Страница:
– Америка – богатая и свободная, – протестует Айрин. – Вьетнам – концентрационный лагерь!
– Мда? Тогда как получилось, что нам там надавали по заднице?
– Крестьянам промыли мозги марксистской ложью.
Джим вытирает нос.
– Знаешь, Айрин, с тобой не очень легко общаться.
– Мне это говорили и раньше, в Магнитогорске. Правда горька, да?
– Попробуй – узнаешь, – бормочет Джим.
Она не реагирует. Миля за милей проходят в тишине, но не в напряженной тишине а в спокойном, почти уютном молчании.
Ему это нравится. Нравится, что в соседнем кресле сидит сбежавшая русская вдова со странностями. Она как-то попадает в его настроение. Все события складываются во что-то, напоминающее авантюру.
Ему нравится, что она молчит после того, как все сказала. Он сам не любитель трепаться. Прошло немало времени с тех пор, как он действительно говорил с кем-нибудь. Случайные попутчики – но и они нынче стали другими.
Нет больше улыбающихся хипов, угощающих косячком случайных друзей. Теперь почти все, кого он подбирал – бедняги, ищущие работу, с усталыми голодными глазами и грустной историей, длинной, как шоссе.
Постепенно темнеет, мир теряет грани, сворачивается в конусы света от фар. Джим чувствует уют. Он любит ехать ночью, в белой блестящей воронке.
Это его место, здесь мир легко проплывает мимо под монотонное шуршание шин.
Он любит быстро ездить по темным дорогам. Никогда не видно далеко вперед, но каким-то чудом впереди всегда оказывается шоссе. Для Джима всегда было чудом то, что ночная лента асфальта никогда не кончается внезапно – и все, как когда кончается кассета. Дорога никогда его не подводила.
Джим протягивает руку, вставляет в магнитофон первую попавшуюся кассету. «Sweethearts of the Rodeo». Джим видел их однажды по Country Music Television, в отеле в Таксоне. Это сестры. Пара очень симпатичных девиц.
За последние месяцы он прокрутил эту кассету не меньше пары сотен раз, и теперь он не слышал музыку – но она как бы окружала его, как дым.
– У тебя есть джаз?
– Что? Например?
– Дюк Эллингтон. Дэйв Брубек. Брубек – великий артист.
– Я могу слушать почти все. Однако джаза нет. Можно купить где-нибудь, в Эль-Пасо.
– Я не могу разобрать, что эти женщины поют.
– Айрин, это не надо понимать. Просто впитывай их.
Они проезжают ровный, пыльный городок под названием Эспаньола. Неоновые вывески над закусочными и заправками. Джим нашел поворот на 76 шоссе на юг.
– Я думаю, мы заночуем в Санта-Фе. Тебя это устраивает?
– Согласна.
– Знаешь там дешевые отели?
– Нет. Я никогда не была там.
– Почему? Это же недалеко.
Она пожимает плечами:
– Я никогда много не путешествовала. В Советском Союзе с внутренним паспортом много проблем. И у меня никогда не было машины, и я не умею водить.
– Не умеешь водить? – Джим барабанит пальцами по рулю. – А чем ты занимаешься?
– Читаю книги. Солженицын, Пастернак, Аксенов, Исаак Бабель…
– Звучит угрожающе.
– Я много узнала про советскую ложь, которой нас пичкали всю жизнь. Не так просто узнавать правду. Я сидела и думала, пыталась понять. На это уходит много времени.
– Да, у тебя такой вид. – Джим чувствует к ней острую жалость. Сидит в убогой квартире, читает книги. – У тебя есть тут друзья? Родственники?
Айрин качает головой:
– Нет, Джим, нет друзей. А у тебя?
Джим заерзал в кресле, откинулся:
– Ну, я же путешествую…
– Джим, у тебя одинокое лицо.
– Наверное, мне пора побриться.
– У тебя есть жена, дети?
– Нет. Не люблю быть привязанным. Я люблю свободу. Перемещаться, смотреть вокруг…
Айрин вглядывается через стекло в летящие световые конусы.
– Да, – произносит наконец. – Очень красиво.
Они останавливаются размяться в национальном парке к северу от Санта-Фе. Джим вдруг начал беспокоиться о том, что кто-то мог сообщить в полицию о стрельбе; возможно, кто-то запомнил номер фургона. Он открывает потайной ящичек в задней панели, просит Айрин вынуть новые номерные знаки.
Айрин выбирает колорадские номера, которые Джим снял в свое время с грузовика в Боулдере. Разумеется, он изменил номер – перебил восьмерки на нули, потрескавшиеся места подкрасил краской из набора авиамоделистов.
Все запасные номера были переделаны. У Джима в запасе их было всегда не меньше десятка. Он достиг мастерства в такой переделке, сделал из нее своего рода искусство. Помогает от скуки.
Джим электрической отверткой отвинчивает старые номера, вешает новые.
Он работает на ощупь, Айрин караулит. Джим ломает старые номера пополам и засовывает в придорожную урну.
Холодный ночной воздух стекает с невидимых гор, пробирается через одежду Джима, сверлит его виски. Джим забирается на водительское кресло, кашляет, трет нос и чувствует себя почти мертвым.
Он останавливается у первого же мотеля – Best Western в пригороде Санта-Фе. Это двухэтажное сооружение рядом с шоссе, с освещенной вывеской и гудроновыми площадками.
Портье выглядит успокаивающе сонным и скучающим. У Джима мало бумажных денег, и он решается использовать пластик. Фальшивое имя, фальшивое калифорнийское удостоверение личности – но люди из Visa пока не вычислили его. Почту Джим получает на адрес своего отца в доме престарелых. Каждый месяц он посылает старику немного наличных.
Джим расписывается, берет медный ключ на большом желтом брелке. Айрин подходит к сигаретному автомату в холле, внимательно и осторожно отсчитывает четвертаки и дергает ручку. В ее взгляде ожидание чуда, как у игрока в Лас-Вегасе. Выскакивает пачка «Мальборо» в целлофане. Айрин забирает ее с тихой улыбкой.
Джим чувствует ее восторг, несмотря на боль в верхушках легких. Айрин радуется всему, как ребенок. Жаль, что у него мало наличных – приятно было бы сунуть ей в руки хрустящую пятидесятидолларовую бумажку.
Джим загоняет фургон на стоянку, мимо «датсунов» и «хонд», мимо дверей, залитых желтым холодным светом.
Он находит комнату 1411 – за металлической лестницей. Отпирает дверь, включает свет. Две кровати. Хорошо.
– Господи, как мне хреново… Ты пойдешь в ванную? Я собираюсь в горячий душ.
Айрин присаживается на одну из кроватей, рассматривает пачку сигарет:
– Что?
– Все в порядке? Хочешь кока-колы? Мы можем заказать еду.
Она кивает:
– Все хорошо, Джим.
В ее взгляде ясно читается, что не все хорошо. Когда она прыгнула в фургон, ей не пришло в голову – как, впрочем, и ему – что в конце концов они будут спать вместе.
Джим думает, что надо бы присесть рядом и все это с ней обсудить. Но он устал, ему плохо, и ему никогда не удавались Большие Серьезные Разговоры с женщинами. Он был уверен, что, стоит начать Большой Серьезный Разговор, и конца этому не будет.
Джим запирается в ванной, открывает скрипучий кран. Жесткая, металлическая вода из глубоких пустынных скважин, как гвозди…
Джим лежит в потрескавшейся ванне, осторожно смачивает измученный, пересохший нос, думает о ней. Думает о том, чего она хочет на самом деле, хочет ли она чего-нибудь, какое отношение это все имеет к нему. Что она делает там, в комнате… Возможные варианты: a) она звонит в полицию, b) она испугалась и убежала, c) ждет его с пистолетом наизготовку, или даже d) лежит обнаженная в кровати под простыней, натянутой до подбородка и с ожидающим выражением лица. Наверное, d) – худший вариант. Он не готов к d), это слишком серьезный шаг… уже засыпая, он понимает, что уже забыл, что было под a) и b)…
Джим совершает нечеловеческое усилие, вылезает из ванны, кожа горит, в голове шум. Вытирается, влезает в несвежие джинсы и майку. Открывает дверь.
Айрин сидит в единственном кресле, около лампы и читает гидеоновскую Библию. В комнате холод – она не включила термостат. Возможно, не знала как.
Джим включает его на максимальную температуру, дрожа, влезает в одну из кроватей.
Айрин смотрит на него поверх Библии:
– Джим, ты очень болен?
– Да. Извини, так получилось.
Она закрывает Библию, заложив страницу пальцем:
– Я могу тебе помочь?
– Нет. Спасибо. Мне просто надо немного поспать. – Он натягивает одеяло, но дрожь все не проходит. Смотрит на нее слезящимися глазами, пытается заставить себя думать. – Ты, наверное, голодна? Знаешь, как заказать пиццу?
Айрин показывает ему пакетик крекеров.
– Да, – говорит Джим, – это тоже вкусно.
– Я давно хотела прочитать эту книгу!, – говорит Айрин, в голосе ее удовлетворение. Она открывает пакетик с крекерами и углубляется в Библию.
Джим просыпается в сухом, перегретом воздухе, встает, выключает термостат. Айрин садится в кровати, еще не полностью проснувшаяся, испуганная и потерянная. Видно, что она уснула с мокрыми после душа волосами.
– Привет, – хрипит Джим и идет в ванную.
Он пытается прокашляться, чистит зубы, собирает волосы в конский хвост.
Бреется.
Когда он выходит, Айрин уже одета и причесывается перед зеркалом.
Одежда на ней та же, что и вчера – другой нет.
Между ними ничего не решилось, но страха стало меньше – в конце концов, они успешно провели ночь, более-менее вместе – и обошлось без насилия и перестрелок.
– Ты как?, – спрашивает Джим.
– Спасибо, все хорошо.
– Отлично. Сегодня мы отправляемся в Санта-Фе, по дороге возьмем еще денег.
Они завтракают в пончиковой, делают три остановки у телефонов. Джим предпочитает телефоны у шоссе – так легче сматываться.
Оказывается, он уже вскрывал эти телефоны раньше – Штуковина оставляет почти незаметные характерные царапинки. По виду этим царапинкам не меньше трех лет.
Джим останавливается у пригородного отделения банка и отправляет туда Айрин со звенящей сумкой. Возвращается она с четырьмя двадцатками и победной улыбкой.
– Отлично, – говорит он ей, дает ей одну бумажку и прячет остальные три в кошелек. – Они задавали вопросы?
– Нет.
– Обычно так и бывает. Испугалась?
– Нет. – Она извлекает из сумки гидеоновскую Библию. – Джим, я украла ее.
– Ты украла гидеоновскую Библию?!
– Да. Как цыганка.
– Да… В следующий раз ты срежешь этикетки с матрасов.
Она задумалась над его словами:
– Хорошо, Джим.
Это должно было быть смешным, но ему почему-то стало очень грустно.
После обеда они обработали еще три телефона. Больше, чем обычно – но двоим и нужно больше. В придорожном магазинчике Джим купил им новые джинсы, рубашки и носки.
У кассы он вдруг замечает дешевую соломенную ковбойскую шляпу и покупает ее. Надевает ее на голову Айрин. Она все равно выглядит дикой и почти отчаявшейся – но теперь очень по-американски, времен Великой Депрессии.
Может быть, она и страшна – но Джима это не очень волнует. Он знает, что настоящие женщины не похожи на девочек из телевизора.
Да и сам он выглядит страшновато. Бывают дни, когда он смотрит на себя в зеркало и думает – что же случилось? Тогда он выглядит загнанным и испуганным неудачником с глубокими морщинами вокруг глаз. Любому копу и служащему мотеля по всей Америке сразу должно быть ясно – жулик. В такие дни он просто не выходит из фургончика, прячется за тонированными стеклами – и едет.
Вечером они выезжают из Санта-Фе по шоссе 25 на Юг. Горы сменяются равнинами. Около десяти вечера они подъезжают к Альбукерку, останавливаются в маленьком мотеле. Заведение пятидесятых годов под названием Sagebrush.
Тридцать лет назад оно обслуживало огромные грузовики и сияющие хромом универсалы. Теперь вокруг мотеля разросся город, вместо огромных грузовиков используются самолеты – и теперь здесь грустные женатые пьяницы обманывают друг друга. Резные рамы ковбойских картин покрылись пылью.
Джим чувствует себя немного лучше, не таким разбитым и усталым – и он приносит из фургончика свои игрушки. Видеомагнитофон с коробкой кассет, «макинтош» с модемом и жестким диском. Включает подавитель помех в розетку около одной из кроватей.
Айрин садится на край матраса, вглядывается в телевизор.
– Когда мы в ГУЛАГе наматывали портянки – не беспокоились о помехах.
– Да уж… Сейчас я уберу эту чушь с экрана. Поразвлекаемся. – Джим подключает кабель к телевизору, включает видеомагнитофон. На экране шипение серого снега. – Видела такую штуку?
– Конечно. Видео, – она произносит это слово как «вииди-о», – я знаю, как им пользоваться.
– А как насчет «макинтоша»? Видела когда-нибудь такое?
– Мой муж был инженером, он знал все про компьютеры.
– Это хорошо.
– Он проводил расчеты на большом государственном компьютере.
– Серьезный был человек, – грустно говорит Джим. Открывает коробку с видеокассетами, вынимает одну. – Смотрела «Every Which Way But Loose»? Очень люблю его.
Айрин заглядывает в коробку, вытаскивает наугад кассету, разглядывает коробку.
– Это же порно! – Роняет кассету, как будто та обожгла ей пальцы. – Я не смотрю порно!
– О Господи, расслабься, ладно? Никто тебе и не предлагает.
Айрин перебирает кассеты, на лице – отвращение.
– Эй, это мое, личное. Не бери в голову, – говорит Джим.
Она вскакивает с кровати, тонкие руки дрожат. Джим видит на ее лице настоящий ужас. Он не понимает, что с ней происходит – она чертовски тяжело воспринимает безобидные мелочи.
Они молча смотрят друг на друга.
Наконец из нее вырывается поток слов:
– Джим, ты очень болен? У тебя СПИД?
– Да какого черта?! У меня простуда, понимаешь? Простуда! Нет у меня никакого СПИДа! Кто я, по-твоему?
– У тебя нет друзей, – Айрин говорит с подозрением, – ты живешь один, всегда бежишь, прячешься…
– Ну и? Это мое дело! А где твои друзья? Наверное, ты и Товарищ Муж были очень популярны там, в Магнетвилле? Поэтому ты здесь, разве не так?
Она смотрит на него широко распахнутыми глазами.
Эмоциональная вспышка уходит, оставляя Джиму усталость и злость – на себя больше, чем на нее.
– Ладно, – говорит он, встряхиваясь. – Сядь, хорошо? Ты меня нервируешь.
Айрин опирается о стену с обоями в цветочек, обхватывает свои плечи. Тяжело смотрит в пол.
– Послушай, – говорит Джим, – если у тебя ко мне такое параноидальное отношение, давай расстанемся. У тебя теперь хватит денег на автобус. Возвращайся в Лос-Аламос.
Айрин тяжело вздыхает, теперь она выглядит измученной. Собирает силы, ровно произносит:
– Джим, я тебе не позволю.
– Не позволишь – что?
Она собралась. Решительный взгляд – пути назад нет.
– На самом деле ты хочешь этого, да? Именно поэтому я здесь. Ты хочешь, чтобы я тебе позволила, – она видит, что он не понимает, – позволила тебе сделать это, – от напряжения ее голос хрипнет, – мужчина и женщина.
– А. Это. Я понял. – Джим моргает, обдумывает сказанное и снова впадает в бешенство. – Да?! А кто тебя, черт побери, просит?
– Ты попросишь, – уверенно отвечает Айрин. – Женщины разбираются в таких вещах.
– Да? Что ж, может быть, я попрошу, а может быть, и нет. Но сейчас – я не попрошу. По крайней мере не сейчас, когда у меня этот чертов насморк. – Он пинает ковер носком каблука. От всего этого начинает болеть шея. – Послушай, мне не 18 лет. Я не пытаюсь раздевать всех женщин подряд.
Она приглаживает волосы, как-то по-утиному двигает головой:
– Хорошо, я воровка. Я цыганка. Но, Джим, я не шлюха!
– Если бы мне нужна была шлюха – я бы ее и снял. Зачем мне возить с собой шлюху?
– Тогда – в чем дело? Если ты не хочешь, чтобы я позволила тебе – зачем ты взял меня с собой?
– Черт. – Джим удивлен сам себе. – Мне стало жаль тебя. Я просто подумал, что тебе нужно быть свободной. Свободной, как я.
Она смотрит на него.
– Это так странно?
– Да.
– Правда?
– Да.
– Ну, может быть. Не знаю.
Айрин роется в своей куртке, зажигает «Мальборо» спичкой из мотельного коробка. Руки у нее побледнели. Похоже, она уже не так боится его, не то чтобы верит ему – но наблюдает.
Джим разводит руками:
– Я уже перестал понимать, что странно, а что нет. Все было так давно… Оценки других для меня мало что значили.
– Я все равно не понимаю – зачем?
– Я не думал о том – зачем. Просто сделал так.
Это мало что проясняет. Айрин прищуривается и выпускает дым. Он пробует еще раз:
– Я думаю – мы не очень похожи. Но в чем-то у нас много общего. Больше, чем у большинства людей. Нормальных людей.
Она кивает. Кажется, начинает понимать.
– Мы беглецы.
– Ну нет – тогда уж – свободные существа! У беглецов нет радостей в жизни. Посмотри на все эти игрушки! Сейчас я тебе покажу кое-что.
Джим отворачивается от нее и запускает «макинтош». Когда он начинает мышкой переносить пиктограммки, Айрин заглядывает ему через плечо.
Он вкладывает трубку мотельного телефона в акустический соединитель, «Мак» пропискивает цифры, соединяется с электронной доской объявлений.
Пробегает через входные меню, экраны растворяются, улетают – как электронный «клинекс».
– Что это? – спрашивает Айрин.
– Хакеры. Телефонные пираты.
– Кто они?
– Люди, которые воруют у телефонных компаний. Коды для междугородних переговоров и так далее.
– Но это же не люди. Это только слова на телевизоре.
Джим смеется, растирает нос.
– Не будь такой деревенщиной. У этих ребят целый свой мир.
– Это компьютеры, не люди.
– На самом деле все еще запутанней, – в голосе Джима появляется неуверенность. – Сейчас это не умные ребятки-хакеры, это уличные парни, настоящие бандиты. Я видел их, они ошиваются в больших аэропортах. Ты даешь им пятерку, они заходят в телефонную будку и могут соединить тебя с Гонконгом, Лондоном… С Москвой, если хочешь – с чем угодно.
Айрин смотрит непонимающим взглядом.
– Это все новые телефонные компании, – говорит он. – Sprint, MCI. Теперь все действительно превратилось в хаос.
– Хаос? Что значит «хаос»?
– Хаос… – Джим остановился, задумался. Что такое, на самом деле, хаос? – Чертовски странное слово, если над ним подумать. Почти философское. – Хаос – это когда все перемешано, запутано, сложно. И – гм непредсказуемо. Наверное, это слово означает то, что мы не можем понять. Возможно – никогда не сможем понять.
– Как «непонятное»?
– Да.
Джим смотрит на анонимные сообщения, проползающие по экрану.
Предупреждения, секреты, жаргон.
– Знаешь, когда я только начинал – все было очень просто. Была просто Телефонная Компания. Ma Bell. Куча больших шишек. Им принадлежали провода по всей стране, от побережья до побережья, у них были тысячи сотрудников, миллионы и миллиарды долларов. Но потом они захотели влезть в компьютеры. Новая, динамичная индустрия, все такое. Но для этого им пришлось лишиться монополии на телефонную связь. И они это сделали! Они отдали всю свою централизованную систему, всю свою власть. Я до сих пор не понимаю – почему они так поступили. Так что теперь все по-другому. Нет больше Большой Телефонной Компании с ее мордастым представителем, нет наверное, нет этого духа. И осталась просто компания, пытающаяся заработать немного денег.
Он не знает, понимает ли она его – но, кажется, она поняла тон его голоса.
– Джим, и ты этим расстроен?
– Расстроен? – Он подумал над этим. – Пожалуй, нет. Просто я теперь мало что понимаю. Теперь это не Я против Них – понимаешь, маленький парень, бросающий вызов самым жирным котам… Я, наверное, ненавидел их. Но даже когда они были большими, и плохими, и неуязвимыми – я понимал что-то. Они были жирными котами, а я был Робин Гудом. Но теперь я – никто. Эти телефонные хакеры, серьезные программисты, сидят ночами, грызут печенье и взламывают коды… некоторые из них – дети.
– Америка, – говорит она. – Странная страна.
– Возможно, мы это изобрели. Но когда-нибудь так будет везде.
Она смотрит в экран, как будто это тоннель.
– Горбачев много говорит о компьютерах в своей пропаганде. Очень много.
– Высокие технологии, черт их дери. На самом деле они вокруг нас, везде. – Джим улыбается ей. – Хочешь соединиться с доской объявлений? Выберешь себе забавное прозвище.
– Нет.
Она гасит сигарету, зевает.
– Джим, все эти машины на моей кровати…
– Ну тогда надо их оттуда убрать.
Он разъединяет связь и выключает «Макинтош».
Рано утром она трясет его за плечо.
– Джим, Джим! – Она испугана, ее лицо совсем рядом с ним.
Он садится.
– Полиция? – Бросает взгляд на часы: 6:58.
– Телевизор. – Она показывает на него – он тихо шипит в углу, на экране белая статика. Джим хватает очки, цепляет их за уши.
Комната вплывает в фокус. Видеомагнитофон все еще подключен к телевизору, на полу рядом с его пультом – пепельница, набитая окурками «Мальборо».
Джим косится на это:
– Ты сожгла видеомагнитофон?
Внезапно он замечает на полу пушистые комки смятой и спутанной видеопленки. Вспоминает, что во сне он слышал какой-то треск и шорох.
– Какого черта? – кричит он. – Ты смяла мои пленки? Восемь, нет, десять! Как ты могла?
– Посмотри на телевизор. Посмотри на него.
Он смотрит:
– Статика.
Вылезает в трусах из кровати, натягивает джинсы. Злость поглощает его.
– Я понял. Мои порнофильмы. Просто не могу поверить, ты уничтожила их, ты сознательно уничтожила мои вещи! – голос его становится громче. – Корова! Тупая сука! Ты испортила мои вещи!
– Никто не должен смотреть такое.
– Я понял, – говорит он, застегивая джинсы, – ты смотрела их, да? Пока я спал – ты встала, чтобы посмотреть порнофильмы. Но когда ты это увидела, ты не смогла справиться с собой. Ты знаешь, сколько это стоит?!
– Это гадость. Грязь.
– Да, но это лучшая гадость и грязь, черт возьми! «Дебби в Далласе», «Полуночные ковбойши»… Просто не верится. Так ты заплатила мне за то, что я тебя подвез, да? – Кулаки его сжимаются.
– Хорошо, ударь меня, как настоящий мужчина – но потом выслушай меня!
– Нет, – говорит он, поднимая ботинки. – Не буду я тебя бить. Следовало бы – но я вроде как джентльмен.
Джим надевает вчерашние носки.
– Вместо этого я тебя оставлю, прямо здесь, в этом мотеле. Все, девочка, адью.
– Посмотри на телевизор. Джим, пожалуйста, посмотри.
Он снова смотрит:
– Ничего. И выключи наконец видеомагнитофон. Нет, стой – лучше я сам.
– Посмотри внимательно, – говорит Айрин, ее голос дрожит. – Ты не понимаешь?
На этот раз он пристально вглядывается в экран.
И теперь он что-то видит. Он никогда бы не заметил, если бы она ему не показала. Статика как статика – бессмысленность, шум, хаос.
Но с легким шоком понимания он осознает, что там действительно что-то видно. В кипящем море шипящих разноцветных точек какое-то подобие порядка.
Движение, форма – он почти видит их, но они остаются у самой грани понимания. От этого бросает в дрожь – ключ, который мог бы открыть новый мир, если найти правильный угол зрения, правильный фокус.
– Ничего себе, – говорит он, – в этой дыре есть спутниковое телевидение? Какая-то интерференция или что-то вроде. Чертовщина.
Айрин пристально вглядывается в экран. Страх уходит с ее лица.
– Это красиво, – говорит она.
– Какой-то странный сигнал… ты что-нибудь делала с проводами? Выключи видеомагнитофон.
– Подожди немного. Очень интересно.
Он наклоняется, отключает аппарат.
Телевизор включается в утреннее шоу, радостные широковещательные идиоты.
– Как ты это сделала? Какие кнопки ты нажимала?
– Никак, – отвечает она, – я смотрела, и все. Очень внимательно смотрела. Сначала – непонятно, но потом я это увидела!
Злость покидает Джима. Эти странные движущиеся контуры как-то сбили напряжение, лишили его сил. Он смотрит на скомканные пленки, но не может снова поймать ту внезапную ярость. Ей не следовало вмешиваться в его дела, но она не может манипулировать им. В конце концов, он, если захочет, всегда может купить еще.
– Ты не имеешь права портить мои вещи, – говорит он, но уже без былой уверенности.
– Мне плохо от них, – говорит она, смотря прямо на него холодными, голубыми глазами. – Ты не должен смотреть на шлюх.
– Это не твое… ладно, просто никогда больше так не делай. Никогда, ясно?
Она смотрит на него, глаза не движутся.
– Теперь ты меня оставляешь? Потому что я не позволила тебе, поэтому. Если бы я позволила тебе ночью, сейчас ты не был бы зол.
– Не начинай это сначала.
Джим надевает бейсбольную кепку. За ночь одна ноздря у него прочистилась. Пересохшая, ноющая – но дышащая. Маленькое чудо.
Они чистят телефоны в маленьких городках у шоссе. Белен, Бернардо, Сорокко… Правда, и последствия… Джим задал быстрый темп. Он думает о том, как заставить ее страдать. Просто высадить ее как-то недостаточно, это не вариант. Между ними идет борьба, и он не очень понимает правила.
Он не так много может сделать ей – молчание не смущает ее, пропущенного обеда она не замечает.
Он думает о сказанной ей фразе про ГУЛАГ. Джим представляет, что это такое – советский исправительный лагерь, серьезная штука. Настоящая. Он всегда ненавидел власти, но ему никогда не приходилось сидеть в тюрьме, напрямую сталкиваться с ними, идти против власти в открытую. Где-то в глубине сознания он понимает, что рано или поздно это произойдет какой-нибудь излишне внимательный клерк, хороший семьянин, уведомит полицию, вежливый инспектор с блокнотом: «Если Вас не затруднит, могу ли я взглянуть на ваше удостоверение личности, сэр?…»
А затем – допросы: «Вы действительно считаете, что мы поверим, что вы жили на доходы от ограбления телефонов-автоматов восемь лет?!»
– Мда? Тогда как получилось, что нам там надавали по заднице?
– Крестьянам промыли мозги марксистской ложью.
Джим вытирает нос.
– Знаешь, Айрин, с тобой не очень легко общаться.
– Мне это говорили и раньше, в Магнитогорске. Правда горька, да?
– Попробуй – узнаешь, – бормочет Джим.
Она не реагирует. Миля за милей проходят в тишине, но не в напряженной тишине а в спокойном, почти уютном молчании.
Ему это нравится. Нравится, что в соседнем кресле сидит сбежавшая русская вдова со странностями. Она как-то попадает в его настроение. Все события складываются во что-то, напоминающее авантюру.
Ему нравится, что она молчит после того, как все сказала. Он сам не любитель трепаться. Прошло немало времени с тех пор, как он действительно говорил с кем-нибудь. Случайные попутчики – но и они нынче стали другими.
Нет больше улыбающихся хипов, угощающих косячком случайных друзей. Теперь почти все, кого он подбирал – бедняги, ищущие работу, с усталыми голодными глазами и грустной историей, длинной, как шоссе.
Постепенно темнеет, мир теряет грани, сворачивается в конусы света от фар. Джим чувствует уют. Он любит ехать ночью, в белой блестящей воронке.
Это его место, здесь мир легко проплывает мимо под монотонное шуршание шин.
Он любит быстро ездить по темным дорогам. Никогда не видно далеко вперед, но каким-то чудом впереди всегда оказывается шоссе. Для Джима всегда было чудом то, что ночная лента асфальта никогда не кончается внезапно – и все, как когда кончается кассета. Дорога никогда его не подводила.
Джим протягивает руку, вставляет в магнитофон первую попавшуюся кассету. «Sweethearts of the Rodeo». Джим видел их однажды по Country Music Television, в отеле в Таксоне. Это сестры. Пара очень симпатичных девиц.
За последние месяцы он прокрутил эту кассету не меньше пары сотен раз, и теперь он не слышал музыку – но она как бы окружала его, как дым.
– У тебя есть джаз?
– Что? Например?
– Дюк Эллингтон. Дэйв Брубек. Брубек – великий артист.
– Я могу слушать почти все. Однако джаза нет. Можно купить где-нибудь, в Эль-Пасо.
– Я не могу разобрать, что эти женщины поют.
– Айрин, это не надо понимать. Просто впитывай их.
Они проезжают ровный, пыльный городок под названием Эспаньола. Неоновые вывески над закусочными и заправками. Джим нашел поворот на 76 шоссе на юг.
– Я думаю, мы заночуем в Санта-Фе. Тебя это устраивает?
– Согласна.
– Знаешь там дешевые отели?
– Нет. Я никогда не была там.
– Почему? Это же недалеко.
Она пожимает плечами:
– Я никогда много не путешествовала. В Советском Союзе с внутренним паспортом много проблем. И у меня никогда не было машины, и я не умею водить.
– Не умеешь водить? – Джим барабанит пальцами по рулю. – А чем ты занимаешься?
– Читаю книги. Солженицын, Пастернак, Аксенов, Исаак Бабель…
– Звучит угрожающе.
– Я много узнала про советскую ложь, которой нас пичкали всю жизнь. Не так просто узнавать правду. Я сидела и думала, пыталась понять. На это уходит много времени.
– Да, у тебя такой вид. – Джим чувствует к ней острую жалость. Сидит в убогой квартире, читает книги. – У тебя есть тут друзья? Родственники?
Айрин качает головой:
– Нет, Джим, нет друзей. А у тебя?
Джим заерзал в кресле, откинулся:
– Ну, я же путешествую…
– Джим, у тебя одинокое лицо.
– Наверное, мне пора побриться.
– У тебя есть жена, дети?
– Нет. Не люблю быть привязанным. Я люблю свободу. Перемещаться, смотреть вокруг…
Айрин вглядывается через стекло в летящие световые конусы.
– Да, – произносит наконец. – Очень красиво.
Они останавливаются размяться в национальном парке к северу от Санта-Фе. Джим вдруг начал беспокоиться о том, что кто-то мог сообщить в полицию о стрельбе; возможно, кто-то запомнил номер фургона. Он открывает потайной ящичек в задней панели, просит Айрин вынуть новые номерные знаки.
Айрин выбирает колорадские номера, которые Джим снял в свое время с грузовика в Боулдере. Разумеется, он изменил номер – перебил восьмерки на нули, потрескавшиеся места подкрасил краской из набора авиамоделистов.
Все запасные номера были переделаны. У Джима в запасе их было всегда не меньше десятка. Он достиг мастерства в такой переделке, сделал из нее своего рода искусство. Помогает от скуки.
Джим электрической отверткой отвинчивает старые номера, вешает новые.
Он работает на ощупь, Айрин караулит. Джим ломает старые номера пополам и засовывает в придорожную урну.
Холодный ночной воздух стекает с невидимых гор, пробирается через одежду Джима, сверлит его виски. Джим забирается на водительское кресло, кашляет, трет нос и чувствует себя почти мертвым.
Он останавливается у первого же мотеля – Best Western в пригороде Санта-Фе. Это двухэтажное сооружение рядом с шоссе, с освещенной вывеской и гудроновыми площадками.
Портье выглядит успокаивающе сонным и скучающим. У Джима мало бумажных денег, и он решается использовать пластик. Фальшивое имя, фальшивое калифорнийское удостоверение личности – но люди из Visa пока не вычислили его. Почту Джим получает на адрес своего отца в доме престарелых. Каждый месяц он посылает старику немного наличных.
Джим расписывается, берет медный ключ на большом желтом брелке. Айрин подходит к сигаретному автомату в холле, внимательно и осторожно отсчитывает четвертаки и дергает ручку. В ее взгляде ожидание чуда, как у игрока в Лас-Вегасе. Выскакивает пачка «Мальборо» в целлофане. Айрин забирает ее с тихой улыбкой.
Джим чувствует ее восторг, несмотря на боль в верхушках легких. Айрин радуется всему, как ребенок. Жаль, что у него мало наличных – приятно было бы сунуть ей в руки хрустящую пятидесятидолларовую бумажку.
Джим загоняет фургон на стоянку, мимо «датсунов» и «хонд», мимо дверей, залитых желтым холодным светом.
Он находит комнату 1411 – за металлической лестницей. Отпирает дверь, включает свет. Две кровати. Хорошо.
– Господи, как мне хреново… Ты пойдешь в ванную? Я собираюсь в горячий душ.
Айрин присаживается на одну из кроватей, рассматривает пачку сигарет:
– Что?
– Все в порядке? Хочешь кока-колы? Мы можем заказать еду.
Она кивает:
– Все хорошо, Джим.
В ее взгляде ясно читается, что не все хорошо. Когда она прыгнула в фургон, ей не пришло в голову – как, впрочем, и ему – что в конце концов они будут спать вместе.
Джим думает, что надо бы присесть рядом и все это с ней обсудить. Но он устал, ему плохо, и ему никогда не удавались Большие Серьезные Разговоры с женщинами. Он был уверен, что, стоит начать Большой Серьезный Разговор, и конца этому не будет.
Джим запирается в ванной, открывает скрипучий кран. Жесткая, металлическая вода из глубоких пустынных скважин, как гвозди…
Джим лежит в потрескавшейся ванне, осторожно смачивает измученный, пересохший нос, думает о ней. Думает о том, чего она хочет на самом деле, хочет ли она чего-нибудь, какое отношение это все имеет к нему. Что она делает там, в комнате… Возможные варианты: a) она звонит в полицию, b) она испугалась и убежала, c) ждет его с пистолетом наизготовку, или даже d) лежит обнаженная в кровати под простыней, натянутой до подбородка и с ожидающим выражением лица. Наверное, d) – худший вариант. Он не готов к d), это слишком серьезный шаг… уже засыпая, он понимает, что уже забыл, что было под a) и b)…
Джим совершает нечеловеческое усилие, вылезает из ванны, кожа горит, в голове шум. Вытирается, влезает в несвежие джинсы и майку. Открывает дверь.
Айрин сидит в единственном кресле, около лампы и читает гидеоновскую Библию. В комнате холод – она не включила термостат. Возможно, не знала как.
Джим включает его на максимальную температуру, дрожа, влезает в одну из кроватей.
Айрин смотрит на него поверх Библии:
– Джим, ты очень болен?
– Да. Извини, так получилось.
Она закрывает Библию, заложив страницу пальцем:
– Я могу тебе помочь?
– Нет. Спасибо. Мне просто надо немного поспать. – Он натягивает одеяло, но дрожь все не проходит. Смотрит на нее слезящимися глазами, пытается заставить себя думать. – Ты, наверное, голодна? Знаешь, как заказать пиццу?
Айрин показывает ему пакетик крекеров.
– Да, – говорит Джим, – это тоже вкусно.
– Я давно хотела прочитать эту книгу!, – говорит Айрин, в голосе ее удовлетворение. Она открывает пакетик с крекерами и углубляется в Библию.
Джим просыпается в сухом, перегретом воздухе, встает, выключает термостат. Айрин садится в кровати, еще не полностью проснувшаяся, испуганная и потерянная. Видно, что она уснула с мокрыми после душа волосами.
– Привет, – хрипит Джим и идет в ванную.
Он пытается прокашляться, чистит зубы, собирает волосы в конский хвост.
Бреется.
Когда он выходит, Айрин уже одета и причесывается перед зеркалом.
Одежда на ней та же, что и вчера – другой нет.
Между ними ничего не решилось, но страха стало меньше – в конце концов, они успешно провели ночь, более-менее вместе – и обошлось без насилия и перестрелок.
– Ты как?, – спрашивает Джим.
– Спасибо, все хорошо.
– Отлично. Сегодня мы отправляемся в Санта-Фе, по дороге возьмем еще денег.
Они завтракают в пончиковой, делают три остановки у телефонов. Джим предпочитает телефоны у шоссе – так легче сматываться.
Оказывается, он уже вскрывал эти телефоны раньше – Штуковина оставляет почти незаметные характерные царапинки. По виду этим царапинкам не меньше трех лет.
Джим останавливается у пригородного отделения банка и отправляет туда Айрин со звенящей сумкой. Возвращается она с четырьмя двадцатками и победной улыбкой.
– Отлично, – говорит он ей, дает ей одну бумажку и прячет остальные три в кошелек. – Они задавали вопросы?
– Нет.
– Обычно так и бывает. Испугалась?
– Нет. – Она извлекает из сумки гидеоновскую Библию. – Джим, я украла ее.
– Ты украла гидеоновскую Библию?!
– Да. Как цыганка.
– Да… В следующий раз ты срежешь этикетки с матрасов.
Она задумалась над его словами:
– Хорошо, Джим.
Это должно было быть смешным, но ему почему-то стало очень грустно.
После обеда они обработали еще три телефона. Больше, чем обычно – но двоим и нужно больше. В придорожном магазинчике Джим купил им новые джинсы, рубашки и носки.
У кассы он вдруг замечает дешевую соломенную ковбойскую шляпу и покупает ее. Надевает ее на голову Айрин. Она все равно выглядит дикой и почти отчаявшейся – но теперь очень по-американски, времен Великой Депрессии.
Может быть, она и страшна – но Джима это не очень волнует. Он знает, что настоящие женщины не похожи на девочек из телевизора.
Да и сам он выглядит страшновато. Бывают дни, когда он смотрит на себя в зеркало и думает – что же случилось? Тогда он выглядит загнанным и испуганным неудачником с глубокими морщинами вокруг глаз. Любому копу и служащему мотеля по всей Америке сразу должно быть ясно – жулик. В такие дни он просто не выходит из фургончика, прячется за тонированными стеклами – и едет.
Вечером они выезжают из Санта-Фе по шоссе 25 на Юг. Горы сменяются равнинами. Около десяти вечера они подъезжают к Альбукерку, останавливаются в маленьком мотеле. Заведение пятидесятых годов под названием Sagebrush.
Тридцать лет назад оно обслуживало огромные грузовики и сияющие хромом универсалы. Теперь вокруг мотеля разросся город, вместо огромных грузовиков используются самолеты – и теперь здесь грустные женатые пьяницы обманывают друг друга. Резные рамы ковбойских картин покрылись пылью.
Джим чувствует себя немного лучше, не таким разбитым и усталым – и он приносит из фургончика свои игрушки. Видеомагнитофон с коробкой кассет, «макинтош» с модемом и жестким диском. Включает подавитель помех в розетку около одной из кроватей.
Айрин садится на край матраса, вглядывается в телевизор.
– Когда мы в ГУЛАГе наматывали портянки – не беспокоились о помехах.
– Да уж… Сейчас я уберу эту чушь с экрана. Поразвлекаемся. – Джим подключает кабель к телевизору, включает видеомагнитофон. На экране шипение серого снега. – Видела такую штуку?
– Конечно. Видео, – она произносит это слово как «вииди-о», – я знаю, как им пользоваться.
– А как насчет «макинтоша»? Видела когда-нибудь такое?
– Мой муж был инженером, он знал все про компьютеры.
– Это хорошо.
– Он проводил расчеты на большом государственном компьютере.
– Серьезный был человек, – грустно говорит Джим. Открывает коробку с видеокассетами, вынимает одну. – Смотрела «Every Which Way But Loose»? Очень люблю его.
Айрин заглядывает в коробку, вытаскивает наугад кассету, разглядывает коробку.
– Это же порно! – Роняет кассету, как будто та обожгла ей пальцы. – Я не смотрю порно!
– О Господи, расслабься, ладно? Никто тебе и не предлагает.
Айрин перебирает кассеты, на лице – отвращение.
– Эй, это мое, личное. Не бери в голову, – говорит Джим.
Она вскакивает с кровати, тонкие руки дрожат. Джим видит на ее лице настоящий ужас. Он не понимает, что с ней происходит – она чертовски тяжело воспринимает безобидные мелочи.
Они молча смотрят друг на друга.
Наконец из нее вырывается поток слов:
– Джим, ты очень болен? У тебя СПИД?
– Да какого черта?! У меня простуда, понимаешь? Простуда! Нет у меня никакого СПИДа! Кто я, по-твоему?
– У тебя нет друзей, – Айрин говорит с подозрением, – ты живешь один, всегда бежишь, прячешься…
– Ну и? Это мое дело! А где твои друзья? Наверное, ты и Товарищ Муж были очень популярны там, в Магнетвилле? Поэтому ты здесь, разве не так?
Она смотрит на него широко распахнутыми глазами.
Эмоциональная вспышка уходит, оставляя Джиму усталость и злость – на себя больше, чем на нее.
– Ладно, – говорит он, встряхиваясь. – Сядь, хорошо? Ты меня нервируешь.
Айрин опирается о стену с обоями в цветочек, обхватывает свои плечи. Тяжело смотрит в пол.
– Послушай, – говорит Джим, – если у тебя ко мне такое параноидальное отношение, давай расстанемся. У тебя теперь хватит денег на автобус. Возвращайся в Лос-Аламос.
Айрин тяжело вздыхает, теперь она выглядит измученной. Собирает силы, ровно произносит:
– Джим, я тебе не позволю.
– Не позволишь – что?
Она собралась. Решительный взгляд – пути назад нет.
– На самом деле ты хочешь этого, да? Именно поэтому я здесь. Ты хочешь, чтобы я тебе позволила, – она видит, что он не понимает, – позволила тебе сделать это, – от напряжения ее голос хрипнет, – мужчина и женщина.
– А. Это. Я понял. – Джим моргает, обдумывает сказанное и снова впадает в бешенство. – Да?! А кто тебя, черт побери, просит?
– Ты попросишь, – уверенно отвечает Айрин. – Женщины разбираются в таких вещах.
– Да? Что ж, может быть, я попрошу, а может быть, и нет. Но сейчас – я не попрошу. По крайней мере не сейчас, когда у меня этот чертов насморк. – Он пинает ковер носком каблука. От всего этого начинает болеть шея. – Послушай, мне не 18 лет. Я не пытаюсь раздевать всех женщин подряд.
Она приглаживает волосы, как-то по-утиному двигает головой:
– Хорошо, я воровка. Я цыганка. Но, Джим, я не шлюха!
– Если бы мне нужна была шлюха – я бы ее и снял. Зачем мне возить с собой шлюху?
– Тогда – в чем дело? Если ты не хочешь, чтобы я позволила тебе – зачем ты взял меня с собой?
– Черт. – Джим удивлен сам себе. – Мне стало жаль тебя. Я просто подумал, что тебе нужно быть свободной. Свободной, как я.
Она смотрит на него.
– Это так странно?
– Да.
– Правда?
– Да.
– Ну, может быть. Не знаю.
Айрин роется в своей куртке, зажигает «Мальборо» спичкой из мотельного коробка. Руки у нее побледнели. Похоже, она уже не так боится его, не то чтобы верит ему – но наблюдает.
Джим разводит руками:
– Я уже перестал понимать, что странно, а что нет. Все было так давно… Оценки других для меня мало что значили.
– Я все равно не понимаю – зачем?
– Я не думал о том – зачем. Просто сделал так.
Это мало что проясняет. Айрин прищуривается и выпускает дым. Он пробует еще раз:
– Я думаю – мы не очень похожи. Но в чем-то у нас много общего. Больше, чем у большинства людей. Нормальных людей.
Она кивает. Кажется, начинает понимать.
– Мы беглецы.
– Ну нет – тогда уж – свободные существа! У беглецов нет радостей в жизни. Посмотри на все эти игрушки! Сейчас я тебе покажу кое-что.
Джим отворачивается от нее и запускает «макинтош». Когда он начинает мышкой переносить пиктограммки, Айрин заглядывает ему через плечо.
Он вкладывает трубку мотельного телефона в акустический соединитель, «Мак» пропискивает цифры, соединяется с электронной доской объявлений.
Пробегает через входные меню, экраны растворяются, улетают – как электронный «клинекс».
– Что это? – спрашивает Айрин.
– Хакеры. Телефонные пираты.
– Кто они?
– Люди, которые воруют у телефонных компаний. Коды для междугородних переговоров и так далее.
– Но это же не люди. Это только слова на телевизоре.
Джим смеется, растирает нос.
– Не будь такой деревенщиной. У этих ребят целый свой мир.
– Это компьютеры, не люди.
– На самом деле все еще запутанней, – в голосе Джима появляется неуверенность. – Сейчас это не умные ребятки-хакеры, это уличные парни, настоящие бандиты. Я видел их, они ошиваются в больших аэропортах. Ты даешь им пятерку, они заходят в телефонную будку и могут соединить тебя с Гонконгом, Лондоном… С Москвой, если хочешь – с чем угодно.
Айрин смотрит непонимающим взглядом.
– Это все новые телефонные компании, – говорит он. – Sprint, MCI. Теперь все действительно превратилось в хаос.
– Хаос? Что значит «хаос»?
– Хаос… – Джим остановился, задумался. Что такое, на самом деле, хаос? – Чертовски странное слово, если над ним подумать. Почти философское. – Хаос – это когда все перемешано, запутано, сложно. И – гм непредсказуемо. Наверное, это слово означает то, что мы не можем понять. Возможно – никогда не сможем понять.
– Как «непонятное»?
– Да.
Джим смотрит на анонимные сообщения, проползающие по экрану.
Предупреждения, секреты, жаргон.
– Знаешь, когда я только начинал – все было очень просто. Была просто Телефонная Компания. Ma Bell. Куча больших шишек. Им принадлежали провода по всей стране, от побережья до побережья, у них были тысячи сотрудников, миллионы и миллиарды долларов. Но потом они захотели влезть в компьютеры. Новая, динамичная индустрия, все такое. Но для этого им пришлось лишиться монополии на телефонную связь. И они это сделали! Они отдали всю свою централизованную систему, всю свою власть. Я до сих пор не понимаю – почему они так поступили. Так что теперь все по-другому. Нет больше Большой Телефонной Компании с ее мордастым представителем, нет наверное, нет этого духа. И осталась просто компания, пытающаяся заработать немного денег.
Он не знает, понимает ли она его – но, кажется, она поняла тон его голоса.
– Джим, и ты этим расстроен?
– Расстроен? – Он подумал над этим. – Пожалуй, нет. Просто я теперь мало что понимаю. Теперь это не Я против Них – понимаешь, маленький парень, бросающий вызов самым жирным котам… Я, наверное, ненавидел их. Но даже когда они были большими, и плохими, и неуязвимыми – я понимал что-то. Они были жирными котами, а я был Робин Гудом. Но теперь я – никто. Эти телефонные хакеры, серьезные программисты, сидят ночами, грызут печенье и взламывают коды… некоторые из них – дети.
– Америка, – говорит она. – Странная страна.
– Возможно, мы это изобрели. Но когда-нибудь так будет везде.
Она смотрит в экран, как будто это тоннель.
– Горбачев много говорит о компьютерах в своей пропаганде. Очень много.
– Высокие технологии, черт их дери. На самом деле они вокруг нас, везде. – Джим улыбается ей. – Хочешь соединиться с доской объявлений? Выберешь себе забавное прозвище.
– Нет.
Она гасит сигарету, зевает.
– Джим, все эти машины на моей кровати…
– Ну тогда надо их оттуда убрать.
Он разъединяет связь и выключает «Макинтош».
Рано утром она трясет его за плечо.
– Джим, Джим! – Она испугана, ее лицо совсем рядом с ним.
Он садится.
– Полиция? – Бросает взгляд на часы: 6:58.
– Телевизор. – Она показывает на него – он тихо шипит в углу, на экране белая статика. Джим хватает очки, цепляет их за уши.
Комната вплывает в фокус. Видеомагнитофон все еще подключен к телевизору, на полу рядом с его пультом – пепельница, набитая окурками «Мальборо».
Джим косится на это:
– Ты сожгла видеомагнитофон?
Внезапно он замечает на полу пушистые комки смятой и спутанной видеопленки. Вспоминает, что во сне он слышал какой-то треск и шорох.
– Какого черта? – кричит он. – Ты смяла мои пленки? Восемь, нет, десять! Как ты могла?
– Посмотри на телевизор. Посмотри на него.
Он смотрит:
– Статика.
Вылезает в трусах из кровати, натягивает джинсы. Злость поглощает его.
– Я понял. Мои порнофильмы. Просто не могу поверить, ты уничтожила их, ты сознательно уничтожила мои вещи! – голос его становится громче. – Корова! Тупая сука! Ты испортила мои вещи!
– Никто не должен смотреть такое.
– Я понял, – говорит он, застегивая джинсы, – ты смотрела их, да? Пока я спал – ты встала, чтобы посмотреть порнофильмы. Но когда ты это увидела, ты не смогла справиться с собой. Ты знаешь, сколько это стоит?!
– Это гадость. Грязь.
– Да, но это лучшая гадость и грязь, черт возьми! «Дебби в Далласе», «Полуночные ковбойши»… Просто не верится. Так ты заплатила мне за то, что я тебя подвез, да? – Кулаки его сжимаются.
– Хорошо, ударь меня, как настоящий мужчина – но потом выслушай меня!
– Нет, – говорит он, поднимая ботинки. – Не буду я тебя бить. Следовало бы – но я вроде как джентльмен.
Джим надевает вчерашние носки.
– Вместо этого я тебя оставлю, прямо здесь, в этом мотеле. Все, девочка, адью.
– Посмотри на телевизор. Джим, пожалуйста, посмотри.
Он снова смотрит:
– Ничего. И выключи наконец видеомагнитофон. Нет, стой – лучше я сам.
– Посмотри внимательно, – говорит Айрин, ее голос дрожит. – Ты не понимаешь?
На этот раз он пристально вглядывается в экран.
И теперь он что-то видит. Он никогда бы не заметил, если бы она ему не показала. Статика как статика – бессмысленность, шум, хаос.
Но с легким шоком понимания он осознает, что там действительно что-то видно. В кипящем море шипящих разноцветных точек какое-то подобие порядка.
Движение, форма – он почти видит их, но они остаются у самой грани понимания. От этого бросает в дрожь – ключ, который мог бы открыть новый мир, если найти правильный угол зрения, правильный фокус.
– Ничего себе, – говорит он, – в этой дыре есть спутниковое телевидение? Какая-то интерференция или что-то вроде. Чертовщина.
Айрин пристально вглядывается в экран. Страх уходит с ее лица.
– Это красиво, – говорит она.
– Какой-то странный сигнал… ты что-нибудь делала с проводами? Выключи видеомагнитофон.
– Подожди немного. Очень интересно.
Он наклоняется, отключает аппарат.
Телевизор включается в утреннее шоу, радостные широковещательные идиоты.
– Как ты это сделала? Какие кнопки ты нажимала?
– Никак, – отвечает она, – я смотрела, и все. Очень внимательно смотрела. Сначала – непонятно, но потом я это увидела!
Злость покидает Джима. Эти странные движущиеся контуры как-то сбили напряжение, лишили его сил. Он смотрит на скомканные пленки, но не может снова поймать ту внезапную ярость. Ей не следовало вмешиваться в его дела, но она не может манипулировать им. В конце концов, он, если захочет, всегда может купить еще.
– Ты не имеешь права портить мои вещи, – говорит он, но уже без былой уверенности.
– Мне плохо от них, – говорит она, смотря прямо на него холодными, голубыми глазами. – Ты не должен смотреть на шлюх.
– Это не твое… ладно, просто никогда больше так не делай. Никогда, ясно?
Она смотрит на него, глаза не движутся.
– Теперь ты меня оставляешь? Потому что я не позволила тебе, поэтому. Если бы я позволила тебе ночью, сейчас ты не был бы зол.
– Не начинай это сначала.
Джим надевает бейсбольную кепку. За ночь одна ноздря у него прочистилась. Пересохшая, ноющая – но дышащая. Маленькое чудо.
Они чистят телефоны в маленьких городках у шоссе. Белен, Бернардо, Сорокко… Правда, и последствия… Джим задал быстрый темп. Он думает о том, как заставить ее страдать. Просто высадить ее как-то недостаточно, это не вариант. Между ними идет борьба, и он не очень понимает правила.
Он не так много может сделать ей – молчание не смущает ее, пропущенного обеда она не замечает.
Он думает о сказанной ей фразе про ГУЛАГ. Джим представляет, что это такое – советский исправительный лагерь, серьезная штука. Настоящая. Он всегда ненавидел власти, но ему никогда не приходилось сидеть в тюрьме, напрямую сталкиваться с ними, идти против власти в открытую. Где-то в глубине сознания он понимает, что рано или поздно это произойдет какой-нибудь излишне внимательный клерк, хороший семьянин, уведомит полицию, вежливый инспектор с блокнотом: «Если Вас не затруднит, могу ли я взглянуть на ваше удостоверение личности, сэр?…»
А затем – допросы: «Вы действительно считаете, что мы поверим, что вы жили на доходы от ограбления телефонов-автоматов восемь лет?!»