Степняк-Кравчинский Сергей. Домик на Волге

   - Нет, благодарю, уж я погуляю в другой раз, - отвечал Владимир, улыбаясь ей в ответ. - А теперь я лучше провожу вас.
   VI
   Они пошли обратно. В почтительном расстоянии от них следовал рассыльный с черным кожаным портфелем. Он только что прибыл из города с экстренными бумагами от губернатора.
   - Вот, батюшка, - весело сказал Крутиков, указывая головой в сторону своего сателлита. - Не легкое наше дело. И в этом мирном убежище, посвященном музам и купидону, - неуклюже шутил он, - дела носятся за нами в образе вот этого Гермеса.
   Они вошли в гостиную. Старухи там не было, она еще не спустилась из спальни, куда уходила соснуть часок после обеда.
   Крутиков ушел тоже наверх, в свою комнату, разобраться с бумагами. Катя осталась с Владимиром наедине.
   - Ну что, очень вы огорчены тем, что мы помешали вашему бегству? - со смехом спросила она.
   - Огорчен, но не очень, - отвечал Владимир. - Я все равно уйду сегодня ночью и теперь имею возможность лично попрощаться с вами, Катерина Васильевна.
   - И вовсе вам нет надобности так спешить убежать отсюда. Вы безопаснее теперь здесь, чем когда-либо.
   Я все рассказала Павлу Александровичу, и можете быть уверены, что ваш секрет в хороших руках.
   - Вполне верю и благодарю его за великодушие, - холодно сказал Владимир. - Но все-таки позвольте с вами распрощаться.
   Катя пожала плечами и надулась.
   - Знаете, что я вам скажу? - проговорила она после небольшой паузы. Это нехорошо.
   - Что нехорошо? Что я не хочу на всю жизнь остаться вашим нахлебником? - капризно сказал Владимир.
   - Нет, не то... - прервала Катя. - Нехорошо, что вы так нетерпеливы. Я ведь знаю...
   Ее прервал Крутиков, вошедший в эту минуту в гостиную. Обыкновенно невозмутимое, самодовольное лицо выражало тревогу и какое-то унылое недоумение.
   В руках он держал открытое письмо.
   - Что такое? Что случилось? - вскричала Катя.
   - Да вот известие пришло насчет Вани, - неохотно сказал Крутиков.
   - Что же, говорите скорей. Не томите! - умоляла его Катя.
   - Беда стряслась, - сказал Крутиков, - хотя, конечно, это нужно было рано или поздно предвидеть, потому что все эти, как там... мечтания до добра не доводят. - Он кинул искоса взгляд на Владимира. - Одним словом, Ваня арестован.
   Слова эти были как удар грома.
   Катя вскрикнула и бросилась не к жениху, а к Владимиру, Инстинкт подсказал ей, что он ближе ей в этом горе. Она опустилась на стул с ним рядом и, припав к спинке, истерически зарыдала.
   Владимир наклонился над ней.
   - Успокойтесь, - говорил он. - Может быть, все кончится пустяками. Не всякий арест означает гибель.
   Нужно узнать подробности... Будьте любезны, позвольте взглянуть на письмо, - обратился он деловым тоном к Крутикову, который, нахмурившись, смотрел на эту сцену.
   - Нет, я лучше сам прочту, - сказал он. - Это всего несколько строк.
   - "Полученотакжеизвестие. - началон, - что один из дворян нашей губернии, Иван Прозоров, брат вашей невесты, арестован в Петербурге. Это обстоятельство,ввидувашегоотношенияксемье арестованного, не может не огорчить вас. Но никтонеможетбытьответственным..." - Крутиков пробежалглазаминесколькострок. - Этокделу не относится, - пробормотал он. - "Виновником ареста игибелимолодогоПрозорова,какимногих других, называют некоего Муринова, недостойного сынаизвестногосенатора,бывшегокогда-тоначальникомнашейгубернии.Ктобымогпод мать..."
   - Дальше не интересно, - сказал Крутиков, кладя письмо в карман.
   - Ну что? - спросила Катя, поднимая на Владимира взгляд, полный тоски и ожидания, каким смотрят на доктора у постели умирающего.
   Владимир был бледен как смерть.
   Муринов - это был он.
   - Нет надежды? Ваня погиб? Мы никогда его больше не увидим? - вскричала Катя, хватая его за руку.
   В это время в соседней комнате раздался шум и что-то грузно грохнулось на пол.
   Старуха Прозорова, выспавшись, шла к гостям и сквозь открытую дверь услышала слова дочери.
   Старуху унесли в постель. Катя с няней хлопотали около нее.
   Крутикову нужно было уехать в тот же день. Губернатор требовал его по экстренному делу. Катя вышла на секунду от больной и тотчас же ушла, так что Владимиру одному пришлось провожать ее жениха.
   На прощанье Крутиков крепко пожимал ему руку, улыбался своей плоской улыбкой и с особенным чувством говорил:
   - До свиданья! Надеюсь увидеться с вами при более благоприятных обстоятельствах.
   Но когда через минуту Владимир повернул к нему голову, то поймал взгляд, полный такой ненависти, который сказал ему все. Владимир уже задавал самому себе небезынтересный для него вопрос: донесет на него этот только что оперяющийся помпадур или нет. "Донесет", - решил он в эту минуту. Приятная встреча, о которой тот говорил, значила встречу в тюрьме, у следственного стола! Удовольствие такого свидания было бы не совсем обоюдным, и Владимир решил помешать ему. Он уйдет в эту же ночь. Но прежде ему необходимо во что бы то ни стало повидаться с Катей.
   Он должен сказать ей, кто он, и разъяснить ей правду.
   Они никогда больше не встретятся. Но она может какнибудь узнать, кто он. Да и все равно, если даже че узнает, он не допустит, чтоб она думала о Владимире Муринове как о виновнике гибели ее брата, быть может предателе...
   Во всю дорогу до станции Крутиков был мрачен и зол. Он гнал кучера, бранил его и даже толкнул кулаком в спину. Его "народолюбие" относилось только к массам. С единичными представителями народа он не считал нужным церемониться. На душе у него скребли кошки. Он задавал себе тот же вопрос, что и Владимир, хотя с другой стороны.
   "Донести или не донести?"
   Ему, как приличному молодому человеку, было противно выступать в роли доносчика, да еще на гостя в доме, который он наполовину считал своим. Но дело шло о Кате, о счастье всей его жизни. Долго ли сбить с толку и погубить такую великодушную, экзальтированную девушку, как она? Мало ли было примеров?
   Между нею и этим оборванцем уже установилась тесная связь, которая его и мучила и пугала. Она была с ним в заговоре против него, своего жениха. Правда, она потом призналась ему в этом сама, но теперь он вспомнил, что она сделала это только после того, когда убедилась, что он и без нее все уже знает. И потом эта последняя сцена... У него все закипало внутри, когда он вспоминал о ней... Чем это может кончиться? Положим, этот Владимир, или как его там, скоро уедет.
   А если не уедет сам, то его ничего не стоит спугнуть.
   Но что помешает ему вернуться опять через месяц, другой? Не вернее ли устранить его совсем? Не обязан ли он побороть свою щепетильность во имя долга службы, во имя любви к Кате?
   Но что скажет на это сама Катя? Как посмотрит на него за такой поступок?
   Он ничего не мог решить, и это еще больше его злило и раздражало. Так он доехал до города. Так провел он весь вечер дома и так, ничего не решивши, входил он на другой день в кабинет губернатора.
   В домике на Волге между тем царили скорбь и уныние. Прозорова не оставляла постели, и Катя проводила все время с матерью. Весь вечер в субботу Владимир просидел внизу, в столовой, в надежде увидеть ее хоть на минуту. Но она не показывалась. Может быть, она нарочно избегала его.
   Он пошел к себе во флигель. Передать ей письмо и уйти, не видавшись? Нет. Этих вещей нельзя сделать письменно. Он решил остаться. Его давешние опасения казались ему теперь напрасными. "Не донесет,- решал он, - потому что он знает, что не видать ему Кати как своих ушей, если он вздумает донести".
   Все воскресенье он провел в мучительном ожидании. Катя не показывалась. После обеда он увидел ее мельком, когда она спустилась на минуту в кухню сделать кое-какие распоряжения. Она издали кивнула ему головой и ушла снова наверх. Так он с ней и не обменялся словом.
   Время между тем шло, и с каждым часом волнение его усиливалось. К прежним мучениям присоединилось теперь новое. Его ответ на вопрос о том, "донесет" или "не донесет", принял теперь третью и окончательную форму: "Донесет и сделает это так, чтобы Катя ничего не подозревала".
   Он был как на угольях. До позднего часа он ждал, прислушиваясь к малейшему шороху. Наконец он решился написать ей записку, в которой просил свидания.
   Няня спускалась по витой лестнице с графином воды.
   - Что, как барыня? - спросил Владимир.
   - Слава богу, кажись, лучше. Теперь уснули.
   - Так вот, когда пойдете назад, передайте это барышне.
   Он подал ей маленькую записку, сложенную вчетверо. Старуха посмотрела ему в лицо и неодобрительно покачала головой, однако записку взяла.
   Владимир писал Кате: "Мне нужно что-то сказать вам. Ради бога, спуститесь ко мне. Я вас не задержу.
   Дело идет о моей жизни, которую вы спасли".
   Переменив воду, старуха снова поднялась наверх, и через минуту Владимир услышал по лестнице Катины шаги.
   VII
   Она вошла к нему добрая, ласковая и дружески пожала ему руку.
   - Здравствуйте, - сказала она. - Мы с вами так давно не видались. Ну, что вы мне хотели сказать? Говорите. И отчего вы мне не дали знать раньше, что вам так нужно меня видеть? Я бы раньше пришла.
   - Я думал, я боялся, что вам это будет неприятно, - сказал Владимир. Мне казалось, что вы меня избегаете...
   - Мне избегать вас? - удивилась Катя. - С чего же? Вы мне ничего худого не сделали.
   - Не сделал, клянусь вам, и не сделаю, - горячо проговорил Владимир, но меня обвиняют перед вами, будто я уже сделал...
   - Вас? Не понимаю. Кто же вас в чем обвиняет? - спросила Катя.
   - Вы помните письмо, что читалось вчера?
   - Ну, так что ж?
   - Помните там имя Муринова?
   На лице Кати появилась неприятная гримаса.
   - Того, кто Ваню подвел или выдал там, что ли? - спросила она.
   - Тот, кого подлым образом в этом обвиняют, перед вами! - воскликнул Владимир. - Муринов - это я.
   - Вы? - вскричала Катя, невольно смеривая его каким-то особым взглядом.
   - Да, я! - повторил Владимир. - И мне слишком тяжело было уйти, не смывши с себя обвинения в том, будто я был причиной поразившего вас несчастия.
   Я привлек вашего брата в наши ряды, это правда, и горжусь этим. Но в гибели его нет моей вины, ни вольной, ни невольной.
   Он прямо и доверчиво смотрел ей в лицо и ожидал ответа. Но она медлила. Нахмурив от напряжения мысли брови, она думала.
   - Разве, привлекши его, вы тем самым не приготовили ему гибели? сказала она, поднимая на него твердый взгляд.
   Он не смутился от этого взгляда, и огонь сверкнул в глубине его серых глаз.
   - Мы все на гибель идем, Катя... Катерина Васильевна, - поправился он, - и идем с открытыми глазами.
   Он, я, все... И в этом наша сила. В этом обаяние и величие нашего призвания, в этом залог нашего торжества, - продолжал он с растущим одушевлением.
   Катя слушала. Чем-то горячим, родным повеяло на нее от этих слов. Она вспоминала о своих христианских мучениях.
   - Я понимаю вас, - прошептала она, - и... не сержусь на вас. Да только разве от этого легче? Все-таки Вани у нас больше нет. Я думала, после того что вы нам сказали, что он воскрес для нас. А вместо того...
   Она безнадежно опустила голову. На глазах ее блистали слезы.
   - Полноте! - сказал Владимир, подходя к ней ближе, - Зачем отчаиваться? Это я вас расстроил. Простите меня. Я говорил вообще, а не по отношению к брату.
   Арест не значит еще гибель. Я знаю отлично прошлое вашего брата. За ним ничего нет, решительно ничего нет, что грозило бы ему больше чем Сибирью. А из Сибири - ах, как это мне не пришло в голову сказать вам раньше! - из Сибири люди бегут! Да, бегут! - Он в волнении заходил по комнате.
   - Послушайте, Катя, что я вам скажу, - заговорил он, останавливаясь перед нею. - У меня есть друзья.
   Я сам кое-что могу. Так вот, даю вам клятву, что я ни перед чем не остановлюсь, что отныне я сделаю целью своей жизни возвратить вам вашего брата. Верите вы мне?
   - Верю, верю! - повторяла Катя, вся сияя от внезапно проснувшейся в ней надежды. - Какое это было бы счастье! О, как я вам безгранично благодарна!..
   - Не благодарите, нет! - говорил Владимир дрожащим от волнения голосом. - Вы не знаете, чем вы для меня стали! Чего бы я ни сделал, чтобы осушить одну вашу слезу, вызвать на ваших губах одну улыбку!
   Служить вам... Боже! это такое счастье...
   Он вдруг остановился. Признание это вырвалось у него само собой, и он опомнился, когда было уже поздно.
   Несколько минут оба молчали. Владимир дрожащей рукой провел себе по лбу.
   - Простите, - заговорил он, - что я сказал это вам, невесте другого. Ну, да все равно. Мы, вероятно, никогда больше не увидимся. Но знайте, что чувства более чистого и высокого вы не внушили ни одному человеку. А теперь - прощайте.
   Он крепко стиснул протянутую ему руку и вышел.
   Катя осталась одна. Она была удивлена, поражена.
   Ничего подобного она не ожидала. Сердце ее молчало.
   Но на душе ее было светло, как в праздник. Когда она поднималась наверх, ее поступь была легка, точно она шла не по земле, а плыла по воздуху, и лицо ее сияло, когда она входила в спальню матери. Есть что-то обаятельное, чарующее в внезапном откровении свежей, молодой души, и, не отвечая на признание, сердце Кати волновалось и ликовало.
   Больная крепко спала. Единственная свеча тускло освещала комнату. У изголовья сидела няня с чулком в руках. Она устремила на девушку пытливый старческий взгляд, в котором был и вопрос и тревога.
   Катя, ничего не говоря, подошла и поцеловала ее прямо в старые губы.
   - Ох ты, пташечка моя родная,- сказала старуха, гладя морщинистой рукой ее русую головку. - То-то, вижу я, пташечка моя больно часто повадилась во флигелек летать. Ну что ж? На все божья воля. Суженого, видно, конем не объедешь.
   - Нет, няня,- сказала Катя, кладя ей голову на плечо. - Нет, не то. Он не суженый мне, няня.
   Грохот остановившегося у подъезда экипажа заставил ее вскочить и быстро подойти к окошку. Что бы это могло быть? У крыльца стояли две телеги. В них сидели люди с фонарями, которые быстро соскакивали на землю и оцепляли дом. Боже! Это были жандармы!
   - Няня! - вскричала Катя, бледная как смерть, бросаясь к старухе. - По его душу пришли. Беги к нему, спрячь, спаси! Скорей, скорей, милая! Я задержу их в доме.
   Старуха, забыв года, стремглав сбежала вниз. Катя едва поспевала за ней.
   В прихожей раздался резкий, повелительный звонок.
   Катя бросилась к двери и торопливо отперла, чтоб прекратить шум.
   Вошел молодой жандармский офицер в сопровождении прокурора в штатском платье.
   - Тише. В доме больная,- встретила их Катя.
   - Извините, сударыня, что обеспокоили,- сказал прокурор, вежливо раскланиваясь. - Долг службы.
   Он был знаком с Крутиковым, и к тому же у него были специальные инструкции от губернатора, который приказал по возможности щадить будущих родственников своего любимца.
   - Что вам угодно? - спросила Катя.
   - По полученным нами сведениям, в вашем доме скрывается бежавший государственный преступник.
   - Вы говорите о нашем госте Владимире Петровиче Волгине? Мне ничего не известно о его преступности, - сказала Катя.
   - Не сомневаюсь в том, сударыня, - поспешил сказать прокурор, хотя в душе он не сомневался в совершенно противном. - Мы решительно ничего не имеем против вашего семейства. Но нам приказано арестовать господина, именующего себя Волгиным.
   - Но его нет в этом доме, - твердо сказала Катя
   - Нет? Куда же он мог деваться? - спросил прокурор с усмешкой.
   - Он внезапно ушел, - сказала Катя.
   - Когда же, позвольте полюбопытствовать?
   - Вчера после обеда, - отвечала Катя, вспомнив попытку Владимира бежать из их дома.
   "Ах, зачем мы тогда его встретили!" - мелькнуло у нее в голове позднее раскаяние.
   - Так-таки и ушел, не сказавшись? - иронически спрашивал прокурор.
   - Так-таки не сказавшись, - подтвердила Катя.
   - Странные повелись теперь гости у людей! - не мог удержаться прокурор от язвительного замечания. - Мне очень жаль, - прибавил он, принимая снова серьезный тон, - но я должен произвести обыск.
   - Есть у вас предписание? - спросила Катя.
   - Это совершенно излишнее, - строго сказал прокурор. Он хотел прибавить в виде предупреждения что-то еще более строгое и внушительное, но раздумал. - Впрочем, - проговорил он, обращаясь к своему товарищу, - Иван Иванович, не захватили ли вы с собой бумагу?
   Жандар?лский офицер вынул из бокового кармана сложенный вчетверо большой лист и подал его Кате.
   Та развернула и принялась читать, или, вернее, держала его перед глазами, потому что от волнения она не могла разобрать ни одного слова.
   Прокурору наскучило ждать.
   - Извините, - заметил он язвительно, - почерк у нашего писаря, по-видимому, не очень разборчив, а нам некогда ждать. Так уж вы позвольте мне покамест пройтись по комнатам.
   Катя повела его по дому.
   Во флигеле тем временем происходила сцена иного рода.
   Заслышав подъехавший экипаж, Владимир тоже бросился к окну и при свете фонарей узнал жандармов.
   - Донес-таки, мерзавец! - выругался он.
   Первой его мыслью было броситься в сад, а оттуда перескочить в лес и скрыться. Но в окно он увидел, как двое жандармов бегом обходили уже дом. Отступление было отрезано. Он был окружен, как затравленный зверь.
   "Пробьюсь", - решил он и бросился к двери, чтобы схватить на дворе топор, лом, дубину - какое попадется орудие. Но на пороге он столкнулся и чуть не сбил с ног няню, которая, запыхавшись, бежала к нему.
   - Батюшка, барышня велела тебе кланяться и приказали сказать, что по твою, барин, душу пришли.
   - Знаю, знаю. Ну?
   - Велели мне барышня спрятать куда ни есть твою милость. Так пойдем, коли изволишь, я тебя запру в кладовую.
   - Спасибо, бабушка, - сказал Владимир, - да только полезут они искать меня и в кладовую.
   - Ну, так в чулан.
   - Полезут и в чулан.
   - Ну, так на сеновал. В сено.
   - Полезет и туда и все сено перетрусят и палашами перетыкают.
   Старуха безнадежно развела руками.
   - Господи, владыко! Этакие изверги! Палашами.
   Как есть тебя откроют. Куда же велишь мне тебя прятать, батюшка? Ты не наперсток: в карман тебя не положишь.
   - Да почитай что некуда, бабушка, - сказал Владимир. - А впрочем, что у вас тут наверху? - спросил он, указывая рукою.
   На дощатом потолке в углу над постелью виднелась поперечная щель трапа с маленьким ввинченным кольцом, служившим ручкою.
   - Там, батюшка, чердак, бочонки с сушеными яблоками держим.
   - Ну, так я спрячусь туда.
   Он поставил на кушетку столик, на столик он поставил стул и, отворив трап, быстро скользнул в его черную пасть.
   Наклонив голову вниз, он сказал старухе, чтоб она поставила стул и стол на прежнее место и привела в порядок постель, чтоб не видно было, что на ней чтонибудь стояло. Потом он обвел глазами всю комнату и увидел в углу свою шляпу.
   - Дай-ко ее сюда, бабушка, - сказал он. - Хорошо, что заметил.
   Старуха надела шляпу на ручку половой щетки и подала ему ее наверх.
   Владимир юркнул наверх и осторожно опустил за собою трап. Он все предусмотрел, но забыл главное: он не отвинтил колечка, служившего трапу ручкою, что сделало бы трап неузнаваемым.
   Няня в точности исполнила наставления молодого барина. Она отнесла стул в переднюю комнату и поставила на место стол. Когда она подошла, чтобы поправить постель, ее осенила счастливая мысль.
   - Сем-ко я лягу сама, точно я живу здесь. Авось они, слодеи, не пойдут искать нашего молодого сокола у древней старухи.
   Она проворно разулась, сняла верхнее платье, потушила свечку, легла под одеяло и стала ждать непрошеных гостей.
   Ей пришлось ждать довольно долго. Прокурор внимательно осматривал все углы и закоулки в доме. Катя пыталась не допустить его в спальню матери, но он настоял, пригрозив, что вынужден будет войти насильно.
   Он обещал, однако, не беспокоить больную и вошел в комнату один, оставив жандарма за дверью.
   - Катя, это ты? - спросила сквозь сон мать.
   - Да, мама это я. Спите! - сказала девушка.
   - Что это я как будто звонок внизу слышала? - продолжала больная.
   - Ничего. Это лекарство принесли. Спите, мама! - уговаривала ее Катя.
   Прокурор между тем осматривал комнату. В ней не было ничего подозрительного. Он заглянул в шкаф, но ничего, кроме женских юбок и платья, там не увидел.
   Он внимательно осмотрел кровать, на которой под тонким ватным одеялом лежала больная. Нагнувшись, он отдернул кисею и посмотрел под кровать, но и там он не увидел преступника. В углу стоял большой старинный сундук. Знаком он приказал его открыть Но и там преступника не оказалось.
   Он молча вышел и спустился вниз. Катя шла за ним.
   - Теперь пойдемте во флигель, - сказал он жандармскому офицеру. Прикажите принести фонарь.
   Явился унтер-офицер с фонарем, и они отправились втроем через темный двор.
   Катя пошла за ними.
   Она знала, что Владимир должен быть там, потому что ему негде было спрятаться: все было так внимательно обыскано. Она предвидела нечто ужасное. Но не идти не могла: оставаться и ждать было еще ужаснее.
   Жандарм растолкал няню, которая притворялась спящей, а может быть, и взаправду заснула.
   - Что такое, что нужно? - бормотала она.
   - Вставай, одевайся.
   Старуха повиновалась.
   Флигель был осмотрен. Преступника там не было.
   Прокурор начинал терять терпение. Он обменялся несколькими словами со своим товарищем.
   - Нужно допросить эту старую каргу, - сказал он.
   - Слушай, - обратился он к старухе. - Смотри мне прямо в глаза.
   - Чего смотреть, и так вижу! - огрызнулась няня.
   - Не разговаривать! - крикнул прокурор. -- Отвечай: где тот молодой барин, что к вам сюда пришел в прошлый понедельник?
   - Мне почем знать барские дела? Мое дело подначальное. Пришел и ушел, стало быть, коли нету.
   - Слушай, хоть ты и старуха... - грозно начал прокурор.
   Жандармский офицер тронул его в эту дшнуту за плечо и указал глазами на кольцо, висевшее на потолке.
   Катя посмотрела туда же, и холодный пот выступил у нее на лбу.
   "Он там, наверное", - подумала она.
   - Ах, да, это правда! - весело сказал прокурор.
   Затем, обращаясь к Кате, он прибавил: - Позвольте, пожалуйста, лестницу. Там я видел у вас в чулане.
   - Сделайте одолжение, - отвечала Катя, ни жива ни мертва.
   Офицер с солдатом вышли и вернулись через минуту с маленькой комнатной лестницей и приставили ее к стене.
   Жандармский офицер, которому принадлежала честь открытия трапа, полез по ней с фонарем в руке.
   Лестница была несколько коротка, а он был мал ростом. Желая подняться выше, он ступил ногою на верхнюю полку этажерки, которая висела на стене тут же слева. Но гвозди не выдержали, и этажерка, книги, жандарм и лестница - все полетело на пол.
   Жандарм чуть не упал на спину прокурору, который нагнулся, чтобы поднять с земли сложенный вдвое листок почтовой бумаги, вывалившийся из одной из книг при падении.
   То было прощальное письмо, которое Владимир оставил Кате накануне, собираясь уходить, и потом забыл уничтожить.
   Прокурор прочел его и от досады помянул черта.
   Добыча ускользнула от него перед самым носом.
   - Что такое? - спросил его достойный товарищ.
   - А вот читайте.
   Жандарм взял записку.
   Сомневаться было невозможно. Внизу стояло число и подпись: Владимир Волгин. На заголовке: Екатерине Васильевне Прозоровой. Происхождение записки было ясно, и оно подтвердило вполне показания, случайно вырвавшиеся у Кати.
   - Вам, вероятно, приятно будет, - ехидничал прокурор, обращаясь к Кате, - узнать о признательных чувствах к вам вашего протеже.
   Он подал ей записку.
   Катя прочла, ничего не понимая. Одно она чувствовала, что произошел какой-то кризис и что дела Владимира каким-то чудом поправляются.
   - Вы мне позвольте этот документик обратно, - сказал прокурор. - Мы должны приобщить его к делу. Я думаю, - обратился он к жандарму, продолжать долее обыск и допрашивать остальную прислугу - бесполезно.
   Тот с ним согласился.
   Владимир был спасен.
   Тут же был составлен краткий протокол, что по показаниям хозяйки дома и няньки, крестьянки такой-то, и по найденной после записке оказалось, что неизвестного звания человек, проживавший под именем Владимира Волгина, скрылся неизвестно куда накануне обыска.
   Катя подписала, не читая. Она все еще не могла прийти в себя.
   Через несколько минут телеги застучали снова у подъезда. Жандармы уехали.
   VIII
   Когда звук их колес замолк вдали, няня приподняла ручкой метлы крышку трапа и крикнула Владимиру:
   - Выходи, барин, уехали!
   В отверстии показалось улыбающееся лицо молодого человека. Сверху ему все было слышно. Повиснув на кольцах, он соскочил вниз.
   - Ну, счастлив твой бог, барин! - сказала няня. - Ты, видно, в сорочке родился.
   - В сорочке, бабушка! - согласился Владимир, продолжая улыбаться. - А где же твоя барышня?
   Кати не было в комнате.
   - К себе ушла, - отвечала няня. - Велела тебе дожидаться.
   Через четверть часа вошла Катя. Она была одета по-дорожному, в шляпке, синем суконном платье и коротенькой безрукавке. В руках у нее было легкое мужское пальто, мужская дорожная фуражка и маленький ручной чемодан.
   - Вам нельзя здесь оставаться ни минуты более, - сказала она. - Но я думаю, вам лучше немного переменить вид, чтоб вас нельзя было узнать по костюму.
   Я принесла вам братнино пальто и фуражку. Вы с ним почти одного роста. Да вот возьмите чемоданчик: это придаст вам более дорожный вид.
   - Это хорошо, спасибо. Я ухожу сию минуту.
   - Нет, вам нельзя идти пешком. Из города пароход уходит рано утром, а теперь уж час ночи. - Она посмотрела на маленькие серебряные часы, висевшие у нее на поясе. - Вы туда не доберетесь вовремя. Идите за мной.
   - Прощай, няня! - обратилась она к старухе. - Присмотри за мамой. Если спросят меня, скажи, что я поехала за доктором.