Страница:
Она вполне нормальная, – уверенно отвечала Молли. – Разумеется, в глубокой депрессии, да и невроз у девочки налицо, но, по-моему, основании для этого более чем достаточно. Думаю, он просто измывался над ней – и в сексуальном плане, и во всех остальных. – Она вкратце описала обнаруженные врачом синяки и внутренние повреждения, а также состояние девочки на момент их первой встречи. – Она клянется, что он никогда и пальцем до нее не дотронулся. А я ей не верю. Полагаю, что он надругался над ней в ту ночь, думаю даже, он делал это и прежде, и, весьма вероятно, очень долгое время. Возможно, потеряв мать, она лишилась единственной защитницы и запаниковала… И когда он снова полез к ней, она вышла из себя и пристрелила его. Понимаешь, для того чтобы застрелить человека с такого расстояния, он должен был лежать прямо на ней, насилуя ее. Если она выстрелила именно в этот момент, тогда все сходится.
– А кто-нибудь еще согласен с тобой? – Вот теперь Дэвид был по-настоящему заинтригован. – Копы какого мнения?
– В этом-то и проблема! Никто и слышать об этом не желает! Еще бы, покойный папочка был Прекрасным Юристом и Всеобщим Любимчиком! Ни единая душа не верит в то, что этот ангел спал с родной дочерью или, что еще хуже, насиловал свое дитя! Может, он сам наставил на нее пистолет, а она его вырвала… Но в жизни этой девочки случилось что-то жуткое, а она: молчит как рыба. У нее нет друзей, и вообще никакой жизни, кроме школы. Похоже, о ней никто ничего толком и не знает. Она исправно отсиживала школьные уроки, потом шла домой и ухаживала там за умирающей матерью. Матери не стало несколько дней назад, теперь нет и отца, вот и все. Ни родни, ни друзей, а весь город клянется, что лучшего человека, чем покойный, на всем свете не сыщешь и обидеть родную дочь он просто не мог!
– А ты, как я понимаю, в это не очень-то веришь? Интересно, почему? – Дважды отработав в тандеме с Молли, он понял, что ее интуиции можно доверять.
– А потому, что она мне ничего не говорит, однако я знаю, что девчонка лжет. Она в ужасе. И упорно защищает его, словно он воскреснет из мертвых и призовет ее к ответу!
– Она не говорит вообще ничего?
– Ровным счетом. Она словно застыла от боли, это на ней аршинными буквами написано. С девочкой стряслось нечто страшное, но она упорно скрывает это.
– До поры до времени. – Он улыбнулся. – Она расколется. Я слишком хорошо тебя знаю. Просто еще слишком рано.
– Спасибо за такую аттестацию, но времени у нас мало. Сегодня ей официально предъявят обвинение, а общественный защитник должен быть назначен уже завтра утром.
– И что – у семьи не было собственного адвоката? А у папаши разве не было добрых знакомых среди юристов, которые могли бы ею заняться?
Когда Молли отрицательно покачала головой, брови его поползли вверх. Молли объяснила:
– Его компаньон лишь твердит, что они с покойным были слишком близки, чтобы он теперь защищал его убийцу. Говорит также, что наследство практически нулевое – все деньги ухнули на лечение матери. Вот разве что дом да доля в совместном деле. Но похоже, и то и другое достанется ему, поскольку она теперь лишена этого права. Он к тому же утверждает, что ее покойный отец должен ему чертову уйму денег. Он и десяти центов не потратит на девочку. Вот поэтому я и сижу сейчас здесь, у тебя. Мне этот тип не нравится, и я не верю ему. Он расписывает покойного, словно святого какого-нибудь, и постоянно твердит, что никогда не простит его дочери содеянного. Думает, что она заслуживает смертного приговора.
– В семнадцать-то лет? Добрый дядя… – Теперь глаза Дэвида загорелись живейшим интересом. – А что говорит наша девочка? Знает она, что этот дядя ей не поможет, что заграбастает все, что было у папочки, в счет этих сомнительных долгов?
– Наверняка нет. Знаешь, она предпочтет сгореть в аду, нежели проговориться. Мне кажется, она убедила себя, что обязана сохранить незапятнанной репутацию родителей.
Да, похоже, судмедэксперт надобен ей не меньше, чем адвокат. – Он широко улыбнулся Молли. Снова работать с ней в паре? Это явно было ему по душе. Она блестящий специалист, да к тому же у него время от времени мелькает слабенькая надежда на то, что между ними возникнет романчик. Но ничего подобного между ними сроду не бывало, и в глубине души он знал, что и не будет. Но воображать себе это было забавно, однако эти романтические мечтания никоим образом не сказывались на работе.
– И какие у тебя соображения? – Молли выглядела озабоченной.
– Думаю, она попала в переделку. И в чем же конкретно ее обвиняют?
– Я еще не вполне уверена. Поговаривают об умышленном убийстве, но, думаю, трудненько им будет это доказать. Никакого «наследства» ведь на поверку не оказалось, так что мотивов для умышленного убийства у нее не было. Только дом да закладная и еще доля в деле, которую, как утверждает компаньон покойного, тот обещал ему.
– Так-то оно так, но ведь девочка могла и не знать об этом, правда? Могла она и не подозревать, что при таких обстоятельствах претендовать на наследство она не может. Нет, дело тянет на умышленное убийство, особенно если суд того захочет.
– Если она станет отрицать, что намеревалась покончить с ним, тогда возможны варианты, – с надеждой сказала Молли. – Но это все равно от пятнадцати лет лишения свободы и выше. Когда она освободится, ей будут все сорок, а может, и того больше. Правда, это не смертный приговор. Грейс уже сказали, что ее будут судить как взрослую. Упоминали и высшую меру. Но если она только расскажет, что на самом деле стряслось, ты сможешь добиться пересмотра дела, истолковать это как убийство непредумышленное.
– Да-а… Ну и конфетку ты мне подсунула!
– Так берешься или нет?
– Возможно. Похоже, все убеждены, что дело решено, – ведь папочка был фигурой, да еще какой, и снисхождения к девочке в городе не дождешься. Видно, придется просить о переносе слушания дела в другой судебный округ. В любом случае я попробую.
– Не хочешь сначала повидать ее?
– Ты шутишь? – Он хохотнул. – Непонятно разве, кого именно я защищаю? Я не нуждаюсь в представлении. Мне просто надо знать, что у меня есть шанс.
Будет классно, если она заговорит и поведает, что случилось. А если нет, то ей светит пожизненное заключение или же кое-что похуже. Ей придется развязать язычок, – честно сказал он.
Молли согласно кивнула.
– Может, она и заговорит, если поверит тебе, – с надеждой в голосе сказала Молли. – Я сегодня же собираюсь с ней увидеться. Мне надо еще написать заключение, может ли она по состоянию здоровья предстать перед судом. Но для меня все уже ясно как день. Я просто немного тяну резину – хочу за ней понаблюдать. Сдается мне, ей просто нужно побыть с кем-нибудь. – Молли выглядела искренне обеспокоенной.
– Сегодня же буду там, если защиту поручат мне. А пока дай пораскинуть мозгами, с чего начать. Позвони мне где-нибудь ближе к ленчу, ладно?
Он черкнул в блокноте имя и фамилию Грейс и номер дела, а Молли искренне поблагодарила его, прежде чем они расстались. Для нее было огромным облегчением даже просто надеяться, что именно он будет защищать Грейс на суде. И если есть хоть малейший шанс спасти девочку, именно Дэвид Гласе, и никто другой, этого добьется.
Молли так и не удалось позвонить ему сразу после двух, а когда она наконец улучила минутку, его уже не было на месте. Она снова попытала счастья в четыре часа, начав уже беспокоиться. Она волчком целый день прокрутилась, готовя документы для процессов и возясь с пятнадцатилеткой, покушавшимся на самоубийство и сломавшим позвоночник. Он сиганул с моста прямо на мостовую, и, если можно так выразиться, молодость и здоровье подвели его. Даже Молли втихомолку считала, что лучше было бы ему умереть, чем провести остаток дней без движения, лишь шмыгая"носом и шевеля ушами. Даже дар речи практически был утрачен. Дэвиду она позвонила снова уже в конце дня и извинилась за задержку.
– Да что там, я сам только что ввалился, – ответил он.
– И что они говорят?
– Удача. Для них это дело решенное. Она хотела денег, этих жалких грошей – так они считают.
Или же просто не знала, насколько болезнь матери подточила их бюджет или что не сможет получить наследства, порешив родителя. Они убеждены, что убийство было задумано и спланировано или, на худой конец, они полаялись, она взбесилась, впала в неистовство и выстрелила. Если верить им, то все просто, что твои пять пальцев. Убийство при отягчающих обстоятельствах – в худшем случае. Просто убийство – в лучшем. Так или иначе, это от двадцати лет до пожизненного заключения или даже смертный приговор. Если они всерьез распалятся.
– Но она же еще ребенок… она девочка… – Слезы навернулись на глаза Молли от одной мысли о том, что… И тут же она упрекнула себя за то, что позволила себе так расчувствоваться. Но она ничего не могла с собой поделать. Тут налицо вопиющая несправедливость! – А если это… это все-таки была самозащита?
– Пока не знаю. Нет ровным счетом никаких доказательств того, что он на нее нападал или угрожал ей, если, конечно, не подтвердится твоя бредовая версия об изнасиловании. Дай мне шанс, детка. Мне передали дело всего два часа назад, я с Грейс еще даже и не виделся. Официальное предъявление обвинения отложено, по крайней мере этого не будет, покуда я с ней не поговорю. А это случится завтра в девять утра. Думаю добраться до нее часов в пять, если к этому времени все здесь разгребу и освобожусь. Хочешь, пойдем вместе? Это может ускорить дело, и лед тронется – ведь тебя она уже знает.
– Сдается мне, я ей не нравлюсь. Я слишком уж упорно расспрашивала ее об отце, а ей это было неприятно.
– Смею надеяться, перспектива смертной казни понравится ей еще меньше. Предлагаю встретиться там в пять тридцать. Ты как?
– Я буду. И… знаешь что, Дэвид…
– Что?
– Спасибо за то, что впрягся в это дело.
– Мы сделаем все, что сможем. Увидимся в пять тридцать в Центральной.
Вешая трубку, Молли отчетливо осознала, что тут мало сделать все возможное – тут надо молить небеса о чуде.
Глава 3
– А кто-нибудь еще согласен с тобой? – Вот теперь Дэвид был по-настоящему заинтригован. – Копы какого мнения?
– В этом-то и проблема! Никто и слышать об этом не желает! Еще бы, покойный папочка был Прекрасным Юристом и Всеобщим Любимчиком! Ни единая душа не верит в то, что этот ангел спал с родной дочерью или, что еще хуже, насиловал свое дитя! Может, он сам наставил на нее пистолет, а она его вырвала… Но в жизни этой девочки случилось что-то жуткое, а она: молчит как рыба. У нее нет друзей, и вообще никакой жизни, кроме школы. Похоже, о ней никто ничего толком и не знает. Она исправно отсиживала школьные уроки, потом шла домой и ухаживала там за умирающей матерью. Матери не стало несколько дней назад, теперь нет и отца, вот и все. Ни родни, ни друзей, а весь город клянется, что лучшего человека, чем покойный, на всем свете не сыщешь и обидеть родную дочь он просто не мог!
– А ты, как я понимаю, в это не очень-то веришь? Интересно, почему? – Дважды отработав в тандеме с Молли, он понял, что ее интуиции можно доверять.
– А потому, что она мне ничего не говорит, однако я знаю, что девчонка лжет. Она в ужасе. И упорно защищает его, словно он воскреснет из мертвых и призовет ее к ответу!
– Она не говорит вообще ничего?
– Ровным счетом. Она словно застыла от боли, это на ней аршинными буквами написано. С девочкой стряслось нечто страшное, но она упорно скрывает это.
– До поры до времени. – Он улыбнулся. – Она расколется. Я слишком хорошо тебя знаю. Просто еще слишком рано.
– Спасибо за такую аттестацию, но времени у нас мало. Сегодня ей официально предъявят обвинение, а общественный защитник должен быть назначен уже завтра утром.
– И что – у семьи не было собственного адвоката? А у папаши разве не было добрых знакомых среди юристов, которые могли бы ею заняться?
Когда Молли отрицательно покачала головой, брови его поползли вверх. Молли объяснила:
– Его компаньон лишь твердит, что они с покойным были слишком близки, чтобы он теперь защищал его убийцу. Говорит также, что наследство практически нулевое – все деньги ухнули на лечение матери. Вот разве что дом да доля в совместном деле. Но похоже, и то и другое достанется ему, поскольку она теперь лишена этого права. Он к тому же утверждает, что ее покойный отец должен ему чертову уйму денег. Он и десяти центов не потратит на девочку. Вот поэтому я и сижу сейчас здесь, у тебя. Мне этот тип не нравится, и я не верю ему. Он расписывает покойного, словно святого какого-нибудь, и постоянно твердит, что никогда не простит его дочери содеянного. Думает, что она заслуживает смертного приговора.
– В семнадцать-то лет? Добрый дядя… – Теперь глаза Дэвида загорелись живейшим интересом. – А что говорит наша девочка? Знает она, что этот дядя ей не поможет, что заграбастает все, что было у папочки, в счет этих сомнительных долгов?
– Наверняка нет. Знаешь, она предпочтет сгореть в аду, нежели проговориться. Мне кажется, она убедила себя, что обязана сохранить незапятнанной репутацию родителей.
Да, похоже, судмедэксперт надобен ей не меньше, чем адвокат. – Он широко улыбнулся Молли. Снова работать с ней в паре? Это явно было ему по душе. Она блестящий специалист, да к тому же у него время от времени мелькает слабенькая надежда на то, что между ними возникнет романчик. Но ничего подобного между ними сроду не бывало, и в глубине души он знал, что и не будет. Но воображать себе это было забавно, однако эти романтические мечтания никоим образом не сказывались на работе.
– И какие у тебя соображения? – Молли выглядела озабоченной.
– Думаю, она попала в переделку. И в чем же конкретно ее обвиняют?
– Я еще не вполне уверена. Поговаривают об умышленном убийстве, но, думаю, трудненько им будет это доказать. Никакого «наследства» ведь на поверку не оказалось, так что мотивов для умышленного убийства у нее не было. Только дом да закладная и еще доля в деле, которую, как утверждает компаньон покойного, тот обещал ему.
– Так-то оно так, но ведь девочка могла и не знать об этом, правда? Могла она и не подозревать, что при таких обстоятельствах претендовать на наследство она не может. Нет, дело тянет на умышленное убийство, особенно если суд того захочет.
– Если она станет отрицать, что намеревалась покончить с ним, тогда возможны варианты, – с надеждой сказала Молли. – Но это все равно от пятнадцати лет лишения свободы и выше. Когда она освободится, ей будут все сорок, а может, и того больше. Правда, это не смертный приговор. Грейс уже сказали, что ее будут судить как взрослую. Упоминали и высшую меру. Но если она только расскажет, что на самом деле стряслось, ты сможешь добиться пересмотра дела, истолковать это как убийство непредумышленное.
– Да-а… Ну и конфетку ты мне подсунула!
– Так берешься или нет?
– Возможно. Похоже, все убеждены, что дело решено, – ведь папочка был фигурой, да еще какой, и снисхождения к девочке в городе не дождешься. Видно, придется просить о переносе слушания дела в другой судебный округ. В любом случае я попробую.
– Не хочешь сначала повидать ее?
– Ты шутишь? – Он хохотнул. – Непонятно разве, кого именно я защищаю? Я не нуждаюсь в представлении. Мне просто надо знать, что у меня есть шанс.
Будет классно, если она заговорит и поведает, что случилось. А если нет, то ей светит пожизненное заключение или же кое-что похуже. Ей придется развязать язычок, – честно сказал он.
Молли согласно кивнула.
– Может, она и заговорит, если поверит тебе, – с надеждой в голосе сказала Молли. – Я сегодня же собираюсь с ней увидеться. Мне надо еще написать заключение, может ли она по состоянию здоровья предстать перед судом. Но для меня все уже ясно как день. Я просто немного тяну резину – хочу за ней понаблюдать. Сдается мне, ей просто нужно побыть с кем-нибудь. – Молли выглядела искренне обеспокоенной.
– Сегодня же буду там, если защиту поручат мне. А пока дай пораскинуть мозгами, с чего начать. Позвони мне где-нибудь ближе к ленчу, ладно?
Он черкнул в блокноте имя и фамилию Грейс и номер дела, а Молли искренне поблагодарила его, прежде чем они расстались. Для нее было огромным облегчением даже просто надеяться, что именно он будет защищать Грейс на суде. И если есть хоть малейший шанс спасти девочку, именно Дэвид Гласе, и никто другой, этого добьется.
Молли так и не удалось позвонить ему сразу после двух, а когда она наконец улучила минутку, его уже не было на месте. Она снова попытала счастья в четыре часа, начав уже беспокоиться. Она волчком целый день прокрутилась, готовя документы для процессов и возясь с пятнадцатилеткой, покушавшимся на самоубийство и сломавшим позвоночник. Он сиганул с моста прямо на мостовую, и, если можно так выразиться, молодость и здоровье подвели его. Даже Молли втихомолку считала, что лучше было бы ему умереть, чем провести остаток дней без движения, лишь шмыгая"носом и шевеля ушами. Даже дар речи практически был утрачен. Дэвиду она позвонила снова уже в конце дня и извинилась за задержку.
– Да что там, я сам только что ввалился, – ответил он.
– И что они говорят?
– Удача. Для них это дело решенное. Она хотела денег, этих жалких грошей – так они считают.
Или же просто не знала, насколько болезнь матери подточила их бюджет или что не сможет получить наследства, порешив родителя. Они убеждены, что убийство было задумано и спланировано или, на худой конец, они полаялись, она взбесилась, впала в неистовство и выстрелила. Если верить им, то все просто, что твои пять пальцев. Убийство при отягчающих обстоятельствах – в худшем случае. Просто убийство – в лучшем. Так или иначе, это от двадцати лет до пожизненного заключения или даже смертный приговор. Если они всерьез распалятся.
– Но она же еще ребенок… она девочка… – Слезы навернулись на глаза Молли от одной мысли о том, что… И тут же она упрекнула себя за то, что позволила себе так расчувствоваться. Но она ничего не могла с собой поделать. Тут налицо вопиющая несправедливость! – А если это… это все-таки была самозащита?
– Пока не знаю. Нет ровным счетом никаких доказательств того, что он на нее нападал или угрожал ей, если, конечно, не подтвердится твоя бредовая версия об изнасиловании. Дай мне шанс, детка. Мне передали дело всего два часа назад, я с Грейс еще даже и не виделся. Официальное предъявление обвинения отложено, по крайней мере этого не будет, покуда я с ней не поговорю. А это случится завтра в девять утра. Думаю добраться до нее часов в пять, если к этому времени все здесь разгребу и освобожусь. Хочешь, пойдем вместе? Это может ускорить дело, и лед тронется – ведь тебя она уже знает.
– Сдается мне, я ей не нравлюсь. Я слишком уж упорно расспрашивала ее об отце, а ей это было неприятно.
– Смею надеяться, перспектива смертной казни понравится ей еще меньше. Предлагаю встретиться там в пять тридцать. Ты как?
– Я буду. И… знаешь что, Дэвид…
– Что?
– Спасибо за то, что впрягся в это дело.
– Мы сделаем все, что сможем. Увидимся в пять тридцать в Центральной.
Вешая трубку, Молли отчетливо осознала, что тут мало сделать все возможное – тут надо молить небеса о чуде.
Глава 3
Молли Йорк и Дэвид Гласе встретились у входа в тюрьму ровно в половине шестого и тотчас же поднялись к Грейс. К тому времени Дэвид забрал из полицейского участка все материалы дела, а Молли захватила все свои записи, а также отчет судебных медиков. Дэвид проглядел их еще в лифте, а при виде фотографий у него глаза полезли на лоб.
– Выглядит так, словно кто-то отделал ее бейсбольной битой. – Он искоса взглянул на Молли.
– А она утверждает, будто ничего не произошло. – Молли покачала головой, а про себя подумала, как здорово было бы, если бы Дэвиду удалось расположить к себе Грейс. Ведь жизнь девушки в буквальном смысле зависела от этого, хотя Молли не была вполне уверена в том, что Грейс это осознает.
Их проводили в комнату для допросов – ту самую, где стояли стол и четыре стула. Именно здесь Молли уже встречалась с Грейс – по крайней мере в знакомой обстановке будет полегче.
Они посидели несколько минут, ожидая девушку. Дэвид закурил и предложил Молли сигарету, но та отказалась. Прошло не менее пяти минут, прежде чем дверь открылась и на пороге появилась Грейс. Она глядела на них в замешательстве. На ней были все те же джинсы и тонкая майка. Некому было принести ей одежду, а больше ничего у нее с собой не было. На ней была все та же самая одежда, что и в ночь убийства отца и ее ареста.
Дэвид внимательно изучал стоящую перед ними девушку – да, она высока, стройна и грациозна, с первого взгляда выглядит необычайно юной и стеснительной. Но тут Грейс взглянула на него, и Дэвида потрясли ее глаза – это были глаза зрелой женщины. Печальные глаза загнанной лани, единственное желание которой – исчезнуть в чаще. Она мялась в нерешительности, не зная, чего ожидать от этого визита. Она сегодня уже провела четыре часа в обществе полицейских, отвечая на всевозможные вопросы, и очень измучилась. Правда, ей намекнули, что при допросе должен был бы присутствовать ее адвокат, но ведь она уже во всем созналась и не видела ничего дурного в том, чтобы ответить на все их вопросы…
Потом ей сказали, что защищать на процессе ее будет Дэвид Гласе и что он позднее придет с ней повидаться. От Фрэнка Уиллса не было ни слуху ни духу, да она и не собиралась ему звонить. Ей некому было позвонить, не к кому обратиться. Она прочла сегодняшние газеты – все первые страницы кричали о жутком убийстве, о прекрасной и честной жизни ее отца, о его адвокатской деятельности, о том, как много он значил для города. А вот о ней говорилось скупо: ей семнадцать, она училась в школе Джефферсона и убила своего отца. Далее следовало несколько версий случившегося, и ни одна из них не была хоть сколько-нибудь близка к истине.
– Грейс, это Дэвид Гласе, – нарушила тишину Молли. – Он из отдела общественных защитников, будет представлять на суде твои интересы.
– Привет, Грейс, – спокойно сказал Дэвид. Он внимательно следил за ее лицом, вернее, просто глаз с нее не сводил с того самого момента, как она вошла. Нетрудно было сделать вывод, что девочка насмерть перепугана. Но несмотря на это, она вежливо и грациозно пожала ему руку. Коснувшись ее пальчиков, он ясно ощутил, как ее трясет. Когда она заговорила, слышно было, что она слегка задыхается, – тут он вспомнил, что Молли говорила об астме.
– Нам надо кое-что еще сделать, – сказал он.
Она лишь кивнула в ответ.
– Я утром читал твое дело. На данный момент ситуация неважнецкая. Главное, что мне от тебя надо, – это информация. Что случилось, как, почему – то есть решительно все, что сможешь вспомнить. Ну а после следователь все тщательно проверит. Мы сделаем все от нас зависящее. – Он старался говорить бодро и надеялся, что ее не сильно, испугали его слова.
– Тут нечего проверять, – тихо выговорила она, сидя очень прямо. – Я убила отца. – Произнося эти простые слова, она смотрела прямо ему в глаза.
– Это я знаю. – Он всем своим видом показал ей, что ничуть не удивлен этим признанием, и продолжал свое пристальное наблюдение. Он понял, что именно Молли разглядела в ней. Она выглядела очень приличной девочкой, и в то же время похоже было, что кто-то по капле выпил из нее кровь, жизнь… Она была вся «в себе», настолько далека, что казалась скорее призраком, нежели человеком из плоти и крови. В ней ничего не было от семнадцатилетней девочки-подростка – ни веселости, ни живости.
– Ты помнишь, что произошло? – тихо спросил он.
– В основном, – откликнулась она. В самом деле, какое-то время она была словно в тумане – например, когда доставала револьвер из материнского ночного столика. Но помнит прекрасно ощущение металла в ладони и то, как нажала на курок. – Я застрелила его.
– А где ты взяла револьвер? – Его вопросы звучали на удивление буднично, в них не было ровным счетом ничего угрожающего. Манера общения у него была просто великолепна, и Молли благодарила свою счастливую звезду за то, что дело передали именно ему. Она надеялась, что он сможет помочь Грейс.
– Он лежал в мамином ночном столике.
– А как ты его оттуда достала? Просто протянула руку и взяла?
– Ну, вроде. Просто вытащила, и все.
– А отец удивился, когда ты это сделала? – Тон вопроса снова был самый что ни на есть будничный.
Грейс кивнула:
– Поначалу он этого не видел, а когда заметил, то удивился… потом попытался его перехватить, и тут револьвер выстрелил. – От мучительного воспоминания глаза ее блеснули, и она опустила веки.
– Ты, должно быть, стояла вплотную к нему, а? Ну вот, примерно так? – Он изобразил руками расстояние примерно в метр. Дэвид прекрасно знал, что находилась она куда ближе к жертве, но хотел слышать ее ответ.
– Нет… мм… ну… ближе.
Он кивнул, словно того и ждал. Молли пыталась скрыть заинтересованность, но на самом деле была изумлена тем, как быстро Грейс заговорила с Дэвидом и насколько, похоже, сразу стала ему доверять. Казалось, девушка нутром почуяла, что ему можно верить. Она была куда менее враждебна по отношению к нему, нежели к Молли.
– А насколько близко, как полагаешь? В полуметре от него? Или еще ближе?
– Довольно близко… ближе… – спокойно сказала Грейс и отвернулась, подумав, что Молли, верно, уже сообщила ему о своих подозрениях. – Очень, близко.
– А до этого? Что вы делали?
– Мы разговаривали. – Голос ее вдруг охрип, дыхание перехватило.
И он понял, что она лжет.
– А о чем вы говорили?
И этот простой вопрос застал девушку врасплох – она запнулась.
– Я… мы… думаю, о матери.
Дэвид кивнул – ну да, естественно, – откинулся на стуле и уставился в потолок. Потом заговорил вновь, не глядя на нее, слыша громкое биение собственного сердца:
– А мама знала о том, что он делал с тобой, Грейс?
Он произнес это очень ласково – у Молли даже глаза повлажнели. А когда он медленно повернулся к Грейс, у девушки в глазах блестели слезы.
– Ты можешь сказать мне, Грейс. Никто ничего не узнает – никто, кроме нас. Но я должен знать всю правду, если намереваюсь помогать тебе. Итак, она знала?
Грейс смотрела на него, вновь собираясь все отрицать, желая все скрыть, но она не могла больше! Просто не могла – и все! Грейс кивнула, и горячие ручейки обожгли щеки. Дэвид взял ее за руку и нежно сжал пальцы девушки.
– Все о'кей, Грейс. Все о'кей, малышка. И ты ничего не могла сделать, чтобы это прекратить?
Она снова кивнула и не сумела подавить рыдания. У нее не хватило, смелости скрыть позорную правду.– как жаль! Но они загнали ее в угол – доктор Йорк, полиция, а теперь и он… Они задавали так много вопросов. И Грейс, сама не понимая отчего, доверяла Дэвиду."Молли ей тоже была симпатична, но именно к Дэвиду она потянулась.
– Она знала…
Ему еще не приходилось слышать более печальных слов, и Дэвиду вдруг захотелось своими руками убить этого незнакомого Джона Адамса.
– Она очень злилась на него? А на тебя?
Но Грейс отрицательно замотала головой, что потрясло и Дэвида, и Молли.
– Она сама хотела, чтобы я… говорила, что я должна… – Девочка давилась словами и мучительно боролась с приступом астмы. – Должна заботиться о нем… быть доброй с ним… и… она сама этого хотела!
Блестящие от слез глаза молили ей поверить. И оба верили – сердца их дрогнули и бешено забились.
– И сколько времени это продолжалось? – мягко спросил Дэвид.
– Долго. – Она была выжата, словно губка. Как она устала, как измучена – полно, да переживет ли она это потрясение, невольно подумалось Дэвиду. – Четыре года назад… она заставила меня впервые это сделать.
– А той ночью что-то переменилось?
– Я не знаю… я просто больше не могла, когда ее не стало. Я не должна была больше ради нее делать этого… он хотел, чтобы это было на ее постели… Такого никогда прежде не было… и… он… он ударил меня… и другое…
Она не желала говорить о том, что именно делал он с ней в ту ночь, – впрочем, они и сами все поняли, прочтя отчет и просмотрев фотографии.
– Я помню пистолет… я просто хотела, чтобы он остановился… оставил меня в покое… я не собиралась убивать его… не знаю. Я просто хотела его остановить.
И она остановила его. Навсегда.
– Я не знала даже, что убила его.
Но по крайней мере она во всем созналась. И ощущала своего рода облегчение. И усталость. Полиции рассказать она бы не посмела. Она знала наверняка, что Дэвид и Молли никому не расскажут. К тому же они ей верили. А вот полицейские не поверили бы ни за что. Они ведь считали ее отца совершенством. Они все знали его по работе, а некоторые играли с ним в гольф. И вообще, похоже, все в городе обожали и знали его.
– Ты храбрая девочка, – тихо произнес Дэвид. – И я рад, что ты все мне рассказала.
Да, все сошлось – все именно так и обстоит, как предполагала Молли. Только еще хуже. Ее заставила пойти на это родная мать. Когда это началось, девчонке было тринадцать. Дэвиду стало нехорошо. Да, этот парень натуральный маньяк. Сумасшедший. Выродок. И вполне заслужил, чтобы его пристрелили как собаку! И теперь весь вопрос вот в чем – удастся ли убедить суд, что Грейс действовала с целью самозащиты, проведя в этом аду четыре года. Четыре года в руках эдакого ублюдка! Молли ведь так и не удалось убедить полицию – им слепила глаза блестящая репутация адвоката Джона Адамса. И Дэвид опасался, что судьи страдают тем же «дефектом зрения».
– Ты расскажешь полиции то, что сказала мне? – спокойно спросил Дэвид, но Грейс быстро-быстро замотала головой. – А почему?
– Они бы все равно мне не поверили, и… я не могу поступить так со своими родителями!
– Твои родители мертвы, Грейс, – твердо произнес он. – И ты будешь мертва, девочка, если не поможешь себе сама, рассказав все начистоту. – Версия о самозащите – вот ее единственный шанс. А им с Молли предстоит теперь убедительно доказать, что жизни девочки угрожала опасность. Но даже если суд не поверит в это, судить ее им придется за непреднамеренное убийство. – И все же об этом придется заговорить. Ты должна рассказать об этом, но теперь уже не мне… ну, хотя бы врачу, обо всем, что на самом деле произошло.
– Я не могу. Что обо мне подумают? Это так ужасно… Она вновь принялась плакать, а Молли подошла и обняла девочку:
– Это они поступили ужасно – они, а не ты, Грейс. А ты во всей этой истории – лишь жертва. Ты не можешь искупать их грехи своим молчанием! Ты должна заговорить! Дэвид прав.
Они проговорили еще долгое время, и Грейс сказала, что подумает. Но она не была уверена в том, что открыть на суде всю мерзкую правду – это правильное решение. Когда наконец они ушли, Молли еще долго с удивлением думала: как Дэвиду удалось так быстро заставить устрицу раскрыться?
– Может, нам следует поменяться должностями, хотя я не сумею выполнить твои обязанности… – уныло говорила Молли. Она ощущала себя побежденной – Грейс так и не поверила ей.
– Не суди себя чересчур строго. Она ведь заговорила со мной лишь потому, что ты подготовила почву. Она должна была сбросить со своей души этот страшный груз. Четыре года зрел гнойник. И вот теперь он прорвался.
Молли согласно кивнула. И тут Дэвида взорвало:
– Разумеется, пристрелив эту гниду, она тоже ощутила облегчение! Жаль, прах меня побери, что она не сделала этого раньше! Сущий выродок, паршивый психопат, сукин сын – а весь город на него чуть ли не молится! Образцовый муж и отец! Тебя не тошнит, а? Удивительно еще, что девочка сохранила рассудок.
Она подавлена, перепугана, но в здравом уме. Дэвиду не хотелось думать о том, что с ней будет, если она проведет двадцать лет за решеткой.
Но на следующее утро, когда Дэвид увиделся с Грейс перед официальным предъявлением ей обвинения, она все еще наотрез отказывалась рассказать правду полиции. Все, чего ему удалось добиться, – это уговорить ее не признавать себя виновной. Обвиняли ее в убийстве, притом обдуманном и преднамеренном, что грозило приговором на всю катушку, возможно, даже смертной казнью. Но это уже всецело зависело от суда.
Судья официально отказался выпустить Грейс под залог – впрочем, это была всего лишь пустая формальность: залог все равно некому было бы внести. А Дэвид стал ее официальным адвокатом.
В течение нескольких следующих дней Дэвид буквально лез из кожи вон, чтобы убедить свою подзащитную поведать суду о том, что отец ее изнасиловал, причем делал это в течение ряда лет. Но она отказывалась категорически. После двух изматывающих недель бесплодных усилий он пригрозил, что откажется от защиты.
Молли продолжала частенько навещать Грейс. Ее рапорт был уже закончен. В нем она объявляла Грейс полностью вменяемой и утверждала, что девушка способна предстать перед судом.
Дэвид пригласил Молли на предварительное слушание дела, к тому же дал поручение одному из сотрудников – и тот теперь опрашивал практически весь город, тщетно пытаясь разузнать, не заподозрил ли кто-нибудь когда-нибудь, что творит Джон Адамс со своей дочерью. Он перевидал все возможные реакции: от легкого удивления до предельного возмущения, но никто, решительно никто, не считал покойного способным на что-либо подобное! А столь дикое, по их мнению, предположение все поголовно сочли довольно неуклюжей попыткой оправдать хладнокровное злодеяние Грейс.
Дэвид самолично сходил в школу, где училась Грейс, надеясь, что учителя заметили неладное, – и снова бесполезно. Они говорили, что девочка была «трудная», то бишь очень стеснительная и замкнутая, даже в раннем детстве, что чувство коллективизма было ей напрочь чуждо, что у нее вовсе не было друзей. Еще бы, с тех пор как началась эта гадость с родным отцом, она, в страхе, чтобы правда не выплыла наружу, отшила всех! Очевидно, что учителя считали Грейс странноватой, но тем не менее вежливой и прилежной. Почти все они знали, как тяжко болеет мать девочки, и считали, что на Грейс повлияло именно это. А сексуальные домогательства отца? Боже упаси! Двое или трое упомянули о тяжких приступах астмы, мучивших девочку с тех самых пор, как захворала мать.
Но вот странность! Никого из них не удивил ее ужасающий поступок. Да, она всегда была странной, а после смерти матери и вовсе спятила.
Такую логическую цепочку было легче всего выстроить – полиция пришла к точно такому же заключению: девочка стремилась заполучить наследство, от горя слегка помешалась и сильно повздорила с отцом. Слишком уж трудно было поверить в то, что Джон Адамс в течение четырех лет вел жизнь настоящего извращенца, беззастенчиво используя жену и родную дочь. А предположить, что до этого он нещадно избивал хворающую Эллен, было и того труднее.
– Выглядит так, словно кто-то отделал ее бейсбольной битой. – Он искоса взглянул на Молли.
– А она утверждает, будто ничего не произошло. – Молли покачала головой, а про себя подумала, как здорово было бы, если бы Дэвиду удалось расположить к себе Грейс. Ведь жизнь девушки в буквальном смысле зависела от этого, хотя Молли не была вполне уверена в том, что Грейс это осознает.
Их проводили в комнату для допросов – ту самую, где стояли стол и четыре стула. Именно здесь Молли уже встречалась с Грейс – по крайней мере в знакомой обстановке будет полегче.
Они посидели несколько минут, ожидая девушку. Дэвид закурил и предложил Молли сигарету, но та отказалась. Прошло не менее пяти минут, прежде чем дверь открылась и на пороге появилась Грейс. Она глядела на них в замешательстве. На ней были все те же джинсы и тонкая майка. Некому было принести ей одежду, а больше ничего у нее с собой не было. На ней была все та же самая одежда, что и в ночь убийства отца и ее ареста.
Дэвид внимательно изучал стоящую перед ними девушку – да, она высока, стройна и грациозна, с первого взгляда выглядит необычайно юной и стеснительной. Но тут Грейс взглянула на него, и Дэвида потрясли ее глаза – это были глаза зрелой женщины. Печальные глаза загнанной лани, единственное желание которой – исчезнуть в чаще. Она мялась в нерешительности, не зная, чего ожидать от этого визита. Она сегодня уже провела четыре часа в обществе полицейских, отвечая на всевозможные вопросы, и очень измучилась. Правда, ей намекнули, что при допросе должен был бы присутствовать ее адвокат, но ведь она уже во всем созналась и не видела ничего дурного в том, чтобы ответить на все их вопросы…
Потом ей сказали, что защищать на процессе ее будет Дэвид Гласе и что он позднее придет с ней повидаться. От Фрэнка Уиллса не было ни слуху ни духу, да она и не собиралась ему звонить. Ей некому было позвонить, не к кому обратиться. Она прочла сегодняшние газеты – все первые страницы кричали о жутком убийстве, о прекрасной и честной жизни ее отца, о его адвокатской деятельности, о том, как много он значил для города. А вот о ней говорилось скупо: ей семнадцать, она училась в школе Джефферсона и убила своего отца. Далее следовало несколько версий случившегося, и ни одна из них не была хоть сколько-нибудь близка к истине.
– Грейс, это Дэвид Гласе, – нарушила тишину Молли. – Он из отдела общественных защитников, будет представлять на суде твои интересы.
– Привет, Грейс, – спокойно сказал Дэвид. Он внимательно следил за ее лицом, вернее, просто глаз с нее не сводил с того самого момента, как она вошла. Нетрудно было сделать вывод, что девочка насмерть перепугана. Но несмотря на это, она вежливо и грациозно пожала ему руку. Коснувшись ее пальчиков, он ясно ощутил, как ее трясет. Когда она заговорила, слышно было, что она слегка задыхается, – тут он вспомнил, что Молли говорила об астме.
– Нам надо кое-что еще сделать, – сказал он.
Она лишь кивнула в ответ.
– Я утром читал твое дело. На данный момент ситуация неважнецкая. Главное, что мне от тебя надо, – это информация. Что случилось, как, почему – то есть решительно все, что сможешь вспомнить. Ну а после следователь все тщательно проверит. Мы сделаем все от нас зависящее. – Он старался говорить бодро и надеялся, что ее не сильно, испугали его слова.
– Тут нечего проверять, – тихо выговорила она, сидя очень прямо. – Я убила отца. – Произнося эти простые слова, она смотрела прямо ему в глаза.
– Это я знаю. – Он всем своим видом показал ей, что ничуть не удивлен этим признанием, и продолжал свое пристальное наблюдение. Он понял, что именно Молли разглядела в ней. Она выглядела очень приличной девочкой, и в то же время похоже было, что кто-то по капле выпил из нее кровь, жизнь… Она была вся «в себе», настолько далека, что казалась скорее призраком, нежели человеком из плоти и крови. В ней ничего не было от семнадцатилетней девочки-подростка – ни веселости, ни живости.
– Ты помнишь, что произошло? – тихо спросил он.
– В основном, – откликнулась она. В самом деле, какое-то время она была словно в тумане – например, когда доставала револьвер из материнского ночного столика. Но помнит прекрасно ощущение металла в ладони и то, как нажала на курок. – Я застрелила его.
– А где ты взяла револьвер? – Его вопросы звучали на удивление буднично, в них не было ровным счетом ничего угрожающего. Манера общения у него была просто великолепна, и Молли благодарила свою счастливую звезду за то, что дело передали именно ему. Она надеялась, что он сможет помочь Грейс.
– Он лежал в мамином ночном столике.
– А как ты его оттуда достала? Просто протянула руку и взяла?
– Ну, вроде. Просто вытащила, и все.
– А отец удивился, когда ты это сделала? – Тон вопроса снова был самый что ни на есть будничный.
Грейс кивнула:
– Поначалу он этого не видел, а когда заметил, то удивился… потом попытался его перехватить, и тут револьвер выстрелил. – От мучительного воспоминания глаза ее блеснули, и она опустила веки.
– Ты, должно быть, стояла вплотную к нему, а? Ну вот, примерно так? – Он изобразил руками расстояние примерно в метр. Дэвид прекрасно знал, что находилась она куда ближе к жертве, но хотел слышать ее ответ.
– Нет… мм… ну… ближе.
Он кивнул, словно того и ждал. Молли пыталась скрыть заинтересованность, но на самом деле была изумлена тем, как быстро Грейс заговорила с Дэвидом и насколько, похоже, сразу стала ему доверять. Казалось, девушка нутром почуяла, что ему можно верить. Она была куда менее враждебна по отношению к нему, нежели к Молли.
– А насколько близко, как полагаешь? В полуметре от него? Или еще ближе?
– Довольно близко… ближе… – спокойно сказала Грейс и отвернулась, подумав, что Молли, верно, уже сообщила ему о своих подозрениях. – Очень, близко.
– А до этого? Что вы делали?
– Мы разговаривали. – Голос ее вдруг охрип, дыхание перехватило.
И он понял, что она лжет.
– А о чем вы говорили?
И этот простой вопрос застал девушку врасплох – она запнулась.
– Я… мы… думаю, о матери.
Дэвид кивнул – ну да, естественно, – откинулся на стуле и уставился в потолок. Потом заговорил вновь, не глядя на нее, слыша громкое биение собственного сердца:
– А мама знала о том, что он делал с тобой, Грейс?
Он произнес это очень ласково – у Молли даже глаза повлажнели. А когда он медленно повернулся к Грейс, у девушки в глазах блестели слезы.
– Ты можешь сказать мне, Грейс. Никто ничего не узнает – никто, кроме нас. Но я должен знать всю правду, если намереваюсь помогать тебе. Итак, она знала?
Грейс смотрела на него, вновь собираясь все отрицать, желая все скрыть, но она не могла больше! Просто не могла – и все! Грейс кивнула, и горячие ручейки обожгли щеки. Дэвид взял ее за руку и нежно сжал пальцы девушки.
– Все о'кей, Грейс. Все о'кей, малышка. И ты ничего не могла сделать, чтобы это прекратить?
Она снова кивнула и не сумела подавить рыдания. У нее не хватило, смелости скрыть позорную правду.– как жаль! Но они загнали ее в угол – доктор Йорк, полиция, а теперь и он… Они задавали так много вопросов. И Грейс, сама не понимая отчего, доверяла Дэвиду."Молли ей тоже была симпатична, но именно к Дэвиду она потянулась.
– Она знала…
Ему еще не приходилось слышать более печальных слов, и Дэвиду вдруг захотелось своими руками убить этого незнакомого Джона Адамса.
– Она очень злилась на него? А на тебя?
Но Грейс отрицательно замотала головой, что потрясло и Дэвида, и Молли.
– Она сама хотела, чтобы я… говорила, что я должна… – Девочка давилась словами и мучительно боролась с приступом астмы. – Должна заботиться о нем… быть доброй с ним… и… она сама этого хотела!
Блестящие от слез глаза молили ей поверить. И оба верили – сердца их дрогнули и бешено забились.
– И сколько времени это продолжалось? – мягко спросил Дэвид.
– Долго. – Она была выжата, словно губка. Как она устала, как измучена – полно, да переживет ли она это потрясение, невольно подумалось Дэвиду. – Четыре года назад… она заставила меня впервые это сделать.
– А той ночью что-то переменилось?
– Я не знаю… я просто больше не могла, когда ее не стало. Я не должна была больше ради нее делать этого… он хотел, чтобы это было на ее постели… Такого никогда прежде не было… и… он… он ударил меня… и другое…
Она не желала говорить о том, что именно делал он с ней в ту ночь, – впрочем, они и сами все поняли, прочтя отчет и просмотрев фотографии.
– Я помню пистолет… я просто хотела, чтобы он остановился… оставил меня в покое… я не собиралась убивать его… не знаю. Я просто хотела его остановить.
И она остановила его. Навсегда.
– Я не знала даже, что убила его.
Но по крайней мере она во всем созналась. И ощущала своего рода облегчение. И усталость. Полиции рассказать она бы не посмела. Она знала наверняка, что Дэвид и Молли никому не расскажут. К тому же они ей верили. А вот полицейские не поверили бы ни за что. Они ведь считали ее отца совершенством. Они все знали его по работе, а некоторые играли с ним в гольф. И вообще, похоже, все в городе обожали и знали его.
– Ты храбрая девочка, – тихо произнес Дэвид. – И я рад, что ты все мне рассказала.
Да, все сошлось – все именно так и обстоит, как предполагала Молли. Только еще хуже. Ее заставила пойти на это родная мать. Когда это началось, девчонке было тринадцать. Дэвиду стало нехорошо. Да, этот парень натуральный маньяк. Сумасшедший. Выродок. И вполне заслужил, чтобы его пристрелили как собаку! И теперь весь вопрос вот в чем – удастся ли убедить суд, что Грейс действовала с целью самозащиты, проведя в этом аду четыре года. Четыре года в руках эдакого ублюдка! Молли ведь так и не удалось убедить полицию – им слепила глаза блестящая репутация адвоката Джона Адамса. И Дэвид опасался, что судьи страдают тем же «дефектом зрения».
– Ты расскажешь полиции то, что сказала мне? – спокойно спросил Дэвид, но Грейс быстро-быстро замотала головой. – А почему?
– Они бы все равно мне не поверили, и… я не могу поступить так со своими родителями!
– Твои родители мертвы, Грейс, – твердо произнес он. – И ты будешь мертва, девочка, если не поможешь себе сама, рассказав все начистоту. – Версия о самозащите – вот ее единственный шанс. А им с Молли предстоит теперь убедительно доказать, что жизни девочки угрожала опасность. Но даже если суд не поверит в это, судить ее им придется за непреднамеренное убийство. – И все же об этом придется заговорить. Ты должна рассказать об этом, но теперь уже не мне… ну, хотя бы врачу, обо всем, что на самом деле произошло.
– Я не могу. Что обо мне подумают? Это так ужасно… Она вновь принялась плакать, а Молли подошла и обняла девочку:
– Это они поступили ужасно – они, а не ты, Грейс. А ты во всей этой истории – лишь жертва. Ты не можешь искупать их грехи своим молчанием! Ты должна заговорить! Дэвид прав.
Они проговорили еще долгое время, и Грейс сказала, что подумает. Но она не была уверена в том, что открыть на суде всю мерзкую правду – это правильное решение. Когда наконец они ушли, Молли еще долго с удивлением думала: как Дэвиду удалось так быстро заставить устрицу раскрыться?
– Может, нам следует поменяться должностями, хотя я не сумею выполнить твои обязанности… – уныло говорила Молли. Она ощущала себя побежденной – Грейс так и не поверила ей.
– Не суди себя чересчур строго. Она ведь заговорила со мной лишь потому, что ты подготовила почву. Она должна была сбросить со своей души этот страшный груз. Четыре года зрел гнойник. И вот теперь он прорвался.
Молли согласно кивнула. И тут Дэвида взорвало:
– Разумеется, пристрелив эту гниду, она тоже ощутила облегчение! Жаль, прах меня побери, что она не сделала этого раньше! Сущий выродок, паршивый психопат, сукин сын – а весь город на него чуть ли не молится! Образцовый муж и отец! Тебя не тошнит, а? Удивительно еще, что девочка сохранила рассудок.
Она подавлена, перепугана, но в здравом уме. Дэвиду не хотелось думать о том, что с ней будет, если она проведет двадцать лет за решеткой.
Но на следующее утро, когда Дэвид увиделся с Грейс перед официальным предъявлением ей обвинения, она все еще наотрез отказывалась рассказать правду полиции. Все, чего ему удалось добиться, – это уговорить ее не признавать себя виновной. Обвиняли ее в убийстве, притом обдуманном и преднамеренном, что грозило приговором на всю катушку, возможно, даже смертной казнью. Но это уже всецело зависело от суда.
Судья официально отказался выпустить Грейс под залог – впрочем, это была всего лишь пустая формальность: залог все равно некому было бы внести. А Дэвид стал ее официальным адвокатом.
В течение нескольких следующих дней Дэвид буквально лез из кожи вон, чтобы убедить свою подзащитную поведать суду о том, что отец ее изнасиловал, причем делал это в течение ряда лет. Но она отказывалась категорически. После двух изматывающих недель бесплодных усилий он пригрозил, что откажется от защиты.
Молли продолжала частенько навещать Грейс. Ее рапорт был уже закончен. В нем она объявляла Грейс полностью вменяемой и утверждала, что девушка способна предстать перед судом.
Дэвид пригласил Молли на предварительное слушание дела, к тому же дал поручение одному из сотрудников – и тот теперь опрашивал практически весь город, тщетно пытаясь разузнать, не заподозрил ли кто-нибудь когда-нибудь, что творит Джон Адамс со своей дочерью. Он перевидал все возможные реакции: от легкого удивления до предельного возмущения, но никто, решительно никто, не считал покойного способным на что-либо подобное! А столь дикое, по их мнению, предположение все поголовно сочли довольно неуклюжей попыткой оправдать хладнокровное злодеяние Грейс.
Дэвид самолично сходил в школу, где училась Грейс, надеясь, что учителя заметили неладное, – и снова бесполезно. Они говорили, что девочка была «трудная», то бишь очень стеснительная и замкнутая, даже в раннем детстве, что чувство коллективизма было ей напрочь чуждо, что у нее вовсе не было друзей. Еще бы, с тех пор как началась эта гадость с родным отцом, она, в страхе, чтобы правда не выплыла наружу, отшила всех! Очевидно, что учителя считали Грейс странноватой, но тем не менее вежливой и прилежной. Почти все они знали, как тяжко болеет мать девочки, и считали, что на Грейс повлияло именно это. А сексуальные домогательства отца? Боже упаси! Двое или трое упомянули о тяжких приступах астмы, мучивших девочку с тех самых пор, как захворала мать.
Но вот странность! Никого из них не удивил ее ужасающий поступок. Да, она всегда была странной, а после смерти матери и вовсе спятила.
Такую логическую цепочку было легче всего выстроить – полиция пришла к точно такому же заключению: девочка стремилась заполучить наследство, от горя слегка помешалась и сильно повздорила с отцом. Слишком уж трудно было поверить в то, что Джон Адамс в течение четырех лет вел жизнь настоящего извращенца, беззастенчиво используя жену и родную дочь. А предположить, что до этого он нещадно избивал хворающую Эллен, было и того труднее.