Катя с ужасом слушала каждый вечер новости о происходящем в Индонезии и жарко молилась Богу, чтобы все гражданские битвы, войны на этих далеких тропических островах миновали дурака безмозглого Сережку Мещерского, чтобы он вернулся… Дважды они с Кравченко ездили в Шереметьево встречать самолет – сначала аэрофлотовский, затем МЧС, но сотрудников «географического клуба» на них не оказывалось.
И вот, когда и зареванной Кате, и пытавшемуся сохранить присутствие духа Вадиму уже начинало казаться, что дело действительно – труба, Мещерский наконец объявился, притом целехонек! Позвонил по телефону, особо не распространялся, сообщил, что в Джакарте в аэропорту в эти дни творилось Бог знает что – европейцы спешно бежали, страшась погромов и убийств, билетов было, естественно, не достать, и тогда, по словам Мещерского, они с ребятами – «тут к нам еще одна группа наших присоединилась» – решили «морем уходить в Сингапур».
Это очень было похоже на Миклухо-Маклая, как звал Мещерского Вадим: морем! Да не куда-нибудь, а в Сингапур! Бананово-лимонный…
Катя не знала, что ей делать: плакать, злиться или смеяться. Она все представляла себе маленькую, хрупкую фигурку Сергея за штурвалом… На чем это они уходили – то бишь драпали? Это мог быть и катер, и яхта, и ржавая баржа, и китайская джонка, и даже утлый бамбуковый плот. Впервые она тогда подумала (со странной ноткой сожаления): «А хорошо, что я все-таки вышла замуж не за Сережку, а за драгоценного В. А.».
Малый рост Сергея Мещерского компенсировался пылавшей в его душе неукротимой жаждой, как говаривали хоббиты, «страшных опасностей и ужасных приключений», и эта жажда толкала Мещерского в такие уголки, о которых прежде простой советский человек слыхал только от Юрия Сенкевича. И мужем, конечно, такой бродяга был бы не очень… Каким? Катя не понимала лишь одного – откуда тогда эта нотка сожаления в ее размышлениях? Ведь что сделано – то сделано.
В Сингапуре Мещерский провел еще семь дней в ожидании аэрофлотовского рейса, и вот наконец-то в половине первого ночи…
Катя подошла к окну: Бог мой, какой сегодня длинный день! Как началось с утра с этими челноками, потом этот кровавый ужас в овраге… Дело, которое на первый взгляд было уже закончено громким задержанием дорожных бандитов, на самом-то деле только начиналось. И как начиналось! Кто убил этого несчастного, изуродовав его таким жутким способом? Зачем трупу отчленили голову? Самый простой вывод вроде бы напрашивался сразу: чтобы затруднить его опознание. Тогда получается, что личность убитого каким-то образом выводит на его убийцу. Так, что ли? И тогда получается, что…
Но отчего Никита так необычно себя вел? Примчался… хотя что ж тут удивительного, ему по инструкции полагается как начальнику отдела по раскрытию убийств лично выезжать на подобные ЧП, и все же… И с прокурором они все о чем-то шептались, и вообще складывается такое впечатление, что… что Никита либо ожидал чего-то в этом роде, либо… Быть может, у этой истории уже было начало, и совсем иное?
Но тут Катя оборвала себя: что толку гадать попусту? Завтра она постарается подлизаться к Никите и, возможно, кое-что разузнает. Возможно… Это смотря какое у начальника отдела убийств будет настроение. К тому же освещать это преступление в прессе ей пока строго-настрого запрещено. Оно и понятно: пока преступник-чудовище не найден, нечего распускать по области жуткие слухи о новом маньяке. А найдут ли его еще, нет ли – вилами на воде писано, так что…
Но если учесть, что по части сенсационных материалов сейчас полный ноль, а сводки полны лишь банальнейшей бытовухой и писать абсолютно не о чем, то на перспективу такое загадочное и страшное происшествие стоит взять на заметку и раскрутить и…
Тут Катя взглянула на часы: так и есть, уже опаздывает! Интересно, а закончилось ли вскрытие в красноглинском морге и что нового сказал об убитом патологоанатом? И главное: можно ли отождествить пропавшего из автобуса корейца-наркокурьера с теми изуродованными останками? «Я видела тело собственными глазами, – думала она. – Но принадлежат ли эти останки именно корейцу? Колосов что-то говорил о татуировке-пионе, а я даже и не заметила никакой татуировки. Тряслась как лист осиновый от страха – где уж тут замечать? Ладно, будет новый день, возможно, что-то и с этим делом прояснится, а сегодня вечером…» Катя снова глянула на часы и засуетилась.
Конечно, она могла преспокойно уйти с работы вовремя и дожидаться поездки в аэропорт дома, но с некоторых пор, точнее, с начала чемпионата мира по футболу дома Кате находиться стало совершенно невозможно. Кравченко не отлипал от телевизора, когда не дежурил, охраняя драгоценную персону своего традиционного работодателя Василия Чугунова, в просторечии среди охраны, близких и друзей именуемого не иначе как Чучело. На кухне, в комнате грохотало, выло, свистело, дудело, било в барабаны и литавры, что-то скандировало футбольное племя. Когда же Кравченко заступал на суточное дежурство, все пропущенные матчи записывались на видео, а после прокручивались бессчетное количество раз, так что у Кати начинало мельтешить в голове от пятнистых мячей, футболок, бутс и победных или разочарованных (смотря по обстоятельствам) воплей Кравченко.
Нельзя сказать, чтобы Катя совсем не любила футбол. Любила! Свой первый чемпионат смотрела еще будучи школьницей – тогда чемпионами стали итальянцы, за которых она впоследствии болела всегда. Она даже втайне гордилась своими познаниями: невежа Кравченко с трудом вспоминал фамилии футболистов, забивших золотые голы, его интересовала лишь жесткая игра англичан да драки болельщиков, а она, Катя, знала прежних мировых звезд – Платини, Росси, Маттеуса, Бухвальда, Марадону, Руммениге даже по номерам. А в Дино Зоффа – божественного вратаря итальянского «Ювентуса» даже была влюблена по уши в выпускном классе. Но она любила футбол тихо и восторженно, более обращая внимание на симпатичных футболистов, выискивая себе очередной идеал наподобие Зоффа. А драгоценный В. А. просто пугал ее разгулом первобытных инстинктов, которые выплескивались из него во время трансляций из Парижа. Драгоценный В. А. вообще был грубиян, а еще лентяй, лодырь и… Но они были вместе уже столько лет, что порой он представлялся Кате чем-то вроде ее второго «я». Это была ее вторая ипостась – шумная и громоздкая, однако такая родная, что лишиться ее означало, наверное, перестать жить. Кравченко ждал ее в машине у Зоологического музея, напротив здания ГУВД, сияющий и довольный. Она объяснила его радость тем, что его закадычный друг возвращался из дальних странствий. Но нет – причина отличного настроения Кравченко была совсем иной: в матче Англия – Тунис выиграли англичане. По дороге он долго мучил ее подробностями игры и потасовок на трибунах. У Кати от его повествований уже трещала голова.
Шереметьево даже ночью напоминало растревоженный муравейник. Внизу, в зале прилета рейс «Су-318» из Сингапура встречала такая толпа – что не протиснуться: родственники беженцев из Джакарты, носильщики-калымщики, шоферюги-извозчики, на ножах конкурирующие с таксистами. Мещерского первым увидел Кравченко.
– Извините, пардон, простите, экскъюз ми, скузи бэлла грацца… Не толкайтесь, а то ногу отдавлю, женщина, да не кричите вы, так он же вернулся! А ты вообще не возникай. – Кравченко, крепко держа Катю за локоть, точно ледокол, грудью прорезал толпу. – Серега, мы тут! Двигай по зеленому коридору! Ребята, таможня родная наша, этого пропустите вне очереди, это беженец, изгой режима, дорогу, дайте дорогу беженцу!
Мещерский, немного обалдевший от долгого перелета, пережитых злоключений, шума и суеты аэропорта, похудевший и осунувшийся от невзгод во время «бегства в Сингапур», но сияющий и смущенный (Катя успела его чмокнуть в щеки, лоб, нос, наверное, уже раз тридцать, тихо визжа при этом от радости), степенно протянул приятелю руку.
– Ну, здравствуй… Катюш, да я…
Кравченко сгреб в охапку его хрупкую фигурку, приподнял.
Уже на полпути к машине Катя вспомнила про багаж.
– Эх, Катенька, какой там багаж… Чемодан в отеле еще в Джакарте бросил. Взял что в карманах можно унести – документы, деньги. – Мещерский махнул рукой.
По дороге домой (Кравченко настоял, чтобы приятель переночевал у них на Фрунзенской набережной) Катя с замиранием сердца слушала сагу Мещерского о пережитом: о погромах и пожарах в Джакарте, об убийствах китайских торговцев, разорванных разъяренной толпой, о нападениях на европейских туристов. Все это происходило так далеко, в чужой стране, и странно даже было, что многие из этих ужасов Сережка видел собственными глазами.
– Что там с китайцами творили – прямо средневековье, – рассказывал Мещерский. – Подожгли китайские кварталы – весь центр Джакарты. Многие заживо сгорели. А тем, кто спасался… Мы, когда из города на побережье пытались выехать, видели… Ну, словом, трупы обезглавленные…
– Обезглавленные? – Катя вздрогнула.
– Ну да. Ужас, конечно. Там у них и религиозный антагонизм, и… – Мещерский поморщился. – Во Вторую мировую в Шанхае японцы устраивали соревнования, кто из офицеров больше обезглавит пленных китайских солдат самурайским мечом. Причем с одного удара… Катя, ты что на меня так смотришь?
– Н-ничего, – она отвернулась, – правда ничего. Так. Я жутко рада, что ты вернулся. Больше мы тебя никуда не пустим.
Мещерский только вздохнул. А Кравченко подмигнул ему в водительское зеркальце и начал рассказывать… О Боже, снова про свой футбол!
Глава 4 КРОССОВКИ С СЮРПРИЗОМ
Слишком много крови в человеке – мысль эта посетила в тот вечер Никиту Колосова, когда он стоял у анатомического стола в обветшалом морге клинической больницы города Красноглинска. В этом здании в стародавние дореволюционные времена помещалась богадельня, которую содержал и патронировал монастырь святого Феодора Стратилата – некогда городская достопримечательность, богатый и красивый, затем разоренный, загаженный, спаленный революцией и гражданской войной, но снова через столько лет восстанавливаемый из праха и пепла горсткой монахов-подвижников, от бедности, тяжких трудов и вечного поста более похожих (как казалось Колосову) не на воинов Христовых, каким был их патрон Феодор, а на бледные тени.
Это мертвое препарируемое тело тоже стало словно бы бесплотным: потеряло всю кровь, впитавшуюся в мох, траву и глину оврага у деревни Кощеевка. Однако группу крови потерпевшего определили довольно быстро. Патологоанатом провел и гистологическое исследование содержимого желудка – последний раз потерпевший принимал пищу более суток назад. Это уже вполне вписывалось в версию о том, что убитый – возможно, пассажир того самого автобуса. Ведь челноки обычно в дороге питаются весьма скудно и нерегулярно.
Патологоанатом внимательно осматривал и весьма изощренную татуировку на груди убитого. Отметил, что давность «изделия» – года три-четыре. Работа очень качественная – делал мастер своего дела. «Словно на дорогой китайской вазе картинка, – отметил патологоанатом и, явно желая щегольнуть своими познаниями, добавил: – Среди китайских эротических символов пион означает женское естество. Точнее, саму его суть, матку».
Колосов усмехнулся про себя: поди ты, какой энциклопедист. И это над мертвым-то телом… Его же самого во время патологоанатомического исследования точно магнит притягивали аккуратно сложенные экспертом на боковом столике вещи потерпевшего: кожаный ремень, разрезанные ножницами брюки и кроссовки.
Именно от кроссовок начальник отдела убийств все никак не мог отвести глаз. Эксперт тем временем в который уж раз осмотрел рану на груди убитого. Его первоначальный вывод о причине смерти полностью подтвердился: пробита грудина, сердечная сумка, сердце. Смерть наступила мгновенно. Это повреждение, в отличие от повреждения шеи, причинено ударом колюще-режущего предмета – ножа с клинком длиной свыше пятнадцати сантиметров, направленным сверху вниз с большой силой.
– А потерпевший сидел или стоял в момент удара? – спросил Колосов как бы между прочим.
– Стоял. В сидячем положении направление раневого канала было бы… Хотя я сказал – сверху вниз… Но видите ли, потерпевший невысокого роста – 165 сантиметров всего. Убийца мог быть значительно выше и… – Эксперт, как дипломат, никогда не скажет прямо того, в чем не уверен: как хочешь, так и понимай.
– Можно предположить, что убитый по национальности – кореец? – спросил прокурор.
– Данные внешнего строения тела дают основание это предполагать, но… Основное доказательство, как видите, отсутствует. – Эксперт указал глазами на обрубок шеи трупа. – По виду – типичный монголоид. Но может быть и казахом, и киргизом…
– Киргизы, слава Богу, у нас в районе не пропадали, – откликнулся следователь Андреев. Хотя расследованием убийства уже занималась Красноглинская прокуратура, он после допросов челноков тоже приехал на вскрытие. Дело о разбойном нападении на автобус было в его производстве. И если все же окажется, что убитый – пассажир автобуса, то…
– На шмотки его не хочешь взглянуть? – тихо шепнул Андрееву Колосов.
– Прямо тут, что ли? Я их в отдел заберу и там уж…
– Кроссовочки любопытные, а? – Колосов, словно не слыша возражений, в который уж раз повторил с восхищением: – Редкая обувка. Давай-ка тут все и осмотрим, Леша, не отходя от кассы. Я сейчас нянечек в понятые приглашу. Ты только, Бога ради, без меня эти лапоточки не трожь.
Через минуту под скорбными, осуждающими взглядами понятых-нянечек Колосов и Андреев приступили к осмотру вещей потерпевшего.
Несмотря на то что влекли его к себе в основном кроссовки, начальник отдела убийств оставил их напоследок, начав осмотр не с них. На брюках, разрезанных ножницами эксперта, имелось множество кровяных пятен. Брюки и ремень запаковали в целлофан. Это были исходные образцы для криминалистического исследования микрочастиц. Авось что и перепадет любопытное о том, с кем у обезглавленного был так называемый «конечный контакт».
Кроссовки, пыльные, черно-белые, массивные, на скрипучих липучках, Колосов сначала просто бездумно как-то повертел в руках, простукал рифленую подошву с цифрой 42. А затем вдруг извлек из заднего кармана брюк складной нож. Следователь Андреев иронически поднял брови, покосившись на эту полуразрешенную к ношению в качестве холодного оружия финку и на эффектную кобуру телячьей кожи, которая адски мешала начальнику отдела убийств в этот знойный день, – сыщики ж! Они без этого самого не могут. Оружие, кобура, автоматическое зарядное устройство, мобильный телефон на поясе – все эти хитрые штучки половина имиджа. Это трудяга-следователь – бумажная крыса, юридический клерк, у него таких игрушек не водится. У него лишь дело под мышкой да старая шариковая ручка. А у угро по части всех этих профессиональных прибамбасов… Но Андреев не успел додумать свою ехидную мысль.
– Никита, ты что делаешь? Это же вещдок!
– Спокойствие… только спокойствие. Понятые, красавицы мои, хорошо ли вам видно? – Колосов, поддев ножом сопревшую от ножного пота стельку в правой кроссовке, с треском рванул ее вверх и…
– Какие такие сокровища хранятся в наших калошах? Вот какие. – Он извлек плоский, туго набитый пластиковый пакетик, полный белого порошка. – И без экспертизы скажу, Леша, что это вряд ли поваренная соль.
– Черт, героин! Граммов двести, а то и все триста. – Андреев присвистнул. – Тайник.
Второй точно такой же увесистый пакетик был извлечен и из левой кроссовки.
– Наркокурьер. Выходит, тот самый. И сумка с анашой, значит, его. – Андреев уже брезгливо смотрел на обезглавленный труп. – Саранча поганая. Потому-то он и рванул с автобуса во время той заварушки… Ему, такому упакованному, встреча с милицией ни к чему. Да против этого богатства в подметках сумки с анашой-то ему – тьфу, мелочевка… А может, было все по-другому: эти наши отморозки с «девятки» знали, что в автобусе упакованный под завязку курьер. Ну, и уволокли его с собой как трофей, а потом уж…
– Секир башка, а героин бросили? – Колосов снова хмыкнул. – Не мы одни с тобой, Леша, умные. Если бы специально встречали курьера, знали бы и где главный товар искать. Кроссовки… да ты только посмотри на них. Тебе ничего не бросается в глаза? Это ж видно – нестандарт, платформа как у первокурсницы.
– Но у него могли быть пакеты и в куртке. Его же раздели до пояса… – Андреев не спорил – просто размышлял. – Они могли взять их и удовольствоваться…
– Но все наши прежние не были наркокурьерами, – тихо сказал Колосов. – И тебе это отлично известно: из следственного управления тебе разве не звонили, не информировали еще?
– Но это может быть и простое совпадение.
– Это? – Колосов смотрел на кровавый обрубок шеи трупа. – Игра в гильотину? Это, Леша, только у жаб в сказках в голове – бесценный брильянт, а у наших безголовиков…
Андреев выпятил подбородок: жест одновременно означал у него и «да», и «нет», и «ну ты даешь», и «сомневаюсь», однако дискутировать прекратил.
Из морга прямиком направились в Красноглинский отдел милиции, где в следственном изоляторе все еще ожидали первого допроса задержанные «девяточники». Перед его началом Колосов провел с начальником местного розыска Григорием Жаровым (его сотрудники с самого утра прощупывали задержанных в приватных беседах, именуемых «опросами подозреваемых») короткое, однако весьма полезное совещание, чтобы уяснить себе, кто есть кто в пойманной банде.
– Трое из них – наши местные. Уже проверили: все из Железнодорожного поселка, что у аэропорта, – рассказывал Жаров. – Машина принадлежит Васильченко Геннадию. Судя по всему, именно он у них и за шофера. Остальные: Говоров Иван, Говоров Константин – братья-разбойники. Один охранник магазина «Автозапчасти» в Быкове, второй, младший, безработный уклонист.
– От армии бегает? Давно? – спросил Колосов.
– Третий год. С Чечни.
– А проживал все время по месту прописки? В Железнодорожном?
Начальник Красноглинского розыска хмуро кивнул.
– К нам военкомат по поводу него не обращался. У меня, Никита Михалыч, и без этих бегунков забот выше…
Колосов махнул рукой – полная тишина, ша, как говаривал Шукшин. Не мне тебе, дорогой товарищ Жаров, читать моралитэ. Вышестоящие товарищи на это найдутся. Прочтут – будь спокоен.
– А четвертый кто?
– Четвертого ихнего ты, Никита Михалыч, должен знать и помнить. Это Круглый Павлик.
– Круглый? Свайкин? Да неужели? – Колосов подался вперед. – Точно?
– Его физиономию мы еще не позабыли. Надо же… мало ему прошлого, подонку такому! Торжествовал тогда над нами, сукин кот.
Этого самого Круглого Павлика знали в Красноглинском отделе милиции: с ним было связано одно из самых больных поражений местных стражей порядка в борьбе с провинциальным криминалитетом. Круглый – трижды судимый за хулиганство и грабеж Павел Владиленович Свайкин одна тысяча девятьсот шестьдесят второго года рождения, два года назад таким же вот жарким июнем убил человека – Джафирова Вартана, державшего на привокзальном рынке Красноглинска палатку турецкой кожгалантереи.
Об этом убийстве, хоть и произошло оно средь бела дня на глазах всего рынка – Вартан получил три удара ножом в живот, – никто из свидетелей-торговцев говорить не хотел. Однако, согласно обильной негласной информации, полученной Жаровым и его сотрудниками, Вартан и Круглый поспорили из-за места под солнцем. Информация причисляла последнего к сборщикам дани для…
Увы, все негласные слухи так и остались слухами. Переложить их на протокол в качестве правдивых и четких свидетельских показаний тогда так и не удалось. Как Круглый Павлик резал Вартана, видел весь рынок, но, когда приехала милиция, все в один голос твердили: ничего не видели, ничего не знаем. В довершение всего, с места происшествия каким-то загадочным образом пропало и главное доказательство – нож. В результате кое-как слепленное на косвенных «доках» дело против Свайкина начало трещать по всем швам уже на стадии предварительного расследования. И в конце концов обескураженный суд присяжных (а в Красноглинске, как и в ряде районов области, проводился подобный эксперимент) оправдал Круглого Павлика за «недостаточностью доказательств его вины».
Прокуратура, красноглинские сыщики и сам Колосов остро переживали это постыдное фиаско, ибо на каждом оперативном совещании им припоминали этот злосчастный факт как вопиющий пример из рук вон плохой работы по раскрытию, расследованию, а главное, по сбору доказательств вины подозреваемого, взятого под стражу.
Из здания суда Круглый Павлик (кличку свою он получил за круглую, как бильярдный шар, обритую под ноль голову, увенчанную, словно локаторами, парой крупных, розовых, дурно мытых ушей) вышел с высоко поднятой головой и на какое-то время исчез из поля зрения милиции. Но вот, как оказалось, год свободы не был потрачен им впустую: Круглый успел сколотить мобильную банду и как мог улучшал на подмосковных дорогах свое материальное положение.
– Мы их по всем аналогичным эпизодам в области начинаем проверять, – хмуро продолжал Жаров. – Не только у нас были такие факты нападений на водителей-транзитников, но и на Симферопольском, на Каширском шоссе. Будем их теперь по всем датам гонять. А ты с кем из них, Никита Михалыч, толковать будешь по своему профилю? – Он выделил последнее слово особо: Колосову известно, что нужно от этих отморозков. Круглый же, если учитывать его прошлое и новоприобретенную от безнаказанности наглость, вполне способен и на «профиль», интересующий сейчас начальника отдела убийств. – Учти: Васильченко – сопляк, с семьдесят седьмого года он, недоросток еще. А Ваня Говоров – на игле давно и крепко. Зрачки – с булавочную головку.
– С Ваней пусть Андреев потолкует, а я… я бы с Павликом сейчас прокатился. – Колосов недобро прищурился. – Под Котовского он челку все еще носит, нет?
– Лысины стыдится. – Жаров потер начинающую редеть макушку. – Это я вот все хочу тоже, да… Будут в городе языками трепать, что начальник розыска под бандюгу стилизуется.
– Не будут трепать, – Никита усмехнулся. – Человека по делам ценят. Побольше добрых дел, Григорий Петрович, и никаких сплетен, все зачтется. Ладно, пусть Свайкина мне покажут во всей его красе, я вниз пошел, в изолятор.
Жаров неодобрительно смотрел вслед начальству из главка: легко ему, Никите, – приехал, уехал, орел ты наш управленческий. А тут сидишь, словно приклеенный к земле, и еще это чертово убийство в Кощеевке… Как говорится: Бог дал, Бог взял. Дал успешное раскрытие серии разбойных нападений на дорогах, дал поимку вооруженной банды, а взял…
Жаров подошел к окну. Главное – не дергаться, не гнать сейчас волну. Даже если это МАНЬЯК – никто пока не должен о нем знать из посторонних. Только диких слухов в районе не хватало. Впрочем, подумал он тоскливо, соседи в Чудинове как ни скрывали тех вьетнамцев безголовых, а тухлый слушок там уже пополз об этом происшествии… Господи, что же это такое? Неужели это наш Круглый Павлик такое вытворяет? Нет, это было бы слишком уж просто. А в оперативной работе просто либо не бывает, либо…
Жаров снова потер макушку. Действительно, с поимкой Круглого и его компании НИЧЕГО ЕЩЕ НЕ КОНЧИЛОСЬ. ВСЕ ЛИШЬ ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ…
Глава 5 «Я НЕ УБИВАЛ!»
Беседовать с гражданином Свайкиным по своему профилю Колосову не то чтобы не терпелось, а… Ему просто хотелось взглянуть на Круглого Павлика, снова увидеть эти наглые гляделки, которые год назад после оглашения приговора в суде светились таким торжеством и злорадством. Не то чтобы начальником отдела убийств сейчас двигало низменное чувство мести и не меньшего злорадства, но… Лицезреть Круглого Павлика на тюремных нарах было чертовски приятно! Хоть одно положительное впечатление за эти сумасшедшие сутки.
А насчет трупа в кощеевском овраге… В глубине души Колосов сильно сомневался в том, что обезглавливание – новое хобби гражданина Свайкина со товарищи. И для таких сомнений имелись весьма веские основания. Однако кой-какие важные подробности происшедшего в «Икарусе» Свайкин и его подельники все же могли сообщить. Если бы, конечно, захотели. Но Колосов был готов спорить на что угодно, что Круглый Павлик, снова угнездившийся на параше, ни видеться, ни тем более откровенничать со своими взявшими наконец верх недоброжелателями в форме категорически не желает.
И все-таки…
В ИВС (изоляторе временного содержания) Красноглинского ОВД, если можно так выразиться, царило торжественно-приподнятое настроение. Колосов отметил, что лица дежурных охранников были исполнены важности. Поимка вооруженной банды вызвала нешуточный ажиотаж даже за этими толстыми бетонными стенами. Все суетились: по коридору то и дело конвой проводил аборигенов – задержанных ранее нарушителей правопорядка, перемещая их в другие камеры, уплотняя. Для Круглого и его свиты освобождались места. Всю четверку надо было рассредоточить по отдельным камерам, дабы они ни под каким видом не могли общаться друг с другом.