Стаут Рекс. Слишком много женщин

   Кабинет Керра Нейлора тоже находился в угловом помещении, но он был во всех отношениях значительно более скромным по сравнению с президентским, находившимся двумя этажами выше. Вдоль одной из стен стояли высокие, до потолка, стеллажи, а повсюду на столах и даже на двух стульях были свалены кипы бумаг. После тоге как мы уселись (он — за письменный стол, а я с другой стороны), я спросил его:
   — Почему вы не берете на работу девственниц?
   — Что? — Затем он хихикнул: — О, это просто шутка. Нет, мистер Трут, в нашей конторе не возражают против девственниц. Я просто сомневаюсь, что они вообще имеются. А теперь, с чего вы собираетесь начать?
   Его голос очень соответствовал внешности. У него был тонкий тенор, и хотя карликом он не был, в тот день, когда мать-природа создала его, большие размеры явно уже кончились. Наверное, и красок оставалось мало. Его кожа была абсолютно бесцветной, и единственным основанием предположить, что внутри этой оболочки скрывался кто-то живой, были глаза. Они тоже были бесцветными, однако в них присутствовала какая-то прыгающая искорка, причем не на поверхности, а таящаяся в глубине.
   — В первый день, — сказал я, — думаю, надо потолкаться среди людей и определить, по каким направлениям я буду работать. Что, совсем нет девственниц? А кто же эти цветочки посрывал? Все меня зовут просто Пит, и вы можете меня так называть.
   Я выбрал имя Питер Трут, так как мне нравилось, что первый слог несет в себе некоторый подтекст. Пайну показалось, что мое собственное имя Арчи Гудвин может быть кому-нибудь знакомо. Я вернулся к теме о девственницах, потому что хотел поддержать разговор и получше узнать эту птицу. Однако это была всего лишь шутка, и вопрос о девственницах не разбудил в нем никаких эмоций, как часто бывает с мужчинами, которым за пятьдесят. Он проигнорировал эту тему и сказал:
   — Как я понимаю, вы собираетесь изучить всю кадровую проблему в прошлом, настоящем и будущем. Если вы хотите начать с конкретного случая и танцевать уже от него, то я предлагаю вам Уальдо Уилмота Мура. Он работал у нас в прошлом году с восьмого апреля по четвертое декабря — контролером корреспонденции. Его убили.
   При этих словах искорка в его глазах блеснула и спряталась. Выражение своего лица я контролировал, несмотря на эти его выходки, но любой на моем месте проявил бы естественный интерес при слове «убили», поэтому я тоже решил его выказать.
   Мои брови поднялись:
   — Боже мой, — сказал я, — мне никто не говорил, что дело зашло так далеко. Убили? Прямо здесь?
   — Нет, нет. Не в здании. На Тридцать девятой улице, ночью. Его задавил автомобиль. Голова была расплющена. — Нейлор хихикнул, впрочем, это могло быть не хихиканье, а просто у него сдали нервы. — Я был среди тех, кого попросили прийти и опознать его труп в морге, и должен сказать, это было странное занятие: будто пытаешься опознать что-то такое, что вы прежде знали только как круглый предмет, например апельсин, после того, как его сжали, чтобы сделать две плоские поверхности. Было чрезвычайно интересно, однако я не хотел бы видеть это еще раз.
   — И вы смогли его опознать?
   — Конечно, без труда.
   — А почему вы говорите, что он был убит? Преступника поймали?
   — Нет, я понимаю, что полиция считает это просто несчастным случаем, тем, что они называют «сбил и удрал».
   — Тогда это не было убийством. Юридически.
   Нейлор улыбнулся мне. Его аккуратный, маленький рот не был предназначен для широких улыбок, но все же он пытался изобразить именно улыбку, хотя она проскользнула очень быстро.
   — Мистер Трут, — сказал он, — если мы должны вместе работать, то мы должны понимать друг друга. Я довольно восприимчивый человек, и вы, возможно, удивитесь, когда узнаете, насколько я вас уже понимаю. Вот еще что я вам скажу о себе: я всегда был и есть студент, изучающий языки. И я всегда очень щепетилен в отношении выбора используемых мною слов. Я распознаю эвфемизмы и синонимы, и я знаком со всеми глаголами, включая жаргонные, означающие понятие смерти. Что, я сказал, случилось с этим Муром?
   — Вы сказали, что он был убит.
   — Очень хорошо. Именно это я и имел в виду.
   — Хорошо, мистер Нейлор, но я тоже люблю лексику. — У меня было сильное ощущение, что, независимо от причины, по которой он все это сразу обрушил на меня, если бы я отреагировал правильно, я мог бы по меньшей мере закончить перебрасывание мяча, а может, и всю игру в это первое утро. Я попытался. Я ухмыльнулся. — Я всегда любил лексику, — заявил я, — по грамматике у меня всегда было не ниже «хорошо», вплоть до восьмого класса. Я не хочу заострять на этом внимание, но раз уж мы затронули эту тему, то ваши слова, когда вы говорите, что Мур был убит, я понимаю таким образом, что водитель автомобиля знал, что это был Мур, что он хотел лишить его жизни или по меньшей мере покалечить и направил на него свой автомобиль. Разве не такой напрашивается вывод?
   Нейлор смотрел прямо на стену за моей сливой, искорки в его глазах не было видно, так как взгляд был обращен куда-то вверх. Я повернулся, чтобы узнать, на что он смотрел. Это были всего-навсего часы. Я снова повернулся к нему, и его взгляд перешел на меня.
   Он снова улыбнулся.
   — Двадцать минут одиннадцатого, — сказал он, скрывая возмущение. — Понимаю, мистер Трут, что мистер Пайн принял вас на работу, чтобы изучить наши кадровые проблемы. Как вы думаете, что бы он сказал, если б узнал, как вы тут спокойно сидите, беседуя об убийстве, которое не имеет никакой связи с вашей работой?
   Проклятое маленькое ничтожество. Единственным способом ответить на его выходки было использовать его в качестве тряпки для вытирания пыли. Однако в данной ситуации такое удовольствие пришлось отложить. Я проглотил все это, встал и ухмыльнулся ему сверху вниз.
   — Да-а, — сказал я, — люблю поболтать. С вашей стороны было весьма мило выслушать меня. Почему бы вам не написать служебную записку в трех экземплярах или, как это у вас делается, запереть меня на часок? Я этого заслуживаю, ей-Богу.
   Я ушел. Если выражение Пайна «кхе-кхе… осложнилось» включало желание руководства компании и его лично привязать банку к хвосту Нейлора, я всецело был «за». Безусловно, он был хитрой бестией и себе на уме.
   Я так устал от него, что прямо из кабинета направился в общий зал, прошел без особого намерения через лабиринт письменных столов, поглядывая во все стороны — на лица, плечи и руки, — и увидел девушку, которая наверняка была манекенщицей у Пауэрса и которую уволили оттуда, потому что все ее коллеги значительно ей уступали в красоте и изяществе.
   Я сел на угол ее стола, и она посмотрела на меня чистыми голубыми глазами ангела и девственницы.
   Я наклонился к ней.
   — Меня зовут Питер Трут, — сказал я, — и я работаю экспертом по кадрам. Если начальник вашей секции еще не сказал вам обо мне…
   — Сказал, — ответила она сладким, мелодичным контральто, моим любимым голосом.
   — Тогда скажите, пожалуйста, вам не приходилось недавно слышать что-нибудь о человеке по имени Мур? Уальдо Уилмот Мур? Вы знали его, когда он здесь работал?
   Она отрицательно покачала головой.
   — Мне очень жаль, — сказала она еще более сладким голосом. — Я приступила к работе здесь только позавчера и увольняюсь в пятницу. Всего лишь потому, что у меня нелады с правописанием. Всегда делаю ошибки. — Ее прекрасные пальчики лежали на моем колене, а взор жег мое сердце. — Мистер Трумэн, вы случайно не знаете работу, где знание грамматики необязательно?
   Не помню, как мне удалось уйти.
   Мне выделили кабинет, который по размерам вполне подошел бы для ирландского сеттера, а для датского дога был, пожалуй, маловат, расположенный примерно в середине ряда кабинетов, тянувшихся вдоль стены.
   В комнате был маленький письменный стол и запиравшийся шкаф для досье, к которому мне дали ключи. Из окна был прекрасный вид на Ист-ривер.
   Я зашел в комнату и сел.
   Похоже, я вляпался в это дело, не продумав стратегию и тактику. В результате я уже совершил два промаха. Когда Керр Нейлор неожиданно подбросил мне эту приманку, предложив обсудить Мура и убийство, мне нужно было бы отмахнуться от этого как человеку, который имеет только один желудок и не проявляет аппетита к чему-либо еще, кроме кадровых проблем. И когда он слегка ушел в сторону и я потерял равновесие, нужно было остановиться и хорошенько все обдумать, а не раздражаться и не болтать о Муре с излишним удовольствием.
   Я был чересчур энергичен.
   С другой стороны, я, безусловно, не собирался больше недели работать в качестве эксперта по кадровым вопросам. Я сидел, выкурив уже две сигареты, обдумывая все это, а затем встал, открыл шкаф для досье и достал оттуда пару папок, которые положил туда раньше. На одной из них было написано: «Отдел фондов — секция металлоконструкций», на другой — «Отдел фондов — секция контроля корреспонденции».
   С папками под мышкой я появился в общем зале, пересек его по главному проходу и постучал в дверь кабинета на другой стороне. Дождавшись, когда мне разрешили войти, я открыл дверь.
   — Извините, — сказал я. — Вы заняты?
   Мистер Розенбаум, начальник секции металлоконструкций, был человеком среднего возраста, лысым, в очках с черной оправой. Он махнул мне рукой, приглашая в кабинет.
   — Ну и что, — сказал он без вопросительной интонации. — Если я диктую письмо и меня не прерывают, я теряю ход мысли. Здесь никогда не стучат в дверь, прежде чем войти, а просто врываются. Садитесь. Я позвоню позднее, мисс Ливси. Это мистер Трут, про которого говорилось в той служебной записке, которую мы разослали. Мисс Эстер Ливси — моя секретарша, мистер Трут.
   Просто поражаюсь, как я мог пропустить ее даже в этой огромной массе людей, пока до меня не дошло, что секретарша начальника секции скорее всего имеет свой кабинет. Она вовсе не была эффектной, ее нельзя было даже сравнить с моей знакомой, которая была не в ладах с правописанием, но при взгляде на нее поражали две вещи. Вам сразу же казалось, что в ней есть нечто прекрасное и никто, кроме вас, этого не заметил и, наряду с этим, что она попала в беду, настоящую беду, и никто, кроме вас, этого не понимает и не может выручить ее из этой беды. Может быть, это звучит слишком сложно для мимолетного взгляда на нее, но, поверьте, я там присутствовал и все отчетливо помню.
   Она вышла со своим блокнотом, а я сел.
   — Спасибо, что позволили мне вторгнуться, — сказал я Розенбауму, доставая из папки бумаги. — Это не займет много времени. Я хотел бы просто задать несколько общих вопросов и один-два, касающиеся этих докладов. Ваши люди блестяще организовали дело — эти секции и подсекции. Они упрощают работу.
   Он согласился с этим.
   — Конечно, — ответил он. — Иногда тут все путается. Я занимаюсь металлоконструкциями, но, допустим, сейчас на складе в Африке у меня появилось тридцать семь слонов, и я не могу заставить ни одну секцию взять их. Но я исхожу из того, что слоны не металлические. Тогда мне придется пойти к Нейлору, чтобы освободиться от них.
   — Ха-ха, — сказал я торжествующе. — Вот где ваши склады — в Африке. Да еще слоны. Интересно. Что ж, этот вопрос мы выяснили, теперь займемся персоналом. Говоря о нем, я хочу отметить, что ваша секретарша, мисс Ливси, похоже, не купается в счастье. Надеюсь, она не собирается тоже уволиться?
   Это доказывало, что она произвела на меня то впечатление, о котором я говорил выше. Опять меня понесло не туда — упомянул ее имя без всякой причины.
   — В счастье? — Розенбаум покачал головой. — Чет, думаю, не купается. Человек, с которым она была обручена, умер несколько месяцев назад. Погиб из-за несчастного случая. — Он снова покачал головой: — Если вы пришли сюда, чтобы осчастливить служащих, боюсь, что вам не стоит начинать с мисс Ливси. Она чертовски хорошая секретарша. Если бы мне сейчас попался этот удравший водитель, я бы прибил его собственными руками.
   — С удовольствием помог бы вам, — сказал я сочувственно. Я перебирал бумаги. — Человек, с которым она была обручена, тут работал?
   — Да, но не в моей секции. Он был контролером корреспонденции. Для нее это был страшный удар, и она замкнулась в себе; впрочем, я снова за свое, а вы тут сидите не для того, чтобы слушать мою болтовню. Так какие же у вас вопросы, мистер Трут?
   Перестав быть слишком энергичным, я решил не форсировать события; мне только показалось, что куда бы я ни сунулся, я везде сталкивался с Уальдо Уилмотом Муром. Мы перешли к делу. Я приготовил заранее вопросы, которые, как мне казалось, были вполне подходящими, чтобы скрыть мою истинную цель, и провел с ним минут двадцать, которых оказалось достаточно.
   Затем я прошел к кабинету начальника секции контроля корреспонденции. Дверь была открыта, и он находился там один.
   Дедушка Дикерсон был без сомнения слишком старым и слезливым, чтобы знать время дня. Сразу же после предварительного обмена любезностями, когда я сел и раскрыл папку, он спросил дружески:
   — Интересно, мистер Трут, почему вы начали с меня?
   — Видите ли, вы не первый, мистер Дикерсон. Я только что беседовал с Розенбаумом. Между прочим, там есть интересная проблема: являются ли слоны персоналом?
   Но он не мог вести непринужденную беседу.
   — Дело вот в чем, — сказал он. — У меня меньше всего сотрудников по сравнению с любой секцией в отделе. Шесть человек, тогда как в других секциях их до сотни. Кроме того, у меня не было текучести кадров почти восемь лет, за исключением одного случая, когда пришлось заменить погибшего сотрудника. Я готов сотрудничать, но, честное слово, не вижу, чем вам помочь.
   Я кивнул ему;
   — Вы совершенно правы — с вашей точки зрения. Но с позиции общих кадровых проблем вы не правы. Ваша секция особенная. Каждый служащий компании считает, что все ваши сотрудники (шесть человек) непорядочные, низкие, сующие свой нос не в свое дело люди, а вы — самый непорядочный среди них.
   Это его не задело. Он просто кивнул мне в ответ:
   — Как же вы предлагаете это изменить?
   — О, ничего я не предлагаю. Но все это, несомненно, связано с кадровыми проблемами. Например, человек, который погиб. Разве вы не слышали разговоров о том, что его смерть не была случайной?
   — Чепуха! Болтовня! — Он постучал по столу своим пресс-папье. — Послушайте, молодой человек, вы хотите сказать, что работа в этой секции была прямой или косвенной причиной преступления?
   — Да.
   Его челюсть задрожала, затем отвисла и осталась в таком положении. Я едва удерживался от того, чтобы достать носовой платок и вытереть ему глаза.
   — Не так надо к этому подходить, — сказал я с ударением. — Но это был ваш подход. Более того, я бы сказал, что болтовня о смерти этого человека, безусловно, является одной из проблем с кадрами в компании. И мистер Нейлор сам предложил, чтобы я использовал этот случай в качестве отправной точки моей работы. Вы не будете возражать, если я кое-что спрошу о нем? О Муре?
   — Мне не нравятся любые намеки на то, что в результате работы моей секции с кем-то поступили несправедливо или у кого-то появилось желание отомстить на законных основаниях. — Он снова обрел контроль над своей челюстью.
   — О'кей. При чем тут законность? Желание отомстить имеет много оттенков. Поговорим все же о Муре. Как вы его оцениваете? Он хорошо работал?
   — Нет.
   — Нет? — сухо переспросил я. — В чем же дело?
   Челюсть старика снова задрожала, но не отвисла. Когда он справился с ней, он заговорил:
   — Я отвечаю за работу этой секции с тех пор, как она ебразовалась, — уже около двадцати лет. В апреле прошлого года у меня работало пять человек, и я считал это вполне достаточным. Однако на работу приняли нового человека, и мне приказали взять его к себе в секцию. Он был некомпетентен, и я докладывал об этом, но мои доклады игнорировались. Пришлось с этим смириться. Несколько раз его ошибки могли бы дискредитировать секцию, не будь мы начеку. Работать для нас стало труднее.
   Бог мой, подумал я, все приходится начинать сначала. Я уже собирался сузить круг поисков, а тут пришлось включить в список еще шестерых — самого Дикерсона и пять его верных контролеров, которых Мур настолько смог допечь, что они вполне могли бы убить его во имя спасения чести секции. Теперь в списке были все, кроме самого Керра Нейлора.
   — Однако, — спросил я, — как насчет правил о приеме на работу? Насколько я понимаю, здесь не существует общего контроля за наймом персонала, и каждый начальник отдела теоретически сам проводит свою политику, хотя на практике право голоса имеют начальники секций. Кто принял на работу Мура и всучил его вам?
   — Я не знаю.
   — Вы можете помочь мне выяснить это?
   Дикерсоя вытер глаза платком, и я почувствовал облегчение. Я надеялся, что он будет держать платок в руке, но он аккуратно положил его назад в карман.
   — Это, — сказал он, — большая проблема, возможно, самая большая в мире в этой области, и решена здесь она наилучшим образом. Разумеется, руководство очень хорошо организовано. На этом этаже я не подчиняюсь никому, кроме начальника отдела, мистера Керра Нейлора, сына одного из основателей фирмы. Таким образом, любое указание руководства может быть передано мне только через мистера Нейлора.
   — Значит, это Нейлор принял на работу Мура?
   — Я не знаю.
   — Но ведь это Нейлор сказал, что вам нужен один человек, и захотел, чтобы у вас работал Мур?
   — Конечно. Цепочка передачи указаний именно такая, как я вам объяснил.
   — Что вы еще можете сказать о Муре, кроме того, что он был некомпетентен?
   — Больше ничего. — Взгляд и тон Дикерсона указывали на то, что он считает мой вопрос глупым. Очевидно, если человек некомпетентен, этим все сказано, а остальное не имеет значения. Однако, как оказалось, он допускал, что даже компетентный человек должен есть. Он вытащил из кармана пиджака часы, посмотрел на них и заявил: — Перерыв на обед у меня начинается в двенадцать, мистер Трут.

 

 
   Выйдя из кабинета Дикерсона, я повернул налево и направился в дальний конец общего зала, но затем мне пришла в голову одна идея, и я остановился. Обдумав ее со всех сторон и увидев, что идея не имела заметных изъянов, я развернулся и направился в противоположную сторону. Дверь Розенбаума оказалась снова закрытой, однако, раз он сказал, что стучать не нужно, я повернул ручку и зашел. Я собирался спросить его, где находилась комната его секретарши, но это оказалось излишним, так как она сидела в кабинете на стуле у письменного стола с блокнотом. Она не повернула ко мне головы. Розенбаум, взглянув на меня, сказал без выражения:
   — Еще раз привет.
   — Поразмыслив логически, — сказал я им, — я хотел бы поинтересоваться, что об этом думает мисс Ливси.
   Она взглянула на меня. За прошедший час никаких изменений в ней не произошло. По-прежнему было очевидно, что никто в мире, кроме меня, не мог ее понять или помочь ей.
   — Дело вот в чем, — объяснил я. — Смысл моей работы заключается в том, чтобы беседовать с сотрудниками, и чем больше, тем лучше. Причем делать это надо, не мешая работе отдела. Вы сотрудница. Если мы вместе пообедаем и заодно поговорим, тогда и вашей работе это не помешает. Я заплачу за обед и отнесу это за счет фирмы.
   Розенбаум хмыкнул.
   — Правильный подход, — сказал он одобрительно и обратился к секретарше: — Раз он считает, что может пойти на это ради вас, Эстер, вы, как минимум, можете позволить ему купить для вас сэндвич.
   Голосом, слушать который было бы сплошным удовольствием, если бы вложить в него немного чувства, она спросила его:
   — Кому я буду обязана?
   — Не мне, — заявил он, — вероятно, себе. Мистер Трут говорит так, будто он может заставить вас улыбнуться. Даже если это будет бледная и слабая улыбка, почему бы не дать ему шанс попробовать?
   Она повернулась ко мне и вежливо сказала:
   — Спасибо, думаю, не стоит.
   Что-то в ней, безусловно, было, и я, честно признаюсь, начал здорово ревновать ее к Уальдо Уилмоту Муру, даже мертвому. Ведь он смог найти путь, как уговорить эту пташку согласиться выйти за него замуж.
   Она снова уткнулась в блокнот. Розенбаум, сложив губы, уставился на нее и философски качал головой, словно меня тут и не было. Поэтому я решил удалиться. Я уже взялся за ручку двери, когда из-за спины услышал ее голос:
   — Почему вы спрашивали у одной из девушек, не слышала ли она что-нибудь о мистере Муре?
   Вот это система оповещения! А ведь и двух часов не прошло! Я повернулся:
   — Вот видите? Я же сказал, что не хочу мешать вашей работе. Вы могли бы задать мне этот вопрос, например, за жареной уткой или за мороженым с кленовым сиропом.
   — Хорошо, согласна. Я выйду ровно в час. Мы можем встретиться в фойе, выход на Уильям-стрит, около почтового ящика.
   — Это другое дело! Готовьте улыбку, — и я вышел.
   Итак, все удалось склеить, обед с Эстер Ливси состоится, правда, получилось не очень гладко, хотя ни я, ни она не были виноваты в этом. Я вернулся в свою комнату, положил папки назад в шкаф и запер его, затем подошел к окну и стал смотреть на реку, подводя итоги сегодняшнего утра. В результате этого занятия мне стало ясно, что анализировать-то нечего. Конечно, саркастически подумал я, будь я Ниро Вульфом, я закончил бы все к полудню и отправился домой пить пиво, а вместо этого я умудрился лишь всех переполошить. Меня это всерьез задело. Всего за два часа, причем до обеденного перерыва, когда была возможность посплетничать! Я решил, что источник информации — женский туалет. Если бы я мог достать юбку и блузку и провести полчаса в туалете, у меня было бы все, что нужно для окончательного доклада. На реке чуть не столкнулись два буксира, и один из них бросился удирать, вздымая белые барашки волн.
   Когда зазвонил звонок, я вздрогнул всем телом, так громко он был слышен в маленькой комнате. Я не понял сначала, откуда он раздался, скорее всего, это был телефон. Поэтому я подошел к столу, снял трубку, сказал «Алло» и чуть было не добавил: «Арчи Гудвин слушает». Я вовремя спохватился, и мне в ухо зазвучал чей-то тенор:
   — Алло, мистер Трут?
   — Да, слушаю.
   — Говорит Керр Нейлор. Я хочу пригласить вас пообедать со мной, если вам это удобно. Не могли бы вы зайти за мной?
   Я ответил, что с удовольствием, и повесил трубку. Взглянув на часы, я увидел, что было без десяти час. Я снова взялся за трубку и попросил соединить меня с мисс Эстер Ливси, отдел фондов, секция металлоконструкций. Через секунду голос сказал:
   — Добавочный 688. Пожалуйста, в следующий раз называйте добавочный номер, когда звоните.
   После короткого молчания другой голос сказал:
   — Мисс Ливси слушает.
   — Говорит Питер Трут, — сказал я ей. — Сегодня у меня самый несчастный день с тех пор, как мой богатый дядюшка поменял докторов. Мистер Керр Нейлор только что позвонил мне и попросил с ним пообедать. Я мог бы встретить вас, как договорились, а затем прийти после обеда и закончить на этом рабочий день.
   — Я не хочу, чтобы вы заканчивали раньше времени, — заявила она. — Я думала о вас. Конечно, идите с мистером Нейлором. Моя комната рядом с кабинетом Розенбаума, слева.
   Однако эти слова не улучшили моего настроения. Я взял пальто и шляпу и направился к угловому кабинету, на пороге которого меня встречал Нейлор. Шляпу и пальто я взял потому, что, несмотря на предложение помощника вице-президента пообедать в специальной столовой для руководства компании «Нейлор — Керр» на тридцать шестом этаже, я подозревал, что сын основателя компании не является ее постоянным посетителем. Поэтому я и решил захватить пальто и шляпу. Предчувствие меня не обмануло. На нем была шляпа, и через руку переброшено пальто. Мы направились к лифту, а из фойе на первом этаже он повел меня через черный ход на улицу, и, пройдя один квартал и свернув за угол, мы подошли к двери, на которой зеленой краской было намалевано: «Фонтан здоровья». Сомнений в том, что это означает, у меня не было, и я с тоской сказал своему желудку, что так нужно для дела. Мы зашли, прошли к столику напротив стены, сели и взяли у официантки меню. Все точно так и было: корешки, листья и грубые корма с такими названиями, как «Эпикурейское суфле» или «Пудинг из отрубей и моркови». Я был настолько зол, что даже не слушал Нейлора. Пока официантка ждала нашего заказа, он говорил что-то вроде: «…я попробовал это однажды пять лет назад и с тех пор обедаю только здесь. Мне кажется, это ни с чем не сравнимо — и физически, и морально, даже духовно. Здесь есть какаято чистота. Она помогает человеку оставаться светлым и чистым. Что вы будете есть, мистер Гудвин?» Это я расслышал очень отчетливо.

 

 
   Похоже, хитрое маленькое ничтожество выбрало тот самый момент, когда официантка, знавшая его, была рядом с нами, делая таким образом ситуацию для меня максимально неудобной. Так он думал. Однако я просто поднял меню, чтобы оно загородило мое лицо от его взгляда, и, оказавшись изолированным, стал ворочать мозгами, обдумывая возникшую проблему. Пытаться схватить его за руку, видимо, смысла не было. После небольшой паузы я вручил меню официантке и попросил принести мне три яблока и стакан молока. Затем я вежливо спросил его:
   — Вы что-то сказали? Боюсь, я не слушал.
   Он сделал заказ и отпустил официантку.
   — Я говорил о диете, — довольно резко сказал он, — и вы меня слушали. Трудно ожидать, мистер Трут, что вам сразу понравится эта еда. Она никому поначалу не нравится. Но через некоторое время вы удивитесь, как вам только могло нравиться все остальное.
   — Э, когда мне это понравится, я начну тихо ржать. Вам, однако, надо было бы определиться, кого вы хотите накормить обедом — Гудвина или Трута.