Страница:
– Хорошо! – сказал Пилон. – Вспомни-ка ночи, когда мы мерзли на улице. Вот это настоящая жизнь!
– Да, – ответил Дэнни.– И как-то странно: столько лет у меня не было дома. А теперь их у меня целых два. Не могу же я ночевать в двух домах!
Пилон не терпел бессмысленного расточительства.
– Это и меня тревожит. Почему бы тебе не сдать другой дом жильцу? – предложил он.
Ноги Дэнни со стуком опустились на пол.
– Пилон! – воскликнул он. – Как я сам об этом не подумал? – Мысль казалась ему все более заманчивой. – Но кто его у меня снимет, Пилон?
– Я его сниму, – сказал Пилон. – Я буду платить за него десять долларов в месяц.
– Пятнадцать! – потребовал Дэнни. – Это хороший дом. Пятнадцать долларов – цена без запроса.
Пилон поворчал, но согласился. Впрочем, он согласился бы и на гораздо большую сумму, ибо он только что видел, как преображается человек, поселившийся в собственном доме, и ему очень хотелось самому испытать такое преображение.
– Значит, договорились, – закончил Дэнни.– Ты снимешь мой дом. Я буду хорошим домохозяином, Пилон. Я не стану тебе докучать.
У Пилона, если не считать года, проведенного в армии, ни разу в жизни не было за душой пятнадцати долларов. «Но платить за дом надо будет только через месяц, – подумал он, – а кто знает, что может случиться за месяц?»
Очень довольные, они покачивались у печки. Потом Дэнни вышел из дома и вскоре вернулся, держа в руках несколько яблок.
– Дождь их все равно испортил бы, – сказал он в свое оправдание.
Пилон, не желая отставать от друга, встал, зажег огарок и направился в спальню, откуда тотчас же вернулся с тазиком, кувшином, двумя красными стеклянными вазами и пучком страусовых перьев.
– Плохо, когда кругом столько хрупких вещей, – сказал он. – Стоит им разбиться или сломаться, и тебе становится грустно. Лучше совсем их не иметь. – Он снял со стены бумажные розы. – Подарок для синьоры Торрелли, – объяснил он, исчезая за дверью.
Вскоре он вернулся, мокрый, но торжествующий: в руке он держал бутыль красного вина вместимостью в галлон.
Позже они сцепились друг с другом, но даже не узнали, кто победил, потому что оба очень устали от волнений этого дня. Вино навевало дремоту, и они так и уснули на полу. Огонь потух, печка, остывая, тихонько пощелкивала. Огарок опрокинулся и после нескольких протестующих голубых вспышек погас в лужице собственного сала. В доме воцарились тьма, тишина и покой.
– Да, – ответил Дэнни.– И как-то странно: столько лет у меня не было дома. А теперь их у меня целых два. Не могу же я ночевать в двух домах!
Пилон не терпел бессмысленного расточительства.
– Это и меня тревожит. Почему бы тебе не сдать другой дом жильцу? – предложил он.
Ноги Дэнни со стуком опустились на пол.
– Пилон! – воскликнул он. – Как я сам об этом не подумал? – Мысль казалась ему все более заманчивой. – Но кто его у меня снимет, Пилон?
– Я его сниму, – сказал Пилон. – Я буду платить за него десять долларов в месяц.
– Пятнадцать! – потребовал Дэнни. – Это хороший дом. Пятнадцать долларов – цена без запроса.
Пилон поворчал, но согласился. Впрочем, он согласился бы и на гораздо большую сумму, ибо он только что видел, как преображается человек, поселившийся в собственном доме, и ему очень хотелось самому испытать такое преображение.
– Значит, договорились, – закончил Дэнни.– Ты снимешь мой дом. Я буду хорошим домохозяином, Пилон. Я не стану тебе докучать.
У Пилона, если не считать года, проведенного в армии, ни разу в жизни не было за душой пятнадцати долларов. «Но платить за дом надо будет только через месяц, – подумал он, – а кто знает, что может случиться за месяц?»
Очень довольные, они покачивались у печки. Потом Дэнни вышел из дома и вскоре вернулся, держа в руках несколько яблок.
– Дождь их все равно испортил бы, – сказал он в свое оправдание.
Пилон, не желая отставать от друга, встал, зажег огарок и направился в спальню, откуда тотчас же вернулся с тазиком, кувшином, двумя красными стеклянными вазами и пучком страусовых перьев.
– Плохо, когда кругом столько хрупких вещей, – сказал он. – Стоит им разбиться или сломаться, и тебе становится грустно. Лучше совсем их не иметь. – Он снял со стены бумажные розы. – Подарок для синьоры Торрелли, – объяснил он, исчезая за дверью.
Вскоре он вернулся, мокрый, но торжествующий: в руке он держал бутыль красного вина вместимостью в галлон.
Позже они сцепились друг с другом, но даже не узнали, кто победил, потому что оба очень устали от волнений этого дня. Вино навевало дремоту, и они так и уснули на полу. Огонь потух, печка, остывая, тихонько пощелкивала. Огарок опрокинулся и после нескольких протестующих голубых вспышек погас в лужице собственного сала. В доме воцарились тьма, тишина и покой.
Глава III.
О том, как Пилон был отравлен ядом собственности и как зло на время восторжествовало в его душе
На следующий день Пилон поселился во втором домике. Этот домик был точно таким же, как дом Дэнни, только поменьше. И у него тоже было свое крылечко, осененное цветущей кастильской розой, и свой заросший бурьяном двор, и свои старые, бесплодные фруктовые деревья, и своя алая герань, а за забором находился птичник миссис Сото.
Дэнни, владевший домом, который можно было сдать внаем, стал великим человеком, а Пилон, сняв этот дом, довольно высоко поднялся по ступеням общественной лестницы.
Неизвестно, думал ли Дэнни получать квартирную плату и думал ли Пилон ее вносить. Если думали, то оба они были разочарованы в своих ожиданиях. Дэнни ни разу не потребовал ее, а Пилон ни разу ее не предложил.
Друзья виделись очень часто. Стоило Пилону раздобыть бутылку вина или кусок мяса, как Дэнни являлся к нему в гости. А если удача Дэнни или его ловкость приносили ему такие же блага, то Пилон проводил у него буйный вечерок. Бедняга Пилон отдал бы Дэнни причитавшиеся с него деньги, если бы они у него были, но их никогда у него не было, во всяком случае, они исчезали прежде, чем ему удавалось найти Дэнни. Пилон был честным человеком. И порой ему становилось не по себе при мысли о доброте Дэнни и о собственной бедности.
Как-то вечером он оказался обладателем доллара, ниспосланного ему столь удивительным способом, что он тут же постарался об этом забыть, опасаясь помрачения рассудка. Какой-то человек у дверей отеля «Сан Карлос» сунул доллар ему в руку и сказал: «Сбегай купи четыре бутылки фруктовой воды, а то в отеле ее нет». Бывают же на свете чудеса, думал Пилон. И следует принимать их на веру, а не сомневаться в них и не ломать над ними голову. Он направился вверх по холму, собираясь отдать доллар Дэнни, но по дороге купил галлон вина и с его помощью заманил к себе в дом двух пухленьких девиц.
Дэнни, проходя мимо, услышал шум и радостно поспешил войти. Пилон пал в его объятия и отдал все, что у него имелось, в распоряжение Дэнни. А потом, когда Дэнни помог ему разделаться с одной из девиц и с половиной вина, между ними началась чудеснейшая драка. Дэнни лишился зуба, а рубаха Пилона была разорвана в клочья. Девицы визжали и пинали того, кто оказывался внизу. Наконец Дэнни встал с пола и боднул одну из девиц в живот, так что она вылетела за дверь, квакая, как лягушка. Другая девица украла две кастрюли и последовала за подругой.
Несколько минут Дэнни и Пилон оплакивали женское коварство.
– Ты и понятия не имеешь, какие все женщины твари, – назидательно сказал Дэнни.
– Нет, имею, – ответил Пилон.
– И понятия не имеешь.
– Нет, имею.
– Врешь!
Началась новая драка, но уже далеко не такая славная.
После этого мысль о невнесенной квартирной плате перестала мучить Пилона. Разве он не оказал гостеприимства своему домохозяину?
Прошло еще несколько месяцев. И невнесенная квартирная плата вновь начала беспокоить Пилона. Терзания его становились все более невыносимыми. В конце концов он не выдержал и целый день потрошил каракатиц у Чин Ки, заработав два доллара. Вечером он повязал шею красным платком, надел широкополую шляпу своего отца и отправился на вершину холма, чтобы отдать Дэнни два доллара в счет долга.
Но по дороге он купил два галлона вина. «Так будет лучше, – подумал он. – Если я заплачу ему деньгами, это не покажет, какие горячие чувства питаю я к своему другу. Подарок – другое дело. И я скажу ему, что эти два галлона обошлись мне в пять долларов». Что было глупо, как отлично понимал Пилон, хотя и позволил себе помечтать: цены на вино в Монтерее Дэнни знал лучше всех.
Пилон шел и радовался. Решение его было твердо, нос обращен прямо в сторону дома Дэнни. Его ноги неторопливо, но безостановочно двигались в нужном направлении. Под мышками он нес два бумажных мешка, и в каждом мешке была бутылка.
Наступили лиловые сумерки – тот сладостный час, когда дневной сон уже кончается, а вечер развлечений и дружеских бесед еще не начался. Сосны на фоне неба казались совсем черными, и все предметы вокруг уже окутала тьма, но небо было пронзительно ясным, как грустное воспоминание. Чайки, лениво взмахивая крыльями, летели домой на рифы после дневного посещения рыбоконсервных заводов Монтерея.
Пилон был мистиком, влюбленным в красоту. Он поднял лицо к небу, и душа его воспарила к последним отблескам солнечного сияния. Тот далекий от совершенства Пилон, который хитрил и дрался, ругался и пил, медленно брел своей дорогой, но другой Пилон, исполненный светлой грусти, сияющий белизной, вознесся туда, где чайки на чутких крыльях купались в вечернем сумраке. Этот Пилон был прекрасен, и его мысли не были осквернены ни себялюбием, ни плотскими желаниями. И узнать его мысли – благо.
«Отче наш вечерний, – думал он. – Эти птицы вьются у чела отца нашего. Милые птицы, милые чайки, как я вас всех люблю. Ваши медлительные крылья поглаживают мое сердце, как рука ласкового хозяина поглаживает сытое брюхо спящей собаки, как рука Христа поглаживала головки детей. Милые птицы, – думал он, – летите к Святой Деве Кротких Печалей, отнесите ей мое раскрывшееся сердце». И он произнес вслух самые красивые слова, какие только знал:
– Ave Maria, gratia plena! [6]
Ноги скверного Пилона остановились. Поистине в эту минуту скверный Пилон перестал существовать (услышь это, о ангел, ведущий запись наших грехов!). Не было, нет и не может быть души чище, чем душа Пилона в эту минуту. Злой бульдог Гальвеса приблизился к покинутым ногам Пилона, которые стояли во тьме одни-одинешеньки. И бульдог Гальвеса понюхал эти ноги и отошел, не укусив их.
Душа омытая и спасенная – это душа, которой вдвойне угрожает опасность, ибо весь мир ополчается против такой души. «Самые соломинки под моими коленями, – говорит блаженный Августин, – вопиют, дабы отвлечь меня от молитвы».
Душа Пилона не устояла даже против его собственных воспоминаний: глядя на чаек, он вспомнил, что миссис Пастано нередко готовит из них свои тамале [7] и при этой мысли он почувствовал голод, а голод низверг его душу с небес. Пилон пошел дальше, вновь превратившись в сложную смесь добра и зла. Злой бульдог Гальвеса повернулся со свирепым рычанием и удалился, глубоко сожалея о том, что упустил такую превосходную возможность укусить Пилона за ногу.
Пилон ссутулился, чтобы удобнее было нести бутылки.
Душа, способная на величайшее добро, способна также и на величайшее зло,– этот факт подтверждается историей, в которой он не раз был запечатлен. Есть ли кто-нибудь нечестивее отрекшегося от веры священника? Есть ли кто-нибудь любострастнее недавней весталки? Впрочем, это, быть может, лишь внешнее впечатление.
Пилон, только что вернувшийся с небес, был, сам того не подозревая, особенно восприимчив к любому недоброму ветру, к любому дурному влиянию, которыми была полна ночь вокруг него. Правда, ноги все еще несли его по направлению к дому Дэнни, но в них уже не было прежней решимости и убежденности. Они ждали только повода, чтобы повернуть вспять. Пилон уже начал подумывать о том, как сокрушительно он сможет напиться с помощью двух галлонов вина, а главное, как долго быть пьяным.
Было уже совсем темно. И немощеная дорога, и канавы по обеим ее сторонам прятались во мраке. Я не вывожу никакой морали из того факта, что в миг, когда душа Пилона, словно перышко под дуновением ветра, колебалась между великодушием и себялюбием, что в этот самый миг в канаве у дороги сидел Пабло Санчес, томимый желанием покурить и выпить стаканчик вина.
О, как должны молитвы миллионов мешать друг другу и уничтожать друг друга на пути к престолу божьему!
Пабло сперва услышал шаги, потом увидел смутную фигуру и затем узнал Пилона.
– Здравствуй, amigo! – радостно закричал он. – Что это у тебя за тяжкая ноша?
Пилон остановился, как вкопанный, и повернулся к канаве.
– Я думал, ты в тюрьме, – сказал он с упреком. – Я слышал про гуся.
– Я и был в тюрьме, Пилон, – весело отозвался Пабло.– Но меня там плохо встретили. Судья сказал, что наказание на меня не действует. А полицейские сказали, что я съедаю больше, чем отпускается на троих. И вот, – с гордостью заключил он, – меня отпустили на честное слово.
Пилон был вырван из когтей себялюбия. Правда, он не донес вино до дома Дэнни, но зато тут же пригласил Пабло разделить с ним это вино в доме, который он снимает. Если от дороги жизни ответвляются две тропы великодушия и пойти можно только по одной, то кому дано судить, которая из них лучше.
Пилон и Пабло весело вступили в маленький домик. Пилон зажег свечку и поставил на стол в качестве стаканов две банки из-под варенья.
– Твое здоровье! – сказал Пабло.
– Salud! [8] – сказал Пилон.
– Saludi – несколько мгновений спустя сказал Пабло.
– Ну, желаю тебе!– сказал Пилон.
Они перевели дух.
– Su servidor! [9] —сказал Пилон.
– Проехала! – сказал Пабло.
Два галлона вина – это немалое количество даже для двух пайсано. В духовном отношении эти бутылки можно распределить следующим образом. Чуть пониже горлышка первой бутылки – серьезная прочувствованная беседа. Двумя дюймами ниже – воспоминания, овеянные приятной грустью. Еще три дюйма – вздохи о былых счастливых любовях. На донышке – всеобъемлющая абстрактная печаль. Горлышко второй бутылки – черная, свирепая тоска. Двумя пальцами ниже – песнь смерти или томления. Большим пальцем ниже – все остальные песни, известные собутыльникам. На этом шкала кончается, ибо тут перекресток и дальнейшие пути неведомы. За этой чертой может произойти все что угодно.
Но вернемся к первому делению, на котором начинается серьезная прочувствованная беседа, ибо тут Пилон сделал замечательный ход.
– Пабло,– сказал он, – скажи, тебе никогда не надоедает спать в канавах, мокрым, бездомным, всеми покинутым, одиноким?
– Нет, – сказал Пабло.
Голос Пилона стал мягким и вкрадчивым:
– Так и я думал, мой друг, когда я был грязным, бесприютным псом. Я тоже был доволен своей долей, потому что я не знал, как приятно жить в маленьком домике с крышей и садом. Ах, Пабло, вот это жизнь!
– Да, конечно, неплохо, – согласился Пабло.
Пилон ринулся в атаку:
– Послушай, Пабло, а не хотел бы ты снять часть моего дома? Тогда тебе больше уж не придется спать на холодной земле. Или на жестком песке под пристанью, где в твои башмаки залезают крабы. Хочешь жить здесь со мной?
– Само собой, – сказал Пабло.
– Ты будешь платить мне всего пятнадцать долларов в месяц! И в твоем распоряжении будет весь мой дом, кроме моей постели, и весь сад. Только подумай, Пабло! И если кто-нибудь напишет тебе письмо, ему будет куда его послать.
– Само собой, – сказал Пабло.– Это здорово.
Пилон облегченно вздохнул. Только сейчас он понял, каким бременем лежал на его душе долг Дэнни. Разумеется, он знал, что Пабло не заплатит за квартиру ни гроша. но это не уменьшало его торжества. Если Дэнни когда-нибудь потребует денег, он сможет сказать: «Я заплачу, когда заплатит Пабло».
Они достигли следующего деления, и Пилон вспомнил, как счастлив он был в детстве.
– Никаких забот, Пабло. Я был безгрешен. Я был очень счастлив.
– С тех пор мы ни разу не были счастливы, – грустно согласился Пабло.
Дэнни, владевший домом, который можно было сдать внаем, стал великим человеком, а Пилон, сняв этот дом, довольно высоко поднялся по ступеням общественной лестницы.
Неизвестно, думал ли Дэнни получать квартирную плату и думал ли Пилон ее вносить. Если думали, то оба они были разочарованы в своих ожиданиях. Дэнни ни разу не потребовал ее, а Пилон ни разу ее не предложил.
Друзья виделись очень часто. Стоило Пилону раздобыть бутылку вина или кусок мяса, как Дэнни являлся к нему в гости. А если удача Дэнни или его ловкость приносили ему такие же блага, то Пилон проводил у него буйный вечерок. Бедняга Пилон отдал бы Дэнни причитавшиеся с него деньги, если бы они у него были, но их никогда у него не было, во всяком случае, они исчезали прежде, чем ему удавалось найти Дэнни. Пилон был честным человеком. И порой ему становилось не по себе при мысли о доброте Дэнни и о собственной бедности.
Как-то вечером он оказался обладателем доллара, ниспосланного ему столь удивительным способом, что он тут же постарался об этом забыть, опасаясь помрачения рассудка. Какой-то человек у дверей отеля «Сан Карлос» сунул доллар ему в руку и сказал: «Сбегай купи четыре бутылки фруктовой воды, а то в отеле ее нет». Бывают же на свете чудеса, думал Пилон. И следует принимать их на веру, а не сомневаться в них и не ломать над ними голову. Он направился вверх по холму, собираясь отдать доллар Дэнни, но по дороге купил галлон вина и с его помощью заманил к себе в дом двух пухленьких девиц.
Дэнни, проходя мимо, услышал шум и радостно поспешил войти. Пилон пал в его объятия и отдал все, что у него имелось, в распоряжение Дэнни. А потом, когда Дэнни помог ему разделаться с одной из девиц и с половиной вина, между ними началась чудеснейшая драка. Дэнни лишился зуба, а рубаха Пилона была разорвана в клочья. Девицы визжали и пинали того, кто оказывался внизу. Наконец Дэнни встал с пола и боднул одну из девиц в живот, так что она вылетела за дверь, квакая, как лягушка. Другая девица украла две кастрюли и последовала за подругой.
Несколько минут Дэнни и Пилон оплакивали женское коварство.
– Ты и понятия не имеешь, какие все женщины твари, – назидательно сказал Дэнни.
– Нет, имею, – ответил Пилон.
– И понятия не имеешь.
– Нет, имею.
– Врешь!
Началась новая драка, но уже далеко не такая славная.
После этого мысль о невнесенной квартирной плате перестала мучить Пилона. Разве он не оказал гостеприимства своему домохозяину?
Прошло еще несколько месяцев. И невнесенная квартирная плата вновь начала беспокоить Пилона. Терзания его становились все более невыносимыми. В конце концов он не выдержал и целый день потрошил каракатиц у Чин Ки, заработав два доллара. Вечером он повязал шею красным платком, надел широкополую шляпу своего отца и отправился на вершину холма, чтобы отдать Дэнни два доллара в счет долга.
Но по дороге он купил два галлона вина. «Так будет лучше, – подумал он. – Если я заплачу ему деньгами, это не покажет, какие горячие чувства питаю я к своему другу. Подарок – другое дело. И я скажу ему, что эти два галлона обошлись мне в пять долларов». Что было глупо, как отлично понимал Пилон, хотя и позволил себе помечтать: цены на вино в Монтерее Дэнни знал лучше всех.
Пилон шел и радовался. Решение его было твердо, нос обращен прямо в сторону дома Дэнни. Его ноги неторопливо, но безостановочно двигались в нужном направлении. Под мышками он нес два бумажных мешка, и в каждом мешке была бутылка.
Наступили лиловые сумерки – тот сладостный час, когда дневной сон уже кончается, а вечер развлечений и дружеских бесед еще не начался. Сосны на фоне неба казались совсем черными, и все предметы вокруг уже окутала тьма, но небо было пронзительно ясным, как грустное воспоминание. Чайки, лениво взмахивая крыльями, летели домой на рифы после дневного посещения рыбоконсервных заводов Монтерея.
Пилон был мистиком, влюбленным в красоту. Он поднял лицо к небу, и душа его воспарила к последним отблескам солнечного сияния. Тот далекий от совершенства Пилон, который хитрил и дрался, ругался и пил, медленно брел своей дорогой, но другой Пилон, исполненный светлой грусти, сияющий белизной, вознесся туда, где чайки на чутких крыльях купались в вечернем сумраке. Этот Пилон был прекрасен, и его мысли не были осквернены ни себялюбием, ни плотскими желаниями. И узнать его мысли – благо.
«Отче наш вечерний, – думал он. – Эти птицы вьются у чела отца нашего. Милые птицы, милые чайки, как я вас всех люблю. Ваши медлительные крылья поглаживают мое сердце, как рука ласкового хозяина поглаживает сытое брюхо спящей собаки, как рука Христа поглаживала головки детей. Милые птицы, – думал он, – летите к Святой Деве Кротких Печалей, отнесите ей мое раскрывшееся сердце». И он произнес вслух самые красивые слова, какие только знал:
– Ave Maria, gratia plena! [6]
Ноги скверного Пилона остановились. Поистине в эту минуту скверный Пилон перестал существовать (услышь это, о ангел, ведущий запись наших грехов!). Не было, нет и не может быть души чище, чем душа Пилона в эту минуту. Злой бульдог Гальвеса приблизился к покинутым ногам Пилона, которые стояли во тьме одни-одинешеньки. И бульдог Гальвеса понюхал эти ноги и отошел, не укусив их.
Душа омытая и спасенная – это душа, которой вдвойне угрожает опасность, ибо весь мир ополчается против такой души. «Самые соломинки под моими коленями, – говорит блаженный Августин, – вопиют, дабы отвлечь меня от молитвы».
Душа Пилона не устояла даже против его собственных воспоминаний: глядя на чаек, он вспомнил, что миссис Пастано нередко готовит из них свои тамале [7] и при этой мысли он почувствовал голод, а голод низверг его душу с небес. Пилон пошел дальше, вновь превратившись в сложную смесь добра и зла. Злой бульдог Гальвеса повернулся со свирепым рычанием и удалился, глубоко сожалея о том, что упустил такую превосходную возможность укусить Пилона за ногу.
Пилон ссутулился, чтобы удобнее было нести бутылки.
Душа, способная на величайшее добро, способна также и на величайшее зло,– этот факт подтверждается историей, в которой он не раз был запечатлен. Есть ли кто-нибудь нечестивее отрекшегося от веры священника? Есть ли кто-нибудь любострастнее недавней весталки? Впрочем, это, быть может, лишь внешнее впечатление.
Пилон, только что вернувшийся с небес, был, сам того не подозревая, особенно восприимчив к любому недоброму ветру, к любому дурному влиянию, которыми была полна ночь вокруг него. Правда, ноги все еще несли его по направлению к дому Дэнни, но в них уже не было прежней решимости и убежденности. Они ждали только повода, чтобы повернуть вспять. Пилон уже начал подумывать о том, как сокрушительно он сможет напиться с помощью двух галлонов вина, а главное, как долго быть пьяным.
Было уже совсем темно. И немощеная дорога, и канавы по обеим ее сторонам прятались во мраке. Я не вывожу никакой морали из того факта, что в миг, когда душа Пилона, словно перышко под дуновением ветра, колебалась между великодушием и себялюбием, что в этот самый миг в канаве у дороги сидел Пабло Санчес, томимый желанием покурить и выпить стаканчик вина.
О, как должны молитвы миллионов мешать друг другу и уничтожать друг друга на пути к престолу божьему!
Пабло сперва услышал шаги, потом увидел смутную фигуру и затем узнал Пилона.
– Здравствуй, amigo! – радостно закричал он. – Что это у тебя за тяжкая ноша?
Пилон остановился, как вкопанный, и повернулся к канаве.
– Я думал, ты в тюрьме, – сказал он с упреком. – Я слышал про гуся.
– Я и был в тюрьме, Пилон, – весело отозвался Пабло.– Но меня там плохо встретили. Судья сказал, что наказание на меня не действует. А полицейские сказали, что я съедаю больше, чем отпускается на троих. И вот, – с гордостью заключил он, – меня отпустили на честное слово.
Пилон был вырван из когтей себялюбия. Правда, он не донес вино до дома Дэнни, но зато тут же пригласил Пабло разделить с ним это вино в доме, который он снимает. Если от дороги жизни ответвляются две тропы великодушия и пойти можно только по одной, то кому дано судить, которая из них лучше.
Пилон и Пабло весело вступили в маленький домик. Пилон зажег свечку и поставил на стол в качестве стаканов две банки из-под варенья.
– Твое здоровье! – сказал Пабло.
– Salud! [8] – сказал Пилон.
– Saludi – несколько мгновений спустя сказал Пабло.
– Ну, желаю тебе!– сказал Пилон.
Они перевели дух.
– Su servidor! [9] —сказал Пилон.
– Проехала! – сказал Пабло.
Два галлона вина – это немалое количество даже для двух пайсано. В духовном отношении эти бутылки можно распределить следующим образом. Чуть пониже горлышка первой бутылки – серьезная прочувствованная беседа. Двумя дюймами ниже – воспоминания, овеянные приятной грустью. Еще три дюйма – вздохи о былых счастливых любовях. На донышке – всеобъемлющая абстрактная печаль. Горлышко второй бутылки – черная, свирепая тоска. Двумя пальцами ниже – песнь смерти или томления. Большим пальцем ниже – все остальные песни, известные собутыльникам. На этом шкала кончается, ибо тут перекресток и дальнейшие пути неведомы. За этой чертой может произойти все что угодно.
Но вернемся к первому делению, на котором начинается серьезная прочувствованная беседа, ибо тут Пилон сделал замечательный ход.
– Пабло,– сказал он, – скажи, тебе никогда не надоедает спать в канавах, мокрым, бездомным, всеми покинутым, одиноким?
– Нет, – сказал Пабло.
Голос Пилона стал мягким и вкрадчивым:
– Так и я думал, мой друг, когда я был грязным, бесприютным псом. Я тоже был доволен своей долей, потому что я не знал, как приятно жить в маленьком домике с крышей и садом. Ах, Пабло, вот это жизнь!
– Да, конечно, неплохо, – согласился Пабло.
Пилон ринулся в атаку:
– Послушай, Пабло, а не хотел бы ты снять часть моего дома? Тогда тебе больше уж не придется спать на холодной земле. Или на жестком песке под пристанью, где в твои башмаки залезают крабы. Хочешь жить здесь со мной?
– Само собой, – сказал Пабло.
– Ты будешь платить мне всего пятнадцать долларов в месяц! И в твоем распоряжении будет весь мой дом, кроме моей постели, и весь сад. Только подумай, Пабло! И если кто-нибудь напишет тебе письмо, ему будет куда его послать.
– Само собой, – сказал Пабло.– Это здорово.
Пилон облегченно вздохнул. Только сейчас он понял, каким бременем лежал на его душе долг Дэнни. Разумеется, он знал, что Пабло не заплатит за квартиру ни гроша. но это не уменьшало его торжества. Если Дэнни когда-нибудь потребует денег, он сможет сказать: «Я заплачу, когда заплатит Пабло».
Они достигли следующего деления, и Пилон вспомнил, как счастлив он был в детстве.
– Никаких забот, Пабло. Я был безгрешен. Я был очень счастлив.
– С тех пор мы ни разу не были счастливы, – грустно согласился Пабло.
Глава IV.
О том, как хороший человек Хесус Mapия Коркоран против воли стал орудием зла
Жизнь Пилона и Пабло текла спокойно и очень приятно. По утрам, когда солнце выплывало из-за сосен, а далеко внизу искрился и играл волнами голубой залив, они неторопливо и задумчиво поднимались с постелей.
Солнечное утро – это время тихой радости. Когда высокие мальвы усыпаны сверкающими росинками, на каждом листке трепещет драгоценный камень, пусть ничего не стоящий, но зато прекрасный. Эти часы – не для спешки, не для суеты. Утро – время неторопливых, глубоких, золотых мыслей.
Пабло и Пилон в синих бумазейных штанах и синих рубахах рука об руку спустились в овраг за домом, а вернувшись, расположились на крыльце греться на солнце, слушать рожки рыботорговцев на улицах Монтерея и обсуждать сонно и рассеянно происшествия, волнующие Тортилья-Флэт, ибо каждый раз, пока земля оборачивается вокруг своей оси, в Тортилья-Флэт успевает произойти тысяча важнейших событий.
На крыльце они предавались блаженному покою. Только пальцы их босых ног порой постукивали по теплым доскам, отгоняя надоедливых мух.
– Если бы это была не роса, а бриллианты, – сказал Пабло, – мы бы разбогатели. Мы бы пили без просыпу всю жизнь.
Но Пилон, несший проклятие педантизма, возразил:
– Тогда бы у всех было много бриллиантов. И они ничего не стоили бы, а за вино всегда надо платить. Вот если бы вдруг пошел винный дождь, а у нас была бы цистерна, чтобы его собирать…
– Только чтобы дождь шел из хорошего вина, – перебил Пабло. – А не из того паршивого пойла, которое ты приволок в прошлый раз.
– Я ведь за него не платил, – сказал Пилон. – Кто-то спрятал бутылку в траве у дансинга. Чего же ты хочешь от найденного вина?
Они сидели, лениво отмахиваясь от мух.
– Корнелия Руис порезала вчера чумазого мексиканца, – заметил Пилон.
Пабло поглядел на него со слабым интересом.
– Подрались? – спросил он.
– А вдруг она захочет выйти замуж за Дэнни? Эти португалки всегда хотят выходить замуж, и еще они любят деньги. Вдруг, когда они поженятся, Дэнни начнет требовать с нас плату за дом? Этой Розе понадобятся новые платья. У женщин всегда так. Я их знаю.
Пабло тоже, казалось, был обеспокоен.
– Может, нам сходить к Дэнни поговорить? – предложил он.
– Может, у Дэнни найдутся яйца, – заметил Пилон. – Куры у миссис Моралес хорошо несутся.
Они надели башмаки и медленно побрели к дому Дэнни.
Пилон нагнулся, подобрал крышку от пивной бутылки, выругался и отшвырнул ее.
– Какой-то скверный человек бросил ее здесь, чтобы обманывать людей.
– Я тоже вчера вечером на ней попался, – сказал Пабло, заглядывая во дворик, где поспевала кукуруза, и мысленно отметил, что она, пожалуй, уже поспела.
Дэнни сидел у себя на крыльце, в тени розового куста, и шевелил пальцами босых ног, отгоняя мух.
– Привет, amigos, – вяло поздоровался он с ними.
Они уселись рядом с ним, сняли шляпы и разулись. Дэнни достал кисет и бумагу и передал их Пилону. Пилона это немного шокировало, но он ничего не сказал.
– Корнелия Руис порезала чумазого мексиканца, – сказал он.
– Я слышал, – отозвался Дэнни.
Пабло заметил ядовито:
– Нынешние женщины забыли, что такое добродетель.
– Опасно иметь с ними дело, – подхватил Пилон. – Я слышал, что тут в Тортилья-Флэт есть одна португальская девчонка, которая всегда готова сделать мужчине подарочек, если он потрудится получить его.
Пабло негодующе прищелкнул языком. Он развел руками.
– Что же делать? – сказал он. – Неужто никому нельзя доверять?
Они внимательно вглядывались в лицо Дэнни, но не заметили на нем никаких признаков тревоги.
– Зовут эту девушку Роза, – сказал Пилон. – А фамилию ее я называть не стану.
– Это ты о Розе Мартин? – заметил Дэнни без всякого интереса. – Чего же еще ждать от португалки?
Пабло и Пилон облегченно вздохнули.
– Да нет. Просто чумазый не знал, что Корнелия завела себе вчера нового дружка, и попробовал войти к ней в дом. Вот Корнелия его и порезала.
– Вольно ж ему было не знать! – чопорно сказал Пабло.
– А он был в городе, когда Корнелия завела этого нового дружка. Чумазый только и сделал, что попробовал войти через окно, когда она заперла дверь.
– Чумазый всегда был дураком, – сказал Пабло.– Он помер?
– Да нет. Она только чуточку порезала ему руки. Корнелия вовсе и не сердилась. Просто она не хотела, чтобы чумазый вошел в дом.
– Корнелия не очень порядочная женщина, – заметил Пабло.– Но она заказывает мессы по своему отцу, хоть он уже десять лет как помер.
– Они ему пригодятся, – заметил Пилон. – Он был скверным человеком и ни разу не попал за это в тюрьму, и он никогда не исповедовался. Когда старик Руис помирал, пришел священник его напутствовать, и тогда Руис исповедался. Корнелия рассказывает, что священник был белее полотна, когда выходил от больного. Только потом священник говорил, что не поверил и половине того, в чем Руис ему исповедался.
Пабло кошачьим движением прикончил муху, севшую ему на колено.
– Руис всегда был лгуном, – сказал он. – Такой душе нужно много заупокойных месс. Но как по-твоему, будет ли толк от мессы, если за нее платят деньгами, которые пропадают из карманов людей, пока они спят пьяные в доме Корнелии?
– Месса – это месса, – сказал Пилон. – Человеку, который продает тебе стаканчик вина, все равно, где ты достал на него деньги. И богу все равно, чем платят за мессы. Он просто их любит, вот как ты вино. Отец Мерфи только и знал, что удить рыбу, и святое причастие весь сезон отдавало макрелью, но ведь оно от этого не теряло святости. Пускай в таких вещах разбираются священники. А нам нечего ломать над ними голову. Где бы нам раздобыть яиц? Неплохо было бы сейчас съесть яичко.
Пабло нахлобучил шляпу на самые глаза, заслоняясь от ярких солнечных лучей.
– Чарли Милер сказал мне, что Дэнни гуляет теперь с Розой Мартин, португалкой.
Пилон в тревоге привскочил.
– Как поживают куры миссис Моралес? – между прочим спросил Пилон.
Дэнни печально покачал головой.
– Все до одной передохли. Миссис Моралес закупорила бобы в банки, а банки разорвало, и она скормила эти бобы курам, а куры передохли, все до единой.
– А где сейчас эти куры? – заинтересовался Пабло.
Дэнни отрицательно помахал указательным и средним пальцами.
– Кто-то сказал миссис Моралес, чтобы она не ела этих кур, а то заболеет, но мы хорошенько их выпотрошили и продали мяснику.
– Кто-нибудь умер? – осведомился Пабло.
– Нет. Наверное, этих кур можно было есть.
– А ты не купил на вырученные деньги немножко винца? – намекнул Пилон.
Дэнни насмешливо улыбнулся.
– Миссис Моралес купила вина, и я вчера вечером был у нее в гостях. Она все еще красивая женщина, и вовсе не такая уж старая.
Пилона и Пабло вновь охватила тревога.
– Мой двоюродный брат Уили говорит, что ей стукнуло пятьдесят, – взволнованно сказал Пилон.
Дэнни отмахнулся.
– Какая важность, сколько ей лет? – заметил он философски. – Женщина она очень бойкая. Она живет в собственном доме, и у нее есть двести долларов в банке. – Тут Дэнни немного смутился и добавил: – Мне бы хотелось сделать подарок миссис Моралес.
Пилон и Пабло уставились на свои ноги, всеми силами души стремясь отвратить надвигающееся. Но это им не удалось.
– Будь у меня деньги, – сказал Дэнни,– я купил бы ей коробку конфет. – Он выразительно посмотрел на своих жильцов, но они молчали. – Мне бы только доллар или два, – намекнул он.
– Чин Ки сушит каракатиц, – заметил Пилон. – Пойди к нему на полдня потрошить каракатиц.
– Хозяину двух домов неприлично потрошить каракатиц, – колко возразил Дэнни.– Вот если бы мне получить хоть часть квартирной платы…
Пилон в сердцах вскочил на ноги.
– Ты только и знаешь, что требовать квартирную плату! – крикнул он. – Ты готов вышвырнуть нас на улицу, в сточную канаву, а сам будешь нежиться в мягкой постели! Пошли, Пабло,– гневно закончил Пилон, – достанем денег для этого скряги, для этого кровопийцы.
И оба гордо удалились.
– А где мы достанем денег? – спросил Пабло.
– Не знаю, – ответил Пилон. – Может, он больше не будет заговаривать об этом.
Однако столь бесчеловечное требование глубоко их ранило.
– Встречаясь с ним, мы будем звать его «кровопийцей-ростовщиком»,– сказал Пилон. – Столько лет мы были его друзьями! Когда он голодал, мы кормили его когда он мерз, мы одевали его.
– Когда же это было? – спросил Пабло.
– Неважно. Будь у нас то, в чем он нуждался бы, мы поделились бы с ним. Вот какими друзьями мы были для него. А теперь он растоптал нашу дружбу ради коробки конфет для жирной старухи.
– Есть конфеты вредно, – сказал Пабло.
Бурные переживания совсем измучили Пилона. Он опустился на край придорожной канавы, подпер рукой подбородок и погрузился в отчаяние. Пабло сел рядом с ним, но только для того, чтобы отдохнуть, так как его дружба с Дэнни не была такой старинной и прекрасной, как дружба Пилона с Дэнни.
Дно канавы было скрыто кустами и сухим бурьяном. Пилон, склонивший голову под гнетом печали и негодования, увидел, что из-под одного кустика торчит чья-то рука, а возле руки увидел бутыль вина, наполовину полную.
Он вцепился в локоть Пабло и указал вниз.
Пабло уставился на руку.
– А может, он помер, Пилон?
Пилон уже успел перевести дух, и к нему вернулась обычная ясность мысли.
– Если он помер, то вино ему ни к чему. Бутылку же с ним не похоронят!
Рука зашевелилась, отодвинула ветки, и глазам друзей открылась чумазая физиономия и рыжая щетинистая борода Хесуса Марии Коркорана.
– Здорово, Пилон, здорово, Пабло,– ошалело сказал он.
– Que tomas? [10]
Пилон спрыгнул к нему.
– Amigo, Хесус Мария! Ты нездоров?
Хесус Мария кротко улыбнулся.
– Я просто пьян, – пробормотал он, и встал на четвереньки. – Выпейте со мной, друзья. Пейте больше. Тут еще много осталось.
Пилон положил бутыль на согнутый локоть. Он сделал четыре глотка, и содержимое ее убавилось на пинту с лишком. Затем Пабло отобрал у него бутыль и стал играть с ней, как котенок с перышком. Он пополировал горлышко рукавом. Он понюхал вино. Он сделал три-четыре предварительных глотка и покатал капельку на языке, чтобы раздразнить себя. Но вот он сказал: «Madre de Dios, que vinol» [11]-поднял бутыль, и красное вино весело забулькало у него в глотке.
Пабло еще не перевел духа, когда Пилон уже протянул руку к бутылке. Он обратил на своего друга Хесуса Марию взгляд, полный нежности и восхищения.
– Ты нашел в лесу клад? – спросил он. – Какой-нибудь богач помер и назначил тебя своим наследником, дружочек мой?
Хесус Мария был само человеколюбие, и в его сердце никогда не иссякала доброта. Он откашлялся и сплюнул.
– Дайте мне вина, – сказал он. – У меня пересохло в глотке. Я вам сейчас все расскажу.
Он пил неторопливо и мечтательно, как пьет человек, который уже столько выпил, что может больше не спешить и даже позволить себе расплескать чуточку вина, нисколько об этом не жалея.
Солнечное утро – это время тихой радости. Когда высокие мальвы усыпаны сверкающими росинками, на каждом листке трепещет драгоценный камень, пусть ничего не стоящий, но зато прекрасный. Эти часы – не для спешки, не для суеты. Утро – время неторопливых, глубоких, золотых мыслей.
Пабло и Пилон в синих бумазейных штанах и синих рубахах рука об руку спустились в овраг за домом, а вернувшись, расположились на крыльце греться на солнце, слушать рожки рыботорговцев на улицах Монтерея и обсуждать сонно и рассеянно происшествия, волнующие Тортилья-Флэт, ибо каждый раз, пока земля оборачивается вокруг своей оси, в Тортилья-Флэт успевает произойти тысяча важнейших событий.
На крыльце они предавались блаженному покою. Только пальцы их босых ног порой постукивали по теплым доскам, отгоняя надоедливых мух.
– Если бы это была не роса, а бриллианты, – сказал Пабло, – мы бы разбогатели. Мы бы пили без просыпу всю жизнь.
Но Пилон, несший проклятие педантизма, возразил:
– Тогда бы у всех было много бриллиантов. И они ничего не стоили бы, а за вино всегда надо платить. Вот если бы вдруг пошел винный дождь, а у нас была бы цистерна, чтобы его собирать…
– Только чтобы дождь шел из хорошего вина, – перебил Пабло. – А не из того паршивого пойла, которое ты приволок в прошлый раз.
– Я ведь за него не платил, – сказал Пилон. – Кто-то спрятал бутылку в траве у дансинга. Чего же ты хочешь от найденного вина?
Они сидели, лениво отмахиваясь от мух.
– Корнелия Руис порезала вчера чумазого мексиканца, – заметил Пилон.
Пабло поглядел на него со слабым интересом.
– Подрались? – спросил он.
– А вдруг она захочет выйти замуж за Дэнни? Эти португалки всегда хотят выходить замуж, и еще они любят деньги. Вдруг, когда они поженятся, Дэнни начнет требовать с нас плату за дом? Этой Розе понадобятся новые платья. У женщин всегда так. Я их знаю.
Пабло тоже, казалось, был обеспокоен.
– Может, нам сходить к Дэнни поговорить? – предложил он.
– Может, у Дэнни найдутся яйца, – заметил Пилон. – Куры у миссис Моралес хорошо несутся.
Они надели башмаки и медленно побрели к дому Дэнни.
Пилон нагнулся, подобрал крышку от пивной бутылки, выругался и отшвырнул ее.
– Какой-то скверный человек бросил ее здесь, чтобы обманывать людей.
– Я тоже вчера вечером на ней попался, – сказал Пабло, заглядывая во дворик, где поспевала кукуруза, и мысленно отметил, что она, пожалуй, уже поспела.
Дэнни сидел у себя на крыльце, в тени розового куста, и шевелил пальцами босых ног, отгоняя мух.
– Привет, amigos, – вяло поздоровался он с ними.
Они уселись рядом с ним, сняли шляпы и разулись. Дэнни достал кисет и бумагу и передал их Пилону. Пилона это немного шокировало, но он ничего не сказал.
– Корнелия Руис порезала чумазого мексиканца, – сказал он.
– Я слышал, – отозвался Дэнни.
Пабло заметил ядовито:
– Нынешние женщины забыли, что такое добродетель.
– Опасно иметь с ними дело, – подхватил Пилон. – Я слышал, что тут в Тортилья-Флэт есть одна португальская девчонка, которая всегда готова сделать мужчине подарочек, если он потрудится получить его.
Пабло негодующе прищелкнул языком. Он развел руками.
– Что же делать? – сказал он. – Неужто никому нельзя доверять?
Они внимательно вглядывались в лицо Дэнни, но не заметили на нем никаких признаков тревоги.
– Зовут эту девушку Роза, – сказал Пилон. – А фамилию ее я называть не стану.
– Это ты о Розе Мартин? – заметил Дэнни без всякого интереса. – Чего же еще ждать от португалки?
Пабло и Пилон облегченно вздохнули.
– Да нет. Просто чумазый не знал, что Корнелия завела себе вчера нового дружка, и попробовал войти к ней в дом. Вот Корнелия его и порезала.
– Вольно ж ему было не знать! – чопорно сказал Пабло.
– А он был в городе, когда Корнелия завела этого нового дружка. Чумазый только и сделал, что попробовал войти через окно, когда она заперла дверь.
– Чумазый всегда был дураком, – сказал Пабло.– Он помер?
– Да нет. Она только чуточку порезала ему руки. Корнелия вовсе и не сердилась. Просто она не хотела, чтобы чумазый вошел в дом.
– Корнелия не очень порядочная женщина, – заметил Пабло.– Но она заказывает мессы по своему отцу, хоть он уже десять лет как помер.
– Они ему пригодятся, – заметил Пилон. – Он был скверным человеком и ни разу не попал за это в тюрьму, и он никогда не исповедовался. Когда старик Руис помирал, пришел священник его напутствовать, и тогда Руис исповедался. Корнелия рассказывает, что священник был белее полотна, когда выходил от больного. Только потом священник говорил, что не поверил и половине того, в чем Руис ему исповедался.
Пабло кошачьим движением прикончил муху, севшую ему на колено.
– Руис всегда был лгуном, – сказал он. – Такой душе нужно много заупокойных месс. Но как по-твоему, будет ли толк от мессы, если за нее платят деньгами, которые пропадают из карманов людей, пока они спят пьяные в доме Корнелии?
– Месса – это месса, – сказал Пилон. – Человеку, который продает тебе стаканчик вина, все равно, где ты достал на него деньги. И богу все равно, чем платят за мессы. Он просто их любит, вот как ты вино. Отец Мерфи только и знал, что удить рыбу, и святое причастие весь сезон отдавало макрелью, но ведь оно от этого не теряло святости. Пускай в таких вещах разбираются священники. А нам нечего ломать над ними голову. Где бы нам раздобыть яиц? Неплохо было бы сейчас съесть яичко.
Пабло нахлобучил шляпу на самые глаза, заслоняясь от ярких солнечных лучей.
– Чарли Милер сказал мне, что Дэнни гуляет теперь с Розой Мартин, португалкой.
Пилон в тревоге привскочил.
– Как поживают куры миссис Моралес? – между прочим спросил Пилон.
Дэнни печально покачал головой.
– Все до одной передохли. Миссис Моралес закупорила бобы в банки, а банки разорвало, и она скормила эти бобы курам, а куры передохли, все до единой.
– А где сейчас эти куры? – заинтересовался Пабло.
Дэнни отрицательно помахал указательным и средним пальцами.
– Кто-то сказал миссис Моралес, чтобы она не ела этих кур, а то заболеет, но мы хорошенько их выпотрошили и продали мяснику.
– Кто-нибудь умер? – осведомился Пабло.
– Нет. Наверное, этих кур можно было есть.
– А ты не купил на вырученные деньги немножко винца? – намекнул Пилон.
Дэнни насмешливо улыбнулся.
– Миссис Моралес купила вина, и я вчера вечером был у нее в гостях. Она все еще красивая женщина, и вовсе не такая уж старая.
Пилона и Пабло вновь охватила тревога.
– Мой двоюродный брат Уили говорит, что ей стукнуло пятьдесят, – взволнованно сказал Пилон.
Дэнни отмахнулся.
– Какая важность, сколько ей лет? – заметил он философски. – Женщина она очень бойкая. Она живет в собственном доме, и у нее есть двести долларов в банке. – Тут Дэнни немного смутился и добавил: – Мне бы хотелось сделать подарок миссис Моралес.
Пилон и Пабло уставились на свои ноги, всеми силами души стремясь отвратить надвигающееся. Но это им не удалось.
– Будь у меня деньги, – сказал Дэнни,– я купил бы ей коробку конфет. – Он выразительно посмотрел на своих жильцов, но они молчали. – Мне бы только доллар или два, – намекнул он.
– Чин Ки сушит каракатиц, – заметил Пилон. – Пойди к нему на полдня потрошить каракатиц.
– Хозяину двух домов неприлично потрошить каракатиц, – колко возразил Дэнни.– Вот если бы мне получить хоть часть квартирной платы…
Пилон в сердцах вскочил на ноги.
– Ты только и знаешь, что требовать квартирную плату! – крикнул он. – Ты готов вышвырнуть нас на улицу, в сточную канаву, а сам будешь нежиться в мягкой постели! Пошли, Пабло,– гневно закончил Пилон, – достанем денег для этого скряги, для этого кровопийцы.
И оба гордо удалились.
– А где мы достанем денег? – спросил Пабло.
– Не знаю, – ответил Пилон. – Может, он больше не будет заговаривать об этом.
Однако столь бесчеловечное требование глубоко их ранило.
– Встречаясь с ним, мы будем звать его «кровопийцей-ростовщиком»,– сказал Пилон. – Столько лет мы были его друзьями! Когда он голодал, мы кормили его когда он мерз, мы одевали его.
– Когда же это было? – спросил Пабло.
– Неважно. Будь у нас то, в чем он нуждался бы, мы поделились бы с ним. Вот какими друзьями мы были для него. А теперь он растоптал нашу дружбу ради коробки конфет для жирной старухи.
– Есть конфеты вредно, – сказал Пабло.
Бурные переживания совсем измучили Пилона. Он опустился на край придорожной канавы, подпер рукой подбородок и погрузился в отчаяние. Пабло сел рядом с ним, но только для того, чтобы отдохнуть, так как его дружба с Дэнни не была такой старинной и прекрасной, как дружба Пилона с Дэнни.
Дно канавы было скрыто кустами и сухим бурьяном. Пилон, склонивший голову под гнетом печали и негодования, увидел, что из-под одного кустика торчит чья-то рука, а возле руки увидел бутыль вина, наполовину полную.
Он вцепился в локоть Пабло и указал вниз.
Пабло уставился на руку.
– А может, он помер, Пилон?
Пилон уже успел перевести дух, и к нему вернулась обычная ясность мысли.
– Если он помер, то вино ему ни к чему. Бутылку же с ним не похоронят!
Рука зашевелилась, отодвинула ветки, и глазам друзей открылась чумазая физиономия и рыжая щетинистая борода Хесуса Марии Коркорана.
– Здорово, Пилон, здорово, Пабло,– ошалело сказал он.
– Que tomas? [10]
Пилон спрыгнул к нему.
– Amigo, Хесус Мария! Ты нездоров?
Хесус Мария кротко улыбнулся.
– Я просто пьян, – пробормотал он, и встал на четвереньки. – Выпейте со мной, друзья. Пейте больше. Тут еще много осталось.
Пилон положил бутыль на согнутый локоть. Он сделал четыре глотка, и содержимое ее убавилось на пинту с лишком. Затем Пабло отобрал у него бутыль и стал играть с ней, как котенок с перышком. Он пополировал горлышко рукавом. Он понюхал вино. Он сделал три-четыре предварительных глотка и покатал капельку на языке, чтобы раздразнить себя. Но вот он сказал: «Madre de Dios, que vinol» [11]-поднял бутыль, и красное вино весело забулькало у него в глотке.
Пабло еще не перевел духа, когда Пилон уже протянул руку к бутылке. Он обратил на своего друга Хесуса Марию взгляд, полный нежности и восхищения.
– Ты нашел в лесу клад? – спросил он. – Какой-нибудь богач помер и назначил тебя своим наследником, дружочек мой?
Хесус Мария был само человеколюбие, и в его сердце никогда не иссякала доброта. Он откашлялся и сплюнул.
– Дайте мне вина, – сказал он. – У меня пересохло в глотке. Я вам сейчас все расскажу.
Он пил неторопливо и мечтательно, как пьет человек, который уже столько выпил, что может больше не спешить и даже позволить себе расплескать чуточку вина, нисколько об этом не жалея.