Степнова Ольга. Леди не по зубам

   Я посмотрел в зеркало, – сзади тащился гружёный углём грузовик и осторожная маленькая «Ока». Японки и в помине не было. Я успокоился. Кажется, я стал мнителен и пуглив, как кисейная барышня.
   Минут пять Элка пела, потом снова стала проситься за руль.
   – Пусти, не будь сволочью! Ты специально придумал это преследование «Тойотой», чтобы прогнать меня от штурвала?!
   – Отстань, – отмахнулся я. – Автобус это тебе не легковушка. Тут рулевое тяжёлое, тормоза тугие, габариты огромные.
   – Ну не будь сволочью, дай порулить писательнице! Я и с самолётом справлюсь, не то, что с автобусом, ты же меня знаешь!
   Я засвистел и сбавил скорость. Мы въезжали в какую-то деревуху, название которой я не успел рассмотреть.
   – Стой! – вдруг заорала Беда.
   Я и не подумал затормозить, думая, что это очередная Элкина уловка, чтобы попасть за руль.
   – Да стой же ты! Там на остановке, кажется, стоит Дэн!!
   Я резко ударил по тормозам и дал задний ход.
   – Глеб Сергеевич, вы с ума сошли?! – заорала Викторина. – Вы забыли, что в салоне люди, а не дрова? Я виском ударилась, колено поцарапала и чуть локоть не вывихнула!
   – Шишки и синяки – это так эротично, Викторина Юрьевна! – закричала в ответ Беда.
   Мы остановились возле жалкого подобия остановки. Ветхая крыша и грязная лавочка, указывали на то, что здесь останавливаются рейсовые автобусы. Возле лавки, и правда, стоял Дэн. Увидев жёлтый «скул бас», он приветственно помахал рукой. Чувствуя, как ярость начинает пульсировать в висках, я выскочил из кабины и схватил его за грудки.
   – Куда дел телефоны, урод?! Продал?! Что, решил нажиться на бедных сиротах? Ну и как, много удалось выручить?! Много?! – Я тряс его, не ощущая сопротивления мощного тела. Дэн с искренним изумлением смотрел на меня, в его глазах присутствовала скорее насмешка, чем страх или замешательство. Краем глаза я видел, как из автобуса высыпала вся наша команда во главе с Элкой. Ганс удерживал за ошейник Рона.
   – Эй, Бизя, предлагаю вести беседу цивилизованно, – потянула меня за рукав Беда.
   Но меня уже понесло. Я размахнулся, чтобы ударить этого гада в челюсть. Он мастерски ушёл от удара, и мой кулак просвистел в воздухе. Корпус у меня непроизвольно ушёл вперёд, где нарвался на железный тычок под дых. Пресс у меня неслабый, поэтому сбить мне дыхалку Дэну не удалось. Я всё же достал его хуком слева, вскользь, но достал. Он отлетел к лавочке. Тут же вскочил и провёл приём, знание которого я от него не ожидал. Я оказался на земле, Дэн верхом на мне. Он вяло и не очень охотно ударил меня в бок. Я с большим энтузиазмом залепил ему в рыло. Он, слегка распалившись, провёл болевой захват, выкрутив на излом мою ногу. Я лягнул его второй ногой и выкрутился из захвата с лёгкостью профессионального бойца, участвующего в боях без правил. Оказавшись сверху, я перехватил его шею согнутой рукой и попытался взять на удушение. Он оказался тёртый калач и, прижав подбородок к груди, не дал мне добраться до заветного «яблочка». Я попыхтел немного, плюнул на удушение и попробовал сделать двойной нельсон.^[1] Но Дэн угадал мой замысел раньше, чем я успел что-либо предпринять, вывернулся как ящерица, вскочил на ноги и пнул меня по ляжкам несколько раз с размеренностью и стремительностью отбойного молотка. Я умел держать такие удары, но, честно говоря, не ожидал, что он так мастерски ими владеет. Ляжки мигом заныли, ноги стали подкашиваться, от бешенства потемнело в глазах. Я бросился ему в ноги, снова свалил на землю и стал дубасить старым русским способом – кулаком по морде. Он уворачивался довольно резво, но пару-тройку раз я его хорошо достал.
   – Слышь, ты, Федя Емельяненко,^[2] кончай мочилово, давай дипломатично поговорим, – предложил наконец Дэн, еле ворочая разбитой губой.
   Я осмотрел дело рук своих и остался доволен. С меня, правда, тоже капала кровь, но и бывший попутчик был разрисаван. Впрочем, некоторая ассиметрия мне у него не понравилась – под правым глазом фингал был сочный и свежий, а под левым какой-то невнятный. Я размахнулся, чтобы устранить эту несправедливость, но тут…
   Никогда не прощу Элке того, что она сделала.
   На нас с Дэном обрушился холодный водопад. Он отрезвил и напрочь отбил желание драться. Жидкость была какая-то странная, она пенилась, пузырилась и очень знакомо и приятно пахла.
   – Пиво?! – удивлённо спросил лежавший подо мной Дэн и облизал мокрую руку.
   – Жигулёвское, разливное… – Я понюхал мокрый рукав рубашки.
   Позади нас стояла Беда с пустой канистрой и счастливо улыбалась.
   Рон тяыкнул, потом заскулил и оглянулся на Ганса, который удерживал его изо всех сил.
   Герман Львович почему-то застенчиво улыбался.
   Викторина пожала плечами и ушла в автобус с гордо поднятой головой, давая понять, что кулачный бой в чистом поле не по её части.
   И только Элка светилась от счастья.
   Непристойно завоняло солодом.
   – Откуда дровишки? – кивнул я на канистру и встал с Дэна.
   Он тоже поднялся и отряхнулся.
   – Не поверишь, в грузовом отсеке нашла, в холодильнике. Наверное, Герман Львович потихоньку в Тайменке заправился. Да, Герман Львович?! – обратилась Беда к математику. Обморок ещё больше засмущался, покраснел и молча ретировался в автобус.
   – Чёрт! – я выхватил пластиковую канистру у Элки из рук и пинком отфутболил её в чистое поле, расстилавшееся за остановкой.
   – Что, Федя, рота втихушку квасит?! – захохотал Дэн. – А как же здоровый образ жизни, который ты так пропагандируешь?! Как же физкультура и спорт?! Кстати, о каких телефонах тут шёл базар? Я что-то не понял.
   – Ты украл сотовые. – Я снова вплотную подошёл к нему и уставился прямо в глаза. Оба мы были насквозь мокрые, с разбитыми рожами. – Телефонов было тридцать штук, мы везли их в подарок детям.
   – Я ничего не крал, – спокойно и твёрдо ответил Дэн, не отводя своих стальных глаз. – Запомни, я не брал телефоны! – Он даже сделал шаг вперёд, и теперь мы стояли нос к носу, как два петуха в стойке.
   – Чем докажешь?
   – Ты должен поверить мне на слово.
   – Я тебе ничего не должен. Коробка с телефонами стояла в грузовом отсеке. Ты ушёл в туалет и торчал там двадцать минут. Что ты там делал?!
   – Брился. – Дэн словно фокусник достал из кармана джинсового жилета опасную бритву, открыл её и сунул мне под нос. Я невольно отшатнулся. Своим блеском лезвие бритвы напоминало о том, что есть в мире вещи поэффективнее, чем рукопашный бой.
   Дэн усмехнулся, сложил бритву и убрал в карман.
   – Только пижоны бреются опасными бритвами, – не нашёл ничего умнее сказать я.
   – Пижоны и путешественники, – широко улыбнулся Дэн. – Там, в туалете, было отличное мыло и помазок, вот я и воспользовался. Извини, что сразу не отчитался перед тобой, чем занимался в сортире так долго. И потом, разве твоя хвалёная собака не дёрнулась, если бы я перерыл весь грузовой отсек?!
   Вот тут он был прав. Лучшего аргумента Дэн придумать не мог. Рон не позволил бы чужаку рыться в наших вещах, обязательно бы залаял.
   Я промолчал.
   – Ты же видишь, у меня нет сумки, только этот жилет с карманами. Как по– твоему я уволок тридцать телефонов?!
   – Покажи документы.
   – Ты не мент, и я не обязан…
   – Лучше покажи! – Это было уже невозможно, но я ещё больше приблизился к нему, и теперь наши разбитые носы соприкасались.
   Дэн пожал плечами, отступил на шаг и достал из жилета паспорт.
   – Никитин Денис Евгеньевич, год рождения семьдесят пятый, место рождения город Москва, пол мужской…
   – Ну слава богу! – облегчённо вздохнула Беда.
   – Что пол мужской? – нахмурился я.
   – Что документы в порядке! Бизя, ну подумай сам, стал бы преступник показывать тебе паспорт?
   – Ты думаешь, у него есть выбор? – уставился я на Беду.
   – Выбор всегда есть, – сказала Элка. – Он мог бы развернуться и убежать. Ты стал бы гоняться за ним в чистом поле?
   – Я нашёл бы в этой деревухе какого-нибудь Анискина и написал заявление о краже.
   – Глеб, я думаю, мы могли потерять телефоны. Помнишь, мы останавливались на трассе, ты открывал заднюю дверь и искал в грузовом отсеке дополнительное одеяло для Викторины? Коробка могла просто вывалиться.
   – Не помню, – буркнул я, хотя отлично всё помнил.
   Может, Элка права и коробку с сотовыми я просто посеял?..
   – Меня теперь в таком виде никто не подвезёт. – Дэн оглядел себя.
   Я выглядел не лучше, у меня были рассечены бровь и губа, скула саднила, наверное, там был серьёзный синяк. Плюс мокрая одежда, вонявшая пивом.
   – Выход один – меня подвезёшь ты! – нагло заявил Никитин.
   Я развернулся и молча пошёл в автобус. И хоть я не давал своего согласия, Никитин пошёл за мной.
   Элка уже успела прыгнуть за руль. Я не стал возражать, так как вдруг почувствовал себя пьяным. То ли башку стряхнул во время драки, то ли пиво через поры впиталось.
   Я сел на пассажирское кресло рядом с Бедой, Дэн устроился позади меня.
   – Почему ты без вещей? – спросил я его.
   – Мне они не нужны. Я путешествую автостопом, всё что нужно – покупаю за наличные. – Он помахал полой своего «репортёрского» жилета, показывая, где хранит деньги.
   Элка поддала газу, и мы проскочили деревуху на шестидесяти, хотя там стояло ограничение сорок.
   – Снег падает на всех, – запела Беда.
   – Все падают на снег! – с готовностью подхватил Дэн.
   Мою благожелательность как рукой сняло.
   Я снова готов был набить ему морду.
 
   Её звали Мария Ивановна, и у неё были все отличительные признаки «Марь Иванны»: хала из крашеных хной волос, янтарные бусы, обмотанные в три ряда вокруг шеи, по три перстня на каждой руке, вес под центнер и… исключительное добродушие, которое сочилось как масло из беляша.
   Глядя на неё, я ни капли не сомневался, что большая часть спонсорских подарков осядет в лучшем случае в её директорском кабинете, в худшем – у неё дома.
   Мы стояли в ряд на зелёной лужайке перед детдомом, и Мария Ивановна поочерёдно жала нам руки.
   – Очень приятно, очень-очень приятно, – отблескивала она на солнце влажными деснами. – Господи, как приятно-то! – дошла она до моей руки. Директрису ничуть не смутила моя рассеченная бровь и пивная вонь от одежды. Мне стало неловко, и я потихоньку выдернул ладонь из её влажно-горячих тисков.
   В Бобровниково мы, как и рассчитывали, приехали в два часа дня. Директриса ждала нас на крыльце, козырьком приложив руку к глазам. Вокруг неё толпилась стайка одинаково-стриженых, плохо одетых детей. Дэн первым выскочил из автобуса, помахал нам рукой и направился в сторону трассы. Я не стал с ним прощаться.
   Элка чересчур пристально посмотрела Никитину вслед. Рон побежал за ним, но на полпути развернулся и вернулся в автобус. У меня вдруг возникло тягостное, противное чувство, что этот человек имеет какую-то власть над моей женой и собакой.
   – Подарки ко мне в кабинет, пожалуйста, – подтвердила мои опасения Мария Ивановна и гостеприимно указала на дверь интерната. И тут заметила Элку, которая стояла чуть поодаль и что-то оживлённо рассказывала детям.
   – Ой! – вдруг всплеснула директриса руками. – Ой, что же это делается-то?! Вы?! Тут?! Здесь?! Как?! Откуда?! Господи, быть этого не может! Что ж нас не предупредили-то, что знаменитости едут?
   – Я не Хакамада, – мрачно сказала Беда и оглянулась на автобус, словно прикидывая, как бы удрать.
   – Да на что мне Хакамада? – заголосила Мария Ивановна. – Вы Элла! Тягнибеда! Моя любимая писательница! Я за вашими детективами в город езжу, потому что в нашей деревне их нет! А-а-а-втограф!!
   Беда замерла как вкопанная. Изумление на её лице сменилось на тихое торжество.
   – Ну, Бизя, что я тебе говорила? – тихо спросила она. – Народ знает своих героев! А ты – тиражи, тиражи… Где расписаться? – участливо спросила она директрису.
   – А-а-а-а! За мной!
   Дети загомонили, попытались обступить Элку, но она вырвалась из оцепления и пошла за Марией Ивановной, которая ринулась в здание интерната. Герман и Ганс, подхватив коробки с подарками, пошли за ними.
   Миновав длинные, серые коридоры, мы оказались в директорском кабинете. Тут был мягкий диван, кресла, розовые гламурные шторы, светильники с вензелями, хороший компьютер и телевизор.
   – У меня тут бедненько, но чистенько, – словно извиняясь, пробормотала директриса и вытащила из стола стопку Элкиных книг.
   Беда села за стол и стала давать свои первые в жизни автографы. От усердия она покраснела и прикусила губу. Викторина, усевшись в кресле, скептически наблюдала за ней.
   – А вот здесь можете написать «дорогой, любимой Марии Ивановне»? – суетилась директриса. – А вот здесь пожелайте мне «феерического счастья», пожалуйста! А напишите ещё, «чтобы в огороде урожай был самый лучший в Бобровниково»! А «вечной молодости» можете приписать? А ещё «здоровья богатырского»! И «чтобы дочка за американского миллиардера замуж вышла»! А мне и наш олигарх сойдёт! Вот здесь, здесь, пожалуйста, напишите про олигарха!
   Закусив удила, Беда проводила автограф-сессию. Её ничуть не смущали диктуемые Марией Ивановной маразматические пожелания самой себе, Элка добросовестно воспроизводила их на обложках книг, подкрепляя размашистой подписью. Когда книжки закончились, директриса стала подсовывать ей какие-то календарики, блокноты, папки, тетрадки и даже салфетки.
   – А вот здесь вот ещё, – приговаривала она, – Катьке, дочке моей, жилплощади пожелайте квадратов триста…
   – Так я ж миллиардера ей уже пожелала! – удивилась Беда.
   – А ничего, к миллиардеру триста квадратов не помешают! – захохотала Мария Ивановна. – А вы ещё на шторке мне распишитесь, фломастер по ткани хорошо пойдёт… Ага, и на стеночке, пожалуйста, росчерк поставьте и припишите: «никогда не забуду нашу встречу с Машунькой»!
   – Так уж и «с Машунькой»? – недоверчиво глянула на директрису Беда.
   – Пишите, пишите, я хвастаться всем буду, что вы подружка моя!
   Элка вздохнула и вывела на обоях чушь про радость общения «с Машунькой».
   Герман и Ганс во все глаза смотрели на этот спектакль. Я же думал только о том, где бы помыться. Тело после пивного душа чесалось, зудело и липло к одежде.
   – А вы, Элла, прямо золотая рыбка какая-то, – сказала насмешливо Викторина. – И мужа-то у вас, и урожай, и квадратные метры попросить можно! Может, подсобите с размером груди?
   – Вам, Викторина Юрьевна, грудь ни к чему, – не осталась в долгу Беда. – Это, знаете ли, хлопотное занятие, с ней возиться надо.
   – А вам-то откуда знать? – хмыкнула Викторина, забираясь в кресло с ногами. – У вас, вроде с этим тоже не очень…
   Я украдкой показал Элке кулак, чтобы она заткнулась. Она скорчила мне рожу, но промолчала.
   – Что же вы, Глеб Сергеич, молчали, что у вас жена такая известная и знаменитая?! – обрёл наконец дар речи Герман.
   – Да я и сам не знал, что она до такой степени знаменитая, – пробормотал я, глядя, как Беда расписывается на противоположной стене, окончательно портя интерьер кабинета.
   – И я хочу ваш автограф! – воскликнул Ганс. – И я хочу здоровья, счастья и урожай в огороде!
   – А знаете что?! – глаза у Марии Ивановны заблестели. – А давайте устроим для всего интерната встречу с писательницей! Пофотографируемся, пообщаемся в неформальной обстановке, фуршетик сообразим, а?! Я распоряжусь, чтобы в саду стол накрыли, а ещё у нас там беседка есть, которую можно вместо сцены использовать!
   – Вообще-то, у нас другая программа, – сухо сказала Викторина и оскорблено расправила воротничок на блузке.
   – Ой, да знаю я ваши программы, – махнула рукой директриса. – Скука смертная! Небось, о вреде наркотиков рассказывать будете?! Так это не для наших детей. Они вам сами расскажут и где достать, и как не подсесть!
   – Хочу фуршетик! – счастливо улыбнулась Беда. – К чёрту нашу программу, давайте встречу со мной!
   Допускать, чтобы второй раз на сцене главным действующим лицом оказалась Беда, было никак нельзя, но я вспомнил про свою разукрашенную в драке физиономию, про одежду, вонявшую пивом и… согласился.
   – Ладно, Мария Ивановна, накрывайте ваш стол, готовьте беседку, будем проводить встречу с писательницей. Только, пожалуйста, покажите, где у вас тут можно принять душ, я случайно пивом облился.
   Элка захлопала в ладоши, Викторина возмущённо фыркнула в своём кресле, Ганс крикнул «Ура!», а Герман Львович галантно поцеловал Марии Ивановне ручку, отчего та зарделась и игриво поинтересовалась:
   – Вы случайно не тот олигарх, которого мне Элла пообещала?!
 
   Душ находился в подвале.
   Тут были сырые, некрашеные бетонные стены, гулкое эхо и ржавые трубы, которые путались под ногами, не давая пройти.
   Моей главной мечте – уединиться с Бедой в душе, – не суждено было сбыться, потому что после долгой дороги помыться захотели все. Мы гуськом спустились в подвал, придерживая на плечах полотенца, которые по распоряжению Марии Ивановны выдала нам завхоз.
   Переглянувшись с Бедой, мы каждый отправились на свою половину – я с Гансом и Германом в мужские кабинки, она с Викториной – в женские.
   Кабинки оказались тесными и тёмными, а вода еле тёплой.
   Если сироты всегда так моются, то им не поможет никакая гуманитарная помощь.
   От досады, что Беда не со мной, я засвистел похоронный марш.
   – А вы, Элла, оказывается, у нас писательница! – раздался из-за тонкой перегородки, отделяющую женскую половину от мужской, голос Викторины. – Детективы, значит, пишите?
   – Пишу, Викторина Юрьевна! Каюсь, пишу. И даже гонорары получаю, – язвительно ответила Элка.
   – Знаменитой, наверное, мечтаете быть?
   – Ну… кто ж об этом не мечтает? Честно скажу – не отказалась бы.
   – А откуда вы, позвольте спросить, сюжеты берёте?
   – Из головы, Викторина Юрьевна. Как ни странно – из головы!
   – И что – сходится всё? Убийство, мотивы, выводы, отчества героев с именами их пап?
   – Не всегда, Викторина Юрьевна, ох, не всегда! Иногда такого напридумываешь, такого накрутишь, что сам не поймёшь, кто кого и за что. И с отчествами, это вы правильно заметили, прямо беда! Всё время забываю, как зовут главного героя – то он у меня Валерьевич, то Аркадьевич…
   – И об этом вы собираетесь рассказывать детям? О своём непрофессионализме?!
   – Непрофессионализм, Викторина Юрьевна, это когда в душе вода в рот попадает. А ведь вам попадает же, да?! Признайтесь, что попадает! Я знаю одного отличного стоматолога, который за недорого исправляет неправильный прикус. Хотите, дам телефончик?
   – Да я сама вам какой угодно телефончик организую – хоть стоматолога, хоть пластического хирурга. А вода мне в рот попадает не из-за прикуса, а из-за того, что я не возвышаюсь над душем, как вы, а стою прямо под ним.
   Разговор за стенкой достиг критического уровня, его необходимо было прервать. Когда Элка закусывала удила, она не думала о последствиях.
   – Герман Львович! – закричал я. – А не потрудитесь ли вы объяснить, откуда у нас в автобусе появилась канистра с пивом?!
   – Забыл вас предупредить, Глеб Сергеич, это подарок от Оскара Васильевича, который, которого… в общем, он потихоньку мне её передал ещё до того, как его того… Забыл я про это пиво! Вы же видели, что я вечером водку пил! – Герман всхлипнул в соседней кабинке.
   – Конечно, на Оскара Васильевича сейчас всё можно свалить, – проворчал я, пытаясь смыть мыльную пену тонкой струйкой прохладной воды.
   – А интересно, знает ли Мария Ивановна о том, что случилось в Тайменке с директором интерната во время нашего выступления? – подал голос Ганс. Он фыркал и плескался в своей кабинке, как ему это удавалось при таком напоре воды, я понятия не имел.
   – Если б знала, то нашему приезду бы так не радовалась, – философски ответила из-за стенки Элка.
   – Вы так говорите, Элла, будто это мы отправили директора на тот свет! – возмутилась Викторина.
   – А какая эта Мария Ивановна симпатичная женщина! – видимо, Герман понял мою задумку не дать Беде и Викторине сцепиться. – Какая симпатичная! Я бы на ней даже женился, если бы…
   – Были олигархом? – весело крикнула Элка.
   – Если бы не был женат!
   – Что-то я первый раз слышу, что вы, Герман Львович, женаты! – фыркнула Викторина.
   – А я первый раз об этом сказал! – захохотал Герман и засвистел марш Мельденсона.
   Я вдруг увидел, что в стене между женской и мужской половиной, есть маленькая дырочка. Наверное, её проковыряли детдомовские пацаны, чтобы подглядывать за девчонками. А может – наоборот. Срефлексировав, словно подросток, я припал к дырочке глазом и увидел голую Элкину спину.
   – Элка, – зашептал я в дырочку, – повернись! Сто лет не видел тебя голой. Это чёртово путешествие…
   Беда невозмутимо тёрлась мочалкой и молчала.
   – Элка! Я говорил тебе, что у тебя самые красивые локти в мире?! А позвоночник… длинный и правильный?.. – Я не умел говорить комплименты, я делал это редко и неуклюже.
   Беда молчала и мылилась. Я уже заподозрил неладное, но, видимо, разум не всегда поспевает за интуицией и меня несло дальше:
   – Элка, а давай всем скажем, что мы пошли в книжный магазин, а сами запрёмся в автобусе и… Элка, почему ты молчишь? Тебе осторчертел наш автобус? Тогда давай …
   Неожиданно в дырке появился глаз. Но не продолговатый и карий, а круглый и с зеленцой. Глаз моргнул и прищурился.
   Я отпрянул к двери и поспешно прикрыл у себя мочалкой то место, которое стоило прикрывать.
   – Элка! – громко позвал я.
   – Что?! – откуда-то сбоку раздался голос Беды.
   – Элка, это не ты?! – спросил я зелёный глаз.
   – Что?! – заорала Беда. – Чего ты там бубнишь, Бизя?!
   – Глеб Сергеич говорит, что у меня красивые локти, правильный позвоночник, и он не против уединиться со мной в автобусе. – Глаз отлип от дыры, и я в отчаянии намылил лицо. По всему получалось, что интимный бред я нашёптывал Викторине.
   – Бизя! – весело заорала Элка. – Как это пошло – приглашать женщину в автобус! А знаете, Викторина Юрьевна, для меня у Сазонова всегда находятся более интересные предложения! Например, после этого путешествия мы летим с ним в Испанию!
   – Да летите себе, Элла, летите! Кстати, я забыла спросить: а каковы ваши творческие планы?
   – Девочки, девочки, – всполошился Герман Львович, – что-то вы как-то очень уж разошлись!
   Так и не смыв толком пену, я выскочил из кабинки, наспех натянул одежду на мокрое тело и сломя голову вылетел из подвала.
   Во дворе интернатские дети играли с Роном. Я свистом подозвал собаку к себе, сел на крыльцо и, прижавшись щекой к собачьей морде, спросил:
   – Что, веселишься?! А мне вот, брат, не до смеха. Всё время попадаю в идиотские ситуации. Ты не знаешь в чём дело?
   Рон лизнул меня в нос и поставил передние лапы на плечи.
   – Эх ты! – на крыльцо вышла Элка. Она была свежая, бодрая и улыбающаяся. Мокрые волосы блестели на солнце, глаза сияли из-под очков. – Бизя, как ты мог перепутать меня с бледной молью?
   – Дырочка была слишком маленькой, – виновато вздохнул я.
   – Писательница! – хором заорали дети, игравшие на площадке. – Писательница приехала, ща автографы раздавать будет!
 
   – Элка, только без глупостей, – попросил я Беду, перед тем как она вошла в беседку, оборудованную под сцену. – Надеюсь, ты не будешь дурачиться? – Я заглянул ей в глаза.
   – Что ты! Это же для меня святое! – возмутилась она.
   – Дети? – спросил я с надеждой.
   – Мот книги, балда! – Она щёлкнула меня по лбу, с улыбкой звезды вошла в беседку и села за стол, на котором лежала стопка её детективов.
   Фуршетный стол был накрыт рядом с рядами зрителей, насколько я успел заметить, на нём возвышались стопки бутербродов с сыром и кувшины с квасом. Весь интернатский люд собрался в саду. Стульев на всех не хватило, поэтому пацаны и девчонки сидели прямо на зелёной траве. Рона я привязал к берёзе, чтобы он не мельтешил перед сценой.
   Ганс и Герман сидели в первом ряду. Викторина почему-то предпочла расположиться в толпе детей. Я сел сбоку, подальше от Викторины. Меня до сих пор бросало в пот при мысли о том, что я подглядывал за ней в душе. Оглядевшись, я поискал глазами Марию Ивановну, но её нигде не было видно.
   Элка победно оглядела своих зрителей и… вдруг стушевалась.
   – Здравствуйте, дорогие мои, – пробормотала она неуверенно, но дети и воспитатели устроили ей такую овацию, что с деревьев вспорхнули птицы.
   – Признаюсь, мне очень приятно, – окрепшим голосом продолжила Элка, – что в такой ды… таком райском уголке, как село Бобровниково, знают и любят моё творчество.
   Ей снова доброжелательно поаплодировали. Не хлопала только Лаптева, но это и было понятно – какой женщине понравится триумф другой?!
   – По профессии я журналист, но детективы писала с детства. – Беда глазами поискала меня. Я показал ей поднятый вверх большой палец. Она кивнула, оживилась и продолжила: – Сначала это были очень длинные, скучные и надуманные истории, потому что… потому что у меня не было жизненного опыта, не было собственного стиля и собственных мыслей. Я пыталась копировать своих любимых авторов – Чейза, Стаута, Ладлэма, а, как известно, подражательство ни к чему хорошему не ведёт. Настоящая работа над книгами началась только тогда, когда… когда… – Она беспомощно поискала глазами меня.