— Я не знаю, — голос Дороти излучал растерянность, как и она сама.
— А потом, — продолжал Вулф, — чего вы опасаетесь? Вся собственность, включая банковскую, принадлежит теперь вам. Прокуратура только зря затратила бы время и средства, настаивая на передаче дела в суд — да оно и принято бы не было. Ежели мистер Дональдсон не идиот, он должен это понимать. Так ему и скажите. И еще скажите ему, что он полный болван, — Вулф устремил на нее свой перст. — Или же он думает, что вы убили отца, и хочет усадить вас на электрический стул. Неужто он вас настолько ненавидит?
— Он ненавидит меня всем нутром, — хрипло проговорила Дороти.
— Почему?
— Однажды я намекнула ему, что не прочь выйти за него замуж, потом передумала. Этот человек весьма чувствителен. Прежде он страстно любил меня, а ныне столь же страстно ненавидит. Он сделает все, чтоб испортить мне жизнь.
— Тогда вам ни за что не остановить его — да и мне тоже. Подделанный чек и записка вашего отца находятся в его распоряжении на законных основаниях. Что помешает ему обратиться в полицию?
— Что ж, прекрасно! — сказала Дороти с полной безнадежностью и встала. — Я думала, вы умный! — Она пошла к двери, но остановилась на пороге. — А вы обыкновенный сапожник, как и все! Ничего, я управлюсь с этой грязной крысой сама!
Я вскочил и отправился в прихожую, чтоб захлопнуть за Дороти дверь. Вернувшись в контору, я сел, упрятал свой блокнот в ящик письменного стола и заметил:
— Теперь мы все при ярлычках. Я — трус. Вы — сапожник. Распорядитель наследства — крыса. Ей-богу, она нуждается в свежих впечатлениях.
Вулф только крякнул. Крякнул на добродушный лад, ибо обеденный час был близок, а он никогда не позволял себе раздражаться перед едой.
— Итак, — сказал я, — если она не предпримет что-нибудь из ряда вон выходящее, ее заберут к завтрашнему полудню, а она — последняя. Надеюсь, Солу и Орри везет больше, чем нам. У меня вечером свидание и билеты на двоих. Но если долг велит…
— На этот вечер ты свободен. Я сам проконтролирую ситуацию.
Знаю, как он проконтролирует. Он будет торчать здесь — читать книги, пить пиво и при каждом звонке приказывать Фрицу, чтоб отвечал просителям: Вулф занят. Уж не впервые на моей памяти он решал: овчинка выделки не стоит. В таких случаях моя миссия была проста: проследить, чтоб он вернулся на круги своя. Но на сей раз я посчитал: если Орри Кэтер провел полдня в моем кресле, он вполне дорос до исполнения моих обязанностей. И я поднялся к себе в комнату, дабы преобразиться для вечерних развлечений.
Вечер получился отменным во всех смыслах. Пускай стандарты, к коим приучил мое небо Фриц, перекрыты быть не могут, ужин у Лили Роуэн всегда замечателен. Шоу — тоже заслуживало всяческих похвал, как и джаз-банд в клубе «Фламинго», куда мы направились, чтоб поближе узнать друг друга: я ведь встречаюсь с нею всего только семь лет. Одно, другое, пятое, десятое — в результате я вернулся домой к трем часам. По привычке заглянул в кабинет: погладить ручку сейфа да и вообще оглядеться вокруг. Имея для меня информацию, Вулф обычно оставлял записку на столе под пресс-папье. Вот и сейчас там лежал листок из его блокнота с маленькими аккуратными буковками — ну впрямь печатный текст.
«А.Г. Твоя работа по делу Кейса вполне приемлема. Сейчас, когда оно раскрыто, ты можешь, действуя согласно договоренности, отправиться утром к мистеру Хьюитту за этими экземплярами. Теодор приготовит для тебя коробки. Не забудь о вентиляции Н.В.»
Я перечитал этот текст, заглянул на оборот: нет ли там какого продолжения. Увы, страница была девственно чиста.
В утренних газетах за четверг я не нашел ни строчки о деле Кейса, которая указывала бы, что кто-то продвинулся хоть на дюйм в головокружительной гонке за преступником.
Целый день, с десяти до шести, я потратил на Льюиса Хьюитта: добираясь к нему на Лонг-Айленд, возвращаясь под конец домой, а также помогая в отборе, чистке и упаковке десяти тысяч годовалых растений.
Когда я тащил последнюю коробку вверх по лестнице, случился сюрприз. Машина, кою я не раз видывал прежде, с буквами ДП, что означает департамент полиции, подкатила к обочине тротуара, остановилась сразу за седаном, и из нее вышел инспектор Кремер.
— Чем занят Вулф сейчас? — спросил он, восходя ко мне по ступеням.
— Дюжиной зиготпеталумов, — ответствовал я с прохладцей.
— Пропусти-ка! — сказал он грубо.
Так я и поступил.
А что мне еще оставалось делать, коль скоро я теперь больше смахивал на мальчишку рассыльного, чем на сыщика. Стиснув зубы, я помогал Теодору доставлять орхидеи в оранжерею, когда послышался из конторы Вулфов рык:
— Арчи!
Я вошел. Кремер сидел в красном кожаном кресле, меж зубов — незажженая сигара торчком к потолку. Вулф хмуро взирал на него, поджав губы, что свидетельствовало об одном: черпает кайф в своем подспудном клокочущем негодовании.
— Я занят важным делом, — заметил я лаконично.
— Оно подождет. Дозвонись до мистера Скиннера.
Я мог бы сказать куда больше, не будь там Кремера. А так я просто фыркнул и сел за телефон.
— Прекрати! — свирепо гаркнул Кремер.
Я продолжал накручивать диск.
— Ладно, хватит, Арчи, — сказал Вулф.
Расставшись с телефоном, я обнаружил: он хоть и не перестал хмуриться, но губы подраспустил, готовясь начать речь:
— Я не вижу ничего для вас лучшего, мистер Кремер, нежели принять предлагаемый мною выбор. Как я уже сказал вам по телефону: дайте мне слово, что будете со мной сотрудничать на моих условиях, и я тотчас же изложу вам все дело до мельчайших подробностей, включая их обоснование. Вы можете отказать мне в своем слове, и тогда я узнаю у мистера Скиннера, не пойдет ли на кооперацию со мной окружная прокуратура. Единственная моя гарантия: никакого ущерба дело не понесет. Мои ожидания простираются еще дальше: надеюсь, оно будет закрыто. По-моему, все справедливо?
Кремер урчал.
— Не понимаю, — провозгласил наконец Вулф, — какого черта я трачу время на вас, Скиннер просто ухватится за предложение.
Урчание Кремера приняло словесную форму.
— На когда это намечено, на вечер, что ли?
— Я сказал вам, узнаете подробности после того, как дадите мне обещание; это произойдет завтра рано поутру, когда прибудет пакет, который, как я рассчитываю… Кстати, Арчи, ты еще не поставил машину в гараж?
— Нет, сэр.
— Отлично. Тебе придется попозже, возможно около полуночи, встретить самолет. Все зависит от самолета, мистер Кремер. Если он прилетит завтра, а не сегодня, нам придется отложить развязку на субботнее утро.
— А где? У вас в конторе?
Вулф затряс головой.
— Опять вы хотите выведать информацию. Проклятье! Разве я непонятно говорю?!
— С вами не разберешься. Вы требуете, чтоб я дал слово. Ну, я и даю слово: либо приняться за работу, либо забыть то, что услышу.
— Нет… Арчи, звони Скиннеру!
Тут Кремер разразился выражениями, рассчитанными на мужской слух.
— Ох уж эти ваши забавы. Что это вы церемонитесь со мной? Прекрасно знаете, я вам не дам настучать в прокуратуру: ведь вы и всерьез можете знать разгадку. О'кей. На ваших условиях.
Вулф кивнул. Искорка в его глазах чуть не укрылась даже от меня.
— Твой блокнот, Арчи. Дело замысловатое; боюсь, нам не управиться до обеда.
— Охотно объясню, — сказал я офицеру Хеферану, — как только ты оставишь свою лошадь и снизойдешь до меня.
Хеферан покинул свою — довольно-таки крупную — лошадь и снизошел до меня. Мы расположились на макушке холмика в Центральном парке — того самого, куда он меня привел в день нашего знакомства.
— Все, что я делаю, — сказал Хеферан для полной ясности, — я делаю во исполнение приказа. Мне велели встретиться с тобой и выслушать тебя.
— И тебе на все наплевать, — подхватил я. — Мне тоже, упрямый ты казак. Но у меня есть аналогичный приказ. Диспозиция следующая, как тебе уже известно, там, внизу за рощей, — я показал пальцем, — там сарай, а за сараем оседланная и взнузданная лошадь Кейса под присмотром твоих коллег. В сарае находятся две дамы, одна — Кейс, вторая — Руни, и четверо мужчин: Поул, Талботт, Саффорд и Бродайк. При них состоит инспектор Кремер со своими людьми. Один из шестерки гражданских лиц — кто именно, определит жребий — в данную минуту надевает на себя ярко-желтые бриджи да синюю куртку — такие были тогда на Кейсе. Между нами, девочками, говоря, жребий подстроен инспектором Кремером. Одетый под Кейса избранник должен взобраться на лошадь Кейса, проехать этот отрезок тропы, отпустив поводья, заметить тебя и поднять кнут в знак приветствия… А тебя просят напомнить: вероятнее всего, твое внимание в тот раз было приковано к лошади, а не к всаднику, теперь же задай себе вопрос: ты на самом деле узнал тогда Кейса или только лошадь?
И я воззвал к нему:
— Ради Бога, не произноси ни слова. Мне ты никогда ни в чем не признаешься. Так что прибереги вдохновение для других слушателей, для своего начальства. Многое зависит от тебя — об этом можно лишь сожалеть, но сожалением делу не поможешь. Надеюсь, ты без обид примешь теоретическую трактовку преступления. А она такова: убийца, одетый под Кейса, выжидает в верхней части парка, среди кустарника около половины седьмого; тут Кейс выезжает на тропу; если бы он вышиб Кейса из седла с некой дистанции, пускай даже короткой, лошадь понесла бы. Значит, он выходит вперед, останавливает лошадь Кейса и даже берется за уздечку, прежде чем спустить курок. Одна пуля для одного… Потом он тащит тело в кустарник, чтоб с тропы никто ничего не заметил: ведь любой ранний наездник может появиться с минуты на минуту, скидывает плащ, прячет его под куртку, забирается на лошадь и едет по парку, применяясь к обычному графику Кейса. Через тридцать минут, приблизившись к этому месту, — я показал на тропу, выпрыгнувшую из кустов на обозрение, — он натыкается на тебя, а потом отправляется дальше, отсалютовав, как обычно, кнутом… Едва только скрывшись с глаз долой, он начинает спешить. Спрыгнув с лошади, понимая, что она сама найдет дорогу домой, испаряется либо на автобусе, либо на метро. Цель — наискорейшее алиби: ему ведь трудно определить, как скоро обнаружат лошадь и примутся за поиски Кейса.
— Наверное, в протоколах записано с моих слов, что я видел Кейса, — косноязычно проговорил Хеферан.
— Плюнь и забудь, — убеждал я его. — Пусть твоя память будет чистой доской, на которую… — здесь я оборвал себя, оставшись непогрешимым дипломатом, и глянул на часы — девять минут восьмого. — В то утро ты был на коне — или на ногах?
— Верхом.
— Тогда забирайся-ка ты лучше на коня, чтоб все было, как тогда. Давай уж соблюдем все до точки. Запрыгивай! Вот он!!!
Признаю: казаки умеют садиться в седло. Через мгновенье он уже красовался на лошади — в этакие сроки я и ногу в стремя не успел бы сунуть. Взор его был устремлен на тропу, выбегавшую из зарослей. Признаю также: гнедой смотрелся оттуда великолепно. Гордый изгиб шеи, легкий ход, как справедливо заметил Хеферан в прошлый раз. Я напрягся, пытаясь разглядеть лицо всадника, но безуспешно: на таком расстоянии у меня это не получилось. Синяя куртка — да, желтые бриджи — пожалуйста, ссутулившиеся плечи — ради Бога! Только не лицо.
Хеферан не проронил ни звука. Кода всадник преодолевал последние футы открытого пространства, я вновь сосредоточился на физиономии: сейчас все должно было случиться, за крутым поворотим его ждут четверо — конная полиция.
И оно случилось, но только не то «оно», какого я ожидал. Гнедой исчез за поворотом ровно на полсекунды и тотчас же был опять здесь, одним прыжком, причем шея его утратила свой гордый изгиб. Ему и его всаднику узенькая тропа, видать, надоела вконец. Десять скачков он выдал в сторону от поворота, потом кинулся влево, блистательным рывком вылетел на траву и, показав нам хвост, понесся напрямую к Пятой авеню. Тут же появилась четверка верховых копов — подобие кавалерийской атаки. Они по достоинству оцепили маневр гнедого, мигом лошади напряглись, прочертили футов десять по мягкому грунту, и вот уже они мчатся вослед гнедому.
Из-за рощицы с криками появились люди. Хеферан оставил меня. Лошадь его ринулась вниз по склону, чтоб влиться в погоню. С востока послышались выстрелы и это меня доконало. Я готов был отдать годовое жалование, все что угодно, вплоть до царства, за коня, но, не имея ничего, я все равно кинулся туда.
На спуске к тропе я перекрыл все рекорды, но дальше начался подъем, кроме того, пришлось продираться сквозь заросли, перелезать через заборы. Я шел по прямой на шум, доносившийся с востока, — там состоялся второй раунд стрельбы. Наконец завиднелись границы парка, но я не различал ни малейшего движения, хотя звуки, казалось, все приближаются, шум становится все громче. Прямо передо мной выросла каменная стена, ограждавшая парк; не зная, где искать ворота, я забрался на стену и, налаживая дыхание, огляделся.
Передо мной были Шестьдесят пятая улица и Пятая авеню. Кварталом выше, напротив входа в парк, авеню заклинила кутерьма. Автомобили, преимущественно такси, концентрировались по обе стороны перекрестка, а пешеходы продолжали надвигаться отовсюду. Над всем этим многообразием возвышались лошади. Кобылы — и гнедой. Он выглядел невредимым, чему я обрадовался. Обрадовался на бегу, пересекая мостовую. Седло гнедого пустовало.
Я продирался к эпицентру толпы, когда некто в мундире схватил меня за руку. Хеферан — не я буду! — форменным образов пропел: «А ну-ка разрешите! Это Гудвин, помощник Ниро Вулфа!» Я был рад сердечно отблагодарить его, да дыхания не хватало. Продолжая путь, я наконец удовлетворил свое любопытство.
Виктор Талботт, в синей куртке и желтых бриджах, по-видимому, столь же невредимый, как его конь, стоял, а на нем висели представители городских властей.
— Надеюсь, вам будет приятно узнать, что ни один из счетов, которые мы выписали нашим клиентам, не придется отправлять на тюремный адрес, — говорил я Вулфу вечером. — Это поставило бы нас в щекотливое положение.
Было чуть больше шести, он уже спустился вниз из оранжереи, и перед ним стояло пиво. А я выписывал счета.
— Бродайк заявляет, — продолжал я, — что просто покупал дизайны, которые ему предлагались, не ведая, каково их происхождение; пожалуй, эту точку зрения примут. Дороти пошла на соглашение с Поулом и не будет настаивать на иске об оскорблении личности. Что касается дел самой Дороти, то вы правы: состояние и так принадлежит ей. Саффорда и Одри нельзя карать всего лишь за то, что они выехали на прогулку в парк. Пускай даже они умолчали сей факт в показаниях.
— Кстати, если вас интересует, почему все они передают пятнадцать процентов нашего гонорара конюху, то спешу вам сообщить: он не конюх. Он владеет этой кавалерийской академией, черт побери, так что Одри вовсе не продешевила. Эта парочка сочетается браком на конском хребте.
— У вас какое-то предубеждение против любви, — упрекнул я его. — Талботт в нее верил — и пошел во имя чувств на большой риск…
— Не занимайся самообманом, — прервал меня Вулф. — Это не единственный его мотив. Ему чудилось, что Кейс вот-вот узнает о краденых дизайнах.
Поправить меня еще не значит убедить, и я вернулся к списку расходов.
— У меня вопрос: зачем надо было пускать на ветер деньги, отправляя Сола и Орри к нью-йоркским портным?
— Я ничего не пускал на ветер, — рявкнул Вулф. Он возмущается, когда его обвиняют в излишних тратах. — Существовал ничтожный шанс, что мистер Талботт окажется ослом — и закажет свой наряд прямо здесь. Другой шанс открывали города, куда он за последнее время выезжал — самый лучший шанс, разумеется, выпадал на долю самого отдаленного города. Итак, сперва я позвонил в Лос-Анджелес, и Юго-западное агентство закрепило за этим делом пять человек. Кроме того, Сол и Орри занимались многим другим. Сол выяснил, например, что комната мистера Талботта в гостинице расположена так, что он мог спускаться по лестнице к боковому выходу незамеченным. — Вулф откашлялся, — сомневаюсь, что мистер Кремер подумал об этом. Еще бы! Он принял на веру слова этого полисмена, будто тот видел Кейса на лошади целым и невредимым в десять минут восьмого.
— Ладно, здесь все в порядке, — согласился я, — Но вот вы сделали допущение, что этот коп увидал на коне не Кейса, а убийцу. Почему вы тотчас ткнули пальцем в Талботта?
— Не я — факты. Маскарад, если такой имел место, мог сослужить службу одному мистеру Талботту, поскольку алиби — на такое время и место — остальных не устраивало. И еще: обмен приветствиями с полисменом на приличной дистанции — существенная часть плана, но только Талботт, частый попутчик Кейса, знал, что эта возможность представится.
— О'кей, — кивнул я. — Вот почему вы позвонили Поулу, расспрашивая о недавних поездках Талботта. Смотрите-ка, Поул и на самом деле здесь помог. Между прочим, Юго-западное агентство приклеило на конверт со своим счетом авиационную марку, так что, думаю, им нужен чек. Ладно, эти расходы оправданы. Но тут еще портной просит триста долларов за работу над синей курткой и желтыми бриджами.
— Наши клиенты оплатят, — спокойно заметил Вулф. — Счет отнюдь не сверхъестественный. Они нашли его в пять вечера, и его еще понадобилось уговаривать: целая ночь работы над дубликатом того заказа.
— О'кей, — снова уступил я. — Наверное, нужен был полный дубликат — с ярлычком и прочее, а то дитятко не отреагировало бы. У него, как-никак, неплохие нервы. Его будят телефонным звонком в шесть; он просит перезвонить ему в полвосьмого, незамеченным выскакивает на улицу, проделывает свою операцию и возвращается к себе в комнату к новому звонку. И не забывайте, что он весь в заботах, начиная с половины седьмого, когда застрелил Кейса. Отсюда начинается отсчет его графика. Да, еще те нервишки!
Я встал и передал Вулфу на изучение счета с предметным перечнем расходов.
— Что и говорить, — заметил я, присаживаясь, — такие шоки, как утренний, могут сотрясти любую нервную систему. Уже то, что его избрали дублером Кейса, малость обеспокоило парня. А тут его провожают в другую комнату — переодеваться — и вручают коробку с надписью «Кливер оф Голливуд». Он ее открывает, а там костюм — в точности такой, какой он изготовил в свое время, а потом выбросил вместе с оружием. А на куртке опять надпись «Кливер оф Голливуд»… Удивляюсь, как у него достало сил надеть этот наряд, застегнуть на все пуговицы, дойти до лошади и запрыгнуть в седло. О, у него нервы что надо! Я уверен, он продолжал бы в таком же духе, но когда за поворотом напоролся на четверых полисменов — тут-то его нервы и отказали. И разве за это его упрекнешь?! Признаю, что я не понимал, зачем диктую по телефону этот перечень городов, выцарапанный у Поула… Погодите!
— В чем дело! — Вулф поднял голову.
— Верните-ка мне список расходов! Я позабыл о девяноста пяти центах за сэндвичи для Поула.
— А потом, — продолжал Вулф, — чего вы опасаетесь? Вся собственность, включая банковскую, принадлежит теперь вам. Прокуратура только зря затратила бы время и средства, настаивая на передаче дела в суд — да оно и принято бы не было. Ежели мистер Дональдсон не идиот, он должен это понимать. Так ему и скажите. И еще скажите ему, что он полный болван, — Вулф устремил на нее свой перст. — Или же он думает, что вы убили отца, и хочет усадить вас на электрический стул. Неужто он вас настолько ненавидит?
— Он ненавидит меня всем нутром, — хрипло проговорила Дороти.
— Почему?
— Однажды я намекнула ему, что не прочь выйти за него замуж, потом передумала. Этот человек весьма чувствителен. Прежде он страстно любил меня, а ныне столь же страстно ненавидит. Он сделает все, чтоб испортить мне жизнь.
— Тогда вам ни за что не остановить его — да и мне тоже. Подделанный чек и записка вашего отца находятся в его распоряжении на законных основаниях. Что помешает ему обратиться в полицию?
— Что ж, прекрасно! — сказала Дороти с полной безнадежностью и встала. — Я думала, вы умный! — Она пошла к двери, но остановилась на пороге. — А вы обыкновенный сапожник, как и все! Ничего, я управлюсь с этой грязной крысой сама!
Я вскочил и отправился в прихожую, чтоб захлопнуть за Дороти дверь. Вернувшись в контору, я сел, упрятал свой блокнот в ящик письменного стола и заметил:
— Теперь мы все при ярлычках. Я — трус. Вы — сапожник. Распорядитель наследства — крыса. Ей-богу, она нуждается в свежих впечатлениях.
Вулф только крякнул. Крякнул на добродушный лад, ибо обеденный час был близок, а он никогда не позволял себе раздражаться перед едой.
— Итак, — сказал я, — если она не предпримет что-нибудь из ряда вон выходящее, ее заберут к завтрашнему полудню, а она — последняя. Надеюсь, Солу и Орри везет больше, чем нам. У меня вечером свидание и билеты на двоих. Но если долг велит…
— На этот вечер ты свободен. Я сам проконтролирую ситуацию.
Знаю, как он проконтролирует. Он будет торчать здесь — читать книги, пить пиво и при каждом звонке приказывать Фрицу, чтоб отвечал просителям: Вулф занят. Уж не впервые на моей памяти он решал: овчинка выделки не стоит. В таких случаях моя миссия была проста: проследить, чтоб он вернулся на круги своя. Но на сей раз я посчитал: если Орри Кэтер провел полдня в моем кресле, он вполне дорос до исполнения моих обязанностей. И я поднялся к себе в комнату, дабы преобразиться для вечерних развлечений.
Вечер получился отменным во всех смыслах. Пускай стандарты, к коим приучил мое небо Фриц, перекрыты быть не могут, ужин у Лили Роуэн всегда замечателен. Шоу — тоже заслуживало всяческих похвал, как и джаз-банд в клубе «Фламинго», куда мы направились, чтоб поближе узнать друг друга: я ведь встречаюсь с нею всего только семь лет. Одно, другое, пятое, десятое — в результате я вернулся домой к трем часам. По привычке заглянул в кабинет: погладить ручку сейфа да и вообще оглядеться вокруг. Имея для меня информацию, Вулф обычно оставлял записку на столе под пресс-папье. Вот и сейчас там лежал листок из его блокнота с маленькими аккуратными буковками — ну впрямь печатный текст.
«А.Г. Твоя работа по делу Кейса вполне приемлема. Сейчас, когда оно раскрыто, ты можешь, действуя согласно договоренности, отправиться утром к мистеру Хьюитту за этими экземплярами. Теодор приготовит для тебя коробки. Не забудь о вентиляции Н.В.»
Я перечитал этот текст, заглянул на оборот: нет ли там какого продолжения. Увы, страница была девственно чиста.
В утренних газетах за четверг я не нашел ни строчки о деле Кейса, которая указывала бы, что кто-то продвинулся хоть на дюйм в головокружительной гонке за преступником.
Целый день, с десяти до шести, я потратил на Льюиса Хьюитта: добираясь к нему на Лонг-Айленд, возвращаясь под конец домой, а также помогая в отборе, чистке и упаковке десяти тысяч годовалых растений.
Когда я тащил последнюю коробку вверх по лестнице, случился сюрприз. Машина, кою я не раз видывал прежде, с буквами ДП, что означает департамент полиции, подкатила к обочине тротуара, остановилась сразу за седаном, и из нее вышел инспектор Кремер.
— Чем занят Вулф сейчас? — спросил он, восходя ко мне по ступеням.
— Дюжиной зиготпеталумов, — ответствовал я с прохладцей.
— Пропусти-ка! — сказал он грубо.
Так я и поступил.
А что мне еще оставалось делать, коль скоро я теперь больше смахивал на мальчишку рассыльного, чем на сыщика. Стиснув зубы, я помогал Теодору доставлять орхидеи в оранжерею, когда послышался из конторы Вулфов рык:
— Арчи!
Я вошел. Кремер сидел в красном кожаном кресле, меж зубов — незажженая сигара торчком к потолку. Вулф хмуро взирал на него, поджав губы, что свидетельствовало об одном: черпает кайф в своем подспудном клокочущем негодовании.
— Я занят важным делом, — заметил я лаконично.
— Оно подождет. Дозвонись до мистера Скиннера.
Я мог бы сказать куда больше, не будь там Кремера. А так я просто фыркнул и сел за телефон.
— Прекрати! — свирепо гаркнул Кремер.
Я продолжал накручивать диск.
— Ладно, хватит, Арчи, — сказал Вулф.
Расставшись с телефоном, я обнаружил: он хоть и не перестал хмуриться, но губы подраспустил, готовясь начать речь:
— Я не вижу ничего для вас лучшего, мистер Кремер, нежели принять предлагаемый мною выбор. Как я уже сказал вам по телефону: дайте мне слово, что будете со мной сотрудничать на моих условиях, и я тотчас же изложу вам все дело до мельчайших подробностей, включая их обоснование. Вы можете отказать мне в своем слове, и тогда я узнаю у мистера Скиннера, не пойдет ли на кооперацию со мной окружная прокуратура. Единственная моя гарантия: никакого ущерба дело не понесет. Мои ожидания простираются еще дальше: надеюсь, оно будет закрыто. По-моему, все справедливо?
Кремер урчал.
— Не понимаю, — провозгласил наконец Вулф, — какого черта я трачу время на вас, Скиннер просто ухватится за предложение.
Урчание Кремера приняло словесную форму.
— На когда это намечено, на вечер, что ли?
— Я сказал вам, узнаете подробности после того, как дадите мне обещание; это произойдет завтра рано поутру, когда прибудет пакет, который, как я рассчитываю… Кстати, Арчи, ты еще не поставил машину в гараж?
— Нет, сэр.
— Отлично. Тебе придется попозже, возможно около полуночи, встретить самолет. Все зависит от самолета, мистер Кремер. Если он прилетит завтра, а не сегодня, нам придется отложить развязку на субботнее утро.
— А где? У вас в конторе?
Вулф затряс головой.
— Опять вы хотите выведать информацию. Проклятье! Разве я непонятно говорю?!
— С вами не разберешься. Вы требуете, чтоб я дал слово. Ну, я и даю слово: либо приняться за работу, либо забыть то, что услышу.
— Нет… Арчи, звони Скиннеру!
Тут Кремер разразился выражениями, рассчитанными на мужской слух.
— Ох уж эти ваши забавы. Что это вы церемонитесь со мной? Прекрасно знаете, я вам не дам настучать в прокуратуру: ведь вы и всерьез можете знать разгадку. О'кей. На ваших условиях.
Вулф кивнул. Искорка в его глазах чуть не укрылась даже от меня.
— Твой блокнот, Арчи. Дело замысловатое; боюсь, нам не управиться до обеда.
— Охотно объясню, — сказал я офицеру Хеферану, — как только ты оставишь свою лошадь и снизойдешь до меня.
Хеферан покинул свою — довольно-таки крупную — лошадь и снизошел до меня. Мы расположились на макушке холмика в Центральном парке — того самого, куда он меня привел в день нашего знакомства.
— Все, что я делаю, — сказал Хеферан для полной ясности, — я делаю во исполнение приказа. Мне велели встретиться с тобой и выслушать тебя.
— И тебе на все наплевать, — подхватил я. — Мне тоже, упрямый ты казак. Но у меня есть аналогичный приказ. Диспозиция следующая, как тебе уже известно, там, внизу за рощей, — я показал пальцем, — там сарай, а за сараем оседланная и взнузданная лошадь Кейса под присмотром твоих коллег. В сарае находятся две дамы, одна — Кейс, вторая — Руни, и четверо мужчин: Поул, Талботт, Саффорд и Бродайк. При них состоит инспектор Кремер со своими людьми. Один из шестерки гражданских лиц — кто именно, определит жребий — в данную минуту надевает на себя ярко-желтые бриджи да синюю куртку — такие были тогда на Кейсе. Между нами, девочками, говоря, жребий подстроен инспектором Кремером. Одетый под Кейса избранник должен взобраться на лошадь Кейса, проехать этот отрезок тропы, отпустив поводья, заметить тебя и поднять кнут в знак приветствия… А тебя просят напомнить: вероятнее всего, твое внимание в тот раз было приковано к лошади, а не к всаднику, теперь же задай себе вопрос: ты на самом деле узнал тогда Кейса или только лошадь?
И я воззвал к нему:
— Ради Бога, не произноси ни слова. Мне ты никогда ни в чем не признаешься. Так что прибереги вдохновение для других слушателей, для своего начальства. Многое зависит от тебя — об этом можно лишь сожалеть, но сожалением делу не поможешь. Надеюсь, ты без обид примешь теоретическую трактовку преступления. А она такова: убийца, одетый под Кейса, выжидает в верхней части парка, среди кустарника около половины седьмого; тут Кейс выезжает на тропу; если бы он вышиб Кейса из седла с некой дистанции, пускай даже короткой, лошадь понесла бы. Значит, он выходит вперед, останавливает лошадь Кейса и даже берется за уздечку, прежде чем спустить курок. Одна пуля для одного… Потом он тащит тело в кустарник, чтоб с тропы никто ничего не заметил: ведь любой ранний наездник может появиться с минуты на минуту, скидывает плащ, прячет его под куртку, забирается на лошадь и едет по парку, применяясь к обычному графику Кейса. Через тридцать минут, приблизившись к этому месту, — я показал на тропу, выпрыгнувшую из кустов на обозрение, — он натыкается на тебя, а потом отправляется дальше, отсалютовав, как обычно, кнутом… Едва только скрывшись с глаз долой, он начинает спешить. Спрыгнув с лошади, понимая, что она сама найдет дорогу домой, испаряется либо на автобусе, либо на метро. Цель — наискорейшее алиби: ему ведь трудно определить, как скоро обнаружат лошадь и примутся за поиски Кейса.
— Наверное, в протоколах записано с моих слов, что я видел Кейса, — косноязычно проговорил Хеферан.
— Плюнь и забудь, — убеждал я его. — Пусть твоя память будет чистой доской, на которую… — здесь я оборвал себя, оставшись непогрешимым дипломатом, и глянул на часы — девять минут восьмого. — В то утро ты был на коне — или на ногах?
— Верхом.
— Тогда забирайся-ка ты лучше на коня, чтоб все было, как тогда. Давай уж соблюдем все до точки. Запрыгивай! Вот он!!!
Признаю: казаки умеют садиться в седло. Через мгновенье он уже красовался на лошади — в этакие сроки я и ногу в стремя не успел бы сунуть. Взор его был устремлен на тропу, выбегавшую из зарослей. Признаю также: гнедой смотрелся оттуда великолепно. Гордый изгиб шеи, легкий ход, как справедливо заметил Хеферан в прошлый раз. Я напрягся, пытаясь разглядеть лицо всадника, но безуспешно: на таком расстоянии у меня это не получилось. Синяя куртка — да, желтые бриджи — пожалуйста, ссутулившиеся плечи — ради Бога! Только не лицо.
Хеферан не проронил ни звука. Кода всадник преодолевал последние футы открытого пространства, я вновь сосредоточился на физиономии: сейчас все должно было случиться, за крутым поворотим его ждут четверо — конная полиция.
И оно случилось, но только не то «оно», какого я ожидал. Гнедой исчез за поворотом ровно на полсекунды и тотчас же был опять здесь, одним прыжком, причем шея его утратила свой гордый изгиб. Ему и его всаднику узенькая тропа, видать, надоела вконец. Десять скачков он выдал в сторону от поворота, потом кинулся влево, блистательным рывком вылетел на траву и, показав нам хвост, понесся напрямую к Пятой авеню. Тут же появилась четверка верховых копов — подобие кавалерийской атаки. Они по достоинству оцепили маневр гнедого, мигом лошади напряглись, прочертили футов десять по мягкому грунту, и вот уже они мчатся вослед гнедому.
Из-за рощицы с криками появились люди. Хеферан оставил меня. Лошадь его ринулась вниз по склону, чтоб влиться в погоню. С востока послышались выстрелы и это меня доконало. Я готов был отдать годовое жалование, все что угодно, вплоть до царства, за коня, но, не имея ничего, я все равно кинулся туда.
На спуске к тропе я перекрыл все рекорды, но дальше начался подъем, кроме того, пришлось продираться сквозь заросли, перелезать через заборы. Я шел по прямой на шум, доносившийся с востока, — там состоялся второй раунд стрельбы. Наконец завиднелись границы парка, но я не различал ни малейшего движения, хотя звуки, казалось, все приближаются, шум становится все громче. Прямо передо мной выросла каменная стена, ограждавшая парк; не зная, где искать ворота, я забрался на стену и, налаживая дыхание, огляделся.
Передо мной были Шестьдесят пятая улица и Пятая авеню. Кварталом выше, напротив входа в парк, авеню заклинила кутерьма. Автомобили, преимущественно такси, концентрировались по обе стороны перекрестка, а пешеходы продолжали надвигаться отовсюду. Над всем этим многообразием возвышались лошади. Кобылы — и гнедой. Он выглядел невредимым, чему я обрадовался. Обрадовался на бегу, пересекая мостовую. Седло гнедого пустовало.
Я продирался к эпицентру толпы, когда некто в мундире схватил меня за руку. Хеферан — не я буду! — форменным образов пропел: «А ну-ка разрешите! Это Гудвин, помощник Ниро Вулфа!» Я был рад сердечно отблагодарить его, да дыхания не хватало. Продолжая путь, я наконец удовлетворил свое любопытство.
Виктор Талботт, в синей куртке и желтых бриджах, по-видимому, столь же невредимый, как его конь, стоял, а на нем висели представители городских властей.
— Надеюсь, вам будет приятно узнать, что ни один из счетов, которые мы выписали нашим клиентам, не придется отправлять на тюремный адрес, — говорил я Вулфу вечером. — Это поставило бы нас в щекотливое положение.
Было чуть больше шести, он уже спустился вниз из оранжереи, и перед ним стояло пиво. А я выписывал счета.
— Бродайк заявляет, — продолжал я, — что просто покупал дизайны, которые ему предлагались, не ведая, каково их происхождение; пожалуй, эту точку зрения примут. Дороти пошла на соглашение с Поулом и не будет настаивать на иске об оскорблении личности. Что касается дел самой Дороти, то вы правы: состояние и так принадлежит ей. Саффорда и Одри нельзя карать всего лишь за то, что они выехали на прогулку в парк. Пускай даже они умолчали сей факт в показаниях.
— Кстати, если вас интересует, почему все они передают пятнадцать процентов нашего гонорара конюху, то спешу вам сообщить: он не конюх. Он владеет этой кавалерийской академией, черт побери, так что Одри вовсе не продешевила. Эта парочка сочетается браком на конском хребте.
— У вас какое-то предубеждение против любви, — упрекнул я его. — Талботт в нее верил — и пошел во имя чувств на большой риск…
— Не занимайся самообманом, — прервал меня Вулф. — Это не единственный его мотив. Ему чудилось, что Кейс вот-вот узнает о краденых дизайнах.
Поправить меня еще не значит убедить, и я вернулся к списку расходов.
— У меня вопрос: зачем надо было пускать на ветер деньги, отправляя Сола и Орри к нью-йоркским портным?
— Я ничего не пускал на ветер, — рявкнул Вулф. Он возмущается, когда его обвиняют в излишних тратах. — Существовал ничтожный шанс, что мистер Талботт окажется ослом — и закажет свой наряд прямо здесь. Другой шанс открывали города, куда он за последнее время выезжал — самый лучший шанс, разумеется, выпадал на долю самого отдаленного города. Итак, сперва я позвонил в Лос-Анджелес, и Юго-западное агентство закрепило за этим делом пять человек. Кроме того, Сол и Орри занимались многим другим. Сол выяснил, например, что комната мистера Талботта в гостинице расположена так, что он мог спускаться по лестнице к боковому выходу незамеченным. — Вулф откашлялся, — сомневаюсь, что мистер Кремер подумал об этом. Еще бы! Он принял на веру слова этого полисмена, будто тот видел Кейса на лошади целым и невредимым в десять минут восьмого.
— Ладно, здесь все в порядке, — согласился я, — Но вот вы сделали допущение, что этот коп увидал на коне не Кейса, а убийцу. Почему вы тотчас ткнули пальцем в Талботта?
— Не я — факты. Маскарад, если такой имел место, мог сослужить службу одному мистеру Талботту, поскольку алиби — на такое время и место — остальных не устраивало. И еще: обмен приветствиями с полисменом на приличной дистанции — существенная часть плана, но только Талботт, частый попутчик Кейса, знал, что эта возможность представится.
— О'кей, — кивнул я. — Вот почему вы позвонили Поулу, расспрашивая о недавних поездках Талботта. Смотрите-ка, Поул и на самом деле здесь помог. Между прочим, Юго-западное агентство приклеило на конверт со своим счетом авиационную марку, так что, думаю, им нужен чек. Ладно, эти расходы оправданы. Но тут еще портной просит триста долларов за работу над синей курткой и желтыми бриджами.
— Наши клиенты оплатят, — спокойно заметил Вулф. — Счет отнюдь не сверхъестественный. Они нашли его в пять вечера, и его еще понадобилось уговаривать: целая ночь работы над дубликатом того заказа.
— О'кей, — снова уступил я. — Наверное, нужен был полный дубликат — с ярлычком и прочее, а то дитятко не отреагировало бы. У него, как-никак, неплохие нервы. Его будят телефонным звонком в шесть; он просит перезвонить ему в полвосьмого, незамеченным выскакивает на улицу, проделывает свою операцию и возвращается к себе в комнату к новому звонку. И не забывайте, что он весь в заботах, начиная с половины седьмого, когда застрелил Кейса. Отсюда начинается отсчет его графика. Да, еще те нервишки!
Я встал и передал Вулфу на изучение счета с предметным перечнем расходов.
— Что и говорить, — заметил я, присаживаясь, — такие шоки, как утренний, могут сотрясти любую нервную систему. Уже то, что его избрали дублером Кейса, малость обеспокоило парня. А тут его провожают в другую комнату — переодеваться — и вручают коробку с надписью «Кливер оф Голливуд». Он ее открывает, а там костюм — в точности такой, какой он изготовил в свое время, а потом выбросил вместе с оружием. А на куртке опять надпись «Кливер оф Голливуд»… Удивляюсь, как у него достало сил надеть этот наряд, застегнуть на все пуговицы, дойти до лошади и запрыгнуть в седло. О, у него нервы что надо! Я уверен, он продолжал бы в таком же духе, но когда за поворотом напоролся на четверых полисменов — тут-то его нервы и отказали. И разве за это его упрекнешь?! Признаю, что я не понимал, зачем диктую по телефону этот перечень городов, выцарапанный у Поула… Погодите!
— В чем дело! — Вулф поднял голову.
— Верните-ка мне список расходов! Я позабыл о девяноста пяти центах за сэндвичи для Поула.