Ему казалось, что он знает, как это сделать. Сначала он попытался блефануть, но Ноултон принял вызов, и он потерпел неудачу. Тогда он стал разными способами проверять свои подозрения, но ему не сразу удалось найти что-то стоящее.
Он связался со своими приятелями в Уортоне. Полученные сведения придали ему бодрости: основания для подозрений были, хоть и не слишком определенные. Требовались доказательства.
Тогда он стал тайком следить за Ноултоном, и, казалось, ему вот-вот улыбнется удача. Но ухватиться за ниточку никак не удавалось. В конце концов он почти потерял надежду и пришел к выводу, что все его попытки тщетны.
Шерман был полон досады и разочарования, близок к отчаянию, но, когда видел личико Лили, в нем вновь вспыхивало желание и появлялись силы к борьбе.
На этот раз, вернувшись в «Ламартин», он решил применить новую тактику. Он привлечет на свою сторону Странных Рыцарей, не раскрывая перед ними всех своих карт.
«В любом случае это шайка болванов, — рассуждал Шерман. — А малыша француза я смогу обвести вокруг пальца».
Решив так, он зашел в «Ламартин» и отозвал Дюмэна в сторонку.
— Хочу поговорить с тобой о Ноултоне.
— Что поговорить? — резко спросил Дюмэн.
— Я кое-что обнаружил, и, думаю, тебе это будет интересно, — кое-что не в его пользу.
Дюмэн насторожился и многозначительно промолвил:
— Ноультон мой друг. Так что поумерь пыл, Шерман.
— Если это все, что ты можешь сказать, я лучше помолчу, — пожал плечами Шерман. Только я считал тебя другом мисс Уильямс.
Дюмэн окинул его быстрым взглядом.
— Так и есть, — заявил он. — Но какой тут связь?
— Только такая: тот, кто считает себя другом мисс Уильямс, не может быть другом Джона Ноултона.
— Пошему это?
— Потому что… э-э… я не думаю, что он собирается на ней жениться.
— Mon Dieu! — У Дюмэна перехватило дыхание. — Неужели он посмель…
— Нет. Пока нет. Но обязательно посмеет. Она уже выказывает ему расположение. Ты заметил, что она делает с его розами? А знаешь, как она провожает его глазами, когда он идет по вестибюлю?
— Ну?
— Ну, ты понимаешь, что это означает. Это означает, что Ноултон может делать с ней все, что хочет. Если не сейчас, то в ближайшем будущем. И он ее погубит.
Ты знаешь что-нибудь о нем? Ну так слушай. Его настоящее имя — Нортон. Год назад он работал кассиром в банке небольшого городка в Огайо. Однажды утром обнаружилось, что в банке совершено ограбление — взорван сейф. Доказать вину Ноултона не удалось, но все знали, что он приложил к этому руку. Он сбежал в Нью-Йорк. Вот откуда у него деньги. Теперь ты все знаешь. Разве можно допустить, чтобы такой человек крутился около мисс Уильямс?
Француз вздохнул и философски произнес:
— Кто из нас не иметь греха?
— О, дьявол! — в отчаянии воскликнул Шерман. — Наверное, никто. Думаю, ни ты, ни я не захотели бы публиковать свои дневники. Но сейчас не в этом дело.
Короче говоря, я случайно узнал, что мисс Уильямс влюблена в Ноултона, и он не преминет этим воспользоваться. Ты понимаешь, что это означает?
Дюмэн продолжал тупо на него смотреть.
— Ну и что же мы делать? — наконец спросил он.
— То же, что мы сделали с дюжиной таких, как он.
— Но этот Ноультон не запугать.
— Нас же шестеро, — со значением сказал Шерман.
Дюмэн решительно поднялся с кресла.
— Я поговорю Догерти и Дрискол, — сказал он и, развернувшись, зашагал по вестибюлю.
Шерман проводил его взглядом.
— Идиот! — процедил он сквозь зубы. Потом обернулся и посмотрел в сторону Лили.
Увидев ее лицо, он покраснел от охватившего его желания быть с нею, а в глазах его появился хищный, как у змеи, блеск. Его переполняла мстительная радость. Затем, взяв себя в руки, он подошел к ее столу, остановился в нерешительности и, наконец, протянул руку за бланком телеграммы.
— Решили одарить меня вниманием? — улыбнулась Лиля.
— Да, — ответил Шерман. — Только не в завуалированной форме.
Щеки Лили расцвели румянцем, она сердито отвернулась, и у Шермана сердце замерло от ревности. Он положил бланк телеграммы на верхнюю крышку стола и после минутного раздумья написал:
«Мистеру Джеральду Гамильтону, президенту Национального банка, Уортон, Огайо.
Если хотите найти Джона Нортона, загляните отель «Ламартин», Нью-Йорк. Б.Ш.».
Лиля прочитала и улыбнулась.
— Вы, газетчики, любите всякие тайны, — заметила она. Потом вдруг слегка побледнела и вскинула на него глаза.
«Она заметила созвучие фамилий», — подумал Шерман.
— Разве? — спросил он вслух. — Что же тут таинственного?
— Это похоже на поиски без вести пропавшего наследника или… растратчика.
— К сожалению, не могу пролить свет на этот вопрос.
— О, я этого от вас и не жду. Наверное, вы переполнены очень важными и ужасными секретами.
— Возможно. — Шерман на секунду замялся, потом добавил: — Но только один секрет я считаю действительно важным.
Лиля ничего не ответила.
— Он касается вас, — продолжил Шерман.
— Меня? — удивилась Лиля.
— Вас, — повторил Шерман. Он понизил голос и со значением добавил: — И меня.
Подлинный смысл его слов нельзя было не понять.
Лиля на секунду опустила глаза, потом подняла голову и твердым голосом сказала:
— Мистер Шерман, я хочу, чтобы вы больше не говорили со мной таким… таким образом.
— Ничего не могу поделать. Вы не можете этого не понимать. Я люблю вас. — Голос Шермана дрожал от вожделения.
— Должна ли я говорить вам, что мне это надоело? — спросила Лиля, вставая из-за стола.
Шерман начал терять над собой контроль.
— Мистеру Джону Ноултону вы бы этого не сказали, — презрительно бросил он. — Но придет время, и вы не сможете сказать это и мне. Я хочу вас. Взгляните на меня. Разве я похож на человека, который не способен добиться того, чего он хочет? Вы будете, вы должны стать моей.
Это было так неожиданно, что лицо Лили залила краска. Потом она вдруг побледнела, и на несколько мгновений у нее отнялся язык. Они молчали; Шерман не успел произнести последнее слово, как уже пожалел о своем грубоватом по форме и слишком поспешном признании. Лиля первой пришла в себя.
— Мистер Шерман, — тихо сказала она, — если вы еще хоть раз будете разговаривать со мной таким образом, я поставлю об этом в известность мистера Догерти и мистера Дрискола. А теперь уходите.
И Шерман ушел.
Глава 4
Он связался со своими приятелями в Уортоне. Полученные сведения придали ему бодрости: основания для подозрений были, хоть и не слишком определенные. Требовались доказательства.
Тогда он стал тайком следить за Ноултоном, и, казалось, ему вот-вот улыбнется удача. Но ухватиться за ниточку никак не удавалось. В конце концов он почти потерял надежду и пришел к выводу, что все его попытки тщетны.
Шерман был полон досады и разочарования, близок к отчаянию, но, когда видел личико Лили, в нем вновь вспыхивало желание и появлялись силы к борьбе.
На этот раз, вернувшись в «Ламартин», он решил применить новую тактику. Он привлечет на свою сторону Странных Рыцарей, не раскрывая перед ними всех своих карт.
«В любом случае это шайка болванов, — рассуждал Шерман. — А малыша француза я смогу обвести вокруг пальца».
Решив так, он зашел в «Ламартин» и отозвал Дюмэна в сторонку.
— Хочу поговорить с тобой о Ноултоне.
— Что поговорить? — резко спросил Дюмэн.
— Я кое-что обнаружил, и, думаю, тебе это будет интересно, — кое-что не в его пользу.
Дюмэн насторожился и многозначительно промолвил:
— Ноультон мой друг. Так что поумерь пыл, Шерман.
— Если это все, что ты можешь сказать, я лучше помолчу, — пожал плечами Шерман. Только я считал тебя другом мисс Уильямс.
Дюмэн окинул его быстрым взглядом.
— Так и есть, — заявил он. — Но какой тут связь?
— Только такая: тот, кто считает себя другом мисс Уильямс, не может быть другом Джона Ноултона.
— Пошему это?
— Потому что… э-э… я не думаю, что он собирается на ней жениться.
— Mon Dieu! — У Дюмэна перехватило дыхание. — Неужели он посмель…
— Нет. Пока нет. Но обязательно посмеет. Она уже выказывает ему расположение. Ты заметил, что она делает с его розами? А знаешь, как она провожает его глазами, когда он идет по вестибюлю?
— Ну?
— Ну, ты понимаешь, что это означает. Это означает, что Ноултон может делать с ней все, что хочет. Если не сейчас, то в ближайшем будущем. И он ее погубит.
Ты знаешь что-нибудь о нем? Ну так слушай. Его настоящее имя — Нортон. Год назад он работал кассиром в банке небольшого городка в Огайо. Однажды утром обнаружилось, что в банке совершено ограбление — взорван сейф. Доказать вину Ноултона не удалось, но все знали, что он приложил к этому руку. Он сбежал в Нью-Йорк. Вот откуда у него деньги. Теперь ты все знаешь. Разве можно допустить, чтобы такой человек крутился около мисс Уильямс?
Француз вздохнул и философски произнес:
— Кто из нас не иметь греха?
— О, дьявол! — в отчаянии воскликнул Шерман. — Наверное, никто. Думаю, ни ты, ни я не захотели бы публиковать свои дневники. Но сейчас не в этом дело.
Короче говоря, я случайно узнал, что мисс Уильямс влюблена в Ноултона, и он не преминет этим воспользоваться. Ты понимаешь, что это означает?
Дюмэн продолжал тупо на него смотреть.
— Ну и что же мы делать? — наконец спросил он.
— То же, что мы сделали с дюжиной таких, как он.
— Но этот Ноультон не запугать.
— Нас же шестеро, — со значением сказал Шерман.
Дюмэн решительно поднялся с кресла.
— Я поговорю Догерти и Дрискол, — сказал он и, развернувшись, зашагал по вестибюлю.
Шерман проводил его взглядом.
— Идиот! — процедил он сквозь зубы. Потом обернулся и посмотрел в сторону Лили.
Увидев ее лицо, он покраснел от охватившего его желания быть с нею, а в глазах его появился хищный, как у змеи, блеск. Его переполняла мстительная радость. Затем, взяв себя в руки, он подошел к ее столу, остановился в нерешительности и, наконец, протянул руку за бланком телеграммы.
— Решили одарить меня вниманием? — улыбнулась Лиля.
— Да, — ответил Шерман. — Только не в завуалированной форме.
Щеки Лили расцвели румянцем, она сердито отвернулась, и у Шермана сердце замерло от ревности. Он положил бланк телеграммы на верхнюю крышку стола и после минутного раздумья написал:
«Мистеру Джеральду Гамильтону, президенту Национального банка, Уортон, Огайо.
Если хотите найти Джона Нортона, загляните отель «Ламартин», Нью-Йорк. Б.Ш.».
Лиля прочитала и улыбнулась.
— Вы, газетчики, любите всякие тайны, — заметила она. Потом вдруг слегка побледнела и вскинула на него глаза.
«Она заметила созвучие фамилий», — подумал Шерман.
— Разве? — спросил он вслух. — Что же тут таинственного?
— Это похоже на поиски без вести пропавшего наследника или… растратчика.
— К сожалению, не могу пролить свет на этот вопрос.
— О, я этого от вас и не жду. Наверное, вы переполнены очень важными и ужасными секретами.
— Возможно. — Шерман на секунду замялся, потом добавил: — Но только один секрет я считаю действительно важным.
Лиля ничего не ответила.
— Он касается вас, — продолжил Шерман.
— Меня? — удивилась Лиля.
— Вас, — повторил Шерман. Он понизил голос и со значением добавил: — И меня.
Подлинный смысл его слов нельзя было не понять.
Лиля на секунду опустила глаза, потом подняла голову и твердым голосом сказала:
— Мистер Шерман, я хочу, чтобы вы больше не говорили со мной таким… таким образом.
— Ничего не могу поделать. Вы не можете этого не понимать. Я люблю вас. — Голос Шермана дрожал от вожделения.
— Должна ли я говорить вам, что мне это надоело? — спросила Лиля, вставая из-за стола.
Шерман начал терять над собой контроль.
— Мистеру Джону Ноултону вы бы этого не сказали, — презрительно бросил он. — Но придет время, и вы не сможете сказать это и мне. Я хочу вас. Взгляните на меня. Разве я похож на человека, который не способен добиться того, чего он хочет? Вы будете, вы должны стать моей.
Это было так неожиданно, что лицо Лили залила краска. Потом она вдруг побледнела, и на несколько мгновений у нее отнялся язык. Они молчали; Шерман не успел произнести последнее слово, как уже пожалел о своем грубоватом по форме и слишком поспешном признании. Лиля первой пришла в себя.
— Мистер Шерман, — тихо сказала она, — если вы еще хоть раз будете разговаривать со мной таким образом, я поставлю об этом в известность мистера Догерти и мистера Дрискола. А теперь уходите.
И Шерман ушел.
Глава 4
Опасность
До того как начать действовать в соответствии с тем, что он узнал о Ноултоне, Дюмэн решил немного пораскинуть мозгами.
Дюмэну всегда казалось, что выяснять чью-то подноготную — значит совать нос куда не следует. У него могли быть на то свои причины, но давайте будем к нему снисходительными. Бродвей не единственное место на земле, где принято считать, что прошлое человека касается только его самого и нечего в нем копаться.
Кроме того, и Шерман признавал, что Ноултон лишь находится под подозрением. Никаких доказательств его вины не обнаружилось, он был, как и все, свободным гражданином. Дюмэн не хотел сгоряча нанести удар по невинному человеку, ведь тому придется носить клеймо позора, хотя его причастность к преступлению вовсе не доказана.
Но Дюмэн помнил и о Лиле. Ее надо было защитить любой ценой. А сам он разве не заметил ее повышенного интереса к Ноултону? Что, если она и на самом деле в него влюблена?
Вдруг Ноултон и правда такой, каким его представил Шерман? Тогда он точно погубит Лилю — бродвейские знатоки жизни считали, что любящая женщина для своего избранника сделает все. Поразмыслив, Дюмэн на следующий день рано утром — рано для него — решил принять меры предосторожности.
Сперва он поговорил с Догерти. Бывший боксер был очень удивлен.
— Ноултон мне нравится, — заявил он, — и, по-моему, ты напрасна его подозреваешь. Но ты знаешь, как я отношусь к мисс Уильямс. Она слишком многое для всех нас значит, потому любые случайности нужно исключить. Надо сказать Ноултону, что он здесь персона абсолютно нежелательная.
— Вот и я думать тошно так же, — согласился Дюмэн.
Он встретил Догерти на Бродвее, они разговаривали по дороге к отелю и вместе вошли в вестибюль. Швейцар кивнул им, как старым знакомым. Мисс Хьюджес проворковала «Доброе утро», а Лиля мило улыбнулась, когда они проходили мимо ее стола. В вестибюле никого не было, за исключением двух или трех незнакомых им людей, возможно коммивояжеров, которые сидели и читали газеты.
— Так и сделаем, — продолжил разговор Догерти. — Когда ты собираешься ему это сказать?
— Том! — опешил Дюмэн. — Ты и правда ждешь, что это я ему поговорю?
— А почему нет?
— Да ты что! Как я могу? Здесь есть такие факты:
Ноультон весит сто восемьдесят фунтов. Я вешу сто двадцать. Это абсурд. По-моему, я не трус, но хотель бы прожить еще год или два.
Догерти рассмеялся:
— Ладно. Я это сделаю. Скажу ему, что он плохо себя ведет, — без особой охоты добавил он. — Ноултон мне нравится.
Через несколько минут в вестибюль вошел Ноултон.
Он направился прямо к столу Лили, чтобы отправить телеграмму. Догерти и Дюмэн стояли всего в нескольких футах и слышали их разговор.
— Вы сегодня рано, — проворковала Лиля, пока Ноултон вытаскивал из своего пухлого бумажника купюру.
Он посмотрел на часы:
— Рано? Уже полдвенадцатого.
— Знаю. Но это рано для вас.
— Возможно, рановато, — согласился Ноултон. — А как вы поживаете этим приятным морозным утром?
— Хорошо, благодарю вас, — улыбнулась Лиля.
Ноултон повернулся и отошел от телеграфа.
— Господи, да что тут такого? — буркнул Догерти.
— Нишего, — согласился Дюмэн. — Но дело решенное. Никогда нельзя менять своих намерений. Он твой, иди за ним.
Экс-боксер пошел через вестибюль.
Ноултон окликнул его:
— Привет, Том!
— Доброе утро! — Догерти чувствовал себя неуютно.
— Как насчет партии в бильярд?
— Нет. — Догерти переступил с ноги на ногу. — Тут вот какое дело, Ноултон. Надо нам с тобой поговорить.
— Разговор будет долгий? — улыбнулся Ноултон.
— Достаточно.
— Тогда пошли в наш угол. Там будет удобнее всего. Привет, Дюмэн. Как дела? — Пока они шагали к облюбованному Странными Рыцарями кожаному дивану, Ноултон болтал о пустяках. Потом достал две сигары и протянул одну Догерти.
— Нет, спасибо, — последовал холодный ответ.
— Как? Не возьмешь сигару? Что случилось?
Догерти прокашлялся и сплюнул.
— Ну, — запинаясь, начал он, — все дело в том, что мы, то есть они… они считают, что ты должен уйти, то есть чтобы тебя здесь не было. О, черт бы побрал все эти дела.
— Не спеши, Том, — сказал Ноултон. — Произноси слово за словом по порядку.
Догерти перестал заикаться, и Ноултон наконец начал понимать, что он хотел довести до его сведения.
— Похоже, — прервал он Догерти, — ты пытаешься мне внушить, что я стал персоной нон грата. Другими словами, Странные Рыцари сочли необходимым изгнать своего недавно принятого собрата.
— Точно так. — У Догерти словно камень с сердца свалился. — Просто я не мог это правильно выразить.
Ноултон откусил кончик сигары и закурил.
— И теперь, — промолвил он в промежутке между затяжками, — вам нужно, чтобы я, пых-пых, исчез с лица земли, как это колечко дыма?
— Вопрос стоит не так. Этого мы вовсе не хотим.
— Ладно, какая разница? — махнул рукой Ноултон. — Давай дальше.
— Прежде всего, — начал Догерти, — здесь есть мисс Уильямс.
— Я и сам ее вижу, — серьезно заметил Ноултон. — Она отправляет телеграммы. Иногда и мои. Видишь, как играет свет на ее волосах? Ну и что в связи с ней?
— Тебе запрещается к ней подходить, — выразительно сказал Догерти.
— Надолго?
— Навсегда.
Ноултон выпустил к потолку очередной клуб дыма.
— Понятно. Что еще?
— Тебе нельзя оставаться в «Ламартине».
— М-м-м… Что-нибудь еще?
— Это все.
Ноултон поднялся, подошел к плевательнице, стряхнул пепел с сигары и вернулся обратно. Еще минуту он курил молча.
— А если я откажусь?
— Нас шестеро, — многозначительно промолвил Догерти.
— Значит, если я открою двери «Ламартина», то вызову неудовольствие Странных Рыцарей?
— Вызовешь.
— В таком случае, — Ноултон снова поднялся, — должен тебе сказать, что в ближайшее время Странные Рыцари будут испытывать неудовольствие четырнадцать раз в неделю. Мне будет очень больно доставлять столько беспокойства моим старым друзьям, но у меня нет другого выхода. — Он немного поколебался, потом добавил: Тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем пытаться меня запугать, Догерти. — С этими словами он поднялся и ушел.
Догерти проводил глазами Ноултона, который подошел к табачному ларьку, потом направился к столу Лили, но вдруг изменил направление и вышел из отеля на Бродвей. После этого экс-боксер поспешил к Дюмэну.
— Я все ему сказал, — угрюмо доложил он.
— И что он? — спросил Дюмэн.
— То, что я сказал.
— Ну?
— Наши угрозы он не ставит ни в грош. Собирается делать все, что хочет. Хорошенькие нас ждут дела.
— На мое мнение, — возразил Дюмэн, — лучше сказать, что это его ждут хорошенькие дела. Мы показать ему, что с нами шутки плохо. Слушай, со мной есть одна идея.
Они сели на диван в своем углу и начали разрабатывать план войны.
В это время Ноултон быстро шел в свои комнаты на Тридцатой улице. Вид у него был озабоченный, он то и дело беспокойно оглядывался. Иногда на его губах появлялась веселая улыбка — возможно, когда он вспоминал о донкихотстве Странных Рыцарей.
Тротуары и мостовые были покрыты снегом — первым в этом году. С шумом проезжали машины, в морозном воздухе гул голосов смешивался со звуками клаксонов, лица прохожих от быстрой ходьбы были покрыты здоровым румянцем — это тепло человеческого тела встречало атаки наступающей морозной зимы.
Крепкие духом северяне и неугомонный большой город объединили свои усилия и при поддержке тусклого ноябрьского солнца встречали приход ежегодного врага — холодов.
Ноултон вошел в ту же дверь на Тридцатой улице, что и накануне, и поднялся по лестнице на второй этаж.
В прихожей он сразу тщательно запер за собой дверь, подошел к шкафу в углу прилегающей комнаты и достал из него небольшой черный портфель. Потом положил его на стол в центре комнаты. Руки его при этом немного дрожали.
— Дружище, — громко сказал он портфелю, — приходится признать, что они пытаются нас разлучить. В отеле только что разыгралась маленькая комедия. А режиссер ее — наш бесподобный мистер Шерман. И теперь весь вопрос в том, смогу ли я оставаться честным перед самим собой. Опасность, конечно, нешуточная. Но я настроен предпринять последнюю попытку. Доверимся судьбе. Если орел — я остаюсь, если решка — ухожу.
Он вытащил из кармана брюк монету и высоко подбросил ее в воздух. Она звякнула о крышку стола, упала на пол и выкатилась на середину комнаты.
Ноултон подошел и с интересом на нее посмотрел, потом поднял и положил обратно в карман. Затем он отнес портфель к шкафу и пристроил его на полке.
Когда он вернулся и сел в кресло у стола, его лицо было серьезным и обеспокоенным. Если бы его кто-то увидел в этот момент, то непременно сделал бы вывод, что Ноултон на грани душевного кризиса. Но вдруг он улыбнулся — мягко, даже нежно.
Проследим за его мыслями, и они приведут нас в «Ламартин».
Кроме обычных приезжих и праздношатающихся, мы увидим в вестибюле собравшихся в полном составе Странных Рыцарей. Шерман и Бут, вместе с еще двумя или тремя незнакомыми мужчинами, болтают с красоткой из табачного ларька. Вдалеке от них Дрискол и Дженнингс играют в бильярд, а Дюмэн и Догерти разрабатывают планы боевых действий. Лиля надевает шляпку и пальто, чтобы идти обедать.
Шерман покинул заигрывавшую с продавщицей сигарет компанию и направился к Дюмэну и Догерти.
— Ну? — многозначительно спросил он, останавливаясь рядом с ними.
Они вопросительно на него посмотрели.
— Пока Ноултон не показывается, — продолжил Шерман.
— Да, он шорт-те где, — сказал маленький француз.
— Что?
— Говорю: шорт-те где.
— Где это?
— Не знаю.
— О! — В глазах Шермана полыхнул дьявольский огонек. — Так ты с ним говорил?
— Да, — мрачно кивнул Догерти.
— И он отвалил?
— Похоже на то. Но он может вернуться.
— О! А что он сказал?
— По сути, он посылает нас к шорту, — передразнил Догерти француза.
Шерман ошеломленно отпрянул.
— К черту? Разве ты не сказал ему, что мы с ним разберемся? — требовательным тоном спросил он.
Но тут Дюмэн и Догерти поднялись и, не ответив ему, удалились в бильярдную, где разыгрывали партию Дрискол и Дженнингс. Шерман слегка покраснел, но ничего не сказал, проводив их презрительной усмешкой.
— Теперь мой ход, — процедил он сквозь зубы, когда все разошлись.
В течение следующего часа Дюмэн поговорил о Ноултоне по очереди со всеми Странными Рыцарями. Его немного удивило то единодушие, с которым они восприняли его предложение. Только Дрискол сказал в адрес Ноултона несколько добрых слов, но и его было нетрудно убедить.
Потом Дюмэн стал раздумывать, что же делать ему самому. Результаты этих размышлений неожиданно для него оказались неутешительными. Маленький француз был хорошо осведомлен о женских слабостях, но не имел представления об их силе. И в этот день ему было суждено расширить свои познания.
Когда все ушли, озабоченные, где бы пообедать, и вестибюль почти опустел, Дюмэн остался. Чуть раньше он поделился своими соображениями с Догерти в надежде на его моральную поддержку, потому что очень опасался, что они заварят кашу, которую потом будет не расхлебать.
«Ба! — сказал он себе. — Я останусь здесь. Буду сидеть и ждать. Это нетрудно».
Когда Лиля вернулась с обеда, он поспешил ей навстречу и помог снять пальто.
— Вы брали уроки галантности, мистер Дюмэн? — улыбнулась она.
— Такой вопрос есть оскорбление для француза, — со страдальческим видом сказал Дюмэн. — Нам не нужны уроки галантности, мы с ней рождаемся. Я настаиваю, чтобы вы приносили свой пардон.
— Но это уже не галантность! — возразила Лиля.
Дюмэн рассмеялся:
— Что ж, каждый иметь свой грех. Вам тоже не нужно меня обижать. Я ошень шуственный, то есть шувствительный. Но это не страшно. Именно сегодня я сделаль вам хорошую службу. Но я не жду полушать за нее награду — или даже благодарность. Однако, на мое мнение, вам следует об этом знать.
Лиля стрельнула в него глазами:
— Вы не должны так говорить, мистер Дюмэн. Вы очень добры и внимательны ко мне — все вы. И знаете, как я вам признательна. Я никогда не смогу вас должным образом отблагодарить.
Дюмэн ничего не ответил.
— Но что это за услугу вы мне оказали? — спросила Лиля.
— Ту, за которую, вы, возможно, не говорить мне «спасибо».
— Что же это?
— Убить еще одно шортово отродье — в шеловешеском облишье.
Она нахмурилась:
— Боюсь, что я вас не понимаю.
Дюмэн начал бормотать что-то вроде «муш-шины», «опасность» и «нужна заш-шита». Дело оказалось более трудным, чем это представлялось ему раньше.
— Но что же вы все-таки имеете в виду? — требовательным голосом спросила Лиля.
Коротышка-француз собрался с силами и словно прыгнул в омут с головой.
— Я имеет в виду, — выразительно сказал он, — что мы выгоняли Ноультон и просили ему держаться от вас далеко.
У Лили от неожиданности перехватило дыхание. Затем ее лицо начало предательски краснеть. С ее губ слетел легкий неуверенный смешок.
— Разве это было так необходимо? — осведомилась она, отчаянно стараясь говорить непринужденно.
— Мы думаем — было, — ответил Дюмэн, восхищенный ее самообладанием, а про себя подумал: «Как великолепно она держится. Мой бог! Вот это женщина!» — Знаете, — добавил он вслух, — мы узнавали о нем кое-что, не говорящее в его пользу. И конечно, мы его укоротили… укротили. Победили. Что это вы? — спросил он, увидев на лице Лили странную улыбку.
— Я просто подумала, — промолвила она, — что только очень хороший человек мог позволить себе сказать другому: «Нам с тобой не по пути». Вы так не считаете?
Дюмэн вздрогнул.
— Дело совсем не этот, — возразил он. — Мы думаль о вас. Все мы не ангелы, а вы — да.
— Но зачем же понадобилось прогонять Ноултона? — продолжала настаивать Лиля, пропустив мимо ушей комплимент. — Он действовал точно так же, как и остальные. Он добр ко мне — как и мистер Догерти, как и вы сами. Никогда не вел себя вызывающе…
Дюмэн открыл было рот, чтобы возразить, но ничего не сказал.
— Почему? — не унималась Лиля.
Дюмэн начал что-то бормотать о розах.
— Розы! — изумленно воскликнула Лиля. — Что вы имеете в виду?
— То, что вы забирать домой эти его розы. — В голосе Дюмэна звучала безнадежность. — И ничьи другие.
Все-таки он очень плохо разбирался в женщинах.
Выведывать их секреты таким образом не дано права никому. Конечно, это была ее собственная тайна. Лиля откинулась на спинку кресла и расхохоталась. Коротышка-француз взирал на нее с донельзя забавным выражением оскорбленного самолюбия.
— О! — воскликнула Лиля, как только вновь обрела способность говорить. — Мистер Дюмэн, вы и правда ребенок! Простите меня, но это и правда так смешно!
Это было слишком, и Дюмэн совсем пал духом.
— Том! — крикнул он голосом утопающего, который зовет на помощь.
Догерти поднялся с кресла, в котором его оставил Дюмэн, и подошел к ним. Француз в двух словах объяснил ему суть проблемы, сказав, что Лиля обижена тем, как они обошлись с Ноултоном.
— Не обижена, — прервала его девушка. — В общем-то все это меня мало волнует и только кажется несправедливым. Не понимаю, чем вам не угодил мистер Ноултон?
Догерти повернулся к Дюмэну и прорычал:
— Какого черта ты ей все рассказал?
Дюмэн не нашелся что ответить.
Догерти повернулся к Лиле:
— И вы думаете, что мы поступили с ним несправедливо?
— Да.
— Ну, вы не правы.
— Полагаю, что права.
Догерти несколько мгновений молча взирал на нее, потом тяжело вздохнул, сплюнул на пол и сказал:
— Мисс Уильямс, настало время нам понять друг Друга. Сейчас для этого самый подходящий момент.
— Я ничего не понимаю, — заявила Лиля.
— Сейчас все объясню. Только прошу вас вспомнить, как я… как мы к вам относимся. Вы знаете, что мы делаем — наверное, не так много, но все, что можем, — чтобы показать вам свои чувства. Мы рады воспользоваться для этого любой возможностью. В любом из нас не так уж много хорошего, но мы всегда стараемся проявить свои лучшие качества. А теперь о Ноултоне. Пока он был одним из нас, никаких вопросов не возникало. Он нас вполне устраивал. Думаю, и его отношение к вам всегда было очень хорошим. Но дело не в этом. Как мы заметили, он слишком много о себе возомнил. А этого допустить нельзя. Ноултон имел право покупать вам розы и оказывать знаки внимания, как и все мы. Но никому из нас не дозволено к вам прикасаться, и ему в том числе.
Вот и все дела. Если вы скажете, что думаете о Ноултоне не лучше, чем о любом другом из нас, мы признаем свою ошибку и извинимся. Вы понимаете, что мы держим себя в рамках приличия. Нам дозволяется быть рядом с вами и кое-что для вас делать. А сейчас мы просим у вас только одно: скажите, что вы не любите этого Ноултона.
Пока произносилась эта речь, Лиля постепенно теряла самообладание. Неужели ее тайна раскрыта? Она то и дело краснела и смущенно отводила глаза, а рука, поправлявшая локон у виска, дрожала. Наконец девушка нашла в себе силы для ответа.
— Я понимаю, понимаю, мистер Догерти, что у вас есть определенные права. Ценю все, что вы для меня сделали. Я бы очень рассердилась, если бы вы не руководствовались добрыми чувствами ко мне. Вы можете делать с мистером Ноултоном все, что вам угодно. Это меня совершенно не волнует. А сейчас — уходите, пожалуйста.
— Но вы должны сказать нам…
— Уходите! — воскликнула Лиля. — Пожалуйста!
Они повернулись и, не сказав ни слова, ушли.
Лиля знала, что сделала правильно, не став с ними ссориться. Возможно, они вели себя неподобающим образом, но она понимала, что не из злых побуждений.
Однако она была напугана и сильно обеспокоена.
Ей было ясно, что они никогда бы не решились так обойтись с Ноултоном, если бы не знали больше, чем сказали ей.
Что бы это могло быть? Чутье подсказывало ей, что Ноултон — птица высокого полета. Она проработала в «Ламартине» несколько месяцев и кое-что знала о подоплеке текущей здесь жизни. И она боялась.
Помимо всего прочего, стоит ли забивать себе голову мыслями о Ноултоне? Он не выказывал к ней никакого интереса. Конечно, вел себя галантно и, несомненно, был истинным джентльменом. Но он не дал ни малейшего повода предполагать, что когда-либо станет причиной ее приятных или неприятных переживаний.
Время текло незаметно. Телеграф в «Ламартине» никогда не был перегружен, но день показался Лиле каким-то особенно скучным. Она хотела почитать книгу, но не могла сосредоточиться.
В пять часов девушка начала составлять ежедневный отчет, стараясь занять себя им как можно дольше. К половине шестого она приготовила наличность для приходившего каждый вечер инкассатора телеграфной компании.
Дюмэну всегда казалось, что выяснять чью-то подноготную — значит совать нос куда не следует. У него могли быть на то свои причины, но давайте будем к нему снисходительными. Бродвей не единственное место на земле, где принято считать, что прошлое человека касается только его самого и нечего в нем копаться.
Кроме того, и Шерман признавал, что Ноултон лишь находится под подозрением. Никаких доказательств его вины не обнаружилось, он был, как и все, свободным гражданином. Дюмэн не хотел сгоряча нанести удар по невинному человеку, ведь тому придется носить клеймо позора, хотя его причастность к преступлению вовсе не доказана.
Но Дюмэн помнил и о Лиле. Ее надо было защитить любой ценой. А сам он разве не заметил ее повышенного интереса к Ноултону? Что, если она и на самом деле в него влюблена?
Вдруг Ноултон и правда такой, каким его представил Шерман? Тогда он точно погубит Лилю — бродвейские знатоки жизни считали, что любящая женщина для своего избранника сделает все. Поразмыслив, Дюмэн на следующий день рано утром — рано для него — решил принять меры предосторожности.
Сперва он поговорил с Догерти. Бывший боксер был очень удивлен.
— Ноултон мне нравится, — заявил он, — и, по-моему, ты напрасна его подозреваешь. Но ты знаешь, как я отношусь к мисс Уильямс. Она слишком многое для всех нас значит, потому любые случайности нужно исключить. Надо сказать Ноултону, что он здесь персона абсолютно нежелательная.
— Вот и я думать тошно так же, — согласился Дюмэн.
Он встретил Догерти на Бродвее, они разговаривали по дороге к отелю и вместе вошли в вестибюль. Швейцар кивнул им, как старым знакомым. Мисс Хьюджес проворковала «Доброе утро», а Лиля мило улыбнулась, когда они проходили мимо ее стола. В вестибюле никого не было, за исключением двух или трех незнакомых им людей, возможно коммивояжеров, которые сидели и читали газеты.
— Так и сделаем, — продолжил разговор Догерти. — Когда ты собираешься ему это сказать?
— Том! — опешил Дюмэн. — Ты и правда ждешь, что это я ему поговорю?
— А почему нет?
— Да ты что! Как я могу? Здесь есть такие факты:
Ноультон весит сто восемьдесят фунтов. Я вешу сто двадцать. Это абсурд. По-моему, я не трус, но хотель бы прожить еще год или два.
Догерти рассмеялся:
— Ладно. Я это сделаю. Скажу ему, что он плохо себя ведет, — без особой охоты добавил он. — Ноултон мне нравится.
Через несколько минут в вестибюль вошел Ноултон.
Он направился прямо к столу Лили, чтобы отправить телеграмму. Догерти и Дюмэн стояли всего в нескольких футах и слышали их разговор.
— Вы сегодня рано, — проворковала Лиля, пока Ноултон вытаскивал из своего пухлого бумажника купюру.
Он посмотрел на часы:
— Рано? Уже полдвенадцатого.
— Знаю. Но это рано для вас.
— Возможно, рановато, — согласился Ноултон. — А как вы поживаете этим приятным морозным утром?
— Хорошо, благодарю вас, — улыбнулась Лиля.
Ноултон повернулся и отошел от телеграфа.
— Господи, да что тут такого? — буркнул Догерти.
— Нишего, — согласился Дюмэн. — Но дело решенное. Никогда нельзя менять своих намерений. Он твой, иди за ним.
Экс-боксер пошел через вестибюль.
Ноултон окликнул его:
— Привет, Том!
— Доброе утро! — Догерти чувствовал себя неуютно.
— Как насчет партии в бильярд?
— Нет. — Догерти переступил с ноги на ногу. — Тут вот какое дело, Ноултон. Надо нам с тобой поговорить.
— Разговор будет долгий? — улыбнулся Ноултон.
— Достаточно.
— Тогда пошли в наш угол. Там будет удобнее всего. Привет, Дюмэн. Как дела? — Пока они шагали к облюбованному Странными Рыцарями кожаному дивану, Ноултон болтал о пустяках. Потом достал две сигары и протянул одну Догерти.
— Нет, спасибо, — последовал холодный ответ.
— Как? Не возьмешь сигару? Что случилось?
Догерти прокашлялся и сплюнул.
— Ну, — запинаясь, начал он, — все дело в том, что мы, то есть они… они считают, что ты должен уйти, то есть чтобы тебя здесь не было. О, черт бы побрал все эти дела.
— Не спеши, Том, — сказал Ноултон. — Произноси слово за словом по порядку.
Догерти перестал заикаться, и Ноултон наконец начал понимать, что он хотел довести до его сведения.
— Похоже, — прервал он Догерти, — ты пытаешься мне внушить, что я стал персоной нон грата. Другими словами, Странные Рыцари сочли необходимым изгнать своего недавно принятого собрата.
— Точно так. — У Догерти словно камень с сердца свалился. — Просто я не мог это правильно выразить.
Ноултон откусил кончик сигары и закурил.
— И теперь, — промолвил он в промежутке между затяжками, — вам нужно, чтобы я, пых-пых, исчез с лица земли, как это колечко дыма?
— Вопрос стоит не так. Этого мы вовсе не хотим.
— Ладно, какая разница? — махнул рукой Ноултон. — Давай дальше.
— Прежде всего, — начал Догерти, — здесь есть мисс Уильямс.
— Я и сам ее вижу, — серьезно заметил Ноултон. — Она отправляет телеграммы. Иногда и мои. Видишь, как играет свет на ее волосах? Ну и что в связи с ней?
— Тебе запрещается к ней подходить, — выразительно сказал Догерти.
— Надолго?
— Навсегда.
Ноултон выпустил к потолку очередной клуб дыма.
— Понятно. Что еще?
— Тебе нельзя оставаться в «Ламартине».
— М-м-м… Что-нибудь еще?
— Это все.
Ноултон поднялся, подошел к плевательнице, стряхнул пепел с сигары и вернулся обратно. Еще минуту он курил молча.
— А если я откажусь?
— Нас шестеро, — многозначительно промолвил Догерти.
— Значит, если я открою двери «Ламартина», то вызову неудовольствие Странных Рыцарей?
— Вызовешь.
— В таком случае, — Ноултон снова поднялся, — должен тебе сказать, что в ближайшее время Странные Рыцари будут испытывать неудовольствие четырнадцать раз в неделю. Мне будет очень больно доставлять столько беспокойства моим старым друзьям, но у меня нет другого выхода. — Он немного поколебался, потом добавил: Тебе следовало хорошенько подумать, прежде чем пытаться меня запугать, Догерти. — С этими словами он поднялся и ушел.
Догерти проводил глазами Ноултона, который подошел к табачному ларьку, потом направился к столу Лили, но вдруг изменил направление и вышел из отеля на Бродвей. После этого экс-боксер поспешил к Дюмэну.
— Я все ему сказал, — угрюмо доложил он.
— И что он? — спросил Дюмэн.
— То, что я сказал.
— Ну?
— Наши угрозы он не ставит ни в грош. Собирается делать все, что хочет. Хорошенькие нас ждут дела.
— На мое мнение, — возразил Дюмэн, — лучше сказать, что это его ждут хорошенькие дела. Мы показать ему, что с нами шутки плохо. Слушай, со мной есть одна идея.
Они сели на диван в своем углу и начали разрабатывать план войны.
В это время Ноултон быстро шел в свои комнаты на Тридцатой улице. Вид у него был озабоченный, он то и дело беспокойно оглядывался. Иногда на его губах появлялась веселая улыбка — возможно, когда он вспоминал о донкихотстве Странных Рыцарей.
Тротуары и мостовые были покрыты снегом — первым в этом году. С шумом проезжали машины, в морозном воздухе гул голосов смешивался со звуками клаксонов, лица прохожих от быстрой ходьбы были покрыты здоровым румянцем — это тепло человеческого тела встречало атаки наступающей морозной зимы.
Крепкие духом северяне и неугомонный большой город объединили свои усилия и при поддержке тусклого ноябрьского солнца встречали приход ежегодного врага — холодов.
Ноултон вошел в ту же дверь на Тридцатой улице, что и накануне, и поднялся по лестнице на второй этаж.
В прихожей он сразу тщательно запер за собой дверь, подошел к шкафу в углу прилегающей комнаты и достал из него небольшой черный портфель. Потом положил его на стол в центре комнаты. Руки его при этом немного дрожали.
— Дружище, — громко сказал он портфелю, — приходится признать, что они пытаются нас разлучить. В отеле только что разыгралась маленькая комедия. А режиссер ее — наш бесподобный мистер Шерман. И теперь весь вопрос в том, смогу ли я оставаться честным перед самим собой. Опасность, конечно, нешуточная. Но я настроен предпринять последнюю попытку. Доверимся судьбе. Если орел — я остаюсь, если решка — ухожу.
Он вытащил из кармана брюк монету и высоко подбросил ее в воздух. Она звякнула о крышку стола, упала на пол и выкатилась на середину комнаты.
Ноултон подошел и с интересом на нее посмотрел, потом поднял и положил обратно в карман. Затем он отнес портфель к шкафу и пристроил его на полке.
Когда он вернулся и сел в кресло у стола, его лицо было серьезным и обеспокоенным. Если бы его кто-то увидел в этот момент, то непременно сделал бы вывод, что Ноултон на грани душевного кризиса. Но вдруг он улыбнулся — мягко, даже нежно.
Проследим за его мыслями, и они приведут нас в «Ламартин».
Кроме обычных приезжих и праздношатающихся, мы увидим в вестибюле собравшихся в полном составе Странных Рыцарей. Шерман и Бут, вместе с еще двумя или тремя незнакомыми мужчинами, болтают с красоткой из табачного ларька. Вдалеке от них Дрискол и Дженнингс играют в бильярд, а Дюмэн и Догерти разрабатывают планы боевых действий. Лиля надевает шляпку и пальто, чтобы идти обедать.
Шерман покинул заигрывавшую с продавщицей сигарет компанию и направился к Дюмэну и Догерти.
— Ну? — многозначительно спросил он, останавливаясь рядом с ними.
Они вопросительно на него посмотрели.
— Пока Ноултон не показывается, — продолжил Шерман.
— Да, он шорт-те где, — сказал маленький француз.
— Что?
— Говорю: шорт-те где.
— Где это?
— Не знаю.
— О! — В глазах Шермана полыхнул дьявольский огонек. — Так ты с ним говорил?
— Да, — мрачно кивнул Догерти.
— И он отвалил?
— Похоже на то. Но он может вернуться.
— О! А что он сказал?
— По сути, он посылает нас к шорту, — передразнил Догерти француза.
Шерман ошеломленно отпрянул.
— К черту? Разве ты не сказал ему, что мы с ним разберемся? — требовательным тоном спросил он.
Но тут Дюмэн и Догерти поднялись и, не ответив ему, удалились в бильярдную, где разыгрывали партию Дрискол и Дженнингс. Шерман слегка покраснел, но ничего не сказал, проводив их презрительной усмешкой.
— Теперь мой ход, — процедил он сквозь зубы, когда все разошлись.
В течение следующего часа Дюмэн поговорил о Ноултоне по очереди со всеми Странными Рыцарями. Его немного удивило то единодушие, с которым они восприняли его предложение. Только Дрискол сказал в адрес Ноултона несколько добрых слов, но и его было нетрудно убедить.
Потом Дюмэн стал раздумывать, что же делать ему самому. Результаты этих размышлений неожиданно для него оказались неутешительными. Маленький француз был хорошо осведомлен о женских слабостях, но не имел представления об их силе. И в этот день ему было суждено расширить свои познания.
Когда все ушли, озабоченные, где бы пообедать, и вестибюль почти опустел, Дюмэн остался. Чуть раньше он поделился своими соображениями с Догерти в надежде на его моральную поддержку, потому что очень опасался, что они заварят кашу, которую потом будет не расхлебать.
«Ба! — сказал он себе. — Я останусь здесь. Буду сидеть и ждать. Это нетрудно».
Когда Лиля вернулась с обеда, он поспешил ей навстречу и помог снять пальто.
— Вы брали уроки галантности, мистер Дюмэн? — улыбнулась она.
— Такой вопрос есть оскорбление для француза, — со страдальческим видом сказал Дюмэн. — Нам не нужны уроки галантности, мы с ней рождаемся. Я настаиваю, чтобы вы приносили свой пардон.
— Но это уже не галантность! — возразила Лиля.
Дюмэн рассмеялся:
— Что ж, каждый иметь свой грех. Вам тоже не нужно меня обижать. Я ошень шуственный, то есть шувствительный. Но это не страшно. Именно сегодня я сделаль вам хорошую службу. Но я не жду полушать за нее награду — или даже благодарность. Однако, на мое мнение, вам следует об этом знать.
Лиля стрельнула в него глазами:
— Вы не должны так говорить, мистер Дюмэн. Вы очень добры и внимательны ко мне — все вы. И знаете, как я вам признательна. Я никогда не смогу вас должным образом отблагодарить.
Дюмэн ничего не ответил.
— Но что это за услугу вы мне оказали? — спросила Лиля.
— Ту, за которую, вы, возможно, не говорить мне «спасибо».
— Что же это?
— Убить еще одно шортово отродье — в шеловешеском облишье.
Она нахмурилась:
— Боюсь, что я вас не понимаю.
Дюмэн начал бормотать что-то вроде «муш-шины», «опасность» и «нужна заш-шита». Дело оказалось более трудным, чем это представлялось ему раньше.
— Но что же вы все-таки имеете в виду? — требовательным голосом спросила Лиля.
Коротышка-француз собрался с силами и словно прыгнул в омут с головой.
— Я имеет в виду, — выразительно сказал он, — что мы выгоняли Ноультон и просили ему держаться от вас далеко.
У Лили от неожиданности перехватило дыхание. Затем ее лицо начало предательски краснеть. С ее губ слетел легкий неуверенный смешок.
— Разве это было так необходимо? — осведомилась она, отчаянно стараясь говорить непринужденно.
— Мы думаем — было, — ответил Дюмэн, восхищенный ее самообладанием, а про себя подумал: «Как великолепно она держится. Мой бог! Вот это женщина!» — Знаете, — добавил он вслух, — мы узнавали о нем кое-что, не говорящее в его пользу. И конечно, мы его укоротили… укротили. Победили. Что это вы? — спросил он, увидев на лице Лили странную улыбку.
— Я просто подумала, — промолвила она, — что только очень хороший человек мог позволить себе сказать другому: «Нам с тобой не по пути». Вы так не считаете?
Дюмэн вздрогнул.
— Дело совсем не этот, — возразил он. — Мы думаль о вас. Все мы не ангелы, а вы — да.
— Но зачем же понадобилось прогонять Ноултона? — продолжала настаивать Лиля, пропустив мимо ушей комплимент. — Он действовал точно так же, как и остальные. Он добр ко мне — как и мистер Догерти, как и вы сами. Никогда не вел себя вызывающе…
Дюмэн открыл было рот, чтобы возразить, но ничего не сказал.
— Почему? — не унималась Лиля.
Дюмэн начал что-то бормотать о розах.
— Розы! — изумленно воскликнула Лиля. — Что вы имеете в виду?
— То, что вы забирать домой эти его розы. — В голосе Дюмэна звучала безнадежность. — И ничьи другие.
Все-таки он очень плохо разбирался в женщинах.
Выведывать их секреты таким образом не дано права никому. Конечно, это была ее собственная тайна. Лиля откинулась на спинку кресла и расхохоталась. Коротышка-француз взирал на нее с донельзя забавным выражением оскорбленного самолюбия.
— О! — воскликнула Лиля, как только вновь обрела способность говорить. — Мистер Дюмэн, вы и правда ребенок! Простите меня, но это и правда так смешно!
Это было слишком, и Дюмэн совсем пал духом.
— Том! — крикнул он голосом утопающего, который зовет на помощь.
Догерти поднялся с кресла, в котором его оставил Дюмэн, и подошел к ним. Француз в двух словах объяснил ему суть проблемы, сказав, что Лиля обижена тем, как они обошлись с Ноултоном.
— Не обижена, — прервала его девушка. — В общем-то все это меня мало волнует и только кажется несправедливым. Не понимаю, чем вам не угодил мистер Ноултон?
Догерти повернулся к Дюмэну и прорычал:
— Какого черта ты ей все рассказал?
Дюмэн не нашелся что ответить.
Догерти повернулся к Лиле:
— И вы думаете, что мы поступили с ним несправедливо?
— Да.
— Ну, вы не правы.
— Полагаю, что права.
Догерти несколько мгновений молча взирал на нее, потом тяжело вздохнул, сплюнул на пол и сказал:
— Мисс Уильямс, настало время нам понять друг Друга. Сейчас для этого самый подходящий момент.
— Я ничего не понимаю, — заявила Лиля.
— Сейчас все объясню. Только прошу вас вспомнить, как я… как мы к вам относимся. Вы знаете, что мы делаем — наверное, не так много, но все, что можем, — чтобы показать вам свои чувства. Мы рады воспользоваться для этого любой возможностью. В любом из нас не так уж много хорошего, но мы всегда стараемся проявить свои лучшие качества. А теперь о Ноултоне. Пока он был одним из нас, никаких вопросов не возникало. Он нас вполне устраивал. Думаю, и его отношение к вам всегда было очень хорошим. Но дело не в этом. Как мы заметили, он слишком много о себе возомнил. А этого допустить нельзя. Ноултон имел право покупать вам розы и оказывать знаки внимания, как и все мы. Но никому из нас не дозволено к вам прикасаться, и ему в том числе.
Вот и все дела. Если вы скажете, что думаете о Ноултоне не лучше, чем о любом другом из нас, мы признаем свою ошибку и извинимся. Вы понимаете, что мы держим себя в рамках приличия. Нам дозволяется быть рядом с вами и кое-что для вас делать. А сейчас мы просим у вас только одно: скажите, что вы не любите этого Ноултона.
Пока произносилась эта речь, Лиля постепенно теряла самообладание. Неужели ее тайна раскрыта? Она то и дело краснела и смущенно отводила глаза, а рука, поправлявшая локон у виска, дрожала. Наконец девушка нашла в себе силы для ответа.
— Я понимаю, понимаю, мистер Догерти, что у вас есть определенные права. Ценю все, что вы для меня сделали. Я бы очень рассердилась, если бы вы не руководствовались добрыми чувствами ко мне. Вы можете делать с мистером Ноултоном все, что вам угодно. Это меня совершенно не волнует. А сейчас — уходите, пожалуйста.
— Но вы должны сказать нам…
— Уходите! — воскликнула Лиля. — Пожалуйста!
Они повернулись и, не сказав ни слова, ушли.
Лиля знала, что сделала правильно, не став с ними ссориться. Возможно, они вели себя неподобающим образом, но она понимала, что не из злых побуждений.
Однако она была напугана и сильно обеспокоена.
Ей было ясно, что они никогда бы не решились так обойтись с Ноултоном, если бы не знали больше, чем сказали ей.
Что бы это могло быть? Чутье подсказывало ей, что Ноултон — птица высокого полета. Она проработала в «Ламартине» несколько месяцев и кое-что знала о подоплеке текущей здесь жизни. И она боялась.
Помимо всего прочего, стоит ли забивать себе голову мыслями о Ноултоне? Он не выказывал к ней никакого интереса. Конечно, вел себя галантно и, несомненно, был истинным джентльменом. Но он не дал ни малейшего повода предполагать, что когда-либо станет причиной ее приятных или неприятных переживаний.
Время текло незаметно. Телеграф в «Ламартине» никогда не был перегружен, но день показался Лиле каким-то особенно скучным. Она хотела почитать книгу, но не могла сосредоточиться.
В пять часов девушка начала составлять ежедневный отчет, стараясь занять себя им как можно дольше. К половине шестого она приготовила наличность для приходившего каждый вечер инкассатора телеграфной компании.