Стаут Рекс. Подобный богу (= Убить зло)

   - Ты называл меня Мил, - сказала она.
   - Да.
   - Когда будешь выходить из дома, не хлопай дверью.
   - Хорошо.
   - Увидимся снова, да?
   - Да, конечно. Я тебе позвоню.
   Она так и не встала, когда ты осторожно выскользнул из комнаты.
   На Седьмой авеню ты взял такси, но, добравшись до клуба, не испытывал желания спать. Ты бесцельно бродил по опустевшим улицам, пока небо не осветили первые лучи рассвета. Ты чувствовал, что с тобой происходит что-то глубинное и неизбежное, и не понимал ничего, так же как не понимал и сильнейший дискомфорт на душе. В ощущениях вины и нечистоплотности не было ничего нового, они часто приходили к тебе с твоими фантазиями и даже с Эрмой, но не так, как сейчас, со страхом и отвращением, которые тебя пугали.
   Неужели ты позволил себя втянуть в нечто настолько безобразное, что на этот раз ты сам не сможешь себя простить? Ты раздраженно возражал, что все это несправедливая и необъяснимая чепуха, в конце концов, женщина есть женщина, а руки - всего лишь руки, и было бы чертовски смешно, если бы ты проявлял слишком большую брезгливость.
   Ты все время раздумывал, что делать. Ты не останешься здесь, чтобы погубить лето в поездках на такси в мотели, которыми заканчиваются приключения, подобные сегодняшнему. Ты с содроганием вспоминал ее комнату: скрипучий, расшатанный стул, из-под обивки которого во все стороны торчит солома, дешевый потертый ковер, лоснящаяся от грязи накидка на диване, испещренная пятнами, древнее и липкое пятно от раздавленной шоколадки на одном ее конце. Разумеется, это не целиком ее вина, невозможно жить на сто пятьдесят долларов в месяц, но могла она хотя бы соскрести этот шоколад!
   Все равно тебе нужно было на какое-то время уехать.
   Ты решительно отверг Эдирондекс. Не только из-за того, что там была Эрма, но там наверняка будет банда старых знакомых, а тебе они давно уже надоели. Если поехать к Джейн на побережье - нет, в малых дозах ты еще можешь выносить Виктора, но не в виде постоянной диеты. Можешь отправиться в Айдахо - двумя неделями раньше туда уехал Ларри с половиной миллиона долларов Дика, вложенных в корраль, и со своими планами по созданию целой империи. Ты можешь туда поехать, хотя вряд ли тебе очень обрадуются, но что ты станешь там делать? Ладно, тогда поезжай куда-нибудь один, подальше от этого проклятого города, в Квебек, в Бар-Харбор, Нантакет, возьми одну из машин и поезжай в Майами. Ты совершенно свободен, можешь ехать куда пожелаешь, у тебя куча денег, отличное здоровье и достаточно ума - просто смешно, что ты не способен сам как-то развлечься.
   Невероятно, но ты поймал себя на мысли, что параллельно всем этим рассуждениям ты гадаешь, нельзя ли куда-нибудь уехать с Миллисент, в такое место, где тебя не могут узнать...
   Уже рассвело, когда наконец ты вернулся к себе, погрузился в горячую ванну, съел сандвич и выпил кофе, после чего улегся в постель как раз тогда, когда в окно начала дышать жара и уличная суматоха завела свою адскую шарманку.
   И все-таки ты ей позвонил уже на следующий день.
   Она сожалеет, что не может с тобой встретиться, но у нее назначено свидание. "С мистером Гоуэном?" - тупо спросил ты. О нет, сказала она, с другим молодым человеком. Тогда завтра вечером. Нет, она сожалеет, но завтра вечером мистер Гоуэн пригласил ее на шоу. Ты заметил, что в театре из-за жары и духоты невозможно сидеть, но она сказала, что нисколько этого не замечает.
   - Может, мы встретимся в пятницу, - сказала она.
   В пятницу вечером шел дождь, заметно похолодало, и ты отказался от своего намерения прокатиться за город, а вместо этого повел ее в театр. Эту пьесу ты уже видел, она не очень тебе понравилась, поэтому ты развлекался, наблюдая за Миллисент уголком глаза - она следила за действием молча, сидя неподвижно, со сложенными на коленях руками, настолько застывшими в неподвижности, что, когда они вдруг шевелились, ты едва не вздрагивал.
   - Мне кажется, - сказала она после первого акта, - я могу ходить на шоу каждый день, включая воскресенье.
   - Если бы все шоу были такими же, как это, я бы не ходил вообще, ответил ты.
   - Я видела его пять раз.
   - Что?! Пять раз!
   - Да, не потому, что спектакль такой хороший, но летом утомляешься, когда ходишь так часто, как я.
   Ты был поражен. Позже ты узнал, что это было одним из ее пристрастий, что она охотно смотрит любую постановку по пять-десять раз, все, что угодно, от Фоллиса до Ибсена.
   Из театра вы сразу отправились на Двадцать вторую улицу. Ты принял решение, что не пойдешь, и все-таки пошел. Оказавшись у нее в комнате, ты дал себе слово, что все время просидишь на шатком стуле, но не сдержал его.
   В два часа ночи ты все еще оставался у нее, подоткнув за спину одну из ее сплющенных тощих подушек, и курил.
   - На днях я купил машину, - сказал ты. - Ее доставят завтра утром. Думаю, будет здорово, если в одну из этих жарких ночей мы съездим куда-нибудь за город.
   Она сидела, жуя датский шоколад, который ты купил для нее, в той же своей манере, методично, как какой-нибудь автомат для уничтожения.
   - Должно быть, она стоит кучу денег, - заметила она. - Не понимаю, почему бы нам не воспользоваться одной из машин твоей жены, раз у нее их так много.
   Ты еще раз объяснил ей об опасности, которую должен избегать человек твоего положения.
   - Я не могу уехать на всю ночь, - заявила она. - Если об этом узнает мистер Грин...
   Ты был рад, что забота об алиментах тоже вынуждала ее соблюдать осторожность, но тебе хотелось, чтобы она перестала называть своего мужа мистером Грином.
   - А мы и не станем этого делать, - согласился ты. - Я имею в виду, что мы поедем за город пообедать, может, устроим где-нибудь в лесу пикник.
   Она гладила тебя по колену, слегка прикрыв глаза, как делала это немного раньше, как делала это тысячу раз.
   - Будет приятно оказаться с тобой в лесу, - сказала она. - В прошлом году я ездила с мистером Гоуэном на Лонг-Айленд. А у мистера Пефта есть лодка на Гудзоне - это было два года назад.
   - Кажется, у тебя много знакомых мужчин?
   Она усмехнулась - тихий, слабый звук, от которого у нее не дрогнули даже плечи, прижимающиеся к тебе.
   - Хотя тебе бы этого не хотелось знать, - сказала она.
   - Чем занимается мистер Гоуэн?
   Ты уже знал, что у нее существует три особых способа отвечать на прямые вопросы, каждый резко отличается от другого, как будто она их сформулировала для себя. На этот раз она выбрала вариант прямого ответа:
   - Он таксист. Сам он их не водит - ему принадлежат тридцать семь такси - такие коричневые с маленькой птичкой на дверце.
   - Любопытно.
   - Почему?
   - Да ничего, только он не кажется мне человеком, который держит целую флотилию такси.
   - Откуда ты знаешь, как он выглядит, ты же никогда его не видел.
   - Конечно видел, в тот вечер в театре.
   Она повернула голову, ее подбородок коснулся твоих волос, затем наклонилась и легко куснула тебя за ухо.
   - Это был не он, - сказала она.
   - Ты сказала мне, это был он.
   - Ну, не надо было спрашивать.
   - Тогда кто же это был?
   Она снова усмехнулась:
   - Это был мистер Грин.
   Ее муж! Черт, конечно нет! Ты сдался, раздраженный ее ограниченным, инфантильным враньем. Видимо, почувствовав твое раздражение, она мягко погладила твою руку.
   Ты хотел сначала отодвинуться или оттолкнуть ее руку, но сердце твое забилось сильнее... и ты не двинулся...
   - Больше не надо, - почти взмолился ты и накрыл ее руки своей.
   - Уже поздно, - вздохнула она.
   Приблизительно через неделю, после того как вы несколько раз ездили в загородные гостиницы, ты наконец набрался духу заговорить с ней о ее одежде. Ты не был уверен, как она это воспримет, и не понимал, что тебя вызвало на этот разговор. Но бесконечная перемена двух дешевых платьев, темно-коричневого и жуткого платья в клетку, выводила тебя из себя. И господи, что за шляпы!
   Ты был высокого мнения о своем вкусе - будучи хорошим от природы, он был отшлифован до тонкости десятью годами жизни с Эрмой. Конечно, думал ты, это не тот случай, когда нужно добиваться экстравагантности.
   - Я никогда не обращаю внимания на одежду, - равнодушно сказала она. Даже если бы у меня было много денег, все это так сложно.
   Ты подумывал о том, чтобы купить ей пару платьев и шляпок, но с удивлением обнаружил, что за покупкой одной вещи следует покупка другой. Однажды начав одеваться, она стала делать это почти с энтузиазмом, проявляя особенный интерес к туфлям, но даже с туфлями она ни разу не сказала определенно, что хочет именно эту пару. Она признавала преимущество одного фасона перед другим, всегда немного ворчливо, но оставляла за тобой право принимать решение. Ты ломал себе голову, как она покупала себе вещи, когда ходила в магазин одна.
   Новые вещи были безусловным прогрессом, но странно смотрелись на ней. У нее была совершенно бесцветная кожа лица, того же мертвенно-серого тона, как и в детстве, никаких оттенков и разницы между щеками, подбородком, ушами и лбом, и она никогда не пользовалась ни румянами, ни губной помадой, хотя постоянно припудривала лицо какой-то странной коричневатой пудрой. Такую можно было достать только в Гарлеме - только, насколько ты знал, она никогда там не была. В старой тусклой одежде ее лицо терялось, но, когда она надевала что-то яркое и броское, смотреть на нее было жутко.
   Когда ты давал ей денег, чтобы Миллисент сама купила себе белье или ночную рубашку, она аккуратно возвращала тебе на следующий день сдачу вместе со старательно скрепленными чеком и этикеткой, на которой указана цена. В отношении денег она всегда была очень честна, возможно, потому, что не придавала им особого значения.
   Тебе следовало догадаться, что она выдумала всю эту чушь насчет Дика. А с алиментами - невозможно было выяснить то, что она хотела скрыть, ты и сегодня не знаешь, действительно ли она получала алименты от своего мужа и была ли она вообще замужем. Твое первое подозрение на этот счет появилось в тот день, когда вы отправились на Брайарклиф и ты предложил ей поехать куда-нибудь отдохнуть, например в центральную Пенсильванию, где тебя меньше всего подстерегала опасность встретить знакомых.
   Когда ты спросил ее, что она думает на этот счет, оказалось, ее это совершенно не волнует.
   - Но не так давно ты боялась остаться где-то даже на одну ночь, напомнил ты ей.
   - Да. Ну... не важно.
   - Мы можем провести там неделю, две или месяц, сколько захотим. Что ты скажешь?
   - Думаю, это было бы хорошо.
   Ладно, договорились. Сидя на возвышении Лоджа, ты смотрел на широкое пространство, поросшее густым лесом с прогалинами полян, на котором сверкала под солнцем синяя лента Гудзона, и думал, какого черта ты это делаешь.
   Ты и сейчас не можешь этого понять. В этом есть что-то такое, что толкает тебя делать то или иное, так что ты Даже не успеваешь сообразить. Как, например, эта поездка. Признавая, что в этом есть нечто такое, чему ты не в состоянии противостоять, все же нет причин полностью терять рассудок. Почему ты не мог попользоваться ею, купить ей какие-то вещи для собственного удовольствия - нет, тебе нужно было целиком погрязнуть в этих мерзких отношениях. Ты боялся покинуть ее, должен есть и спать с ней, чтобы не пропустить ни единого момента, когда она могла вцепиться в тебя, как крыса.
   Уже всего через одну ночь в том маленьком отеле в пенсильванских горах, когда она лежала рядом с тобой, ты чувствовал, что, если она еще раз дотронется до тебя, ты не перенесешь этого. Однажды ты сказал:
   - Ради бога, Мил...
   Она не обращала на тебя внимания.
   M
   Еще пара ступеней, и тогда он сможет увидеть свет, выбивающийся из-под двери.
   Он убрал руку с перил и засунул ее в карман пальто, где снова обхватил рукоятку пистолета. Другая рука, в которой он держал ключи, была опущена вдоль тела со стороны стены. Когда он поднялся еще на одну ступеньку и рука нечаянно задела торчащий из стены гвоздь, он судорожно отдернул ее и уронил ключ, который упал на край деревянной ступени.
   Он быстро взглянул вверх - не услышала ли она, - нет, конечно, - а потом нагнулся и поднял тускло блестевший в полумраке ключ.
   Из комнаты больше не доносился ее голос, но в голове у него шумели какие-то другие голоса, жуткая смесь голосов, от которых у него стучало в висках... это ты, крыса... ради бога, Мил... застенчивый, безответный, бездейственный...
   13
   Ты не годишься, больше ни на что не годишься. Вот что ты твердил себе в тот день, когда после работы поехал на Восемьдесят пятую улицу, прямо в день ее переезда туда. "Теперь ты пропал, - думал ты, - позволил загнать себя в нору, откуда нет выхода".
   Она была дома, расставляя кресла и прилаживая ковры с таким сосредоточенным видом, что ты невольно рассмеялся. Она ставила их то туда, то сюда с необыкновенной серьезностью, что было для тебя в новинку, пока ты сидел на диване, курил и притворялся, что разделяешь ее оживление. Позднее ты понял, что для нее каждая вещь, однажды положенная на какое-то место, там должна оставаться. Вроде того красного ковра, который она положила у входа; он был таким толстым, что каждый раз, когда открывали дверь, у него заворачивался угол или весь он сбивался, но, когда однажды ты с раздражением перетащил его на середину комнаты, на следующий день ты нашел его на старом месте, и тебе пришлось самому перенести его в спальню.
   Когда по возвращении из поездки в Пенсильванию она согласилась покинуть Двадцать вторую улицу и устроиться в доме под именем миссис и мистера Льюис, она пожелала, чтобы это была меблированная квартира. Покупать мебель, сказала она, будет слишком дорого и хлопотно. Про себя ты думал, что делаешь это вовсе не для нее, что за всю твою жизнь у тебя никогда не было по-настоящему своего дома с твоими собственными вещами, ты никогда не сидел в кресле, которое принадлежало бы только тебе. Во всяком случае, что бы ни случилось, было бы очень приятно иметь свою квартиру и мебель.
   Тебя обуревала приятная дрожь, когда ты в первый раз поднялся по этой лестнице и открыл дверь своим ключом. В чистеньком клетчатом платьице Миллисент выглядела совершенно домашней, обыкновенной женщиной, подобно всем остальным женщинам, даже какой-то уютной. Это были твои ковры, которые она перетаскивала из комнаты в комнату, эти новые пышные чистые подушки были твоими, здесь стояло обтянутое кожей кресло, которое ты купил специально для себя.
   Ты прошел по небольшому коридору, из которого слева открывалась дверь в ванную, в дальнюю комнату.
   Там уже были поставлены у стены друг напротив друга две кровати. Вряд ли ты будешь спать здесь слишком часто, но это была твоя собственная кровать, с новым толстым матрацем и пухлыми подушками. Миллисент не понимала, почему ты настаивал на двух кроватях, она сказала, что всегда спит так крепко, что ты спокойно можешь вертеться всю ночь и не разбудишь ее. Ты подошел к кровати и пощупал покрывало и стеганое ватное одеяло. Затем вернулся в холл и взял сумку, которую принес с собой, набитую новыми покупками, распаковал ее, ставя каждый предмет на нужное место - зубную щетку, щетку для головы, ножницы, тапочки, расческу, блок сигарет, бензин для твоей зажигалки.
   - У тебя так много полотенец, - сказала Миллисент из двери.
   Под молчаливым безразличием в ней скрывалось любопытство к симпатичным новым вещам, интерес гораздо более сильный, чем тот, который она питала к одежде. Она помогла тебе составить список вещей, которые ты забыл купить: пепельницы, корзинки для мусора, вешалки для одежды. Она пристроила на бра абажуры, расположила на столе две бронзовые вазы, наконец, опустилась на пол и начала ставить книги на угловую полку. Ты встал рядом на колени. Это были книги, которые она покупала в городе, - популярные романы и детективные рассказы.
   - Здесь будет очень мило, - сказала она.
   Ты кивнул:
   - Ты рада, что мы сами купили эту мебель?
   - Да, это оказалось не так сложно, как я думала. Должно быть, она стоит огромных денег.
   Это было в сентябре - прошлогодним сентябрем.
   Кажется, с тех пор прошло сто лет. И все же за это время ничего не произошло. Все было уже позади. Что ты узнал за это время такого, чего уже не знал? Ты трогательно встал рядом с ней на колени и передавал ей книги, одну за другой, хотя внутри у тебя все кипело от ненависти, потому что знал: чего бы она ни захотела, она склонит тебя к этому, заставит тебя против твоей воли откинуться на спину, закрыть глаза и чувствовать то жуткое тесное удушье в горле...
   Все дело вовсе не в ней - это ты ненормальный.
   Миссис Джордан, видимо, считает ее просто глупой женщиной, у которой не хватает самоуважения, чтобы держать одежду в чистоте, судя по тому, что она как-то сказала Грейс. Грейс она нравится, ей нравится быть с ней, иначе она не стала бы так часто приходить. В этом тоже нет ничего странного, Грейс - обычная, нормальная и симпатичная девушка, каких сотни.
   Ты ужасно ленивая, - однажды вечером сказала она Миллисент, - но я все равно люблю тебя.
   Услышать это слово, обращенное к ней, было жутко.
   Даже в качестве шутки, возможно, Грейс и шутила. "Я тебя люблю". Кому ты мог бы это сказать? Представь себе Эрму, твою дорогую жену! "Я люблю тебя". Боже мой! Правда, это одна женщина говорила другой. Попробуй на мужчине. Дик, Ларри, Шварц или Виктор - лучше всего на Викторе. "Я люблю тебя, проклятая вшивая свинья..."
   Прошлым летом, когда ты возвратился из Мейна, Джейн разговаривала с тобой так, как будто что-то знала о Миллисент, и недавно опять. Этот номер телефона... Приблизительно в это же время Миллисент тоже вела себя довольно странно. Впрочем, они все такие.
   Лучше бы они занимались своими делами - кто ты такой, по их мнению, дебил, которому нужно застегивать рубашку? Хотя нужно признать, Джейн так и думает. Она считает, что тебе необходимо найти какой-то интерес в жизни! Она такая же глупая и бестолковая, как и все остальные, - хотела, чтобы ты поехал с ней и со всем ее зверинцем в Нассау, где лежал бы в плавках на пляже и строил бы крепости из песочка. Спасибо, мог бы ты ей сказать, у меня уже есть интерес в жизни, у меня очаровательная любовница в очаровательном доме, где на столе стоит ваза с цветами, а на стойке Уильям Завоеватель...
   Это было ужасно смешно, единственное по-настоящему забавное, что когда-либо сделала Миллисент. Ты перевез сюда бюст, считая этот жест весьма ироничным, но она тебя обскакала. Всего через несколько дней после переезда на эту квартиру Миллисент сказала, что нужно ее украсить вазами и разными безделушками, двух бронзовых ваз, купленных тобой, явно недостаточно. На следующий день ты поехал в магазин и приобрел несколько подсвечников, еще несколько ваз и две или три бронзовые статуэтки. Она носилась с ними по всей квартире и наконец пристроила их по своему вкусу, в то время как ты сидел с непрочитанной вечерней газетой на коленях, внутренне усмехаясь при мысли, что бы подумала Эрма об этой выставке произведений искусства.
   - Ну вот теперь хорошо, - наконец сказала Миллисент, окидывая взглядом результаты своей работы. - Только вот сюда нужно поставить что-нибудь крупное, может, статуэтку побольше. Вчера на Бродвее я видела подходящую, группу девушек с ветками винограда, она стоила всего семь долларов.
   - Статуя! - воскликнул ты.
   - Да, для этого места.
   - Я знаю, что сюда подойдет. Прекрасный белый мрамор и как раз того размера, что нужно. Завтра принесу.
   На следующий день ты поехал на Парк-авеню, завернул свой бюст в газету и отнес его в такси. Ты боялся, что придется просить кого-нибудь помочь тебе дотащить его, но справился и сам, взвалив его на плечо. Через полчаса, запыхавшись после подъема по лестнице, ты поставил его на стол, снял бумагу и позвал Миллисент полюбоваться.
   - Это очень современная работа, замечательное произведение искусства, - сказал ты. - Называется Уильям Завоеватель.
   Она серьезно оглядела бюст, затем подошла поближе и потрогала необработанную колонну и гладкую белизну щек и лба. Ты так реально чувствовал ее руку, как будто она касалась твоей собственной кожи, и усилием воли подавил желание резко оттолкнуть ее - схватить ее за кисть руки обеими руками и вывернуть ее, чтобы в ней хрустнули кости.
   - Он похож на тебя. - Она усмехнулась. - По-моему, точь-в-точь ты. Она обернулась и оценивающе оглядела тебя. - Если бы ты действительно был таким, ты бы меня не боялся.
   Пораженный, ты воскликнул:
   - Господи милостивый! Я тебя не боюсь!
   - Нет, боишься. Ты думаешь, что я злая, грешная, безнравственная. Все мужчины так думают только потому, что я ничего не стыжусь. Вот почему им безразлично, что я не очень хорошенькая.
   - Кто тебе это сказал! Наверняка тебе кто-то это сказал.
   Она только покачала головой и снова любовно погладила мрамор.
   - Очень красиво то, как голова выступает из этого камня, - сказала она.
   Она лишила твою затею всякой иронии, и ты пожалел, что не оставил бюст торчать в углу.
   На следующий вечер ты приехал сюда, вошел в переднюю комнату и сразу упал в ближайшее кресло, не раздеваясь, недоверчиво тараща глаза и захлебываясь хохотом. Как же ты хохотал! Миллисент сидела в голубом кресле и читала, а рядом с ней на столе стоял Уильям Завоеватель с ожерельем из желтых хризантем на шее!
   - Нет, это слишком роскошно! - задыхаясь, проговорил ты. - Господи, это просто невозможно! Эрма, дорогая, иди посмотри на это!
   Миллисент, которая не шевельнулась и не улыбнулась, просто сказала:
   - Не вижу здесь ничего смешного. Мне кажется, они очень хорошо там смотрятся.
   Ты разразился новым, неудержимым приступом хохота. Затем внезапно оборвал смех.
   - Послушай, - сказал ты, - просто ради любопытства, скажи, зачем ты это сделала?
   Она закрыла книгу и посмотрела на тебя недрогнувшим взглядом:
   - Не понимаю, что ты имеешь в виду. Просто повесила цветы.
   - Ты сделала это для того, чтобы сделать из меня посмешище? Я спрашиваю просто из чисто научного интереса. Не обращай внимания на мое самолюбие.
   - А почему я должна делать из тебя посмешище? Я не считаю тебя смешным.
   - Ну же, не будь дурочкой, - настаивал ты. - О чем ты думала, когда вешала это ожерелье?
   У нее вырвался смешок.
   - Я думала о том, что если бы не истратила доллар на эти цветы, то от тех денег, которые ты дал мне на этой неделе, осталось бы целых двадцать долларов.
   Ты беспомощно и с подозрением посмотрел на нее, желание смеяться прошло. Ты не испытывал обиды, это было слишком комично, даже если смотреть на это как на совпадение, ты до сих пор сомневаешься, действительно ли это было простым совпадением. Разве можно быть более разными, чем блестящая, циничная, ясно мыслящая Эрма и это жалкое серое насекомое? И при этом такое совпадение! Какие скрытые изменения в течение веков привели к столь идентичному поступку? Та твоя часть, которая еще сохраняла слабую способность притворяться, та, что смотрит на все со стороны, хотела бы рассказать об этом Эрме, чтобы насладиться ее восклицаниями восторга от такого совершенного подтверждения ее злой иронии по отношению к тебе.
   Желание поделиться с Эрмой появилось, потому что она только несколько дней назад вернулась из поездки в горы, причем в необычайно хорошем настроении, с хорошим запасом всяческих сплетен. Тот первый обед наедине с ней в просторном и роскошно обставленном доме - твой первый обед без Миллисент за прошедшие два месяца - подарил тебе чувство невероятной благодарности и безопасности, которым ты был обязан Эрме.
   Ты чувствовал, что при всем ее эгоизме и вкрадчивой жестокости она была твоим лучшим другом, что она была сильной, уверенной и умной; тебе хотелось рассказать ей о Миллисент, хотелось сказать ей: "Каким-то образом, непонятным мне самому, я привязан к мерзкой, невежественной шлюхе, которую я презираю. Она тупа, испорчена, извращена, фальшива (здесь Эрма улыбнется), но интимные прикосновения ее рук двадцать лет хранились у меня в памяти, и сейчас я ее беспомощный раб. Ради бога, подскажи, что мне делать!"
   Эрма посоветовала бы тебе положить ей на лицо подушку и сесть на нее, а потом сосчитать до десяти тысяч. Она и сама могла бы тебя избавить от твоей рабской зависимости, просто ради удовольствия показать, на что она способна. Что она могла сделать? Ничего, кроме как задушить или застрелить ее? Ты столько над этим думал.
   Что можно сделать?
   Эрма не понимала, почему ты не поехал в Эдирондекс, почему поехал один куда-то в Пенсильванию и не воспользовался одной из ее машин. Она сказала, что ты какой-то желтый, вокруг глаз круги, ты выглядишь гораздо хуже, чем обычно. В чем дело? Ты с усмешкой отмахнулся от ответа и сказал, что это просто результат тяжелой работы и тоски по ней. После обеда ты удалился в свою комнату и начал внимательно разглядывать себя в зеркало. Ты старался не встречаться с собой взглядом и только усилием воли заставил себя смотреть прямо. Что пряталось за этими глазами, вопрошал ты. Что за смущающая тайна пробралась туда? Какая ржавчина или обман разъедали этот сложный механизм и превратили его порядок в хаос? Боже всемогущий, что с тобой происходит? Ты пристально смотрел в зеркало на свое отражение, и твои глаза показались вдруг дружелюбными и смелыми - но за ними что-то было, что-то такое, что заставило тебя заметно содрогнуться. Эрма была права, ты выглядел больным; довольно привлекательный мужчина, ты скоро перестанешь им быть, если твои посещения Миллисент будут продолжаться.
   Теперь, с возвращением Эрмы, объяснял ты Миллисент, тебе труднее будет выбираться к ней днем. Когда Эрма живет в городе, ты всегда должен быть у нее под рукой, чтобы участвовать в бридже, сопровождать ее на обеды, в театр, оперу, на концерты и танцы. Конечно, бывали частые и длительные периоды, когда ты был, так сказать, на каникулах, но по своей природе они не давали тебе возможности сообщить о них заранее. На Восемьдесят пятой улице был телефон, и ты сказал, что, когда будет возможно, ты будешь днем сообщать ей, сможешь ли прийти на обед, хотя это не имело особого значения, потому что все равно вы всегда ходили обедать в ресторан.