Алахак и какие препятствия поджидали нас на пути. Я считал, что семь или восемь часов на одной тысяче хватит, чтобы настигнуть его без нанесения себе непоправимого ущерба.
Через час я уже знал, что все значительно хуже, чем мне казалось поначалу.
— Есть неприятности? — спросил я у Ротгара. — Какого рода?
— В кильватере «Гимнии» сущий ад. Это возмущения местных полей и «водовороты». Все это медленно выстраивается в огромное разрушающее поле. Вокруг нас пузырятся временные искажения. Никакого пути в обход?
— Нет, — подтвердил я. — Я должен прорваться по этому пути, иначе уже никогда его не найду в этом возмущенном пространстве. Единственное, что я в состоянии сделать, — это оседлать искажающее течение. Это нужно делать быстро, потому что, если я сумею остаться с течением, вместо того чтобы преодолеть его, все может оказаться гораздо болезненнее.
Единственным изъяном моей аргументации, конечно, было то базовое ориентировочное поле, которое пересекало наш курс. Мы должны были прокатиться внутри шторма, отдавая себя на волю случая.
— Я попробую сделать еще один возмущающий штормовой удар по пути нашего следования, — сказал я Ротгару. — Я намерен подбить шторму глаз. — Облизнув губы, я добавил: — Мы создадим «ветровую» дыру за собой при помощи реакторов и прыгнем на семь или восемь тысяч, чтобы избежать обратного удара. Если поток сожмется, нам останется только покуривать. А сзади будет полмиллиона световых лет.
— О’кей, — спокойно сказал Ротгар. Я всего лишь сказал ему, что дело безнадежно. Как хороший космонавт, он не задавал вопросов.
— Дай мне отсчет для зажигания, — сказал я ему.
Он начал с двадцати, что на мой взгляд показалось слишком, но это был его двигатель. В то же время я пытался балансировать на краю вихря, который закручивался вокруг нас.
На пять я начал гонку. Две тысячи световых лет, две с половиной, три… Когда счет приблизился к нулю, я бросил корабль к семи, отдал реакторам всю мощь и закрыл глаза. Менее чем через секунду я сдержал прыжок, отключил реакторы и снизил скорость до трех тысяч, сконцентрировавшись и моля, чтобы мы остались в пределах известной Вселенной.
Несмотря на то что корпус птицы был вылизан, как у рыбы, мы корчились, словно в агонии. Меня держали застежки, а я не в состоянии был выдержать чудовищную нагрузку на мышцы. Я чувствовал, как напрягся мой позвоночник, а конечности оцепенели. Я знал, что, если кость треснет, мы погибли. Защита была, но во время прыжка она ослаблена, и я стал добавлять мощность, чтобы усилить ее, пока мы находимся в этом пекле. Пыль ввинчивалась в меня, и я мог чувствовать на своих руках кровь. Но корабль не потерял герметичности — он был так же прочен, как и гибок, его жилы размещались гораздо глубже. Я мог чувствовать колебания мощности и знал, что поток собирается нас схватить. Я молил, чтобы Ротгар продержался в этом ужасном положении. Я сражался до конца, и мы победили. Корабль выдержал ударную волну.
Искажение пространства Течения я превратил в наше преимущество. Мы бежали вместе с ним. Оно помогло нам, несло нас.
— Повреждения? — резко спросил я.
— Больше так не делай, — отозвался Ротгар. — Если ты вновь откроешь реакторы на сверхсветовой, мы потеряем их за здорово живешь.
Я переориентировал свое внимание, почувствовав усиление в движении штормового ветра. Приборы определили мою скорость в одну и три, но я прикинул, куда забралась «Гимния», и поднял скорость до двух тысяч. Если не будет никаких изменений, то мы будем на месте через четыре часа.
Совершенно очевидно, что изменения произошли. Я сделал всего лишь небольшое отверстие. За час мы прокатились на одной волне и вступили в схватку с другой. Я постепенно замедлялся, но все это было болезненно как для меня, так и для корабля. Однако постоянная боль в моем теле гасилась непреклонной решимостью двигаться туда, куда мне было нужно. Теперь я был в состоянии войны с Течением, и мое отношение к присущим ему опасностям становилось значительно более личным чувством — агрессией, даже ненавистью. Осталось приподнятое предчувствие возможности найти надрезы в узлах искривленного пространства. В любом сражении наступает момент, когда вы забываете о боли и даже о причине ваших поступков. Вы только упорно работаете над созданием чистого направления. Я считал, что, приложив некоторые усилия, это можно было сделать.
К счастью, мы были недалеко от объекта, за которым сюда пробрались. В противном случае мы бы уже развалились на куски, продираясь через этот ад. Ни мужество, ни героизм нам теперь помочь не могли, только терпение и осторожность.
Честно говоря, я мало что помню из того, что произошло во время этого рейса. Знаю только, что для того, чтобы достигнуть места крушения «Гимнии», нам понадобилось пять часов и две минуты, об этом я осведомился по приборам. Течения времени я не осознавал.
Плазма по крайней мере дважды засорялась, но оба раза Ротгар поддерживал ее в состоянии, необходимом для нашего жизнеобеспечения. Не знаю, как ему это удавалось. Он творил чудеса.
Мы все поголовно были счастливы.
«Гимния» свободно дрейфовала на тахионном ветре, поэтому мне было очень трудно подойти к ней точно и вызвать ее. Чтобы ее настичь, я должен был двигаться, а затем аккуратно выровнять скорости для стыковки.
Я не мог переговариваться, пока мы находились на сверхсветовых скоростях. Я не мог держаться поблизости вечно, надеясь, что она потеряет инерцию движущегося тела или что ветер задует в обратном направлении.
— Я хочу ее слегка подтолкнуть, — заявил я, — и выдернуть из этого потока.
Это было достаточно опасно, но сам поток мне не опасен, и мне не угрожают ни пыль, ни искривления на такой скорости. При условии, что я не поврежу себя, маневрируя возле «Гимнии». Я думал, что нам это удастся.
Так и произошло.
Я мягко расправил крылья и закружился на пути у потока. Таким образом я вызвал грубое тахионное возмущение, продолжая удерживаться в нем, а затем прекратил.
Когда я послал запрос, никто не ответил. Если Алахак и был жив, значит, он был без сознания. То же самое и с Кувио. Основное затруднение было в том, чтобы суметь вскрыть их снаружи. Некоторые ценят неприкосновенность больше, чем безопасность, и этим обусловливается конструкция их кораблей.
Я отстегнулся и кивнул Ив. Затем усадил ее в кресло и дал шлем.
— Я должен сходить туда, — сказал я. — Не думаю, что на данной стадии могут произойти неприятные события. Но если что-то случится, корабль твой. Не ждите меня. Если будешь достаточно сильно молить о плохой погоде, то снова займешься своей работой.
Она побледнела и кивнула.
— Спасибо, — сказал я. — Прекрасно, когда чувствуется также желание.
Я схватил Джонни, когда он вошел.
— Коммуникации в порядке?
— Конечно.
— Хорошо, я хочу, чтобы ты побыл в шлюзе. Если что-то будет неладно, стартуйте так быстро, как можете.
Я надел скафандр, поднялся к шлюзовой камере, загерметизировал свою систему жизнеобеспечения и вышел наружу. Я даже не сказал «до свидания».
18
19
20
Через час я уже знал, что все значительно хуже, чем мне казалось поначалу.
— Есть неприятности? — спросил я у Ротгара. — Какого рода?
— В кильватере «Гимнии» сущий ад. Это возмущения местных полей и «водовороты». Все это медленно выстраивается в огромное разрушающее поле. Вокруг нас пузырятся временные искажения. Никакого пути в обход?
— Нет, — подтвердил я. — Я должен прорваться по этому пути, иначе уже никогда его не найду в этом возмущенном пространстве. Единственное, что я в состоянии сделать, — это оседлать искажающее течение. Это нужно делать быстро, потому что, если я сумею остаться с течением, вместо того чтобы преодолеть его, все может оказаться гораздо болезненнее.
Единственным изъяном моей аргументации, конечно, было то базовое ориентировочное поле, которое пересекало наш курс. Мы должны были прокатиться внутри шторма, отдавая себя на волю случая.
— Я попробую сделать еще один возмущающий штормовой удар по пути нашего следования, — сказал я Ротгару. — Я намерен подбить шторму глаз. — Облизнув губы, я добавил: — Мы создадим «ветровую» дыру за собой при помощи реакторов и прыгнем на семь или восемь тысяч, чтобы избежать обратного удара. Если поток сожмется, нам останется только покуривать. А сзади будет полмиллиона световых лет.
— О’кей, — спокойно сказал Ротгар. Я всего лишь сказал ему, что дело безнадежно. Как хороший космонавт, он не задавал вопросов.
— Дай мне отсчет для зажигания, — сказал я ему.
Он начал с двадцати, что на мой взгляд показалось слишком, но это был его двигатель. В то же время я пытался балансировать на краю вихря, который закручивался вокруг нас.
На пять я начал гонку. Две тысячи световых лет, две с половиной, три… Когда счет приблизился к нулю, я бросил корабль к семи, отдал реакторам всю мощь и закрыл глаза. Менее чем через секунду я сдержал прыжок, отключил реакторы и снизил скорость до трех тысяч, сконцентрировавшись и моля, чтобы мы остались в пределах известной Вселенной.
Несмотря на то что корпус птицы был вылизан, как у рыбы, мы корчились, словно в агонии. Меня держали застежки, а я не в состоянии был выдержать чудовищную нагрузку на мышцы. Я чувствовал, как напрягся мой позвоночник, а конечности оцепенели. Я знал, что, если кость треснет, мы погибли. Защита была, но во время прыжка она ослаблена, и я стал добавлять мощность, чтобы усилить ее, пока мы находимся в этом пекле. Пыль ввинчивалась в меня, и я мог чувствовать на своих руках кровь. Но корабль не потерял герметичности — он был так же прочен, как и гибок, его жилы размещались гораздо глубже. Я мог чувствовать колебания мощности и знал, что поток собирается нас схватить. Я молил, чтобы Ротгар продержался в этом ужасном положении. Я сражался до конца, и мы победили. Корабль выдержал ударную волну.
Искажение пространства Течения я превратил в наше преимущество. Мы бежали вместе с ним. Оно помогло нам, несло нас.
— Повреждения? — резко спросил я.
— Больше так не делай, — отозвался Ротгар. — Если ты вновь откроешь реакторы на сверхсветовой, мы потеряем их за здорово живешь.
Я переориентировал свое внимание, почувствовав усиление в движении штормового ветра. Приборы определили мою скорость в одну и три, но я прикинул, куда забралась «Гимния», и поднял скорость до двух тысяч. Если не будет никаких изменений, то мы будем на месте через четыре часа.
Совершенно очевидно, что изменения произошли. Я сделал всего лишь небольшое отверстие. За час мы прокатились на одной волне и вступили в схватку с другой. Я постепенно замедлялся, но все это было болезненно как для меня, так и для корабля. Однако постоянная боль в моем теле гасилась непреклонной решимостью двигаться туда, куда мне было нужно. Теперь я был в состоянии войны с Течением, и мое отношение к присущим ему опасностям становилось значительно более личным чувством — агрессией, даже ненавистью. Осталось приподнятое предчувствие возможности найти надрезы в узлах искривленного пространства. В любом сражении наступает момент, когда вы забываете о боли и даже о причине ваших поступков. Вы только упорно работаете над созданием чистого направления. Я считал, что, приложив некоторые усилия, это можно было сделать.
К счастью, мы были недалеко от объекта, за которым сюда пробрались. В противном случае мы бы уже развалились на куски, продираясь через этот ад. Ни мужество, ни героизм нам теперь помочь не могли, только терпение и осторожность.
Честно говоря, я мало что помню из того, что произошло во время этого рейса. Знаю только, что для того, чтобы достигнуть места крушения «Гимнии», нам понадобилось пять часов и две минуты, об этом я осведомился по приборам. Течения времени я не осознавал.
Плазма по крайней мере дважды засорялась, но оба раза Ротгар поддерживал ее в состоянии, необходимом для нашего жизнеобеспечения. Не знаю, как ему это удавалось. Он творил чудеса.
Мы все поголовно были счастливы.
«Гимния» свободно дрейфовала на тахионном ветре, поэтому мне было очень трудно подойти к ней точно и вызвать ее. Чтобы ее настичь, я должен был двигаться, а затем аккуратно выровнять скорости для стыковки.
Я не мог переговариваться, пока мы находились на сверхсветовых скоростях. Я не мог держаться поблизости вечно, надеясь, что она потеряет инерцию движущегося тела или что ветер задует в обратном направлении.
— Я хочу ее слегка подтолкнуть, — заявил я, — и выдернуть из этого потока.
Это было достаточно опасно, но сам поток мне не опасен, и мне не угрожают ни пыль, ни искривления на такой скорости. При условии, что я не поврежу себя, маневрируя возле «Гимнии». Я думал, что нам это удастся.
Так и произошло.
Я мягко расправил крылья и закружился на пути у потока. Таким образом я вызвал грубое тахионное возмущение, продолжая удерживаться в нем, а затем прекратил.
Когда я послал запрос, никто не ответил. Если Алахак и был жив, значит, он был без сознания. То же самое и с Кувио. Основное затруднение было в том, чтобы суметь вскрыть их снаружи. Некоторые ценят неприкосновенность больше, чем безопасность, и этим обусловливается конструкция их кораблей.
Я отстегнулся и кивнул Ив. Затем усадил ее в кресло и дал шлем.
— Я должен сходить туда, — сказал я. — Не думаю, что на данной стадии могут произойти неприятные события. Но если что-то случится, корабль твой. Не ждите меня. Если будешь достаточно сильно молить о плохой погоде, то снова займешься своей работой.
Она побледнела и кивнула.
— Спасибо, — сказал я. — Прекрасно, когда чувствуется также желание.
Я схватил Джонни, когда он вошел.
— Коммуникации в порядке?
— Конечно.
— Хорошо, я хочу, чтобы ты побыл в шлюзе. Если что-то будет неладно, стартуйте так быстро, как можете.
Я надел скафандр, поднялся к шлюзовой камере, загерметизировал свою систему жизнеобеспечения и вышел наружу. Я даже не сказал «до свидания».
18
Входная дверь шлюза открыта. На мгновение я подумал, что кто-то мог войти, но, конечно, это был абсурд. Она была открыта, потому что ждала. Ждала меня.
Я вошел, открыл внешнюю дверь и перешел в камеру с воздухом. Однако не стал снимать шлем. У корабля могли быть повреждения и течи. В шлюзе было давление, но градуировка приборов была хормонской, и я не мог определить показания. Я открыл внутреннюю дверь.
Коридор тянулся вдоль периметра корабля, и лестница вела вниз от металлической платформы, на которой я стоял. В отличие от «Хохлатого Лебедя» этот корабль был ориентирован не горизонтально, а вертикально. Я ступил на лестницу. Гравитационное поле все еще работало, что было обнадеживающим признаком. Это означало, что силовая установка не была полностью выведена из строя, даже если двигатель нельзя использовать на полную мощность. Одним из преимуществ раздельной двигательной системы было то, что авария не выводила из строя систему жизнеобеспечения. Тепло и свет оставались до конца. Тогда почему сигнал маяка умолк? Я заинтересовался. Отключил ли ее Алахак (в таком случае он должен был остаться жив)? Но возможно, то, что маяк отключится вместе с последним призывным воплем, было предусмотрено автоматикой. Это означало конец его возможностей — трасса «Гимнии» была переписана, ее знания переданы. Постаревший или нет, Алахак все еще сохранил свой пунктуальный аналитический ум.
Алахак сидел в рубке управления, откинувшись в своем большом кресле, пристегнутый и выглядевший для всех так, словно он летел… Но корабль был мертв, и он тоже.
Он был разрушен естественным взрывом энергии, который уничтожил привод и истощил силовую батарею. После бедствия он прожил в капоре еще несколько часов. Я пришел слишком поздно, но он знал, что я приду. К приборной панели было приколото письмо. Оно было без адреса, но я знал, кому оно предназначено.
Я спустился по лестнице в двигательный отсек, чтобы помочь Кувио.
Двигатель был взорван, и Кувио сгорел в этой адской топке. Я быстро закрыл люк, отрезав пышущий из него жар. Радиация находилась в пределах нормы. Сырая масса горючего разлетелась в разные стороны. То же самое произошло на борту «Джевелин», когда она разбилась. Все было очень похоже.
Я вернулся в рубку управления и вгляделся в труп Алахака. Он был напряжен и жесток в своей суровой гибели. Я подумал, что смерть Алахака была не более приятной, чем у его инженера. Точно так же как боль «Хохлатого Лебедя» была моей болью, так и боль «Гимнии» — его болью.
Я вскрыл письмо и прочитал.
Друг мой.
Как ты догадываешься, это письмо написано несколько дней назад, на Холстхэммере. Я пишу его, пока Кувио относит устройство для вашего корабля, сразу же после нашей беседы. Теперь, когда ты его читаешь, я, конечно, мертв. Я произношу эти слова как мертвый.
Год назад я нашел мир за пределами того, что люди называют. Венцом. Это мир, о существовании которого кое-кто из хормонцев знает, а другие подозревают о его существовании. Он увековечен в нашем языке только словом Мейстрид, которое ты, предположительно, мог бы перевести как «земля, совершенно невозможная».
Это мир, из которого вышла раса, известная как хормонцы. Существует доказательство — на Хоре, — но оно запрещено и уничтожено. Хормонцы, большая наша часть, чтобы быть точным, уверяют себя, что мы — уроженцы Хормона. Мы лгали всем другим расам, перемещающимся в космосе. Это дело гордости.
Прошу тебя, не разглашай эту информацию кому-либо еще — чьей-то расе. Я прошу не ради себя, но ради тех хормонцев, которые не знают, и тех, кто не желает, чтобы другие знали об этом. Я не скажу тебе, где нашли Мейстрид. Надеюсь, что его не откроют вновь. Там сейчас находятся несколько моих друзей, которые пытаются сделать все, чтобы этот мир не нашли. Мы хотим постепенно стереть Мейстрид, сохранить его лишь как слово, используемое детьми.
Мы — реликтовая раса, которая называет себя теперь хормонцы. Наш дом забыт, но колония на Хоре выжила. Мы не нашли следов других колоний, но сейчас наши корабли исследуют пространство за пределами Венца.
«Потерянная Звезда» тоже нашла Мейстрид. Ее следы я безошибочно определил в нескольких мертвых городах — вы, люди, хвастливый народ и, похоже, оставляете свои отметки на каждом мире, который посещаете. Я не уверен, что корабль взял свой груз на Мейстриде, но уверен, что для изучения планеты ее экипаж был достаточно квалифицирован, чтобы не ошибиться в идентификации родной расы Мейстрида. Это питало мое безрассудство и — если ты получил это послание — тщетную попытку достигнуть ядра Алкиона. Я не собирался брать груз, а только уничтожил бы его. В то время, когда я пишу это, не знаю, насколько мне удастся приблизиться к цели.
Теперь «Потерянная Звезда» твоя. Ее груз принадлежит тебе и другим людям на борту твоего корабля. Тайна Мейстрида тоже твоя. Было бы не этично просить тебя, чтобы ты поступил с грузом так же, как поступил бы я. Может быть, он понадобится тебе. Ты можешь получить большую выгоду, передав его своим нанимателям.
Ты был другом мне, Грейнджер, вот почему я передал тебе все, что знаю сам. Надеюсь, ты доберешься до «Потерянной Звезды», потому что, если ты этого не сделаешь, попробуют другие хормонские корабли и будут потеряны другие хормонские жизни. Если уж «Гимния» не смогла пробиться, то нет корабля, который сумеет преуспеть в этом деле, но это их не остановит. Если ты полагаешь, что это знание будет обременительно, тогда я прошу прощения за то, что взвалил все это на тебя.
Как бы ты ни поступил, можешь быть уверен, что Алахак согласится с тобой.
Координаты, которые ты уже имеешь, приведут тебя к «Потерянной Звезде». Надеюсь, твой поход будет успешным. Прощай.
Алахак-мейстридианин.
«Ну, какой теперь из этого толк?» — сказал я себе и сунул письмо в карман Алахака.
Я стоял перед креслом, стараясь не беспокоить человека внутри него. Осмотрел приборы, показания которых достаточно легко считывались. Я направился к его детекторам и изучил курс, который вел корабль в ближайшую солнечную систему, — курс, на котором он не мог не попасть в солнце. Я тщательно выставил приборы управления. Конечно, у «Гимнии» не было мощности для движения, но момент инерции движущегося тела нес ее в соответствии с заданным курсом. Все, что ему нужно было, так это слегка ускорить ее на этом пути. Я выпустил внутреннюю энергию, чтобы дать ей этот толчок. Тогда она совершенно умрет. Ни света, ни жизни. На это могло уйти несколько лет, но она непременно достигла бы заданной цели и своего конца, если только временные штормы не собьют ее с курса или пылевые облака не сожрут ее в то время, как она движется на тахионных ветрах.
Я покинул корабль, уверенный, что Алахак не одобрил бы попытку похоронить его.
Затем я вернулся на «Хохлатый Лебедь».
Я вошел, открыл внешнюю дверь и перешел в камеру с воздухом. Однако не стал снимать шлем. У корабля могли быть повреждения и течи. В шлюзе было давление, но градуировка приборов была хормонской, и я не мог определить показания. Я открыл внутреннюю дверь.
Коридор тянулся вдоль периметра корабля, и лестница вела вниз от металлической платформы, на которой я стоял. В отличие от «Хохлатого Лебедя» этот корабль был ориентирован не горизонтально, а вертикально. Я ступил на лестницу. Гравитационное поле все еще работало, что было обнадеживающим признаком. Это означало, что силовая установка не была полностью выведена из строя, даже если двигатель нельзя использовать на полную мощность. Одним из преимуществ раздельной двигательной системы было то, что авария не выводила из строя систему жизнеобеспечения. Тепло и свет оставались до конца. Тогда почему сигнал маяка умолк? Я заинтересовался. Отключил ли ее Алахак (в таком случае он должен был остаться жив)? Но возможно, то, что маяк отключится вместе с последним призывным воплем, было предусмотрено автоматикой. Это означало конец его возможностей — трасса «Гимнии» была переписана, ее знания переданы. Постаревший или нет, Алахак все еще сохранил свой пунктуальный аналитический ум.
Алахак сидел в рубке управления, откинувшись в своем большом кресле, пристегнутый и выглядевший для всех так, словно он летел… Но корабль был мертв, и он тоже.
Он был разрушен естественным взрывом энергии, который уничтожил привод и истощил силовую батарею. После бедствия он прожил в капоре еще несколько часов. Я пришел слишком поздно, но он знал, что я приду. К приборной панели было приколото письмо. Оно было без адреса, но я знал, кому оно предназначено.
Я спустился по лестнице в двигательный отсек, чтобы помочь Кувио.
Двигатель был взорван, и Кувио сгорел в этой адской топке. Я быстро закрыл люк, отрезав пышущий из него жар. Радиация находилась в пределах нормы. Сырая масса горючего разлетелась в разные стороны. То же самое произошло на борту «Джевелин», когда она разбилась. Все было очень похоже.
Я вернулся в рубку управления и вгляделся в труп Алахака. Он был напряжен и жесток в своей суровой гибели. Я подумал, что смерть Алахака была не более приятной, чем у его инженера. Точно так же как боль «Хохлатого Лебедя» была моей болью, так и боль «Гимнии» — его болью.
Я вскрыл письмо и прочитал.
Друг мой.
Как ты догадываешься, это письмо написано несколько дней назад, на Холстхэммере. Я пишу его, пока Кувио относит устройство для вашего корабля, сразу же после нашей беседы. Теперь, когда ты его читаешь, я, конечно, мертв. Я произношу эти слова как мертвый.
Год назад я нашел мир за пределами того, что люди называют. Венцом. Это мир, о существовании которого кое-кто из хормонцев знает, а другие подозревают о его существовании. Он увековечен в нашем языке только словом Мейстрид, которое ты, предположительно, мог бы перевести как «земля, совершенно невозможная».
Это мир, из которого вышла раса, известная как хормонцы. Существует доказательство — на Хоре, — но оно запрещено и уничтожено. Хормонцы, большая наша часть, чтобы быть точным, уверяют себя, что мы — уроженцы Хормона. Мы лгали всем другим расам, перемещающимся в космосе. Это дело гордости.
Прошу тебя, не разглашай эту информацию кому-либо еще — чьей-то расе. Я прошу не ради себя, но ради тех хормонцев, которые не знают, и тех, кто не желает, чтобы другие знали об этом. Я не скажу тебе, где нашли Мейстрид. Надеюсь, что его не откроют вновь. Там сейчас находятся несколько моих друзей, которые пытаются сделать все, чтобы этот мир не нашли. Мы хотим постепенно стереть Мейстрид, сохранить его лишь как слово, используемое детьми.
Мы — реликтовая раса, которая называет себя теперь хормонцы. Наш дом забыт, но колония на Хоре выжила. Мы не нашли следов других колоний, но сейчас наши корабли исследуют пространство за пределами Венца.
«Потерянная Звезда» тоже нашла Мейстрид. Ее следы я безошибочно определил в нескольких мертвых городах — вы, люди, хвастливый народ и, похоже, оставляете свои отметки на каждом мире, который посещаете. Я не уверен, что корабль взял свой груз на Мейстриде, но уверен, что для изучения планеты ее экипаж был достаточно квалифицирован, чтобы не ошибиться в идентификации родной расы Мейстрида. Это питало мое безрассудство и — если ты получил это послание — тщетную попытку достигнуть ядра Алкиона. Я не собирался брать груз, а только уничтожил бы его. В то время, когда я пишу это, не знаю, насколько мне удастся приблизиться к цели.
Теперь «Потерянная Звезда» твоя. Ее груз принадлежит тебе и другим людям на борту твоего корабля. Тайна Мейстрида тоже твоя. Было бы не этично просить тебя, чтобы ты поступил с грузом так же, как поступил бы я. Может быть, он понадобится тебе. Ты можешь получить большую выгоду, передав его своим нанимателям.
Ты был другом мне, Грейнджер, вот почему я передал тебе все, что знаю сам. Надеюсь, ты доберешься до «Потерянной Звезды», потому что, если ты этого не сделаешь, попробуют другие хормонские корабли и будут потеряны другие хормонские жизни. Если уж «Гимния» не смогла пробиться, то нет корабля, который сумеет преуспеть в этом деле, но это их не остановит. Если ты полагаешь, что это знание будет обременительно, тогда я прошу прощения за то, что взвалил все это на тебя.
Как бы ты ни поступил, можешь быть уверен, что Алахак согласится с тобой.
Координаты, которые ты уже имеешь, приведут тебя к «Потерянной Звезде». Надеюсь, твой поход будет успешным. Прощай.
Алахак-мейстридианин.
«Ну, какой теперь из этого толк?» — сказал я себе и сунул письмо в карман Алахака.
Я стоял перед креслом, стараясь не беспокоить человека внутри него. Осмотрел приборы, показания которых достаточно легко считывались. Я направился к его детекторам и изучил курс, который вел корабль в ближайшую солнечную систему, — курс, на котором он не мог не попасть в солнце. Я тщательно выставил приборы управления. Конечно, у «Гимнии» не было мощности для движения, но момент инерции движущегося тела нес ее в соответствии с заданным курсом. Все, что ему нужно было, так это слегка ускорить ее на этом пути. Я выпустил внутреннюю энергию, чтобы дать ей этот толчок. Тогда она совершенно умрет. Ни света, ни жизни. На это могло уйти несколько лет, но она непременно достигла бы заданной цели и своего конца, если только временные штормы не собьют ее с курса или пылевые облака не сожрут ее в то время, как она движется на тахионных ветрах.
Я покинул корабль, уверенный, что Алахак не одобрил бы попытку похоронить его.
Затем я вернулся на «Хохлатый Лебедь».
19
Джонни ожидал меня у шлюза, он же помог мне снять костюм.
— Они мертвы? — спросил он.
— Весьма.
— Вы выполните то, что должны были выполнить они?
— Все, что мог, я уже сделал.
Мы медленно шли назад в рубку управления, где с нетерпением ожидал дель Арко.
— Все кончено? — спросил капитан. Я кивнул.
— Можем ли мы прокрутить теперь запись?
— Несомненно. — Я держал запись в одной руке, помогая Ив пересесть в другое кресло. Ввел координаты, пока мне надевали капор и крепили концевые детекторы на шее.
— Это более точно подскажет нам, где находится «Потерянная Звезда».
— Это выведет нас на мир, в котором она находится, и примерное ее местоположение. За двадцать световых лет от нее невозможно точно определить отметку. Я буду рад, если мы узнаем хотя бы континент, на котором она находится.
— Вы нашли что-нибудь еще? На корабле хормонцев, я имею в виду.
— Да. Мертвого Алахака.
— Больше ничего?
— Да. Я знаю, почему он умер.
— Почему?
— Это его дело. Личное.
— А что о Мейстриде? — спросила Ив.
— Я ходил туда не за баснями, — сказал я ей. — Он умер от голода. Никому не желаю оказаться на его месте.
— О’кей, — сказал капитан. — Трогаемся.
— Есть, сэр, — ответил я. И начал рассматривать приборы. Распечатка от компьютера показывала, что мы неподалеку от цели. Бедный Алахак привел нас практически к самым дверям. Я скользнул в желоб кресла и приготовился к перемещению.
«Алахак чертовски умен, — думал я про себя. — Он достаточно хорошо понимал, что может до нее и не добраться. Поэтому он захотел, чтобы я все сделал за него. Он думал, что было бы невежливо спрашивать о моем согласии, поэтому мог ронять только намеки. Он вполне хорошо сознавал, что у меня не было оснований для этого путешествия — ни моих собственных, ни из добрых побуждений. Это путешествие ничего не стоит. Если я не использую его для того, чтобы сделать другу одолжение. Но если я это сделаю, Шарло засадит меня в тюрьму. Навсегда».
Я бросил «Хохлатый Лебедь» через барьер световых скоростей и устремился к логову дракона.
Мы пришли, «Потерянная Звезда», готова ты к этому или нет.
Теперь, когда приз был практически у нас в кармане, я был особенно аккуратен. Я старался, насколько это было возможно, уберечь «Лебедь» от каких-либо неприятностей.
Мы прошли поблизости от глубокого разлома и несколько раз должны были попасть в тиски искажающих течений, но там не было ничего нового, чего бы я не мог избежать с минимальными издержками. Мы достигли звездной системы менее чем через три часа. Но даже когда мы были совсем рядом, хлопот не убавилось. Это было не просто.
— Вокруг солнца аморфоз — искажение изображения предмета, — заявил я.
— Что? — голос Ротгара эхом отозвался в динамике.
— Оно в фокусе. Проход энергии, которая выносится из ядра Течения. Горячее пятно. Уста ада. Там существует искривляющая область, похожая на клетку, охватывающую половину системы. Туго закрученная материя. Лететь туда — все равно что ползти по битому стеклу.
Я осторожно сбавил ход и перешел в дрейф, не направляясь прямо к звезде, но я нашел этот мир без особого труда.
— Это она ревет, — сказал я. — Дефектна область приблизительно в несколько миллионов миль. Чертовски неприятное место. Я могу приблизиться на малых сверхсветовых, если это удастся, в противном случае потащимся на досветовых. Гарантий нет.
Ситуацию осложнило то, что наши хлопоты не закончились даже по достижении этого мира. На нем не было ни одного куска паршивой скалы, на который я мог бы посадить корабль. Это была необыкновенно честная и добрая планета, похоже, с атмосферой и, возможно, даже с жизненной системой. Что за поверхность могла находиться в центре искажающего поля? Какой вид жизни мог там развиться?
— Это займет время, — сказал я. — И не будет приятно. Через час или чуть больше мы будем в поле — если все пройдет гладко, — где притягивающая мощность более чем от тысячи солнц вызывает рефлекторные судороги. Думайте быстрее. Один раз в вашей жизни возникла ситуация, когда вас совершенно не примут в расчет.
Имея внизу изрубцованный ад, все внимательно вслушивались, а я направил корабль вниз и начал сближаться.
Менее чем через три минуты я был наполовину покойник. Я ощущал, что сила, о которой я говорил, так велика, что в самых мрачных мечтах я никогда не представлял чего-то столь же колоссального. Это было невозможно. Я чувствовал явное присутствие поля, тащившего меня и прижимавшего к поверхности. Меня утаскивало из моего крепления. Я знал, так же как я знал свое имя, что не могу противодействовать этому. Мои руки почти свалились с рычагов.
«Шевелись! — завыл ветер. — Ты угробишь нас всех!»
Я собрал в комок свое бьющееся сердце и направил все свое мужество на овладение обстановкой. Я ощущал арки своих крыльев и напряженную сталь своего позвоночника. Я стал сочувствовать потокам и деформациям. Я попал в плоскость напряжения и молил, чтобы мое присутствие там было абсолютно неэффективно. Я начал выискивать слабые места в давящей стене и заскользил «Лебедем» вдоль них, как движется в воде рыба — простым лавированием.
Вокруг меня были гигантские руки, они ласкали меня, гладили и убаюкивали, Чтобы убить небольшое млекопитающее, вроде мыши, вы держите его — или ее — крепко и мягко удерживая на спине, со скальпелем в руках. Когда оно — или она — пытается выскользнуть из захвата, вы сдавливаете крепче и одним движением сносите голову.
Я чувствовал себя подобно такой мыши, но был спокоен. Несмотря на испуг, я сдерживал страх. Крепко.
Чем ниже я опускался, тем сильнее становилось искажение. Думаю, это было оно. Худшее, что могло предложить Течение. Уничтожьте это, и вы покорите Течение Алкиона. Вы выиграете.
Снова и снова, пытаясь не раздражать его, пробую выскочить и проскочить незамеченным. Как клоп на бедре человека. Как крадущийся леопард. Как охотник в толпе. Как червь в моей собственной кишке.
Огромная рука начала сжиматься. Я не мог выскользнуть, зажатый между двумя складками поля. Я убегал из расщелины. Она была слишком запутанной. Она растекалась слишком быстро. Это очень резко чувствовалось. Я изучал ее, но не мог определить контуры. Она была упругой и тонкой, как костяк лягушки. Она реагировала с отвращением и ненавистью; солнце было гигантским гибельным глазом, жарившим мои глаза в капоре. Оно видело меня, и я мысленно всматривался в его лицо, выбирая момент, чтобы нанести удар и вырваться, как отвратительный хищник, которым я стал, когда вторгся в ее тело.
Все еще поглаживаемый, все еще сжимаемый, но с признаками нетерпения, растущего пыла и сжирающего рвения. Все более готовый, готовый к предстоящему мгновению.
Рука со скальпелем опускается, опускается к моей шее.
Я не мог вздохнуть, мои крылья были загнуты за спину и сложены, я был обречен на смерть, шея моя согбенна, позвоночник трещал, я должен вырваться, но не мог даже вскрикнуть, не мог вдохнуть воздух и не мог его выдохнуть, я был на грани угасания, уничтожения…
«Потеряй на время сознание и позволь мне…»
Я не слышал, так как кровь била мне в уши, не мог слышать, потому что моему мозгу не хватало кислорода, я сражался за воздух, за свои чувства, за свою безопасность.
«Теряй сознание!!!»
Я отключился.
Я открыл глаза и абсолютно ничего не увидел. Я был горячий, потный и очень уставший. Тело мое было выпрямлено, словно вынесло ужасные пытки. Влага была потом. Она изливалась из меня. Но не на лицо. На нем была холодная тряпка. Когда я открыл глаза вновь, то увидел лицо Ив.
— Ты потерял сознание, — сказала она.
Это я уже знал.
— Когда?
— Как только мы сели.
— Мы внизу?
— Да.
Но я знал, что этого не могло быть. Я был без сознания не более чем несколько минут. А мы находились более чем в миллионе миль.
— Что случилось? — спросил я. — Я не помню.
— Ничего не случилось. Была грубая тряска, и я подумала, что все мы можем погибнуть. Я видела Ника, и он уже был почти трупом, призывая выйти в глубокое пространство и зовя тебя. Но ты упорно вел корабль. С тебя тек пот и слезы, но ты вел корабль. Мы следили за твоими странными движениями, но они каждый раз оказывались верными. Мы сели.
— Сколько времени… — начал было я, но вынужден был остановиться, чтобы откашляться. — Сколько времени это продолжалось?
— Пятьдесят восемь минут. Я считала. Мы внизу уже минут десять.
— Оставь меня одного, — сказал я.
Она отошла, забрав с собой тряпку.
Я закрыл глаза.
«Это сделал ты?»
«Мы. У тебя излишне расшалилось воображение. Но ты знал, что необходимо было делать».
«Ты знал, что делать».
«Я не сумел бы. Это твой мозг предлагал решения. Твои воспоминания, твои рефлексы, твои действия. Все, что я должен был делать, это удерживать их вместе, выполнять механическую работу».
«Я не машина».
«Ты должен быть машиной для того, чтобы летать. Твой мозг поразил твою механическую эффективность. Поэтому ты должен был потерять сознание».
«Если я так много значу в моем собственном теле, то я заинтересован в том, чтобы ты не вышвыривал меня».
«Я и не могу этого сделать».
«Ладно, я не сержусь».
«Ты даже не сердишься, что я здесь».
«Ты подавляешь свои возможности», — признался я.
Мог ли я остаться в живых без него? Я снова открыл глаза.
— Что-то не так? — спросила Ив. Она все еще была поблизости.
— Я болен.
Дель Арко всунул чашку с кофе мне в руку. Внезапно мне пришло в голову, что кто-то снял с меня капор и отсоединил меня от кресла. Но я слишком устал, чтобы беспокоиться. На мгновение мы оказались в безопасности, и мне не хотелось знать, что кто-то пытается нарушить это впечатление.
— Шарло был прав, — сказал капитан. — Мы нуждались в вас.
— Да, — милостиво согласился я. — Но двое других парней могли бы сделать то же самое.
Я потягивал кофе несколько мгновений, после чего ко мне вернулось ощущение своего тела. Когда все ушло в прошлое, я забеспокоился о происходившем. Я выбрался из кресла и вгляделся в мир снаружи.
Там мало что можно было увидеть. Вид был ужасным, но не пугал. Я почувствовал доверие — я мог придумать ужасно много тварей, которые могли бы населять этот мир.
Я настроился на знаменитый сигнал «Потерянной Звезды». Он доходил громко и чисто. Я, конечно, слышал его и прежде, но только в виде иллюзорного слабого шепота. Теперь, несомненно, он был реален. Не желанный шепот. Не песня сирены. Это был звук, удобный для восприятия. Почти домашний.
— Ну, — сказал я. — Там сокровища капитана Кидда. Помеченные отметками «X». А теперь дайте мне поесть и отдохнуть.
— Хочешь спать? — спросила Ив.
— Нет. Я только прикорну на часок—другой, а затем мы отправимся в чащобу. Это будет недолго. Скажи Джонни, чтобы он подготовил первый рейс. И, — добавил я, — запомните лучше все, что самая медленная часть космического полета — это посадка на такси в город. Она может быть хуже всяких ожиданий, но не нужно рассчитывать именно на это.
— Они мертвы? — спросил он.
— Весьма.
— Вы выполните то, что должны были выполнить они?
— Все, что мог, я уже сделал.
Мы медленно шли назад в рубку управления, где с нетерпением ожидал дель Арко.
— Все кончено? — спросил капитан. Я кивнул.
— Можем ли мы прокрутить теперь запись?
— Несомненно. — Я держал запись в одной руке, помогая Ив пересесть в другое кресло. Ввел координаты, пока мне надевали капор и крепили концевые детекторы на шее.
— Это более точно подскажет нам, где находится «Потерянная Звезда».
— Это выведет нас на мир, в котором она находится, и примерное ее местоположение. За двадцать световых лет от нее невозможно точно определить отметку. Я буду рад, если мы узнаем хотя бы континент, на котором она находится.
— Вы нашли что-нибудь еще? На корабле хормонцев, я имею в виду.
— Да. Мертвого Алахака.
— Больше ничего?
— Да. Я знаю, почему он умер.
— Почему?
— Это его дело. Личное.
— А что о Мейстриде? — спросила Ив.
— Я ходил туда не за баснями, — сказал я ей. — Он умер от голода. Никому не желаю оказаться на его месте.
— О’кей, — сказал капитан. — Трогаемся.
— Есть, сэр, — ответил я. И начал рассматривать приборы. Распечатка от компьютера показывала, что мы неподалеку от цели. Бедный Алахак привел нас практически к самым дверям. Я скользнул в желоб кресла и приготовился к перемещению.
«Алахак чертовски умен, — думал я про себя. — Он достаточно хорошо понимал, что может до нее и не добраться. Поэтому он захотел, чтобы я все сделал за него. Он думал, что было бы невежливо спрашивать о моем согласии, поэтому мог ронять только намеки. Он вполне хорошо сознавал, что у меня не было оснований для этого путешествия — ни моих собственных, ни из добрых побуждений. Это путешествие ничего не стоит. Если я не использую его для того, чтобы сделать другу одолжение. Но если я это сделаю, Шарло засадит меня в тюрьму. Навсегда».
Я бросил «Хохлатый Лебедь» через барьер световых скоростей и устремился к логову дракона.
Мы пришли, «Потерянная Звезда», готова ты к этому или нет.
Теперь, когда приз был практически у нас в кармане, я был особенно аккуратен. Я старался, насколько это было возможно, уберечь «Лебедь» от каких-либо неприятностей.
Мы прошли поблизости от глубокого разлома и несколько раз должны были попасть в тиски искажающих течений, но там не было ничего нового, чего бы я не мог избежать с минимальными издержками. Мы достигли звездной системы менее чем через три часа. Но даже когда мы были совсем рядом, хлопот не убавилось. Это было не просто.
— Вокруг солнца аморфоз — искажение изображения предмета, — заявил я.
— Что? — голос Ротгара эхом отозвался в динамике.
— Оно в фокусе. Проход энергии, которая выносится из ядра Течения. Горячее пятно. Уста ада. Там существует искривляющая область, похожая на клетку, охватывающую половину системы. Туго закрученная материя. Лететь туда — все равно что ползти по битому стеклу.
Я осторожно сбавил ход и перешел в дрейф, не направляясь прямо к звезде, но я нашел этот мир без особого труда.
— Это она ревет, — сказал я. — Дефектна область приблизительно в несколько миллионов миль. Чертовски неприятное место. Я могу приблизиться на малых сверхсветовых, если это удастся, в противном случае потащимся на досветовых. Гарантий нет.
Ситуацию осложнило то, что наши хлопоты не закончились даже по достижении этого мира. На нем не было ни одного куска паршивой скалы, на который я мог бы посадить корабль. Это была необыкновенно честная и добрая планета, похоже, с атмосферой и, возможно, даже с жизненной системой. Что за поверхность могла находиться в центре искажающего поля? Какой вид жизни мог там развиться?
— Это займет время, — сказал я. — И не будет приятно. Через час или чуть больше мы будем в поле — если все пройдет гладко, — где притягивающая мощность более чем от тысячи солнц вызывает рефлекторные судороги. Думайте быстрее. Один раз в вашей жизни возникла ситуация, когда вас совершенно не примут в расчет.
Имея внизу изрубцованный ад, все внимательно вслушивались, а я направил корабль вниз и начал сближаться.
Менее чем через три минуты я был наполовину покойник. Я ощущал, что сила, о которой я говорил, так велика, что в самых мрачных мечтах я никогда не представлял чего-то столь же колоссального. Это было невозможно. Я чувствовал явное присутствие поля, тащившего меня и прижимавшего к поверхности. Меня утаскивало из моего крепления. Я знал, так же как я знал свое имя, что не могу противодействовать этому. Мои руки почти свалились с рычагов.
«Шевелись! — завыл ветер. — Ты угробишь нас всех!»
Я собрал в комок свое бьющееся сердце и направил все свое мужество на овладение обстановкой. Я ощущал арки своих крыльев и напряженную сталь своего позвоночника. Я стал сочувствовать потокам и деформациям. Я попал в плоскость напряжения и молил, чтобы мое присутствие там было абсолютно неэффективно. Я начал выискивать слабые места в давящей стене и заскользил «Лебедем» вдоль них, как движется в воде рыба — простым лавированием.
Вокруг меня были гигантские руки, они ласкали меня, гладили и убаюкивали, Чтобы убить небольшое млекопитающее, вроде мыши, вы держите его — или ее — крепко и мягко удерживая на спине, со скальпелем в руках. Когда оно — или она — пытается выскользнуть из захвата, вы сдавливаете крепче и одним движением сносите голову.
Я чувствовал себя подобно такой мыши, но был спокоен. Несмотря на испуг, я сдерживал страх. Крепко.
Чем ниже я опускался, тем сильнее становилось искажение. Думаю, это было оно. Худшее, что могло предложить Течение. Уничтожьте это, и вы покорите Течение Алкиона. Вы выиграете.
Снова и снова, пытаясь не раздражать его, пробую выскочить и проскочить незамеченным. Как клоп на бедре человека. Как крадущийся леопард. Как охотник в толпе. Как червь в моей собственной кишке.
Огромная рука начала сжиматься. Я не мог выскользнуть, зажатый между двумя складками поля. Я убегал из расщелины. Она была слишком запутанной. Она растекалась слишком быстро. Это очень резко чувствовалось. Я изучал ее, но не мог определить контуры. Она была упругой и тонкой, как костяк лягушки. Она реагировала с отвращением и ненавистью; солнце было гигантским гибельным глазом, жарившим мои глаза в капоре. Оно видело меня, и я мысленно всматривался в его лицо, выбирая момент, чтобы нанести удар и вырваться, как отвратительный хищник, которым я стал, когда вторгся в ее тело.
Все еще поглаживаемый, все еще сжимаемый, но с признаками нетерпения, растущего пыла и сжирающего рвения. Все более готовый, готовый к предстоящему мгновению.
Рука со скальпелем опускается, опускается к моей шее.
Я не мог вздохнуть, мои крылья были загнуты за спину и сложены, я был обречен на смерть, шея моя согбенна, позвоночник трещал, я должен вырваться, но не мог даже вскрикнуть, не мог вдохнуть воздух и не мог его выдохнуть, я был на грани угасания, уничтожения…
«Потеряй на время сознание и позволь мне…»
Я не слышал, так как кровь била мне в уши, не мог слышать, потому что моему мозгу не хватало кислорода, я сражался за воздух, за свои чувства, за свою безопасность.
«Теряй сознание!!!»
Я отключился.
Я открыл глаза и абсолютно ничего не увидел. Я был горячий, потный и очень уставший. Тело мое было выпрямлено, словно вынесло ужасные пытки. Влага была потом. Она изливалась из меня. Но не на лицо. На нем была холодная тряпка. Когда я открыл глаза вновь, то увидел лицо Ив.
— Ты потерял сознание, — сказала она.
Это я уже знал.
— Когда?
— Как только мы сели.
— Мы внизу?
— Да.
Но я знал, что этого не могло быть. Я был без сознания не более чем несколько минут. А мы находились более чем в миллионе миль.
— Что случилось? — спросил я. — Я не помню.
— Ничего не случилось. Была грубая тряска, и я подумала, что все мы можем погибнуть. Я видела Ника, и он уже был почти трупом, призывая выйти в глубокое пространство и зовя тебя. Но ты упорно вел корабль. С тебя тек пот и слезы, но ты вел корабль. Мы следили за твоими странными движениями, но они каждый раз оказывались верными. Мы сели.
— Сколько времени… — начал было я, но вынужден был остановиться, чтобы откашляться. — Сколько времени это продолжалось?
— Пятьдесят восемь минут. Я считала. Мы внизу уже минут десять.
— Оставь меня одного, — сказал я.
Она отошла, забрав с собой тряпку.
Я закрыл глаза.
«Это сделал ты?»
«Мы. У тебя излишне расшалилось воображение. Но ты знал, что необходимо было делать».
«Ты знал, что делать».
«Я не сумел бы. Это твой мозг предлагал решения. Твои воспоминания, твои рефлексы, твои действия. Все, что я должен был делать, это удерживать их вместе, выполнять механическую работу».
«Я не машина».
«Ты должен быть машиной для того, чтобы летать. Твой мозг поразил твою механическую эффективность. Поэтому ты должен был потерять сознание».
«Если я так много значу в моем собственном теле, то я заинтересован в том, чтобы ты не вышвыривал меня».
«Я и не могу этого сделать».
«Ладно, я не сержусь».
«Ты даже не сердишься, что я здесь».
«Ты подавляешь свои возможности», — признался я.
Мог ли я остаться в живых без него? Я снова открыл глаза.
— Что-то не так? — спросила Ив. Она все еще была поблизости.
— Я болен.
Дель Арко всунул чашку с кофе мне в руку. Внезапно мне пришло в голову, что кто-то снял с меня капор и отсоединил меня от кресла. Но я слишком устал, чтобы беспокоиться. На мгновение мы оказались в безопасности, и мне не хотелось знать, что кто-то пытается нарушить это впечатление.
— Шарло был прав, — сказал капитан. — Мы нуждались в вас.
— Да, — милостиво согласился я. — Но двое других парней могли бы сделать то же самое.
Я потягивал кофе несколько мгновений, после чего ко мне вернулось ощущение своего тела. Когда все ушло в прошлое, я забеспокоился о происходившем. Я выбрался из кресла и вгляделся в мир снаружи.
Там мало что можно было увидеть. Вид был ужасным, но не пугал. Я почувствовал доверие — я мог придумать ужасно много тварей, которые могли бы населять этот мир.
Я настроился на знаменитый сигнал «Потерянной Звезды». Он доходил громко и чисто. Я, конечно, слышал его и прежде, но только в виде иллюзорного слабого шепота. Теперь, несомненно, он был реален. Не желанный шепот. Не песня сирены. Это был звук, удобный для восприятия. Почти домашний.
— Ну, — сказал я. — Там сокровища капитана Кидда. Помеченные отметками «X». А теперь дайте мне поесть и отдохнуть.
— Хочешь спать? — спросила Ив.
— Нет. Я только прикорну на часок—другой, а затем мы отправимся в чащобу. Это будет недолго. Скажи Джонни, чтобы он подготовил первый рейс. И, — добавил я, — запомните лучше все, что самая медленная часть космического полета — это посадка на такси в город. Она может быть хуже всяких ожиданий, но не нужно рассчитывать именно на это.
20
Конечно, был диспут о том, кому что делать. Все хотели ехать, и никто не хотел оставаться. У меня были собственные причины не брать с собой еще кого-то, но дель Арко не собирался дать мне первому осмотреть «Потерянную Звезду». Он все еще полагал, что это его увеселительная прогулка.