Стил Даниэла. По велению сердца

   – Простите, что заставил вас ждать, – заторопился с извинениями Финн. Говорил он с типичным американским акцентом. Неизвестно почему, но, начитавшись об этом человеке и его ирландских корнях, Хоуп приготовилась услышать ирландскую речь, хотя уже говорила с ним по телефону и имела возможность убедиться, что он разговаривает, как всякий образованный житель Нью-Йорка. Правда, внешне он действительно больше походил на европейца. Происхождение происхождением, но все же Финн О’Нил был в той же степени американец, что и она. Его простуда, кажется, почти прошла. Финн покашливал, но уже не был похож на тяжелобольного человека. И даже, напротив, выглядел вполне здоровым и полным жизни. А улыбка у него оказалась такая обворожительная, что юная Фиона вмиг растаяла, стоило ему только попросить горничную сделать ей кофе, пока они с Хоуп поднимутся на второй этаж. Он извинился перед ассистенткой, что оставляет ее одну, но ему хотелось поближе познакомиться со своим фотографом.
   Хоуп проследовала за ним по узкой лестнице и очутилась в еще одной гостиной, не менее уютной, но чуть большего размера, тоже полной книг, антиквариата, всевозможных безделушек и памятных вещиц. Здесь тоже стояли старинные кожаные диваны и удобные кресла. И так же весело трещал огонь в камине. В такой комнате хотелось засесть и не выходить днями напролет. Каждый предмет интерьера завораживал и навевал массу ассоциаций и догадок. Наряду с сувенирами из поездок здесь были такие вещи, которые, казалось, принадлежали этому дому испокон веков. В этой комнате чувствовалась индивидуальность хозяина, и, несмотря на ее невеликие габариты, эта комната очень подходила ее долговязому хозяину. Войдя, Финн немедленно опустился на диван и вытянул ноги к огню, с улыбкой поглядывая на Хоуп. На ногах у него были поношенные, но очень элегантные кожаные жокейские сапоги.
   – Надеюсь, я не очень огорчил вашу ассистентку? – усмехнулся он. – Просто я подумал, что неплохо было бы познакомиться нам с вами, прежде чем приступить к работе. Честно говоря, фотографироваться я не люблю. Я писатель и привык сам наблюдать за другими, а не быть объектом чужого наблюдения. Не люблю, знаете ли, находиться в центре внимания. – Мальчишеская усмешка, игравшая на его устах, моментально покорила сердце Хоуп. Неимоверно обаятельный мужчина!
   – В этом мы с вами похожи. Я тоже терпеть не могу фотографироваться. Предпочитаю находиться по эту сторону камеры. – Она уже прикидывала, где будет лучше снимать. В каком то смысле ее вполне устраивало и то, что она сейчас видела: непринужденная поза на уютном диване перед камином, голова слегка откинута назад, хорошо видно лицо. – Вам уже лучше? – У него был такой здоровый и энергичный вид, что в недавнюю болезнь верилось с трудом. Голос был еще немного хрипловат, но сам Финн излучал здоровье и силу, а в голубых глазах, когда он улыбался, плясали веселые чертики. Он был похож на обаятельного и смелого героя из сказок ее детства. Или на героя какой нибудь увлекательной книги, хотя в его собственных книгах персонажи были чаще всего зловещие.
   – Я практически здоров, – бодро сказал О’Нил, слегка кашлянув. – Этот дом настолько мал, что я себя здесь чувствую немного по дурацки, но в то же время мне здесь хорошо и уютно, так что вряд ли я когда нибудь от него откажусь. Я купил его довольно давно, и мои лучшие книги написаны здесь. – Он повернулся и указал на письменный стол за спиной. Замечательный двухтумбовый конторский стол старинной резной работы. По словам Финна, он раньше стоял на каком то корабле. Стол занимал весь дальний угол комнаты, и водруженный на него компьютер никак не вязался со всей обстановкой. – Спасибо, что приехали, – сердечно поблагодарил он. Хоуп показалось, что он сделал это вполне искренне. Вошла горничная с двумя чашками чая на серебряном подносе. – Я понимаю, это было безумие – выдернуть вас из дома на Рождество. Но фотография издательству нужна срочно, я на той неделе заканчиваю книгу и сразу сажусь за новую, а стало быть, уеду в Ирландию, где я обычно работаю. Вот я и отважился вызвать вас в Лондон.
   – Ну что вы, все в порядке, – отозвалась Хоуп и потянулась к чаю. Финн взял вторую чашку, и горничная моментально удалилась. – У меня все равно не было никаких срочных дел, – пояснила она. О’Нил не отводил от нее глаз. Она оказалась гораздо моложе и симпатичнее, чем он ожидал. Поражало хрупкое, изящное телосложение и выразительные синие глаза с фиолетовым оттенком.
   – Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились поработать в канун Рождества, – продолжал Финн, а Хоуп тем временем придирчиво изучала игру света и тени на его лице. Сделать его фотографию будет несложно. Внешность у него выразительная, и вообще, надо признать, он чертовски хорош собой.
   – В Лондоне в это время весело, – проговорила Хоуп с улыбкой и поставила чашку на полковой барабан, служивший журнальным столиком. Сбоку от камина громоздились роскошные старинные сундуки крокодиловой кожи. В этом доме, куда ни глянь, непременно наткнешься на что нибудь занятное. – Рождество я все равно не праздную, так что мне поездка только в радость. Это был приятный сюрприз и весьма своевременный. А вы? На Рождество будете здесь или уедете в Ирландию? – Хоуп любила, прежде чем приступить к работе, побольше узнать о своем герое, а общаться с О’Нилом было легко и приятно. На первый взгляд он – человек очень естественный и открытый к общению. Сейчас он с улыбкой поглядывал на нее поверх чашки. До чего обаятельный и симпатичный мужчина!
   – Нет, праздники я пробуду здесь, а потом уеду, – ответил О’Нил. – Сын прилетает. Сразу после Рождества. Он у меня умница, учится в Массачусетском технологическом. Компьютерный гений! Мать умерла, когда ему было семь, я его сам растил. Сейчас, когда он в Штатах, мне его очень не хватает. В Лондоне ему веселее, чем в Дублине. А потом он едет с приятелями в горы. Мы очень дружны, – с гордостью добавил О’Нил и внимательно посмотрел на Хоуп. – А у вас дети есть?
   – Нет. – Она качнула головой. По ее виду скорее можно было предположить обратное, она совсем не походила на тех женщин, которые готовы ради карьеры отказаться от детей. Хоуп роль матери вполне бы подошла, от нее так и веяло нежностью и стремлением взять под крыло. Негромкий голос, забота, доброта – все это было у нее в характере.
   – Вы замужем? – Он бросил взгляд на ее левую руку – кольца на ней не было.
   – Нет, – ответила Хоуп и пояснила: – Была. Мой муж был кардиохирургом и преподавал в Гарварде. Точнее, он – специалист по пересадке сердца и легких. Десять лет назад он оставил работу. Мы два года как в разводе.
   – А я боюсь остаться не у дел. Лично я намерен писать, пока меня не вынесут ногами вперед. Не представляю, чем еще я мог бы себя занять. Ему тяжело далась отставка? Да что я спрашиваю, наверняка тяжело! Кардиохирург, да еще в Гарварде – он же наверняка был уважаемый всеми специалист!
   – У него не было выхода, он заболел, – тихо проговорила Хоуп.
   – Тем более! Наверное, тяжко пришлось? Рак? – Его интересовало все, касающееся Хоуп, а она следила за его лицом, за выразительной мимикой и яркими голубыми глазами. Хорошо, что снимок заказан в цвете – было бы обидно не иметь возможности передать цвет этих глаз. Голубее глаз она в жизни не встречала.
   – Нет, болезнь Паркинсона. Оперировать бросил сразу, как поставили диагноз. Потом несколько лет преподавал, но в конце концов и это пришлось оставить. Да, он очень переживал.
   – Как и вы, наверное. Для мужчины на пике карьеры, да еще в такой области, это страшный удар. Отсюда и развод?
   – Отчасти, – уклончиво ответила она и снова оглядела комнату. Ей попалась на глаза фотография Финна с красивым белокурым парнишкой – по всей видимости, это и есть его сын. Проследив за ее взглядом, Финн кивнул.
   – Это мой парень. Майкл. Знали бы, как я по нему скучаю! Трудно привыкнуть к тому, что он больше со мной не живет.
   – Он в Ирландии вырос? – Хоуп с улыбкой разглядывала снимок. Внешностью сын явно пошел в отца, такой же симпатяга.
   – Когда он был маленький, мы жили в Нью-Йорке, затем в Лондоне. В Ирландию я перебрался через два года после того, как он уехал в колледж. Он американец до мозга костей, чего не могу сказать о себе. Я всегда там чувствовал себя чужаком – может, оттого, что родители родом не из Штатов. Только и говорили, мечтали о том, как бы вернуться. Ну, я в конце концов и вернулся.
   – А в Ирландии вам как? Чувствуете себя как дома? – спросила она, встретив его взгляд.
   – Теперь уже да. Я вернул себе дом моих предков. Теперь лет сто буду его ремонтировать. Когда мне его продали, он на глазах рассыпа’лся. Кое-где и сейчас сыплется. Огромный старинный дом в стиле Палладио, построенный сэром Эдвардом Ловеттом Пирсом в начале восемнадцатого века. К несчастью, родители умерли задолго до того, как я выкупил дом, а Майкл считает это приобретение безумной затеей. – На каминной полке стояла фотография дома, О’Нил взял ее и протянул Хоуп. Действительно, особняк был очень большой, в классическом стиле, с массивной лестницей, ведущей к парадному входу, и двумя флигелями с колоннадой. На переднем плане был запечатлен Финн верхом на статном вороном коне. Одно слово – настоящий хозяин старинного имения.
   – Потрясающе! – восхитилась Хоуп. – Представляю, чего стоит его реставрировать.
   – Да, проект солидный, но я это делаю с любовью. Когда нибудь оставлю Майклу в наследство. Надо успеть привести его в порядок – а значит, жить мне еще не менее ста лет. – Он рассмеялся, Хоуп вернула фото. Она уже пожалела, что нынешняя съемка назначена не в поместье. В сравнении с его выдающимся средневековым имением этот лондонский домишко выглядел просто игрушечным. Впрочем, издательству нужен портрет крупным планом, а для этой цели окружающая обстановка не имеет значения.
   – Пойду дам указания ассистентке, – сказала Хоуп, поднимаясь. – Нам потребуется некоторое время на установку аппаратуры и света. У вас есть предпочтения, в какой комнате сниматься? – Она еще раз огляделась по сторонам. Ей нравилось, как он выглядит на этом диване, расслабленный, увлеченный рассказом о своем родовом гнезде. Еще ей хотелось поснимать его за рабочим столом. И пару кадров, пожалуй, стоит сделать у книжного шкафа. Никогда заранее не скажешь, где именно случится чудо. Для этого надо начать работать и установить с клиентом контакт. На первый взгляд работать с Финном будет несложно, он производит впечатление человека открытого и незажатого. А его глаза говорят о надежности и верности. В нем чувствуется теплота и чувство юмора, как бывает у людей, хорошо знакомых и с людскими слабостями, и с жизненными невзгодами. Глаза все время будто посмеиваются. И сексуальность в нем тоже присутствует, но в сдержанном, аристократическом плане. А вот признаков любвеобильности или хуже того – распутства она в нем не заметила, что бы там ни говорил ее агент. Конечно, с такой обаятельной внешностью легко прослыть бабником. Финн был наделен удивительным обаянием и мужественной внешностью, и Хоуп подумала, что такой мужчина наверняка способен на глубокие и сильные чувства. И Хоуп догадывалась, что, когда он включает обаяние на полную мощь, устоять перед ним действительно сложно. Она была рада, что ей это не грозит, что у них сугубо рабочие отношения. В разговоре Финн высоко отозвался о ее творчестве. По некоторым вопросам и репликам она поняла, что писатель наводил о ней справки в Интернете. Он, кажется, знал обо всех ее выставках, даже о тех, о которых она сама давно позабыла. Короче, был неплохо информирован на ее счет.
   Хоуп спустилась вниз и помогла Фионе разобраться с аппаратурой. Объяснила задачи, после чего они вместе поднялись на второй этаж и на месте обсудили, как ставить свет. Она решила, что сначала поснимает писателя на диване, потом – за письменным столом. Хоуп смотрела, как Фиона готовит съемку, а Финн тем временем удалился в спальню и появился только через час, когда Хоуп послала к нему горничную сообщить, что у нее все готово. О’Нил вышел в мягком голубом кашемировом свитере – под цвет глаз. Свитер ему очень шел, он выглядел в нем подтянутым, сексуальным и мужественным. Он был чисто выбрит и причесан.
   – Готовы? – Хоуп улыбнулась и взяла в руки «Мамию». Показала, как лучше расположиться на диване, а Фиона опробовала свет, включив софиты под отражателем, Хоуп на минуту отложила большую камеру и пару раз щелкнула «Полароидом», чтобы продемонстрировать, как примерно будет выглядеть фото. Финн одобрил. И Хоуп начала съемку, переходя с «Мамии» на «Лейку» и «Хассельблад». Преимущественно она работала с цветной пленкой, но отсняла и несколько черно-белых кадров. Ей всегда казалось, что черно-белые снимки смотрятся интереснее, правда, издательство заказало портрет в цвете, да и сам писатель был за цветное фото. Он считал, что на задней обложке цветной портрет будет выглядеть более естественно и создаст у читателя ощущение близости к автору, а черно-белое фото излишне высокохудожественно.
   – Последнее слово за хозяином, – улыбнулась Хоуп и снова приникла к объективу. Финн рассмеялся.
   – Нет уж, художник здесь вы. – Он держался перед камерой совершенно свободно, непринужденно менял поворот головы и выражение лица, как человек с огромным опытом фотосъемки, что, впрочем, соответствовало действительности. Ведь это был портрет для его одиннадцатой книги, причем все написанные за двадцать лет романы неизменно становились бестселлерами. В свои сорок шесть лет он занимал заметное место в современной американской литературе – подобное тому, какое она занимала в своей профессии. И трудно сказать, кто из них двоих был более знаменит и почитаем. В своих областях они достигли примерно равного мастерства и статуса.
   Фотосессия продолжалась час, Хоуп то и дело хвалила свою модель за удачное движение или поворот головы, она уже видела, что сумеет выбрать нужный кадр из отснятого за первые тридцать минут, но решила подстраховаться. Она велела Фионе перенести свет ближе к письменному столу, предложила Финну сделать получасовой перерыв и, может быть, переодеться в белую рубашку, но не застегивать пуговицы доверху. Он спросил, не прерваться ли им на обед, на что Хоуп отвечала, что предпочла бы сначала закончить работу – если он не против. Ей не хотелось терять настроение, она боялась, что после обеда работать уже не захочется. По опыту она знала, что, раз контакт с моделью установлен, лучше закончить съемку не прерываясь. Долгий обед или бокал вина могут испортить настрой одному из них, а то и обоим, а это было совсем нежелательно. Пока то, что они делали, вызывало у нее воодушевление. О такой модели для портрета, как Финн О’Нил, можно было только мечтать, да и собеседник он был интересный. Время летело незаметно.
   Через полчаса он вернулся в гостиную, как и просила Хоуп, в белой сорочке, и расположился за своим роскошным письменным столом. Хоуп убрала компьютер, уж больно неуместно он выглядел на фоне старинной мебели. И вновь подумалось, что снимать такого человека, как О’Нил, одно удовольствие, он все время шутил, развлекал ее анекдотами и историями из жизни знаменитых художников и писателей, рассказывал о своем родовом гнезде в Ирландии, а еще о своих проделках во время юношеских путешествий по миру. Когда же он заговорил о сыне и о том, как растил его без рано ушедшей матери, на глаза его даже навернулись слезы. Их беседа доставила Хоуп столько приятных минут, что она ни в малейшей степени не сомневалась, что ей будет из чего выбрать кадр для обложки.
   Наконец, после завершающей серии фотографий на фоне антикварной библиотечной лестницы, фотосессия была окончена. Услышав это, О’Нил заразительно расхохотался с видом человека, радующегося вновь обретенной свободе, и Хоуп украдкой сделала еще один снимок – как знать, может, это и будет самый лучший кадр. Такое с ней уже случалось. Финн дружески приобнял ее, а она передала «Лейку» Фионе, которая с благоговением приняла бесценный груз из рук своего кумира и водрузила на стол рядом с остальными аппаратами. Затем она выдернула из сети осветительные приборы и принялась укладывать технику, а Финн повел Хоуп вниз, на кухню.
   – Вы слишком много работаете! Я умираю с голода! – пожаловался он и распахнул холодильник. – Приготовить вам пасту? Или салат? Я так оголодал, что едва держусь на ногах. Неудивительно, что вы такая маленькая – не едите ничего, наверное.
   – Когда работаю – почти не ем, – призналась она. – Я с головой ухожу в работу и о еде даже не вспоминаю. Я абсолютно поглощена процессом съемки! – Она улыбнулась, а Финн, понимающе кивая, слушал ее.
   – То же самое со мной, когда работаю над книгой. Но бывает, я свою работу просто ненавижу. Особенно когда приходится что то переписывать. Знали бы вы, какой у меня строгий редактор! У нас с ним отношения любви и ненависти. Но с книгой работать он умеет, что правда – то правда. Неизбежное зло в нашем деле. В вашей работе такого нет, – с завистью заметил он.
   – Я сама себе редактор, зато мне приходится иметь дело с заказчиками (вот как, например, ваше издательство), с музейщиками – а это тоже публика жесткая, хотя, конечно, все это нельзя сравнить с вашей переработкой текста, – согласилась она. – Всегда хотела научиться писать, для меня и открытку то сочинить – целая проблема, я мир воспринимаю визуально. У меня все через объектив – и окружающий мир, и люди.
   – Понимаю. Это мне в вашей работе и нравится. Вот почему я попросил издательство заказать обложку именно у вас. – О’Нил хмыкнул и принялся ловко орудовать у плиты, сооружая омлет. Салат он успел приготовить, не прерывая беседы. – Надеюсь, мой образ в вашем исполнении не получится чересчур мрачным или черным, – проговорил он с деланой тревогой, и Хоуп удивленно посмотрела на него.
   – С чего бы это? Я не увидела никаких признаков черной души или дурного нрава. Или я что то пропустила?
   – Разве что некоторую наследственную странность, но это вполне безобидно. Насколько мне известно, среди моих ирландских предков были и настоящие шизики. Но не опасные для окружающих, не более чем эксцентрики. – Финн улыбался.
   – Вполне невинная вещь, – согласилась Хоуп, а он уже раскладывал омлет по тарелкам. – У каждого свои странности. Я, например, после развода с мужем отправилась на несколько месяцев в Индию – привести мысли и чувства в порядок. Думаю, для кого то это тоже может показаться странностью. – Они расположились в уютной зеленой столовой за красивым столом красного дерева. По стенам здесь висели картины со сценами охоты, и было одно полотно с птицами кисти знаменитого немецкого художника.
   – В Индию? И как там? – оживился Финн. – Никогда не бывал в Индии. Но давно мечтаю.
   – Там потрясающе! – У Хоуп загорелись глаза. – В жизни не получала столько впечатлений! После Индии у меня вся жизнь переменилась, я стала по новому смотреть на вещи и даже на саму себя. Там такие красивые места! Нигде в мире, наверное, такого больше не встретишь. У меня, кстати, только что открылась выставка индийских фотографий.
   – Кажется, я видел парочку ваших снимков в каком то журнале, – сказал Финн, переходя от омлета к салату. – Нищие, дети… И потрясающий закат над Тадж-Махалом.
   – Еще я ездила на фантастически красивые озера. Никогда не встречала таких романтичных мест, как в Индии. И таких печальных одновременно. Я месяц прожила в приюте матери Терезы, потом месяц – в тибетском монастыре, затем в ашраме. Я там словно заново обрела себя. Так бы и осталась навсегда!
   Он вгляделся в ее глаза – в них была глубина и покой, а за ними, еще дальше, – затаенная боль. Финн прочел в ее глазах, что она много страдала. Интересно, только ли из за развода и болезни мужа? Неважно из за чего, но он видел, что Хоуп знавала и радость, и горе и все равно сохранила невероятную уравновешенность и удивительную доброжелательность. Она смотрела на него с мягкой улыбкой.
   – Всегда мечтал совершить нечто подобное, – признался он, – но не хватает духа. Наверное, боюсь оказаться лицом к лицу с самим собой. Уж лучше воевать с полчищами демонов. – Хоуп оценила его откровенность и кивнула.
   – Там чувствуешь такое умиротворение! В монастыре нам запрещалось разговаривать. Оказалось, молчание приносит душевный покой и залечивает раны. Хотелось бы еще когда нибудь там побывать.
   – Может, вам, наоборот, надо развеяться? – В глазах Финна неожиданно мелькнули озорные огоньки. – Вы надолго в Лондон? – Он откинулся на спинку стула и с улыбкой смотрел на нее. Что то в ней было загадочное, интригующее.
   – Завтра улетаю в Нью-Йорк, – улыбнулась в ответ Хоуп.
   – Ну, для Лондона это слишком мало! А какие планы на сегодняшний вечер?
   – Не знаю, наверное, буду отсыпаться. А перед этим закажу в номер ужин, – усмехнулась она.
   – Ну уж нет! – возмутился писатель. – Может, хотя бы поужинаете со мной?
   Хоуп задумалась на секунду, а потом кивнула. Никаких дел у нее не было, а собеседник он интересный. – Только у меня нет с собой соответствующего наряда, – неожиданно смутилась она.
   – Он вам и не понадобится. Наденете брюки и свитер. Вы Хоуп Данн и вправе носить то, что вам нравится. Пойдете со мной в бар «Хэррис»? На мой вкус, там лучшая в мире итальянская кухня. – Хоуп хорошо знала это заведение, она бывала там. Это был один из самых изысканных клубов в Лондоне, его посещали все знаменитости. Дамы всегда в вечерних платьях, мужчины – в темных костюмах. И Финн прав, готовят там отменно.
   – С большим удовольствием! Но вас точно не смущает, что у меня нет с собой вечернего наряда? – Хоуп испытывала неловкость, но поужинать в его компании было заманчиво. Финн умен, он интересный собеседник, остроумен, не говоря обо всем остальном. За весь день с ним она ни секунды не скучала. Он был образован и наделен блестящим умом. Трудно было устоять перед соблазном провести с ним несколько часов и узнать его поближе. Она ведь приехала в Лондон ради него. А Пол все равно уже улетел.
   – Хоуп, для меня будет честью отужинать с вами, – торжественно и серьезно объявил Финн. О’Нил был вполне искренен – он давно не встречал такой интересной женщины. – Расскажете мне про Индию, а я развлеку вас историями об Ирландии, – подзадорил ее он. – И о том, как реставрируют дома трехсотлетней давности.
   О’Нил обещал заехать за ней в половине девятого, и, как только водитель погрузил в машину аппаратуру, Хоуп с Фионой попрощались с хозяином. Все это время Фиона, сжевав на обед приготовленный горничной сэндвич, тихонько сидела в малой гостиной и читала книгу. Ее нисколько не раздражало это долгое ожидание – ведь она работала с самой Хоуп Данн!
   В отеле Фиона разложила и расставила аппаратуру по местам, а камеры убрала в футляры. Она ушла только в пять часов, а на прощание призналась, что это был замечательный день. Закрыв за ассистенткой дверь, Хоуп прилегла отдохнуть, а в голове все крутился разговор с Финном. Вот за что она любит портреты. Не столько важна сама работа, как люди, которых снимаешь. Вот и сегодня, как уже не раз бывало, ее моделью оказался незаурядный человек. Книги О’Нила ей нравились, тем интереснее оказалось знакомство с человеком, который их написал. Романы были мрачноватые, но на то они и триллеры. Надо будет вечером расспросить его поподробнее, решила она. И похоже, его, в свою очередь, заинтересовала ее работа.
   Хоуп проспала два часа и поднялась как раз вовремя, чтобы успеть принять душ и одеться к ужину. Как она и говорила О’Нилу, ничего нарядного у нее с собой не было, только черные брюки и свитер, но туфли она все же надела на каблуках. Как хорошо, что хоть шубу захватила, подумала она, Финну не придется краснеть за нее перед швейцарами «Хэрриса». Конечно, ей не угнаться за расфуфыренными светскими дамами, которые там наверняка будут, но она по крайней мере выглядит вполне прилично. Волосы Хоуп собрала в пучок, наложила чуть чуть косметики, подкрасила губы и спустилась в холл, где была назначена встреча, и села на диван.
   Финн появился пятью минутами позже. Он вошел в холл гостиницы энергичным шагом. Финн был в темно-синем костюме и черном кашемировом пальто элегантного покроя. Он был безупречен и, пока они шли к выходу, привлекал всеобщее внимание. А когда он усаживал ее в припаркованный у тротуара «Ягуар», несколько человек узнали знаменитого писателя. Отправляясь в Лондон, Хоуп и подумать не могла, что ей предстоит такой выход в свет, но сейчас ей нравилось быть в его обществе, и улыбка всю дорогу не сходила с ее лица.
   – Как здорово! Спасибо вам, Финн, – тепло произнесла она, а он повернулся к ней с улыбкой. Ресторан находился всего в нескольких кварталах, и уже через несколько минут они были на месте.
   – Я тоже предвкушаю прекрасный вечер. Потрясающе выглядите, между прочим. Подлинный шик! – Хоуп уже давно не выходила в свет, да ей и не хотелось. Вечерами она вообще редко куда либо выбиралась, разве что на музейные вечеринки или на собственные выставки. Ужин в таком ресторане, как «Хэррис», – это больше по части Пола. В Нью-Йорке, хочешь не хочешь, она была участницей артистических тусовок, что было связано с ее работой. А эта публика не ходила в дорогие рестораны, все больше в небольшие бистро и кафе в Сохо или Челси.