bonheur* - виднелся из-под рукава сорочки.
   _______________
   * Браслет без застежки (франц.). - П р и м. р е д.
   Сережа походил на сестру, но выражение его лица и карих глаз было совсем не то, что у отца и сестры. И в лице и в глазах Сережи было что-то самоуверенное, жестковатое и холодное. Чувствовалось, что, несмотря на молодость, это человек с характером.
   Обрадованный свиданием, Максим Иванович в первые минуты не заметил ни изысканного франтовства, ни самоуверенного, полного апломба, вида Сережи и, оглядев каюту, промолвил:
   - Однако и ящиков тут у тебя. Много же ты навез вещей, Сережа.
   - Тут еще не все, папа... Еще в ахтер-люке есть.
   _______________
   * А х т е р л ю к - помещение в трюме корабля для хранения
   провизии.
   - Куда столько?..
   - И для вас, и для себя...
   - Но ведь это денег стоит, и больших... Или ты, голубчик, себе во всем отказывал, чтобы навезти столько?..
   Сережа чуть-чуть покраснел и торопливо проговорил:
   - На все хватало, папа... А для тебя, Нита, есть и крепоны китайские для нарядных платьев, и веера, и бразильские мушки для серег, и хорошие изумруды для браслета... Хочешь посмотреть?
   - Не надо, потом, потом... Нам хочется на тебя поглядеть, Сережа. Спасибо тебе, но только зачем мне. Я ведь не выезжаю.
   - Она у нас домоседка, Ниточка! - вставил отец. - Все больше за книжками сидит.
   - Напрасно. Ты стала такая хорошенькая, что могла бы выезжать и сделать хорошую партию! - смеясь проговорил Сережа.
   Нита вспыхнула. Этот тон не нравился ей. Поморщился и адмирал.
   - Ну, ну, не сердись, Нита... Хочешь быть монашкой и ученой - твоя княжая воля.
   И он обнял сестру.
   Анна Васильевна не сводила глаз с Сережи - такой он казался ей красивый и элегантный. Она рассказывала о родных, о знакомых, смеясь говорила, что многие барышни ждут его не дождутся. Сережа весело улыбался и покручивал свои выхоленные усы.
   А Максим Иванович слушал, приглядывался и только теперь заметил, какой Сережа франт, и его, старика, особенно неприятно поразил этот браслет на руке сына.
   "Точно женщина - браслет носит!" - подумал он. Однако ничего не сказал.
   Нита как-то испуганно переводила глаза с отца на брата.
   - Ну, а ты, папа, как поживаешь? - спрашивал Сережа.
   - Отлично поживаю, как видишь... Ты ведь знаешь, почему я вышел в отставку? - неожиданно спросил старик.
   - Знаю, ты писал...
   - Но ты тогда ничего мне не ответил...
   - Что ж было писать? - уклончиво проговорил Сережа.
   - Как что? Я ждал, что ты одобришь мое решение.
   - Извини, папа, но я очень сожалел, что ты оставил службу... Ведь флот нуждается в хороших адмиралах...
   - Ну, положим, нуждается...
   Нита затаила дыхание. Она знала, что брат не одобрял решения отца и в письме к ней называл выход его в отставку "мальчишеством", тогда как она гордилась поступком отца.
   - А если нуждается, - продолжал слегка докторальным тоном молодой человек, - то логичнее было бы, мне кажется, не оставлять флота... Извини, папа... Но я высказываю свое мнение, раз ты меня спрашиваешь...
   - Конечно, спрашиваю... И нечего тут извиняться... Так ты считаешь, что мне следовало ехать к начальству и просить извинения за то, что я был прав? - спрашивал Максим Иванович, взглядывая на сына и вдруг чувствуя себя словно бы в положении подсудимого.
   Вместе с тем старик почувствовал, что сын давно уже произнес свой приговор. Он это видел в снисходительном взгляде Сережи. Он это слышал в тоне его голоса. И прежний юнец Сережа словно бы пропал. Перед ним был основательный, не по летам практический молодой человек, который мог бы поучить его, старика, как надо вести себя.
   - Сережа вовсе этого не думает, папочка! Не правда ли, Сережа? вступилась Нита, как бы давая понять брату, что следует ему отвечать.
   Сережа не соблаговолил ответить сестре и проговорил, обращаясь к отцу:
   - Мне кажется, можно было бы устроить дело и без извинений, если они так были тебе неприятны, что ты из-за них бросил службу, которую любишь... В таких случаях всегда есть посредники, которые улаживают недоразумения... Но ты, папа, погорячился... Ты действовал под влиянием чувства, конечно, благородного, но из-за этого флот лишился превосходного адмирала! прибавил Сережа.
   Старик попробовал было улыбнуться, но улыбка вышла какая-то кислая. Однако он промолвил:
   - Ты, может быть, и прав, мой милый... Даже наверное прав... Мы, старики, слишком впечатлительны и часто забываем правила житейской мудрости... Но с темпераментом ничего не поделаешь, Сережа... Я вот и вышел в отставку, и флот лишился, как ты говоришь, хорошего адмирала.
   - Ты не сердись, папа, что я позволил себе откровенно высказать свое мнение...
   - Что ты, Сережа! За что же сердиться? Ты просто благоразумнее меня, вот и все... Ну, рассказывай, голубчик, доволен ли ты службой?.. Полюбил ли море?..
   Сережа признался, что моря особенно он не любит, но что служит добросовестно и на хорошем счету у капитана. Два года как он ревизором*, после того, как прежний ревизор заболел и уехал в Россию.
   _______________
   * Р е в и з о р - офицер, заведующий хозяйственной частью.
   П р и м. а в т о р а.
   - Хлопотливая эта обязанность... Напрасно ты согласился принять ее.
   - Да, работы много, но раз капитан просил, я не счел возможным отказаться.
   Сережа между тем взглянул на часы и подавил пуговку электрического звонка.
   У порога каюты вытянулся молодой вестовой. По напряженной его физиономии и несколько испуганному взгляду сразу можно было догадаться, что этот белобрысый матросик с голубыми, слегка выкаченными глазами побаивается молодого лейтенанта.
   - Узнай, скоро ли завтракать? - сухим и повелительным тоном произнес Сережа.
   - Есть, ваше благородие!
   Вестовой хотел было уйти.
   - Постой! - резко остановил его Сережа.
   Вестовой замер на месте и, не моргая, глядел на лейтенанта.
   - Скажи буфетчику, чтобы накрыл три лишних прибора... Понял?
   - Понял, ваше благородие!
   - Ступай!
   И этот резкий повелительный тон Сережи резанул ухо отца. Вспомнил он свое отношение к вестовым, вспомнил, какие преданные, славные были у него вестовые, как они бывали коротки с ним и нисколько его не боялись, и спросил сына:
   - Давно он у тебя, Сережа?
   - С самого начала плавания... А что?
   - Нет, я так... Славное у этого матроса лицо... Доволен ты им?
   - Ничего... Бестолков только очень! - небрежно кинул Сережа.
   - Он из какой губернии?
   - А не знаю... Не интересовался, папа... Я, признаться, с матросами не фамильярничаю... А то того и гляди забудутся...
   - В наше время они не забывались! - проронил адмирал и замолк.
   Через несколько минут вестовой, уже в нитяных перчатках, доложил, что завтрак готов.
   - Папа, мама, пойдемте... Нита!..
   Все они пошли в кают-компанию, где в ожидании гостей никто не садился. Адмиральшу и адмирала посадили на почетные места; около них сели капитан, приглашенный на завтрак в кают-компании, и старший офицер. Сережа сел рядом с сестрой, посадив около нее молодого лейтенанта с княжеским титулом.
   Завтрак прошел оживленно. Пили шампанское за благополучное возвращение на родину. Чокались друг с другом, говорили спичи.
   От Максима Ивановича, долго на своем веку плававшего и сразу умевшего уловить настроение кают-компании, не укрылось, что в кают-компании на "Витязе" не было той товарищеской связи, которая соединяла бы всех. Он заметил, что штурманские офицеры, доктор и несколько молодых моряков как бы составляют одну партию и не особенно расположены к другим офицерам, в числе которых был и Сережа. Чувствовалось, что отношение к нему далеко не дружеское, не сердечное.