Страница:
Но пришла и увяла весна.
Жизнь пошла по распутистым тропкам.
И теперь вот сижу у окна
Поседел за тюремной решеткой.
Не по сердцу мне здесь ничего.
Край чужой, чужеземные дали.
Извели, измотали всего,
В душу, грубо смеясь, наплевали.
А на воле осенняя грусть.
Рощи, ветром побитые, никнут.
Все равно я домой возвращусь,
И родные края меня примут.
Знаю, счастье мое впереди:
Грязь я смою, а грубость запрячу,
И прижмусь к материнской груди,
И от счастья тихонько заплачу.
Здравствуй, милая, добрая мать!
Обнимаю тебя, и целую.
Остается мне верить и ждать,
Что застану тебя я живую.
В ОСЕННИЙ ДЕНЬ
В осенний день, бродя как тень,
Зашел я в первоклассный ресторан.
Но там прием нашел холодный.
Посетитель я негодный:
У студента вечно пуст карман.
Официант - какой-то франт
В сиянье накрахмаленных манжет.
Он подошел, шепнул на ушко:
"Здесь, приятель, не пивнушка,
Для таких, как ты, здесь места нет".
А год спустя, за это мстя,
Я затесался в дивный синдикат.
И, подводя итог итогу,
Стал на новую дорогу,
И надел шкарята без заплат.
Официант - все тот же франт.
В клиенте каждом понимает толк.
Он подошел ко мне учтиво,
Подает мне пару пива,
Предо мной вертится как волчок.
Кричу я в тон: "Хэлло, гарсон!",
В отдельный кабинет перехожу я.
Эй, приглашайте мне артистов,
Скрипачей, саксофонистов.
Вот теперь себя вам покажу я.
Сегодня - ты, а завтра - я.
Судьба-злодейка ловит на аркан.
Сегодня пир даю я с водкой,
Завтра снова за решеткой.
Запрягаю вечный шарабан.
А шарабан мой - американка.
Какая ночь! Какая пьянка!
Друзья, танцуйте, пойте, пейте,
А надоест - посуду бейте.
Я заплачу. За все плачу.
ВДАЛИ ШУМЕЛИ КАМЫШИ
Среди бушующей толпы
Судили парня молодого.
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
Его хотели расстрелять,
Но он просил у судей слова.
Ему не смели отказать
В законе права нет такого.
"Когда мне было десять лет,
Я из семьи родной сорвался.
Я научился воровать,
И со шпаною повязался.
Когда мне было двадцать лет,
Я был в кругу ребят фартовых.
И то, что грабил я один,
Мы всё делили меж собою.
Однажды мы вошли в село,
Где люди мирно-тихо спали.
И стали грабить один дом,
Но света в нем не зажигали.
Когда я взялся зажечь свет,
О боже, что я там увидел.
О боже, ты меня прости
Я сам себя возненавидел.
Передо мной стояла мать,
С кинжалом в сердце умирая.
А на полу лежал отец,
Рукой зарезан атамана.
А шестилетняя сестра
В своей кроватке умирала.
Она, как рыбка без воды,
Cвoй нежный ротик раскрывала".
Вдали шумели камыши.
Стреляли парня молодого.
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
ДЕВУШКА В СИНЕМ БЕРЕТЕ
Шум проверок и звон лагерей
Не забыть никогда мне на свете
И из всех своих лучших друзей
Эту девушку в синем берете.
Помню, лагерь и лагерный клуб,
Звуки вальса и говор веселый,
И оттенок накрашенных губ,
И берет этот синий, знакомый.
А когда угасал в зале свет
И все взоры стремились на сцену,
Помню я, как склонялся берет
На плечо молодому шатену.
Он красиво умел говорить,
Не собьешь на фальшивом ответе.
Только нет, он не может любить
Заключенную в синем берете.
Шепчет он: "Невозможного нет..."
Шепчет он про любовь и про ласки.
А сам смотрит на синий берет
И на карие круглые глазки.
И она не скрывала того,
Что желала сама с ним встречаться,
И любила, как друга, его
Ее лагерь заставил влюбляться.
А когда упадет с дуба лист,
Он отбудет свой срок наказанья
И уедет на скором в Тифлис,
Позабыв про свои обещанья.
Где б он ни был и с кем ни дружил,
Навсегда он оставит в секрете,
Что когда-то так долго любил
Заключенную в синем берете.
ОТЕЦ-ПРОКУРОР
Бледной луной озарился
Старый кладбищенский бор.
А там над сырою могилой
Плакал молоденький вор.
"Ох, мама, любимая мама,
Зачем ты так рано ушла,
Свет белый покинула рано,
Отца-подлеца не нашла?
Живет он с другою семьею
И твой не услышит укор.
Он судит людей по закону,
Не зная, что сын его вор".
Но вот на скамье подсудимых
Совсем еще мальчик сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
Окончена речь прокурора.
Преступнику слово дано:
"Судите вы, строгие судьи,
Какой приговор - все равно".
Раздался коротенький выстрел.
На землю тот мальчик упал
И слышными еле словами
Отца-прокурора проклял.
"Ах, милый мой маленький мальчик,
Зачем ты так поздно сказал?
Узнал бы я все это раньше
И я бы тебя оправдал!"
Вот бледной луной озарился
Тот старый кладбищенский бор.
И там над двойною могилой
Плакал седой прокурор.
БУТЫЛКА ВИНА
Пропою сейчас вам про бутылку,
Про бутылку с огненной водой,
Выпьешь ту бутылку - будто по затылку
Кто-то примочил тебя ногой.
Припев:
С бутылки вина не болит голова,
А болит у того, кто не пьет ничего.
Вот стоят бутылочки на полках,
В магазине молча ждут гостей.
А ханыги, словно злые волки,
Смотрят на них с окон и дверей.
В каждой есть бутылочке мгновенье.
В каждой рюмке - собственная жизнь,
В каждой из бутылок - преступленье,
Выпил - так с свободою простись.
Припев.
Хорошо к бутылочке прижаться.
Еще лучше с белой головой.
Выпьешь три глоточка - схватишь три годочка,
Сразу жизнь становится иной.
Припев.
Сколько лет бутылочки я не пил
За тюремной каменной стеной,
А в душе зияет шлак и пепел,
Он меня не греет уж давно.
Припев.
Я пропел сейчас вам про бутылку,
Про бутылку с огненной водой.
Выпьешь ту бутылку - будто по затылку
Кто-то примочил тебя ногой.
ПРИМОРИЛИ ГАДЫ
Приморили гады, приморили,
Загубили молодость мою.
Золотые кудри поседели.
Знать, у края пропасти стою.
Всю Сибирь прошел в лаптях разбитых.
Слушал песни старых пастухов.
Надвигались сумерки густые,
Ветер дул с охотских берегов.
Ты пришла, как фея в сказке давней,
И ушла, окутанная в дым.
Я остался тосковать с гитарой
Оттого, что ты ушла с другим.
Зазвучали жалобно аккорды,
Побежали пальцы по ладам.
Вспомнил я глаза твои большие
И твой тонкий, как у розы, стан.
Много вынес на плечах сутулых,
Оттого так жалобно пою.
Здесь, в тайге, на Севере далеком,
По частям слагал я песнь свою.
Я люблю развратников и воров
За разгул душевного огня.
Может быть, чахоточный румянец
Перейдет от них и на меня.
Приморили гады, приморили,
Загубили молодость мою.
Золотые кудри поседели.
Знать, у края пропасти стою.
* * *
Глухо лаяли собаки
В затихающую даль.
Я явился к вам во фраке
Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване
Двадцати неполных лет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Пистолет был кверху дулом
Из кармана мог стрелять.
Я стоял и думал, думал:
Убивать - не убивать.
Но от сытости и лени
Превозмочь себя не мог.
Вы упали на колени
У моих красивых ног.
На коленях вы стояли
У моих красивых ног
И безумно целовали
Мой начищенный сапог.
Выстрел был, сверкнуло пламя.
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами.
Элегантный, как рояль.
* * *
Новый год. Порядки новые.
Колючей проволокой концлагерь окружен.
Со всех сторон глядят глаза суровые,
И смерть голодная глядит со всех сторон.
Ниночка, моя блондиночка,
Родная девочка, ты вспомни обо мне,
Моя любимая, незаменимая,
Подруга юности, товарищ на войне.
Милая, с чего унылая,
С чего с презрением ты смотришь на меня?
Не забывай меня, я так люблю тебя,
Но нас с тобою разлучают лагеря.
Помнишь ли, зимой суровою,
Когда зажглись на елке тысячи огней,
Лилось шампанское рекой веселою
И ты под елкой пела, словно соловей?
В мыслях пью вино шипучее
За губки алые, чтоб легче было жить,
Чтоб жизнь в концлагере казалась лучшею
И за шампанским удалось все позабыть.
* * *
Полгода я скитался по тайге.
Я ел зверье и хвойную диету.
Но верил я фартовой той звезде,
Что выведет меня к людскому свету.
Как все случилось, расскажу я вам.
Вы помните те годы на Урале,
Как стало трудно деловым ворам,
А в лагерях всем суки заправляли?
Мы порешили убежать в тайгу,
А перед этим рассчитаться с гадом.
Ползли мы, кровью харкая, в снегу...
Ну да об этом вспоминать не надо.
Куда бежал - была, брат, у меня
Одна девчоночка - пять лет с ней не видался,
Этап мой угоняли в лагеря,
Я плакал, когда с нею расставался.
И вышел я. Везло, как дураку.
И поезд прогудел на остановке,
Вскочил в вагон на полном я ходу
И завалился спать на верхней полке.
Нашел я улицу и старый ветхий дом.
Я на крыльцо поднялся. Сердце билось.
Внимательно я посмотрел кругом,
Но лишь звезда на небе закатилась.
Открылась дверь, и вот она стоит.
А на руках ребеночек - мальчишка.
"А мне сказали, что в побеге ты убит.
Ждать перестала и не знаю уж, простишь ли.
Лишь одного тебя любила я.
Пять лет ждала и мальчика растила.
Но, видно, горькая была судьба моя
Я замуж вышла, обвенчалась я, мой милый".
Я взял сыночка, пред глазами подержал.
Запомнил все: лицо, глаза, ресницы.
А деньги все, что в поездах я взял,
Ей в руку сунул - даже не простился.
Пошел к начальнику тогда и сдался я.
Сказал, что, мол, в побеге. И откуда.
Легавые собрались вкруг меня
И на меня глазели, как на чудо.
Потом начальник папки полистал
И, побледнев, промолвил тихо: "Точно.
Ты при побеге ведь убийцей стал
И к вышаку приговорен заочно".
Простите меня, люди всей земли.
Прости, господь. Ты есть, теперь я знаю.
Жить не могу я без большой любви,
Да и без сына быть я не желаю.
Плохо, мой друг, мы свободу любили,
Плохо ценили домашний уют...
* * *
Сегодня праздник в доме дяди Зуя.
Хозяин нынче ласковый, как кот:
Маруську - дочь свою родную
За Ваську замуж отдает.
Маруська - баба в теле, по натуре,
Ни дать ни взять - красавица собой,
Сидела в розовом ажуре,
Уставив в Ваську глаз косой.
А Васька - плут с разбитою губою
Сидел, качал больною головой:
С утра хватил бедняга вдвое
И к свадьбе был совсем плохой.
К обеду стали гости собираться.
Стал воздух тяжелее топора.
Пришла Заикалка Параська.
Пришли отпетых два вора.
Пришли две свахи, как селедки, тощих,
И бабушка, что делала аборт.
Пришел и Яшка-фармазонщик,
По прозвищу Корявый Черт.
Но тут, веселья шум перебивая,
Вбежал пацан к собранию тому:
"Наташка в кожанке, хромая,
Идет с отрядом ГПУ!"
Все гости как-то сразу осовели,
И вовсе опупел наш дядя Зуй:
Не пили гости и не ели,
А дядя Зуй торчал, как буй.
СУДИЛИ ДЕВУШКУ ОДНУ
Друзья, я песню вам спою,
Своими видел я глазами:
Судили девушку одну,
Она дитя была годами.
Она просилась говорить,
И судьи ей не отказали.
Когда ж закончила она,
Весь зал наполнился слезами.
"В каком-то непонятном сне
Он овладел коварно мною,
И тихо вкралась в душу мне
Любовь коварною змеею.
И долго я боролась с ней,
Но чувств своих не победила,
Ушла от матери родной...
О судьи, я его любила!
Но он другую полюбил,
Стал насмехаться надо мною.
Меня открыто презирал,
Не дорожил, коварный, мною.
Однажды он меня прогнал...
Я отомстить ему решила:
Вонзила в грудь ему кинжал.
О судьи, я его убила!
Прощай, мой мальчик дорогой,
Тебя я больше не увижу.
А судьи, вас, а судьи, вас,
А судьи, вас я ненавижу!"
Девчонка серые глаза
Свои печально опустила.
Никто не видел, как она
Кусочек яда проглотила.
И пошатнулася она,
Последний стон ее раздался.
И приговор в руках судьи
Так недочитанным остался.
Друзья, я песню вам пропел,
Своими видел я глазами:
Сгубили девушку одну,
Она дитя была годами.
ЯРКО СВЕТИТ ЛУНА
Ярко светит луна
Там вдали за рекою.
По широкой тропе
Проскакали ковбои.
Трое верных коней,
Три ножа, три нагана.
Трое верных друзей.
Старший был атаманом.
Вдруг за дальним холмом
Огоньки засияли
Это был кабачок
Одноглазого Гарри.
Трое слезли с коней,
Сапоги подтянули.
И в открытую дверь
Трое смело шагнули.
Сидит банда кругом
Человек девятнадцать
И ковбоям троим
Предлагает убраться.
Тут сказал атаман:
"Мы ребята лихие
И не любим, когда
Нам перечат другие".
Вынул нож атаман.
И резня завязалась.
На дубовом полу
Двадцать трупов осталось.
Ярко светит луна
Там вдали за рекою.
По широкой тропе
Проскакали ковбои.
Двое верных коней,
Два ножа, два нагана.
Двое верных друзей.
Только нет атамана.
* * *
Губ твоих накрашенных малина,
В кольцах пальцы ласковой руки.
От бессонницы и кокаина
Под глазами черные круги.
Припев:
Муж твой в далеком море
Ждет от тебя привета,
В суровом ночном дозоре
Шепчет: "Где ты? Где ты?"
Зубки твои в чувственном оскале,
Тонкая изломанная бровь.
Слишком многие тебя ласкали,
Чтоб мужскую знала ты любовь.
Припев.
Офицеров знала ты немало,
Кортики, погоны, ордена...
О такой ли жизни ты мечтала,
Трижды разведенная жена?
Припев.
Лишь порою встанешь ты не рано
С грустью от загубленной красы...
А на вечер - снова рестораны,
Снова чернобровые тузы.
Припев.
Отошли в небытие притоны
Легких девок в наши времена,
Но верна велению закона
Чья-нибудь хорошая жена.
ЧЕТЫРЕ ИНВАЛИДА
По прямой извилистой дороге
Через Сочи прямо на Кавказ
Ехали четыре инвалида.
Вез их безколесный тарантас.
Им слепой указывал дорогу,
А безногий жал на тормоза,
А безрукий все крутил баранку,
А дурак сигналил без конца.
Вдруг из леса выскочила банда,
Тарантас пришлось остановить.
Тут немой глухому что-то крикнул,
И бандиты начали палить.
Но безногий бил приемом самбо,
А безрукий боксом побивал,
А дурак лупил куда придется,
А слепой на ноги наступал.
Инвалиды банду перебили,
Быстро погрузились в тарантас.
И поехали опять своей дорогой,
Что ведет из Сочи на Кавказ.
По прямой извилистой дороге
Через Сочи прямо на Кавказ
Ехали четыре инвалида.
Вез их безколесный тарантас.
* * *
Передо мной остатки древней старины,
А нити памяти с прошедшим неразрывны,
Но только мне воспоминанья не нужны,
А все, что было между нами, мне противно.
Ты в дни удачи одевал меня в меха,
И я под елкой находила чувств презенты,
Но незаметно подошла ко мне беда,
И жизнь помчалась, будто в жуткой киноленте.
Шум кабаков, меха и платья-декольте
Пришлось сменить мне на сатиновую робу.
И за окном пейзажи вижу я не те,
А завтра снова гонят в дальнюю дорогу.
Но ты остался непричастен ни к чему.
Я лишь мечтала сохранить все наши чувства,
А для чего, теперь сама я не пойму,
Ведь без тебя в душе и в сердце стало пусто.
Мне все равно, я жду какого-то конца.
Забыть пытаюсь я конвой, этап и зоны,
Но для чего ж храню я образ подлеца?
Для чувства, видно, не написаны законы.
И если ты придешь когда-нибудь ко мне,
Блеснув беспечно вновь улыбкой златозубой...
Теперь не снишься ты мне даже и во сне,
И я клянусь, что все, что было, позабуду!
ХУЛИГАНСКАЯ ЖАЛОСТНАЯ
Уж семь часов пробило
Аржак спешил домой.
Грузинские ребята
Кричат: "Аржак, постой!"
Аржак остановился
Грузинские кругом.
"Бейте, чем хотите,
Но только не ножом!"
Аржак разбил бутылку,
Хотел он драться ей.
Но в грудь ему вонзилось
Четырнадцать ножей.
"Извозчик, за рублевку
Гони коней скорей!
Я истекаю кровью
От множества ножей".
Вот белая палата,
Больничная кровать.
И доктора в халатах
Пытались жизнь спасать.
"Спасайте - не спасайте,
Мне жизнь не дорога.
Хоть был я хулиганом,
Но не имел ножа".
Уж семь часов пробило,
С завода все идут.
Труп Кольки Аржакова
По улице несут.
Гроб крепкий, гроб дубовый,
Лежит наш Колька в нем.
А во дворе девчонки
Расплакались о нем.
И с той поры решили
Ребята Аржака:
Раз Кольку порешили,
Убьем их вожака.
Устроим бой суровый,
И Рыжий Николай
Отправит их любого
Без пересадки в рай.
ПОМНИШЬ, КУРНОСАЯ
Помнишь, курносая, бегали босые,
Мякиш кроша голубям?
Годы промчались, и мы повстречались,
Любимой назвал я тебя.
Ты полюбила меня не за денежки,
Что я тебе добывал.
Ты полюбила меня не за это,
Что кличка моя уркаган.
Помню, зашли ко мне двое товарищей,
Звали на дело, маня.
Ты у окошка стояла и плакала
И не пускала меня.
"Знаешь, любимый, теперь очень строго.
Слышал про новый закон?"
"Знаю, все знаю, моя дорогая,
Он в августе был утвержден".
Я не послушал тебя, дорогая,
Взял из комода наган.
Вышли на улицу трое товарищей
Смерть поджидала нас там.
Помнишь, курносая, бегали босые,
Мякиш кроша голубям?
Годы промчались, и мы повстречались,
Любимой назвал я тебя.
МАЛОЛЕТКА
На Невском проспекте у бара
Малолетка с девчонкой стоял.
А на той стороне тротуара
Мент угрюмо свой пост охранял.
"Уходи, я тебя ненавижу.
Уходи, я тебя не люблю.
Ты ведь вор, ну а я комсомолка,
Я другого парнишку найду".
От обиды малец горько плакал,
Сгоряча на мокруху пошел.
Налетели волки, повязали
Он этапом на Север ушел.
"Поглядите вы, граждане люди,
Что творится по тюрьмам у нас,
Как приходится нам, малолеткам,
Со слезою свой срок отбывать.
Не гуляйте, шалавы, на воле
Приезжайте вы к нам в лагеря.
Обойдется вам это в копейки,
Ну а мы вам дадим три рубля!"
КИРПИЧИКИ
Где-то в городе на окраине,
Где стена образует проход,
Из кино вдвоем с модной дамочкой
Шел шикарно одет паренек.
А навстречу им из проулочка
Трое типов каких-то идут:
"Разреши-ка, брат, папиросочку,
Не сочти ты, товарищ, за труд".
Модна дамочка в меховом пальто,
А на нем воротник из бобра.
А как вынул он портсигарчик свой
В нем без малого фунт серебра.
Вдруг один из них вынул финский нож,
Приказал им пальтишки отдать,
Усадив потом на кирпичики,
Он велел им ботинки сымать.
Кавалер хотел воспротивиться,
Но силенки, увы, не равны.
И кирпичиком по затылочку
Исключили его из игры.
Тут заплакала горько дамочка,
Утирая слезу рукавом:
"Как пойдем мы в ночь непроглядную
В непролазной грязи босиком?"
И ответил ей бандит ласково:
"Выбирайте посуше где путь.
И по камушкам, по кирпичикам
Доберетесь домой как-нибудь".
Жалко, не было тут фотографа
Эту бедную пару заснять:
Модна дамочка в панталончиках,
А на нем и кальсон не видать!
* * *
Проснешься утром - город еще спит,
Не спит тюрьма, она давно проснулась,
А сердце так в груди болит,
Как будто пламень к сердцу прикоснулась.
Гляжу в окно, мне сильно сжало грудь,
Она болит от нестерпимой боли.
А небо синее чуть-чуть
Напомнит мне, что есть на свете воля.
И от тоски невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь...
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь - так с горя поседеешь.
Пойдешь гулять, а на тебя кричат,
Ты к этой брани понемногу привыкаешь.
И, по привычке руки взяв назад,
Глаза невольно в землю опускаешь.
А если ты в строю заговоришь
Тебя из строя выдернут клещами.
А вечерком они к тебе придут,
В холодный карцер вызовут с вещами.
И от тоски невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь...
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь - так с горя поседеешь.
МУРКА
Прибыла в Одессу банда из Амура,
В банде были урки, шулера.
Банда занималась черными делами,
И за ней следила Губчека.
В банде была баба, звали ее Мурка,
Сильная и ловкая была.
Даже злые урки - все боялись Мурки,
Воровскую жизнь она вела.
Дни сменяли ночи темного кошмара,
Много стало с банды залетать.
Ну как узнать скорее - кто же стал легавым,
Чтобы за измену покарать?
Раз пошли на дело, выпить захотелось,
Мы зашли в фартовый ресторан.
Вижу в зале бара - там танцует пара:
Мурка и какой-то юный франт.
Я к ней подбегаю, за руку хватаю,
Но она не хочет говорить,
И тогда "малина" Кольке-уркагану
Приказала Мурку погубить.
Мурка, в чем же дело? Что ты не имела?
Разве не хватало барахла?
Ну что тебя заставило спутаться с легавыми
И пойти работать в Губчека?
В темном переулке встретил Колька Мурку:
"Здравствуй, моя Мурка, и прощай,
Ты зашухарила нашу всю "малину"
И теперь маслину получай!"
Вдруг раздался выстрел, Мурка зашаталась,
И на землю рухнула она.
Больше наша Мурка шухер не поднимет,
И о том узнают в Губчека!
Черный ворон крячет, мое сердце плачет,
Мое сердце плачет и болит...
В темном переулке, где гуляют урки,
Мурка окровавлена лежит...
* * *
"Здравствуй, мама дорогая, неужели
Не узнала ты родимого сынка?
В юности меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика".
"Где ж ты, сокол ясный мой, скитался?
Где ж ты, сокол ясный, пропадал?
Отчего домой не возвращался?
Жив был - почему же не писал?
Может быть, ты был зарыт землею
За Печорой, быстрою рекой?
И с тех пор болит мое сердечко,
Обливаюсь жгучей я слезой..."
"Не был, мама, я зарыт землею,
А со смертью долго рядом жил.
В рудниках, на шахтах, дорогая мама,
Очень много горя пережил.
Лагерь наш, мамаша, был построен
За Печорой, быстрою рекой,
Думал о свободе, дорогая мама,
Обливаясь жгучею слезой.
Снова эти пыльные вагоны,
Снова стук колес, неравный бой,
Снова опустевшие перроны
И собак конвойных злобный вой.
Вот теперь срок отбыл и вернулся...
Видишь пред собою ты сынка.
В юности меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика".
* * *
Я пишу тебе, голубоглазая,
Может быть, последнее письмо.
Никому о нем ты не рассказывай.
Для тебя написано оно.
Суд идет, и наш процесс кончается,
И судья выносит приговор,
Но чему-то глупо улыбается
Старый ярославский прокурор.
И защита тоже улыбается,
Даже улыбается конвой.
Слышу: приговор наш отменяется,
Заменяют мне расстрел тюрьмой.
Слышу я, что ты, голубоглазая,
С фраерами начала гулять,
Слышу я, что ты, голубоглазая,
Рестораны стала посещать.
Так гуляй, гуляй, моя хорошая!
Отсижу я свой недолгий срок...
Пой, гитара, пой, подруга верная,
Мне не нужно больше ничего.
* * *
Как-то раз в саду
Девушку одну
Завлекал он песнями и лаской,
И сказал шутя:
"Девочка моя,
Девочка с глазами дикой страсти..."
Говорит она:
"Я хочу вина
И мечтаю о красивой паре.
Чем мне пить до дна,
Лучше уж одна...
И зачем мне нужен нищий парень".
Мальчик стал ходить, по девочке грустить.
По ночам не спал, а все томился.
Чтоб с девчонкой жить,
С деньгами надо быть!
И тогда уж мальчик порешился.
Год он воровал
И наконец попал
В камеру с железною решеткой.
Письма получал,
С жадностью читал,
А писала та ему красотка.
"Все идут года,
Уж я не молода
И мечтаю о семейном счастье.
Больше никогда
Не пиши сюда
Все равно не буду отвечать я!"
Года через три
Он вышел из тюрьмы,
Вышел из тюрьмы, из заточенья.
Долго он стоял,
Думал и гадал
И пришел к такому заключенью.
Ночью в три часа
Сладко спит она
И не слышит, как беда крадется.
Приоткрывши дверь,
Он стоял как зверь
То нахмурится, то улыбнется.
Финский нож в руках.
Слышит он вдруг: "Ах!"
Нарушает тишину ночную.
Вся в крови она,
Бледна, как луна,
И запел он песенку такую:
"Завтра вот опять
Дадут лет двадцать пять
И увезут меня в края чужие.
Там пройдут года,
Вся молодость моя,
Но кого любил - в живых не будет".
Как-то раз в саду
Девушку одну
Завлекал он песнями и лаской
И сказал шутя:
"Девочка моя,
Девочка с глазами дикой страсти..."
* * *
Ты не стой, у ворот поджидая,
Не смотри на дорогу с тоской...
Я вернусь, лишь когда подметает
Ветер листья, что дворник метлой.
И пойду по знакомой дорожке,
Где кончается старый наш сад,
И, быть может, в морозном окошке
Жизнь пошла по распутистым тропкам.
И теперь вот сижу у окна
Поседел за тюремной решеткой.
Не по сердцу мне здесь ничего.
Край чужой, чужеземные дали.
Извели, измотали всего,
В душу, грубо смеясь, наплевали.
А на воле осенняя грусть.
Рощи, ветром побитые, никнут.
Все равно я домой возвращусь,
И родные края меня примут.
Знаю, счастье мое впереди:
Грязь я смою, а грубость запрячу,
И прижмусь к материнской груди,
И от счастья тихонько заплачу.
Здравствуй, милая, добрая мать!
Обнимаю тебя, и целую.
Остается мне верить и ждать,
Что застану тебя я живую.
В ОСЕННИЙ ДЕНЬ
В осенний день, бродя как тень,
Зашел я в первоклассный ресторан.
Но там прием нашел холодный.
Посетитель я негодный:
У студента вечно пуст карман.
Официант - какой-то франт
В сиянье накрахмаленных манжет.
Он подошел, шепнул на ушко:
"Здесь, приятель, не пивнушка,
Для таких, как ты, здесь места нет".
А год спустя, за это мстя,
Я затесался в дивный синдикат.
И, подводя итог итогу,
Стал на новую дорогу,
И надел шкарята без заплат.
Официант - все тот же франт.
В клиенте каждом понимает толк.
Он подошел ко мне учтиво,
Подает мне пару пива,
Предо мной вертится как волчок.
Кричу я в тон: "Хэлло, гарсон!",
В отдельный кабинет перехожу я.
Эй, приглашайте мне артистов,
Скрипачей, саксофонистов.
Вот теперь себя вам покажу я.
Сегодня - ты, а завтра - я.
Судьба-злодейка ловит на аркан.
Сегодня пир даю я с водкой,
Завтра снова за решеткой.
Запрягаю вечный шарабан.
А шарабан мой - американка.
Какая ночь! Какая пьянка!
Друзья, танцуйте, пойте, пейте,
А надоест - посуду бейте.
Я заплачу. За все плачу.
ВДАЛИ ШУМЕЛИ КАМЫШИ
Среди бушующей толпы
Судили парня молодого.
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
Его хотели расстрелять,
Но он просил у судей слова.
Ему не смели отказать
В законе права нет такого.
"Когда мне было десять лет,
Я из семьи родной сорвался.
Я научился воровать,
И со шпаною повязался.
Когда мне было двадцать лет,
Я был в кругу ребят фартовых.
И то, что грабил я один,
Мы всё делили меж собою.
Однажды мы вошли в село,
Где люди мирно-тихо спали.
И стали грабить один дом,
Но света в нем не зажигали.
Когда я взялся зажечь свет,
О боже, что я там увидел.
О боже, ты меня прости
Я сам себя возненавидел.
Передо мной стояла мать,
С кинжалом в сердце умирая.
А на полу лежал отец,
Рукой зарезан атамана.
А шестилетняя сестра
В своей кроватке умирала.
Она, как рыбка без воды,
Cвoй нежный ротик раскрывала".
Вдали шумели камыши.
Стреляли парня молодого.
Он был красив и молчалив,
Но в жизни сделал много злого.
ДЕВУШКА В СИНЕМ БЕРЕТЕ
Шум проверок и звон лагерей
Не забыть никогда мне на свете
И из всех своих лучших друзей
Эту девушку в синем берете.
Помню, лагерь и лагерный клуб,
Звуки вальса и говор веселый,
И оттенок накрашенных губ,
И берет этот синий, знакомый.
А когда угасал в зале свет
И все взоры стремились на сцену,
Помню я, как склонялся берет
На плечо молодому шатену.
Он красиво умел говорить,
Не собьешь на фальшивом ответе.
Только нет, он не может любить
Заключенную в синем берете.
Шепчет он: "Невозможного нет..."
Шепчет он про любовь и про ласки.
А сам смотрит на синий берет
И на карие круглые глазки.
И она не скрывала того,
Что желала сама с ним встречаться,
И любила, как друга, его
Ее лагерь заставил влюбляться.
А когда упадет с дуба лист,
Он отбудет свой срок наказанья
И уедет на скором в Тифлис,
Позабыв про свои обещанья.
Где б он ни был и с кем ни дружил,
Навсегда он оставит в секрете,
Что когда-то так долго любил
Заключенную в синем берете.
ОТЕЦ-ПРОКУРОР
Бледной луной озарился
Старый кладбищенский бор.
А там над сырою могилой
Плакал молоденький вор.
"Ох, мама, любимая мама,
Зачем ты так рано ушла,
Свет белый покинула рано,
Отца-подлеца не нашла?
Живет он с другою семьею
И твой не услышит укор.
Он судит людей по закону,
Не зная, что сын его вор".
Но вот на скамье подсудимых
Совсем еще мальчик сидит
И голубыми глазами
На прокурора глядит.
Окончена речь прокурора.
Преступнику слово дано:
"Судите вы, строгие судьи,
Какой приговор - все равно".
Раздался коротенький выстрел.
На землю тот мальчик упал
И слышными еле словами
Отца-прокурора проклял.
"Ах, милый мой маленький мальчик,
Зачем ты так поздно сказал?
Узнал бы я все это раньше
И я бы тебя оправдал!"
Вот бледной луной озарился
Тот старый кладбищенский бор.
И там над двойною могилой
Плакал седой прокурор.
БУТЫЛКА ВИНА
Пропою сейчас вам про бутылку,
Про бутылку с огненной водой,
Выпьешь ту бутылку - будто по затылку
Кто-то примочил тебя ногой.
Припев:
С бутылки вина не болит голова,
А болит у того, кто не пьет ничего.
Вот стоят бутылочки на полках,
В магазине молча ждут гостей.
А ханыги, словно злые волки,
Смотрят на них с окон и дверей.
В каждой есть бутылочке мгновенье.
В каждой рюмке - собственная жизнь,
В каждой из бутылок - преступленье,
Выпил - так с свободою простись.
Припев.
Хорошо к бутылочке прижаться.
Еще лучше с белой головой.
Выпьешь три глоточка - схватишь три годочка,
Сразу жизнь становится иной.
Припев.
Сколько лет бутылочки я не пил
За тюремной каменной стеной,
А в душе зияет шлак и пепел,
Он меня не греет уж давно.
Припев.
Я пропел сейчас вам про бутылку,
Про бутылку с огненной водой.
Выпьешь ту бутылку - будто по затылку
Кто-то примочил тебя ногой.
ПРИМОРИЛИ ГАДЫ
Приморили гады, приморили,
Загубили молодость мою.
Золотые кудри поседели.
Знать, у края пропасти стою.
Всю Сибирь прошел в лаптях разбитых.
Слушал песни старых пастухов.
Надвигались сумерки густые,
Ветер дул с охотских берегов.
Ты пришла, как фея в сказке давней,
И ушла, окутанная в дым.
Я остался тосковать с гитарой
Оттого, что ты ушла с другим.
Зазвучали жалобно аккорды,
Побежали пальцы по ладам.
Вспомнил я глаза твои большие
И твой тонкий, как у розы, стан.
Много вынес на плечах сутулых,
Оттого так жалобно пою.
Здесь, в тайге, на Севере далеком,
По частям слагал я песнь свою.
Я люблю развратников и воров
За разгул душевного огня.
Может быть, чахоточный румянец
Перейдет от них и на меня.
Приморили гады, приморили,
Загубили молодость мою.
Золотые кудри поседели.
Знать, у края пропасти стою.
* * *
Глухо лаяли собаки
В затихающую даль.
Я явился к вам во фраке
Элегантный, как рояль.
Вы лежали на диване
Двадцати неполных лет.
Молча я сжимал в кармане
Леденящий пистолет.
Пистолет был кверху дулом
Из кармана мог стрелять.
Я стоял и думал, думал:
Убивать - не убивать.
Но от сытости и лени
Превозмочь себя не мог.
Вы упали на колени
У моих красивых ног.
На коленях вы стояли
У моих красивых ног
И безумно целовали
Мой начищенный сапог.
Выстрел был, сверкнуло пламя.
Ничего уже не жаль.
Я лежал к дверям ногами.
Элегантный, как рояль.
* * *
Новый год. Порядки новые.
Колючей проволокой концлагерь окружен.
Со всех сторон глядят глаза суровые,
И смерть голодная глядит со всех сторон.
Ниночка, моя блондиночка,
Родная девочка, ты вспомни обо мне,
Моя любимая, незаменимая,
Подруга юности, товарищ на войне.
Милая, с чего унылая,
С чего с презрением ты смотришь на меня?
Не забывай меня, я так люблю тебя,
Но нас с тобою разлучают лагеря.
Помнишь ли, зимой суровою,
Когда зажглись на елке тысячи огней,
Лилось шампанское рекой веселою
И ты под елкой пела, словно соловей?
В мыслях пью вино шипучее
За губки алые, чтоб легче было жить,
Чтоб жизнь в концлагере казалась лучшею
И за шампанским удалось все позабыть.
* * *
Полгода я скитался по тайге.
Я ел зверье и хвойную диету.
Но верил я фартовой той звезде,
Что выведет меня к людскому свету.
Как все случилось, расскажу я вам.
Вы помните те годы на Урале,
Как стало трудно деловым ворам,
А в лагерях всем суки заправляли?
Мы порешили убежать в тайгу,
А перед этим рассчитаться с гадом.
Ползли мы, кровью харкая, в снегу...
Ну да об этом вспоминать не надо.
Куда бежал - была, брат, у меня
Одна девчоночка - пять лет с ней не видался,
Этап мой угоняли в лагеря,
Я плакал, когда с нею расставался.
И вышел я. Везло, как дураку.
И поезд прогудел на остановке,
Вскочил в вагон на полном я ходу
И завалился спать на верхней полке.
Нашел я улицу и старый ветхий дом.
Я на крыльцо поднялся. Сердце билось.
Внимательно я посмотрел кругом,
Но лишь звезда на небе закатилась.
Открылась дверь, и вот она стоит.
А на руках ребеночек - мальчишка.
"А мне сказали, что в побеге ты убит.
Ждать перестала и не знаю уж, простишь ли.
Лишь одного тебя любила я.
Пять лет ждала и мальчика растила.
Но, видно, горькая была судьба моя
Я замуж вышла, обвенчалась я, мой милый".
Я взял сыночка, пред глазами подержал.
Запомнил все: лицо, глаза, ресницы.
А деньги все, что в поездах я взял,
Ей в руку сунул - даже не простился.
Пошел к начальнику тогда и сдался я.
Сказал, что, мол, в побеге. И откуда.
Легавые собрались вкруг меня
И на меня глазели, как на чудо.
Потом начальник папки полистал
И, побледнев, промолвил тихо: "Точно.
Ты при побеге ведь убийцей стал
И к вышаку приговорен заочно".
Простите меня, люди всей земли.
Прости, господь. Ты есть, теперь я знаю.
Жить не могу я без большой любви,
Да и без сына быть я не желаю.
Плохо, мой друг, мы свободу любили,
Плохо ценили домашний уют...
* * *
Сегодня праздник в доме дяди Зуя.
Хозяин нынче ласковый, как кот:
Маруську - дочь свою родную
За Ваську замуж отдает.
Маруська - баба в теле, по натуре,
Ни дать ни взять - красавица собой,
Сидела в розовом ажуре,
Уставив в Ваську глаз косой.
А Васька - плут с разбитою губою
Сидел, качал больною головой:
С утра хватил бедняга вдвое
И к свадьбе был совсем плохой.
К обеду стали гости собираться.
Стал воздух тяжелее топора.
Пришла Заикалка Параська.
Пришли отпетых два вора.
Пришли две свахи, как селедки, тощих,
И бабушка, что делала аборт.
Пришел и Яшка-фармазонщик,
По прозвищу Корявый Черт.
Но тут, веселья шум перебивая,
Вбежал пацан к собранию тому:
"Наташка в кожанке, хромая,
Идет с отрядом ГПУ!"
Все гости как-то сразу осовели,
И вовсе опупел наш дядя Зуй:
Не пили гости и не ели,
А дядя Зуй торчал, как буй.
СУДИЛИ ДЕВУШКУ ОДНУ
Друзья, я песню вам спою,
Своими видел я глазами:
Судили девушку одну,
Она дитя была годами.
Она просилась говорить,
И судьи ей не отказали.
Когда ж закончила она,
Весь зал наполнился слезами.
"В каком-то непонятном сне
Он овладел коварно мною,
И тихо вкралась в душу мне
Любовь коварною змеею.
И долго я боролась с ней,
Но чувств своих не победила,
Ушла от матери родной...
О судьи, я его любила!
Но он другую полюбил,
Стал насмехаться надо мною.
Меня открыто презирал,
Не дорожил, коварный, мною.
Однажды он меня прогнал...
Я отомстить ему решила:
Вонзила в грудь ему кинжал.
О судьи, я его убила!
Прощай, мой мальчик дорогой,
Тебя я больше не увижу.
А судьи, вас, а судьи, вас,
А судьи, вас я ненавижу!"
Девчонка серые глаза
Свои печально опустила.
Никто не видел, как она
Кусочек яда проглотила.
И пошатнулася она,
Последний стон ее раздался.
И приговор в руках судьи
Так недочитанным остался.
Друзья, я песню вам пропел,
Своими видел я глазами:
Сгубили девушку одну,
Она дитя была годами.
ЯРКО СВЕТИТ ЛУНА
Ярко светит луна
Там вдали за рекою.
По широкой тропе
Проскакали ковбои.
Трое верных коней,
Три ножа, три нагана.
Трое верных друзей.
Старший был атаманом.
Вдруг за дальним холмом
Огоньки засияли
Это был кабачок
Одноглазого Гарри.
Трое слезли с коней,
Сапоги подтянули.
И в открытую дверь
Трое смело шагнули.
Сидит банда кругом
Человек девятнадцать
И ковбоям троим
Предлагает убраться.
Тут сказал атаман:
"Мы ребята лихие
И не любим, когда
Нам перечат другие".
Вынул нож атаман.
И резня завязалась.
На дубовом полу
Двадцать трупов осталось.
Ярко светит луна
Там вдали за рекою.
По широкой тропе
Проскакали ковбои.
Двое верных коней,
Два ножа, два нагана.
Двое верных друзей.
Только нет атамана.
* * *
Губ твоих накрашенных малина,
В кольцах пальцы ласковой руки.
От бессонницы и кокаина
Под глазами черные круги.
Припев:
Муж твой в далеком море
Ждет от тебя привета,
В суровом ночном дозоре
Шепчет: "Где ты? Где ты?"
Зубки твои в чувственном оскале,
Тонкая изломанная бровь.
Слишком многие тебя ласкали,
Чтоб мужскую знала ты любовь.
Припев.
Офицеров знала ты немало,
Кортики, погоны, ордена...
О такой ли жизни ты мечтала,
Трижды разведенная жена?
Припев.
Лишь порою встанешь ты не рано
С грустью от загубленной красы...
А на вечер - снова рестораны,
Снова чернобровые тузы.
Припев.
Отошли в небытие притоны
Легких девок в наши времена,
Но верна велению закона
Чья-нибудь хорошая жена.
ЧЕТЫРЕ ИНВАЛИДА
По прямой извилистой дороге
Через Сочи прямо на Кавказ
Ехали четыре инвалида.
Вез их безколесный тарантас.
Им слепой указывал дорогу,
А безногий жал на тормоза,
А безрукий все крутил баранку,
А дурак сигналил без конца.
Вдруг из леса выскочила банда,
Тарантас пришлось остановить.
Тут немой глухому что-то крикнул,
И бандиты начали палить.
Но безногий бил приемом самбо,
А безрукий боксом побивал,
А дурак лупил куда придется,
А слепой на ноги наступал.
Инвалиды банду перебили,
Быстро погрузились в тарантас.
И поехали опять своей дорогой,
Что ведет из Сочи на Кавказ.
По прямой извилистой дороге
Через Сочи прямо на Кавказ
Ехали четыре инвалида.
Вез их безколесный тарантас.
* * *
Передо мной остатки древней старины,
А нити памяти с прошедшим неразрывны,
Но только мне воспоминанья не нужны,
А все, что было между нами, мне противно.
Ты в дни удачи одевал меня в меха,
И я под елкой находила чувств презенты,
Но незаметно подошла ко мне беда,
И жизнь помчалась, будто в жуткой киноленте.
Шум кабаков, меха и платья-декольте
Пришлось сменить мне на сатиновую робу.
И за окном пейзажи вижу я не те,
А завтра снова гонят в дальнюю дорогу.
Но ты остался непричастен ни к чему.
Я лишь мечтала сохранить все наши чувства,
А для чего, теперь сама я не пойму,
Ведь без тебя в душе и в сердце стало пусто.
Мне все равно, я жду какого-то конца.
Забыть пытаюсь я конвой, этап и зоны,
Но для чего ж храню я образ подлеца?
Для чувства, видно, не написаны законы.
И если ты придешь когда-нибудь ко мне,
Блеснув беспечно вновь улыбкой златозубой...
Теперь не снишься ты мне даже и во сне,
И я клянусь, что все, что было, позабуду!
ХУЛИГАНСКАЯ ЖАЛОСТНАЯ
Уж семь часов пробило
Аржак спешил домой.
Грузинские ребята
Кричат: "Аржак, постой!"
Аржак остановился
Грузинские кругом.
"Бейте, чем хотите,
Но только не ножом!"
Аржак разбил бутылку,
Хотел он драться ей.
Но в грудь ему вонзилось
Четырнадцать ножей.
"Извозчик, за рублевку
Гони коней скорей!
Я истекаю кровью
От множества ножей".
Вот белая палата,
Больничная кровать.
И доктора в халатах
Пытались жизнь спасать.
"Спасайте - не спасайте,
Мне жизнь не дорога.
Хоть был я хулиганом,
Но не имел ножа".
Уж семь часов пробило,
С завода все идут.
Труп Кольки Аржакова
По улице несут.
Гроб крепкий, гроб дубовый,
Лежит наш Колька в нем.
А во дворе девчонки
Расплакались о нем.
И с той поры решили
Ребята Аржака:
Раз Кольку порешили,
Убьем их вожака.
Устроим бой суровый,
И Рыжий Николай
Отправит их любого
Без пересадки в рай.
ПОМНИШЬ, КУРНОСАЯ
Помнишь, курносая, бегали босые,
Мякиш кроша голубям?
Годы промчались, и мы повстречались,
Любимой назвал я тебя.
Ты полюбила меня не за денежки,
Что я тебе добывал.
Ты полюбила меня не за это,
Что кличка моя уркаган.
Помню, зашли ко мне двое товарищей,
Звали на дело, маня.
Ты у окошка стояла и плакала
И не пускала меня.
"Знаешь, любимый, теперь очень строго.
Слышал про новый закон?"
"Знаю, все знаю, моя дорогая,
Он в августе был утвержден".
Я не послушал тебя, дорогая,
Взял из комода наган.
Вышли на улицу трое товарищей
Смерть поджидала нас там.
Помнишь, курносая, бегали босые,
Мякиш кроша голубям?
Годы промчались, и мы повстречались,
Любимой назвал я тебя.
МАЛОЛЕТКА
На Невском проспекте у бара
Малолетка с девчонкой стоял.
А на той стороне тротуара
Мент угрюмо свой пост охранял.
"Уходи, я тебя ненавижу.
Уходи, я тебя не люблю.
Ты ведь вор, ну а я комсомолка,
Я другого парнишку найду".
От обиды малец горько плакал,
Сгоряча на мокруху пошел.
Налетели волки, повязали
Он этапом на Север ушел.
"Поглядите вы, граждане люди,
Что творится по тюрьмам у нас,
Как приходится нам, малолеткам,
Со слезою свой срок отбывать.
Не гуляйте, шалавы, на воле
Приезжайте вы к нам в лагеря.
Обойдется вам это в копейки,
Ну а мы вам дадим три рубля!"
КИРПИЧИКИ
Где-то в городе на окраине,
Где стена образует проход,
Из кино вдвоем с модной дамочкой
Шел шикарно одет паренек.
А навстречу им из проулочка
Трое типов каких-то идут:
"Разреши-ка, брат, папиросочку,
Не сочти ты, товарищ, за труд".
Модна дамочка в меховом пальто,
А на нем воротник из бобра.
А как вынул он портсигарчик свой
В нем без малого фунт серебра.
Вдруг один из них вынул финский нож,
Приказал им пальтишки отдать,
Усадив потом на кирпичики,
Он велел им ботинки сымать.
Кавалер хотел воспротивиться,
Но силенки, увы, не равны.
И кирпичиком по затылочку
Исключили его из игры.
Тут заплакала горько дамочка,
Утирая слезу рукавом:
"Как пойдем мы в ночь непроглядную
В непролазной грязи босиком?"
И ответил ей бандит ласково:
"Выбирайте посуше где путь.
И по камушкам, по кирпичикам
Доберетесь домой как-нибудь".
Жалко, не было тут фотографа
Эту бедную пару заснять:
Модна дамочка в панталончиках,
А на нем и кальсон не видать!
* * *
Проснешься утром - город еще спит,
Не спит тюрьма, она давно проснулась,
А сердце так в груди болит,
Как будто пламень к сердцу прикоснулась.
Гляжу в окно, мне сильно сжало грудь,
Она болит от нестерпимой боли.
А небо синее чуть-чуть
Напомнит мне, что есть на свете воля.
И от тоски невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь...
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь - так с горя поседеешь.
Пойдешь гулять, а на тебя кричат,
Ты к этой брани понемногу привыкаешь.
И, по привычке руки взяв назад,
Глаза невольно в землю опускаешь.
А если ты в строю заговоришь
Тебя из строя выдернут клещами.
А вечерком они к тебе придут,
В холодный карцер вызовут с вещами.
И от тоски невольно запоешь,
Как будто этим душу обогреешь...
О, вечный страх, что ты в тюрьме умрешь!
А не умрешь - так с горя поседеешь.
МУРКА
Прибыла в Одессу банда из Амура,
В банде были урки, шулера.
Банда занималась черными делами,
И за ней следила Губчека.
В банде была баба, звали ее Мурка,
Сильная и ловкая была.
Даже злые урки - все боялись Мурки,
Воровскую жизнь она вела.
Дни сменяли ночи темного кошмара,
Много стало с банды залетать.
Ну как узнать скорее - кто же стал легавым,
Чтобы за измену покарать?
Раз пошли на дело, выпить захотелось,
Мы зашли в фартовый ресторан.
Вижу в зале бара - там танцует пара:
Мурка и какой-то юный франт.
Я к ней подбегаю, за руку хватаю,
Но она не хочет говорить,
И тогда "малина" Кольке-уркагану
Приказала Мурку погубить.
Мурка, в чем же дело? Что ты не имела?
Разве не хватало барахла?
Ну что тебя заставило спутаться с легавыми
И пойти работать в Губчека?
В темном переулке встретил Колька Мурку:
"Здравствуй, моя Мурка, и прощай,
Ты зашухарила нашу всю "малину"
И теперь маслину получай!"
Вдруг раздался выстрел, Мурка зашаталась,
И на землю рухнула она.
Больше наша Мурка шухер не поднимет,
И о том узнают в Губчека!
Черный ворон крячет, мое сердце плачет,
Мое сердце плачет и болит...
В темном переулке, где гуляют урки,
Мурка окровавлена лежит...
* * *
"Здравствуй, мама дорогая, неужели
Не узнала ты родимого сынка?
В юности меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика".
"Где ж ты, сокол ясный мой, скитался?
Где ж ты, сокол ясный, пропадал?
Отчего домой не возвращался?
Жив был - почему же не писал?
Может быть, ты был зарыт землею
За Печорой, быстрою рекой?
И с тех пор болит мое сердечко,
Обливаюсь жгучей я слезой..."
"Не был, мама, я зарыт землею,
А со смертью долго рядом жил.
В рудниках, на шахтах, дорогая мама,
Очень много горя пережил.
Лагерь наш, мамаша, был построен
За Печорой, быстрою рекой,
Думал о свободе, дорогая мама,
Обливаясь жгучею слезой.
Снова эти пыльные вагоны,
Снова стук колес, неравный бой,
Снова опустевшие перроны
И собак конвойных злобный вой.
Вот теперь срок отбыл и вернулся...
Видишь пред собою ты сынка.
В юности меня ты провожала,
А теперь встречаешь старика".
* * *
Я пишу тебе, голубоглазая,
Может быть, последнее письмо.
Никому о нем ты не рассказывай.
Для тебя написано оно.
Суд идет, и наш процесс кончается,
И судья выносит приговор,
Но чему-то глупо улыбается
Старый ярославский прокурор.
И защита тоже улыбается,
Даже улыбается конвой.
Слышу: приговор наш отменяется,
Заменяют мне расстрел тюрьмой.
Слышу я, что ты, голубоглазая,
С фраерами начала гулять,
Слышу я, что ты, голубоглазая,
Рестораны стала посещать.
Так гуляй, гуляй, моя хорошая!
Отсижу я свой недолгий срок...
Пой, гитара, пой, подруга верная,
Мне не нужно больше ничего.
* * *
Как-то раз в саду
Девушку одну
Завлекал он песнями и лаской,
И сказал шутя:
"Девочка моя,
Девочка с глазами дикой страсти..."
Говорит она:
"Я хочу вина
И мечтаю о красивой паре.
Чем мне пить до дна,
Лучше уж одна...
И зачем мне нужен нищий парень".
Мальчик стал ходить, по девочке грустить.
По ночам не спал, а все томился.
Чтоб с девчонкой жить,
С деньгами надо быть!
И тогда уж мальчик порешился.
Год он воровал
И наконец попал
В камеру с железною решеткой.
Письма получал,
С жадностью читал,
А писала та ему красотка.
"Все идут года,
Уж я не молода
И мечтаю о семейном счастье.
Больше никогда
Не пиши сюда
Все равно не буду отвечать я!"
Года через три
Он вышел из тюрьмы,
Вышел из тюрьмы, из заточенья.
Долго он стоял,
Думал и гадал
И пришел к такому заключенью.
Ночью в три часа
Сладко спит она
И не слышит, как беда крадется.
Приоткрывши дверь,
Он стоял как зверь
То нахмурится, то улыбнется.
Финский нож в руках.
Слышит он вдруг: "Ах!"
Нарушает тишину ночную.
Вся в крови она,
Бледна, как луна,
И запел он песенку такую:
"Завтра вот опять
Дадут лет двадцать пять
И увезут меня в края чужие.
Там пройдут года,
Вся молодость моя,
Но кого любил - в живых не будет".
Как-то раз в саду
Девушку одну
Завлекал он песнями и лаской
И сказал шутя:
"Девочка моя,
Девочка с глазами дикой страсти..."
* * *
Ты не стой, у ворот поджидая,
Не смотри на дорогу с тоской...
Я вернусь, лишь когда подметает
Ветер листья, что дворник метлой.
И пойду по знакомой дорожке,
Где кончается старый наш сад,
И, быть может, в морозном окошке