Страница:
Даниэла Стил
Похищение
Глава 1
Чарльз Делони медленно поднимался по ступенькам собора Святого Патрика, едва заметно прихрамывая. До Рождества оставалось две недели. Пронизывающий ветер хватал за горло ледяными пальцами. Он успел забыть, как холодно бывает в Нью-Йорке в декабре. Много лет прошло с тех пор, как он в последний раз приезжал в Нью-Йорк... Много лет он не видел своего отца. Сейчас отцу восемьдесят семь, а матери уже давно нет на свете. Она умерла, когда ему было тринадцать лет, и о ней он помнил только то, что она была очень красивая и добрая. Отец был теперь стар, болен, слаб и прикован к постели. Юристы настоятельно советовали Чарльзу приехать домой хотя бы на несколько месяцев и привести в порядок дела семьи. Чарльз был единственным ребенком в семье, поэтому бремя забот о делах целиком легло на его плечи. Бремя немалое – Делони владели земельными участками, в частности огромными территориями около Ньюбурга, штат Нью-Йорк, акциями угледобывающих, нефтяных и стальных компаний и весьма значительной недвижимостью в самом Нью-Йорке, в Манхэттене. Огромное состояние, составленное не Чарльзом и даже не его отцом, а обоими дедушками Чарльза. Но это состояние никогда не интересовало Чарльза.
Чарльзу Делони, сильному, молодо выглядящему человеку с обветренным смуглым лицом, знакомы были потери и страдания. Два года он воевал в Испании. Эта война стала одним из немногих на свете дел, которые его действительно занимали. Почти два года назад, в феврале 1937 года, он вступил в бригаду «Линкольн» и отправился в Испанию сражаться с фашистами. В августе под Гандессой в ходе жестокой битвы на реке Эбро он был ранен. Это было не первое его ранение. В последний год мировой войны, едва ему исполнилось пятнадцать лет, он убежал из дому, вступил в армию и был ранен в ногу в Сен-Мигеле. Его отец тогда страшно рассердился. Теперь отец совершенно не участвует в реальной жизни, не узнает собственного сына, ничего не знает о войне в Испании. Глядя на отца, спавшего в огромной кровати, Чарльз решил для себя, что так даже лучше. Они не поняли бы друг друга, яростно заспорили бы. Отец не воспринял бы сына таким, каким он стал, не сумел бы разделить его убеждений и понятий о свободе и о фашизме. Ему никогда не нравилось, что сын живет за границей. Старший Делони всегда считал, что его сын, поздний, единственный сын, непонятно почему скитается по Европе и занимается черт знает чем. В 1921 году Чарльз снова отправился в Европу и прожил там семнадцать лет. Иногда друзья предлагали ему работу, время от времени он публиковал свои рассказы, а в последнее время жил преимущественно на очень значительные доходы со своего состояния. Размеры доходов раздражали его. «Ни одному нормальному человеку, – высказался он однажды в беседе с близким другом, – не нужно для жизни столько денег». Часто он отдавал значительные суммы на благотворительные цели, а маленький гонорар за напечатанный рассказ доставлял ему ни с чем не сравнимое удовольствие.
Он учился в Оксфорде, затем в Сорбонне, потом на короткое время перебрался во Флоренцию. В то время он был, можно сказать, типичным представителем золотой молодежи. Много пил, тратил уйму денег на развлечения. В двадцать один год он считал себя вполне светским человеком, потому что провел в Европе вне всякого контроля три примечательных года. Он был знаком с такими людьми, о которых другие могли только читать в газетах, делал то, о чем немногие осмеливались мечтать. Потом... потом была Мариэлла... Но это уже другая история. История, о которой он теперь старался не вспоминать. Память о ней до сих пор причиняла боль.
Порой Мариэлла снилась ему по ночам, особенно когда он был в опасности, когда засыпал где-нибудь в окопе, когда пули свистели над головой. Он вспоминал, как она прижималась к нему... лицо... глаза, которые невозможно забыть... губы... и ее бесконечную грусть при их последней встрече. Это было почти семь лет назад, и с тех пор он не видел ее. Семь лет не видеть ее, не прикасаться к ней... не поднимать ее на руках... даже не знать, где она, и говорить себе, что теперь это не имеет значения. Однажды, когда он был тяжело ранен и не надеялся выжить, воспоминания о ней захватили его. Санитары нашли его без сознания в луже крови, а когда он очнулся, он мог бы поклясться, что видел, как она стояла за спинами санитаров.
Ей было всего восемнадцать лет, когда они встретились в Париже. У нее было такое прекрасное и живое лицо, что она казалась сошедшей с только что написанной картины. Ему тогда было двадцать три, он сидел с приятелем в кафе и вдруг увидел ее. Она потрясла его в самую первую секунду тем, что в ее взгляде застыла бесконечная щемящая грусть. Потом она ушла, но вскоре они встретились вновь, на приеме у посла. Их официально представили друг другу, они были чрезвычайно выдержанны, но глаза Мариэллы смеялись и сразу покорили его. Нельзя сказать, что ему удалось произвести столь же хорошее впечатление на ее родителей. Ее отцу, серьезному человеку, который был значительно старше своей жены, репутация Чарльза была прекрасно известна. Ее отец и отец Чарльза были примерно одних лет, и Чарльз припомнил, что они были когда-то шапочно знакомы. Мать Мариэллы, наполовину француженка, казалась Чарльзу бесконечно скучной, чопорной дамой. Родители держали Мариэллу на коротком поводке. Они требовали, чтобы танцевала она только под их присмотром. Им и в голову не приходило, как она привлекательна и какой веселой умеет быть. Но она умела быть и серьезной, и вскоре Чарльзу стало ясно, что с ней можно говорить. Она очень обрадовалась, встретив его в резиденции посла, вспомнила, что видела его однажды в кафе, но сказала она об этом гораздо позже, когда Чарльз слишком уж стал донимать ее расспросами. Они увлеклись друг другом. Для нее он был интересным молодым человеком, он был не похож на всех молодых людей, кого она встречала до сих пор. Казалось, она хотела знать о нем все: откуда он, зачем приехал в Париж, почему так хорошо говорит по-французски. На нее произвело впечатление, что он начинающий, но подающий надежды писатель. Она немного занималась живописью и в первый раз говорила об этом неохотно. Потом, когда они познакомились поближе, она показала ему несколько действительно прекрасных рисунков. А в первый вечер их сблизили не разговоры о литературе или живописи. Просто каждый из них понял, что им хорошо вместе. Ее родители тоже заметили их взаимную симпатию. Когда мать Мариэллы увидела, как самозабвенно ее дочь болтает с Чарльзом Делони, она сразу попыталась увести ее в сторону и познакомить кое с кем из молодых людей, присутствовавших на приеме. Но Чарльз следовал за Мариэллой неотступно, он превратился в ее тень, в ее постоянного спутника.
На следующий день они встретились в знаменитом кафе «Два монгола» в Сен-Жермен-де-Пре, а потом долго гуляли по набережным Сены, как влюбленные школьники. Она рассказывала ему о себе, о своей жизни, о своих мечтах, а мечтала она стать художницей, выйти замуж за любимого человека и родить ему девять или десять детей. Такая мечта его не увлекла, но сама Мариэлла уже успела свести его с ума. Под внешней хрупкостью этой девушки ощущалась сильная, волевая, исполненная жизни натура. Ее можно было сравнить с мраморной статуей прекрасной работы, на которую набросили кружевное покрывало. Чарльзу казалось даже, что ее кожа светится, как те изумительные статуи, которые он видел во Флоренции. Глаза светились, как два голубых сапфира, когда она слушала о его писательских планах. Он надеялся, что рано или поздно ему удастся опубликовать сборник рассказов. Он верил, что она разделяет его веру, его интересы и стремления.
Родители увезли ее в Довилль, и он поехал за ней туда, потом в Рим, в Помпею, на Капри, в Лондон... Потом снова в Париж. Куда бы она ни поехала, везде у него находились друзья, поэтому его появление каждый раз выглядело естественным. Чарльзу нравилось ходить с ней на долгие прогулки, провожать ее на балы, он даже соглашался скучать целыми вечерами в обществе ее родителей. Она стала для него источником упоительного блаженства, и он знал, что она нужна ему всегда и везде. Уже в августе... в Риме... та же неудержимая страсть поселилась и в ее глазах.
Чарльз не внушал доверия ее родителям, но они прекрасно знали, из какой он семьи, видели его прекрасные манеры, отмечали, что он умен, и никогда не забывали, что он являлся единственным наследником своего отца, обладателя громадного состояния. Деньги не значили для Мариэллы ничего, родители ее были вполне обеспечены, и о финансовых проблемах она никогда не думала. Она думала только о Чарльзе, о его сильных руках, плечах, о том, какие у него сумасшедшие, притягательные глаза, когда они целуются, какое у него точеное лицо, как на древнегреческих монетах, какие у него ласковые руки и каким нежным он умеет быть.
Чарльз не собирался возвращаться в Штаты. Взаимопонимания с отцом у него не было с тех пор, как в пятнадцать лет он бежал на войну, и Нью-Йорк мог ему разве что присниться в кошмарном сне. Он считал, что Нью-Йорк тесен для него, там нудно, там нет свободы. От Чарльза много ждали, но ему самому хотелось совсем иного. Определенное положение в обществе, обязанность постоянно представлять семью, а не себя самого, необходимость разбираться в капиталовложениях, вопросах управления предприятиями, биржевых играх, вникать в то, что покупает и продает отцовская фирма, и помнить, что в один прекрасный день ему суждено унаследовать эту фирму. Все это Чарльз объяснял Мариэлле, ласково гладя ее шелковистые волосы, спадающие на плечи. Мариэлла была высокая девушка, но рядом с ним становилась дюймовочкой, чувствовала себя маленькой, хрупкой и в то же время удивительно защищенной.
К моменту их знакомства Чарльз прожил в Париже пять лет и окончательно понял, что влюблен в этот город. Здесь его жизнь, его друзья, литература, его душа, вдохновение. Но Мариэлле в сентябре предстояло плыть домой на пароходе «Париж». Она вернется к размеренной жизни в элегантном доме на 66-й улице, к мужчинам, с которыми она встречалась до поездки в Европу, к подругам и прежним знакомым. А дом Делони, респектабельный и одновременно скучный, расположен всего в десяти кварталах севернее. Он не мог идти ни в какое сравнение с чердаком дома на рю дю Бак, который Чарльз снимал у домовладельца-аристократа. Этот человек в последние годы обеднел настолько, что был вынужден открыть «частный отель» в собственном доме. Однажды Мариэлла пришла к Чарльзу на рю дю Бак, и они провели там несколько часов, позабыв обо всем на свете. И в ту минуту, когда она уже готова была отдаться ему, Чарльз опомнился, вскочил на ноги и быстро вышел из комнаты. Мариэлла села на край кровати и поправила на себе платье, стараясь обрести хладнокровие. Вскоре Чарльз вернулся и присел на кровать рядом с ней.
– Прости меня... – Его темные волосы, горящие зеленые глаза придавали его внешности какую-то театральность, но в голосе прозвучало такое неподдельное волнение, что Мариэлла была тронута. Она до сих пор не встречала таких мужчин, как он, и ее ни к кому не влекло так, как к нему. Она теряла голову от страсти и справиться с собой уже не могла.
– Мариэлла... – сказал он очень мягко. Ее каштановые с рыжеватым отливом волосы закрывали пол-лица. – Я больше не могу... Ты сводишь меня с ума.
Но ведь и он сводил ее с ума, и она была счастлива. Ни он, ни она еще не испытывали в жизни ничего подобного.
Он наклонился к ней и поцеловал, а она ласково улыбнулась ему. Ее близость пьянила его. Он знал наверняка только одно: он не хочет ее терять. Ни сейчас, ни вообще когда-либо. И не хочет ехать за ней в Нью-Йорк, не хочет делать ей предложение, серьезно беседовать с ее папой. Он не хочет ждать ни минуты. Пусть все решится сейчас. Пусть она навсегда останется с ним. В Париже. В этой самой комнате, в этом вот доме.
– Мариэлла! – Он посмотрел на нее твердым взглядом, и ее глаза потемнели.
– Что? – тихо спросила она. Она была еще так молода, но она была влюблена в него, и он уже убедился, что у этой хрупкой девушки сильный характер.
– Выйдешь за меня замуж?
От изумления она открыла рот, потом засмеялась.
– Ты это серьезно?
– Конечно. Ты же... Ты согласна? – Сердце колотилось в груди от волнения. Вдруг она скажет «нет»? Ему казалось, что вся его дальнейшая жизнь зависит от ее следующего слова. Что, если она не пойдет за него замуж? Что, если теперь она все-таки захочет уехать домой с родителями? Что, если их отношения – для нее только игра? Но в ее глазах он прочитал, что ему нечего бояться.
– Когда? – Мариэлла несмело улыбнулась.
– Сейчас. – Именно сейчас, немедленно, и тогда все будет хорошо.
– Ты смеешься надо мной.
– Нет.
Он поднялся и начал мерить шагами комнату, как молодой лев. Теперь он весь отдался мечтам о будущем.
– Мариэлла, я говорю очень серьезно. – Вдруг Чарльз замер на месте и посмотрел на нее, весь напряженный, словно наэлектризованный. – Ты так и не ответила на мой вопрос.
Мариэлла встала и шагнула к нему, а он сжал ее в объятиях и долго не размыкал рук. Мариэлла рассмеялась.
– Ты сошел с ума.
– Да, я сошел с ума. И ты тоже. Так как же? – Он сжал ее еще крепче, она попыталась освободиться из его объятий, но вдруг нежно прильнула к нему всем телом. Тогда он стал жадно целовать ее, словно надеясь извлечь ответ из ее губ.
– Да... Да... Да... Выйду... – Она уже задыхалась. Оба стояли и улыбались друг другу. – Когда ты хочешь поговорить с моим отцом? – Она снова опустилась на кровать. Лицо Чарльза помрачнело.
– Да он никогда не согласится. Даже если и согласится, то потребует, чтобы мы вернулись в Штаты и начали там степенную жизнь под его личным наблюдением. – Теперь Чарльз опять был похож на льва, который ни за что не позволит запереть себя в клетку. – Могу тебе сразу сказать, что я на это не согласен.
– Не согласен говорить с моим отцом или не согласен возвращаться в Нью-Йорк? – Она сидела на кровати, вытянув перед собой длинные ноги. Теперь она казалась встревоженной, а он старался этого не замечать.
– Ехать в Нью-Йорк, конечно... И вообще, да к черту их всех... – Он опять пристально посмотрел на нее. Волосы его растрепались, глаза так и впивались в девушку. – А давай куда-нибудь уедем?
– Куда уедем? От родителей? – Мариэлла была поражена. Чарльз молча кивнул. Она уже хорошо знала его и понимала, что он говорит серьезно. – Господи, да они же убьют меня.
– Я им не позволю, – возразил Чарльз и сел с ней рядом. – Тебе отплывать через две недели. Если мы решим, что теперь будем вместе, надо уезжать скорее.
Она медленно кивнула, как бы задумавшись над его словами, но в глубине души она уже знала, что выбора у нее нет, решать, собственно, нечего. С ним она убежала бы на край света. Когда он снова поцеловал ее, она решилась окончательно.
– Как ты думаешь, они потом простят нас?
Но родителей своих она тоже хорошо знала. Как и Чарльз, она была единственным ребенком в семье, ее отец тоже был намного старше матери. Ее родители, и особенно мать, возлагали на нее большие надежды. Прошлой зимой в Нью-Йорке они начали вывозить Мариэллу в общество, теперь предприняли Большое Путешествие в надежде, что ждать осталось недолго и в скором времени Мариэлла выберет себе подходящего мужа. Кстати, в некоторых отношениях Чарльз мог бы считаться хорошей кандидатурой, во всяком случае, его происхождение было подходящим, вот только его образ жизни отличался, мягко говоря, эксцентричностью. Ее отец, наверное, сказал бы, что со временем Чарльз перебесится. Но недавно, когда она попыталась поговорить с отцом о Чарльзе, отец предложил подождать до тех пор, пока ее избранник в самом деле остепенится.
– Родная моя, мы скоро вернемся в Нью-Йорк, может быть, там ты его увидишь в другом свете. В Нью-Йорке ведь много молодых людей. На этом молодом человеке свет клином не сошелся.
В самом деле, нынешней весной расположения Мариэллы добивался Вандербильд-младший, а ее мать всерьез рассчитывала на молодого красавца Астора[1]. Впрочем, Мариэллу они совершенно не интересовали. И ей вовсе не хотелось ждать, пока Чарльз приедет в Нью-Йорк. Она была уверена, что он не захочет возвращаться. Не потому даже, что он терпеть не мог Нью-Йорк и вообще Соединенные Штаты и не выносит своего отца. Просто ему по сердцу та жизнь, которую он ведет последние пять лет. Париж – его город.
И Мариэлла решилась: они сбежали за три дня до ее предполагаемого отъезда, оставив ее родителям записку в отеле «Криллон». В этой записке Мариэлла упрашивала родителей ни о чем не беспокоиться и возвращаться домой и уверяла, что они с Чарльзом приедут в Нью-Йорк на Рождество. Отец Мариэллы не пожелал последовать этому совету, так как был уверен, что влюбленные вот-вот явятся с повинной. О решении дочери он сразу же сообщил американскому послу и попросил его навести справки, но послу удалось узнать только то, что молодые люди зарегистрировали брак в Ницце, а затем, по всей вероятности, пересекли итальянскую границу.
Мариэлла сознавала, что причиняет родителям горе, но в то же время она понимала, что рано или поздно они смогут утешиться. Конечно, в своих бесчисленных авантюрах Чарльз приобрел довольно сомнительную репутацию, зато финансовое положение его отца было непоколебимо. Так что Мариэлла надеялась, что в конце концов ее родители оценят хотя бы то существенное обстоятельство, что их дочери оказал внимание столь богатый наследник.
Чарльз и Мариэлла провели изумительный медовый месяц, путешествуя по Италии. Они побывали в Умбрии, Тоскане, Риме, Венеции, Флоренции и на озере Комо, затем очутились в Швейцарии и наконец в конце октября возвратились в Париж. В Париже выяснилось, что родители Мариэллы так и не вернулись в Нью-Йорк и по-прежнему жили в отеле «Криллон».
Мариэлла и представить себе не могла, что родители еще в Париже, и была несказанно удивлена, узнав, что они ее ждут. Со времени бегства Мариэллы прошло два месяца, но за это время сердца ее родителей не смягчились. Когда Мариэлла и Чарльз явились к ним в отель, держась за руки, счастливые, веселые, Чарльзу было приказано немедленно убраться, а также объявлено, что завтра начнется бракоразводный процесс.
– На вашем месте я бы не стала этого делать, – тихо сказала Мариэлла, и Чарльз улыбнулся твердости, с которой она произнесла эти слова. Такая робкая, застенчивая девушка и так твердо высказывает свое мнение! Чарльзу очень нравилось, что Мариэлла умеет быть решительной. Но ее отец буквально пришел в ярость и зарычал:
– Не смей указывать мне, что мне делать!
А мать произнесла напыщенную речь о черной неблагодарности, об опасностях, которым Мариэлла подвергала себя, оставаясь с Чарльзом, о том, что родители желают ей только добра, о своих рухнувших надеждах. У Чарльза немедленно зазвенело в ушах, а Мариэлла стояла как скала, спокойно и твердо глядела на родителей. В восемнадцать лет она уже стала взрослой женщиной, которой Чарльз будет восхищаться всю оставшуюся жизнь.
– Папа, расторгнуть брак невозможно, – снова тихо сказала она. – У меня будет ребенок.
Чарльз изумленно воззрился на нее, и вдруг ему стало радостно на душе. По всей вероятности, Мариэлла сказала неправду, но она выбрала хороший способ заставить родителей отступить. Но едва она произнесла эти слова, как разверзлись хляби небесные: мать принялась орать еще громче, а отец уселся и стал ловить ртом воздух, старательно изображая сердечный приступ. Мать заявила, что Мариэлла убивает отца, потом старик поплелся прочь из комнаты, поддерживаемый заботливой супругой, а Чарльз предложил Мариэлле вернуться в дом на рю дю Бак, а к семейным разговорам вернуться позже. Они покинули отель и несколько кварталов прошли пешком. Было тепло, и Чарльз чувствовал себя совершенно счастливым. Он поминутно прижимал Мариэллу к себе и целовал.
– Это было великолепно придумано. Мне надо было самому догадаться.
– Это не придумано. – Мариэлла тоже была счастлива. – Это правда. – Она была довольна собой. Совсем еще недавно она была маленькой девочкой и вот скоро станет матерью. Он снова удивился:
– Ты это серьезно?
Она кивнула и посмотрела ему в глаза.
– Когда это случилось? – В его голосе звучало удивление, а вовсе не тревога.
– Сама не знаю... В Риме... Может, в Венеции... Я сама только на прошлой неделе убедилась.
– У-у, обманщица моя! – Но он был доволен, обнял ее опять. – Когда же родится наследник дома Делони?
– Наверное, в июне. Где-то так.
Он никогда не задумывался, что когда-нибудь ему предстоит стать отцом. Наверное, ему полагалось испугаться, пожалеть о вольной жизни, которую он вел до сих пор. Но он был опять-таки счастлив.
Чарльз поймал такси, они забрались на заднее сиденье и поехали на рю дю Бак, поминутно целуясь. Они были похожи на влюбленных школьников, а не на супругов и будущих родителей.
На следующий день родители Мариэллы были по-прежнему вне себя от гнева, но после двух недель упорных переговоров все-таки смягчились. Мать Мариэллы отвезла дочь к известному врачу, и последние сомнения развеялись: Мариэлла была беременна. Вопрос о расторжении брака был снят с повестки дня. Родителям пришлось смириться с существованием Чарльза Делони, так как их дочь не представляла себе жизни без него. Чарльз же со своей стороны пообещал им, что купит хорошую квартиру, наймет прислугу, няню для ребенка, обзаведется машиной, и после этого родители Мариэллы наконец отправились восвояси. Ее отец вытянул из него обещание стать «солидным человеком». Может, солидным он пока и не стал, но всем было ясно, что молодым супругам хорошо вместе.
Родители Мариэллы отплыли от берегов Европы на пароходе «Франция», и Мариэлла с Чарльзом, вымотанные общением с ними, решили не ехать в Нью-Йорк ни на Рождество, ни когда-либо в ближайшем будущем. Им было хорошо вместе в их маленькой квартирке в доме на левом берегу Сены. Друзья Чарльза приходили к ним в гости, а ему самому никогда еще не писалось так хорошо, как в это время. Был в его жизни краткий миг, когда жизнь казалась безоблачной, и было это в Париже в 1926 году.
Чарльз подождал, пока священник пройдет мимо него, и подошел к маленькому алтарю. У этого алтаря молились две монахини, и младшая из них слегка улыбнулась Чарльзу, когда он неловко опустился на колени. Черные волосы его уже были тронуты сединой, но глаза все еще блестели, как блестели они в пятнадцать лет, и он все еще излучает силу, энергию, мощь. Это заметила даже молодая монахиня. Но когда он склонил голову, в его глазах проступила глубокая грусть, вызванная мыслью о тех, кто значил для него так много, кого он так любил и с кем рядом сражался. Но он пришел не молиться. Он пришел сюда, потому что сегодня – годовщина самого страшного дня его жизни... прошло девять лет... две недели до Рождества. Этот день ему не забыть... В этот день он едва не убил ее. Он был не в себе, точнее, вне себя от гнева и боли... совершенно невыносимой боли. Ему хотелось перерезать себе горло, чтобы унялась эта боль, ему хотелось перевести назад стрелки часов, чтобы никогда не случилось то, что случилось... И все-таки он ее любил... их обоих любил... Сейчас невыносимо думать об этом. Он наклонил голову, но молиться за него и за нее не мог, ни за кого не мог молиться, думать не мог... так болит, болит до сих пор, та же тупая боль, разве что в последние годы он редко разрешает себе думать об этом. Но порой его пронзает такая боль, от которой захватывает дух и с которой никак не сладить.
По щеке его медленно катилась слеза, и он смотрел прямо перед собой, не видя ничего, а молодая монахиня смотрела на этого красивого и страдающего мужчину. Уже давно он стоял на коленях и вспоминал их, своих любимых, и думал о том, что было в той жизни, которой нет больше, о том, о чем когда-то запретил себе вспоминать. Но именно сегодня ему захотелось прийти сюда, чтобы оказаться ближе к ним. Так близко праздник Рождества, и от этого еще тяжелее.
В Испании он нашел бы церковь, какую-нибудь крохотную часовню, какую-нибудь развалину, и там стоял бы и думал о том же, и испытывал бы все ту же крестную муку, но там было бы проще, там проще жить. Здесь же нет ничего, кругом чужие, незнакомые люди, холодный серый камень, напоминающий ему серый дом, в котором он теперь живет бок о бок с умирающим отцом. Медленно поднявшись с колен, он принял решение: надолго в Штатах он не останется. Он должен вернуться в Испанию. Его место там. Здесь он не нужен никому, кроме адвокатов и банкиров, а они-то его совершенно не волнуют. И никогда не волновали, а сейчас даже меньше, чем когда-либо. Он ведь так и не сделался «солидным человеком», о чем мечтал его тесть. Он улыбнулся при этой мысли и вспомнил тестя с тещей, их тоже уже нет на свете. Все умерли. Чарльзу Делони недавно исполнилось тридцать пять лет, а чувствовал он себя так, как будто прожил десять веков.
Чарльзу Делони, сильному, молодо выглядящему человеку с обветренным смуглым лицом, знакомы были потери и страдания. Два года он воевал в Испании. Эта война стала одним из немногих на свете дел, которые его действительно занимали. Почти два года назад, в феврале 1937 года, он вступил в бригаду «Линкольн» и отправился в Испанию сражаться с фашистами. В августе под Гандессой в ходе жестокой битвы на реке Эбро он был ранен. Это было не первое его ранение. В последний год мировой войны, едва ему исполнилось пятнадцать лет, он убежал из дому, вступил в армию и был ранен в ногу в Сен-Мигеле. Его отец тогда страшно рассердился. Теперь отец совершенно не участвует в реальной жизни, не узнает собственного сына, ничего не знает о войне в Испании. Глядя на отца, спавшего в огромной кровати, Чарльз решил для себя, что так даже лучше. Они не поняли бы друг друга, яростно заспорили бы. Отец не воспринял бы сына таким, каким он стал, не сумел бы разделить его убеждений и понятий о свободе и о фашизме. Ему никогда не нравилось, что сын живет за границей. Старший Делони всегда считал, что его сын, поздний, единственный сын, непонятно почему скитается по Европе и занимается черт знает чем. В 1921 году Чарльз снова отправился в Европу и прожил там семнадцать лет. Иногда друзья предлагали ему работу, время от времени он публиковал свои рассказы, а в последнее время жил преимущественно на очень значительные доходы со своего состояния. Размеры доходов раздражали его. «Ни одному нормальному человеку, – высказался он однажды в беседе с близким другом, – не нужно для жизни столько денег». Часто он отдавал значительные суммы на благотворительные цели, а маленький гонорар за напечатанный рассказ доставлял ему ни с чем не сравнимое удовольствие.
Он учился в Оксфорде, затем в Сорбонне, потом на короткое время перебрался во Флоренцию. В то время он был, можно сказать, типичным представителем золотой молодежи. Много пил, тратил уйму денег на развлечения. В двадцать один год он считал себя вполне светским человеком, потому что провел в Европе вне всякого контроля три примечательных года. Он был знаком с такими людьми, о которых другие могли только читать в газетах, делал то, о чем немногие осмеливались мечтать. Потом... потом была Мариэлла... Но это уже другая история. История, о которой он теперь старался не вспоминать. Память о ней до сих пор причиняла боль.
Порой Мариэлла снилась ему по ночам, особенно когда он был в опасности, когда засыпал где-нибудь в окопе, когда пули свистели над головой. Он вспоминал, как она прижималась к нему... лицо... глаза, которые невозможно забыть... губы... и ее бесконечную грусть при их последней встрече. Это было почти семь лет назад, и с тех пор он не видел ее. Семь лет не видеть ее, не прикасаться к ней... не поднимать ее на руках... даже не знать, где она, и говорить себе, что теперь это не имеет значения. Однажды, когда он был тяжело ранен и не надеялся выжить, воспоминания о ней захватили его. Санитары нашли его без сознания в луже крови, а когда он очнулся, он мог бы поклясться, что видел, как она стояла за спинами санитаров.
Ей было всего восемнадцать лет, когда они встретились в Париже. У нее было такое прекрасное и живое лицо, что она казалась сошедшей с только что написанной картины. Ему тогда было двадцать три, он сидел с приятелем в кафе и вдруг увидел ее. Она потрясла его в самую первую секунду тем, что в ее взгляде застыла бесконечная щемящая грусть. Потом она ушла, но вскоре они встретились вновь, на приеме у посла. Их официально представили друг другу, они были чрезвычайно выдержанны, но глаза Мариэллы смеялись и сразу покорили его. Нельзя сказать, что ему удалось произвести столь же хорошее впечатление на ее родителей. Ее отцу, серьезному человеку, который был значительно старше своей жены, репутация Чарльза была прекрасно известна. Ее отец и отец Чарльза были примерно одних лет, и Чарльз припомнил, что они были когда-то шапочно знакомы. Мать Мариэллы, наполовину француженка, казалась Чарльзу бесконечно скучной, чопорной дамой. Родители держали Мариэллу на коротком поводке. Они требовали, чтобы танцевала она только под их присмотром. Им и в голову не приходило, как она привлекательна и какой веселой умеет быть. Но она умела быть и серьезной, и вскоре Чарльзу стало ясно, что с ней можно говорить. Она очень обрадовалась, встретив его в резиденции посла, вспомнила, что видела его однажды в кафе, но сказала она об этом гораздо позже, когда Чарльз слишком уж стал донимать ее расспросами. Они увлеклись друг другом. Для нее он был интересным молодым человеком, он был не похож на всех молодых людей, кого она встречала до сих пор. Казалось, она хотела знать о нем все: откуда он, зачем приехал в Париж, почему так хорошо говорит по-французски. На нее произвело впечатление, что он начинающий, но подающий надежды писатель. Она немного занималась живописью и в первый раз говорила об этом неохотно. Потом, когда они познакомились поближе, она показала ему несколько действительно прекрасных рисунков. А в первый вечер их сблизили не разговоры о литературе или живописи. Просто каждый из них понял, что им хорошо вместе. Ее родители тоже заметили их взаимную симпатию. Когда мать Мариэллы увидела, как самозабвенно ее дочь болтает с Чарльзом Делони, она сразу попыталась увести ее в сторону и познакомить кое с кем из молодых людей, присутствовавших на приеме. Но Чарльз следовал за Мариэллой неотступно, он превратился в ее тень, в ее постоянного спутника.
На следующий день они встретились в знаменитом кафе «Два монгола» в Сен-Жермен-де-Пре, а потом долго гуляли по набережным Сены, как влюбленные школьники. Она рассказывала ему о себе, о своей жизни, о своих мечтах, а мечтала она стать художницей, выйти замуж за любимого человека и родить ему девять или десять детей. Такая мечта его не увлекла, но сама Мариэлла уже успела свести его с ума. Под внешней хрупкостью этой девушки ощущалась сильная, волевая, исполненная жизни натура. Ее можно было сравнить с мраморной статуей прекрасной работы, на которую набросили кружевное покрывало. Чарльзу казалось даже, что ее кожа светится, как те изумительные статуи, которые он видел во Флоренции. Глаза светились, как два голубых сапфира, когда она слушала о его писательских планах. Он надеялся, что рано или поздно ему удастся опубликовать сборник рассказов. Он верил, что она разделяет его веру, его интересы и стремления.
Родители увезли ее в Довилль, и он поехал за ней туда, потом в Рим, в Помпею, на Капри, в Лондон... Потом снова в Париж. Куда бы она ни поехала, везде у него находились друзья, поэтому его появление каждый раз выглядело естественным. Чарльзу нравилось ходить с ней на долгие прогулки, провожать ее на балы, он даже соглашался скучать целыми вечерами в обществе ее родителей. Она стала для него источником упоительного блаженства, и он знал, что она нужна ему всегда и везде. Уже в августе... в Риме... та же неудержимая страсть поселилась и в ее глазах.
Чарльз не внушал доверия ее родителям, но они прекрасно знали, из какой он семьи, видели его прекрасные манеры, отмечали, что он умен, и никогда не забывали, что он являлся единственным наследником своего отца, обладателя громадного состояния. Деньги не значили для Мариэллы ничего, родители ее были вполне обеспечены, и о финансовых проблемах она никогда не думала. Она думала только о Чарльзе, о его сильных руках, плечах, о том, какие у него сумасшедшие, притягательные глаза, когда они целуются, какое у него точеное лицо, как на древнегреческих монетах, какие у него ласковые руки и каким нежным он умеет быть.
Чарльз не собирался возвращаться в Штаты. Взаимопонимания с отцом у него не было с тех пор, как в пятнадцать лет он бежал на войну, и Нью-Йорк мог ему разве что присниться в кошмарном сне. Он считал, что Нью-Йорк тесен для него, там нудно, там нет свободы. От Чарльза много ждали, но ему самому хотелось совсем иного. Определенное положение в обществе, обязанность постоянно представлять семью, а не себя самого, необходимость разбираться в капиталовложениях, вопросах управления предприятиями, биржевых играх, вникать в то, что покупает и продает отцовская фирма, и помнить, что в один прекрасный день ему суждено унаследовать эту фирму. Все это Чарльз объяснял Мариэлле, ласково гладя ее шелковистые волосы, спадающие на плечи. Мариэлла была высокая девушка, но рядом с ним становилась дюймовочкой, чувствовала себя маленькой, хрупкой и в то же время удивительно защищенной.
К моменту их знакомства Чарльз прожил в Париже пять лет и окончательно понял, что влюблен в этот город. Здесь его жизнь, его друзья, литература, его душа, вдохновение. Но Мариэлле в сентябре предстояло плыть домой на пароходе «Париж». Она вернется к размеренной жизни в элегантном доме на 66-й улице, к мужчинам, с которыми она встречалась до поездки в Европу, к подругам и прежним знакомым. А дом Делони, респектабельный и одновременно скучный, расположен всего в десяти кварталах севернее. Он не мог идти ни в какое сравнение с чердаком дома на рю дю Бак, который Чарльз снимал у домовладельца-аристократа. Этот человек в последние годы обеднел настолько, что был вынужден открыть «частный отель» в собственном доме. Однажды Мариэлла пришла к Чарльзу на рю дю Бак, и они провели там несколько часов, позабыв обо всем на свете. И в ту минуту, когда она уже готова была отдаться ему, Чарльз опомнился, вскочил на ноги и быстро вышел из комнаты. Мариэлла села на край кровати и поправила на себе платье, стараясь обрести хладнокровие. Вскоре Чарльз вернулся и присел на кровать рядом с ней.
– Прости меня... – Его темные волосы, горящие зеленые глаза придавали его внешности какую-то театральность, но в голосе прозвучало такое неподдельное волнение, что Мариэлла была тронута. Она до сих пор не встречала таких мужчин, как он, и ее ни к кому не влекло так, как к нему. Она теряла голову от страсти и справиться с собой уже не могла.
– Мариэлла... – сказал он очень мягко. Ее каштановые с рыжеватым отливом волосы закрывали пол-лица. – Я больше не могу... Ты сводишь меня с ума.
Но ведь и он сводил ее с ума, и она была счастлива. Ни он, ни она еще не испытывали в жизни ничего подобного.
Он наклонился к ней и поцеловал, а она ласково улыбнулась ему. Ее близость пьянила его. Он знал наверняка только одно: он не хочет ее терять. Ни сейчас, ни вообще когда-либо. И не хочет ехать за ней в Нью-Йорк, не хочет делать ей предложение, серьезно беседовать с ее папой. Он не хочет ждать ни минуты. Пусть все решится сейчас. Пусть она навсегда останется с ним. В Париже. В этой самой комнате, в этом вот доме.
– Мариэлла! – Он посмотрел на нее твердым взглядом, и ее глаза потемнели.
– Что? – тихо спросила она. Она была еще так молода, но она была влюблена в него, и он уже убедился, что у этой хрупкой девушки сильный характер.
– Выйдешь за меня замуж?
От изумления она открыла рот, потом засмеялась.
– Ты это серьезно?
– Конечно. Ты же... Ты согласна? – Сердце колотилось в груди от волнения. Вдруг она скажет «нет»? Ему казалось, что вся его дальнейшая жизнь зависит от ее следующего слова. Что, если она не пойдет за него замуж? Что, если теперь она все-таки захочет уехать домой с родителями? Что, если их отношения – для нее только игра? Но в ее глазах он прочитал, что ему нечего бояться.
– Когда? – Мариэлла несмело улыбнулась.
– Сейчас. – Именно сейчас, немедленно, и тогда все будет хорошо.
– Ты смеешься надо мной.
– Нет.
Он поднялся и начал мерить шагами комнату, как молодой лев. Теперь он весь отдался мечтам о будущем.
– Мариэлла, я говорю очень серьезно. – Вдруг Чарльз замер на месте и посмотрел на нее, весь напряженный, словно наэлектризованный. – Ты так и не ответила на мой вопрос.
Мариэлла встала и шагнула к нему, а он сжал ее в объятиях и долго не размыкал рук. Мариэлла рассмеялась.
– Ты сошел с ума.
– Да, я сошел с ума. И ты тоже. Так как же? – Он сжал ее еще крепче, она попыталась освободиться из его объятий, но вдруг нежно прильнула к нему всем телом. Тогда он стал жадно целовать ее, словно надеясь извлечь ответ из ее губ.
– Да... Да... Да... Выйду... – Она уже задыхалась. Оба стояли и улыбались друг другу. – Когда ты хочешь поговорить с моим отцом? – Она снова опустилась на кровать. Лицо Чарльза помрачнело.
– Да он никогда не согласится. Даже если и согласится, то потребует, чтобы мы вернулись в Штаты и начали там степенную жизнь под его личным наблюдением. – Теперь Чарльз опять был похож на льва, который ни за что не позволит запереть себя в клетку. – Могу тебе сразу сказать, что я на это не согласен.
– Не согласен говорить с моим отцом или не согласен возвращаться в Нью-Йорк? – Она сидела на кровати, вытянув перед собой длинные ноги. Теперь она казалась встревоженной, а он старался этого не замечать.
– Ехать в Нью-Йорк, конечно... И вообще, да к черту их всех... – Он опять пристально посмотрел на нее. Волосы его растрепались, глаза так и впивались в девушку. – А давай куда-нибудь уедем?
– Куда уедем? От родителей? – Мариэлла была поражена. Чарльз молча кивнул. Она уже хорошо знала его и понимала, что он говорит серьезно. – Господи, да они же убьют меня.
– Я им не позволю, – возразил Чарльз и сел с ней рядом. – Тебе отплывать через две недели. Если мы решим, что теперь будем вместе, надо уезжать скорее.
Она медленно кивнула, как бы задумавшись над его словами, но в глубине души она уже знала, что выбора у нее нет, решать, собственно, нечего. С ним она убежала бы на край света. Когда он снова поцеловал ее, она решилась окончательно.
– Как ты думаешь, они потом простят нас?
Но родителей своих она тоже хорошо знала. Как и Чарльз, она была единственным ребенком в семье, ее отец тоже был намного старше матери. Ее родители, и особенно мать, возлагали на нее большие надежды. Прошлой зимой в Нью-Йорке они начали вывозить Мариэллу в общество, теперь предприняли Большое Путешествие в надежде, что ждать осталось недолго и в скором времени Мариэлла выберет себе подходящего мужа. Кстати, в некоторых отношениях Чарльз мог бы считаться хорошей кандидатурой, во всяком случае, его происхождение было подходящим, вот только его образ жизни отличался, мягко говоря, эксцентричностью. Ее отец, наверное, сказал бы, что со временем Чарльз перебесится. Но недавно, когда она попыталась поговорить с отцом о Чарльзе, отец предложил подождать до тех пор, пока ее избранник в самом деле остепенится.
– Родная моя, мы скоро вернемся в Нью-Йорк, может быть, там ты его увидишь в другом свете. В Нью-Йорке ведь много молодых людей. На этом молодом человеке свет клином не сошелся.
В самом деле, нынешней весной расположения Мариэллы добивался Вандербильд-младший, а ее мать всерьез рассчитывала на молодого красавца Астора[1]. Впрочем, Мариэллу они совершенно не интересовали. И ей вовсе не хотелось ждать, пока Чарльз приедет в Нью-Йорк. Она была уверена, что он не захочет возвращаться. Не потому даже, что он терпеть не мог Нью-Йорк и вообще Соединенные Штаты и не выносит своего отца. Просто ему по сердцу та жизнь, которую он ведет последние пять лет. Париж – его город.
И Мариэлла решилась: они сбежали за три дня до ее предполагаемого отъезда, оставив ее родителям записку в отеле «Криллон». В этой записке Мариэлла упрашивала родителей ни о чем не беспокоиться и возвращаться домой и уверяла, что они с Чарльзом приедут в Нью-Йорк на Рождество. Отец Мариэллы не пожелал последовать этому совету, так как был уверен, что влюбленные вот-вот явятся с повинной. О решении дочери он сразу же сообщил американскому послу и попросил его навести справки, но послу удалось узнать только то, что молодые люди зарегистрировали брак в Ницце, а затем, по всей вероятности, пересекли итальянскую границу.
Мариэлла сознавала, что причиняет родителям горе, но в то же время она понимала, что рано или поздно они смогут утешиться. Конечно, в своих бесчисленных авантюрах Чарльз приобрел довольно сомнительную репутацию, зато финансовое положение его отца было непоколебимо. Так что Мариэлла надеялась, что в конце концов ее родители оценят хотя бы то существенное обстоятельство, что их дочери оказал внимание столь богатый наследник.
Чарльз и Мариэлла провели изумительный медовый месяц, путешествуя по Италии. Они побывали в Умбрии, Тоскане, Риме, Венеции, Флоренции и на озере Комо, затем очутились в Швейцарии и наконец в конце октября возвратились в Париж. В Париже выяснилось, что родители Мариэллы так и не вернулись в Нью-Йорк и по-прежнему жили в отеле «Криллон».
Мариэлла и представить себе не могла, что родители еще в Париже, и была несказанно удивлена, узнав, что они ее ждут. Со времени бегства Мариэллы прошло два месяца, но за это время сердца ее родителей не смягчились. Когда Мариэлла и Чарльз явились к ним в отель, держась за руки, счастливые, веселые, Чарльзу было приказано немедленно убраться, а также объявлено, что завтра начнется бракоразводный процесс.
– На вашем месте я бы не стала этого делать, – тихо сказала Мариэлла, и Чарльз улыбнулся твердости, с которой она произнесла эти слова. Такая робкая, застенчивая девушка и так твердо высказывает свое мнение! Чарльзу очень нравилось, что Мариэлла умеет быть решительной. Но ее отец буквально пришел в ярость и зарычал:
– Не смей указывать мне, что мне делать!
А мать произнесла напыщенную речь о черной неблагодарности, об опасностях, которым Мариэлла подвергала себя, оставаясь с Чарльзом, о том, что родители желают ей только добра, о своих рухнувших надеждах. У Чарльза немедленно зазвенело в ушах, а Мариэлла стояла как скала, спокойно и твердо глядела на родителей. В восемнадцать лет она уже стала взрослой женщиной, которой Чарльз будет восхищаться всю оставшуюся жизнь.
– Папа, расторгнуть брак невозможно, – снова тихо сказала она. – У меня будет ребенок.
Чарльз изумленно воззрился на нее, и вдруг ему стало радостно на душе. По всей вероятности, Мариэлла сказала неправду, но она выбрала хороший способ заставить родителей отступить. Но едва она произнесла эти слова, как разверзлись хляби небесные: мать принялась орать еще громче, а отец уселся и стал ловить ртом воздух, старательно изображая сердечный приступ. Мать заявила, что Мариэлла убивает отца, потом старик поплелся прочь из комнаты, поддерживаемый заботливой супругой, а Чарльз предложил Мариэлле вернуться в дом на рю дю Бак, а к семейным разговорам вернуться позже. Они покинули отель и несколько кварталов прошли пешком. Было тепло, и Чарльз чувствовал себя совершенно счастливым. Он поминутно прижимал Мариэллу к себе и целовал.
– Это было великолепно придумано. Мне надо было самому догадаться.
– Это не придумано. – Мариэлла тоже была счастлива. – Это правда. – Она была довольна собой. Совсем еще недавно она была маленькой девочкой и вот скоро станет матерью. Он снова удивился:
– Ты это серьезно?
Она кивнула и посмотрела ему в глаза.
– Когда это случилось? – В его голосе звучало удивление, а вовсе не тревога.
– Сама не знаю... В Риме... Может, в Венеции... Я сама только на прошлой неделе убедилась.
– У-у, обманщица моя! – Но он был доволен, обнял ее опять. – Когда же родится наследник дома Делони?
– Наверное, в июне. Где-то так.
Он никогда не задумывался, что когда-нибудь ему предстоит стать отцом. Наверное, ему полагалось испугаться, пожалеть о вольной жизни, которую он вел до сих пор. Но он был опять-таки счастлив.
Чарльз поймал такси, они забрались на заднее сиденье и поехали на рю дю Бак, поминутно целуясь. Они были похожи на влюбленных школьников, а не на супругов и будущих родителей.
На следующий день родители Мариэллы были по-прежнему вне себя от гнева, но после двух недель упорных переговоров все-таки смягчились. Мать Мариэллы отвезла дочь к известному врачу, и последние сомнения развеялись: Мариэлла была беременна. Вопрос о расторжении брака был снят с повестки дня. Родителям пришлось смириться с существованием Чарльза Делони, так как их дочь не представляла себе жизни без него. Чарльз же со своей стороны пообещал им, что купит хорошую квартиру, наймет прислугу, няню для ребенка, обзаведется машиной, и после этого родители Мариэллы наконец отправились восвояси. Ее отец вытянул из него обещание стать «солидным человеком». Может, солидным он пока и не стал, но всем было ясно, что молодым супругам хорошо вместе.
Родители Мариэллы отплыли от берегов Европы на пароходе «Франция», и Мариэлла с Чарльзом, вымотанные общением с ними, решили не ехать в Нью-Йорк ни на Рождество, ни когда-либо в ближайшем будущем. Им было хорошо вместе в их маленькой квартирке в доме на левом берегу Сены. Друзья Чарльза приходили к ним в гости, а ему самому никогда еще не писалось так хорошо, как в это время. Был в его жизни краткий миг, когда жизнь казалась безоблачной, и было это в Париже в 1926 году.
* * *
Чарльз надавил на массивную дверь собора Святого Патрика. Дверь оказалась настолько тяжелой, что от усилия заныла рука, а раненая нога заболела еще сильнее. Холодная зима, совсем как в Европе. Как давно он не был в Нью-Йорке, как давно не заходил в церковь. Когда Чарльз поднял глаза к высокому своду собора, он даже подумал, что, может быть, зря он приехал. Тяжело было видеть отца таким беспомощным. Ужасно видеть, что отец до такой степени оторван от происходящего вокруг. В какой-то момент Чарльзу показалось, что отец узнал его, но мгновение прошло, глаза отца, снова пустые, закрылись, и голова тяжело откинулась на подушку. Глядя на отца, Чарльз почувствовал себя совершенно одиноким. Как будто Делони-старшего уже нет. И его самого уже могло бы не быть. Многих уже нет рядом с Чарльзом. Например, друзей, вместе с которыми он сражался в Испании... Не слишком ли много людей, за которых надо молиться?Чарльз подождал, пока священник пройдет мимо него, и подошел к маленькому алтарю. У этого алтаря молились две монахини, и младшая из них слегка улыбнулась Чарльзу, когда он неловко опустился на колени. Черные волосы его уже были тронуты сединой, но глаза все еще блестели, как блестели они в пятнадцать лет, и он все еще излучает силу, энергию, мощь. Это заметила даже молодая монахиня. Но когда он склонил голову, в его глазах проступила глубокая грусть, вызванная мыслью о тех, кто значил для него так много, кого он так любил и с кем рядом сражался. Но он пришел не молиться. Он пришел сюда, потому что сегодня – годовщина самого страшного дня его жизни... прошло девять лет... две недели до Рождества. Этот день ему не забыть... В этот день он едва не убил ее. Он был не в себе, точнее, вне себя от гнева и боли... совершенно невыносимой боли. Ему хотелось перерезать себе горло, чтобы унялась эта боль, ему хотелось перевести назад стрелки часов, чтобы никогда не случилось то, что случилось... И все-таки он ее любил... их обоих любил... Сейчас невыносимо думать об этом. Он наклонил голову, но молиться за него и за нее не мог, ни за кого не мог молиться, думать не мог... так болит, болит до сих пор, та же тупая боль, разве что в последние годы он редко разрешает себе думать об этом. Но порой его пронзает такая боль, от которой захватывает дух и с которой никак не сладить.
По щеке его медленно катилась слеза, и он смотрел прямо перед собой, не видя ничего, а молодая монахиня смотрела на этого красивого и страдающего мужчину. Уже давно он стоял на коленях и вспоминал их, своих любимых, и думал о том, что было в той жизни, которой нет больше, о том, о чем когда-то запретил себе вспоминать. Но именно сегодня ему захотелось прийти сюда, чтобы оказаться ближе к ним. Так близко праздник Рождества, и от этого еще тяжелее.
В Испании он нашел бы церковь, какую-нибудь крохотную часовню, какую-нибудь развалину, и там стоял бы и думал о том же, и испытывал бы все ту же крестную муку, но там было бы проще, там проще жить. Здесь же нет ничего, кругом чужие, незнакомые люди, холодный серый камень, напоминающий ему серый дом, в котором он теперь живет бок о бок с умирающим отцом. Медленно поднявшись с колен, он принял решение: надолго в Штатах он не останется. Он должен вернуться в Испанию. Его место там. Здесь он не нужен никому, кроме адвокатов и банкиров, а они-то его совершенно не волнуют. И никогда не волновали, а сейчас даже меньше, чем когда-либо. Он ведь так и не сделался «солидным человеком», о чем мечтал его тесть. Он улыбнулся при этой мысли и вспомнил тестя с тещей, их тоже уже нет на свете. Все умерли. Чарльзу Делони недавно исполнилось тридцать пять лет, а чувствовал он себя так, как будто прожил десять веков.