Стогоff Илья. Апокалипсис вчера. Дневник кругосветного путешествия

   Только минут через сорок я вышел на миленькую площадь: фонтанчик, столики кафе, побеленная церковь. И рядом с церковью я разглядел надпись Hostal (отель). Хозяин сказал, что номер с ванной и чистым бельем стоит $7. Я заплатил, разделся и лег в постель. Прежде чем уснуть, долго лежал с закрытыми глазами и думал о смерти. Она казалась мне жуткой ошибкой. Уродливой, грубой, необязательной, не имеющей права на существование. Ее не должно было быть. Но она была. Рано или поздно смерть пожирает все на свете. Когда-нибудь сожрет и меня.

17 января – 18 января
Египет

17 января. Каир (Египет)

   Почти весь день я проспал. Накануне приехал в Каир рано-рано утром, добрел по Рамзес-стрит до первого попавшегося отеля, сонный, долго торговался с парнем на reseption. Отель был тесный, старый, со скрипучими полами и неработающим кондиционером. Но искать другой уже не хотелось. Я бросил рюкзак, упал на жесткую кровать и сразу же вырубился. Проснулся только к закату. Вышел на улицу, выкурил сигарету.
   По тесным каирским улицам неслись автомобили. Стаи старых, ржавых, дребезжащих машин толкались, вытягивая морды, неслись в сторону Нила, сигналили и чихали двигателями. У водителей-арабов была причудливая манера вождения. Например, на полном ходу развернуться и по встречной полосе поехать в обратную сторону для них было плевым делом. А уж о том, что светофор – это не просто красивые огонечки, а средство регулирования движения, слышал хорошо если один из ста.
   Спать днем – дурацкое занятие. Проснешься, и в голову обязательно полезут ненужные мысли. Что-нибудь такое, о чем ты совсем не хотел бы думать. Сегодня, например, я проснулся от мысли, что старость похожа на американские горки. Знаете, там сперва тебя сажают в тележку и начинают медленно втаскивать на самый верх. Эта фаза всегда казалась мне куда более жуткой, чем спуск. Нестись вниз – страшно, но все же стерпеть можно. А тут ты купил билет, влез в тесную тележку и еще до того, как она тронулась, понял, что ехать совсем не хочешь. Не желаешь, чтобы это происходило. Но менять решение поздно. Нравится или нет, ты все равно ползешь туда, куда не хочешь.
   Так и со старостью. Быть дряхлым, немощным, скрюченным, ничего не соображающим и писаться под себя, – когда все это уже случилось, переживать поздно. Тем более не стоит переживать из-за смерти. Пока ты жив, чего и париться, а тем, кто уже умер, бояться тем более нечего. Но знать, что впереди именно это, – невыносимо. Скрипя несмазанными деталями, тележка тащит тебя все ближе к концу. Хочешь ты или нет – поменять все равно ничего нельзя.
   Думать обо всем этом не хотелось. Уже стемнело, но до конца дня было далеко. В принципе я успевал куда-нибудь съездить. Стоило мне подойти к краю тротуара и помахать рукой, как тут же подъехало такси. Я сунул голову в окошко и произнес: «Саккара!» Водитель на пальцах показал, что стоить поездка будет $8. Я сказал «ОК!» и сел в машину. Цена меня удивила: насколько я знал, от Каира до Саккары ехать около часа, и стоить это должно было раза в три больше. Однако спорить, конечно, не стал.
   Саккара – это самое древнее на свете кладбище: долина, в которой пять тысяч лет назад были построены первые египетские пирамиды. Правда, от той эпохи почти ничего не сохранилось. Сегодня это всего лишь огороженный кусок пустыни. Из песка торчит несколько обломков. Во сколько закрывается музей, я не знал, но надеялся, что смогу хотя бы в темноте побродить среди руин и не очень поздно вернуться назад в город. А если бы даже въезд в Саккару и оказался закрыт, ничего страшного. Все равно ведь вечер предстояло чем-то занять.
   Таксист был молоденький. Одет он был в долгополую рубаху, а на педали жал прямо голыми ступнями. На ближайшем светофоре парень далеко высунулся из окна и, перекрикивая рычание мотора, стал спрашивать у соседей, где она, эта Саккара? Я совсем не говорю по-арабски, но смысл беседы был ясен. Коллеги объясняли, что Саккара это хрен знает где. За мостом нужно будет повернуть налево, за развязкой – еще раз, а там пилить прямо до самого упора. Парень плюхнулся обратно на сиденье и недовольно на меня покосился. Но, в конце концов, цену в $8 предложил не я, а он.
   Сразу за мостом водитель разогнал свой драндулет до восьмидесяти с лишним миль. Было совсем-совсем темно. Ну и, разумеется, скоро мы заблудились. Слева от дороги лежал Нил, а справа пальмы, и за ними – черные неосвещенные холмы. Арабский мальчишка-таксист, ни слова не понимающий по-английски, гнал свою машину все дальше на юг, а я смирился с мыслью, что ни в какую Саккару сегодня не попаду, и просто смотрел в окно. За те полтора часа, что мы носились вдоль Нила, успел рассмотреть огромное количество торчащих из земли руин. Местная почва была нашпигована руинами, как колбаса в советские времена бывала нашпигована кусочками жира. Египет – это ведь целый огромный мир, погрузившийся в песок. Целая Атлантида, утонувшая в волнах желтого песка.

Тот же день

   Сколько лет человеческой истории? Как давно началось все, что мы видим вокруг? И с чего вообще оно началось?
   В Каир я приехал с египетского Юга. Из Асуана поезд отходил ранним вечером, и, до тех пор пока не стемнело, я смотрел в окно. Там было то же самое: песок, а в песке – миллиарды экспонатов, которые не влезут даже во все вместе взятые музеи мира.
   До Каира поезд идет через районы, контролируемые исламскими фундаменталистами. Жители могут и жахнуть по вагонам из гранатомета. Поэтому сразу за локомотивом к нашему составу была прикреплена открытая платформа: мешки с песком, станковый пулемет на крепких ногах. Перед тем как залезть в вагон, я видел, как здоровенные арабы-военные в черной униформе не торопясь раскладывали перед собой пулеметные ленты.
   Поезд свистнул на прощанье и тронулся. Трястись предстояло больше двенадцати часов. Купить билеты заранее я не успел и теперь ехал не первым классом, а вторым. Выглядело это так: ободранный вагон, в окнах отсутствуют стекла, в проходе между креслами бродят куры. Скрючившись в кресле, я сумел-таки несколько часов поспать, а проснулся от того, что почувствовал: под моим сиденьем кто-то ворочается. Собака? Какая-нибудь коза? Просыпаться категорически не хотелось, но я все-таки разлепил глаза и заглянул под кресло. Там, свернувшись калачиком, прямо на полу лежала пожилая египетская женщина в платке-хиджабе и длинном черном мусульманском балахоне.
   Раз в полчаса-час поезд делал остановку на местах самых головокружительных археологических раскопок: Ком-Омбо, Эдфу, Луксор, Дендера, Наг-Хаммади, Сохаг, Телль-эль-Амарна. Представьте, что город, в котором вы живете, целиком ушел под землю с площадями, домами, кладбищами, свалками, жилконторами, закусочными, мебелью, кухонной посудой, вашим личным гардеробом и вообще всем-всем-всем. Египет – это как раз такая история. Целый мир, ставший помойкой. Бесконечные храмы, тысячи звериноголовых божков, циклопические колонны и еще черт знает что. Разумеется, зрелище завораживает. Разумеется, любой поймет: такого, как здесь, нет нигде в мире. Плюс сотни фильмов про мумии и проклятия фараонов. Плюс великие египетские пирамиды. Странно ли, что именно Египет долгое время считался самой первой цивилизацией мироздания?
   На самом деле это не совсем так. Египетская культура – штука, конечно, древняя, однако, известны историкам культуры и подревнее. Самый первый из раскопанных городов (палестинский Иерихон) почти вдвое древнее пирамид. И самая древняя письменность найдена не в Египте, а на территории Румынии. Если там ничего не напутано с датировками, то эта письменность появилась на три тысячи лет раньше, чем в Египте. А самая древняя металлургия – на территории Лаоса. Тамошние жители строили города и башни в те годы, когда египтяне еще с деревянными копьями наперевес охотились на бегемотов.
   На простой вопрос: «Где и когда возникла самая первая цивилизация планеты?» – любой честный историк даст прямой ответ: «Без понятия!» Сегодня ученым известны тысячи древних культур. Есть среди них более развитые, чем Египет. Есть – более древние. Эти культуры находят по всей поверхности планеты. Какую из них стоит считать первой, никто не знает. Сам Египет уже давно не кажется уникальным. Мексиканские пирамиды намного громаднее египетских, а чилийские мумии – на тысячи лет древнее. Но менять сложившуюся картину ученым тоже неохота. Раз уж люди привыкли считать, будто история началась с пирамид, то пусть так и будет. Пирамиды, по крайней мере, можно потрогать, а все, что было построено в других местах, давно обратилось в песок.

18 января. Каир (Египет)

   В четыре утра поезд наконец дотащился до Каира. Весь день я отсыпался, вечером попробовал съездить в Саккару, а еще ночь спустя решил взглянуть на пирамиды. Ты можешь презрительно кривить губы и говорить, что все эти туристические аттракционы тебя не интересуют. Но, оказавшись в Каире, все равно, словно зомби, поймаешь такси и покатишь осматривать пирамиды.
   Великие пирамиды стоят на самой окраине Каира. Много пишут о том, как они огромны. Хотя на самом деле размером пирамиды не поражают. Суть ведь не в размере, а в древности. Пирамиды – самые древние постройки на поверхности планеты. Это как твой собственный молочный зуб, который родители сохранили в спичечном коробке. Или мятая школьная тетрадка, в которой когда-то ты выводил первые корявые буквы. Когда Хеопс закладывал эту пирамиду, мир был юн, а человечество было ребенком. С тех пор все изменилось и даже сама Вселенная постарела, а пирамиды все еще стоят. Как точка, с которой все началось.
   Вход, через который запускают туристов, за последние пять тысяч лет много раз теряли, а потом вновь находили. Последний раз он был открыт в 820 году багдадским халифом аль-Мамуном. Воины халифа расчистили проход, но в глубь пирамиды лезть побоялись. Неподалеку от входа, прямо в туннеле, они обнаружили могилу христианского монаха. Из его костей и наваленного рядом тряпья воины смастерили факелы, однако дрожащее пламя так и не сумело рассеять многовековой древнеегипетский мрак. Зеленые от страха мусульманские воины выбежали назад, к свету. А я вот, несмотря на всю свою клаустрофобию, купил билетик и полез.
   Внутри пирамиды было жарко. По тесному проходу вместе со мной полз пузатый голландец, а навстречу пробивалась группа японских туристов. Разумеется, единственное, о чем я думал, это о том, что над головой у меня пятьдесят миллионов тонн камня. И если все это вдруг рухнет, то от мягкого и живого меня не останется вообще ничего. Немного утешало лишь то, что подобного надгробия нет и уже не будет ни у кого в мире. Только у меня, вон того пузатого голландца и фараона Хеопса.
   Считается, будто проход к погребальной камере прикрывают хитроумные ловушки. Падающие на голову балки, замаскированные ямы, отравляющие воздух ядовитые газы, выскакивающие из стен копья. Наступишь не туда – и конец тебе. Но лично я этих наворотов не видел. Самое обидное в том и состоит, что внутри пирамиды ничего нет. Длинный коридор, в конце – погребальная камера. Вы добираетесь до самого конца, а там – пустая комната, на стене которой процарапано: «В 1818 году здесь был Джованни Бельцонни». И больше ничего. Крышка саркофага сброшена на пол и треснула. Тело погребенного фараона давно разложилось на отдельные атомы.
   Бельцонни – это итальянский жулик, который двести лет назад первым наладил контрабанду египетского антиквариата в Европу. Здоровенный лоб, под два метра ростом, Джованни разграбил несколько древних кладбищ и переломал больше, чем смог вывезти. В его времена раскопками занимались романтики и кладбищенские воры. Мумии и папирусы продавались на каирском рынке на вес. Гигантские статуи дюжинами вывозились из страны. Когда и кем все это было изготовлено, мало интересовало покупателей. Да этого никто и не знал. До тех пор, пока в 1843 году в Каире не побывал немец Лепсиус. Именно этот человек стал основателем по-настоящему научной египетской археологии. Пять месяцев он бродил приблизительно в тех же краях, где сегодня торчал я. За это время Лепсиус открыл тридцать с чем-то новых пирамид и, вернувшись в Европу, заявил, что самые древние из них построены аж пять тысяч лет назад.
   Такая цифра казалась фантастикой. Мир в те годы казался совсем молодым. С его историей все было понятно. Ее мерили даже не на тысячелетия, а на века. История была похожа на человеческую биографию: детство—юность—зрелость… Европейским туристам нравилось свысока поглядывать на предшественников: пирамиды, конечно, пирамидами, постройка, конечно, выдающаяся, но все же до наших высот египтянам ох как далеко.
   Египет со всеми своими собакоголовыми богами играл в истории человечества роль младенчества. Что-то вроде стадии, когда ребенок впервые внятно произнес слово «мама». И вот теперь Лепсиус уверял, будто египетская история длиннее и насыщеннее, чем вся вместе взятая история Европы. Ученые отказывались этому верить. Однако первые же раскопки подтвердили выводы Лепсиуса. Детство человечества оказывалось слишком уж затянутым. И чем больше историки узнавали о египетской истории, тем сильнее она их удивляла.

Тот же день. В гостиничном номере

   Так сколько же лет человеческой истории? Археологи так давно копаются в Египте, что пора бы уже и обнародовать результаты. Пусть они наконец скажут, в каком году началась история мира.
   Фараон Хеопс отдал распоряжение строить свою пирамиду приблизительно в 2589 году до Рождества Христова. Все, что происходило до этого, относится скорее к мифам, чем к истории. Никаких подробностей ученым уже не рассмотреть. Они с трудом восстанавливают общую канву событий: вот египетские племена и княжества объединяются в единую державу… одна династия сменяет другую… вот фараоны понемногу отстраивают экономику и политическую систему. И в тот момент, когда древняя история наконец выходит из тьмы преданий, мы видим, что Египет – это вовсе не новорожденная цивилизация. Наоборот, держава умирает от старости.
   Почти сразу после того, как была достроена последняя из трех Великих пирамид, в стране начинаются бунты и заговоры знати. Правнук Хеопса был свергнут, и на этом династия прервалась. На троне сменяли друг друга фараоны, имена которых археологи не могут даже толком прочесть. Чтобы построить хоть что-нибудь вроде пирамид, у них не хватает уже ни сил, ни амбиций. В погребальных храмах этих владык барельефы изображают вереницы изнуренных людей, теряющих сознание от голода.
   Египет слабеет с каждым десятилетием. Отпадают провинции, интригуют чиновники, рушится экономика. Племена, которые прежде падали ниц, едва услышав шаги египтянина, теперь отваживались забредать под стены самой имперской столицы. За каких-то сто – сто пятьдесят лет из величайшей империи мира Египет превратился в пустыню.
   Заглядывая в столь отдаленное прошлое, мы можем рассчитывать встретить там свежий, новорожденный мир. Но вместо этого видим мучительный конец чего-то еще более древнего. Во времена Хеопса египетские коммерсанты торговали со всем обитаемым миром, а банковские дома проворачивали масштабные безналичные сделки. Теперь потомки разорившихся семей рады, если им удается наловить рыбки себе на обед. В стране процветают атеизм и нигилизм. Раньше имперская армия была спаяна железной дисциплиной. Теперь она превратилась в банду мародеров и грабила собственные города. При Пиопи II, последнем царе Шестой династии, потомки строителей пирамид от голода поедали собственных детей. После него семнадцать мемфисских царей сменили друг друга на престоле в течение двух с половиной месяцев.
   Я выбрался из пирамиды и закурил. Сигарета догорела слишком уж быстро, и я прикурил от нее следующую. Никто не знает, как давно началась история мира, но, когда подробности наконец становятся различимы, мы видим, что это история конца. Если сказать одним предложением, то в самом начале человеческой истории лежит апокалипсис. А уж дальше концы света следуют один за другим.
   История мира состоит из отдельных глав: мир рождается, живет, а потом умирает. У всего на свете есть срок годности. Средний возраст человека – семьдесят лет, а при большой крепости – восемьдесят лет. Говорят, вороны живут по сто пятьдесят, а слоновые черепахи дотягивают до четырехсот. Но и после столь долгой жизни они тоже встречают свою смерть. То же самое относится и к культурам. Их предельный возраст – полторы тысячи лет. Затем следует смерть.
   Сразу за пирамидами начиналась поросшая чахлыми кустами пустыня. Вся она изрыта ямами. Среди ям бродят экскурсоводы, а за ними, стараясь не переломать ноги, семенят туристы. Они наступают на торчащий из-под песка кирпич, перепрыгивают через провалы, огибают груды мусора, осторожно заглядывают в темные норы: то ли давно не ремонтированная квартира кого-то из аборигенов, то ли подземный ход, ведущий к величайшим тайнам истории.
   Я сидел справа от молчаливого сфинкса и курил. Вокруг перекрикивали друг друга гиды. Среди их воплей я расслышал даже украинскую речь. День обещал быть жарким.

19 октября – 21 октября
Южная Сибирь

19 октября. Город Кызыл (Тува)

   Говорят, в Туве какие-то особенно благоприятные условия для выращивания наркотиков. Конопля вырастает здесь размером с дерево, а уж гашиш из нее получается такой, что спичечного коробка хватит убраться полку крепких мужчин. По крайней мере, так уверяли местные. Гашиш предлагали в каждом населенном пункте, через который мы ехали. Говорили, что в Москве коробок такой пыли стоит под двести долларов, а у них всего тридцать. Я мотал головой и по сотому разу пытался объяснить, что гашиш не люблю да и приехал вовсе не из Москвы.
   Микроавтобус, на котором я ехал из Кызыла (тувинская столица), принадлежал маленькой золотодобывающей компании. За рулем сидел плохо говорящий по-русски тувинец. Молодой, рыжий, кривоногий. Во рту у него не хватало сразу нескольких передних зубов, а глаза были такие раскосые, что уголки налезали аж на виски. В салоне, кроме меня, был всего один русский мужчина. Он сказал, что я могу звать его Виталька.
   Не исключено, что сперва у ребят был план зарезать меня где-нибудь на горном перевале и забрать вещички. Но в Кызыле я по собственной инициативе купил русскому большой баллон с пивом, и он убедился, что я славный малый. А насчет вещичек сразу было видно, что ничего дорогостоящего с собой у меня нет. В общем, мы почти подружились.
   Ехать предстояло через гигантские поля конопли. Никакой промышленности или чего-нибудь в этом роде тут никогда не существовало. Работы для тувинцев нет. Поэтому взрослое население занимается либо охотой, либо производством гашиша. Ну или вот, как мой водитель, – частным извозом.
   Гнал тувинец под сто сорок. Микроавтобус был японский, с правым рулем. На зеркале заднего вида в кабине был привешен целый иконостас буддийских погремушек. Почти всю дорогу водитель молчал и только один раз спросил:
   – Тебе старые вещи не нужны?
   – Какие вещи?
   – Икона, например. Не надо? Говорят, ее ваш Андрей Рублев написал. Ценная икона, и отдам недорого. На ней какие-то ваши, русские боги нарисованы. Красивые, все в белом.
   – Нет, наверное. Спасибо.
   – Ну смотри. Вещь-то чудесная. Мы ее пытались фотографировать, так пленка засвечивалась. Точно не надо?
   – Спасибо.
   Тувинец пожал плечами.

Тот же день

   В Туву я приехал смотреть древние курганы. Такого количества доисторических руин, как в русской Южной Сибири, нет нигде в мире.
   Все, с кем я советовался, отговаривали меня сюда приезжать. Говорили, что аттракцион смертельно опасен. Нищета в Туве такая, что зарежут меня, просто позарившись на ботинки с целой подошвой. Кроме того, тувинцы всегда обкуренные и пьяные. В целой республике сразу после полудня не остается ни единого трезвого человека, так что меня даже менты не защитят.
   Оказалось, что все это глупости. Места были, конечно, небогатые, зато люди довольно приятные. Если я на улице спрашивал дорогу, тувинцы останавливались, подробно расспрашивали, откуда я и зачем приехал, а потом каждый раз пытались довести прямо до места. На второй день жизни в Кызыле я нашел микроавтобус, принадлежащий небольшой золотодобывающей компании, и поехал в сторону Саянского хребта. За рулем сидел молчаливый тувинец, а в салоне – Виталька.
   Из Кызыла мы выехали в пять утра. Курганы начались сразу же, как только кончился город. Древние, оплывшие от времени, но все еще поражающие размерами. Виталька сперва показывал мне на них пальцем и пытался вспомнить названия, но потом бросил. Курганов было слишком много. Парень рассказывал, что, когда был маленький, строители прокладывали через эти места дорогу. Могилы срывали бульдозерами. А он с мальчишками бегал на стройку играть с древними костями. Черепа и ржавое оружие тогда кучами валялись прямо вдоль шоссе.
   Иногда я засыпал. А когда просыпался, за окном было все то же: монгольская степь и тысячи курганов. Считается, будто от самых древних цивилизаций планеты ничего не дошло. Если когда-то и существовали величественные культуры, то время давно пожрало их следы. Это неправда. На самом деле с доисторических времен сохранилось огромное количество всякой всячины.
   Вот, например, британский Стоунхендж. Слышали когда-нибудь? В двух часах езды от центра Лондона стоит сооружение, общий вес которого сто тысяч тонн, а возраст пять с лишним тысячелетий. Четыре гигантских кольца. Арка из каменных блоков, сориентированная по точке зимнего солнцестояния. Кто все это построил? Зачем? По приказу каких царей? В честь каких богов? Нет ответа. Считается, будто в каменном веке Британские острова населяли племена первобытных охотников. Но, стоя в тени Стоунхенджа, призадумаешься: такими ли уж первобытными были эти охотники?
   Или другой пример – дольмены. Этим словом называют каменные постройки в виде домиков: четыре плиты образуют стены, а пятая – крышу. Возраст дольменов – пять-шесть тысяч лет. Они стоят по всей Европе, но больше всего их на русском Северном Кавказе. Как-то я видел, как с одного дольмена пытались подъемным краном снять многотонную крышку: кран не справился и погнулся. Однако и здесь археологов не очень-то интересует, кто и зачем все это построил.
   Во Франции рядом с поселком Карнак сохранилось святилище, состоящее из трех тысяч древних каменных колон… На Мальте раскопано больше тридцати храмов каменного века… Ирландская гробница Нью-Грейндж считается чуть ли не самой крупной в мире… К странным руинам возят туристов. Оригиналы-писатели издают книжки о том, что все это построено атлантами или инопланетянами. А археологи просто молчат. На то, чтобы всерьез заняться вопросом, откуда в каменном веке взялись все эти сооружения, у них нет времени.
   Чтобы разобраться с древнейшим прошлым человечества, археологи через мелкое сито просеивают песок и с лупой в руках ползают по раскопам. Может, все дело просто в неправильной оптике? Может, археологам просто никто не сказал, что древние цивилизации нужно разглядывать не через микроскоп, а в бинокль? Ведь то, что дошло до нас от доисторического прошлого, – довольно крупные постройки. Камни Стоунхенджа. Петроглифы Карелии и Байкала. Стелы Карнака. Дольмены Кавказа. Руины сибирских крепостей. Пусть о доисторическом прошлом нам известно не очень много, но вот это-то невозможно не заметить.

Спустя час

   Возле одного особенно здоровенного кургана я попросил остановиться. Тишина. Вдалеке горы. Пожухлая трава. Тува – самое странное место из всех, что я видел. Она похожа на Марс: круглые вершины сопок, а между ними туман. Виталька, вылакавший уже с утра несколько литров пива, пошел отлить. Прежде чем застегнуть ширинку, показал, что в крайнюю плоть у него вставлено пластиковое колечко.
   Щурясь на восходящее солнце, хмыкнул:
   – Девкам нравится – ух! У нас в поселке о моем шарнирчике каждая знает. Только праздник какой начнется, девки все ко мне. Отбоя от них нет. Короче, хорошее приспособление.
   Пока мы стояли, из-за кургана вышел странный для этих мест мужчина. Плащ, кепка, в руке – коленчатая металлическая фигня. Увидев нас, он положил свой агрегат на землю, подошел, вежливо поздоровался. В Сибири этот ритуал является обязательным. Мужчины пожали друг другу руки и немного поговорили. Потом мы залезли в автобус и поехали дальше.
   Виталька спросил:
   – Ты видел, что у этого типа в руках?
   – Да. Металлоискатель.
   – Заметил, да? Понял, чем он занимается? Это ж бугровик из города! Золото приехал искать! Что-то много их последнее время ездить стало.
   Русские поселенцы грабят древние могилы уже четыреста лет подряд. Было время, когда на промысел уходили целыми деревнями. Специалистов по раскопкам курганов прежде называли «бугровики». Этот бизнес считался в Сибири вполне уважаемой профессией. Первый русский исследователь Сибири Герард-Фридрих Миллер писал:
 
   1 октября 1739 года на древнем кладбище, лежащем на левом берегу Енисея, мы встретили старика, живущего в подземной лачуге и кормившегося раскапыванием могил. Уже лет тридцать этот старик обитал в здешних местах. Он считался почитателем этих останков древности. Отлучался из своей подземной лачуги старик лишь затем, чтобы сменять в кабаке кое-что из своих находок на водку.
   Он копал беспрерывно могилы разных эпох. Киркой поднимал большие камни, а лопатой выгребал из-под плит землю и смешанные с золой кости. Под старость у него отсохла левая рука, и тогда он стал привязывать к ней лопату и, налегая на нее грудью, копал землю. Говорят, старик нашел большие сокровища, но не закрывает их снова, опасаясь, может быть, что после него явится новый искатель и богатство причинит тому столько же труда, сколько уже причинило ему.
 
   Иногда гробокопателей отлавливали, а добычу конфисковывали. Например, все, что сегодня хранится в Золотой кладовой Эрмитажа, было конфисковано всего у трех таких шаек. Позже, уже в 1920-х, когда стране было сложно и не хватало валюты, за добычей сюда снаряжали уже государственные экспедиции. Пополнить золотой запас республики им удавалось редко. Хотя золота здесь хватает до сих пор.
   За три года до того, как я приехал в Тыву, археологической экспедицией Государственного Эрмитажа было найдено неразграбленное захоронение трехтысячелетней давности. Под курганом Аржаан-2 ученые нашли могилу древнего вождя: золотые бляхи, нашитые на кожаные доспехи, золотые пластинки на сапогах, золотая инкрустация на мече, золотые серьги в ушах. Рядом с мужчиной лежала женщина тоже с мечом на поясе и тоже вся разодетая в золото.
   Водитель-тувинец хмурился и так излагал мне всю историю:
   – Короче, ваши, питерские, недавно на этом месте клад нашли. Все очень древнее. Кладу этому лет сто или даже больше. Короче, целый мешок золота там был. Да только курганы-то копать нельзя. Боги такого не прощают. Кто вашим, питерским, помогал клад искать, те уж гниют давно. Поумирали они все.
   Общий вес золотых украшений из Аржаана превышал двадцать пять килограммов. Найти такое в нищей Туве значило поиметь большие проблемы. Как только последний слой земли был снят и в раскопе заблестели золотые бляшки, руководитель экспедиции побледнел, распорядился укрыть яму брезентом и бросился по спутниковому телефону звонить в республиканский ОМОН. Ночью никто в лагере не спал. ОМОН вылетел к месту на вертолетах, но слухи ползли быстрее, и местные жители с большими псами и охотничьими ружьями могли успеть раньше. В этом случае ни золота, ни самих археологов никто бы больше уже не увидел.
   Впрочем, обошлось. Вокруг Аржаана было выставлено оцепление, местных отогнали, золото увезли в Петербург. Тувинские власти до сих пор скандалят и просят вернуть национальное достояние. Но что попало в Эрмитаж, то пропало. Тувинцам отвечают, что хранить такое количество золота в республике, где даже у милицейских автомобилей на ходу свинчивают колеса, – затея глупая.
   То же самое происходит везде, где сохранились неразграбленные курганы. В соседнем Алтае в 1993-м отыскали захоронение древней степной княжны. Огромный гроб из лиственницы был заколочен позолоченными гвоздями. Покойница лежала в позе спящей: под головой подушка, под щекой ладошка, сверху девушку накрыли меховым покрывалом. Возраст мумии составляет приблизительно три тысячи лет. Однако в вечной мерзлоте тело сохранилось почти неповрежденным. Вся ее кожа была покрыта цветными татуировками. В ушах у красотки сохранились золотые серьги, на запястьях – браслеты с жемчугом. Зубы умершая девушка оскалила в странной хищной ухмылке.
   Чтобы увезти находку, археологам тоже пришлось вызывать автоматчиков. Алтайцы перегораживали машинам дорогу и кричали, что на тех, кто ворует трупы древних царей, обрушится небо. Мумию все равно увезли. Теперь она хранится в холодильнике Новосибирского института археологии. Однако после этого случая правительство Алтая все-таки наложило мораторий на раскопки и перестало допускать к себе археологов из столиц. Правда, целее курганы от этого не стали. Их по-прежнему копают, только теперь не умники из университетов, а местные умельцы. За время, пока я ехал через степь и горы, мне попалось не меньше четырех типов с металлоискателями и лопатами.