Старджон Теодор Гамильтон. Когда ты улыбаешься

   - А тот ученый, который дал ей это лекарство... В общем, она совсем не была виновата, то есть ее муж не должен был?..
   - "Не должен был", - передразнил я. - Должен, если знать этого мужа. Один из тех идеалистов, кто считает любовь священной, и всякое такое. Кроме того, у него пол-лица осталось в Корее, и это сильно его удручало. Любовь - это чушь. - Откинувшись на спинку стула, я продолжал: - Он никогда бы ничего не узнал. Но этот медикамент похож по действию на "эликсир правды". Хотя человек, проглотив его, не выглядит "поддатым". Она пошла прямо домой, причем выглядела как всегда, но не могла ничего скрыть. Она и не знала, что ее, как бы это сказать... накачали. Ей подсыпали в кофе. Она рассказала мужу, что случилось, и не ручалась за свою будущую верность. Почти всю ночь он прокручивал это признание в своей голове, а потом встал, влез в машину, разогнался и ухнул в пропасть.
   Генри улыбнулся два раза подряд, причем одна улыбка как бы наехала на другую.
   - А теперь она только и делает, что пьет в баре?
   - Она не пьет. Ты читал когда-нибудь "Леди-фантом" Уильяма Айриша? Там одна девица изводит героя одним своим присутствием. Она всегда оказывается там же, где он, днем и ночью, целыми неделями. Эта цыпочка из кафе, вроде бы такая смирная, пытается так же действовать на меня. Сидит там, где я могу ее встретить, и ненавидит. Ненавидит меня и плачет.
   --------------------------------------------
   *Carpe diem - "лови мгновенье" (лат).
   --------------------------------------------
   - Тебя?
   Я подмигнул и пощелкал зубами.
   - Научная работа, Генри, решает разом много проблем. Я люблю решать проблемы по одной. Ясное дело - мне знакома химия, я ведь говорил тебе, что оказался специалистом без специальности. А теперь убери с лица свою ухмылку, иначе не сможешь есть.
   Подошла Лоретта с подносом, на котором красовались креветки, поджаренные на сливочном масле, под пикантным апельсиновым соусом, салат из разной зелени с луком и молотыми орешками, а также медовый торт по-арабски.
   - О-о! - задохнулся Генри и вскочил на ноги. - Это прекрасно, миссис...
   - Лоретта, ты не принесла выпивку, - сказал я.
   - Право, не хочу, - сказал Генри.
   - Он очень деликатен. А мы не любим показной деликатности, правда, Лорри?
   Лоретта колебалась, закусив нижнюю губу. Потом сказала:
   - Хорошо, я сделаю коктейль...
   - Не надо, - перебил я, - принеси целую бутылку. А потом мы не будем тебя больше беспокоить, да, Генри?
   - Я, ей-Богу, не хочу...
   - Давай действуй, до-р-рогая. - Произнося это слово, я как правило, рычу на нее. Лоретта поставила поднос на кофейный столик и метнулась вон. А я засмеялся.
   - Теперь обязательно принесет. Когда Генри расплывался в улыбке, я почти слышал шорох в уголках его рта. Жена принесла бутылку, и я взял ее в руки.
   - Не надо содовой, мы настоящие мужчины и не запиваем. Хорошо, дор-р-рогая, грязные тарелки уберешь завтра.
   Пятиться задом она не решилась, но не сводила с меня глаз - вероятно, от страха - и потому вышла как-то боком, не забыв одарить Генри улыбкой гостеприимной хозяйки, хотя эта улыбка получилась кривой и мятой.
   Он лепетал в это время: "Спасибо, миссис..." - но не успел закончить фразу, как я захлопнул дверь.
   Потирая руки, я сел на диван.
   - Давай сюда бутыль, Генри.
   Он принес бутылку, сел рядом со мной, и мы начали есть. Все было очень вкусно, но это - тот минимум, который должен требовать любой мужчина от своей жены. Я было хотел потребовать, чтобы Лоретта принесла сигареты, но почувствовал, что уже достаточно позабавился с ней и это не доставит мне удовольствия. Желудок был вполне ублажен тем, что в него попадало. Генри тоже замолчал и сосредоточенно ел.
   Позволив себе быть щедрым, я налил стаканчик Генри и не забыл себя. Потом, откинувшись на спинку дивана, рыгнул, отчего Генри вздрогнул. Я проглотил виски, налил еще порцию, наблюдая за Генри, который собирал мед с тарелки куском хлеба.
   - Н-да, твоя жена поистине...
   - Я же сказал, плохих не держим. Сядь сюда и захвати горючее.
   Поколебавшись, он принес бутылку и поставил на письменный стол, а сам уселся на кончик кресла. Он смахивал на котенка, впервые в жизни усевшегося на забор и поэтому неустойчивого. Я рассмеялся ему в лицо, и он тут же ответил виноватой улыбкой.
   - Знаешь, что я собираюсь сделать? - спросил я у этого банального, глупого, трусливого и преданного Генри, - я собираюсь посвятить тебя в некоторые тайны, неизвестные никому на свете. И в то же время эти тайны кое-кому известны. Этих людей не много, но они есть. Можно ли считать оба эти утверждения правильными?
   - Ну... - он покраснел.
   - Поскольку соображаешь ты медленно, лично для тебя я упрощу задачу. Сейчас я высказал парадокс. Но это не парадокс. Перестань улыбаться и кивать, просто слушай, и, может быть, что-то поймешь. Итак, ты и я - разные люди, так?
   - Да, - вздохнул он.
   - Правильно. И в то же время все люди похожи друг на друга. В этом как раз парадокса нет.
   - Разве?
   - Да, и вот почему. Ты похож на мою жену, на бармена, на редактора городской газеты и на миллиарды всех, кто ползает по земному шару и называет себя человеком. Как ты проницательно отметил, я не похож на тебя. И к тому же я не похож ни на Лоретту, ни на Стива, ни на редактора. Теперь ты видишь, что это не парадокс?
   Генри смущенно поежился. Он меня вообще изумлял: как может такой человек, не умеющий ни притворяться, ни ловчить, даже соврать и то не способный, - как он может прожить на свете хотя бы три дня? Посмотрите, как он бьется над моим вопросом, стараясь найти правильный ответ.
   - Не знаю... - это прозвучало, как мольба о прощении. Глаза его смущенно замигали. - Может, ты хочешь сказать, что ты не человек? - он тихо захихикал и снова как-то съежился.
   Прислонившись к спинке дивана, я просиял:
   - Потрясающе: оказывается, ты не так глуп!
   - А ты действительно хотел это сказать? Но я думал, что все на свете люди. - Это прозвучало патетически.
   - Не путай разные вещи, - сказал я мягко. Я наклонился к нему резко, чтобы испугать, и он испугался. Опустив палец в виски, нарисовал на столе довольно большой мокрый круг.
   - Предположим, что внутри этого круга, - я повозил рюмкой внутри окружности, - и в этой рюмке содержится то, что мы называем человеческим. Когда она здесь, или вот здесь, или чуть дальше - в ней все по-прежнему человеческое. Ты, например, отличаешься от Стива, потому что его человеческое - вот здесь, а твое вот тут... Вы разные, потому что помещены в разных частях этого круга, но вы одинаковы, потому что вы оба - внутри круга. Итак, парадокса нет. - Я опорожнил рюмку и положил руку внутрь круга. Полировка на столе бледнела от спирта, но это неважно, завтра Лоретта отполирует.
   - Внутри круга, - продолжал я, - человек может быть умным или глупым, музыкальным, агрессивным, изнеженным, технически грамотным: он может быть югославом, математическим гением или кондитером, но он прежде всего человек. Однако глупо утверждать, что человек обязательно должен жить внутри круга. А что делать тому, кто родился за его пределами? Или живет на границе? А кто может запретить ему жить вот здесь? - Тут я грохнул кулаком по столу за пределами круга.
   - Я... - заикнулся Генри.
   - Заткнись. Отвечаю: есть люди и за пределами круга. Не так много, но они есть. Но если мы уже назвали людьми тех, кто внутри, то живущие снаружи должны иметь свое какое-то название.
   - И ты один из них? - прошептал Генри.
   - Точно.
   - Вы - те, кого называют мют...мут...
   - Мутанты? Нет. Хотя, черт возьми, это название подойдет. Но не такие мутанты, как ты думаешь, Не результат атомной пыли, космических лучей или чего-то в этом роде. Обычная, будничная разновидность. Смотри: от одной точки окружности до другой внутри круга дальше, чем от точки внутри до точки снаружи - верно? Однако по всей длине диаметра возможны разновидности, то есть разница между людьми, которая позволяет им оставаться людьми. Но один маленький шаг вот сюда, - я вывел палец за окружность, - и ты обнаружишь нечто совсем другое.
   - В каком смысле - другое?
   - Да этого другого - тьма-тьмущая. - Я пожал плечами. - Возьми любой биологический вид, ну хоть котят одного помета: у одного острее зрение, а у другого - когти. Кто лучше?
   - Я думаю, что...
   - Никто, неандерталец ты косматый. - При этом он улыбнулся. - Ни один не лучше, они просто разные, у каждого свой способ охотиться. Теперь представь, что у другого котенка из того же семейства - жабры, у третьего - чешуя, как у рыбы. Что это такое?
   - Суперкошка? - просиял Генри.
   - Ну, скажем, просто не-кошка.
   - Значит, ты, хм...
   - Я не-человек, - подтвердил я. - Но выглядишь как...
   - Ну да, ведь кошка с жабрами тоже выглядит обыкновенной кошкой. А я другой. Генри. Я всегда знал, что я другой. - Я снова ткнул в него указательным пальцем, он съежился. - Вот ты, например, обладаешь качеством, которое я встречал очень редко, - способностью сопереживать. Ты словно видишь мир глазами других людей, ощущаешь шероховатость жизни их пальцами. Ты смеешься вместе с ними или плачешь, когда рыдают они.
   - Да, я думаю, что
   - Вернемся ко мне - я умею сопереживать, как крокодил - петь. Но у меня есть иное. Знаешь ли ты, что я никогда не злюсь? Вот почему я могу наслаждаться жизнью! Вот почему я могу распоряжаться людьми, заставить любого делать то, что нужно мне, - потому что я умею держать себя в руках. Я могу рычать, как пев, и вообще устроить целый спектакль, но всерьез никогда не выхожу из себя. Ты знаешь меня давно. Генри Ты читал мои опусы, ты наблюдал за мной. Итак, ты можешь назвать меня человеком?
   Он облизнул губы сцепил пальцы, щелкнул суставами. Бедный Генри! От этой новехонькой идеи у него раскалывалась голова.
   - А вдруг, - решился он наконец. - ты вовсе не другой, а просто талантливый?
   - Ну вот мы и подошли к сути. Вот тебе аргумент (кстати, об аргументах где бутылка?). - Я налил себе и ему. - Видишь ли, Генри, я скромный парень. Будь на моем месте человек, он возомнил бы себя суперменом. Я же понял одно: на свете слишком много существ разных видов. Следовательно, должны быть и такие, как я.
   - Хочешь сказать такие же, как...
   - Нет. Просто, кроме меня, существуют еще люди самых разных типов. И уж раз я умею думать как не-человек, я нашел способ отыскивать подобных себе.
   Пытаясь подняться с кресла, я понял, что ничего не выйдет, и рухнул на место.
   - Черт с ним. Представляешь, я голоден как... Нечего сказать - обед! Не могла приготовить что-нибудь посущественней. Я пуст, как бумажный мешок. Генри, дверь заперта?
   Он подошел к двери и подергал ее. Когда он вернулся, я достал бронзовый ключик.
   - Сейчас я тебе открою глаза кое на что, старина. Я отпер ящик письменного стола, который со временем оказался заполненным доверху. Ну что ж, когда хочешь позабавиться, нельзя упускать из виду даже мелочи.
   Достав папку, на которой было написано "Справедливость", я шлепнул ее рядом с пишущей машинкой.
   - Итак, я нашел еще одного не-человека. Чтобы получилась пара, один должен поймать другого, ведь так? Теперь слушай меня внимательно: способен ли человек задумать нечто подобное, не говоря уже о том, чтобы претворить это в жизнь? И я открыл папку. - Это началось, когда я писал статейку о нераскрытых убийствах. Ты ведь знаешь, что ни один муниципалитет не публикует данных на эту тему. Представь себе: в одном городе 69 процентов, в другом - 73. Кое-где процент удалось довести до 40, а в нашем городе в каком-то году было 38. Но в любом случае - остается чертова уйма нераскрытых убийств!
   Так вот, в своей статье я раскопал все, что мог, и таких дел набрался целый ящик. Можно было приступать к поиску решения. Что здесь важнее всего? Кто убийца? Несущественно. Кто мог бы стать убийцей? Ерунда.
   Я пришел к выводу, что ко всем нераскрытым делам должен подходить один ключ. Там убили заурядного рекламного агента, не имевшего врагов, здесь нашли подростка с ножом в груди, а потом обнаружили богатого наследника, утонувшего рядом со своей яхтой. И так далее.
   Я отверг все случаи, когда погибший имел врагов или когда у убийцы мог присутствовать побудительный мотив. В результате остался довольно странный набор: убийства, для которых вроде бы не было ни причины, ни повода, и к тому же совершенные в разных местах и разным способом.
   Должен тебе сказать, что я подолгу звонил, носился по стране, брал интервью у сотни людей.
   Я продолжал искать убийства, не имевшие причины. Обнаружив мотивировку, я тут же отбрасывал дело в сторону. К тому времени я уже собрал материал на тему "Убийство - ради чего?", которого хватило бы на парочку крупных "кусков", а то и на целую серию выступлений.
   В одну прекрасную ночь я проснулся и перечитал все, что у меня накопилось. И что же я понял? В каждом, абсолютно в каждом случае после убийства кто-то оказывался счастливее! Во всяком случае ему становилось легче жить. Я не говорю о тех, кто унаследовал пожитки убитого, или о женах и детях, замученных пьяными загулами хозяина в дни получки... Передай мне бутылку, Генри.
   К примеру, жила-была старуха, здоровая, как буйвол, которая слегла в постель и восемь месяцев притворялась больной, чтобы не дать своей дочери выйти замуж. И когда девушка была в девяти милях отсюда, старой карге перерезали горло.
   Или такой случай: студент технического колледжа, весьма положительный юноша, сам оплативший свою учебу, вынужден был вернуться домой, потому что его папаше взбрело в голову расширить семейное дело (магазин скобяных товаров), и он потребовал от студента прекратить занятия. И вот в прекрасное летнее воскресенье, когда юноша (при восьмидесяти свидетелях, то есть без дураков) находился в церкви, кто-то раскроил папаше череп. Убийцу так и не нашли. Так вот, теперь я подхожу к главному - умению рассуждать не так, как рассуждают люди. Предположим, существует человек, как ты сказал - мутант, слабое отклонение, - тот, кто родился сразу за окружностью; он переезжает с места на место и убивает тех, кто мешает кому-то жить. Никогда - одним и тем же способом, никогда - похожих людей, никогда - в одной местности. Так как же его обнаружить?
   Потом я начал анализировать случаи так называемого "естественного конца". Почему? Потому что этот парень убивал так, что иногда это выглядело убийством, а иногда - естественной смертью. Этот деятельный малый перепробовал массу способов убийства. И тут я начал вынюхивать не убийцу, а людей невинных, которым после чьей-то смерти стало легче жить.
   Обнаружив подобный случай, я начинал "крутить назад", то есть, выяснять причину смерти. Иногда это оказывался пустой номер, но, бывало, я находил то, что искал. Например, скарлатину. Ты слышал когда-нибудь, что можно умереть от скарлатины? Как правило, нельзя, но можно накормить человека беладонной, и врач, ничего не подозревая, напишет свидетельство о смерти от скарлатины. Комар носа не подточит, и вот уже покойника оплакивают родные... Налей-ка мне еще, Генри.
   Эх, Генри! Я пьянею не от вина, а от того, что душа полна!
   Конечно, к тому времени у меня было материала гораздо больше, чем на одну вшивую статейку или даже серию статей. Н-да. Теперь я целыми неделями таскался за похоронными процессиями и просиживал в моргах. Я поступал просто: если случай казался мне странным, я его отправлял в эти папки. Э-эх, приятель, если бы следователь добрался до моих папочек, какая поднялась бы шумиха! Они опрокинули бы все мраморные надгробья и перерыли кладбище, как картофельное поле!
   Слушай, а знаешь ли ты растение Aconitum napellua, или аконит, а проще говоря - волчий корень? Если растереть его, можно приготовить пикантную специю вроде хрена для любителей остренького. Вот тут в конце нашей улицы жила женщина, в прошлый вторник ее скрутило, и она отдала концы, а диагноз был сердечная недостаточность. Дочь ее сразу же помчалась в Голливуд, где из нее выйдет в лучшем случае второразрядная официантка, которая подает клиентам еду прямо в машину, но ведь она этого и хотела.
   Значит, рано или поздно, этот парень, который приносит столько радости угнетенным, может найти меня и спросить: "Эй, приятель, ты меня искал?"
   - И что же ты ответишь, - спросил Генри без знака вопроса.
   - А ты как думаешь? - подзадорил я.
   - Запросишь награду или сорвешь куш - кажется, так это называется в газетах?
   - Да, в кинофильмах. "Держи, Курочка, - ах, спасибо". Вот видишь, я бутылку опрокинул, помоги поднять. И вытри эту чертову "Справедл-л-ивость", я хотел ск-а-зать папку. Надрался я, пр-ри-ятель, а знаешь ш-то? Мне это нравится. Н-на-лей еще. Я бы нал-лил с-ебе, да ты видишь, что со мной. Спасибо.
   Так вот, о чем это я? Ну да, ты г-го-вришь, я п-прижму этого парня и п-по-лу-чу к-куш. Так вот, Генри, это ты мыслишь как ч-че-лов-век. А я, сэр Генри, такого не сделаю. У меня есть к нему про-сь-ба. Спр-ра-ведли-вая.
   Ты в-видел эту испуганную зайчиху с под-носом? Ну да, Лоретту. Так вот, с этой Лорретой все было прекр-рас-но поначалу, а на-чало быстро конч-илось, месяца че-ты-ре назад. Все вр-ре-мя она перед глазами, и эти все "не-пей-так-много" да "где-ты-был-я-волновалась". Я бы сам справился, но коль скоро есть тот, кому это нд-рав-вится...
   Но настоящая причина, по которой я хочу познакомить этого не-человека с милой женушкой, другая - я получу громадное удовольствие, если заставлю его это сделать. С людьми я управляюсь, но заставить его гораздо интереснее. Человека можно подбить на что угодно или отговорить от чего-то. А я как раз умею подбирать правильные слова... Скажи, а твою подружку не пугает эта клавиатура?
   - Какая? - испуганно спросил Генри.
   - Да эта твоя улыбочка... Мне страшно хочется узнать, как мой "подследственный" успевает перемещаться по всей стране. Сначала он ищет "клиентов", потом придумывает, как их угрохать, потом ждет удобного случая... и все успевает! Уже на этой неделе он прикончил пятерых, а ведь еще только четверг.
   - А может, он не один, - несмело заметил Генри.
   - Смотри-ка, я об этом не подумал! - воскликнул я. - Наверное, потому что я только один... Черт побери, какая прекрасная картина: команды нелюдей, мыслящих не-по-человечески, делают с людьми то, чего требуют их не-человеческие идеи. Но ради чего же он и ему подобные так рискуют: чтобы осчастливить нескольких идиотов?
   - А для них неважно, осчастливят ли они кого-нибудь или нет... Почему ты шепчешь?
   - Наверное, слишком набрался, не могу говорить громче. У-у-у-х, классная была выпивка!.. Что? Ты сказал, что их это не интересует?.. Слушай, приятель, не заливай мне про не-людей. Кто по ним специалист? Говорю тебе: стоит им кого-то убрать, как другой начинает жить лучше. Вот в этих папках...
   - Папки-то хорошие, а выводы плохие. Ты все время беспокоишься о том, кто ты. А мы - нет. Мы просто есть.
   - Кто это - "мы"? Ты что, приглашаешь к себе в компанию меня?
   - Нет, не приглашаю, - сказал Генри, на сей раз не улыбнувшись. - Человек ты или нет, я не знаю, да мне все равно. Однако ты большой хвастун.
   Я зарычал и попытался подняться. Однако когда рычишь шепотом, никто не пугается. А если к тому же руки у тебя, как бревна, а ноги слушаются примерно так же, как старые трубы, сваленные на соседском дворе, впечатления от твоего рыка никакого.
   - Что это со мной? - спросил я, едва шевеля губами.
   - А ты уже почти покойник, - ответил Генри.
   - Что... Что ты сказал. Генри? О чем ты? Я просто пьян...
   - Дикумарин, - ответил Генри, - слыхал о таком?
   - Еще бы! Это яд, разрушающий капилляры. Внутри тела лопаются все мельчайшие сосуды, и происходит кровоизлияние. Генри, ты отравил меня?
   - Конечно.
   Я пытался подняться, но не смог.
   - Ты ничего не понял! Ты должен был убить Лоретту! Вот зачем я привел тебя домой. Я считал, что убийца должен быть полным антиподом мне, а ты как раз такой и есть. Ты же знаешь: я ее терпеть не могу, это убийство осчастливило бы меня. Ее надо убить, Генри!
   - Нет, - ответил он упрямо. - Только не ее. Я уже говорил, нам неважно, станет ли кто-то счастливее. Надо было убрать тебя.
   - Но за что? За что?
   - От тебя много шума.
   Я посмотрел на него, пытаясь грозно свести брови, но ничего не получилось.
   - Мы вынуждены защищаться, - объяснил он терпеливо. - Я тот, кого ты, возможно, назовешь телепатом, хотя это не совсем верно. Я не вижу картин, не слышу слов. Один только шум. Да, думаю, слово "шум" подходит. Ты знаешь, что есть определенные существа - неважно, люди это или нет, - которые не умеют злиться. Они получают удовольствие от того, что оскорбляют и унижают других, и когда занимаются этим, издают вот такой... шум. Мы его не переносим. А ты особенный. Тебя слышно за тысячи миль. Когда мы уничтожаем одного из вас, конечно, кому-то делается лучше. Тому, кого ты унижал.
   - Прости меня, Генри, - прошептал я. - Я перестану. Честно, перестану.
   - Не сумеешь, - сказал Генри, - пока ты жив - не перестанешь. Э-э-х, черт бы тебя побрал, ты даже умираешь с удовольствием! - Он сжал руками голову и стал качаться взад-вперед, продолжая улыбаться.
   - А ты все время улыбаешься, - прошипел я. - Ты и убиваешь с удовольствием.
   - Это не улыбка, - сказал Генри, - а убиваю я для того, чтобы прекратить этот шум. Как тебе это объяснить? Одни люди не переносят, когда кто-то царапает ногтем по стеклу, другие не могут слышать, как лопата скребет тротуар, большинство не выносит скрипа рашпиля по металлу.
   - Это меня совсем не беспокоит, - сказал я.
   - Смотри сюда, черт возьми! - Схватив булавку, он вонзил ее себе под ноготь. Улыбка его стала еще шире. - Вот это боль, понимаешь? Боль. А то, что делаешь ты, - невыносимая боль! Я не могу терпеть шум, который ты производишь! У меня раскалывается голова и ноют зубы!
   Я вспомнил все те случаи, когда он улыбался в моем присутствии. Выходит, каждый раз для него это был визг стекла, скрип двери, скрежет рашпиля и иголка под ногтем...
   Я выдавил смешок.
   - Тебя поймают. Яд легко обнаружить.
   - Дикумарин? Черта с два. Его не будет в стаканах, если ты на это намекаешь. Я отравил тебя несколько часов назад, еще у Молсона. В том бокале, который я не взял, а ты выпил.
   - Я позову Лорри и расскажу ей.
   - Расскажи мне, - предложил он, склонившись надо мной и сияя огромной улыбкой, впрочем, это была совсем не улыбка.
   Язык у меня распух, онемел, и слова застревали в горле.
   - Не надо, - выдавил я, - не убивай меня, Генри. Снова он сжал руками голову.
   - Разозлись! - вскрикнул он. - Если ты сможешь разозлиться, ты прекратишь этот шум. Ах вы змеи, ах вы чудища... все, кто так любит ненависть. Ты помнишь женщину в кафе? Она производила такой же шум, пока я ее не разозлил. Теперь, когда ты умер, ей станет лучше.
   Я хотел сказать, что я еще не умер, но язык не слушался меня.
   - Это я заберу, - сказал Генри и сгреб со стола все папки. - Все в порядке: ты все равно умер бы от пьянства, а сейчас выглядишь не хуже, чем всегда. Только на сей раз ты не проспишься. Вот если бы тебе удалось разозлиться...
   Я наблюдал, как он отпирает дверь, как уходит, слышал, как он прощается с Лореттой. Хлопнула входная дверь.
   Лоретта вошла в комнату, остановилась и вздохнула.
   - О, Боже, сегодня ты особенно напакостил, правда? - сказала она оживленно.
   Клянусь, я старался: я хотел наорать на нее, завизжать, но не смог. Сознание мутилось.
   Нагнувшись, Лоретта забросила мою руку себе на шею.
   - Помоги мне хоть чуть-чуть, - сказала она. - О-о-п ля! - Натренированным движением, задействовав свои сильные плечи и бедро, она поставила меня на ноги.
   - Знаешь: мне понравился этот Генри, - щебетала она. - Он так улыбнулся, прощаясь: мне показалось, что все будет в порядке.