Правда, тесть нашел ему место организатора здравоохранения. Славик отказался. Положительного отклика в семье жены опять-таки это решение не вызвало. В отношениях с новыми родственниками наметились непонимание и некоторая холодность. Зато именно благодаря своей твердости, постоянной и обширной практике и прекрасной теоретической подготовке через несколько лет Вячеслав Серов стал первоклассным глазным хирургом. И вот тогда его друг-покровитель, старый профессор физиологии, и открыл перед ним двери лучшей в Москве глазной клиники. Когда-то давно, в бытность аспирантом, будущий директор этой глазной клиники брал у своего приятеля-физиолога сухожилия из хвостов отработанных крыс для своей научной работы. Между прочим, сухожилия из крысиных хвостов – прекрасный и дорогой шовный материал для микрохирургических операций.
   Пока молодой доктор занимался самосовершенствованием, его жена, ясноглазая блондинка, сильно располнела, стала тяжела на подъем, часто болела, а в последние годы их жизни все время закатывала мужу истерики.
   К сожалению, а может, и к счастью, жизнь устроена так, что на каждом решении, принимаемом в ту или другую жизненную пору, висит картонная бирка с витиевато выписанной ценой. У Вячеслава Серова платой за самостоятельность стала полная оторванность от него его собственного сына.
   И умом, и внешностью сын уродился в женину родню и был такой же тяжелый, одутловатый, неповоротливый, как дедушка и мать. Славик, как ни старался, не мог найти с ним общий язык. Да и некогда особенно было искать. Сначала Славик переживал: не такого детства он хотел для своего сына, а потом смирился. Теща с зятем вела себя сдержанно и разговаривала неохотно, так как, в свою очередь, считала, что совсем не такой муж нужен ее дочери. Внука она берегла – от простуды, от чрезмерных занятий, от футбола, от посторонних влияний, от другой бабушки. Тесть все еще работал. Сын не нуждался ни в чем. А был ли он счастлив? Славик не мог понять. Этот полный потливый мальчик не расположен был говорить о высоких материях. Как Славик понял, бабушка научила его считать себя хорошим мальчиком только на том основании, что он съедал за завтраком всю кашу без остатка, а за обедом весь суп.
   Если Славик вдруг заговаривал с мальчиком «о жизни», тот спешил перевести разговор на что-нибудь конкретное. Например, на то, каким будет его подарок к Новому году или ко дню рождения. И с каждым днем Вячеслав Серов чувствовал все острее, что если раньше его истинным домом была медицинская библиотека, то теперь уверенность и покой он обретал, только открывая двери своего больничного отделения.
   Он не стремился к административной работе. Его истинной страстью стала хирургия. За короткое время он освоил все виды операций, все возможности усовершенствования, все модификации методов, всю диагностическую аппаратуру.
   Теперь в глазной хирургии Вячеслав мог все. Нашла его и награда. Больные обращались к нему по знакомству. В знак благодарности ему стали приносить пухлые конвертики с деньгами, перед ним открылись двери складов и магазинов. Славик получил все, чего ему так недоставало в молодости. И вдруг пришло время – он заскучал. Прекрасные костюмы без движения висели на плечиках в шкафу, рубашки пылились в девственно-целых целлулоидных оболочках. Когда-то необыкновенно щепетильный в одежде, Серов перестал носить галстуки. Он купил себе куртку, черный шерстяной свитер и вместо туфель – мокасины, и они, часто разношенные и нечищеные, свободно хлюпали у него при ходьбе, создавая впечатление шаркающей стариковской походки. Хуже всего было то, что после операций он стал выпивать.
   Сам не понимая теперь, чего хочет в жизни, Вячеслав Серов ненавидел жизнь по распорядку, принятую в семье его жены. У тех было строго установленное время подъема, принятия пищи и отхода ко сну. Когда Слава засиживался с книгой или журналом за полночь, его жена вставала и выключала свет.
   – Бай-бай пора маленьким мальчикам! – говорила она и поворачивала выключатель.
   Тогда он уходил в ванную. Закрывал дверь на задвижку и включал воду. Шум воды успокаивал его и придавал мыслям философское направление. Пока Серов успокаивал себя, его жена успевала заснуть. Тогда он снова включал свет в кухне и читал, сколько хотел. Спорить можно было с кем угодно, только не с ней.
   – Ну не будет же мальчик отрицать пользу режима? – широко раскрывала она голубые глаза, и Вячеславу не хотелось говорить жене, что, несмотря на строгое соблюдение режима, к тридцати годам она превратилась в рыхлую неопрятную курицу и вот уже несколько лет, как он не хочет ни говорить с ней, ни спать.
   Вообще-то с Лилькой можно было поговорить – о пользе правильного питания, о том, как трудно быть женщиной, о том, как много на свете разных опасностей и болезней. Нельзя затрагивать было две темы – это обычно заканчивалось сморканием и слезами: о роли ее папы в жизни их семьи и о воспитании сына. Славик не затрагивал этих тем. За «папочку» он вообще был спокоен, несмотря на смутные времена, тесть с завидным постоянством пересаживался из одного начальственного кресла в другое. Что касается сына – тут сотрясать воздух было тем более бесполезно, он все равно ничего не мог изменить. Серов уходил от этих тем. По-прежнему много времени он проводил в больнице, довольно часто навещал мать, а временами напивался с институтским другом Валеркой – теперь тоже хирургом, но полостным, из военного госпиталя, – напивался так, что не мог вечером добраться до дома.
   У него сильно испортился характер. Он стал ворчлив, мешковат и выглядел старше своих лет. А однажды сделал глупому подростку в метро какое-то замечание с такой яростью, что за подростка вступились пассажиры. Вспетушившийся подросток вспылил в ответ, и Славик уже представил себе удовольствие, с каким размажет его по стене вагона, но вдруг посмотрел на себя как бы со стороны. И вдруг понял, что должен прямо сейчас что-то изменить в своей жизни. Он вышел из поезда, вообще вышел из метро на какой-то ненужной и плохо знакомой ему станции и долго курил на улице. Больше его жизнь так продолжаться не может. Иначе он сопьется, превратится в старого брюзгу, в одутловатого пьяницу или повесится. И он решил завербоваться и уехать куда-нибудь. Хоть на Север.
   Бывшая красавица почувствовала развязку и кинулась к отцу в последней попытке удержать мужа. Она просила выхлопотать ему местечко не в суровом, холодном климате Норильска, а где-нибудь за границей – в Африке, в Азии, все равно. Она боялась, что из районов Крайнего Севера он к ней не вернется – слишком суровы там нравы и тяжелы условия. А трудности, как известно, сближают. Никто бы там не помешал какой-нибудь медсестричке увести у Лили мужа. Заграница – другое дело. Не каждый отважится там на амурные похождения – неусыпное око не дремлет, враз можно вылететь с тепленького местечка. Мысли ее были сугубо конкретны и прямолинейны. Папа и тут помог дочке, выполнил ее просьбу. Дело оказалось улажено. Серов понимал, что должен был отказаться. Но, презирая себя за малодушие, согласился под прозрачным предлогом того, что обучать других гораздо полезнее для общества, чем делать какую-то, пусть и сложную, работу самому. Недовольный собой, и женой, и тестем, и совсем уж ни в чем не повинной тещей, он выучил французский язык и уехал преподавать глазные болезни в Лаос. Вот там, в Лаосе, Вячеслав и познакомился с Наташей Нечаевой…
 
   Пейзаж за окном изменился, стал более плоским. Славик Серов уже давно миновал Тверь. Он решил остановиться перекусить. В придорожном кафе из горячих блюд были только котлеты и макароны. На улице кавказец в несвежем фартуке готовил мангал для шашлыков. Дрова на этом ритуальном костре еще только начали разгораться. Зато на улице, вдоль дороги, царило неведомое ранее изобилие. Около булочек с сосисками, политыми томатным соусом из грязноватых банок, красовалась надпись на чистейшей кириллице: «Хот-доги». Какой-то чернобровый за кассой лениво считал деньги и даже не взглянул на Серова. Тот тоже не захотел вступать с ним в переговоры и повернул к другому киоску.
   Пока он рассматривал вакуумные упаковки с ненатурально розовой колбасой и желтые кирпичи вязкого сыра, ко входу в магазинчик подрулила бабка с корзинкой зеленых мелких яблок и свежей зелени. Пучок укропа разрешил сомнения Вячеслава Сергеевича. В придачу к нему он купил в киоске круглую булку, пачку крабовых палочек и плоский пакетик майонеза.
   На улице под покосившимся зонтиком-тентом, среди крошек и пивных луж на пластмассовой крышке стола пировала компания мух. Из граненого стакана выглядывали ненатуральные сиреневые цветы. Вячеслав Сергеевич поискал глазами другое место, но дальше располагался сомнительный терем-теремок на площадке, возле которого раположились сразу три огромных внедорожника, а с другой стороны стоял закрытый газетный киоск. Выцветшие обложки за стеклом представляли полуголых девиц на все вкусы и случаи жизни. Славик скользнул по их выпученным губкам и бюстам равнодушным взглядом и вернулся в машину.
   Ел он прямо за рулем, подстелив на колени месячной давности «Московский комсомолец». Ему хотелось шашлыка, или рыбы, или, на худой конец, жареных пирогов с картошкой, но здесь ничего этого не было, и пришлось жевать с укропом холодные крабовые палочки, бледные, как ноги покойника. Серов с удовольствием выпил бы кружку пива или бокал вина, но за рулем он этого себе не позволял и ел поэтому всухомятку.
   Пока он сидел, зона хорошей погоды улетучилась назад к Москве, и небо стащило с себя лазоревый сарафан, поменяв его на унылую мышиную шкурку. Первые мелкие капли дождя стукнули в ветровое стекло.
   – Ну, это вообще-то не дождь! – сказал Вячеслав Сергеевич вслух сам себе и улыбнулся, вспомнив далекую тропическую страну и тот день, когда он впервые увидел свою будущую вторую жену.

5

   Изысканно-прохладное балтийское лето обычно устанавливается в Санкт-Петербурге к концу июня. Не обмануло оно и на этот раз. Мало того, оно еще и порадовало Наташу тем, что на второе утро после ее приезда в Северную столицу во всем городе одновременно – во всех парках и садах, вдоль набережных и по бокам улиц, – бурно зацвела липа, и ее медовый аромат заполнил собой город. Этот запах ворвался в открытое Наташино окно, закружил, завертел сладостным преддверием счастья. И благодаря этому аромату забылось предательство – что оно, первое было, что ли? Исчезло ощущение потерянности, и, наоборот, пришла уверенность в себе, уверенность в том, что она вызывает интерес, в том числе и у мужчин. Другое дело, что мужчины Наталье Васильевне не нравились: мерзкий темный человек, мучающий ее, был мужчиной. Но, по крайней мере, в этот вечер аромат лип вызвал у Наташи приподнятое настроение – смутно в памяти замелькали воспоминания о том счастливом времени, когда надежды делали действительность менее противной, родители давали ощущение защиты, а тело было легким. Ах, каким же легким было тело!
   Когда в пять часов вечера после последнего заседания Наташа вернулась в гостиницу для того, чтобы переодеться к банкету, принять душ и полчасика подремать, ворвавшийся в окно медовый сладкий запах прошептал ее отражению в зеркале: «Все будет хорошо! Все будет чудесно еще в твоей жизни!»
   Банкет должен был состояться в небольшом, но респектабельном ресторане в семь. С Выборгской стороны ехать до него минут тридцать. У Наташи еще оставалось время. Она шлепнула на лицо маску из водорослей и прилегла. Темно-синий, переливающийся шелком брючный костюм, который она привезла из Италии, уже дожидался ее на стуле. Туфли-лодочки из мягкой кожи не жали. Сумка была той же фирмы, что и туфли. К черту Серова! К черту непонятного черного человека! Она сделала свою работу хорошо. Сегодня вечером она будет отдыхать.
   Перед выходом из номера Наташа для удачи плюнула три раза через плечо и взглянула в зеркало. Из темноты коридора гостиничного номера на нее уверенно смотрела очень красивая женщина не старше тридцати лет – длинноногая, стройная, изящная. Наташа осталась довольна собой.
   «А может, все-таки позвонить Алексею? – подумала она, на секунду задержавшись перед зеркалом. – Выгляжу хорошо, не стыдно показаться старому знакомому…» – Она повернулась к зеркалу спиной и вышла из номера. В лифте взвесив все «за» и «против», Наталья все-таки решила: не стоит. Старого не вернешь, зачем зря трепать нервы? Лучше расслабиться на банкете и, может быть, потанцевать. Давно она уже не танцевала, подумала Наташа, сдавая ключ от номера все той же, уже знакомой ей, опять заступившей на смену дежурной.
   Наташина машина дремала под цветущей липой в гостиничном дворе. Крышу и капот запорошили крошечные желтые комочки.
   Как от мимозы. Женщина вдохнула полной грудью и положила в рот мятную лепешечку жвачки. Привычку время от времени жевать жвачку Наташа переняла от своего сотрудника Жени Савенко, и каждый раз, ощущая на языке щиплющую мятную свежесть, она вспоминала этого молодого человека.
   «Бедный Женя! – подумала она в этот раз. – Ему так хотелось поехать, а я его не взяла. Может быть, напрасно! Но я же заботилась не только о собственной репутации… Мне не хотелось, чтобы и об этом мальчике шли в лаборатории досужие разговоры».
   Усевшись, Наташа включила двигатель. Автомобиль заурчал, готовый мчать свою хозяйку на край земли. Она привычным движением потянула ремень безопасности, защелкнула его в крепеж, проверила, на месте ли сумка с документами, кошельком, записной книжкой, и тронулась с места. У поворота на Ушаковский мост под красным глазом светофора она уже дрожала от нетерпения, от возбуждения скоростью, от свежего ветра, врывавшегося в окно ее машины. И как только сменился сигнал светофора, она рванулась в дикой стае ревущих машин через Каменный остров к центру, держа скорость вместе со всеми. Пробок, к счастью, не было. Светлой стрелой пронесся под колесами Каменноостровский проспект. Пролетел за правым окном, мелькнул и исчез мрачный кронверк Петропавловской крепости, и мимо его толстых стен, не задерживаясь нигде, Наташа вынеслась на ажурную дугу Троицкого моста. Тут она не смогла удержаться и взглянула направо. Здание Биржи на стрелке Васильевского острова, вдалеке, в дымчатом мареве воздуха и воды, было великолепно именно так, как Наталья помнила. Стрелка и Каменный остров являлись любимыми местами ее отца. Стрелку Наташа помнила с раннего детства, а вот на самом Каменном острове ей пришлось отдохнуть три или четыре года назад.
   Тогда по приглашению влиятельных знакомых она провела здесь на одной из бывших партийных дач незабываемую неделю. Дальнейшая дружба с этими знакомыми не сложилась – приглашение было сделано в знак благодарности за консультацию, а Наташа всегда тяготилась такими отношениями. Потом же она узнала, что эти люди всей семьей уехали жить за границу. Но та неделя на живописном архипелаге островов, возлежащих среди почти недвижной воды и соединенных между собой нежными дугами мостов, переплелась в ее памяти с детскими прогулками по острову с отцом.
   У ребенка было тяжелое заболевание крови. Она согласилась приехать. За ней прислали длинную черную машину.
   – Куда мы едем? – спросила она у шофера.
   – На Каменный остров.
   Услужливая память вытащила из неведомых глубин образ маленького императора с курносым лицом, для которого строила Каменноостровский дворец всевластная, царственная мать, чтобы удалить до времени нелюбимого и неласкового сына. И одновременно всплыл в сознании высокий военный моряк – ее отец. Он нежно вел ее по всем этим сказочным мостикам и мосточкам и покупал ей в тот приезд все, что она хотела. И мороженое крем-брюле с желтоватой розочкой крема поверх вафельного стаканчика, и плюшевого мишку, которого девочка внезапно увидела в окошке затрапезного киоска, хотя таких мишек было у нее штук двадцать всех мастей и размеров, и немецких пупсов из валютного магазина, и самое главное – прелестные платья для нее и для мамы, каких не было тогда ни у кого из ее подруг. А потом, очень быстро после этой поездки, вещи из валютного магазина кончились, мама перестала мотаться на короткие встречи с отцом то во Владивосток, то в Архангельск. Закончились и разговоры об их возможном переезде в северный порт Северодвинск. Однажды мама объяснила Наташе страшные для отца слова, звучащие приговором: «Комиссован по состоянию здоровья». Отныне они навсегда осели в городе на Волге, откуда все были родом – и она, и отец, и мама. А отцовский китель без движения повис в шкафу, окутанный марлей. Так и висит там до сих пор.
   С детства Наташа любила трогать его черное сукно, проводить пальчиком по золотым шевронам, ощущать его запах. Ей всегда казалось, что китель пах морем, хотя скорее всего он пах нафталином. Маленькой, она любила представлять себе, как вырастет и пойдет цветущей весной в красивом пышном платье под руку с отцом по широкой улице, и все встречные женщины будут заглядываться на его красивую форму и сухощавое обветренное лицо морского волка и завидовать ей. И эти мечты сбылись как раз на Каменном острове.
   На ее памяти за последние несколько лет отец надел форму, кажется, только раз, когда ездил хоронить своего старого друга, умершего в том самом Северодвинске от лучевой болезни. Хотя был еще один эпизод – в форме он появился на банкете в «Праге» по случаю защиты дочерью докторской диссертации.
 
   Ресторан, к которому подрулила Наташа, оказался не тот. По рассеянности она забыла название, а порывшись в сумке, не обнаружила программку конференции с указанием места, где состоится банкет. Спокойно закрытые двери, равнодушный швейцар у входа сразу навели на мысль, что она ошиблась адресом. На всякий случай Наталья решила выйти спросить.
   – Никак нет, не в курсе! – вытянулся перед ней не старый еще швейцар, и Наташа с ужасом и жалостью заподозрила в его выправке привычку бывшего военного.
   – А есть на этой улице еще какие-нибудь рестораны?
   – Так точно, двумя кварталами дальше тоже есть ресторан. Может быть, там то, что вы ищете.
   Наташа поблагодарила и вернулась к машине. Швейцар в позументах скрылся за тяжелой дверью. Наташа повернула ключ зажигания, но двигатель, вместо того чтобы четко и радостно схватиться в ответ, вдруг как-то судорожно захлюпал, зачихал и остановился.
   «Вот тебе и на! – подумала Наташа и, безуспешно повторив операцию три раза, прекратила попытки. Машина ее была не новая, но надежная и никогда раньше не подводила. – Что же это такое? Может быть, свечи?» – решила она, панически перебирая в уме достаточно скудные познания в автомеханике. Она посмотрела на свои чистые руки, на свеженанесенный на ногти лак, на безупречную прическу и шелковый итальянский костюм и поняла, что, если все-таки хочет танцевать на банкете, капот открывать не следует ни в каком случае. Наташа вышла из машины и постучала швейцару в окно.
   – Не посмотрите, что с моей машиной? – попросила она.
   – Не положено отлучаться, но давайте посмотрим.
   Пока швейцар открывал капот, Наташа стояла рядом. У него были неуверенные движения и трясущиеся пальцы. Однако лицо его – спокойное, уже морщинистое, с тремя глубокими складками вдоль щек и подбородка все-таки не казалось отталкивающим, а даже вызывало симпатию.
   Швейцар проверил свечи.
   – Нет, вроде все нормально.
   «И не должно бы», – подумала Наташа. Она ведь проехала восемьсот километров – если б что было со свечой – забросило бы сразу же. Правда, заправлялась она в дороге на неизвестной бензоколонке. Может быть, топливо не очень?
   – Ну, попробуйте еще раз, – сказал швейцар. Она попробовала, результат оказался тот же. Швейцар развел руками и постоял немного, переминаясь. Наташа дала ему деньги и, бросив кошелек на сиденье, села в машину, задумавшись. Швейцар еще постоял немного, походил вокруг, просунул голову в открытое окно с другой стороны, спросил, не высветилось ли что на электронном табло.
   – Ничего не высветилось, – сунулась носом в табло Наташа. Потом швейцара кто-то позвал громким сердитым голосом, и он торопливо скрылся в недрах своего ресторана. Наташа осталась одна.
   «Сигнализация вообще ни при чем, – думала она, доставая из бардачка новую упаковку мятной жвачки. Освободив тонкую пластинку от бумажки, Наталья положила ее в рот, а бумажку в сердцах швырнула на соседнее сиденье. – Соображай же, что делать», – ругнула она себя. Не сидеть же вот так в машине всю ночь?
   В рассеянности она провела рукой по сиденью, смахнула бумажку на пол, потом полезла за ней – ненавидела мусор в машине.
   «Двигатель чихал, значит, искра прошла, контакт был, – Наташа сосредоточилась и стала соображать. – Может, дело в аккумуляторе… – Перспектива вынимать на месте аккумулятор с риском прожечь кислотой костюм ее уж вовсе не прельщала. – К тому же, что мне это даст, если я даже его выну? Если аккумулятор так не вовремя сдох, надо ловить кого-нибудь, кто может взять на буксир, и ехать в сервис или в автомагазин… – Она посмотрела на часы. Где этот автомагазин, и нужно ли менять аккумулятор?.. – Нет, нужно в сервис. Должен же где-нибудь здесь быть сервис, работающий двадцать четыре часа? Однако разочарование от того, что вместо веселого общества коллег ей придется очутиться в пропахшем бензином и смазкой сервисе, оказалось так велико, что Наташа чуть не заплакала. – Ну, надо же было так не повезти!»
   Она уже забыла про одуряющий запах лип и чувство, что жизнь все-таки состоялась. Теперь ей хотелось выйти из машины, броситься на асфальт и застучать по нему кулаками. Только ведь она прекрасно знала, что этим делу не поможешь. Она вздохнула, пошарила по сиденью, нащупывая кошелек, чтобы еще раз обратиться к швейцару за помощью, и ощутила, что внутри у нее похолодело. Поверхность сиденья оказалась совершенно пуста, кошелька не было.
   «Я, наверное, бросила его в сумку!» – решила Наташа и потянулась к заднему сиденью. В дорогой сумке из мягкой кожи лежали платок, пудреница, флакончик духов, паспорт и записная книжка. Кошелька не было.
   «У меня же еще нет склероза. Я точно помню, как положила кошелек на сиденье рядом с собой».
   Женщина посмотрела на полу под сиденьем, откуда доставала бумажку. Все было чисто.
   «Швейцар упер, когда я отвернулась! – подумала она и хотела бежать в ресторан, но остановилась, буквально уже высунув из машины ногу. Даже если он и упер, как я это докажу? И тут же сама себе ответила: – Да никак! Он скажет, что ничего не видел».
   Наташа решительно взяла сумку с документами и вошла в ресторан. Швейцар как ни в чем не бывало сидел за своей стойкой у самой двери.
   – Э-э-э, не знаете, далеко ли пешком до того, дальнего ресторана? – сказала Наташа первое, что пришло в голову.
   – Пешком минут двадцать, – с готовностью ответил швейцар.
   – Далеко… – пробормотала Наташа.
   – А вы возьмите частника, – услужливо подсказал швейцар.
   – Дело в том, – Наташа решила пойти ва-банк и проницательно посмотрела собеседнику в лицо, – что, пока мы с вами возились с машиной, у меня кто-то украл кошелек. Ведь я его буквально на минуту оставила на переднем сиденье!
   – Ай-я-яй! – осуждающе покачал головой мужчина. – Разве ж можно на переднем сиденье оставлять? Народу по улице вон сколько ходит!
   – Да ведь в тот момент к машине никто и не подходил, – настаивала Наташа.
   – Разве ж уследишь! – отозвался швейцар и скептически поджал губы. – Вон у нас в ресторане раз случай был…
   Наталья Васильевна развернулась, вышла из ресторана и громко хлопнула дверью. Швейцар сначала нахмурился ей вслед, а потом простил ей этот хлопок. Неприятно, конечно, девушке, что кошелек у нее украли. Вот и у него дочка такая же. Никогда ни за чем не смотрит. Интересно, а сумма-то в кошельке большая была?
   Наташа опять села в машину и соображала, что же все-таки ей делать. Взять частника и доехать до дальнего ресторана было, конечно, можно. Но где гарантия, что это окажется действительно именно тот ресторан, который нужен? Хорошо, если ресторан окажется тот и Нирыбанимясо приехал на банкет и ждет ее. У него, конечно, всегда можно одолжить денег. А если он отлеживается в гостинице? Ехать к нему в гостиницу?
   Наташа рассеянно перебирала вещи в сумочке. Взяла флакончик с духами, слегка провела пробкой за ушами, по шее. Аромат духов окутал невидимым легким шарфом ее голову и лицо. Как много все-таки значат запахи в жизни. Любимые духи – верные товарищи, они умеют подбодрить и утешить. Наташа закрыла глаза и вздохнула. Решение лежало перед ней в сумке под кожаной корочкой записной книжки. Единственный человек в этом городе мог реально ей помочь. У него наверняка есть «свой» автосервис, в котором ее не обманут, и этот человек вполне мог бы одолжить ей денег. В конце концов, они ведь никогда не были в ссоре, чтобы она не могла позвонить ему в трудную минуту….
   Не было бы счастья, да несчастье помогло. Звонить или нет?
   Она погладила пальцами обложку записной книжки. Нужная страница открылась сама. Наташа слушала в трубке гудки и улыбалась. Незнакомый мужчина, вышедший из ресторанного зала, разгоряченный вином и сытным обедом, смотрел на нее приглашающим взглядом. Наконец что-то щелкнуло. Ответил резковатый молодой женский голос.