Степнова Ольга. Изумрудные зубки

   – Что?! – он что-то сделал с занавеской, край затрещал, порвался и укоризненно повис над фиалками.
   – Обманул. Ты не собирался разводиться с женой. Ты затеял какой-то страшный, уродливый эксперимент. Со мной. С со... соавтором. Со своей женой. Ты хочешь, чтобы все тебя любили, все из-за тебя страдали и все всегда были под рукой. Мой приезд для тебя развлечение и приключение. Я для тебя – маленькая дурочка из Сибири, которая готова швырнуть к твоим ногам свою жизнь, свои чувства, свои...
   – Хватит!! – Оттолкнув Татьяну со своего пути, он взял табуретку и направился с ней в коридор. Там он залез на нее, порылся на антресолях и достал оттуда старый, пыльный, полосатый матрас.
   – Вот, – сказал он, вернувшись на кухню. – Больших удобств предложить не могу. Дам пока предлагаю не трогать, им нужно проспаться.
   Он бросил матрас на пол, выключил свет, и лег на бочок, подогнув длинные ноги, чтобы они не свешивались в коридор.
   – Ложись, – сказал он Татьяне. – Мне завтра рано вставать.
   Татьяна поплотнее запахнула пахнущий чужими духами халат и прилегла рядом, повернувшись к Глебу спиной.
   Получалось, что ампутация уже началась, а наркоза еще не дали.
   Получалось, что так.
   Пожалуй, она бы тоже выпила водки, разрисовала лицо, начесала бы дыбом волосы и надела что-нибудь непристойное. Чулки в сеточку, например, и красный корсет с подвязками.
   Татьяна засмеялась тихонечко, а потом заплакала.
   – О господи, – вздохнул за спиной Глеб и, кажется, зажал уши руками.

* * *

   Таня открыла глаза.
   Она обнаружила, что лежит в своей кровати, в своей квартире, на своем постельном белье, только вместо Глеба рядом, похрапывая, спит Сычева.
   Голова кружилась и болела, во рту было сухо, сильно тошнило.
   Таня нащупала в темноте настольную лампу, включила ее и еще раз осмотрелась.
   Точно – родная кровать, точно – родная квартира, точно – Сычева.
   А ведь вроде бы она уходила к маме с вещами.
   Часы показывали пять утра. За окном рождался рассвет. Утром у нее был урок русской литературы в школе. Она осмотрела себя – руки-ноги целы, синяков нет, из одежды – только трусы и лифчик, трогательно-розовые, в мелкий цветочек. Подарок самой себе в минуты грустного настроения.
   Таня встала и пошла в ванну. Открыв холодную воду, она долго хлебала ее из-под крана, потом сунула под струю голову. Стало немного легче, в мозгах прояснилось и она вспомнила все – лавочку, водку, Сычеву, переодевание в кустах. Она вытерлась полотенцем и причесалась, с трудом раздирая слипшиеся, упрямые пряди. Глянув в зеркало, она ужаснулась – косметика не смылась холодной водой, только размазалась. Схватив мыло, Таня минут пять отмывала лицо под горячей водой.
   Когда она вернулась в комнату, Сычева сидела на кровати и, подвывая, ревела. На ней тоже были трусы и лифчик, только насыщенно-фиолетового цвета.
   Таня уселась рядом и тоже заплакала. На сей раз слез было так много, что они намочили черную простынь.
   – Ой, мама, тошно мне, – провыла Сычева. – Ой!
   – Ну не вой ты, не плачь! – сквозь слезы взмолилась Таня. – Мне ведь гораздо хуже! Ты сколько раз спала с Глебом? По пальцам можно пересчитать! А для меня он – вся жизнь! Я вышла за него замуж, когда мне было двадцать пять, а ему двадцать. Он болтался без работы, без учебы, косил от армии. Этакий единственный, любимый сыночек, избалованный бабушками и мамками. Я заставила его поступить на журфак, вижу, башка светлая, только стержня у парня нет. Это я, я, диктовала ему его первые материалы! Я пристроила его в популярную газету, используя мамины связи! И вот, здрасьте! Он на вершине и ему, видите ли, нужна кислородная подушка, чистая душа! Да эта чистая душа моложе меня на семнадцать лет, вот и весь кислород! – Таня опять дала волю слезам. Это был водопад чистых, крупных, облегчающих душу слез. У Сычевой тоже не было дефицита в соленой жидкости и она в голос завыла:
   – У-у-у-у!
   – Ы-ы-ы-ы! – попробовала Таня другую гласную. Рыдать в голос было действительно эффективно – с каждым воплем становилось все легче и легче. Таня наклонилась к Сычевой и Сычева обняла ее, тесно прижав к своей высокой, упругой груди. Не сговариваясь, они синхронно погладили друг друга по голове.
   – Ты молодая, Танюха, красивая, найдешь еще себе принца, – пробормотала Таня.
   – А ты добрая, замечательная, в рассвете лет, да ты у олигархов нарасхват будешь! У-у-у-у-у!
   – Ы-ы-ы-ы-ы!
   На самой динамичной ноте этой распевки в дверях вдруг возникла длинная девушка в забытом Таней халате. У девушки было зареванное, измученное лицо и она зябко ежилась, обхватив себя руками за плечи. Это обстоятельство уравнивало позиции всех троих и Таня, не обнаружив в себе ни злости, ни раздражения, сказала:
   – Явилась, вешалка? Что, чистой любви захотелось? С известной фамилией? А ты знаешь как эта фамилия делается?! Придется тебе похоронить свой этюдник, гитару, прочие свои прелести, разучить как следует роль домохозяйки, смириться с наличием нескольких любовниц, а, может, даже и подружиться с ними, – она многозначительно похлопала по спине Сычеву.
   – У-у-у-у-у! – завыла Сычева, уткнувшись носом в Танину грудь.
   – А главное, – продолжила Таня, – тебе нужно будет привыкнуть, что он, он – центр вселенной! Он – самый умный, самый талантливый, гениальный, а ты – сподручное средство для достижения целей.
   – Я дура! – всхлипнула юная пассия Глеба и вдруг повалилась перед ней на колени. Слезы брызнули из ее глаз фонтаном. – Простите меня, я глупая, пошлая дура! Я уеду! Я утром уеду!
   – Уедет она! – крикнула Таня. – А на черта ты приезжала?! Занять мое место? Оно не так уж и хорошо, и оно мое!
   – Все мужики сволочи! – завыла Сычева.
   – Все козлы! – зарыдала Таня.
   – Уроды, подонки, скоты! – не отстала от них юная пассия.
   – У-у-у-у!
   – Ы-ы-ы-ы!
   – Аа-а-а-а!
   Они рыдали, кричали, и со стороны, наверное, смахивали на членов секты, изгоняющих бесов.
   На кухне послышался страшный грохот, звон бьющейся посуды, и в комнату влетел Глеб. Он размахивал над головой табуреткой, как Чапай саблей. Лицо у него было белое, глаза бешеные.
   – Воо-о-о-он! – заорал он. – Вон! Вон все отсюда! Убью! Ненавижу! Всех ненавижу! Вон отсюда!!! Шалавы! Вон! Вон! – Табуретка летала у него над головой со скоростью пропеллера, рискуя вырваться и улететь, круша все на своем пути.
   Рыдания вмиг все прекратились. Таня первой вскочила и рванула на выход. За ней побежали Сычева и пассия. У двери они оказались одновременно, в шесть рук быстро справилась с замком, выскочили в подъезд и, опережая друг друга, слетели на два пролета вниз.

* * *

   Светало.
   Они рядком сидели на лестнице и, обхватив себя руками за плечи, звонко стучали зубами. У них был один халат на троих, но они благородно оставили его на Татьяне, так как она под ним была совсем голая.
   Глеб уже не орал наверху.
   Было тихо, если не считать шума проснувшегося неподалеку проспекта. Впрочем, с каждой минутой дом наполнялся утренними звуками: где-то заиграла музыка, наверху звякнула крышка мусоропровода, внизу заливисто забрехала собака.
   – Слушайте, – сказала Сычева, – а ведь люди сейчас на работу пойдут! А тут мы в трусах и бюстгалтерах! Надо что-то делать.
   – Я не пойду, – поспешно сказала Таня. – Когда он такой, его лучше не трогать.
   – А он, что... часто такой? – спросила Татьяна.
   – Бывает, – усмехнулась Таня. – Отходит быстро, но некоторое время его лучше не трогать.
   – А то что? – поинтересовалась Сычева.
   – Что, что! Может и в лоб дать!
   – Бли-и-ин! – протянула Сычева. – В кого мы, девки, втюрились?!
   – Втюрились – это вы, – поправила ее Таня, – а я крест свой несу. Обихаживаю известного журналиста.
   – Кажется, в подонка мы втюрились, – прошептала Татьяна.
   – Бли-и-и-н, – Сычева встала и звонко похлопала себя по голым ляжкам. – Девки, сейчас народ валом по лестнице на работу повалит. Надо что-то делать! Иди ты за вещами, – обратилась она к Татьяне. – На последний момент ты – самая любимая.
   Татьяна встала и пошла вверх по лестнице.
   Дверь долго никто не открывал. Татьяна стучала, звонила, и даже попинала ногой обивку. Наконец, замок щелкнул, щеколда звякнула, и на пороге появился он. Свежий, бодрый и хорошо пахнущий. Он был уже почти одет – брюки, светлая рубашка и галстук, который он теребил, поправляя узел.
   – Надеюсь, ты одна и трезвая? – любезно осведомился он, выглянул на площадку и осмотрелся, придерживая рукой галстучный узел, словно опасаясь, что он развяжется.
   – Мне нужны вещи всех твоих Тань, – сухо сказала Татьяна.
   Глеб куда-то сходил, и принес ворох одежды.
   – Мои тоже, – глянув на ворох, сказала Татьяна.
   – Твои потом, – резко ответил он и закрыл дверь.
   Она спустилась на два пролета. Там, вжавшись в стенку, стояла Сычева, которую обнюхивала грязная большая болонка.
   – Фу! – кричала Сычева. – Фу, дрянь такая!
   – Здравствуйте, песик, – сказала интеллигентная жена Глеба собаке, – идите, пожалуйста, по своим делам!
   На лестнице, уцепившись за поручень, стояла какая-то бабка и отчаянно плевалась:
   – Тьфу, на вас! Развели тут разврат! Стриптизерш окаянных стало больше, чем рабочих людей! Тьфу! Дэзи, пошли! Дэзи, тьфу на них!
   Собака с неохотой послушалась, отстала от голых коленок Сычевой и поплелась за хозяйкой вниз.
   Наверх поднимался какой-то дядька, он бочком, бочком, стараясь не смотреть на странную компанию, протиснулся мимо и прибавил ходу.
   Татьяна раздала вещи. Тани поспешно начали одеваться.
   – Ну девки, с боевым крещением! – воскликнула Сычева, влезая в свои джинсы, топик, пиджак и куртку. – Не сказать, чтобы я плохо провела время!
   – А уж я-то как его провела! – мрачно сказала Таня-жена, поправляя оборки на белой кофточке. – У меня, кстати, первый урок – русская литература.
   – Ничего, – успокоила ее Сычева, – сейчас пойдешь к маме, отмокнешь в ванной, почистишь зубы, причешешься, попьешь кофеек и будешь как огурчик. Мне, кстати, тоже через час нужно в редакции быть. У нас сегодня планерка. Главный убьет, если опоздаю. Так-то у нас график более-менее свободный, но раз в неделю, утром как штык должен быть на планерке!
   – У меня урок, у тебя планерка, а ты, милое создание, куда? – обратилась Таня к Татьяне.
   – У меня там вещи, – Татьяна виновато кивнула наверх.
   – Ну-ну, – усмехнулась Таня-жена.
   – Ну-ну, – усмехнулась Танюха-любовница.
   Они развернулись и стали спускаться вниз – нога в ногу, плечо к плечу.
   Татьяна поежилась от пробравшего ее холода и пошла наверх.

* * *

   Дверь оказалась не заперта.
   Татьяна толкнула ее и шагнула в квартиру, где витал запах кофе, дорогого трубочного табака и любовных страстей.
   Глеб на кухне жарил яичницу. Яйца громко шкворчали в избыточном количестве масла.
   – Черт, не успеваю, – буднично произнес Глеб, отдернул рукав пиджака и посмотрел на часы. – Дожарь и поешь, – обратился он к Татьяне.
   Татьяна подошла к печке и убавила чересчур рьяные языки пламени.
   – Еж... я уезжаю сегодня.
   – Да? Почему? – Кажется, он искренне удивился. Она посмотрела в его черные, насмешливые глаза.
   – Как ни странно, я все еще люблю тебя, Еж.
   – Ты хочешь сказать, любовь зла?.. – усмехнулся он и опять посмотрел на часы.
   – Я хочу сказать, что сейчас не самый легкий период моей жизни.
   – Хочешь совет?
   – Нет.
   – Хочешь! Не бери в голову ничего, что может усложнить твою жизнь. И мою тоже.
   Яйца сгорели. Как-то сразу, внезапно, кружево белка почернело, приобрело несъедобный вид. Татьяна отставила сковородку в сторону и выключила газ.
   – Жаль, что ты не озвучивал свои принципы раньше, – сказала она.
   Он засмеялся и опять посмотрел на часы – на этот раз на настенные, с суетливым маятником.
   – Раньше! – воскликнул он. – Да мы знакомы-то были неделю. Очнись! Я никогда, ничего от тебя не скрывал! Говорил, что люблю женщин, говорил, что они любят меня, говорил, что превыше всего ставлю свою работу и свой личный успех, говорил, что не собираюсь обзаводиться детьми, потому что они забирают массу времени, денег и сил. Я всегда говорил, что не собираюсь связывать свою жизнь только с одной женщиной!
   – Говорил, – кивнула Татьяна, – только, кажется, я этого не слышала.
   – Очнись! Ведь именно за это ты стала называть меня Ежом! – он попытался обнять и поцеловать ее в висок.
   – Любовь зла, – отстранилась Татьяна. – Ты прав, именно это я и хотела сказать.
   Он мигом нацепил маску равнодушия, повернулся спиной, ушел в коридор и уже от двери крикнул:
   – У меня планерка с утра! Приеду часикам к трем. Приготовь что-нибудь на обед! Учти, я предпочитаю пасту с морепродуктами и фруктовые тортики на десерт! Если у тебя мало денег, возьми в серванте, в шкатулке. Пока.
   – Пока, – тихо сказала Татьяна.

* * *

   Она позвонила ему с вокзала.
   – Еж, я уезжаю.
   – Что?!
   – Я уезжаю, Еж! Насовсем. Взяла на поезд билет.
   – Ну и дура, – буднично сказал Глеб и Татьяна представила, как он посматривает на часы и пыхтит своей трубкой. – Мы совсем не насладились друг другом. На фига было приезжать?
   – Еж...
   – Еж, Еж, – передразнил он, – тебе нужно было заводить тюленя, а не ежа! Слушай, а может, передумаешь? У меня тут случилась неприятность и мне понадобится твоя поддержка. Моральная и сексуальная, разумеется. И потом... я же все-таки, люблю тебя! А когда у меня еще случится командировка в этот Новосибирск! И вообще, по твоей вине тут ...
   – Нет, Еж. Прощай. Не пиши мне и не звони. – Она нажала отбой и зашла в вагон.
   В купе уже был полный набор тетушек, которые разворачивали на столике копченых куриц, готовясь к длинной дороге. Татьяна забросила чемодан, гитару, этюдник на верхнюю полку, вышла в коридор и прижалась лбом к прохладному, оконному стеклу. Поезд тронулся, перрон поплыл, многочисленные провожающие слаженно замахали руками.
   Татьяна закрыла глаза.
   Кто сказал, что Москва – холодный, недружелюбный город? Холодными и недружелюбными могут быть только люди.
   – Девушка, вы из какого купе? – раздался над ухом мальчишеский голос.
   Она повернулась, перед ней стоял белобрысый парень. У него были круглые, голубые глаза и лицо в веселых, крупных веснушках.
   – Из того, где куриц копченых жуют, – сказала ему Татьяна.
   – Значит, из моего, – засмеялся парень. – В остальных наворачивают чипсы и гамбургеры. Меня Паша зовут.
   – А меня... Маша. – Татьяна неожиданно поняла, что не в состоянии произнести свое имя, что ее тошнит от него, что впору паспорт менять.
   – Ой, здорово! – восхитился белобрысый. – Мое любимое имя! У меня мама Маша, сестра Маша, и любимая девушка тоже Маша... была. Она меня из армии не дождалась.
   Татьяна рассмеялась, снова лбом прижавшись к стеклу.
   Колеса стучали, деревья мелькали, куда она едет? Зачем? Ведь дома у нее нет!
   – А вы почему из Москвы уезжаете? – опять привязался парень.
   – Я не уезжаю, я убегаю.
   – И я убегаю! Провалил экзамен в строительный техникум, проболтался в Москве еще два месяца, пока деньги не кончились, и вот – убегаю! Еле денег собрал на билет! Вы в какой вуз провалились?
   – В самый главный.
   – В МГУ что ли?! – изумился парень. Он был болтлив чрезвычайно, от него уже трещала башка, но все же он был лучшей компанией, чем тетки с копченостями.
   – Можно сказать, и в МГУ.
   – Ой, да не расстраивайтесь вы так! В следующем году поступите. Подготовитесь получше и обязательно поступите!
   – Поступлю, – кивнула Татьяна и снова подумала: куда она едет? Отец так оскорблен ее непослушанием, что даже если и пустит на порог, то поедом съест, житья не даст, ежеминутно будет твердить, что она шлюха.
   – Вы в Новосибирск едете? – не отвязывался парень.
   – А куда же еще? – удивилась Татьяна. – Мы, вроде бы с вами в одном поезде находимся.
   – А я не в Новосибирск! – словно бы похвастался белобрысый. – Я в Болотном живу! Это сто восемьдесят километров от города. Там, знаете, красотища у нас, и лес и речка, природа, можно сказать, а главное – никакого птичьего гриппа!
   – Извините, у вас сигареты не найдется? – перебила Татьяна парня.
   – Не курю и вам не советую.
   – Я не совета у вас прошу, а сигарету. Я, кстати, тоже не курю, но вдруг захотелось попробовать! – Она развернулась и пошла вдоль коридора, балансируя от легкой качки. Каждого встречного она останавливала вопросом: «Простите, у вас нет сигареты?» и было в этом занятии что-то преступно-запретное, отчего в горле першило и казалось, что теперь отец с большим основанием будет называть ее шлюхой.
   В тамбуре курили две густо накрашенные девицы. Они презрительно осмотрели Татьяну, остановив взгляд на ее стоптанных, не совсем чистых кроссовках. Татьяна собралась с духом и только хотела попросить у девиц сигарету, как вдруг зазвонил мобильный.
   Она глянула на дисплей – Глеб.
   Ну буду отвечать, решила Татьяна и тут же ответила:
   – Слушаю. – Голос дрогнул, сорвался, краем глаза она увидела, что девицы затушили окурки и бросили их в жестяную баночку на полу. Дверь лязгнула, девицы ушли.
   – Слушаю, – повторила Татьяна на сей раз звонким, нормальным голосом.
   – Вешалка! – закричала трубка голосом Сычевой. – Вешалка, Глеб у тебя?!
   – Где это у меня? – растерялась Татьяна.
   – Ну я не знаю – где! Тебе лучше знать! В постели, в ванной, под юбкой, на люстре... Он любит на люстре.
   – Я в поезде еду, домой, – перебила ее глупые шутки Татьяна.
   – Едешь?!! – заорала соавтор.
   – Слышишь, колеса стучат? – Татьяна поднесла трубку к окну, чтобы лучше слышался стук колес. – Так что скорее он с вами на люстре, тем более, что вы... Танюха, звоните с его телефона.
   – Черт, – прошептала соавтор. – Кажется, что-то случилось!
   – Что?!
   – Не знаю! Глеб не пришел на планерку! Главный орал, как резаный, мы ведь должны были сдать материал, а диск остался у Афанасьева. Я стала звонить Глебу, но его мобильник не отвечал. Тогда я рванула к нему домой. В подъезде, на втором этаже, я нашла его сотовый! Последний вызов – твой! Вот я и решила, что ты позвонила ему, когда он был в пути на работу и Глеб, роняя тапки, помчался к тебе, позабыв про планерку. И-а-а-а-а! – вдруг завизжала Сычева.
   – Что случилось? – закричала Татьяна. – Что?!!
   – Тут кровь!
   – Где?!
   – На телефоне! На стенке! И-и-а-а!! – Визжать Сычева умела нечеловеческим голосом. – Она свежая! Блин, брызги на ступеньках, на мусоропро... А-а-и-и-и!
   Сердце у Татьяны заколотилось как у кролика, который точно знал, что его несут на убой.
   – Таня... соавтор, как вас там... Танюха! Я совсем недавно говорила с Глебом! Он был жив, здоров и весел! Поднимитесь к нему в квартиру, позвоните в дверь!
   – Поднималась! Звонила! Не открывает! Его нет дома!!! Его...его...грохнули?! – шепотом спросила она у Татьяны.
   – Почему грохнули? – тоже шепотом спросила Татьяна, чувствуя, что стоять она больше не может и сползает по холодной тамбурной стенке вниз.
   – Так ведь кровь! Телефон под батареей валялся! На нем тоже кровь, я руки испачкала!
   – Но тела-то нет! – крикнула Татьяна, сидя на корточках. В нос ударил отвратительный резкий запах от жестяной банки с окурками. – Нет, с ним не может ничего плохого случиться! Он ... он слишком испорчен для того, чтобы с ним приключилось несчастье! Таня, Танюха, соавтор, пожалуйста, вызови милицию! И «Скорую» вызови! Может, он головой просто о батарею ударился и... ползает где-то рядом? Может, это не кровь, а просто кетчуп кто-то разлил?! Может... – Она понимала, что говорит чушь, но это был единственный способ не потерять от страха сознание. – Там много этого... кетчупа?!
   – До фига, – мрачно ответила ей Сычева. – Кто-то капал им с площадки второго этажа до первого, на улице капал, вон он, на дорожке перед домом – я иду по следу, и на парковочной площадке капал. Тут тоже кетчуп, но на этом следы обрываются. Слушай, вешалка, я поняла! Его увезли на машине! – Сычева сильно запыхалась, видно, бежала по маршруту «кетчупных» пятен.
   – Звони в милицию! – закричала Татьяна. – Я возвращаюсь!
   Она выскочила из тамбура, помчалась по длинному коридору, безошибочно нашла купе, где тетки жевали вонючих куриц, схватила с полки свой чемодан и поблагодарила кого-то на небе за то, что поезд лязгнул, замедлил ход, запыхтел и остановился.

* * *

   Кузнецов стоял у доски.
   Он, как норовистый жеребец переминался с ноги на ногу и нес невероятную чушь про «лишних людей» – явно не успел перед уроком даже пробежать глазами параграф.
   – Садись, Кузнецов, – вздохнула Таня и поставила большую жирную точку в журнал. – Кол тебе с минусом.
   – Нет такой оценки, Татьяна Арнольдовна, – пробурчал Кузнецов и враскачку пошел за парту, словно давая понять ей, что он уже полноценный, состоявшийся самец и только по какому-то затянувшемуся недоразумению еще ее ученик.
   – Для тебя есть такая оценка, Кузнецов, – Таня сделала точку еще более жирной. Журнальная бумага не вынесла такого напора и порвалась. Таня в раздражении отбросила ручку. – Есть! «Лишние люди», Кузнецов, это не те, кого время от времени отстреливали на дуэлях, это... а, впрочем... – Она махнула рукой, обозначив этим непроходимую тупость Кузнецова, и тут у нее в сумке зажужжал телефон. На уроках Таня всегда отключала звук, оставляя только виброзвонок.
   Она глянула на дисплей – Глеб.
   Он никогда не звонил ей во время уроков. Ни разу, за тринадцать лет нелегкой совместной жизни.
   Ответить она не могла.
   Но и не ответить она не могла!
   Поэтому, сказав классу: «Отвечаем письменно на вопросы к параграфу восемь», Таня выскользнула в коридор с телефоном.
   – Да, Глеб, – сказала она, прислонившись спиной к стене. – Слушаю твои извинения и готова принести свои.
   – Танька, – услышала она голос Сычевой, – Глеб... Глебу... Глеба...
   – Танюха, а я уже трезвая, – не удержавшись, похвасталась Таня. – Все сделала, как ты сказала: кофе выпила, в ванной отмокла, и теперь как огурчик! А ты почему с телефона Глеба звонишь? Вы с ним на планерке? Или вас уже заслали в очередную командировку?
   – Глеб пропал! – заорала Сычева.
   – Что значит – пропал? Не выходит из туалета? Так он там газеты читает и теряет счет времени.
   – Глеб пропал! Он не пришел на планерку! Главный орал как резаный. Я рванула к вам домой. На втором этаже я нашла его телефон. Он весь в крови! И стенка в крови, и на лестнице кровь, и на улице, перед домом, тоже кровь! Танька, я уже ментов вызвала...
   Чтобы не упасть, Таня присела на край большой кадки, в которой росла пальма. Голова опять закружилась, будто не было реанимации в маминой ванной, будто Афанасий не отпаивал ее крепким «правильным» кофе. Похмелье вернулось жестокой головной болью и тошнотой.
   – Танюха, ты все это не придумала?
   – Ты идиотка?!
   – Нет, просто вы, журналисты, склонны все немного преувеличивать, приукрашивать и перевирать... – Таня не удержалась на краю кадки и соскользнув, упала в мягкую, влажную землю. Ноги задрались, спина уперлась в шершавый ствол, а в конце коридора, конечно, сразу же появилась Софья Рувимовна – директриса. Она всегда появлялась именно в тот момент, когда Таня или оступалась нечаянно, или случайно проливала на себя кофе в буфете.
   – Я приеду сейчас, Танюха, не уходи никуда! – закричала Таня, пытаясь вывернуться из кадки и ногами нащупать пол. – Я уже еду!!
   – Куда это вы едете, Татьяна Арнольдовна? – светски поинтересовалась директриса, благородно подавая ей руку и помогая подняться. – Разве у вас не урок? Зачем вы уселись в кадку?
   – Я не уселась. У меня с мужем беда, – пролепетала Таня, отряхивая от земли юбку.
   – С мужьями у всех беда, – вздохнула черноволосая, красивая Софья Рувимовна и потерла виски, словно давая понять, что никакие женские проблемы ей не чужды.
   – У меня совсем беда, – прошептала Таня. – До крови...
   – Ну, если до крови! Давайте, я подменю вас на уроке. У вас девятый «б»?
   – Да.
   Софья Рувимовна, не проявляя больше излишнего любопытства, развернулась на своих каблуках и направилась в класс.
   – Спасибо, – прошептала ей вслед Таня.
   Директриса считалась среди коллег стервой. Говорили, что она заняла руководящее кресло в столь молодом возрасте благодаря любовнику, имеющему вес в районо.
   – Идите, идите, – не оборачиваясь, ответила Софья Рувимовна, – спасайте вашего мужа! Вам вообще не стоило появляться сегодня в школе. У вас такой вид, будто вы всю ночь развлекались в ночном клубе. А перегар и синяки под глазами, знаете ли, не красят учителей, особенно на первых уроках.
   Таня помчалась по лестнице вниз, забыв, что сумка осталась в классе.

* * *

   Сычева курила одну сигарету за другой.
   Дым был абсолютно безвкусный, драл горло и не приносил облегчения. Моросил мелкий дождь, от которого было глупо прикрываться зонтом, но от которого одна за другой намокали и гасли сигареты.
   Рядом, на лавочке, от нервного озноба тряслась Таня. Она примчалась из школы фантастически быстро, не прошло и пятнадцати минут.
   – Не трясись, – сказала Сычева Тане и протянула ей сигарету. – На, покури!
   – Не, не могу. Тошнит от всего.
   Недалеко, на автостоянке, вяло возились оперативники. Они осматривали пятна крови и негромко переговаривались. От них отделился невысокий коренастый парень и подошел к скамейке.
   – Вы кем потерпевшему будете? – обратился он к Тане, зубами отстукивавшей мелкую дробь.
   – Ж-ж-ж-женой, – ответила Таня, не глядя на парня.