Стерлинг Брюс. Джим и Айрин

   Вместо ответа Айрин выпускает дым поверх приборной панели, смотрит холодно и отстраненно.
   Он давно не был в Вайт Сэндз. Гипсовые дюны, хрустальная пыль. Раньше здесь было морское дно, теперь оно само превратилось в море. Постоянные невидимые течения - слабый ветер медленно перекатывает песчаные волны.
   Здесь есть жизнь - маленькие кусты и странные колючие травы, названий которых он не знает. Белое на белом на белом - а вверху - небо, облака на котором по контрасту кажутся серыми, небо, голубизна которого превратилась в цвет океана.
   Джим платит за въезд. Они тихо углубляются в парк, миля за милей. Наконец Джим глушит двигатель, выходит, хлопая дверью. "Ты идешь?"
   Ему кажется, что она не сдвинется с места, будет сидеть с надутым видом. Но она выходит, обнимает себя руками. Джим запирает фургон, и они идут под пронизывающим ветром к горизонту.
   Они поднимаются на дюны, Айрин со стоическим выражением идет в нескольких шагах за Джимом. Песок незаметно проникает повсюду, после мили ходьбы его по кружке в каждом ботинке.
   Наконец они абсолютно одни. Никаких следов человека, ничего, кроме неба и песка. Они стоят на вершине дюны, Джим поднимает воротник кожаной куртки, Айрин приглаживает рукой волосы. Она бледна, ее куртка застегнута до горла.
   "Здорово, да?", - говорит Джим.
   Она не отвечает.
   Он поворачивается на месте, разводит руки, осматривает горизонт. "Айрин, ты что-нибудь чувствуешь?"
   Она качает головой. "Нет. Что я должна чувствовать?"
   "Это свобода. Именно так выглядит настоящая свобода. Никаких правил, никто не видит тебя. Нет законов, судов, добра и зла. Ничего нет, кроме тебя и меня".
   "Неподходящее место для жизни. Наверное, подходящее для убийства".
   "Да, лучшее стрельбище в мире. Именно поэтому Армия и использует его. Видишь тот куст?"
   Джим вынимает револьвер из правого ботинка, придерживает правое запястье левой рукой, медленно прицеливается.
   Бам, бам, бам. Вокруг куста вырастают песчаные фонтанчики. Резкая отдача оружия, удар горячего металла о песок, чистый, как хрусталь, возбуждают Джима, как наркотик. Он улыбается и поворачивается к Айрин.
   Ее револьвер был заткнут за ремень джинсов и прикрыт курткой. Сейчас он прямо напротив его груди.
   Слепой восторг Джима исчезает, как сон. На его лице все еще держится глупая улыбка, в нем еще отдается смех. Он чувствует свое лицо, как маску из ощипанной куриной кожи. Он не может говорить, страх сдавил ему горло. Настоящий страх, более настоящий, чем любое другое чувство.
   Медленно, очень осторожно он опускает правую руку. Показывает на куст. "Теперь твоя очередь", - выдавливает слова.
   Айрин отводит от него дуло. Она держит револьвер в вытянутой руке, выпускает две пули, не целясь. Выстрелы оглушают его, на верхушке далекой дюны на мгновение вырастают два острых песчаных шпиля, как последние судороги подстреленного оленя.
   Джим облизывает губы. "Вот это меткость!"
   "Муж научил меня стрелять. Это его револьвер, он купил его. Он говорил, что ему нужно оружие для защиты от агентов КГБ. Или от американских бандитов. Пушка не помешает, так ведь?"
   "Да, я тоже к этому пришел".
   "У тебя осталось три пули, - говорит Айрин. - У меня - только одна".
   Они стоят на ветру. "Холодно, - говорит Джим, все еще сжимая пистолет, -пойдем, что ли, в фургон?"
   Айрин взводит курок, проводит хромированным барабаном револьвера вдоль рукава куртки. Четкое, сухое пощелкивание фиксатора. "Мой муж умер, - голос ее дрожит, - он совершенно не разбирался в оружии. Он не был... забыла слово... практическим?"
   "Практичным".
   "Да. Для него револьвер был игрушкой. Для тебя тоже? Возможно, ты умрешь также, как он".
   "Ты застрелила его?"
   "Нет. Он сам себя застрелил, когда чистил револьвер".
   Без предупреждения она нажимает на спуск. Звонкий щелчок.
   Айрин сжимает губы в тонкую улыбку, поднимает револьвер, аккуратно прицеливается в Джима. "Попробовать еще раз?"
   "Нет. В этом нет необходимости".
   "Что это значит?"
   Он говорит первое, что приходит в голову. "Я не хочу, чтобы ты умерла". Он не хочет, чтобы ОНА умерла? На редкость неподходящие слова для того, на кого нацелен револьвер. Но тем не менее в этом есть какой-то смысл.
   "Я просто хочу, чтобы ты жила, - говорит он. - Мы оба. Мы будем жить, и все".
   Она серьезно размышляет над этим.
   "Дай мне ключи, - говорит она. - Эта пустота... хорошее место, чтобы поучиться водить машину". Айрин слабо улыбается. "Тут я никого не задавлю. Сохраню чью-то жизнь".
   Джим левой рукой выуживает ключи из кармана. Взвешивает их на ладони. "Ты уверена, что найдешь дорогу назад одна? Тут далеко, и следов не остается. Вдобавок холодно и ветер".
   В ней вспыхивает раздражение. "Брось свой револьвер, - говорит она, мы пойдем вместе, пока я не увижу машину".
   Джим подбрасывает ключи на ладони. "Как-то это очень сложно".
   "Брось револьвер".
   Он поднимает левую руку, продолжая говорить: "Знаешь, я могу бросить эти ключи. Они упадут в песок и, скорее всего, их засыплет. Ты останешься холодной ночью с запертой машиной".
   "А ты будешь здесь мертвый, да? Вместо меня, как ты хотел". Ее зубы стучат.
   Джим очень плавно и медленно поднимает правую руку. Его кисть замерзла, он с трудом удерживает револьвер, ставший почти свинцовым. Отводит дуло в сторону, к пустому горизонту.
   БАМ. Боковым зрением он замечает фонтанчик песка. БАМ.
   Он прокручивает барабан о бедро. Колесо рулетки смерти. "Теперь мы с тобой в одной лодке".
   "Да".
   "А какого черта!" - он бросает револьвер к ногам, широко разводит руки. Объятие для ветра.
   Сначала она ему не верит - смотрит, как будто это был фокус, волшебное движение - и он разнесет ее голыми руками. Он ждет.
   Она, не отводя от него взгляда, бросает свой револьвер.
   "Пошли", - говорит он и сбегает по склону дюны.
   Она скользит следом, внизу ловит его руку. Лицо ее раскраснелось. Внезапно он целует ее - даже не поцелуй, а быстрое, скользящее касание губ. Приветствие - или попытка понять, на что это похоже.
   "Я не хотел напугать тебя", - говорит он.
   Айрин не отвечает.
   "Я не сделаю тебе ничего. Я не для этого здесь".
   "Да".
   Солнце садится. Они замерзли и идут быстро. На мгновение ему кажется, что он потерял ориентацию, им не найти пути к фургону. Они вместе замерзнут, превратятся в мумий, медленно исчезнут под дюнами. Он ничего не говорит, плотно сжимает губы и продолжает идти.... и видит фургон.
   Они залезают внутрь. Джим заводит мотор, включает печку. "Мы можем спать сегодня в фургоне. Звезды в пустыне - это что-то".
   Она протягивает руки к отверстию печки, поеживается. "Я хочу уехать из этого места. Оно пугает меня".
   "Прости", - говорит он. В его голосе все еще дрожь от удивления, что он еще жив. "Иногда меня заносит. Когда долго живешь один... и пустыня странно влияет на людей".
   "Тринити", - говорит она.
   "Что?"
   "Проект "Манхэттен". В Лос-Аламосе. Американцы, одни в пустыне..".
   "А. Да, мы это изобрели*"
   "А теперь это везде", - говорит она. И смотрит вокруг - на песках тени, как синяки. "Джим, давай уедем отсюда".
   "Хорошо". Он включает передачу.
   Джим ищет их следы в лучах фар, Айрин сжалась, молчит, загнанная, ни в чем не уверенная. Они проезжают вход в парк, выезжают на асфальт. Джим давит на педаль до пола. "Хочу добраться до Эль-Пасо". Он вспотел, подмышки чешутся. "Мы можем поспать здесь. Хотя я могу ехать всю ночь. Представляешь себе Техас? По Техасу можно ехать всю жизнь".
   Чтобы разрушить тишину, он достает кассету, смотрит на обложку. Почему-то кассета вызывает у него отвращение. Он слышал это тысячу раз, прятался в этой музыке - но сейчас это чувство просто исчезло. Как если съесть слишком много шоколада.
   Джим понимает, что ему плохо. Он роняет кассету, откидывается, вцепляется в руль. Его укачало, мутно и плохо. "Сделай мне одолжение - найди что-нибудь по радио", - говорит он.
   Айрин крутит ручку настройки. Треск, далекое сдавленное бормотание, шипение космоса. Звуки хаоса.
   "Хватит", - говорит он.
   "Нет. Прислушайся*"
   "Нет!" - он выключает радио. "Давай просто ехать".
   Он разгоняется до 70.
   "Джим, послушай*"
   "Что еще?"
   "Что-то случилось с дорогой".
   "Что ты несешь? Это чертов хайвей, что с ним может случиться?" Он сжимает руль, мчится в белом потоке света.
   Шорох шин исчезает. Не чувствуется тяги двигателя. Джим дважды резко нажимает на газ, мотор взревывает, как будто выключена передача. Он дергает рычаг, чувствует зацепление шестерней. "Что за черт?"
   "Здесь нет дороги", - говорит она.
   "Дорога должна быть!" Он давит на тормоз. "Господи, я ничего не чувствую!"
   "Мы летим", - говорит она.
   Джим протирает запотевшее ветровое стекло. Перед ними - серость, туман, шипящие точки. Фургон - как кабина лифта, стальная коробка, скользящая в пустоте между этажами.
   "Мы потерялись, - грустно говорит Айрин. - Все кончилось, ничего нет больше".
   Джим снимает руки с руля. Тот сам слегка поворачивается, как стрелка компаса. Внезапно он снимает ноги с педалей, как будто они могут его укусить.
   Он поворачивается к Айрин. В глазах его слезы - страх, грусть. Потеря. "Что это за место?"
   Она пожимает плечами. Фатализм, следующая за отчаянием ступень. Он понимает, что это место ему знакомо. Оно им обоим знакомо, они очень хорошо знают его. Это конечная точка их маршрута, сюда они ехали всю дорогу, всю жизнь. Это конец мира.
   Он трогает оконное стекло, ручку двери. "Не выходи", - предупреждает Айрин.
   Металл дверной ручки холодом обжигает пальцы. "Да, пожалуй, не стоит". Он вытирает глаза под очками. "Господи, как же мне плохо".
   Руль плавно поворачивается туда-сюда. "Я открою окно, - внезапно говорит Джим, - посмотрю наружу".
   "Зачем?"
   "Зачем? Природа у меня такая, вот зачем". Он приоткрывает окно.
   Снаружи очень плохо. Нет воздуха, нет ничего - только электрический снег статики. Стальная коробка фургона стала частью хаоса. Он поднимает затемненное стекло. Тишина.
   "Что там?"
   "Не знаю. Непонятно. Снег. Ничего. Вообще ничего - и одновременно что-то. Понимаешь меня?"
   Она качает головой. "Это конец?"
   "Возможно. Но мы еще движемся". Он почесывает подбородок. "Еще живы, говорим". Он берет ее за руку. "Чувствуешь"?
   "Да". Она что-то говорит по-русски.
   "Что это?"
   "Пойдем назад". Она тянет его за руку. "Пойдем назад, вместе. Я позволю тебе, Джим".
   Он не понимает, почему она считает, что это может чему-то помочь. Но спрашивать тоже нет смысла. Что-то в этом есть. Терять уже точно нечего.
   Они перебираются назад, раскатывают спальный мешок, снимают часть одежды, залезают внутрь. Тесно, неудобно, всюду колени и локти.
   Они делают это. Не лучшим образом. Тесно, напряженно, тяжело. Они тяжело дышат, пробуют еще раз в другом положении. Получается лучше.
   Они очень устали. Они засыпают.
   Джим просыпается. Фургон залит солнечным светом. Он расстегивает мешок, выбирается из него, натягивает джинсы.
   Айрин просыпается, у нее затекла спина, она с трудом распрямляется, приподнимается на локте.
   Она растирает кожу головы, как будто та болит. "Я пила?"
   "Нет. Хотя, возможно, стоило бы". Джим ищет ботинки. "Ты когда-нибудь расслабляешься?"
   "Прекрати, Джим, - она раздражена, - сначала ты расслабься". Она встает. "У меня кружится голова". Она находит рубашку.
   Джим выглядывает наружу. "Мы на шоссе, припаркованы".
   Он открывает заднюю дверь, выходит на обочину. Сухой пустынный воздух, горизонт украшен кактусами, под ногами - старые пивные банки.
   Он разводит руки, глубоко вдыхает, потягивается, хрустит позвоночником. Он прекрасно себя чувствует. "Похоже, мы недалеко от Эль-Пасо". Сопит носом. "Ух ты! У меня прошла простуда!". Барабанит по груди. "Замечательно!"
   Айрин вылезает, ставит прислоняется к бамперу. Смотрит вверх. "Что это там, в небе?"
   "Инверсия. След от реактивного самолета".
   Она протягивает его очки. "Посмотри получше".
   Джим надевает очки, смотрит в небо. Голубая чаша неба кажется поцарапанной, покрытой паутиной. Тонкие нити, капилляры. "Черт меня побери. Никогда такого не видел".
   "Кто-то едет", - говорит Айрин.
   Приближается старый грузовичок. К его крыше что-то приделано - что-то ветвящееся, похожее на корневище. По мере приближения это превращается в перепутанные, сплетенные нити.
   За рулем грузовичка пожилой фермер в очках и грязной шляпе. Нити приходят к нему, окружают его, как аура.
   Он снижает скорость, смотрит на них настороженно. В конце концов, это пустыня. Джим кивает ему, широко улыбается, фермер машет мозолистой ладонью, слегка кивает.
   Они смотрят, как он удаляется. "Замечательно! - комментирует Джим. Колоритный старик!"
   "Я проголодалась! - говорит Айрин. - Хочу большой завтрак - яичницу, гренки!"
   "Отличная идея. Поехали!" Они садятся, Джим заводит мотор, включает радио, пропускает сводку новостей, настраивается на бодрую аккордеонную музыку.
   Их обгоняет туристический автобус. Он полон и над ним, как лес, колышутся нити - синие, зеленые, они поднимаются к небу, петляют, сверкают на солнце.
   "Ты тоже видишь это?" - спрашивает Джим.
   Она кивает. "Нити. Да, Джим, я вижу их".
   "Просто хотел проверить". Он потирает небритый подбородок. "Как думаешь, что это такое?"
   "Это - правда, - отвечает она. - Мы можем видеть правду. Так устроен мир, все взаимосвязано".
   "Странно выглядит".
   "Да. Но красиво".
   Джим кивает. Его это не пугает. Это было вокруг них давно - просто раньше они не видели.
   Айрин проводит рукой надо его головой. "У тебя мало связей, Джим. Несколько волосков - как лысина".
   Он смотрит на нее. "У тебя тоже. Мы не включены в эту сеть, как большинство людей. Может быть, поэтому мы ее и видим - как бы смотрим со стороны".
   Айрин смеется. "Легко видеть, если ты знаешь об этом. Я чувствую это!"
   Он поворачивается к ней. "Я тоже". Что-то исходит из него, сильное и горячее. Как струя пара. Он трогает ее рукой - это как ловить луч солнца или трогать звук.
   Струя движется к Айрин и переплетается со струей, исходящей от нее. Внезапно воздух полон ею, прочные нити цвета ее глаз. На мгновение все превращается в хаос, масло в воде.
   С неожиданной легкостью и грацией все успокаивается и находит свой порядок. Любовь, страх и ненависть. Власть, притяжение... Хаос исчезает, остаются новые связи - тонкие, как плохие воспоминания. Видимые только под определенным углом.
   Но они чувствуют их. Связь между ними очень прочная.