Степнова Ольга. Фокиниада

Ольга Степнова
Фокиниада

О МЕЧТАХ

   – Вы любите Кафку?
   – Да, особенно грефневую!

Анекдот

   – Все суки, все! – мрачно сказал Сева Фокин, закусывая солёным огурцом очередную порцию розового мартини. – Я, Вася, потерял веру в человечество ещё в утробе матери.
   – Вчера ты говорил, что мир прекрасен, а все люди ангелы, – удивился Лаврухин, которому не досталось ни огурца, ни мартини.
   – Ты тоже сука, Вася… Вот на хрена ты мне, лучшему детективу страны, предлагаешь искать трусы и лифчик какой-то зажравшейся профу… фу… фу… – Слово «профурсетка» вдруг показалось Севке страшным архаизмом. – Профурсуки! – закончил он мысль.
   – Я же тебе говорю, – в сто первый раз начал объяснять участковый Лаврухин, – это не простые трусы! И лифчик не-не-не-непростой! – От волнения Лаврухин стал заикаться. – Это дизайнерское французское бельё стоимостью полторы тысячи евро! А профурсука, как ты выражаешься, – жена банкира Говорухина!
   – А я тебе говорю, что ни одна идиотка не вывесит сушить на улицу полторы тысячи евро! – опять стукнул кулаком по столу Фокин.
   – А я тебе говорю, что не она его вывесила, а её бабка, к которой она погостить приехала! – Лаврухин примерился и тоже долбанул кулаком по краю стола.
   – А я тебе говорю, что, несмотря на нашу с тобой многолетнюю взаимовыручку, это выше моего достоинства – искать женские причиндалы!
   – Ниже! Ты хотел сказать – ниже твоего достоинства! – захохотал Лаврухин.
   – Слушай, – перешёл Сева на доверительный шёпот, – может, бельишко ветер унёс?
   – Я допрашивал ветер, – не менее доверительно сообщил Вася. – Он не уносил.
   – А ты скажи, что унёс! Оформи чистосердечное признание и закрой дело!
   – А садить кого?! – прищурился Лаврухин. – Жена банкира Говорухина хочет плюнуть в лицо негодяю, который спёр её трусы, и засадить его минимум на пять лет.
   – Да-а, – протянул Фокин. – Суки все, суки и профурсуки…
   Разговор вернулся на исходную позицию, безнадёжность которой усугублялась тем, что розовый мартини закончился и солёные огурцы тоже.
   Вася Лаврухин с грустью прикинул, что если он разорится ещё на одну бутылку, то до зарплаты придётся занимать минимум пятьсот рублей, а если позаимствовать у тёщи в погребе ещё одну банку солёных огурцов, то придётся убить выходные на прополку тёщиной картошки.
   Больше всего на свете Лаврухин не любил одалживать деньги и полоть тёщину картошку, поэтому он прибегнул к старому как мир методу – грубой и неприкрытой лести.
   – Сев, – ласково пропел Вася, обращаясь к пьяноватому Фокину, который, засунув в банку узкую руку, искал в рассоле среди укропа, хрена и смородиновых листьев ещё хотя бы один огурец. – Ну, Сева! Я же всё понимаю! Ты гений сыска! Ты ас детективных расследований! Ты… ты Пушкин своего дела! Поэт! Равных тебе в городе – да что в городе! – в стране нет! Я абсолютно уверен, что ты лучший частный детектив в мире и… и во вселенной!
   Севка замер, забыв вынуть руку из банки. Не то, чтобы он любил лесть, просто через три дня предстояло платить за аренду офиса, за квартиру, за телефон и за ремонт старенькой «девятки», а денег на всё это не было, потому что за весь месяц не приключилось ни одного стоящего клиента – только ревнивые мужья и ещё более ревнивые жёны, которые скрепя сердце платили тысячу рублей за три дня слежки…
   Фокин всё ждал, когда Лаврухин озвучит сумму, которую жена банкира готова выложить за поимку вора, но Лаврухин сумму не называл и напирал только на давнюю договорённость во всём бескорыстно помогать друг другу.
   А ну как Лаврухин не за так старается?! Давно бы уже на ветер кражу списал, если бы за зарплату работал…
   – Я ж понимаю, – ближе к делу перешёл Вася, – у тебя только аренда этой… – Он обвёл рукой комнатушку, где с трудом помещались стол, стул, шкаф и кресло. – Этого офиса обходится в тысячу долларов…
   – Евро, – поправил Фокин. – Не забывай, это центр города! Тут квадратный миллиметр снять всей твоей зарплаты не хватит.
   – Да я понимаю. Но и ты пойми, не могу я с Говорухиной денег взять, потому что искать её трусы и лифчик – моя прямая обязанность!
   – И зачем ей это залапанное ворами бельё? – вяло поинтересовался Севка. Не найдя огурец, он сунул в рот солёный укроп. – Она что, новое не может купить?
   – Может. Но не хочет, – чуть не заплакал Лаврухин. – Ей нужно найти это бельё из принципа, потому что вор должен сидеть в тюрьме. Они, знаешь, какие принципиальные, эти жёны банкиров?!
   – Суки, – сплюнул укроп в мусорную корзину Фокин. – Все суки, все! Мне не то, чтобы задаром ноги топтать не хочется, мне трусы западло искать!
   – А ты лифчик ищи! – оживился Лаврухин, жестом обозначив на себе женские прелести. – Лифчик очень даже прикольно искать! А где лифчик, там и трусы… в данном случае… А на меня всегда можешь в своих делах рассчитывать. И днём и ночью. По базе милицейской кого пробить, номера машины узнать, или адрес…
   Что и говорить, услуги участкового в работе Севки Фокина были незаменимы.
   Не одно дело и не два, – пожалуй, все до единого, – Фокин раскрыл с помощью Васи.
   – И увидел Бог, что это хорошо… И назвал – сиськи! – тяжело вздохнул Сева.
   – Согласен?! Раз анекдоты рассказываешь, значит, согласен! – завопил Вася.
   – Какой размер у бюстгальтера? – Сева придвинул к себе блокнот и взял ручку.
   – Первый.
   – Ты издеваешься?! – отбросил ручку Фокин. – Нет, ты издеваешься, да?!
   – Зато трусы «икс-икс-эль», – пряча глаза, пробормотал Лаврухин.
   – Ужос, – Сева снова взял ручку и записал в блокноте параметры, так и пометив их «ужос-ужос-ужос!». – Цвет? – уточнил он.
   – Красный.
   – Особые приметы?
   – Фирма «Аэлита». Это самая надёжная особая примета! Они делают свои модели в единственном экземпляре, другого такого белья во всём мире нет!
   – Да уж… Никто не догадается к почти нулевому размеру сисек присобачить трусы от слона, и всё это изобразить в красном цвете!
   – Индивидуальный пошив, ручная работа, – опять засмущался Лаврухин, протягивая Севке листок. – Тут адреса пострадавших и свидетелей.
   – Что, и свидетели есть?! Чего ж ты тогда припёрся ко мне со всей этой мутотой?! – возмутился Фокин, отшвыривая листок с координатами.
   – Да кто ж мне, менту, что расскажет! – подскочил Лаврухин. – Я ж в погонах! А на погоны у свидетелей одна реакция – ничего не видел, ничего не знаю! А ты костюмчик спортивный напялишь, перегаром дыхнёшь, тебе всё по-свойски и выложат!
   – Я столько не выпью, Вася, чтобы убедительно дыхнуть на свидетелей, – буркнул Сева. – Я лучше чеснока много съем, чтобы по-свойски вонять.
   – Супер! – заорал Вася. – Нет, Севка, все-таки, у тебя мозг гения. Чеснок – это находка!
   – Тогда с тебя, Вася, полкилограмма чеснока.
   Вася заметно поскучнел, потому что прикинул – такое заметное «прореживание» тёщиных запасов может закончиться прополкой всё той же картошки.
   – Ты это, – почесал Вася затылок, – не переборщи с чесноком. От него, если переесть, сердце конкретно шкалит.
   – Я не переборщу. Я свою норму знаю, – усмехнулся Фокин.
   – Ладно, – вздохнул Лаврухин, – буду полоть картошку.
   – Что? – не понял Сева. – Какую картошку?
   – Можно я банку с собой заберу, а то тёща волнуется, когда трёхлитровые банки пропадают?
   – Забирай, – кивнул Фокин. – И бутылку от мартини возьми, туда тоже огурцов напихать можно, если мелко покрошить.
   Лаврухин собрал со стола стеклотару, сунул её в пакет и, пятясь задом, начал продвигаться к двери.
   – Так ты это… когда вора найдёшь? – некорректно сформулировал он вопрос.
   – Суки все! – заорал Сева. – Мало того, что работу на халяву получить хотят, так ещё и со сроками поторапливают!
   – Понял, отстал. – Звякнув посудой, Вася исчез за дверью.
   Севке стало вдруг стыдно. Он выскочил из-за стола и высунулся в коридор.
   – Слышь, Васька, – позвал он Лаврухина. – За завтра постараюсь успеть.
   Васька в ответ сделал жест, который можно было расшифровать как горячую благодарность и «всё для тебя сделаю».

* * *

   Утром, ни свет, ни заря, в комнату заглянула хозяйка.
   – Тут Лаврухин зачем-то чеснок притащил, – сказала она и пошуршала чем-то шуршистым, лаврухинским чесноком, наверное.
   – На тумбочку положите, Маргарита Петровна, – сквозь сон пробормотал Сева, которого не очень-то вдохновляла перспектива завтракать чесноком.
   – Всеволод Генрихович… – Когда хозяйка обращалась к Фокину по имени-отчеству, это означало только одно – она хочет попросить денег вперёд за месяц, а то и за два. А, может, за три…
   Севка громко всхрапнул, но это не помогло.
   – Всеволод Генрихович, у меня тут такие обстоятельства… Кредит надо платить, а доктор лекарства ну такие дорогущие прописал! Не могли бы вы мне за комнату месяца за два, а то и за три…
   Когда Севке нечего было сказать, он рассказывал анекдот. Впрочем, когда было что сказать, он тоже рассказывал анекдот, проверяя тем самым собеседника не столько на чувство юмора, сколько на правильность мироощущения. Анекдотов Сева знал великое множество – бородатых, едва поросших щетиной и только что народившихся в Интернете. Сева никогда не записывал анекдоты, он запоминал их сразу – любой степени тупости и остроумия.
   Разные люди смеялись над разными анекдотами.
   Маргарита Петровна не смеялась ни над какими. Она видела в них исключительно одной ей ведомый подтекст, как правило – невесёлый.
   – А то и за три месяца вперёд заплатить, – закончила свою мысль хозяйка.
   – Как избежать изнасилования в тёмном переулке толпой негров? Бросить им баскетбольный мяч! – Сева сел и босыми ногами поймал тапки.
   – Значит, не сможете, – как всегда, нашла свой невесёлый подтекст в анекдоте Маргарита Петровна. – Значит, никак.
   – У вас есть счёт в банке? Есть, но он не в мою пользу! – подтвердил Фокин её опасения очередным анекдотом.
   – Ваш счёт не в мою пользу, Всеволод Генрихович, – вздохнула хозяйка и ушла.
   Севка встал и понюхал связку чеснока.
   Всё было плохо.
   Предстояло есть чеснок, искать чужие трусы и весь день носить спортивный костюм. И всё это – даром.
   При всём его оптимизме Севке захотелось завыть.
   Мысль, что Маргарита Петровна может поискать другого жильца – такого, который легко заплатит за два, а то и за три месяца вперёд, усугубляла депрессию.
   Сева очень дорожил комнатой, которую снимал в частном секторе за небольшие деньги. Он считал, что лучше снимать офис в центре, а квартиру на окраине, чем наоборот. Конечно, лучше бы и то и другое – в центре, но даже в наилучшие времена, когда от клиентов отбоя не было, он жмотился на оплату жилья. Что ему, холостому оболтусу неполных тридцати лет, в сущности, нужно от собственного угла?
   Выспаться, да поспать.
   Остальное – работа. Если она есть, конечно. А если нет, то ожидание работы в офисе. Так зачем платить дважды?! В качестве жилья Севу вполне устраивала дешёвая комнатушка в частном доме, где удобства на улице.
   Фокин умылся в огороде дождевой водой из бочки, отыскал среди немногочисленных шмоток тренировочный костюм, съел пару зубчиков чеснока с чёрным хлебом, выпил кофе, потом подумал и съел ещё зубчик, решив, что кофе нейтрализует требуемый запах. Затем он замазал чёрным лаком передний зуб, создав видимость его отсутствия, сел на велосипед и поехал к свидетелям.
   Депрессуха назойливой мухой жужжала возле правого уха, вызывая раздражение у, в общем-то, жизнерадостного и весёлого Фокина.

* * *

   Прежде чем пойти по указанному адресу, Фокин прицепил велосипед к дереву и внимательно осмотрел двор.
   Райончик был так себе – спальный. Представить смешно, что в этом муравейнике из плотно натыканных пятиэтажек могла гостить жена банкира Говорухина. Впрочем, с первым размером груди ей в Монте-Карло точно делать нечего…
   Рядом с детской площадкой располагался «турник» для выбивания ковров, а недалеко от него по старинке тянулись верёвки для сушки белья. Ветер трепал на прищепках чьи-то разномастные носки и носовые платки.
   «Каменный век», – подумал Севка, но тем не менее отметил, что незаметно спереть с верёвки бельё очень трудно – кругом гуляют мамаши с детьми, а за окнами близлежащих домов наверняка прячутся граждане, любящие наблюдать, что происходит на улице.
   Нужная квартира находилась на втором этаже, и окна её выходили прямо на верёвки с носками. Как Вася вычислил, что именно здесь должны находиться свидетели, Сева не понял, но ему на это было плевать. Сказано поговорить, источая чесночный запах, он и поговорит. Исключительно из уважения к прошлым и будущим заслугам Лаврухина перед частным сыском.
   – Мужики! – завопил Сева, едва дверь начала открываться. – Я сосед ваш из соседнего дома! У меня покрывало с верёвки спёрли! Новое совсем покрывало, бабка его крестиком в сорок шестом году вышивала! Вечером сушить повесил, утром вышел – фиг вам, а не покрывало висит! Носки, платки всякие, а покрывало – тю-тю!! Может, на видеокамеру скинемся, мужики, чтоб спокойно жилось, а?! И домофоны во всех домах забабахаем! Поддержите меня, мужики… – Севка поперхнулся темпераментной речью, потому что «мужиками» оказались две прехорошенькие девчонки лет двадцати. Брезгливо морщась от запаха чеснока, они словно курочки топтались возле двери – в халатиках, в тапочках, с нежными лицами, которые не успели накрасить.
   Из квартиры на Фокина пахнуло ароматом свежезаваренного чая. «Тьфу, леший!» – ругнулся он про себя. Его мужские позиции перед красотками были безнадёжно утрачены.
   – Мы квартирантки, – сказала одна из них. – Мы скидываться на ваши видеокамеры и домофоны не будем.
   – Но ведь прут и прут, – пробормотал Севка, стараясь дышать в сторону. – Что не повесишь, всё прут…
   – Да плюньте вы на своё покрывало! – воскликнула та квартирантка, которая была погрудастее.
   – Плюньте! – поддержала её та, что поглазастее. – Если его ещё ваша бабушка вышивала, то ему как минимум сто лет в обед.
   – Покрывало дрянь, конечно, – согласился Фокин. – Только у одной дамочки тут недавно трусики с лифчиком спёрли, так вот они полторы тысячи евро стоили. Слыхали про такое происшествие?
   – Проходите, – неожиданно пригласила его глазастая.
   – Через порог нельзя разговаривать, – поддержала её грудастая.
   Фокин тяжко вздохнул и, проклиная свой спортивный костюм, а в особенности лаврухинский чеснок, прошёл на уютную кухню, где на плите, весело посвистывая, закипал чайник. Присев на табуретку, Севка почувствовал, что портит собой интерьер этого девичьего гнёздышка.
   – Я Маша, а это Даша, – представилась глазастая. – Мы тут всего месяц живём. Учимся в институте, а квартиру снимаем. Сами посудите, дорогой сосед, какой нам резон на видеокамеры и домофоны скидываться, если это не наша квартира?! Пусть хозяйка платит, если ей надо, а ей не надо, потому что она большей частью в Америке живёт.
   – И потом, – вмешалась Даша, – ну кто в наше время вещи на улицу сушить вывешивает?! Ну, зачем?! Это в советские времена принято было, а сейчас – наркоманы, маньяки, пьяницы, трудные подростки и эти, как их… фетишисты. Да они за копейку убьют, не то что бабушкино раритетное покрывало стащат!
   – Абсолютно с вами согласен, – закивал Севка. – Сушить свои причиндалы на улице – дурной тон и плебейство. Я сделал это первый и последний раз, просто покрывало надоело, не знал как от него избавиться.
   Девчонки дружно захохотали – хорошенькие такие курочки, каждую из них он взял бы к себе в секретарши. У Севки существовал единственный критерий женской красоты – взял бы он девушку в секретарши, или не взял.
   Этих бы – взял. Сразу обеих, но на одну ставку. Тем более, что контакт с ними уже был налажен, несмотря на мерзкие треники с оттянутыми коленками и чесночный аромат изо рта.
   Девчонки расселись вокруг него, одна забралась с ногами на подоконник, другая пристроилась возле стола. Не стыдясь своего чёрного зуба, Севка широко улыбнулся и спросил:
   – Нет, ну ладно я не знал как от старья избавиться, но как эта краля догадалась такие дорогие вещички на улицу вывесить?
   – Это её бабка по старинке бельё сушить повесила, – засмеялась Даша. – В тазике постирала хозяйственным мылом эксклюзивные кружева и повесила полторы тысячи евро на верёвочку возле дома. А что? Раньше всегда так делали. Только белья такого дорогого не носили. Внучка-то у бабки, жена самого банкира Говорухина!
   – Вот была бы хоть одна захудалая камера на весь двор, вора бы быстро поймали, – подтолкнул Сева свидетельниц для дачи так называемых «показаний».
   Девчонки переглянулись, вздохнули и вдруг в один голос признались:
   – Это мы бельё сняли.
   – Как?! – опешил Фокин. – Спёрли, что ли?! Ни за что не поверю. Там размерчик не то, чтобы ваш, – сболтнул он лишнюю информацию.
   – Да нет, – вздохнула Маша, сидевшая на подоконнике, – ничего мы не пёрли. Сначала видим, лифчик с трусами потрясающей красоты висят. Поудивлялись, поахали, посмеялись, а потом… – Девчонки вопросительно переглянулись, словно решая, довериться соседу из соседнего дома, или нет. – А потом такой дождь пошёл! – продолжила Маша. – Да не просто дождь, а ливень с градом и ветром. Все, у кого вещи на улице сохли, повыскакивали, простыни свои поснимали и домой убежали. А бельё дорогое всё висит и висит, вот-вот ветер его сорвёт и унесёт…
   – Значит, всё-таки ветер, – пробормотал Сева.
   – Что? – не поняла Маша.
   – Я говорю, и ветер зашвырнул бельишко Говорухиной в вашу открытую форточку?
   – Нет, конечно! – обиделась Маша. – Ну что вы за ерунду несёте? В разгар ливня раздался телефонный звонок, и бабушка, – слышите вы, соседский сосед, – ба-буш-ка этой самой Говорухиной сказала еле слышным, умирающим голосом: «Нелечка, сними Жанкины труселя с верёвки, а то буря их на мелкие кусочки порвёт и по белу свету разнесёт. Сними, дорогая, очень тебя прошу. У меня давление подскочило, «Скорая» приехала, на носилки меня уложили, в больницу увозят. А Жанна по магазинам шляется, приедет – убьёт меня на хрен и за труселя, и за бурю…Она ж знает, что я всё всегда на улице сушу». Бабка отключилась, мы в окно глянули – и правда у дома напротив «Скорая» стоит. А Неля – это хозяйка наша, у которой мы комнату снимаем. Значит, бабулька ей позвонила, не зная, что та в Америку укатила, и попросила внучкино бельё спасти. Ну что мы, звери, что ли?! Вышли, бельё сняли, дома просушили и в надёжное место спрятали. Только Говорухина за ним не пришла. Она в милицию о краже заявила, представляете?! У бабульки инсульт приключился, она без сознания в реанимации лежит. И что же теперь получается?
   – Без бабкиных показаний получается, что мы бельишко за полторы тысячи евро свистнули! – возмущённо закончила её мысль Даша.
   – Девоньки, – взмолился Сева, – так отчего же вы всё это мне рассказываете, а не участковому вашему, который с ног сбился, труселя эти разыскивая?
   – Нет, ну вы интересный! – округлила и без того большие глаза Маша. – Нет, ну вы что, совсем ничего не понимаете?! Вы нам кто?! Сосед соседский! А участковый для нас вовсе даже не участковый, ведь мы же здесь квар-ти-рант-ки!
   – Да, – подтвердила Даша, – участковый нам тут вовсе не участковый.
   Была в этом заявлении какая-то затаённая логика, но какая, Сева так и не смог понять.
   – Девоньки, – вздохнул он, – давайте мы с вами вот что сделаем. На домофоны и камеры денег с вас, конечно, никто брать не будет, но вот бельишко банкирское вы мне отдайте. Я его участковому передам, и всё про ливень с грозой и инсультом объясню. Он дело закроет, труселя банкирской жене вернёт, всё будет шито-крыто, и вы не при чём. А то, глядишь, Говорухина вам ещё и спасибо скажет в виде коробки конфет за спасение своего барахлишка.
   – А вы, что, ничего не знаете? – нахмурилась Маша.
   – О чём? – У Севки вдруг ёкнуло сердце, как оно ёкало всегда, когда уже раскрытое дело вдруг приобретало неожиданный оборот. – Что я должен знать?
   – Жанна Говорухина не сможет сказать нам спасибо и подарить коробку конфет, – с грустью пояснила Даша.
   – Да и бельё ей уже ни к чему, – добавила Маша.
   – Это ещё почему? – поинтересовался Севка, тоскливо подумав о том, что дел по этому «банкирскому делу» неизбежно прибавится, но это не сулит ему ни копейки.
   – А то вы утренних газет не читаете? – прищурилась Маша.
   – И телевизор не смотрите? – покачала головой Даша.
   – Я, девоньки, в кризис стараюсь ничего не читать и не смотреть, – сказал чистую правду Фокин. – А что, банкирским жёнам нынче коробка конфет не по карману?
   Девчонки снова переглянулись, а сердце у Севки опять ёкнуло.
   – Убили её, – вздохнула Даша и засуетилась, разливая по чашкам чай, выставляя на стол вазочки с вареньем и сухофруктами.
   – Бабку? – надеясь на лучшее, спросил Сева.
   – Жанну Говорухину! А бабка в реанимации с инсультом лежит, – как последнему дураку объяснила ему глазастая Маша.
   – Вчера вечером, – заговорщицки продолжила Даша, – Жанна Владимировна приехала сюда на своём «Порше». Зачем, никому неизвестно, ведь бабушка-то в больнице лежит! А около полуночи её нашла соседка, которая пришла полить цветы и покормить кошку. Говорухина лежала на кухне с проломленной головой, рядом с ней валялся окровавленный топорик для рубки мяса. Тут ментов ночью море было! И даже сам банкир, говорят, приезжал. Тело увезли, квартиру опечатали. Сами подумайте, дорогой сосед, зачем теперь Жанне Владимировне дорогое бельё?
   – Зачем?! – подхватила эту бесконечно философскую мысль Маша.
   И опять в их словах была такая убийственная логика, что Сева не нашёл, что сказать…
   Он вздохнул, встал и пошёл к выходу.
   – А чай?! – в один голос закричали девчонки.
   – Какой там чай, – отмахнулся Фокин. – Тут людей топором рубят, а вы – чай.
   – Как вы думаете, с этической точки зрения, что нам теперь с этим кружевным комплектом делать? – выскочила за ним в коридор Маша. У неё в руках был пакет, через который просвечивали красные кружева. – В милицию сунешься – загребут не только за кражу, но и за убийство. У себя держать боязно и неприятно, а выбросить рука не поднимается. Может, банкиру бельё потихоньку подкинуть?
   – Повесьте его обратно на верёвку, – посоветовал Сева. – Ночью незаметно повесьте, будто так и было!
   – Точно! – обрадовалась Маша. – Как же мы сами до этого не додумались?!
   – И вот что, девоньки, если передумаете в институте учиться, приходите ко мне на кастинг. – Сева вытащил из кармана визитку и вручил её Маше.
   – Ой, вы продюсер? Вам актрисы нужны? – подскочила к ним Даша. Вытянув шею, она заглянула в прямоугольник с координатами Севкиного офиса.
   – Я частный детектив. Мне секретарша нужна – умная блондинка, не старше двадцати пяти лет, с большим творческим потенциалом. – Сева жестом обозначил желаемый размер бюста.
   Пока девчонки, открыв рты, смотрели ему вслед, он сбежал вниз по лестнице и выскочил из подъезда.

* * *

   – Сволочь ты, Вася, – сказал по мобильному Фокин, оказавшись на улице. – Зачем заставил меня жрать чеснок? Зачем треники посоветовал нацепить?! Свидетели твои оказались красивыми молодыми девчонками. А я с выбитым зубом, в старом спортивном костюме и с запахом изо рта! Сволочь ты, Вася. Жуткая сволочь!
   – Неужели молодые девчонки? – что-то интенсивно жуя, удивился Лаврухин. – Ну, извини! У них фамилии Полторак и Неналивайко, вот я и подумал… Извини, друг, прокололся.
   – Ладно, не грузись, я бы тоже так подумал, – оборвал его Севка. – Хуже другое. Бельишко я нашёл, да только хозяйке оно уже ни к чему. Надеюсь, ты в курсе?
   – В курсе чего? – замер на том конце Лаврухин, переставая жевать.
   – Ты что, не знаешь, что у тебя на участке творится?! – не выдержав, заорал Сева так, что голуби, мирно пасшиеся на тротуаре, панически взмыли в воздух. – Или я теперь тут участковый?! Тогда зарплату мне свою гони!
   – Я в отпуске! С сегодняшнего дня! – перекричал его Вася.
   – Вот ни хрена себе! – от возмущения Фокин чуть не уселся в клумбу, заботливо выложенную по периметру старыми шинами. – Вот ни хрена себе… Это что же получается, Лаврухин? Ты с утра в отпуске прохлаждаешься, а я тут на твоём участке пашу? Да пошёл ты… – Севка в сердцах нажал отбой и решительно направился к велосипеду.
   Если до послезавтрашнего дня у него не появится клиент, то придётся съехать с квартиры и подыскивать другой офис. Ещё ему придётся не есть, не пить и не заигрывать с хорошенькими девчонками, потому что все эти занятия требуют мало-мальских денег, а их у него…
   Сева выудил из растянутого кармана треников кошелёк и скрупулёзно пересчитал наличность. «Их» у него оказалось шестьсот рублей и восемьдесят пять копеек.
   – Тьфу! – в сердцах плюнул Фокин, вспомнив, что ко всем прочим тратам нужно забрать из ремонта машину, старую, вечно ломающуюся «девятку».
   Прислонившись к дереву, к которому цепью был пристёгнут велосипед, Севка набрал отца.
   – Папаня, анекдот хочешь? – невесело спросил он, прекрасно зная ответ.
   – Конечно, нет, – пьяно икнул папаня в ответ. – На хрена мне твой анекдот?
   – Тогда слушай. «Бежит мартышка по лесу и кричит:
   – Кризис! Кризис!
   Выходит волк из кустов и спрашивает:
   – Ты чего орёшь?
   – Так ведь кризис же…
   – Ну и что? Я как ел мясо, так и буду есть.
   Бежит мартышка дальше и кричит:
   – Кризис! Кризис!
   Выходит лиса из кустов и спрашивает:
   – Ты чего орёшь?