– С боку припёка, седьмая вода на киселе, – усмехнулась Полина.
   – Можно и так сказать, – согласился близнец. – Тем не менее, бабка отчего-то захотела нашего присутствия на своих похоронах. Честно говоря, мы не отказались бы получить от неё на память несколько сотен тысяч евро. Это бы сильно скрасило наше холостяцкое существование, правда, Глеб? – подмигнул он своему близнецу-братцу и тот показал в улыбке два выбитых передних зуба. Наверное, чтобы никто не обольщался таким отличием, Павел тоже растянул губы, продемонстрировав точно такое же отсутствие передних зубов. – Мы хоккеисты, – пояснил он.
   – Понятно. Больше хоккеем никто не балуется? – обвёл Гошин глазами присутствующих. – Нет?! Может, ещё есть спасённые Идой Григорьевной от житейских невзгод, нищеты, тюрьмы и болезней?!
   – Есть! – с надрывом сказала бесцветная женщина неопределённого возраста. Она единственная из всей компании была в откровенном трауре и то и дело промакивала глаза носовым платком. – Меня она спасла от невзгод, нищеты и смерти! Я потеряла единственного сына. Он… погиб. Спасаясь от невыносимого горя и желания покончить с собой, я попала в секту, где мне пообещали прозрение, просветление и скорую встречу с моим мальчиком. В результате я осталась без квартиры, дачи и денег. Всё забрала секта. Ида Григорьевна оказалась за рулём машины, под которую я бросилась, чтобы свести счёты с жизнью. Она вернула мне желание жить, дала денег и купила квартиру. Меня зовут Рада Родимцева. Я обязана Гошиной всем. Ида тоже внесла меня в список гостей, но кроме как на прощание с ней я ни на что не претендую.
   Гошин картинно захлопал в ладоши.
   Полина криво улыбнулась, а Алина Сметанина закинув вуальку на шляпу, уставилась на странную женщину так, будто у той на голове расцвёл куст сирени.
   – Надеюсь, она не авантюристка, – сказала Алина, вернув вуальку на место.
   – Все мы тут в некотором роде авантюристы, – вздохнул Георгий Георгиевич.
   «Это уж точно, – подумал Славка. – Знали бы вы, что покойница спокойно дрыхнет в гробу, и стёкла дрожат от её храпа!».
   Знали бы они, что Славка шпион, засланный старухой в стан – то ли врагов, то ли друзей, то ли родственников, то ли прихлебателей у её сытной кормушки. Судя по рассказам, Ида Григорьевна Гошина была матерью Терезой, в жилетку которой то и дело утыкались совершенно посторонние люди.
   – Меня зовут Мила Брагина, – чинно представилась девушка в роговых очках и с дурацким платочком на шее. – Я репетитор Иды Григорьевны.
   – Кто?! – хором спросили все.
   – Репетитор по французскому языку. Она платила мне двести долларов за урок, и я два раза в неделю занималась с ней.
   – Какой к чёрту французский? – пробормотал Гошин. – У неё же ни одного зуба не было, а французский без зубов…
   – Да и русский с присвистом! – захохотали братья Архангельские, сверкнув щербатыми улыбками.
   – Гошина была очень хорошей ученицей, – серьёзно сказала Мила. – Она обладала прекрасной памятью, а отсутствие зубов почти не сказывалось на произношении. Когда она меня нанимала, то объяснила, что хочет читать в подлиннике французскую литературу – Бальзака, Стендаля, Мопассана. Честно говоря, старуха вызывала у меня огромное уважение, но я не понимаю, почему она захотела пригласить меня на свои похороны, ведь, в принципе, мы с ней посторонние люди.
   – Бабуленция собрала сброд у своего гроба, а нам расхлёбывай, – тихо проворчала Полина, нервно теребя ожерелье.
   – Простите, – извинился за жену Георгий Георгиевич. – Просто мы перенервничали за последние два дня. Ида Григорьевна умерла как-то странно и неожиданно, несмотря на возраст. У меня всегда было нереальное ощущение, что она переживёт всех – меня, моих детей, моих внуков и правнуков. А тут…
   Я с семьёй живу в другом доме, за прудом, который находится на территории этого огромного поместья. Наш особняк поменьше, и я не раз предлагал бабке поменяться жилищем. Зачем старухе такие огромные апартаменты? Но она была упряма и очень заботилась о своём статусе самой богатой женщины. Правда, пресса к этому почётному званию добавляла «самая старая», отчего Ида Григорьевна просто свирепела. В общем, бабка гордо жила на тысяче квадратных метров и ни в какую не соглашалась переехать на более уютную площадь. Прислуживали ей Ксения Павловна и старик-садовник. Мы встречались всей семьёй только по выходным и праздникам. Иногда Ида Григорьевна приглашала нас позировать для журналистов, которые приезжали, чтобы сделать материал о «великолепной Гошиной». Все привыкли, что старуха на здоровье не жалуется и помирать в ближайшие сто лет не собирается. Но в субботу вечером позвонила Ксюня и, захлёбываясь слезами, рассказала, что Ида Григорьевна… лежит в гробу в подвенечном платье. Когда она умерла, кто её переодел и уложил в гроб, горничная понятия не имела. Она поводила у хозяйки перед носом зеркальцем, убедилась, что она мертва, вызвала семейного врача и позвонила нам. Мы думали, это розыгрыш, примчались, но всё оказалось в точности, как рассказала Ксюня. Бабка лежала в гробу, в белом платье, а в руках у неё торчала записка: «Обязательно пригласите на похороны всех этих гостей» и… список людей, половина из которых мы знать не знали.
   Врач сказал, что она умерла от старости. Оригинальный диагноз! Впрочем, какая разница… О существовании завещания нам сообщил адвокат Иды Григорьевны. Честно говоря, мы ничего хорошего от последней воли покойной не ждём. Очень уж она была… добренькой. – Гошин безнадёжно махнул рукой и сел.
   – О покойниках или хорошо, или очень хорошо! – засмеялся высокий старик в серой войлочной панаме, которую одевают в сауну. – Кстати, я родной брат Иды Григорьевны, Феликс Григорьевич Гошин, – раскланялся он во все стороны. – Мне всего девяносто пять, и я о-очень не против, чтобы сестрица оставила мне пару тройку своих миллиончиков!
   – Зачем вам миллиончики? – сквозь зубы процедила Алина. – Вы же старый, помрёте вот-вот!
   – Э-эх, детка! Продолжительность жизни напрямую зависит от количества грошей, шуршаших в кармане! Пойдёшь за меня замуж, если Идка отпишет мне часть наследства?! – Феликс Григорьевич, надвинул на глаза смешную шапчонку и неприлично поболтал в воздухе языком.
   Сметанина вспыхнула под своей чёрной вуалью.
   – Старый пердун, – отчётливо выговорила она. – Дохлая ворона за тебя замуж пойдёт!
   – Сама ты ворона.
   – Прекратите! – возмутился Георгий Георгиевич. – У нас тут похороны, а не балаган. Вы, девушка, ещё не представились, – обратился он к Славке.
   Славка встал, сел, потом снова встал.
   – Я… – с женственным придыханием начал он, – я родственница. Дальняя. Очень дальняя. Крайняя слева в последнем ряду. Вы посмотрите список, там наверняка есть моё имя! Ой, колготки за стул зацепились… – Орлик нырнул под стол, чтобы сделать вид, что возится с затяжкой, но обнаружил, что никаких колготок на нём нет. – Я родственница! – крикнул он из-под стола.
   – Я потерял список гостей! – Гошин, нагнувшись, в упор посмотрел на Славку.
   – Врёте, – подмигнул ему Славка.
   – Сколько дэн у ваших колготок?! – ехидно поинтересовался Гошин.
   – Нуль-нуль, как говорит Ксюня.
   – Вы идиотка?
   Все гости по очереди склонились под стол. Славка видел их перевёрнутые, покрасневшие лица и отчего-то испытал нечто вроде триумфа. Никогда у него не получалось так «держать» аудиторию.
   – Вы идиотка?! – переспросил Гошин.
   – Да это же Женька Суковатых! – воскликнула Полина, сверкая под столом ожерельем. – Её мать – сестра двоюродного брата тестя покойной сестры третьего мужа Иды Григорьевны, который был на тридцать лет моложе её, и умер в семьдесят девятом году от лимфогрануломатоза!
   – Сама поняла, что сказала?! – посмотрел на жену Гошин.
   – А что непонятного? – удивилась жена. – У них в семье все… суковатые. На всю голову.
   Народ начал медленно вылезать из-под стола.
   – Не Суковатых, а Сероватых, – сверился Гошин со списком, который достал из внутреннего кармана. – Суковатыми их дразнили.
   – Да нет, Сероватыми их дразнили!
   Славка сел на стул. Имя Женька, в принципе, его устраивало, предстояло выбрать фамилию.
   – Так как ваша фамилия, девушка? – нахмурился Георгий Георгиевич.
   – Нехай Суковатых, чтобы Сероватых дразнили, – подумав, принял решение Славка.
   – Я запуталась, – пожаловалась Сметанина. – У меня голова болит!
   – Все свободны, господа. Все свободны! – Гошин резко развернулся и направился к выходу.
   – Но там кто-то ходит! – с трагическим надрывом воскликнула вдруг бывшая сектантка Рада Родимцева. – Ходит и кашляет!
   – Где? – замер Гошин.
   – В комнате, где стоит гроб! Там кто-то ходит, кашляет и сморкается! У меня спальня рядом, я слышу всё через стенку…
   – Попросите коньяку у Ксюни, – устало распорядился Георгий Георгиевич. – У неё он всегда есть.
   – Я не пью коньяк! – испугалась бесцветная Рада.
   – А вы начните! Последствия от него гораздо приятнее, чем от посещения секты. Ваше имущество останется цело, а в гостиной с гробом сразу станет тихо.
   – Вы считаете меня сумасшедшей? – перекрестилась Родимцева.
   – Я считаю, что вам полезно принимать коньяк на ночь, – отрезал Гошин и вышел из столовой, чеканя шаг. За ним с разной степенью поспешности потянулись все остальные.
   Выходя последним, Орлик спёр с камина часы, показавшиеся ему золотыми.
 
   Когда в доме всё стихло, Славка пробрался на кухню.
   Булочки он нашёл в глубокой миске, под полотенцем, коньяк в буфете, а сигары в коробке на подоконнике. Сложив всё это в бумажный пакет, он принялся за приготовление кофе, но, подумав, заменил его на молоко в пакете. Кофе в сто пять лет пить вредно, решил Славка, опираясь на свои скудные познания в медицине. Коньяк и сигары опасений у него почему-то не вызвали.
   На цыпочках Орлик прокрался в гостиную, захватив из своей комнаты розовое одеяло.
   – Где тебя черти носили? – спросил скрипучий голос из гроба.
   – Так это… заседание заседали, – смутился Орлик, будто отчитывался перед начальником смены. – А потом я ждал, когда все заснут. – Он пристроил пакет с продуктами рядом с гробом, хотел накрыть старуху, но она резко отбросила одеяло и села в гробу.
   – Что Гошка затеял? – ворчливо спросила Ида Григорьевна.
   – Просил гостей назваться, потому что толком никто друг друга не знает.
   – Назвались? – хохотнула старуха.
   – Да. Но я никого не запомнил! У меня на лица и имена память плохая.
   Вот тут Славка соврал. На лица память у него была хорошая, а на имена ещё лучше. Но старухе знать это было необязательно, пусть думает, что он простой, тупой и жадный.
   – А ты кем представился? – спросила Ида Григорьевна, хитро щурясь из-под фаты.
   – По вашему списку вышло, что я какая-то Евгения Суковатых.
   – Евгения?! Суковатых?! – Старуха захохотала так, что едва не вывалилась из гроба. Славка еле успел её подхватить, когда она дала резкий крен вправо. – Ой, не могу! – схватилась Ида Григорьевна за живот. – Ой, помру сейчас! Евгения Суковатых?! Ты?! Гошка со своей грёбаной пластической хирургией совсем память потерял, дуралей! Говорила я ему, гимнастикой на свежем воздухе занимайся, а он – блефароплаcтика! Липосакция! Грудные протезы анатомической формы! Тьфу!!
   – Тише! – взмолился Славка. – За стенкой живёт бывшая сектантка, она слышит, как вы тут шумите!
   – Радка, что ли?! Плевать! Она дохлая муха и мнительная корова. Пусть слышит, что хочет, ей никто не поверит. – Старуха потянулась к бумажному свёртку и достала пакет молока.
   – Что это? – уставилась она на пакет. – Ты что мне притащила, болванка?!
   – Болван, – обиженно поправил её Славка. – Это молоко, пятипроцентное, цельное. Пейте…
   Пакет немедленно полетел в Славку, обдав его молочными брызгами и плюхнувшись маленькой бомбочкой на пол.
   – Где кофе?! – заорала старуха и опять чуть не вывалилась из гроба, дав резкий крен влево.
   – Кофе в вашем возрасте – смерть, – твёрдо сказал Славка, убирая бумажный свёрток подальше, чтобы старухе не пришло в голову метать в него всё, что он принёс.
   – У моей смерти приключился склероз, так что кофе мне не поможет. Вернее, не навредит! – Ида Григорьевна ловко перекинула ноги через борт гроба и любовно оправила складки белого платья. – Чеши на кухню и свари крепкий кофе! – приказала она.
   – Не пойду, – нахмурился Славка. – Кофе вредно.
   – А ты молодец, с характером, – неожиданно похвалила его старуха.
   – Просто я боюсь, что вы раньше времени копыта откинете и со мной не расплатитесь за сервис в гробу, – признался Славка.
   – И честный! – восхитилась Ида Григорьевна. – Сейчас таких дуралеев днём с огнём не сыщешь. Тебя как звать?
   – Зовите Орлик.
   – Это кликуха?
   – Фамилия.
   – Красивая. И со смыслом!
   Ида дотянулась до бумажного свёртка, вытряхнула из него булки, сигары, бутылку коньяку, вытащила из-под ритуальной подушки зажигалку и закурила, закинув ногу на ногу. – В тюрьме сидел?
   – Нет, только в армии служил.
   – В каких войсках?
   – Строительных.
   – Разве это войска? Лучше уж в тюрьме отсидеть, больше пользы будет!
   – Вы так говорите, будто сами сидели, – прищурился Славка.
   – Сидела! В двадцать восьмом году так жрать захотела, что спёрла калач в булочной. Какой был калач! С маком, с хрустящей корочкой! Сейчас таких не пекут. Я его прямо у прилавка съела, сил не было убегать. Меня там и повязали. Я на суде кричала, что дырка в этом калаче была больше, чем сам калач, но мои доводы оставили без внимания и дали десять лет.
   – Десять лет? – ужаснулся Славка. – За одну дырявую булку?! Это несправедливо.
   – Отсидела я пять. Вышла по ошибке, вернее, почти сбежала. В тюрьме сидела моя полная тёзка, она умерла за два дня до своего освобождения. Меня выпустили вместо неё. Э-эх! Всё бы сейчас отдала за тот голодный двадцать восьмой год, за калач с маком, за свою молодость…
   Столбик пепла упал с сигары в гроб. Ида отложила сигару, взяла булку и с аппетитом стала жевать её, запивая коньяком прямо из бутылки.
   – Вы, Ида Григорьевна, совсем не заботитесь о достоверности своей смерти! – возмутился Славка. – Уж не знаю, почему вы решили всех надуть со своей преждевременной кончиной, но зачем было затевать этот цирк, если в гробу крошки, пепел, а от покойницы несёт перегаром?!
   – Ха!!! – Ида Григорьевна с размаху плюхнулась в гроб. В воздухе мелькнули её золотые туфли. – Моей смерти так заждались, дорогой Орлик, что на её достоверность всем глубоко плевать. Меня похоронят, даже если я буду распевать песни и играть на гитаре. Чёрт, что-то жжёт сзади… Сколько я Гошку просила, сделай мне подтяжку ягодиц, сволочь! Обвисшая задница доставляет женщине больше неприятностей, чем обвисшая морда. А он – нет таких методик, нет таких методик, в твоём возрасте наркоз противопоказан! Хочешь, говорит, я тебе уши отреставрирую? Это и без наркоза можно. Внук называется… Слушай, ты не находишь, палёным пахнет?
   – Чёрт! – Славка рывком поднял Иду Григорьевну и вытащил из под неё тлеющую сигару. На белом платье, чуть пониже спины, красовалось прожженное чёрное пятно. – Вы, блин, тут пожар ещё устройте, покойница, – проворчал он, затушив сигару и выбросив её в открытую форточку. – Сигары тушить надо!
   – Память-то девичья, – вздохнула старуха. – Скажи, о чём вы болтали в столовой?
   – Да ни о чём, – отмахнулся Славка. – В основном все твердили о том, что им не нужны ваши деньги. А ещё никто не понимает, почему именно их вы захотели пригласить на свои похороны. Только ваш брат Феликс, да близнецы-хоккеисты честно признались, что не отказались бы от наследства.
   – Феликс! – громко фыркнула Ида Григорьевна. – Бездельник, балбес, но душа-человек. А хоккеисты – сипматяги, если им зубы вставить! Значит, говоришь, никто на мои деньги не претендует? И не понимает, зачем я их позвала?! – Она подмигнула Славке, и ему опять стало жутко. А вдруг бабка на самом деле мертва, а болтает, курит, подмигивает, жрёт булки и пьёт из бутылки коньяк её неугомонный фантом?! Этот гроб, белое платье, фата, золотые туфельки, – господи, неужели он такой идиот, что согласился поить и кормить труп?.. Может, ну её, эту бабку, и этих гостей, может, удрать в своё общежитие, на свою продавленную, железную койку, и будь что будет! Сдадут его Гошка с Артёмом – сядет; не сдадут – продаст драгоценный крест, купит квартиру, мотоцикл и заживёт по-простому: клубы, девчонки, работа, дом… Ну их, этих богатых старух, и дома дворцового типа!
   Он так проникся своими сумбурными мыслями, что невольно отступил к двери.
   – Завтра всех ждёт сюрприз, – пробормотала старуха. – Слышь, Орлик, ты мой горшок вынеси…
   – Что? – не понял Славка.
   – Я ж не святой дух, Орлик! У меня ночной горшок под стулом припрятан. Вынеси его, а то негигиенично лежать.
   Нет, не фантом, успокоился Славка, фантомам горшки не нужны…
   Он припрятал за портьеру пустой бумажный свёрток, в котором принёс продукты, прикрыл старуху розовым одеялом, отыскал под стулом ночной горшок и приготовился незаметно выйти из комнаты, пока бабка не выдвинула новых требований.
   – Во сколько завтра мои похороны? – спросила она, когда Славка взялся за ручку двери.
   – В три часа дня, – припомнил Славка заявление Гошина.
   – В пятнадцать ноль-ноль, темнота! – поправила его Ида и тут же громко захрапела, заснув внезапно и быстро, как засыпают только старые люди и младенцы.
   – Какая разница? – проворчал Славка, брезгливо держа на отлёте горшок.
   Он уже был в коридоре и осторожно оглядывался, чтобы не попасться никому на глаза, как «покойница» вдруг тихо сказала:
   – У кого дракон, тот и убил…
   – Что?! – обернулся Славка, но в ответ услышал лишь длинный выдох с присвистом и храп на вздохе.
   Изображая покойницу, старуха не только ела, пила коньяк, курила в гробу и пользовалась горшком, но и говорила во сне. Усмехнувшись, Орлик быстро закрыл за собой дверь, чтобы никто случайно не услышал бабкину болтовню.
 
   Не успел Славка сделать и двух шагов, как из соседней комнаты вылетела Рада Родимцева.
   – Вы слышали?! – зашептала она, схватив его за рукав. – Нет, вы слышали?! Только что, из гостиной, где стоит гроб, раздавались голоса! Мужской и женский! Женским разговаривала Ида Григорьевна, я точно знаю! – Рада схватилась за свои пылающие щёчки и страдальчески закатила глаза.
   – Вы коньяк на ночь принимали? – строго спросил её Славка.
   – Нет, – ещё больше покраснела Родимцева и вдруг доверчиво сообщила Орлику: – Я боюсь!
   – Чего? – не понял Славка.
   – Понимаете, Женечка, – Рада доверчиво взяла Славку под руку и повела по коридору, как врач, желающий объяснить родственнику, что за больным нужен специальный уход. – Понимаете, если я хоть раз выпью, я сразу умру. Я пила, после того, как отписала квартиру секте, страшно пила, и Ида Григорьевна настояла на том, чтобы я закодировалась. Так что мне нельзя ни грамма спиртного, ни грамма! Хотя, иногда страшно хочется… Слушайте, а чем это так дурно пахнет? – Рада резко остановилась, принюхалась и уставилась на горшок. Славка быстро сунул его под фикус, очень кстати попавшийся на пути.
   – У вас галлюцинации, – сухо сказал он Раде. – Слуховые, обанятельные и зрительные. Это часто бывает у закодированных людей.
   – Да?! Значит, никаких голосов в гостиной не было?
   – Нет.
   – И вы не выносили оттуда ночной горшок, которым при жизни часто пользовалась Ида Григорьевна?
   – Нет.
   – И у вас на шее нет адамова яблока, которое бывает только у мужчин?!
   – Нет!
   – Хорошо, хорошо… – Сгорбившись и обхватив себя руками за плечи, Родимцева развернулась и шаткой походкой пошла в свою комнату. – Галлюцинации… Может, всё-таки я не умру, если выпью совсем чуть-чуть?
   Славка припустил вверх по лестнице, не заботясь о женственности движений. Надо же – «адамово яблоко»! Рассмотрела, старая грымза! А он совсем забыл, что кадык на шее выдаёт принадлежность к мужскому полу.
   Ворвавшись в свою комнату, он бросился к чемодану искать шейный платок или шарф. Не найдя ничего подходящего, Славка решил проблему, намотав на шею в три ряда крупные бусы. Впрочем, на сегодня событий хватит, решил он, но, – только хотел снять женские тряпки и рухнуть в кровать, – как в дверь постучали.
   – Кто? – припал он ухом к двери.
   – Откройте, Женя! Это Лидия Федина. Вы меня помните?
   Из всей толпы, по большому счёту, он помнил только её. Её чёрные волосы, забранные в тугой хвост, её насмешливый взгляд из-под густой чёлки, её смуглую кожу и фантастическую фигуру. Впрочем, фигуру Славка толком не рассмотрел, но был уверен, что при такой чёлке она фантастическая.
   Он чересчур поспешно открыл дверь.
   Лидия оказалась чуть выше его – совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы не лишать его шансов, окажись он опять мужчиной. Фигура её так и осталась загадкой, потому что оказалась упакована в длинный махровый халат.
   – Привет! – улыбнулась Федина Славке. – Не спишь? Хочу позвать тебя в бассейн.
   – Куда? – удивился Славка.
   – Здесь есть шикарный бассейн с вышкой. Пойдём, попрыгаем и поплаваем.
   – Пойдём, – обрадовался Славка.
   Это был шанс побыть с ней наедине. Это была возможность рассмотреть нюансы её фигуры. Такие девушки не работали на заводе, таких девушек он не встречал в ночных клубах, туда, где они обитали, простым парням вход был заказан.
   Славка выскочил за дверь, схватил Лидию за руку и потянул к лестнице.
   – А халат? – засмеялась Лидия. – А сланцы? А полотенце? Куда ты несёшься, бассейн находится совсем в другом крыле дома!
   – Почему ты позвала меня с собой? – Славка резко остановился и уставился ей в глаза.
   – Ты мне понравилась, – ответила Лидия. – У тебя одной в этом доме простое, человеческое лицо – доброе и бесхитростное. Правда, чересчур сильно накрашенное. – Она рассмеялась.
   Славка сделал вид, что обиделся. Он точно знал, что все женщины обязаны обижаться на замечания о своём внешнем виде, поэтому надул губы, нахмурил брови и нервно защёлкал пальцами.
   – Не обижайся! – Лидия обняла его за плечи и простодушно чмокнула в щёку. – Просто с таким гримом ты выглядишь провинциалкой. Хочешь, я научу тебя краситься так, будто ты только что умылась и сияешь свежестью?
   – Мне плевать, как я выгляжу, – буркнул Славка, едва не выдав себя с головой низким голосом и подозрительным равнодушием к тонкостям макияжа.
   – Я же говорю, что в этом доме ты лучше всех! – Лидия схватила его за руку и увлекла за собой в нужное крыло дома, на первый этаж.
   Бассейн оказался огромным.
   Здесь можно было бы проводить чемпионаты мира по плаванью и прыжкам в воду, но он был собственностью богатой старухи.
   – Ого! – восхитился Славка, рассматривая восьмиметровую вышку под потолком. – Зачем старушке такое сооружение? Она на досуге сигала в воду?
   – Ида Григорьевна любила всё самое лучшее. Сама она, конечно, не прыгала, но гостям всегда предлагала развлечься, – объяснила Лидия и… одним незаметным движением скинула махровый халат, оставшись лишь в красных стрингах.
   Славка про себя восхищённо присвистнул. Фигура у Фединой превзошла все его ожидания. Какие там к чёрту нюансы! Она была гармонична и пропорциональна как молодая пантера, от неё веяло естественностью и силой, а воздухе витали электрические разряды, словно во время шальной грозы. Танцовщицы бразильского карнавала выглядели бы рядом с ней неуклюжими коровами и щипанными курицами. Её загар был изысканного, бронзового оттенка, будто гениальный художник долго смешивал краски, прежде чем добиться такого эффекта.
   Славка жадно прощупал глазами Лидию, женственно накручивая свой кудрявый локон на палец.
   – Раздевайся! – закричала она и побежала на вышку.
   Раздеться Орлик не мог. К сожалению, он осознал это только сейчас и понятия не имел, как из этой ситуации выкручиваться.
   – Чего ты ждёшь, Женька?! Иди ко мне! Или ты высоты боишься?!
   Можно было сказать «боюсь», но мужская Славкина сущность воспротивилась этому простому ответу.
   – Тут так здорово, что дух захватывает! Скидывай тряпки, иди сюда!
   – Я… – Славка вспомнил, что есть железная женская отмазка, но вдруг напрочь забыл, как она называется. Если бы эта Федина имела привычку носить лифчик, то такого конфуза с ним бы не приключилось. – У меня того... этого… ме… ме… ме…
   Блин, это было какое-то сложное медицинское слово, употребляемое почему-то во множественном числе. Первый слог вспомнился, да и слово, в принципе, крутилось на языке, но Славка не мог его выговорить.
   – Критические дни?! – выдала Лидия спасительную подсказку, раскачиваясь на упругом «языке» вышки.
   – Они, сволочи, такие критические… – В волнении Славка сел на пластиковый стул, стоявший на краю бассейна в стайке таких же столов и стульев.
   Оттолкнувшись от «языка», Лидия взмыла вверх, сделала два кувырка в воздухе и мягко, почти без брызг, вошла вводу.
   Это был высший пилотаж. Для таких прыжков нужны были тренер, деньги и многочасовые, упорные тренировки. Славка, конечно, умел плавать, но так мастерски прыгать… Слава богу, что по легенде у него эти самые несчастные дни, и он может не плюхаться в воду с невероятной, головокружительной высоты.