Стогоff Илья. Отвертка

   Я выплеснул остатки кофе из кофейника в чашку, придерживая рукой ноющий бок, выбрался из кресла и посмотрел в окно. На другой стороне улицы горела витрина, обещавшая все на свете, и круглосуточно. Мой личный филиал Эдемского сада.
   Сходить? Купить сигарет и пива? Или не ходить?
   Если бы не дождь, я бы, конечно, пошел. Но впихивать ноги в мокрые ботинки... натягивать негнущимися руками грязную, не успевшую высохнуть куртку... переться через дорогу, чувствуя, как за шиворот скатываются холодные капли...
   Не сейчас.
   Я заварил себе еще кофе и вернулся в кресло. Итак, в страну приезжает китаец Ли. Известный скупщик раритетов. И вообще, тот еще фрукт.
   Зачем приезжает? Уж не чтобы покататься на теплоходике по осенней Неве. Что-то он здесь нашел... и это что-то оказалось настолько ценным, что в результате парень схлопотал пулю. Так и не купив мне перед этим водки.
   Допив кофе, я закурил и попытался вспомнить: что там говорил офицер госбезопасности насчет содержимого карманов китайца?
   Кошелек. Кредитки. Золотые "Тиссо". Значит, искали что-то более дорогое. Дорогое и маленькое - вряд ли китаец отправился бы на танцульки, имея во внутреннем кармане пиджака статую Родена.
   Золотой слиток? Какая-нибудь старинная статуэтка? Бриллиант? Древняя рукопись? Бритоголовый Дима требовал от меня бесследно пропавшую бумагу. Действительно рукопись? Зачем имбецилу Диме рукопись?
   Пожилой парень с больной печенкой и коротеньким именем Ли отыскал в моем городе старинную рукопись. Положил ее в карман и подумал: а не поотжигать ли мне в столь вонючей дыре, как клуб "Лунный Путь"? И поотжигал. И получил пулю. А рукопись пропала. Так, что ли?
   Никаких посылок на родину перед кончиной Ли не отправлял. Иначе зачем консулу Дэну поить меня своей ядовитой водкой? С другой стороны, среди вещей убитого тоже не было найдено ничего интересного. Уж кто-кто, а кагэбэшники искать умеют. Небось даже подкладку у пиджака распороли. А с третьей стороны, если я правильно понимаю и китайца убили те же бритоголовые орлы, что едва не убили меня, то шедевр не достался и им.
   Российские спецслужбы, функционеры китайского генконсульства, отечественные уголовники... Не слишком ли много счастья для одного меня?
   Дурацкая история. С самого начала дурацкая. Слишком много я пью, вот и происходит со мной всякий бред собачий.
   Зачем вообще я поперся в тот вечер в клуб? Стал знакомиться с китайцем? Еще и карточку свою ему дал. С карточкой получилось особенно глупо. Тем более что он ее тут же и потерял.
   Или не потерял?
   Я попытался представить, как, морщась от боли в печенке, господин Ли отходит от нашего с Жасмин столика и устремляется в бар заказывать водку.
   Визитка зажата в его руке.
   По дороге в бар он видит глаза убийцы и понимает: песенка спета. Визитка выпадает на пол из его ослабевших пальцев. Сам же хунвэйбин позорно ретируется в мужской туалет, надеясь отсидеться за фанерной дверцей.
   Нет, не годится.
   Бар и туалет находятся в разных концах коридора. Чего ради его понесло налево, к туалету, когда идти он собирался направо, в бар?
   Что там находится рядом с туалетом? Выход на улицу... Стойка камеры хранения... Чил-аут...
   Понял, что его будут убивать, и попытался прорваться к выходу?
   Подошел к стойке и сдал туда свои статуи Родена?
   Решил красиво погибать под расслабляющую музыку в чил-ауте?
   ...И вот тут до меня дошло. Словно я вращал калейдоскоп и с очередным поворотом стеклышки сами собой сложились во внятную картинку.
   - Визитка!.. Твою мать!.. Так вот куда он дел визитку...
   ...
   Стоило мне выйти на улицу, как сухим во мне сразу остался лишь выпитый с утра стакан сухого вина. Такси выплыло из-за дождя очень нескоро.
   - До "Moon Way" поедем?
   - Докуда?
   Задумался я, наверное, на целую минуту. Но вспомнил-таки, как называется улица, на которой расположен клуб.
   - Поехали (быстрый взгляд на мою рожу). Но деньги вперед.
   Еще через двадцать минут я барабанил в дверь клуба.
   Открывался "Moon Way" в девять вечера. На моих часах было два часа дня. Дверь открыли двое - в одинаковых униформенных дождевиках и с одинаковыми квадратными подбородками.
   Тот, что поздоровее и поглупее, внимательно осмотрел мою физиономию, задержался взглядом на обоих синяках и процедил:
   - У нас, брат, не наливают.
   Было видно: одно неправильное слово - и он тут же рубанет проходимцу в забрызганной куртке промеж рогов.
   Я произнес сразу несколько неправильных слов:
   - Чего-то ты не очень похож на моего брата.
   - Хамишь? Зря! Таких, как ты, я убивал по нескольку с одного удара.
   - Назови хотя бы двоих!
   Второй охранник был более миролюбив. А может, ему просто не хотелось разговаривать под дождем:
   - Чего вы хотели?
   - Я хотел увидеть вашего администратора.
   - Зачем?
   - Затем.
   Секьюрити переглянулись, помолчали, а потом все-таки вызвали своего администратора. Тот носил пиджак от "Lars&Olafsen" и выглядел так, словно мастурбировал у себя в кабинете, а его отвлекли.
   - Моя фамилия Стогов. Я журналист. Извините, что беспокою в нерабочее время. По моим сведениям, у вас в секции хранения мне оставили... э-э... кое-что оставили... Не мог бы я забрать свое кое-что? Это срочно.
   (Как вам кажется, похож этот бред на то, как обычные люди представляют себе работу прессы?)
   Улыбка свела негостеприимному администратору мышцы лица. Казалось, будто он хочет чихнуть, но не может.
   - О чем речь! Как называется ваша газета? Одну минуту. Алексей Палыч, помогите прессе.
   Из подсобных помещений выплыл гардеробщик - лысый бригадный генерал. В глубине слышались звуки музыки. Клуб готовился к очередному вечеру. Может быть, сегодня здесь опять кого-нибудь убьют.
   Я стоял в коридоре. Да, все так и было. Вот здесь перед смертью прошел китаец. А всего пять минут спустя Алексей Палыч стоял и разглядывал визитку.
   Мою визитку.
   - Будьте добры, посмотрите, не оставляли ли что-нибудь на фамилию Стогов?
   - Стогов? Оставляли!..
   Он склонился над ячейками секции хранения и извлек оттуда мятый почтовый конверт. Первое, что бросилось мне в глаза, - прикрепленная скрепкой к конверту визитная карточка.
   Эту карточку позавчера я вложил в протянутую ладонь Ли Гоу-чженя.
   - С позавчерашнего дня лежит. Я еще подумал, чего это никто не забирает конверт?
   Я не слышал его. Непослушными пальцами я надорвал конверт и вытряс его содержимое на стойку.
   Передо мной лежали несколько пожелтевших от времени листков бумаги.
   Той самой бумаги, из-за которой был убит китайский бизнесмен Ли.
   7
   Лет семь тому назад меня, начинающего reporter'а, неожиданно включили в состав престижной команды журналистов, отъезжающих на Курильские острова. Не Багамы, конечно, зато на халяву.
   Задумка состояла в том, чтобы своими глазами посмотреть, а потом сообщить читающей публике: живется на Курилах хорошо, сытно, особого недостатка ни в чем не наблюдается. Так что отдавать острова японцам незачем. С прокормом далекой территории справимся сами.
   На громадном "Ил-86" мы должны были добраться до Хабаровска. Там пересесть на "Ан-2", отбывающий в Южно-Сахалинск. Оттуда на вертолетах - до Курильска.
   Коллеги долетели нормально. А я, единственный из всей группы, решил, долетев до Хабаровска, пообедать в корейском кафе. Cалат из собачатинки... и вся фигня...
   Пообедал.
   Не помню, как добрел до аэропорта... помню, что когда из реанимации южно-сахалинской больницы меня с диагнозом "острое пищевое отравление" перевели в отделение интенсивной терапии, то чувствовал я себя ужасно.
   Лишь к вечеру пятого дня я, небритый, тощий как скелет, но живой и не сдавшийся, встал с койки и доковылял до холла. Там стоял телевизор и народ в пижамах смотрел голливудский детектив, транслируемый по Первому общесоюзному каналу.
   Надо сказать, что сахалинское телевидение - штука особая. Нигде больше мною не виданная.
   С материка через спутник вещает на отдаленные земли московское "Останкино". Однако вещает плохо, с малой мощностью. Расположенные неподалеку могучие японские телевышки постоянно забивают хилое российское телевидение.
   Смотришь, например, программу "Время". Вдруг - щелк! - и на экране появляется лицо японского диктора. Или даже не лицо, а что-нибудь из цикла "Полезные советы: учимся делать харакири в домашних условиях". И как ни крути колесико настройки, все равно не поможет.
   Вот и в тот вечер: удобное кресло, интересное кино, перспектива загреметь в морг откладывается. Много ли нужно для счастья?
   Кино было действительно интересное. С кучей зверски изнасилованных негритянок, оторванными конечностями, с Брэдом Питом в главной роли, и вообще. Однако стоило мне вникнуть в сюжет, как начались проблемы.
   Телевизор, исправно транслировавший детектив, зашипел, заагонизировал, звук из "Останкино" пропал, и ящик забубнил по-японски.
   На экране герой открывал рот и сообщал комиссии ФБР разгадку преступления. А все мы, больные и увечные, слышали только японоязычный лепет.
   Потом здоровенный мужик, которому в больнице вырезали аппендикс, сказал:
   - Вот, блин, компот!
   С тех пор прошли годы. Я с точкой посмотрел на забрызганное дождем окно. Финальная, все объясняющая речь прозвучала. Но опять на неизвестном мне языке.
   Я проговорил:
   - Вот, блин, компот!
   Несмотря на непрезентабельную физиономию, я все же доехал до Лениздата. Шмыгнул незамеченным в кабинет и теперь курил и разглядывал лежащие передо мной листки.
   Ни единой мысли относительно того, на кой хрен листки могли хоть кому-нибудь понадобиться, у меня так и не появилось.
   Всего в конверте их было девять. Восемь одинаковых, выдранных, скорее всего, из стародавней, тридцатых годов, амбарной книги. Девятый - плотный, совсем старинный, аж почерневший от времени.
   Первые восемь были разлинованы в крупную линейку, пронумерованы и озаглавлены "Опись предметов этнографической коллекции В. С. Кострюкова. Тибетская экспедиция АН СССР 1928-1932 годов".
   Всего - 312 предметов. Сплошь "маски шаманские, 3 шт.", "обувь скорохода, XIX век" и "серьги свадебные женщин народности съинг".
   Последний листок с обтрепанными краями был исписан странными письменами. Может, иероглифами, а может, просто узорами.
   Из-за этого фуфла кто-то не поленился и всадил пулю в неплохого парня, моего несостоявшегося собутыльника, бизнесмена Ли? А он, зная, что сейчас его начнут убивать, рванул через весь клуб, лишь бы обезопасить эти бумажки?
   Нет, не понимаю...
   Я с отвращением закурил новую сигарету, а докуренную до фильтра старую бросил прямо на пол. Если бы Дима не пообещал мне харакири за одну только попытку приблизиться к этому конверту, я бы просто выкинул бумаги и навсегда о них забыл.
   Роняя пепел на листки, я перекладывал их так и этак. Может, все дело в последнем, девятом листке?
   ("Я, китайский император Сунь-Хрен-В-Чай, закопал свои несметные сокровища в двух верстах от Главпочтамта города Ленинграда".)
   Я придвинул местный телефон и набрал номер Кирилла Кириллова. Главы и единственного сотрудника отдела истории в нашей газете.
   Зачем такой отдел нужен городской газете и чем ему надлежит заниматься, не знал никто. Поэтому Кирилл мог сосредоточиться на любимом деле: пить джин из железных баночек и листать польские порнографические журнальчики.
   К активности он пробуждался редко. Редактор пугался этих моментов до икоты.
   Как-то Кирилл принес ему статью, посвященную 666-летию со дня рождения среднеазиатского завоевателя Тамерлана. В другой раз - репортаж, в котором подробно, с деталями, освещал ход судебного процесса над Жилем де Ре, маньяком-убийцей, прообразом Синей Бороды, казненным святой инквизицией в пятнадцатом веке.
   Как вам материальчики?
   - Я слушаю.
   - Кирилл? Это Стогов. Как дела?
   - Чего ты хотел?
   - Ты не занят?
   В трубке слышались голоса. Может быть, опять пьет свой джин. А может, действительно занят. Например, берет интервью у аквалангиста, отыскавшего Атлантиду.
   - Слушаю тебя внимательно.
   - Скажи, пожалуйста, ты когда-нибудь слышал про тибетскую экспедицию Вэ Эс Кострюкова? 1928- 1932 годов?
   - Никогда не слышал.
   - Никогда?
   - В чем проблема? Решил податься в востоковедение?
   - К кому бы мне по этому поводу обратиться?
   - Что тебе конкретно нужно?
   - Этот Кострюков привез из экспедиции текст. Мне бы хотелось его перевести.
   - А что за язык?
   - Понятия не имею. Не английский, это точно. Английский я бы узнал. Что-то вроде иврита... или санскрита. Странные такие загогулинки...
   - Экспедиция была тибетская?
   - Тибетее не бывает!
   - Раз экспедиция тибетская, значит, это что-нибудь буддийское... тохарское... Запиши, я тебе телефон одного дядьки дам.... Сейчас... записываешь? Толкунов Александр Сергеич. Профессор восточного факультета университета.
   - Дядька умеет говорить по-тохарски?
   - Дядька за две минуты чего хочешь переведет с любого из тамошних языков. Мужик своеобразный... в общем... э-э-э... сам увидишь. Привет ему передавай.
   - Спасибо. Большое. Век не забуду.
   Я снова покрутил диск.
   - Университет? Здравствуйте. Скажите, а мог бы я поговорить с господином Толкуновым?
   На том конце ответили, что мог бы. Я передал профессору привет от Кирилла. Профессор заверил меня, что приятели Кирилла Кирилловича - его приятели. Интерес прессы к проблемам тибетологии был встречен им с пониманием. Почему бы, в самом деле, нам не встретиться прямо сегодня?
   Прежде неизвестный мне восточный факультет располагался там же, где и филфак, - на Университетской набережной. Я надел куртку и, стараясь не попадаться на глаза знакомым, выскользнул из Лениздата.
   Тратиться на такси не хотелось. Переться под дождем на другой берег Невы хотелось еще меньше. Я дошагал до Невского и втиснулся в подъехавший троллейбус.
   От стоявших вокруг граждан пахло мокрыми куртками. Сквозь неплотно задвинутые стекла в салон залетали холодные брызги. У притиснутой вплотную ко мне женщины во щекам текла тушь и ко лбу прилипли мокрые пряди иссиня-черных волос.
   Осень... Слякотная петербургская осень. Черт бы ее побрал.
   Этот дождь не кончится никогда. Он будет лить до тех пор, пока серая Нева не выйдет из берегов и не понесет свои мутные воды по узким центральным улочкам. Топя редких пешеходов и запросто сковыривая с постамента зеленого Медного всадника.
   Этот город уйдет на дно. Туда, откуда он и появился. А над водой будет торчать лишь шпиль Петропавловской крепости с поджавшим ноги, насквозь промокшим ангелом на самом острие...
   "Только бы он знал этот чертов язык", - вздохнул я, открывая двери университета.
   8
   В вестибюле филфака я оказался раньше профессора и некоторое время просто слонялся мимо охранника, обсыхал и глазел на студенток.
   Охранник, судя по униформе, был полчаса как из джунглей. Он внимательно читал газету "Профессия". Наверное, искал вакансию карателя в республике Чад.
   Филфаковские девушки были традиционно хороши.
   - Вы, сударь, не из газеты?
   Я вздрогнул. Обернулся - и вздрогнул еще раз.
   Профессор Толкунов, улыбавшийся и протягивавший мне руку, был громаден. Рыжая всклокоченная борода. Румянец во всю щеку. Пожимая мне руку, он чуть не сломал мне пару пальцев.
   Шестьдесят второго размера талия. Нижняя пуговка рубашки, торчащей из-под короткого свитера, не застегнута, и оттуда виднеется тугое волосатое пузо.
   Эхо от его голоса испуганно металось по вестибюлю:
   - Оч-чень, оч-чень приятно! Пресса прониклась интересом к академической тибетологии, а? Ищете нездоровых сенсаций, а? Ха-ха-ха!
   Профессор сказал, что лучше всего нам побеседовать в буфете, и под руку увлек меня в лабиринт бесконечных университетских коридоров.
   По дороге он рассказал мне похабный анекдот. Старый, но довольно смешной. На полторы головы возвышавшийся над окружающими профессор шагал неторопливо, но я за ним едва поспевал.
   Свободных мест в буфете не оказалось. С углового, самого удобного столика профессор согнал компанию тянувших пиво студентов:
   - Как это ты мне место не уступишь?! Ты сессию думаешь сдавать? Или не думаешь?!
   Усадив меня за столик, он ушел к стойке и вернулся с двумя стаканами, двумя чашками, бутылкой коньяка и заварным чайником. Причем все это он перенес на столик за один раз.
   Вбухав в чашку с каплей заварки на донышке чуть ли не двести граммов коньяку, он пододвинул ее ко мне. Мы отхлебнули из чашек.
   - Как вам коньяк?
   Я сказал, что коньяк бесподобен. Коньяк был довольно мерзкий.
   - Замерзли? Промокли? Первейшее средство от нашей петербургской сырости - это чашка горячего чаю и коньяк.
   - Да?
   - Вы собираетесь писать о Тибете?
   - Да.
   - В Тибете сейчас хорошо. Ранняя осень. Вы были в Тибете?
   - Не доводилось. А вам?
   Профессору доводилось бывать в Тибете. Причем не в непальском Тибете, куда повадились последнее время ездить всякие волосатые идиоты... он был в настоящем китайском Тибете, куда редко кто из нынешних умников добирался... а уж раньше в те края и вовсе было не попасть.
   - А я вот там был. Участвовал в ритуалах. Я, между прочим, занимаюсь тантризмом двадцать лет! Вы можете себе представить, а? У меня, между прочим, более сорока печатных работ на эту тему! И несколько томов опубликованных переводов.
   Я сказал: "Как интересно!" Потом сказал то же самое еще дюжину раз подряд.
   Прежде, чем мы допили коньяк, профессор Александр Сергеевич Толкунов рассказал мне о том, чем занимался в Тибете. Самыми приличными словами в его рассказе были: "сексуальное единение с богиней Кали"...
   Интересными штуками занимаются нынче университетские профессора.
   Я еще раз хлебнул из чашки. Коньяк кончился. Слушать профессора мне надоело. Нащупав во внутреннем кармане куртки листок, я вытащил его и положил перед профессором.
   - Вы не могли бы перевести, что здесь написано?
   - "Шунтак-шивати, лакшитмтхара дивья-вирупаши, дакшина кадимата..." Интересный текст.
   - Да?
   - Разумеется, я могу это перевести! Будете записывать?
   - Буду.
   - Записывайте: "О Шакти, как прекрасна твоя черная кожа! Ты темна, как грозовая туча! ты истощена голодом! ты жуешь сырое мясо! Груди твои высоки! твои ягодицы округлы!.." Успеваете?
   - Сейчас... "Ягодицы..."
   - "Твои зубы выступают вперед! Из твоих ушей, как серьги, свисают два разложившихся трупа! их головы отрублены твоим мечом! Ты, Шакти, проявляешь инициативу в сексуальной игре с Махакалой, кровь струйкой стекает с его полового члена!.." Ну и так далее...
   - Господи помилуй! Что это?
   - Довольно типичный текст. То есть стандартные выражения. Кроме вот этого: "Он вводит свой сияющий бриллиант в твое влагалище!.." Это что-то новенькое. А так - обычный текст из ритуала "рага-марга".
   Профессор подлил себе чаю и еще раз пробежал текст глазами.
   - Да... стандартные формулы... "Вводит свой сияющий бриллиант в твое влагалище..." Откуда здесь бриллиант? Где вы это взяли?
   - Так... Досталось по случаю.
   Я достал из пачки "Lucky Strike" новую сигарету и задал последний интересовавший меня вопрос:
   - Скажите, Александр Сергеевич, а фамилия Кострюков вам о чем-нибудь говорит? Я слышал, был такой тибетолог в начале века...
   Я смотрел на профессора. Профессор смотрел на меня и бледнел на глазах. Выглядело это так, словно кровь вдруг вся, целиком, ушла из его громадного тела.
   Он стал даже не белым, а каким-то... зеленым. Меньше чем за минуту из розовощекого здоровяка он превратился в руину.
   - Это мантра Кострюкова, да?
   В тон ему я ответил шепотом:
   - Не знаю.
   - Откуда она у вас?
   Он все еще держал в руках пергаментный лист. С трудом, как будто преодолевая сопротивление, он оторвал взгляд от моего лица, медленно заскользил глазами по строчкам и, дочитав до конца, выпустил пергамент из рук.
   Листок упал на липкий, залитый пивом стол.
   - Пойдемте поговорим в моем кабинете. Здесь слишком много народу.
   Мы вышли из буфета, поднялись на четвертый этаж, долго шли по неосвещенным, заставленным шкафами коридорам, затем спустились на второй, потом он остановился перед дверью с табличкой: "Вост. факультет. Толкунов А. С., профессор", отпер дверь своим ключом и пропустил меня вперед.
   Кабинет оказался вытянутым и узким. Со множеством книжных шкафов и всего одной лампочкой на витом шнуре под потолком. Профессор походил по кабинету, а потом сел на подоконник.
   Мы помолчали. Наконец он сказал:
   - У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?
   - Пожалуйста.
   Профессор запустил руку за ворот свитера, извлек из нагрудного кармана рубашки очки и водрузил их на мясистый нос. Удостоверение мое он рассматривал долго и пристально.
   Мы опять помолчали.
   - Так что же насчет Кострюкова?
   - Насчет Кострюкова? А что с ним? Был такой востоковед у нас в университете. Заведовал кафедрой. Написал диссертацию "Простонародные формы культа святых в тантрическом буддизме". Ездил в Тибет, привез оттуда мощи Джи-ламы.
   - Чьи мощи?
   - Джи-ламы. Это тибетский святой. Инкарнация бога-мстителя Махакалы. Очень колоритный деятель... Неужели не слышали?
   Он слез с подоконника, подошел к книжному шкафу со стеклянными дверцами, покопался внутри и протянул мне брошюру.
   - У меня была аспирантка. Она занима
   лась той же темой, что и Кострюков. Книжку вот выпустила. Ее звали Ирина. Фамилия - Ляпунова. Ирка-блондинка... Красивая... совсем молодая и удивительно талантливая. Я, дурак старый, даже приударить за ней думал. Все были уверены, что мы поженимся...
   - И что?
   - В прошлом году она поехала в Тибет собирать материал для кандидатской и погибла... Двадцать три года. Глупая смерть. Если хотите, можете взять почитать.
   - Спасибо, профессор. Обязательно прочту.
   - Пожалуйста. Прочтите... Надеюсь, вы понимаете, в какую историю влезаете.
   - Что вы имеете в виду?
   Профессор Толкунов долго и пристально смотрел на меня поверх дурацких очков в роговой оправе. Он сидел сгорбившись, безвольно опустив руки, и от него воняло отчаянием. Запах напоминал ветчину, забытую на время отпуска в выключенном холодильнике.
   - Хочется вам в этой истории покопаться - копайтесь на здоровье. Только имейте в виду: первым в Европе Джи-ламой стал заниматься Кострюков. Еще в начале тридцатых. Написал диссертацию, съездил в экспедицию. А в конце тридцатых его расстреляли. Вместе с семьей и всеми членами экспедиции. Потом, после войны, немец один заинтересовался. Помню, все письма писал в Кунсткамеру, вышлите, мол, фотографию мощей. Этот умер от рака. Буквально за полгода сгнил живьем на глазах у изумленных докторов. Потом Ирина... моя аспирантка. Поехала в горы и там сорвалась с утеса. Разбилась так, что даже собирать было нечего.
   ...
   Уже совсем уходя... уже на пороге, я оглянулся и посмотрел на профессора. Все так же, сгорбившись, он сидел на подоконнике.
   Посеревшая кожа. Опухшие веки. Дрожащие руки сложены на огромном животе...
   И еще долго у меня перед глазами стоял его взгляд: бездонный взгляд затравленного животного.
   9
   На книжке, которую дал мне почитать чокнутый профессор Александр Сергеевич Толкунов, значилась фамилия автора "И. Ляпунова", а ниже название: "Загадки Джи-ламы".
   На титульном листе все это было повторено еще раз, а кроме того, там имелся подзаголовок: "Экскурс в историю Цаган-толги (экспоната Белая голова, единица хранения № 3394, Государственного музея антропологии и этнографии им. Петра Великого)".
   Сперва я не понял, какое отношение имеет книжка к тому, о чем мы говорили. Бумажная обложка с размытой картинкой. Плохонькая полиграфия. Куча опечаток. В конце - "Список цитированной литературы" с кучей аббревиатур.
   Лично мне больше всего понравилась одна - "ЖОПА № 6" ("Журналъ Общества потребительской ассамблеи", № 6 за 1906 год).
   То есть типа того, что академическая брошюрка, рассчитанная на двадцать читателей с образовательным уровнем не ниже доктора наук. Однако мое пиво в жестяной баночке успело нагреться, кассета в магнитофоне, доиграв до конца, кончилась, а я третий час подряд не мог от книжки оторваться.
   История, изложенная в книге, началась в 1912 году, на тибетских окраинах пустыни Гоби.
   Жили здесь кочевники: тибетцы, монголы, каракалпаки, тохарцы и еще черт знает кто. Общим числом более сорока народов и народцев.
   А поскольку земли эти во все времена считались ничейными... ни русскими, ни китайскими, вроде как сами по себе... и присоединить почти безлюдные горы и пустыни не получалось ни у одной из великих держав, то державы ограничивались тем, что нещадно грабили забитых аборигенов.
   Накануне Первой мировой те не выдержали. По Центральной Азии заполыхал огонь Великого восстания.
   Обезумевшие от голода и нищеты кочевники подняли бунт. Собрав пятидесятитысячную армию, они прокатились по окраинам Срединной империи, заливая их кровью и оставляя за собой лишь пепелища да башни, выложенные из отрубленных китайских голов.
   Регулярной китайской армии было не до них. В столице императоров из династии Цин происходили дела похлеще. Как раз в этот момент армия Юань Ши-кая свергала с трона последнего императора.
   Брошенные на произвол судьбы местные китайцы толпами бежали под защиту неприступной крепости Кобдо. Единственной неприступной крепости на всем Тибетском нагорье.
   Через полгода после начала Великого восстания тибетцы дошли-таки до Кобдо и под восьмиметровыми стенами цитадели их армия намертво встала.
   Необученная, плохо вооруженная, голодная и раздетая армия кочевников неделями осаждала крепость, но и крошечного гарнизона Кобдо было достаточно, чтобы играючи отбивать хаотичные наскоки осаждающих.