Стась Анатолий. Улица Красных Роз

   Тронковский исподлобья взглянул на Галея, зажал бородку в кулаке.
   - Профессор, мне не до шуток. И я не расположен повторять свои аргументы сейчас. Но если вы настаиваете... Да, я больше чем убежден надо остановиться. Остановиться, пока не поздно. И все позабыть, все начисто вытравить из памяти, из мозга... Все! Это единственный выход.
   - Все забыть - единственный выход! И это говорите вы, молодой физик, коему волей господней было начертано вложить частицу своего разума в раскрытие одной из величайших тайн природы! А знаете ли вы, что ученые всех континентов еще не прикоснулись к этой закрытой странице мироздания даже на уровне научных гипотез?
   На щеках профессора появились красные пятна, он говорил совсем тихо, но казалось, вот-вот потеряет контроль над собой. Но это только казалось. Кадиус, видимо, вовремя нажал на внутренние тормоза, спохватился.
   - Простите старика, Ян, разволновался... - миролюбиво сказал он. - А все же согласиться с вами не могу, да и не имею права. Проснитесь, юноша, оглянитесь вокруг. Присмотритесь, что происходит в несчастном мире! Варшава, ваш родной город, лежит в развалинах. Улицы моего города осквернены сапогом вандалов. Но если бы только сапог был самой страшной угрозой... Танки, самолеты, пушки Гитлера - еще не самое ужасное из того, что есть и что может быть. Танки можно остановить с помощью танков, против бомбовозов пускают истребители, пушки уничтожаются такими же пушками в артиллерийских дуэлях... Ну а если Гитлеру будет дана в руки сила расщепленного атома? Не только мне, вам тоже, Ян, хорошо известны имена: Гейзенберг, Вейцзекер, Гартек. В институте кайзера Вильгельма, в Гамбурге, в Берлине немецкие физики лихорадочно ведут ядерные исследования уже на уровне практического решения задачи. Не надейтесь, этих людей не остановит заявление Эйнштейна о невозможности высвобождения атомной энергии. Они уже доказали обратное и активно работают на департамент вооружения третьего рейха. Вот вам печальная действительность, мой друг. Нетрудно представить себе ее ужасающие последствия. Скажите мне, что в данный момент сможет противопоставить расчлененная Европа, да и все человечество, безжалостной фашистской военщине? Что? Не прячьте глаза, Ян Тронковский! Единственный реальный способ уничтожить фашистов в их зловонном гнезде - это наши с вами трокады, мое и ваше детище, плод нашей общей изнурительной работы.
   Нервно поглаживая бородку, Тронковский спросил:
   - Уничтожить в гнезде... Как вы себе это представляете практически?
   - Точно так же, как и вы! - отрубил Кадиус. - Эпицентр удара Берлин, радиальное расширение поражаемой зоны на двести - двести пятьдесят километров, и на нацистах можно поставить крест. Тело гитлеризма и его ядовитый дух исчезнут с лица земли, как страшный мираж. Это будет самая быстротечная война из всех, известных в истории. Нет, не быстротечная. Молниеносная! Миллионы людей вздохнут с облегчением. Планета, как живой организм после вмешательства хирурга, избавится от злокачественной опухоли. Конечно, появится рана, - Кадиус развел руками, - но она скоро заживет, о ней забудут, как забывают про выдернутый зуб или удаленный аппендикс.
   - Ну что ж, профессор... Оставим на минуту то, что скажут потомки по адресу могильщиков целой страны. Предположим, что ваши сравнения успокоят нашу совесть. Предположим также, что мы присвоим себе право действовать от имени человечества. И все же вы не учли одно важное обстоятельство. Кому мы передадим наше открытие? Армия вашей страны, профессор, капитулировала. Регулярные войска моей родины потерпели в боях поражение. Воинские штабы ликвидированы, генералы, избежавшие концлагерей, натянули на себя гражданские костюмы и разбрелись кто куда. Где их искать? Вы не знаете, я тоже не знаю. Кто же, в таком случае, умело подготовит и со знанием дела направит удар трокад по вражеской территории?
   - Согласен, друг мой Ян, тут есть над чем поразмыслить, - оживился Кадиус. - Но это уже детали, а с деталями всегда можно справиться.
   - Но с теми деталями, о которых мы говорим, справиться невозможно, возразил Тронковский. - И я не отступлю от своего решения, профессор. Я встревожен будущим нашего открытия. Один неверный шаг, просчет - и все обернется бедой. Пока работа в стадии завершения, в самый раз свернуть и прекратить ее. Иначе может случиться непоправимое...
   - На войне без жертв не бывает, - изрек Кадиус.
   - К дьяволу такие теории, если они граничат с безумием! Мы с вами в состоянии сровнять с землей города, превратить в пустыню целую страну. Да, это мы можем. Но сможем ли мы в бою, на фронте применить свое открытие? Нет, не сможем! И вы это знаете. Вот почему я прекращаю исследовательскую работу, прекращаю раз и навсегда.
   - Вы отступаете как трус, в предпоследнее мгновение, за несколько шагов до финиша. Будьте же ученым, черт побери, и оставайтесь им хотя бы полтора-два месяца, а потом можете от всего на свете откреститься, на все наплевать, если у вас девичьи нервы, и уйти в монастырь.
   Брови Тронковского удивленно поползли кверху.
   - Напрасно вы так, профессор. Мы не брали друг перед другом никаких обязательств. Мои взгляды вы теперь хорошо знаете. Тем не менее вам это не помешает принять собственное решение. Последние перед финишем шаги вы вольны сделать без меня, я вам не помеха.
   Галей понял, что именно в эту фразу Тронковский вложил особый смысл. Слова поляка магически подействовали на Кадиуса. С профессора в миг слетело все напускное, наигранное. Сразу исчезла иллюзия внешнего спокойствия, которое он упорно демонстрировал перед Тронковским. Остались лишь беспомощность и растерянность.
   Мозг Анри Галея работал с напряжением, но не все было ему понятно в этом словесном поединке. Не так-то просто оказалось непосвященному разобраться в потоке сложнейшей информации, который неожиданно обрушился на него.
   Тонкие руки Жермен несколько раз приближались к лицу Галея. Она положила перед ним салфетку, поставила столовый прибор. Он слегка посторонился. Чувствовал на себе ее взгляд, это его беспокоило и сковывало, пальцы, державшие вилку, стали непослушными и неуклюжими.
   - Месье чем-то расстроен?
   В голосе Жермен появились едва уловимые новые нотки, и вся она сейчас казалась другой - исчезли отчужденность и холодок. Теперь он мог бы дать ей лет на пять меньше, чем в те минуты, когда впервые увидел. Она оказалась совсем молодой. Наверное, здесь, на вилле, ей живется не очень весело. Именно поэтому, оставшись наедине с Галеем, девушка вдруг невольно стала сама собой, стала человеком, у которого появилась возможность на какой-то миг отключиться от привычных забот и почувствовать себя непринужденно, как в домашней обстановке или в кругу друзей.
   Удобно устроившись с ногами в мягком кресле, Жермен вдруг спросила, сколько Галею лет. Он пробормотал что-то себе под нос, не поднимая головы от тарелки. Тихий смех прошелестел по комнате.
   - Другим устраиваете допросы, а из вас и слова не вытянешь. Что с вами, месье?
   - Мадемуазель, я хотел бы...
   - Если вы чего-то хотите, то обращайтесь ко мне по имени. Меня зовут Жермен. Может быть, скажете, как зовут вас?
   - Анри.
   - Вот и познакомились... Можете продолжать допрос, Анри. Вам ведь не терпится расспросить еще кое о чем, не так ли? Понимаю. Задание Дапью не из легких, да и вы, я вижу, не имеете желания свести свою роль к тому, чтобы сидеть внизу, в холле, с автоматом под полой пиджака. Ведь верно?
   Галей, не отвечая, прошелся по комнате, чтобы выиграть несколько минут. Он прикидывал, не рано ли укреплять первую нить откровенности, что появилась между ним и этой черноглазой девушкой. Всегда осторожный, осмотрительный, он не полагался на первое впечатление, однако понимал, что на этот раз у него было слишком мало времени, чтобы продумать вопрос со всех сторон и все взвесить, прежде чем полностью довериться человеку. Сейчас он должен был решить не откладывая - да или нет.
   Жермен, похоже, прочитала его мысли.
   - Незачем так терзаться, Анри. Я буду вам помогать как сумею, а вам в ответ вовсе не обязательно посвящать меня в свои планы.
   Он взглянул на нее с благодарностью.
   - Значит, мне будет легче...
   - О нет, не тешьте себя надеждами, я вовсе не тот человек, кто знает все в этом доме.
   - Если вы откроете мне смысл слова "трокады", для меня это будет уже много.
   Жермен подперла щеку ладонью.
   - Неужто вы не поняли? Само название расшифровать не трудно. Тронковский - Кадиус. Трокад. Но дело-то не в названии! Вам необходимо знать суть? А вы подумали, Анри, стоит ли в наше время брать на себя тяжесть чужих тайн?
   Он понял ее предостережение.
   - Лейтенант Дапью намекал мне на то же самое. Я не собирался игнорировать его совет. Но сегодня... Ваш шеф и этот парень, поляк, зашли в тупик. Они не смогут работать вместе, хотя, кажется, уже стоят на пороге заветной цели. Тронковский заявил, что немедленно прекращает работу в лаборатории.
   Эти слова словно током подбросили Жермен в кресле.
   - Не может быть! Между ними никогда не возникало трений. Откуда вы это взяли, Анри?
   - Меня позвал Кадиус. Кажется, он сделал это преднамеренно, в расчете, что я стану свидетелем их разговора, закончившегося конфликтом. Я понял: профессор хотел через меня сообщить организации о неожиданном саботаже Тронковского. Расчет Кадиуса прост: антифашистское подполье любой ценой должно оказать влияние на поляка, с тем чтобы он продолжил исследования до конца. Судя по словам Кадиуса, речь идет о судьбе открытия, которое можно будет использовать как оружие страшной силы в борьбе против Германии. Тронковский решительно против этого. Он считает открытие слишком опасным и боится, что оно принесет людям большую беду. Но он не был до конца откровенным, его угнетала какая-то мысль... Как видите, Жермен, совет Дапью теряет смысл. Надо немедленно сообщить нашим обо всем. Наладить связь со штабом группы за два-три дня практически невозможно. Может быть, вы имеете прямой контакт с Дапью?
   - Нет, не имею, - призналась Жермен.
   - Значит, придется идти по цепи явок. На это уйдет не меньше недели. Здесь товарищи переусердствовали с конспирацией. Что же нам остается? Главное - не упустить контроль над виллой. Кто знает, как все обернется. Может, кроме нас, кто-то еще проявляет интерес к этому дому и его обитателям. Случается, узел рассекают одним ударом. Поэтому я не хочу блуждать в тумане. Чтобы не ошибиться в решительный момент, необходимо знать, какого зверя держат в клетке Кадиус и Тронковский. Трокады... Что это - газ, взрывчатка, смертоносные лучи?
   - Верьте мне, Анри, - Жермен приложила руку к сердцу, - мои сведения о их работе более чем приблизительны. Однажды Тронковский встретился мне в очень приподнятом настроении. Он вроде бы шутя сказал: "Мы выискиваем осколки неба и складываем в карман. Но не приведи господи хотя бы один такой осколочек уронить на землю!" В лаборатории, - Жермен подняла глаза кверху, указывая на потолок, - они занимаются какими-то исследованиями материи, похоже, космического происхождения. Добавить к этому не могу ничего, детали мне неизвестны.
   - Очень жаль... - Галей, задумавшись, то складывал, то расправлял салфетку. - Почему Кадиус, профессор, известный ученый, так цепляется за Тронковского?.. Ну, ассистент закусил удила, может, он характер хочет показать, цену себе набить. Что из этого? В конце концов профессор мог бы проучить упрямца и поставить точку над "i" без него. Если все так серьезно, как преподносит Кадиус, что мешает ему указать строптивому парню на дверь, а самому тут же закатать рукава? Но он уговаривает поляка, едва не умоляет его опомниться... Кадиус, мне кажется, в растерянности.
   - Что вы этим хотите сказать? - насторожилась Жермен.
   - Хочу сказать, что ваш профессор без Тронковского беспомощен, как дитя. Вот что меня удивляет.
   - Ну, это слишком, Анри.
   - Возможно. И все же Кадиус в панике. Я понял. Он на мели.
   Садовник стоял у камина. Темная от загара рука сжимала трубку телефона.
   - Да, да... С вашего разрешения, месье, если можно - немного громче... Благодарю вас, теперь слышу значительно лучше. Конечно, ваша просьба будет сегодня же передана экономке...
   Осторожно шагая по мягкому ковру, Анри попятился и возвратился в столовую, где Жермен все еще убирала со стола посуду.
   - Забыл спросить, - притворяя за собой дверь, сказал он. - Кто это почти каждое утро передает вам приветы по телефону?
   - Мне, по телефону? - девушка удивленно передернула плечами. - Как-то однажды звонил молочник, из лавки, а больше, к сожалению, не помню... Через кого мне передают приветы?
   - Считайте, что я ошибся, - улыбнулся Галей, - мне так показалось или приснилось.
   Жермен удивленно смотрела на Анри. А он, приложив палец к губам, кивнул ей и быстро вышел в коридор. Наверху, в гостиной, что граничила с залом, где был установлен телескоп, как и прошлой ночью, царила тишина. Маятник больших часов в деревянном футляре бесшумно отсчитывал время. Хрусталь, гобелены, замысловатая резьба на старинных шкафах и креслах все, что окружало Галея, уже не поражало воображения, не ослепляло роскошью, как тогда, впервые при электрическом освещении. Днем цвета обрели пастельность оттенков, и от этого вещи словно сливались в едином гармоничном ансамбле, становились неназойливыми для глаза.
   Подождав, не появится ли кто-нибудь в гостиной, Галей решительно взялся за ручку двери.
   Бледно-фиолетовый свет струился в зал, наполнял его через стеклянный потолок-купол странным мертвым светом. Все предметы вокруг обрели какие-то нереальные цвета. Перешагнув через стальные рельсы, Галей обошел основание телескопа и на мгновенье остановился перед высокой белой дверью, из которой тогда, ночью, выбежал Тронковский.
   В душу вдруг закралось сомнение, вроде бы он делал что-то не так, как следовало. А вообще-то, кто он такой - Анри Галей, вчерашний сержант-парашютист разгромленного немцами десантного полка, беглец из лагеря для военнопленных, рядовой подпольщик-антифашист одной из групп Сопротивления? Имеет ли он моральное право вмешиваться в течение жизни незнакомых ему людей и чужого дома? Его послали на улицу Красных Роз не для того, чтобы встревать в дела окружающих. Может быть, и правда автомат в руки, и сиди себе внизу, в холле, или где-нибудь в другом укромном месте, в саду, наблюдай да прислушивайся, как и подобает солдату на посту, а все остальное - не твоего ума дело?
   От этой мысли Галея разобрала злость на самого себя. Он резко толкнул дверь.
   - Это вы, Жермен?
   Голос принадлежал Тронковскому. Он сидел спиной к двери, обхватив руками голову. На длинном узком столе хаотично разбросанные бумаги. На полу кучка пепла, она еще алела, там что-то дотлевало и дымилось. Пахло гарью.
   - Это я, месье Тронковский, - ответил Галей, окинув взглядом довольно просторное помещение. Над столом, на стене, виднелись мраморные панели с несколькими рядами электрорубильников. Толстый многожильный кабель извивался змеей и исчезал под паркетом. Приземистые, тяжелые кубы-шкафы в рост человека, сваренные из металла, жались твердыми боками один к другому. На их стенках вздувались рубцы от автогена, точно шрамы, и от этого громадные сейфы имели зловещий вид. На некоторых вспучилась, обгорела зеленая краска, словно по металлическим тумбам кто-то прошелся сильным огнем.
   Подняв бледное лицо, Тронковский сердито спросил:
   - Вы пришли меня уговаривать?
   - Где Кадиус? - прервал его Галей.
   Поляк равнодушно пожал плечами.
   Обойдя кучку пепла, Галей присел на угол стола. "А ведь ему нет еще и тридцати", - подумал он и наклонился к Тронковскому.
   - С какой стати, Ян, вы изображаете подмастерье Кадиуса? Трокады ваше открытие. Вы один совершили его. При чем тут Кадиус?
   Щеки Тронковского медленно зарделись, в глазах вспыхнуло изумление, он смотрел на Галея с выражением человека, которому предстояло решить сложный ребус. Так просидели они несколько минут, изучая друг друга. Наконец на губах поляка заиграла едва заметная улыбка.
   - Похоже, профессор не ошибся. Наверное, вы в самом деле учились в нашем технологическом... Если вы обо всем догадались, то к чему вопросы? Тронковский повел рукой вокруг. - Это его дом, его лаборатория, тут все необходимое для работы. А у меня, кроме мозга, ничего нет... Вот вам и ответ на ваше "с какой стати?".
   - Понятно. Вы начинали еще там, в институте?
   - Да, Кадиус читал у нас курс теоретической физики. Нет, нет, бездарью его не назовешь, у него острое аналитическое мышление, он необыкновенно жаден до новых идей, с ним чувствуешь себя уверенно. Когда я изложил ему свои первоначальные робкие соображения, которые уже начинали выстраиваться в определенный ряд, когда начал вести расчеты, когда поделился с ним своей гипотезой... о, профессор среагировал мгновенно! Придав моим расчетам строгую форму, он тут же выступил с научным сообщением. Его имя замелькало в специальных вестниках, о нем заговорили ученые. Для меня, тогда еще студента, авторитет профессора Кадиуса был импульсом, придававшим силы. Я трудился по восемнадцать часов в сутки и не знал усталости. Передо мной открывалась такая бездна нового, такие окна в необыкновенное, что просто не было времени замечать, с каким тонким умением Кадиус прирастает к моей работе, вживается в мои мысли и одновременно создает себе ореол глубокомысленного первооткрывателя, который щедро и бескорыстно делит свой опыт и знания с любимым и в общем-то небесталанным учеником... Сейчас даже не верится, с какой удивительной быстротой продвигалась работа. Когда я перешел к экспериментам, результаты ошеломили нас обоих. Кадиус запретил мне разглашать полученные данные, все исчезало в его стальном сейфе. Работа продолжалась в атмосфере строгой секретности. И вдруг - война. Гитлеровцы ворвались в Польшу. Я намеревался отправиться на родину, в Варшаву, однако Кадиус убедил меня остаться здесь. Мы с ним покинули лабораторию института и переселились сюда, на виллу. Здесь я увидел это оборудование. Не знаю, когда он успел смонтировать его, но такого мощного комплекса не было и в технологическом... Вот вам вся правда. А теперь идите. И советую не задерживаться в этом доме, если дорожите жизнью. Тут вам уже делать нечего...
   Тронковский поднялся, распрямился в полный рост. Перед Галеем стоял другой человек, вовсе не похожий на того растерянного парня, который еще минуту назад сидел за столом.
   - Прошу вас, Ян, потерпеть мое присутствие еще минуты две. - Галей произнес это глухим голосом, но требовательно, настойчиво. - Вы тоже не должны задерживаться на вилле. Но прежде чем мы простимся, я хочу, чтобы вы объяснили мне, что произойдет, если ваше открытие использовать как оружие?
   - Это несерьезный разговор, человече. Кадиус поддерживает связь с вашей подпольной организацией, вы охраняете его не случайно. Вам хорошо известно...
   - Ошибаетесь, Ян, - отрицательно покачал головой Анри. - Я и не слышал раньше о вашем технологическом институте. Я не закончил даже гимназию. До войны дергал рычаги портального крана, грузил бочки с вином на пристани. Мне неизвестно, о чем докладывал Кадиус членам нашего подпольного штаба и что обещал им. И все же, если это не мистификация, он толкнул носком туфля толстый кабель, - откройте мне глаза на правду, Ян Тронковский. Вы ничем не рискуете. Если даже Кадиус без вас не в состоянии сообразить, что к чему, а он все же профессор, физик, то уж крановщик тем более никакой опасности не представляет.
   На лице, обрамленном бородкой, вновь промелькнула улыбка.
   - Черт вас знает, Галей, почему-то я вам верю... Ладно. Пусть будет по-вашему. Прошу!
   Они перешли в зал, в фиолетовый полумрак. Поляк стал подниматься по лестнице, что спиралью ввинчивалась в потолок. Галей не отставал от него. Под самым куполом вокруг пушки-цилиндра были проложены узкие антресоли с поручнями. Под подошвами позванивали листы металла. Взглянув на потолок, Галей хотел спросить, почему там стекло фиолетового цвета, но в этот момент заговорил поляк:
   - Вам повезло, Галей, очень повезло! Вы, можно сказать, первый человек на Земле, видящий перед собой аппаратуру, за которую правительства многих государств, не торгуясь, отдали бы свой золотой запас.
   - За этот телескоп?
   - Это не телескоп. Хотя прибор и имеет отношение к небесным телам. Это капкан, ловушка. - Приложив ладонь к гладкой поверхности цилиндра, Тронковский нежно погладил темный металл. - Он умница, наш капканчик, он умеет захватывать в свою пасть такие ничтожно малые частицы, что размер их непостижим для человеческого ума. Они называются трокады. Таков был каприз профессора Кадиуса - дать чудесным частицам это нелепое название. Моя работа, Галей, заключалась в том, чтобы со всех сторон присмотреться к первозданной материи. Как оказалось, в природе существуют образования, плотность материи которых превышает десять в девяносто четвертой степени граммов на кубический сантиметр, то есть объем вещества становится меньше критического радиуса, а это значит... - Тронковский увидел на лице Галея растерянность и поспешил добавить: - Да, расчеты сейчас, в такой момент, право же, ни к чему, вы меня извините... Так вот. Всякая масса материи, и огромнейшая звезда, и самая малая частица, при определенных условиях способна достичь невероятного самоуплотнения. Вещество сжимается до такого состояния, что ломаются электроны, раздавливаются, словно под прессом, ядра элемента. Получается сгусток, в котором сконденсирован заряд энергии невообразимой силы. Энергия эта дремлет, дожидаясь своего часа. Такие сгустки энергии, трокады, есть везде. В жидкости, в газообразной среде, в космосе. Они существуют и как безбрежные океаны материи, и как ее случайные вкрапления. Отсюда вывод: природа держит под замком неизвестный науке вид энергии, мощность которого намного превосходит ядерную. Я шел от этого. И вот результат. - Тронковский еще раз провел ладонью по корпусу "капкана". - Частицы дремлющей материи потеряли свою свободу. Нет, не подумайте, что они здесь, в цилиндре, копошатся, как пчелы в улье. Трокады находятся там, где находились раньше, во всей Вселенной, где им уготовано место самой природой. Однако некоторые из них, те, что поближе к нам, попадают в мою ловушку. Затем осуществляется не менее сложная операция: трокады нужно удержать и транспортировать в заданную нами точку пространства. А там, в любой избранной точке, мы, если нужно, превращаем сгустки-трокады в обычную материю. Иными словами - мгновенно высвобождаем страшной силы энергию. Происходит взрыв. Представить его себе мысленно невозможно, картина ужасная... Правда, мощность взрыва можно уменьшить или увеличить. Все зависит от массы трокад, но ускорять или замедлять процесс высвобождения энергии пока еще не удается - тут новая проблема. Когда-нибудь энергия трокад даст человечеству несметные технические блага, а сегодня с помощью вот этой аппаратуры мы получили возможность употребить энергию трокад лишь как разрушительную, уничтожающую силу, способную привести Вселенную к хаосу и катаклизмам.
   - Вы не сгустили краски, Ян?
   - Ничуть. Лаборатория, Галей, это модель того исследовательского поля, где за барьерами гипотез открывается практическая, порой кошмарная, реальность.
   - На каком этапе вы перестали сообщать Кадиусу результаты ваших исследований?
   - Спохватился я вовремя. Допустим...
   - Но, если я правильно понял, вы работали дальше, втайне от Кадиуса, вплоть до получения конечного результата. Вы уверены, Ян, что именно концовку Кадиусу не одолеть в одиночку?
   - Уверен. Иначе он не стал бы тратить время на разговоры со мной. Я просто был бы ему не нужен. - Рука Тронковского потянулась к овальной дверце, четко выделявшейся на цилиндре. - Хотите взглянуть на внутреннюю оснастку "капкана"? Такого случая вам больше не представится, могу заверить...
   - Нам обоим надо спешить, - прервал его Галей. - Итак, закончим наш разговор. Оставим Кадиуса-ученого. Вам лучше знать, чего он стоит в этом плане. Но желание Кадиуса применить трокады в качестве оружия против гитлеровцев я лично не нахожу противоестественным. Вы сказали - силу взрыва можно корректировать. Ограничьте энергию трокад, скажем, силой взрыва авиабомбы или торпеды и разрядите ее там, где этого потребует обстановка. Что вас пугает?
   Тронковский сильно сжал локоть Галея.
   - Вы располагаете картами немецких аэродромов, схемами дислокации их дивизий, планами размещения стратегических объектов? Вручите мне такие карты и схемы, и вы убедитесь, что такое трокады... Но ни вы, ни я не располагаем нужными данными. Куда бить? По каким целям? Вы человек смелый, но вашей храбрости мало, чтобы помешать гестаповцам обнаружить виллу, если они дознаются о существовании лаборатории, а тем более - о характере работы, которая в ней ведется. Оккупанты вокруг нас, а мы фактически беззащитны. Рано или поздно тайное становится явным. Где гарантия, что нацисты не завладеют моим открытием?!