Страница:
Понятно, что жить на гонорары с книжек было невозможно. Этот бизнес не окупал сам себя. Да, собственно, никакого массового издания художественных книжек нигде в мире до самого начала ХХ века и не существовало. Зато существовали газеты и журналы: единственное место, где могла выжить литература. В отличие от книжек, тиражи прессы росли быстрее, чем сегодня растет цена на нефть. Туда и шли те, кто мечтал о карьере профессионального литератора. Написал хит типа «Парижских тайн» и обеспечен до конца жизни.
3
4
Глава III
1
2
3
А лет за восемь до того, как Сю выпустил свой бестселлер, на другом конце Европы скромно открылась небольшая книжная лавка. Располагалась она прямо на Невском проспекте, главной улице Российской империи, в здании левого флигеля лютеранского собора Святого Петра. Владельцем лавки был купец Александр Филиппович Смирдин.
Скажу сразу: в России, в отличие от Франции или Великобритании, с прессой и книжками дела тогда обстояли не очень. Первая книжная лавка была открыта в Петербурге всего через несколько лет после основания города. В продаже имелась «Азбука» и несколько печатных царских указов. Покупатели не заглядывали в лавку даже случайно. Просуществовав всего семь лет и не сумев продать товаров даже на полкопеечки, лавка закрылась.
На протяжении следующего столетия заезжие авантюристы несколько раз пытались открыть в России типографию или книжный магазин. В Париже этот бизнес приносил владельцам состояние – может, все выгорит и в Петербурге? Однако дело каждый раз заканчивалось крахом. За полстолетия после Петра Первого в России было издано всего 323 книги. Причем 262 из них – на иностранных языках, а почти все остальные – в переводе с иностранных языков. В среднем получается по пять-шесть книжек в год. Крестьяне, да и большинство горожан были неграмотны. Купцы книжек не читали категорически, военные тоже. Что-то почитывала аристократия, но исключительно на иностранных языках. Зачем в такой стране нужен был книжный магазин?
Кроме всего прочего, книги очень дорого стоили. Это был предмет роскоши, доступный только крошечной прослойке населения. Зарплата среднего чиновника в те годы составляла 60–80 рублей в месяц. А небольшой сборник стихов стоил аж десять рублей. Роман, изданный в двух частях, – рублей двадцать пять. То есть около трети месячной зарплаты. Даже лет сто пятьдесят тому назад литературные новинки у нас в стране предпочитали переписывать от руки: это было дешевле и проще, чем купить книгу в магазине.
Ситуация напоминала замкнутый круг. Книжки не читали, потому что не было книжных магазинов, где можно было бы выбрать себе что-нибудь по душе. А магазины не могли толком открыться, потому что не было спроса: никто не покупал эти чертовы дорогостоящие книги. Именно поэтому первые книжные лавки в России работали не как торговые точки, а по системе так называемых «библиотек для чтения».
Старшее поколение русских должно помнить: когда в начале 1990-х в страну пришло видео, в каждой подворотне открывались такие штуки, как «видеопрокаты». Выбираешь по каталогу или прямо на прилавке интересующий тебя фильм, оставляешь залог и можешь забрать кассету домой. Стоит это раз в десять дешевле, чем покупать кассету насовсем.
Точно так же в эпоху Пушкина работали книжные магазины. Там тоже не торговали книгами, а за деньги давать их почитать. Абонемент можно было купить на год, полгода или даже на несколько дней. В год это стоило около пятидесяти рублей: для того времени очень серьезная сумма. Зато за эти деньги ты покупал не одну какую-то книжку, а мог хоть ежедневно брать в «библиотеке» модные новинки.
Всего в Петербурге было где-то двадцать таких заведений. Самой популярной из них стала «Книжная лавка Плавильщикова». Открылась она в 1813 году на набережной Мойки – ровно напротив места, где двумя веками позже появился модный клуб «Порт». Восемь лет подряд бизнес шел в гору, а потом Плавильщиков умер. И во главе предприятия встал бывший плавильщиковский приказчик Александр Смирдин. Не старый еще мужчина, с лысиной и в очках. Именно он первым в России попробовал не только продавать книги, но и издавать их.
Скажу сразу: в России, в отличие от Франции или Великобритании, с прессой и книжками дела тогда обстояли не очень. Первая книжная лавка была открыта в Петербурге всего через несколько лет после основания города. В продаже имелась «Азбука» и несколько печатных царских указов. Покупатели не заглядывали в лавку даже случайно. Просуществовав всего семь лет и не сумев продать товаров даже на полкопеечки, лавка закрылась.
На протяжении следующего столетия заезжие авантюристы несколько раз пытались открыть в России типографию или книжный магазин. В Париже этот бизнес приносил владельцам состояние – может, все выгорит и в Петербурге? Однако дело каждый раз заканчивалось крахом. За полстолетия после Петра Первого в России было издано всего 323 книги. Причем 262 из них – на иностранных языках, а почти все остальные – в переводе с иностранных языков. В среднем получается по пять-шесть книжек в год. Крестьяне, да и большинство горожан были неграмотны. Купцы книжек не читали категорически, военные тоже. Что-то почитывала аристократия, но исключительно на иностранных языках. Зачем в такой стране нужен был книжный магазин?
Кроме всего прочего, книги очень дорого стоили. Это был предмет роскоши, доступный только крошечной прослойке населения. Зарплата среднего чиновника в те годы составляла 60–80 рублей в месяц. А небольшой сборник стихов стоил аж десять рублей. Роман, изданный в двух частях, – рублей двадцать пять. То есть около трети месячной зарплаты. Даже лет сто пятьдесят тому назад литературные новинки у нас в стране предпочитали переписывать от руки: это было дешевле и проще, чем купить книгу в магазине.
Ситуация напоминала замкнутый круг. Книжки не читали, потому что не было книжных магазинов, где можно было бы выбрать себе что-нибудь по душе. А магазины не могли толком открыться, потому что не было спроса: никто не покупал эти чертовы дорогостоящие книги. Именно поэтому первые книжные лавки в России работали не как торговые точки, а по системе так называемых «библиотек для чтения».
Старшее поколение русских должно помнить: когда в начале 1990-х в страну пришло видео, в каждой подворотне открывались такие штуки, как «видеопрокаты». Выбираешь по каталогу или прямо на прилавке интересующий тебя фильм, оставляешь залог и можешь забрать кассету домой. Стоит это раз в десять дешевле, чем покупать кассету насовсем.
Точно так же в эпоху Пушкина работали книжные магазины. Там тоже не торговали книгами, а за деньги давать их почитать. Абонемент можно было купить на год, полгода или даже на несколько дней. В год это стоило около пятидесяти рублей: для того времени очень серьезная сумма. Зато за эти деньги ты покупал не одну какую-то книжку, а мог хоть ежедневно брать в «библиотеке» модные новинки.
Всего в Петербурге было где-то двадцать таких заведений. Самой популярной из них стала «Книжная лавка Плавильщикова». Открылась она в 1813 году на набережной Мойки – ровно напротив места, где двумя веками позже появился модный клуб «Порт». Восемь лет подряд бизнес шел в гору, а потом Плавильщиков умер. И во главе предприятия встал бывший плавильщиковский приказчик Александр Смирдин. Не старый еще мужчина, с лысиной и в очках. Именно он первым в России попробовал не только продавать книги, но и издавать их.
4
Издательств в том виде, в котором они существуют сегодня, в России не было почти до самой революции. Так что, закончив свое гениальное произведение, автор понятия не имел, что с ним делать дальше. Готовый текст обычно отдавали профессиональным писарям, и те переписывали его каллиграфическим почерком на хорошей бумаге. А уж дальше – как пойдет. Обычно стих или пьесу давали почитать приятелям, те заказывали сделать копию, что-то барышни копировали себе в альбомчики, а иногда находился восторженный почитатель, который соглашался оплатить печать произведения в типографии. Однако такое случалось крайне редко.
Единственный шанс на публикацию: отнести свое произведение в журнал. Пресса в России худо-бедно развивалась и понемногу приучала русских к чтению. Первым русским медиамагнатом попробовал стать Карамзин. Редактируемый им журнал имел аж 580 подписчиков. Лет через пять появился еще «Русский инвалид»: его тираж составлял целых 800 экземпляров. Литературная среда была такой крошечной, что автор мог запросто знать всех своих читателей по именам.
Члены первых русских литературных кружков писали не для читателей, а друг для друга. Ни о какой коммерческой выгоде речь, разумеется, не шла. Авторы писали, барышни вздыхали, критики критиковали – все вроде бы работало. Чтобы поделиться написанным с кем-то еще, сами же поэты иногда открывали под свои произведения журналы. Жуковский издавал «Вестник Европы». Кюхельбекер – «Невский зритель». Пушкин – «Современник». Но при этом тиражи даже самых массовых изданий в России никогда не превышали нескольких сотен экземпляров. А тираж «Литературной газеты», которую издавал Пушкин, составлял и вовсе лишь сто штук. Дальше крошечного круга самих литераторов вся их продукция совсем не распространялась.
Тусовалась литературная публика именно в лавке Смирдина. Проснуться к обеду, хлопнуть кофею, нацепить шляпу-боливар, пешком дошагать до Александра Филипповича, встретить приятелей, отправиться в кафе, хлопнуть еще кофею, потом перейти на шампанское и до самого рассвета болтать о литературе – ничего лучше, чем такой распорядок дня, первые русские поэты не могли и представить. Известным литераторам Смирдин предоставлял у себя в лавке кредит. Те в ответ могли написать на стене его заведения какое-нибудь шутейное стихотворение. Присматриваясь несколько лет к этой компании, в конце концов Александр Филиппович решил рискнуть. Он первым из владельцев «библиотеки» решился не только сдавать книжки в аренду, но и издавать их.
Сама бизнес-модель к тому времени уже давно существовала. Среди литераторов имелись признанные звезды, произведения которых могли приносить ощутимую прибыль. Этому кружку не хватало толкового продюсера. Человека, который подошел бы к вопросу с необходимой серьезностью. Эту роль и взял на себя Смирдин.
Он первым попробовал не просто издавать книжки, а зарабатывать на книгоиздании. То есть делать все то же самое, что до него делали и сами литераторы, но немного сместив акценты. Он первым стал ориентироваться не на вкус, а на рынок.
В конце концов, на руках у него были данные ежедневных продаж: Смирдин прекрасно видел, чего хотят читать его посетители. И первым в России попробовал дать им то, что они хотят. И вдруг выяснилось: издавать литературу – это очень прибыльный бизнес.
В 1834-м Александр Филиппович открыл журнал совершенно нового типа. Назывался он «Библиотека для чтения». Это был уже не мутный самиздат, типа пушкинских или карамзинских журнальчиков, а нормальное коммерческое издание: внятная обложка, дорогая бумага, читабельный шрифт, цветные картинки. В журнале имелся раздел мод, публиковалась куча полезных советов и непременные рассказы о поездках в экзотические края (аналог современному разделу «Туризм»).
Всего через год тираж «Библиотеки» составлял уже пять тысяч экземпляров. Через два – семь тысяч. Это неплохо даже сегодня, а для первой половины позапрошлого века это была революция, потому что тираж ближайшего конкурента (журнала «Сын Отечества») был ровно в пятнадцать раз меньше и составлял 470 экземпляров.
Первое, что сделал Смирдин, это (как и подобает серьезному капиталисту) постарался монополизировать рынок. Цены на свои издания он изо всех сил держал на минимальной отметке. Жирарден во Франции опустил планку до одного франка, а Мэнси в США до десяти центов. Журнал Смирдина, конечно, не стоил десять копеек. Не стоил он и рубля: в России отсутствовали рекламодатели, которые из своего кармана могли бы покрыть недополученную издателем прибыль. Однако цены Смирдина все равно были такими низкими (около трех рублей за выпуск), что конкурентов просто разорили.
Вторым его нововведением стало то, что именно Смирдин начал платить своим авторам гонорар. До него деньги и литература существовали в России отдельно друг от друга и никогда друг с другом не встречались.
Как и повсюду в мире, авторы пытались понравиться тому, кто мог заплатить за их труд. Да только в России это были не тысячи читателей, а всего один человек – царь. Карамзин написал свой бестселлер «История государства Российского» и получил за него фантастическую сумму в 60 000 рублей. Но это был не процент с продаж, а премия, выписанная автору царем. Именно на деньги царя у нас существовали живопись и архитектура, переводилась иностранная литература, были проведены первые гастроли иностранных музыкантов и вообще существовало все, что может быть названо культурой.
Писателей цари не то чтобы очень уж любили – предпочитали художников и музыкантов. Но при случае им тоже кое-что перепадало. Не в смысле денег конечно, а, скажем, должность при дворе. Или внеочередное звание. Или орден. Или пенсию по старости. Державин был одарен за свою оду золотой табакеркой. Рылеев и Жуковский – перстнями (тоже золотыми). Пушкин всю жизнь жил в долг, причем оплатил эти долги после его гибели опять-таки царский двор. Зачем писателям нужен был денежный гонорар, если средства на жизнь они все равно получали непосредственно от монарха?
В любом случае, привычной системы (написал бестселлер – заработал на этом миллион) в России тогда не существовало. Не существует в общем-то и сегодня. Продажи у нас всегда были отдельно, а деньги и слава отдельно. Самый первый авторский гонорар в России был выплачен лет за десять до Смирдина: авторы, сдавшие стихи в альманах «Полярная звезда», получили от его издателя по сто рублей. Но только Смирдин стал платить своим авторам действительно серьезные бабки.
Первым из его фаворитов стал баснописец Иван Крылов. К началу 1830-х годов на издании своих книг тот заработал невиданную по тем временам сумму в сто тысяч рублей. Чуть позже на рынок мощно вторгся Александр Пушкин. Сперва Смирдин сомневался в его потенциале и платил по средней ставке: пять рублей за строчку. Однако пушкинские книжки шли так лихо, что скоро ставка доползла аж до одиннадцати рублей – рекорд за все время существования смирдинского издательства.
За «Кавказского пленника» Пушкин получил пятьсот рублей, за «Бахчисарайский фонтан» уже три с половиной тысячи, за «Бориса Годунова» больше десяти тысяч, а «Евгения Онегина» поэт решил публиковать по частям и в результате нажил на нем больше двадцати пяти тысяч рублей. В те годы столько стоило небольшое имение где-нибудь в глубинке.
Как только за литературу стали платить, литература стала производиться в довольно больших объемах. Именно на деньги Смирдина состоялся первый яркий расцвет русской литературы. Больше перед автором не стоял вопрос, что делать с написанным произведением. Неси к Смирдину, и если он его оценит, ты получишь за свой труд приличные деньги! Вечно нищим русским литераторам больше не нужно было пресмыкаться перед спонсорами: один за другим они переходили на содержание непосредственно к читателю.
Теперь лучше жил не тот, у кого богаче покровитель, а тот, чья история лучше продавалась. Авторы могли не думать о хлебе насущном и целиком сосредоточиться на своем ремесле. Именно так в России и появилась собственная литература.
Единственный шанс на публикацию: отнести свое произведение в журнал. Пресса в России худо-бедно развивалась и понемногу приучала русских к чтению. Первым русским медиамагнатом попробовал стать Карамзин. Редактируемый им журнал имел аж 580 подписчиков. Лет через пять появился еще «Русский инвалид»: его тираж составлял целых 800 экземпляров. Литературная среда была такой крошечной, что автор мог запросто знать всех своих читателей по именам.
Члены первых русских литературных кружков писали не для читателей, а друг для друга. Ни о какой коммерческой выгоде речь, разумеется, не шла. Авторы писали, барышни вздыхали, критики критиковали – все вроде бы работало. Чтобы поделиться написанным с кем-то еще, сами же поэты иногда открывали под свои произведения журналы. Жуковский издавал «Вестник Европы». Кюхельбекер – «Невский зритель». Пушкин – «Современник». Но при этом тиражи даже самых массовых изданий в России никогда не превышали нескольких сотен экземпляров. А тираж «Литературной газеты», которую издавал Пушкин, составлял и вовсе лишь сто штук. Дальше крошечного круга самих литераторов вся их продукция совсем не распространялась.
Тусовалась литературная публика именно в лавке Смирдина. Проснуться к обеду, хлопнуть кофею, нацепить шляпу-боливар, пешком дошагать до Александра Филипповича, встретить приятелей, отправиться в кафе, хлопнуть еще кофею, потом перейти на шампанское и до самого рассвета болтать о литературе – ничего лучше, чем такой распорядок дня, первые русские поэты не могли и представить. Известным литераторам Смирдин предоставлял у себя в лавке кредит. Те в ответ могли написать на стене его заведения какое-нибудь шутейное стихотворение. Присматриваясь несколько лет к этой компании, в конце концов Александр Филиппович решил рискнуть. Он первым из владельцев «библиотеки» решился не только сдавать книжки в аренду, но и издавать их.
Сама бизнес-модель к тому времени уже давно существовала. Среди литераторов имелись признанные звезды, произведения которых могли приносить ощутимую прибыль. Этому кружку не хватало толкового продюсера. Человека, который подошел бы к вопросу с необходимой серьезностью. Эту роль и взял на себя Смирдин.
Он первым попробовал не просто издавать книжки, а зарабатывать на книгоиздании. То есть делать все то же самое, что до него делали и сами литераторы, но немного сместив акценты. Он первым стал ориентироваться не на вкус, а на рынок.
В конце концов, на руках у него были данные ежедневных продаж: Смирдин прекрасно видел, чего хотят читать его посетители. И первым в России попробовал дать им то, что они хотят. И вдруг выяснилось: издавать литературу – это очень прибыльный бизнес.
В 1834-м Александр Филиппович открыл журнал совершенно нового типа. Назывался он «Библиотека для чтения». Это был уже не мутный самиздат, типа пушкинских или карамзинских журнальчиков, а нормальное коммерческое издание: внятная обложка, дорогая бумага, читабельный шрифт, цветные картинки. В журнале имелся раздел мод, публиковалась куча полезных советов и непременные рассказы о поездках в экзотические края (аналог современному разделу «Туризм»).
Всего через год тираж «Библиотеки» составлял уже пять тысяч экземпляров. Через два – семь тысяч. Это неплохо даже сегодня, а для первой половины позапрошлого века это была революция, потому что тираж ближайшего конкурента (журнала «Сын Отечества») был ровно в пятнадцать раз меньше и составлял 470 экземпляров.
Первое, что сделал Смирдин, это (как и подобает серьезному капиталисту) постарался монополизировать рынок. Цены на свои издания он изо всех сил держал на минимальной отметке. Жирарден во Франции опустил планку до одного франка, а Мэнси в США до десяти центов. Журнал Смирдина, конечно, не стоил десять копеек. Не стоил он и рубля: в России отсутствовали рекламодатели, которые из своего кармана могли бы покрыть недополученную издателем прибыль. Однако цены Смирдина все равно были такими низкими (около трех рублей за выпуск), что конкурентов просто разорили.
Вторым его нововведением стало то, что именно Смирдин начал платить своим авторам гонорар. До него деньги и литература существовали в России отдельно друг от друга и никогда друг с другом не встречались.
Как и повсюду в мире, авторы пытались понравиться тому, кто мог заплатить за их труд. Да только в России это были не тысячи читателей, а всего один человек – царь. Карамзин написал свой бестселлер «История государства Российского» и получил за него фантастическую сумму в 60 000 рублей. Но это был не процент с продаж, а премия, выписанная автору царем. Именно на деньги царя у нас существовали живопись и архитектура, переводилась иностранная литература, были проведены первые гастроли иностранных музыкантов и вообще существовало все, что может быть названо культурой.
Писателей цари не то чтобы очень уж любили – предпочитали художников и музыкантов. Но при случае им тоже кое-что перепадало. Не в смысле денег конечно, а, скажем, должность при дворе. Или внеочередное звание. Или орден. Или пенсию по старости. Державин был одарен за свою оду золотой табакеркой. Рылеев и Жуковский – перстнями (тоже золотыми). Пушкин всю жизнь жил в долг, причем оплатил эти долги после его гибели опять-таки царский двор. Зачем писателям нужен был денежный гонорар, если средства на жизнь они все равно получали непосредственно от монарха?
В любом случае, привычной системы (написал бестселлер – заработал на этом миллион) в России тогда не существовало. Не существует в общем-то и сегодня. Продажи у нас всегда были отдельно, а деньги и слава отдельно. Самый первый авторский гонорар в России был выплачен лет за десять до Смирдина: авторы, сдавшие стихи в альманах «Полярная звезда», получили от его издателя по сто рублей. Но только Смирдин стал платить своим авторам действительно серьезные бабки.
Первым из его фаворитов стал баснописец Иван Крылов. К началу 1830-х годов на издании своих книг тот заработал невиданную по тем временам сумму в сто тысяч рублей. Чуть позже на рынок мощно вторгся Александр Пушкин. Сперва Смирдин сомневался в его потенциале и платил по средней ставке: пять рублей за строчку. Однако пушкинские книжки шли так лихо, что скоро ставка доползла аж до одиннадцати рублей – рекорд за все время существования смирдинского издательства.
За «Кавказского пленника» Пушкин получил пятьсот рублей, за «Бахчисарайский фонтан» уже три с половиной тысячи, за «Бориса Годунова» больше десяти тысяч, а «Евгения Онегина» поэт решил публиковать по частям и в результате нажил на нем больше двадцати пяти тысяч рублей. В те годы столько стоило небольшое имение где-нибудь в глубинке.
Как только за литературу стали платить, литература стала производиться в довольно больших объемах. Именно на деньги Смирдина состоялся первый яркий расцвет русской литературы. Больше перед автором не стоял вопрос, что делать с написанным произведением. Неси к Смирдину, и если он его оценит, ты получишь за свой труд приличные деньги! Вечно нищим русским литераторам больше не нужно было пресмыкаться перед спонсорами: один за другим они переходили на содержание непосредственно к читателю.
Теперь лучше жил не тот, у кого богаче покровитель, а тот, чья история лучше продавалась. Авторы могли не думать о хлебе насущном и целиком сосредоточиться на своем ремесле. Именно так в России и появилась собственная литература.
Глава III
Роман «Баффало Бил» и интеллигенция
В 1869-м американский писатель Нэд Бантлайн отправился на Дикий Запад поискать материала для новых книжек. Путешествуя через Небраску, он узнал, что неподалеку, в форте Макперсон, находится человек-легенда Дикий Билл Хикок. Это был один из самых знаменитых пионеров американских прерий. К западу от Миссисипи не было костра, сидя вокруг которого американцы не рассказывали бы друг дружке байки о похождениях Дикого Билла. И, разумеется, первое, что сделал Бантлайн, это рванул в форт. Он надеялся взять у Хикока интервью, а если получится, то даже и написать потом о нем книжку.
1
Отыскать Хикока писателю удалось, ясен пень, в салуне. Тот был здорово пьян и не в духе. Бантлайн, однако, этого не заметил. Он бросился к герою с распростертыми объятиями, причитая на ходу:
– Ну что же вы! Голубчик! Я так долго вас искал!
Вести себя так было страшной ошибкой. Странно, что Дикий Билл не пристрелил визитера сразу. Нравы в Небраске были такие, что вряд ли кто-нибудь обратил бы на это внимание. Впрочем, разговаривать с Бантлайном он тоже не стал. Приставив ко лбу прозаика «Смит&Вессон», он сказал, что если тот в двадцать четыре часа не уберется из города, то курок будет нажат.
Знали бы вы, как Бантлайну не хотелось уезжать! Упустить из рук интервью, которое в состоянии на века прославить твое имя! Тем более находясь всего в дюйме от удачи… черт бы побрал этих неотесанных уродов с фронтира!
Бантлайн вытащил из кармана платок, промокнул шею и сказал, что ловит Дикого Билла на слове. Раз тот сказал, что двадцать четыре часа у него еще есть, то ровно через сутки он и покинет этот мерзкий городишко. А до того момента походит, посмотрит, что тут вообще есть. И развернувшись, вышел из салуна.
План теперь состоял в том, что раз сам Дикий Билл давать интервью отказался, то можно попробовать поговорить с его дружками. И все-таки написать потом задуманную книжку. Тем вечером он потратил на выпивку для новых знакомых целую кучу денег, но разговорил-таки нескольких хикоковых знакомых. В том числе и Билла Коуди, которого приятели называли просто Баффало Билл.
Позже Коуди говорил, что понятия не имел, кто этот парень, который все лез к нему и ребятам со своими расспросами.
– Пришел какой-то толстяк, купил выпивку. Седой в синем мундире, с усами. Чего было с ним не поболтать? На груди, помню, у него висело несколько медалей, и если бы он начал вести себя неправильно, то каждая из них выглядела отличной мишенью.
Баффало Билл Коуди оказался приятным парнем – не то что Дикий Билл Хикок. Да и приключений на его долю выпало даже больше, чем на долю Хикока. В конце концов Бантлайн плюнул и решил, что раз такое дело, то и писать он станет именно про этого своего нового знакомца. А Хикок пусть отправляется в задницу.
Серия романов Бантлайна «Баффало Билл – Король Фронтира» стала выходить с октября того же года и принесла Бантлайну целое состояние. А Баффало Биллу – планетарную славу. Вряд ли на свете когда-либо жил более известный ковбой и первопроходец, чем он. Впрочем, самому Коуди книжки о нем совсем не понравились. Много лет спустя он отзывался о первой из них так:
– Говорят, Нэд написал эту чушь за четыре вечера. Ума не приложу, на что он потратил три с половиной из них! Лучше бы еще раз приехал к нам на Запад и купил бы ребятам то замечательное виски.
– Ну что же вы! Голубчик! Я так долго вас искал!
Вести себя так было страшной ошибкой. Странно, что Дикий Билл не пристрелил визитера сразу. Нравы в Небраске были такие, что вряд ли кто-нибудь обратил бы на это внимание. Впрочем, разговаривать с Бантлайном он тоже не стал. Приставив ко лбу прозаика «Смит&Вессон», он сказал, что если тот в двадцать четыре часа не уберется из города, то курок будет нажат.
Знали бы вы, как Бантлайну не хотелось уезжать! Упустить из рук интервью, которое в состоянии на века прославить твое имя! Тем более находясь всего в дюйме от удачи… черт бы побрал этих неотесанных уродов с фронтира!
Бантлайн вытащил из кармана платок, промокнул шею и сказал, что ловит Дикого Билла на слове. Раз тот сказал, что двадцать четыре часа у него еще есть, то ровно через сутки он и покинет этот мерзкий городишко. А до того момента походит, посмотрит, что тут вообще есть. И развернувшись, вышел из салуна.
План теперь состоял в том, что раз сам Дикий Билл давать интервью отказался, то можно попробовать поговорить с его дружками. И все-таки написать потом задуманную книжку. Тем вечером он потратил на выпивку для новых знакомых целую кучу денег, но разговорил-таки нескольких хикоковых знакомых. В том числе и Билла Коуди, которого приятели называли просто Баффало Билл.
Позже Коуди говорил, что понятия не имел, кто этот парень, который все лез к нему и ребятам со своими расспросами.
– Пришел какой-то толстяк, купил выпивку. Седой в синем мундире, с усами. Чего было с ним не поболтать? На груди, помню, у него висело несколько медалей, и если бы он начал вести себя неправильно, то каждая из них выглядела отличной мишенью.
Баффало Билл Коуди оказался приятным парнем – не то что Дикий Билл Хикок. Да и приключений на его долю выпало даже больше, чем на долю Хикока. В конце концов Бантлайн плюнул и решил, что раз такое дело, то и писать он станет именно про этого своего нового знакомца. А Хикок пусть отправляется в задницу.
Серия романов Бантлайна «Баффало Билл – Король Фронтира» стала выходить с октября того же года и принесла Бантлайну целое состояние. А Баффало Биллу – планетарную славу. Вряд ли на свете когда-либо жил более известный ковбой и первопроходец, чем он. Впрочем, самому Коуди книжки о нем совсем не понравились. Много лет спустя он отзывался о первой из них так:
– Говорят, Нэд написал эту чушь за четыре вечера. Ума не приложу, на что он потратил три с половиной из них! Лучше бы еще раз приехал к нам на Запад и купил бы ребятам то замечательное виски.
2
К тому времени Нэду Бантлайну было уже к пятидесяти. За плечами у него была серьезная писательская карьера.
Как и положено натуре артистической, в четырнадцать лет Нэд сбежал из дому и поступил юнгой на торговый корабль. Служил он на совесть и как-то, когда корабль стоял у причала, спас свалившегося с пристани человека, за что был награжден медалью «За храбрость!». В восемнадцать лет он переходит из торгового флота в военный и получает звание гардемарина. Сослуживцы относились к нему пренебрежительно: бывших торговых тут не любили. Но Нэд вызывает на дуэль всю команду своего шлюпа: тринадцать человек. Семь раз подряд он стреляется и четырех соперников ранит. После этого сослуживцы решили, что с психом лучше не связываться, и оставили его в покое.
Как и положено натуре артистической, в четырнадцать лет Нэд сбежал из дому и поступил юнгой на торговый корабль. Служил он на совесть и как-то, когда корабль стоял у причала, спас свалившегося с пристани человека, за что был награжден медалью «За храбрость!». В восемнадцать лет он переходит из торгового флота в военный и получает звание гардемарина. Сослуживцы относились к нему пренебрежительно: бывших торговых тут не любили. Но Нэд вызывает на дуэль всю команду своего шлюпа: тринадцать человек. Семь раз подряд он стреляется и четырех соперников ранит. После этого сослуживцы решили, что с психом лучше не связываться, и оставили его в покое.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента