Стил Даниэла. Дар

   — Малышка просто перевозбудилась. Она выспится как следует, и все будет в порядке, — уверенно сказал Джон. По природе своей он был менее беспокойным человеком, чем Лиз. — Просто слишком много впечатлений для одного маленького человечка..
   Да и все они в общем-то были слегка возбуждены событиями последних дней — встречи с друзьями, игра Томми, елка и приготовления к Рождеству подействовали на всех. Лиз решила, что скорее всего муж прав. Для такой маленькой девочки это было слишком.
   — Как насчет того, чтобы проехаться до кровати на папиных плечах?
   Энни обрадованно согласилась, но, когда Джон попытался поднять ее, резко вскрикнула и сказала, что у нее болит шея.
   — Что это может быть, как ты думаешь? — спросила Лиз, когда он вернулся из детской.
   — Ничего страшного — обычная простуда.
   Такое состояние иногда длится неделями, а в школе вообще все дети болеют, я уверен. Она скоро придет в себя, — заверил он жену, ласково похлопав ее по плечу.
   И Лиз понимала, что он скорее всего прав, однако страх перед полиомиелитом, туберкулезом и другими страшными болезнями сидел в ней достаточно глубоко.
   — Не бойся, все будет в порядке, — повторил Джон, зная, как склонна Лиз к чрезмерному беспокойству. — Я тебе обещаю.
   Лиз поднялась из-за стола и пошла поцеловать Энни на ночь. Увидев дочку, она немного успокоилась. Несмотря на то что глаза малышки ярко блестели, лоб был по-прежнему горячим, а лицо — бледным, Лиз решила, что ее состояние не требует срочного обращения к врачу. Возможно, Энни действительно просто устала и перевозбудилась. Джон был прав. Она простудилась или подхватила легкий грипп.
   — Спи крепко, а если тебе будет плохо, разбуди нас, — сказала Лиз, укладывая девочку и целуя ее в лоб. — Я тебя очень, очень люблю, солнышко мое… и спасибо тебе за картинку, которую ты мне нарисовала на Рождество. Она мне очень нравится, и я повешу ее в спальне.
   Для Джона Энни сделала в подарок пепельницу, раскрасив ее в свой самый любимый ярко-зеленый цвет.
   Казалось, что девочка уснула еще до того, как Лиз вышла из комнаты. Помыв посуду, Лиз пришла ее проведать. Температура поднялась еще выше, Энни металась и постанывала во сне, но не проснулась, когда Лиз дотронулась до нее.
   Было десять часов вечера, и обеспокоенная Лиз решила, что стоит хотя бы позвонить врачу, чтобы проконсультироваться с ним.
   Он оказался дома, и Лиз описала доктору состояние дочери. Она не рискнула разбудить девочку, чтобы поставить ей градусник, но, когда она ложилась спать, у нее было тридцать семь и восемь, что в общем-то не внушало серьезных опасений. Она упомянула о боли в шее, и доктор сказал, что при гриппе подобных болей обычно не бывает. Однако он согласился с Джоном, сказав, что малышка скорее всего просто переутомилась и подхватила простуду в эти морозные дни.
   — Если завтра утром температура спадет, вы все-таки привезите ее ко мне, Лиз. А если состояние останется прежним, я сам приеду к вам. Позвоните мне, когда она проснется. Но я уверен, с ней все будет в порядке. У меня за последнюю неделю было несколько десятков случаев простуды с резким повышением температуры. Они обычно проходят без всяких серьезных последствий, но болеть ими крайне неприятно. Держите девочку в тепле и следите за температурой. В случае нужды звоните мне, не стесняйтесь.
   — Спасибо вам, Уолт.
   Уолтер Стоун был их домашним врачом с момента рождения Томми и успел стать им хорошим другом. Как всегда после разговора с ним, Лиз почувствовала себя уверенней. Он, конечно же, был прав. Это была простая простуда, ничего серьезного.
   В этот вечер они с Джоном долго сидели в гостиной и разговаривали о друзьях, о жизни, о детях и о том, как они счастливы, как много лет прошло с тех пор, когда они впервые встретились, и какими наполненными были эти годы. Настало время, когда они могли поблагодарить судьбу.
   Перед тем как лечь спать, Лиз еще раз зашла к Энни. Температура больше не поднималась, и девочка выглядела менее беспокойной.
   Она лежала очень тихо и размеренно дышала.
   В ногах у нее, как обычно, спала собака.
   И ни Бесс, ни Энни даже не пошевелились, когда Лиз тихонько притворила дверь и вышла из комнаты.
   — Ну как она? — спросил Джон, залезая под одеяло.
   — Кажется, лучше, — улыбнулась Лиз. — Я знаю, что это обычное детское недомогание, но все равно слишком волнуюсь и ничего не могу с собой поделать.
   — Поэтому-то я тебя и люблю. Ты так хорошо заботишься о каждом из нас. Я даже не знаю, чем я заслужил такое счастье.
   — Тебе просто посчастливилось разглядеть во мне свою половину, когда мне было только четырнадцать.
   Джон был ее первой любовью и первым и единственным мужчиной. И за долгие годы их знакомства ее любовь к нему превратилась в подлинно глубокое чувство.
   — Ты знаешь, ты и сейчас выглядишь ненамного старше четырнадцати лет, — сказал он и мягко притянул ее к себе.
   Лиз с готовностью наклонилась к мужу и, пока он медленно расстегивал пуговицы на ее блузке, выскользнула из праздничной бархатной юбки.
   — Я люблю тебя, Лиз, — прошептал Джон, уткнувшись в ее шею, и она почувствовала, как в ней поднимается трепетная волна желания. Его руки скользнули к ее напрягшейся груди, а губы властно нашли ее рот.
   Они наслаждались близостью друг друга, а потом наконец уснули, удовлетворенные и усталые. Их жизнь была наполнена счастьем, которое они строили в течение многих лет. Они научились ценить и беречь свою взаимную любовь.
   Засыпая в его объятиях, Лиз думала о своем супруге. Он крепко прижал ее к себе, обхватив за талию, переплетясь с ней ногами и уткнувшись лицом в ее чудесные светлые волосы.
   Так, мирно и спокойно, они проспали до утра.
   Проснувшись, Лиз накинула халат и первым делом направилась в комнату Энни.
   Девочка еще спала. Она лежала в спокойной позе, однако, подойдя ближе, Лиз заметила, что лицо Энни залила смертельная бледность и она дышит с трудом.
   Она легонько потрясла ее за плечо, но девочка лишь слабо застонала и не открыла глаз.
   Сердце Лиз ухнуло куда-то вниз, она снова принялась теребить дочь и громко звать ее по имени.
   Томми услышал ее голос раньше, чем Джон, и прибежал взглянуть, в чем дело.
   — Что случилось, мама? — встревоженно спросил он, мгновенно уловив ее смятение.
   Полусонный, взлохмаченный, он стоял на пороге детской в пижаме и ежился от холода.
   — Я не знаю, сынок. Скажи папе, чтобы он немедленно позвонил доктору Стоуну. Я не могу разбудить Энни.
   После этих слов у нее потекли слезы. Нагнувшись к лицу дочери, она ощутила слабое, почти неуловимое дыхание Энни, но девочка была без сознания, и Лиз сразу определила, что температура резко подскочила по сравнению со вчерашним вечером. Боясь оставить Энни одну хоть на минуту, она даже не решилась сбегать в ванную комнату за градусником.
   — Скорее! — поторопила она Томми и попыталась приподнять дочь.
   При ее прикосновении Энни дернулась и приглушенно крикнула, однако не сказала ни слова и даже не открыла глаз. Казалось, она не понимала, что происходит вокруг.
   Лиз в полной растерянности сидела на кровати, обняв девочку. Она не знала, как помочь своему ребенку, и сердце ее разрывалось от горя и тревоги.
   — Пожалуйста, детка… Пожалуйста, проснись… ну же… я так тебя люблю… Энни, пожалуйста…
   Вбежавший в комнату Джон застал жену в слезах.
   — Уолтер сказал, что сейчас приедет. Что случилось?
   Он тоже выглядел обеспокоенным, хотя и не хотел выдавать жене свое волнение. А Томми выглядывал из-за плеча отца, испуганный и растерянный.
   — Я не знаю… У нее очень высокая температура… я не могу разбудить ее… О Господи…
   Джон… пожалуйста… сделай что-нибудь…
   Всхлипывая, Лиз сжала пылающее тельце дочки в объятиях. На этот раз Энни даже не застонала. Совершенно безжизненная, она обмякла на руках своей матери, и все трое молча смотрели на нее.
   — Все будет в порядке. У детей часто такое бывает. Только что им было плохо, а через два часа смотришь — и они уже играют, как ни в чем не бывало. Ты же сама знаешь… — Джон изо всех сил пытался скрыть охватившую его смертельную тревогу.
   — Не говори мне, что я знаю! Что я знаю, так это то, что наша девочка очень больна! — резко вскинулась в ответ Лиз.
   — Уолт сказал, что, если понадобится, он отвезет ее в больницу.
   Все они понимали, что без таких серьезных мер не обойтись.
   — Пойди оденься, — мягко сказал Джон. — Я присмотрю за ней.
   — Я ее не оставлю, — твердо ответила Лиз.
   Она снова уложила Энни на кровать и нежно погладила ее слипшиеся от пота волосы.
   Томми смотрел на свою сестренку полными ужаса глазами. Она была такой белой, что могло показаться, будто она умерла, и, только пристально присмотревшись, можно было заметить, что она слабо дышит. Невозможно было поверить в то, что она может проснуться, засмеяться и задать какой-нибудь каверзный вопрос, но ему хотелось верить, что это произойдет.
   — Как она могла так быстро разболеться?
   Вчера вечером Энни была молодцом, — тихо сказал Томми.
   — С ней вчера не все было в порядке, но я решила, что это несерьезно.
   Лиз с неожиданным упреком посмотрела на Джона, как будто это он был виноват в том, что она не позвала врача накануне. Теперь она с отвращением вспоминала о том, что они занимались любовью как раз в тот момент, когда Энни в своей комнате металась в жару и нуждалась в их помощи.
   — Надо было вызвать Уолта вчера.
   — Ты же не знала, что она будет в таком состоянии, — успокаивающе сказал Джон, понимая, как жена казнит себя, но Лиз ничего не ответила.
   Они услышали, как к дому подъехала машина, и вскоре доктор уже звонил в дверь.
   Джон кинулся открывать.
   На улице было очень холодно, и уже начался обещанный буран. Валил густой снег, и мир снаружи выглядел таким же унылым, как комната Энни.
   — Что случилось? Девочке стало хуже? — спросил доктор Джона, пока они поднимались по лестнице в детскую.
   — Я не знаю. Лиз говорит, что температура у Энни резко подскочила, и мы не можем ее разбудить.
   Оказавшись в комнате Энни, доктор торопливо кивнул Лиз и Томми и сразу занялся маленькой пациенткой. Он потрогал ее лоб, пощупал пульс и посмотрел зрачки. Послушав девочку стетоскопом и проверив некоторые из ее рефлексов, Уолтер с встревоженным видом повернулся к близким девочки, с тревогой наблюдающим за его манипуляциями.
   — Я должен немедленно отвезти ее в больницу и сделать анализ спинномозговой жидкости. Я опасаюсь, что это менингит.
   — О Боже!
   Лиз не знала точно, что это за болезнь, но предчувствовала, что такой диагноз ничего хорошего им не сулит. О серьезности положения свидетельствовал не только вид Энни, но и беспокойство врача.
   — Она выздоровеет? — еле слышно шепнула Лиз, сжав руку Джона.
   Стоявший в дверях Томми не сводил со взрослых испуганных глаз. Ожидая ответа доктора, Лиз чувствовала, как глухо бьется ее сердце. Уолтер так давно был их другом, но сейчас, когда от его ответа зависела судьба Энни, он казался ей врагом.
   — Я не знаю, — честно ответил он. — Девочка серьезно больна. Я немедленно отвезу ее в больницу. Кто-нибудь из вас поедет со мной?
   — Мы поедем оба, — твердо сказал Джон. — Через минуту мы будем готовы. Томми, побудь пока с доктором и Энни.
   — Я… папа… — Казалось, слова застревали у мальчика в горле, а слезы катились по лицу так быстро, что он не успевал вытирать их, — я тоже хочу поехать, и… я должен там быть.
   Джон хотел было возразить, но потом кивнул. Он понял, как тяжело будет сыну оставаться в неведении в опустевшем доме. Он знал, что Энни значила для старшего брата, как и для всех них. Они не могли позволить себе потерять ее.
   — Иди одевайся. — Он повернулся к доктору:
   — Мы будем готовы через минуту.
   Войдя в спальню, Джон застал Лиз уже почти готовой. Наспех одевшись в первые попавшиеся под руку вещи и торопливо причесав волосы, Лиз схватила сумку и пальто и поспешно вернулась в комнату Энни.
   — Как она? — с трепетом спросила она с порога, словно надеясь, что за время ее отсутствия произошло чудо.
   — Никаких изменений, — тихо сказал врач.
   Он постоянно проверял ее дыхание, пульс и прочие важные параметры. Кровяное давление девочки снижалось, пульс был слабым, и она все глубже погружалась в кому. Уолтер понимал, что в больницу нужно попасть как можно скорее, но он знал также и то, что даже в больнице врачи мало что смогут сделать с менингитом.
   Через секунду в дверях появился Джон, а в следующее мгновение — Томми в хоккейной форме: это было первое, что попалось ему на глаза в его шкафу.
   — Поехали, — сказал Джон, беря дочку на руки.
   Лиз завернула ее в два теплых одеяла. Энни пылала от жара, личико осунулось и было невероятно бледным. Лоб был сухой, губы посинели. Подойдя к машине доктора, Джон с Энни на руках сел на заднее сиденье. Лиз устроилась рядом с ним, а Томми расположился спереди. В этот момент Энни слабо пошевелилась и снова затихла, и на всем пути в больницу она больше не подавала признаков жизни.
   В машине царило напряженное молчание.
   Лиз неотрывно смотрела на свою дочь, ощущая собственное бессилие. Она несколько раз коснулась лба дочери, и исходивший от него жар привел ее в ужас.
   Джон донес дочь до приемного покоя «Скорой помощи», где уже ждали предупрежденные Уолтером по телефону медсестры. Когда у девочки брали пункцию спинного мозга, Лиз стояла рядом с операционным столом, словно ее присутствие могло облегчить страдания дочери. Врачи просили ее удалиться, но она отказалась наотрез.
   — Я останусь здесь, с ней, — с яростью в голосе сказала она.
   Медсестры переглянулись, и доктор кивнул.
 
   Ожидание казалось им бесконечным.
   К трем часам дня они получили подтверждение предварительного диагноза. У Энни был менингит.
   За это время температура поднялась еще выше. Теперь у нее было сорок один и шесть, и все попытки хоть как-то сбить температуру ни к чему не приводили.
   Энни лежала в детской палате, на высокой кровати, окруженной многочисленными приборами, а родители и брат молча стояли рядом, не сводя с нее глаз. Изредка она тихо постанывала, но не просыпалась и не шевелилась. Врач тщательно осмотрел ее. Состояние Энни его беспокоило, и он не стал обнадеживать встревоженных родителей. Он понимал, что, если в ближайшее время температура не спадет и девочка не придет в сознание, помочь ей будет практически невозможно. Вернуть ее к жизни или вылечить было не в его силах. Все было в руках судьбы.
   Пять с половиной лет назад девочка стала для родителей подарком судьбы, неся им любовь и радость, а теперь этот дар ускользал от них, и никто не мог этому воспрепятствовать.
   Оставалось только молиться, надеяться на чудо и просить ее не покидать их. Но она, казалось, ничего не слышала.
   Стоя рядом с кроватью, Лиз всматривалась в неузнаваемо изменившееся лицо своей дочурки и сжимала ее пылающую маленькую ручку. Она безотлучно находилась при девочке. Джон и Томми поочередно держали малышку за другую руку, а потом выходили в коридор, не в силах смотреть на ее мучения. Никогда раньше ни отец, ни сын не чувствовали себя настолько беспомощными. Мужчины, казалось, смирились с ее судьбой, но Лиз, которая категорически отказывалась отойти от кроватки дочери, была исполнена упрямой и мрачной решимости.
   У нее было чувство, что, если она покинет Энни хотя бы на минуту, битва за ее жизнь будет проиграна. Нет, она не отпустит ее во тьму без борьбы — она вцепится в нее, удержит и отобьет ее у смерти.
   — Мы любим тебя, детка… мы все так тебя любим… папа, и Томми, и я… ты должна проснуться… ты должна открыть свои глазки… давай, мое солнышко… давай… я знаю, что ты можешь. Ты обязательно выздоровеешь… Это просто коварный вирус… но ведь ты его победишь, правда? Давай, Энни… давай, котенок… пожалуйста…
   Она часами без устали разговаривала с находящейся в беспамятстве дочерью и даже к вечеру отказалась выйти из палаты. В конце концов Лиз все же села на предложенный стул, по-прежнему держа Энни за руку.
   Лиз то молчала, сгорбившись у постели девочки, то снова начинала говорить с ней, и Джон все чаще и чаще выходил в коридор, не в силах вынести этот кошмар.
   Вечером медсестры увели из палаты Томми, потому что мальчик был не в себе — видеть, как мама умоляет сестру вернуться к жизни, а та остается безмолвной и безжизненной, было выше его сил. Видя, что происходит с отцом и матерью, он не мог справиться со своим отчаянием. Томми стоял рядом с кроватью и всхлипывал, а у Лиз не хватало сил успокоить его. Минуту они постояли обнявшись, а потом он дал себя увести. Энни мать была нужнее. Оставить девочку она боялась даже на минуту, а с Томми она поговорит позже.
   Следующий час казался вечностью. Энни вдруг издала слабый стон, и ее ресницы вздрогнули. Лиз показалось, что она вот-вот откроет глаза, но этого не произошло. Вместо этого девочка снова застонала и слабо сжала руку матери.
   Затем она разлепила веки, как будто просто проснулась дома от обычного сна, и посмотрела на маму ясным взглядом.
   — Энни? — прошептала Лиз, потрясенная и взволнованная. В ее сердце затеплилась надежда на лучшее.
   Знаком она подозвала Джона, который вернулся в палату и стоял у дверей.
   — Здравствуй, моя дорогая девочка… Папа и я здесь, и мы очень тебя любим.
   Джон подошел к кровати, и теперь они стояли по обе ее стороны. Малышка не могла повернуть голову, но было ясно, что она видит родителей и узнает их. Она выглядела сонной и слабой, на мгновение девочка снова закрыла глаза, а затем медленно открыла их и улыбнулась.
   — Я вас тоже люблю, — еле слышно произнесла она. — А где Томми?
   — Он тоже здесь.
   По щекам Лиз текли слезы. Она поцеловала девочку в лоб, понимая, что, может быть, это последняя возможность показать дочери свою любовь. Джон тоже не мог удержаться от слез. Они слишком сильно ее любили, и он готов был отдать все, только бы спасти свою малышку.
   — Люблю Томми… — едва слышно сказала Энни, — и вас очень люблю…
   Лицо ее, такое милое и нежное, осветила ясная улыбка. С разметавшимися по подушке светлыми волосами, большими голубыми глазами, казавшимися неестественно огромными, Энни выглядела такой хорошенькой, такой родной! Она улыбалась родителям так, будто знала какую-то неведомую им тайну.
   В палату вошел Томми и сразу же увидел, что сестренка пришла в себя. Она взглянула в изножье кровати и улыбнулась брату. Он подумал, что это признак выздоровления, и вздохнул с облегчением.
   А Энни, словно бы почувствовав, что уже сказала самое важное, почти беззвучно выдохнула:
   — Спасибо… всем вам…
   Она закрыла глаза и снова провалилась в сон, измученная разговором.
   Томми вышел из палаты радостным, но Лиз с трепетом чувствовала, что тут что-то не так, что это не признак улучшения. Она смотрела на дочь и с ужасом сознавала, что та ускользает от них в неведомый мрак.
   Подаренный им судьбой ребенок безвозвратно уходил от них. Ее у них забирали. Энни пробыла с ними так недолго, что теперь Лиз казалось, будто эти пять с половиной лет пролетели, как один миг.
   Она держала Энни за руку и не отрываясь смотрела на нее, а Джон в волнении мерил шагами палату. Томми задремал на стуле в коридоре, обессиленный событиями этого бесконечного дня.
   И около полуночи Энни покинула их навсегда. Она больше не открывала глаз. Она больше не просыпалась. Энни сказала им все, что нужно было сказать… сказала каждому, как она любит его… и даже поблагодарила их…
   Им только оставалось в ответ поблагодарить ее. Спасибо тебе… за пять чудесных лет… пять коротких, незаметно пролетевших лет… спасибо тебе за яркую маленькую жизнь, подаренную нам так ненадолго.
   Лиз и Джон были рядом с дочерью, когда она умерла; они держали ее за руки — не для того, чтобы не пустить ее во тьму смерти, но чтобы поблагодарить за все, что она дала им.
   Они знали, что не могут помешать ей уйти из жизни, — они просто хотели быть с ней до самой ее смерти.
   — Я люблю тебя, — прошептала Лиз в последний раз, когда дыхание девочки остановилось. — Я люблю тебя, — эхом повторила она.
   Энни покинула их, улетела на крыльях ангелов. Небеса забрали свой дар обратно. Энни Уиттейкер стала духом.
   А ее брат, ни о чем еще не зная, спал в коридоре, вспоминая ее и думая о ней, и сердце его переполнялось любовью, как и у его родителей. Ему снился день накануне Рождества, когда они с сестрой, лежа в снегу, изображали ангелов — и теперь она действительно стала одним из них.

Глава 2

   Смесью боли, чувства безвозвратной потери и тихой скорби стали для них похороны любимой Энни.
   До Нового года оставалось два дня. Пришли все их друзья и друзья Энни, их родители, школьные учителя и воспитатели из детского сада, помощники и служащие Джона, однокурсники Лиз.
   Уолтер Стоун тоже пришел. Он сказал безутешным родителям, что не может простить себе того, что не приехал в тот рождественский вечер, что позволил уверить себя в том, что это только простое детское недомогание, — а он не должен был этого делать.
   Впрочем, он признался, что вряд ли смог бы чем-нибудь помочь даже накануне рокового дня. Большинство заболевших менингитом маленьких детей умирали.
   Лиз и Джон просили его не упрекать себя, однако сама Лиз простить себе не могла, что не позвала доктора сразу же, как только заметила у дочери первые признаки недомогания.
   Джон точно так же корил себя за свои слова о том, что не стоит беспокоиться по пустякам.
   Они оба с тяжелым чувством вспоминали о своей ночи любви. Они получали удовольствие в объятиях друг друга, в то время как их малышка металась в своей кроватке в жару.
   И Томми, которому было не в чем упрекать себя, тоже чувствовал свою ответственность за ее смерть, хотя в этом не было его вины, так же, как и вины его родителей.
   Как сказал в тот печальный день священник, Энни на короткое время стала даром для каждого из них — маленьким ангелом, которого послал к ним Бог, нежным другом, научившим их любви и сделавшим их ближе друг к другу.
   И это действительно было так. Каждый пришедший вспоминал озорной смех Энни, огромные голубые глаза, сияющее личико, при взгляде на которое любой человек начинал улыбаться и навсегда проникался к этой девочке любовью. Никто не сомневался в том, что это был дар любви для каждого из столкнувшихся с нею.
   Теперь надо было свыкнуться с потерей и понять, как жить без нее. Им всем казалось, что смерть ребенка — это напоминание о грехах взрослых, предостережение о том, какие утраты подстерегают нас на каждом шагу. Это потеря всего — надежды, жизни, будущего, потеря тепла, потеря самого дорогого, что может быть у человека.
   Этим холодным декабрьским утром на свете не было трех более одиноких людей, чем Лиз, Джон и Томми Уиттейкеры. Поеживаясь, стояли они на краю могилы, в окружении друзей, не находя в себе сил оторваться от нее на-, всегда, бросить любимую Энни одну в белом, маленьком, усыпанном цветами гробу.
   — Я не могу… — чужим голосом сказала Лиз Джону после окончания службы.
   Он мгновенно понял, о чем она говорит, и крепко сжал ей руку, боясь, что она забьется в истерике. Каждый из них в эти дни находился на грани нервного срыва, и сейчас Лиз было совсем плохо.
   — Я не могу оставить мою девочку здесь… я не могу…
   Она захлебывалась рыданиями, и Джон, несмотря на ее сопротивление, крепче прижал жену к себе.
   — Ее здесь нет, Лиз, она ушла… ей сейчас хорошо.
   — Ей плохо. Она моя… Я хочу, чтобы она вернулась… Я хочу, чтобы она вернулась, — повторяла она, всхлипывая.
   Друзья начали постепенно расходиться, не зная, чем можно помочь безутешным родителям. Невозможно было найти нужные слова, облегчить боль или утешить их. Томми стоял рядом с ними и смотрел на родителей. Боль и тоска по Энни переполняли его.
   — Как ты, сынок? — обратился к Томми, который уже не пытался скрыть текущие по щекам слезы, его хоккейный тренер.
   «Ничего», — хотел было ответить мальчик, но слова застряли у него в горле, он только покачал головой и в порыве отчаяния припал к широкой груди своего наставника.
   — Я знаю, я знаю… Я потерял сестру, когда мне был двадцать один год, а ей было пятнадцать… это ужасно… это действительно ужасно.
   Помни о ней всегда… Энни была такой милой крошкой, — говорил он, успокаивающе похлопывая Томми по плечу. — Помни ее, сынок. Всю твою жизнь она будет сопровождать тебя… дарить тебе свои маленькие подарки.
   Ангелы всегда дарят подарки… ты просто не всегда это замечаешь. Но они не оставляют тебя. Она здесь, близко. Говори с ней, когда остаешься в одиночестве… она услышит тебя… и ты услышишь ее… ты никогда ее не потеряешь.
   С минуту Томми смотрел на него недоверчивым взглядом, не ожидая услышать подобные слова от тренера, а затем кивнул.
   Джону наконец удалось увести жену от могилы. Когда Лиз шла к машине, ноги у нее подкашивались и она буквально висла на нем.
   Лицо Джона посерело, и на обратном пути никто из них не произнес ни слова.
   Люди шли к ним весь день, принося цветы.
   Некоторые оставляли цветы на крыльце, боясь потревожить несчастных родителей или взглянуть им в глаза.
   Но тем не менее в доме все время был кто-нибудь из посторонних. Были и такие люди, кто старался остаться в стороне, словно боясь, что и с ними произойдет нечто подобное — как будто трагедия может быть заразной.