Страница:
«Она молода! — думал старик. — Со мною вдвоем коротать вечера ей скучно!»
Но, случалось, он сожалел, что ему приходится по вечерам одному наслаждаться чтением многих прекрасных вещей и что Танечки нет тут подле. Оживленная и нарядная, Танечка возвращалась из гостей, целовала отца и, присаживаясь, передавала свои впечатления, и старик забывал все, слушая остроумную, спокойно насмешливую болтовню Танечки о разных лицах, и весело смеялся, с восторгом любуясь своей умной «девочкой».
V
Но, случалось, он сожалел, что ему приходится по вечерам одному наслаждаться чтением многих прекрасных вещей и что Танечки нет тут подле. Оживленная и нарядная, Танечка возвращалась из гостей, целовала отца и, присаживаясь, передавала свои впечатления, и старик забывал все, слушая остроумную, спокойно насмешливую болтовню Танечки о разных лицах, и весело смеялся, с восторгом любуясь своей умной «девочкой».
V
Лето кончилось. Стоял конец августа, ненастный и дождливый. Вощинины собирались переезжать в город.
Старик сидел как-то вечером в кабинете за книгой. Танечки не было дома. Она после обеда ушла в гости к одним дачникам, с которыми познакомилась летом. Не нравились профессору эти новые знакомые — Искерские, совсем не их круга, совсем других взглядов и привычек, праздные, богатые люди, жившие в недалеком соседстве, в собственной роскошной даче-особняке. Особенно не нравился Алексею Сергеевичу брат Искерского, господин лет за сорок, помятый, стареющий франт, изрекавший с необыкновенным апломбом разные пошлости в современном вкусе. Он, видимо, щеголял и своими взглядами, и своими изысканными манерами, и своим фатовством и произвел на старого профессора отвратительное впечатление.
Вощинин отдал Искерским визит и больше не бывал у них, но Танечка в последнее время часто навещала Искерских; гуляла с ними, каталась в их экипаже, бывала вместе на музыке в Ораниенбауме.
Старику это казалось странным, но он, по обыкновению, ничего Танечке не говорил.
Он взглянул на часы. Скоро восемь часов.
— Верно, Танечка к чаю вернется! — проговорил старый профессор.
И действительно, через несколько минут внизу раздался голос Танечки, и вслед за тем на лестнице послышались ее шаги.
Она вошла в кабинет. Старик отложил книгу и радостно взглянул на дочь.
— Папочка! Я пришла тебе сообщить очень важную вещь! — проговорила она необыкновенно серьезным тоном.
— Что такое, моя родная?.. Какая такая важная вещь?
— Сейчас Николай Николаич Искерский сделал мне предложение.
— И ты, конечно, отказала этому шуту гороховому, моя девочка? — смеясь, ответил старик.
— Нет, папа. Я приняла его предложение! — чуть слышно, но твердо произнесла Танечка.
Старик, казалось, не расслышал. Он во все глаза смотрел на Танечку. Лицо его выражало испуг и изумление.
— Что ты сказала, Танечка? — переспросил он.
— Я сказала, что приняла предложение.
— Тебе понравился Искерский… этот…
Он не досказал фразы.
— Неужели это правда, Танечка? Неужели ты предпочла его Петру Александровичу?
— У Поморцева ничего нет. Чем бы мы жили?
Старик слушал, пораженный и подавленный. Слова ее точно молотом ударяли его по голове и разрывали бедное любящее сердце.
— А этот… господин Искерский очень богат? — глухо, с видимым страданием, произнес старик. — Ты, следовательно, собираешься выйти замуж по расчету. Ведь не могла же ты полюбить такого человека… Или полюбила? — ядовито прибавил он.
— Я его не люблю, но… но он не хуже других. Он вовсе не такой дурной человек, как ты думаешь, папа… Не всем же иметь одинаковые взгляды с тобой.
Старик все ниже и ниже опускал свою седую львиную голову, словно под бременем позора.
— Танечка, Танечка! — вдруг воскликнул он, и в старческом его голосе стояли рыдания, — ведь ты пошутила, моя голубка… Да? Ведь ты шутишь, не правда ли?.. Ведь ты не сделаешь такой гадости… Ты ведь не такая испорченная, моя девочка…
Танечка хранила молчание.
Отец взглянул на ее красивое личико, взглянул в ее ясные слишком ясные глаза и вдруг вспомнил свою покойную красавицу жену.
«Такая же! Такая же!» — пронеслось у него в голове и словно озарило ее неожиданным открытием. Гнетущая скорбь охватила его всего. Скорбь и презрение. Ему вдруг показалось, что перед ним не его любимая, взлелеянная девочка, не его славная, честная Танечка, а какая-то другая, чужая, злая девушка, которая пришла оскорбить его самые лучшие верования, осквернить самую чистую любовь.
И он совсем опустил свою голову. Ему было стыдно и больно взглянуть на дочь.
Несколько мгновений царило молчание. Старик точно окаменел в своем кресле.
— Так что же, папа, ты согласен? Может Николай Николаевич просить твоего согласия? — спросила Танечка.
— Делайте как знаете! — прошептал он.
Танечка ушла. Старик еще долго сидел в кресле, неподвижный, переживая свое горе. Стакан с чаем стоял нетронутый на его столе. Уж стало светать, а старик все сидел, стараясь понять, как это Танечка могла такою вырасти у него на глазах. Не он ли сам виноват в этом? Или это знамение времени?
По временам он прислушивался к шороху, словно ждал: не придет ли Танечка, и не скажет ли она, что пошутила, что хотела только испытать отца. Но Танечка не приходила. Старик чувствовал, что отныне он совсем одинок, и скорбные слезы незаметно текли из глаз профессора.
Старик сидел как-то вечером в кабинете за книгой. Танечки не было дома. Она после обеда ушла в гости к одним дачникам, с которыми познакомилась летом. Не нравились профессору эти новые знакомые — Искерские, совсем не их круга, совсем других взглядов и привычек, праздные, богатые люди, жившие в недалеком соседстве, в собственной роскошной даче-особняке. Особенно не нравился Алексею Сергеевичу брат Искерского, господин лет за сорок, помятый, стареющий франт, изрекавший с необыкновенным апломбом разные пошлости в современном вкусе. Он, видимо, щеголял и своими взглядами, и своими изысканными манерами, и своим фатовством и произвел на старого профессора отвратительное впечатление.
Вощинин отдал Искерским визит и больше не бывал у них, но Танечка в последнее время часто навещала Искерских; гуляла с ними, каталась в их экипаже, бывала вместе на музыке в Ораниенбауме.
Старику это казалось странным, но он, по обыкновению, ничего Танечке не говорил.
Он взглянул на часы. Скоро восемь часов.
— Верно, Танечка к чаю вернется! — проговорил старый профессор.
И действительно, через несколько минут внизу раздался голос Танечки, и вслед за тем на лестнице послышались ее шаги.
Она вошла в кабинет. Старик отложил книгу и радостно взглянул на дочь.
— Папочка! Я пришла тебе сообщить очень важную вещь! — проговорила она необыкновенно серьезным тоном.
— Что такое, моя родная?.. Какая такая важная вещь?
— Сейчас Николай Николаич Искерский сделал мне предложение.
— И ты, конечно, отказала этому шуту гороховому, моя девочка? — смеясь, ответил старик.
— Нет, папа. Я приняла его предложение! — чуть слышно, но твердо произнесла Танечка.
Старик, казалось, не расслышал. Он во все глаза смотрел на Танечку. Лицо его выражало испуг и изумление.
— Что ты сказала, Танечка? — переспросил он.
— Я сказала, что приняла предложение.
— Тебе понравился Искерский… этот…
Он не досказал фразы.
— Неужели это правда, Танечка? Неужели ты предпочла его Петру Александровичу?
— У Поморцева ничего нет. Чем бы мы жили?
Старик слушал, пораженный и подавленный. Слова ее точно молотом ударяли его по голове и разрывали бедное любящее сердце.
— А этот… господин Искерский очень богат? — глухо, с видимым страданием, произнес старик. — Ты, следовательно, собираешься выйти замуж по расчету. Ведь не могла же ты полюбить такого человека… Или полюбила? — ядовито прибавил он.
— Я его не люблю, но… но он не хуже других. Он вовсе не такой дурной человек, как ты думаешь, папа… Не всем же иметь одинаковые взгляды с тобой.
Старик все ниже и ниже опускал свою седую львиную голову, словно под бременем позора.
— Танечка, Танечка! — вдруг воскликнул он, и в старческом его голосе стояли рыдания, — ведь ты пошутила, моя голубка… Да? Ведь ты шутишь, не правда ли?.. Ведь ты не сделаешь такой гадости… Ты ведь не такая испорченная, моя девочка…
Танечка хранила молчание.
Отец взглянул на ее красивое личико, взглянул в ее ясные слишком ясные глаза и вдруг вспомнил свою покойную красавицу жену.
«Такая же! Такая же!» — пронеслось у него в голове и словно озарило ее неожиданным открытием. Гнетущая скорбь охватила его всего. Скорбь и презрение. Ему вдруг показалось, что перед ним не его любимая, взлелеянная девочка, не его славная, честная Танечка, а какая-то другая, чужая, злая девушка, которая пришла оскорбить его самые лучшие верования, осквернить самую чистую любовь.
И он совсем опустил свою голову. Ему было стыдно и больно взглянуть на дочь.
Несколько мгновений царило молчание. Старик точно окаменел в своем кресле.
— Так что же, папа, ты согласен? Может Николай Николаевич просить твоего согласия? — спросила Танечка.
— Делайте как знаете! — прошептал он.
Танечка ушла. Старик еще долго сидел в кресле, неподвижный, переживая свое горе. Стакан с чаем стоял нетронутый на его столе. Уж стало светать, а старик все сидел, стараясь понять, как это Танечка могла такою вырасти у него на глазах. Не он ли сам виноват в этом? Или это знамение времени?
По временам он прислушивался к шороху, словно ждал: не придет ли Танечка, и не скажет ли она, что пошутила, что хотела только испытать отца. Но Танечка не приходила. Старик чувствовал, что отныне он совсем одинок, и скорбные слезы незаметно текли из глаз профессора.