В ту же секунду изо всех нор и щелей в комнату полезли серые тени...
На звон колокола, доносившийся от Дома Прокурора, стали сбегаться люди, и скоро образовалась порядочная толпа. Мужчины держали в руках большие факелы. В дом стали стучать, но ответа не было. Затем доктор выбрал нескольких здоровяков, и они сделали пролом в двери, которая тут же развалилась на щепы. Все бросились, как указывал доктор, в столовую.
Там, на конце шнура от пожарного колокола, покачивалось тело студента. Керосиновая лампа бросала свет на третью справа от камина картину. На стуле сидел прокурор, и лицо его кривилось удовлетворенной усмешкой.
Скво
В то время Нюрнберг еще не был так известен, как сейчас. Ирвинг еще не сыграл своего Фауста, а само название старинного города мало о чем говорило многочисленным любителям путешествий.
Наш с женой медовый месяц длился уже вторую неделю, и нам очень хотелось, чтобы к нашим странствиям по историческим местам присоединился еще кто-нибудь. Тут-то нам и повстречался этот иностранец, который поразил нас, людей в общем-то довольно жизнерадостных, какой-то особой энергией и бодростью. Элиас П. Хатчисон был родом из города Истмейн, что находится в благодатной, но истерзанной войной белых и индейцев Стране Кленового Листа. Он приехал в Европу – мы познакомились с ним во Франкфурте, на вокзале, – дабы насладиться красотами древних городов. Мы бы не осмелились подступиться к нему с нашей просьбой, если бы он сам не обронил как-то фразу о том, что путешествие в одиночку превращает даже самого живого и активного человека в мрачного меланхолика, которому самое место в психиатрической лечебнице.
Мы с женой задумали подвести его к сути дела исподволь, потихоньку, поэтому сначала сильно скромничали и тушевались, боясь спугнуть его. Наконец, заговорили одновременно и с горячностью, перебивая друг друга. Смешались, замолчали. Потом я решил продолжить, думая, что жена уже не заговорит, но – вот как бывает без репетиции – мой голос опять был перекрыт ее голосом!
Как бы то ни было, а уговаривать Элиаса П. Хатчисона долго не пришлось. Он стал нашим спутником, и выгоды этого события для нас обнаружились весьма скоро. Если, будучи предоставленными самим себе, мы частенько ссорились, то с появлением сдерживающего момента в лице американца мы, наоборот, стали использовать малейшую возможность, чтобы украдкой полюбезничать. Амелия говорила тогда, что впредь она будет советовать всем знакомым молодоженам брать с собой в свадебное путешествие третьего.
Итак, мы вместе отправились в Нюрнберг, по достоинству оценивая путевые заметки нашего нового друга и изумляясь его вкусу к приключениям, благодаря которому он казался нам порой выходцем из авантюрных романов. Кроме того, нас забавлял его североамериканский вариант английского языка. Иногда нам приходилось по душе то или иное нововведение, но в другой раз мы просто поражались тому, с какой легкостью он уродовал дивный язык Шекспира.
В своем плане осмотра достопримечательностей Нюрнберга мы оставили напоследок самый любопытный объект – старый город, окруженный крепостными сооружениями. В день, назначенный для знакомства с ним, мы встретились на восточной стороне внешней стены и оттуда начали свой путь.
Старая крепость находилась на скале и возвышалась над городом, защищенная с севера глубокими искусственными рвами. Нюрнбергу посчастливилось – как, кстати, мало какому еще европейскому городу – ни разу не стать добычей вражеских орд. Его никогда никому не отдавали на разграбление и никогда не предавали огню. Поэтому он имел такой чистый первозданный вид. Фортификационные сооружения на протяжении столетий почти не использовались, рвы со временем заросли чайными и фруктовыми садами, причем некоторые деревья достигли уже весьма внушительной высоты.
Жарясь под немилосердным июльским солнцем, мы прохаживались вдоль крепостной стены и часто останавливались, чтобы полюбоваться на восхитительный ландшафт, который с такой высоты весь открывался нашим взорам. Особенно поэтично смотрелась зеленая равнина с голубыми пятнами холмов, на которой тут и там были живописно разбросаны деревеньки со вспаханными полями и выгонами окрест. Совсем как на пейзажах Клода Лорэна.
Удивительно привлекательным выглядел с крепостной стены и сам город с его причудливыми старинными фронтонами, красными крышами шириной в акр, с расположенными по ярусам мансардными окнами. Справа от нас виднелись башни старого города, в ближе всего возвышалась мрачная Башня пыток, которая считалась самым волнующим среди памятников города. Из века в век переходили рассказы о знаменитой нюрнбергской Железной Деве, как примере наиболее утонченной жестокости, на которую только способен человек. Мы с самого первого дня здесь наводили справки об этом ужасе, и вот – дом Девы перед нами.
На одном из наших коротеньких привалов мы перегнулись через перила и заглянули в глубину рва. Перед нами раскрылась пропасть в пятьдесят-шестьдесят футов, на дне которой залитый солнцем цвел сад. Жара была, как в духовке, воздух плавился и от этого сад словно плыл перед нами. По ту сторону рва в небо поднималась мрачная высоченная стена из серого камня. Справа и слева на поворотах она упиралась в бастионы. Там же, соперничая в высоте с вековыми деревьями, послышались и старинные дома, которых безжалостное обычно время только еще более облагородило.
Нас разморило, и мы уже не хотели никуда уходить с этого места. Мы неподвижно застыли, перегнувшись вниз через земляную стену, на краю рва. Нам доставляло удовольствие смотреть на умилительную картинку – внизу, нежась на солнце, лежала огромная черная кошка, а вокруг нее, играясь, прыгал крохотный и очень симпатичный котенок. Мать вертела в воздухе хвостом, а котенок пытался поймать его лапками; когда ему это удавалось, она отталкивала его, и все начиналось сначала. С высоты наших пятидесяти футов это смотрелось на редкость забавно. Чтобы разнообразить игру котенка Элиас П. Хатчисон взял в руку небольшой камень.
– Смотрите! – сказал он весело. – Я кину камешек, и они будут думать: уж не с луны ли он свалился? Вот увидите: будет потеха!
– Осторожней! – предупредила его моя жена. – Вы можете угодить прямо в малышку!
– Только не я, мэм, – уверенно ответил Элиас П. – В меткости мне позавидовал бы сам Робин Гуд. Клянусь, малыш даже не заметит. Хотите пари? Нет? Ладно, смотрите. – Несколько секунд он прицеливался, взвешивая камень на руке, и потом, сильно размахнувшись, послал его вниз. Кошка с котенком в тот момент были у самого подножья стены рва, и поэтому мы не могли видеть точку приземления камня, так как для этого пришлось бы слишком рискованно перегибаться вниз. Мы не видели места падения камня, но по хлюпающему звуку, долетавшему до нас, с ужасом поняли, что снаряд попал прямо котенку в голову!.. Под ударом череп малыша раскололся, как орех, и из его глубин на свет брызнули его маленькие мозги... Черная кошка прыжком выскочила на место, откуда можно было посмотреть наверх, и сверкнула на Элиаса П. Хатчисона огнем своих зеленых глаз. Затем она бросилась к котенку, который лежал на земле неподвижно, если не считать подрагивания его маленьких лапок. Из огромной раны струей растекалась кровь. С пронзительным вскриком – так кричат люди – кошка стала вылизывать рану. Нам было слышно, как ужасно она стонет. Поняв, наконец, что котенок умер, она, вся измазанная мозгами и кровью, опять подняла на нас свои наполненные болью и ненавистью глаза. Я никогда не забуду этих глаз и этих взглядов – столько в них было чувства!.. Неподвижно глядя на нас, она то и дело оскаливала белые зубы, на которых была кровь убитого котенка. До нас долетел неприятный звук – она царапала землю длинными когтями. Вдруг она совершила отчаянный прыжок вверх по стене рва – видимо, с целью достать до нас, – но высота была большая и, на миг зависнув в воздухе, кошка упала вниз. К ее ужасному облику добавилось еще и то, что она упала прямо на котенка и измазалась еще больше.
Амелия едва не падала в обморок, и я был вынужден подхватить ее за плечи и отвести от стены. Поблизости, под сенью раскидистого платана, была поставлена скамейка, и я усадил жену на нее, чтобы она пришла в себя. Затем я вернулся к Хатчисону, который стоял, не двигаясь, на краю рва и не мог оторвать глаз от завораживающего вида разъяренной кошки. Когда я подошел, он, не глядя в мою сторону, заговорил:
– Вряд ли я когда-либо еще видел столь свирепое существо. Может быть, только... – Он поморщился и продолжил, нисколько не заботясь и не уважая чистоту истинного английского языка: – У апачей была скво, а у меня был приятель. Индейцы звали его – Заноза. Он был полукровка, хоть внешне выглядел совсем как белый. Однажды во время набега он выкрал у этой скво ее ребенка. Ее саму пытали на огне, а ублюдка он... Он убил его. На ее глазах. Она тогда еще как-то странно на него посмотрела. Нет, она не выла от горя! Она только посмотрела на него... Всего один взгляд!.. Ведьма три года охотилась за Занозой, а когда воины сграбастали его и передали ей... Знаете, никто так ловко не пытает, как апачи... Человек умирает долго... Я видел ее лицо, когда убивали ее сына – вот точно такое же, как и у этой кошки. А потом я видел, как она улыбалась. Я поспел в их лагерь как раз в тот момент, когда Заноза испускал дух. Она стояла рядом и улыбалась!
Я его не оправдываю. То, что он сделал с ее ребенком... После этого я ни разу не сел с ним за один стол. Но в когтях той скво он искупил свою вину на тысячу процентов! Я взял на память кусочек его кожи... Там их много валялось. Вот он! – С последними словами он запустил руку внутрь своего жилета и извлек оттуда небольшой бумажник из темной высушенной кожи.
Пока он говорил, кошка все не оставляла своих попыток добраться до нас. Но стена для нее была слишком высока, и она каждый раз, на миг повиснув в воздухе, падала вниз. Поначалу она прыгала с места, но потом стала разбегаться несколько футов по ровной поверхности и пытаться вскарабкаться по стене. Ей было, наверно, больно падать, но она после каждой неудачи с удвоенной силой повторяла прыжок. Скоро на нее уже невыносимо было смотреть – так ужасен был ее вид.
Хатчисон был в общем-то добрым человеком. Мы с женой несколько раз имели случай убедиться в этом. Он всегда помогал людям и животным. Ему тоже тяжело было переживать случившееся. Он сочувствовал кошке, если так можно говорить об убийце ее котенка.
– Эй! – крикнул он. – Ты обезумела, бедняжка! Пойми – это произошло случайно! Твоего малыша все равно уже не вернуть, сколько бы ты ни бесилась! Я не хотел, как ты не понимаешь! Я и за тысячу не сделал бы этого нарочно! – Он повернул свое лицо ко мне и обронил: – Этот случай лишний раз доказывает, до каких глупостей можно дойти, когда человек решает поиграть. Будь я проклят, что взял тот камень! Послушайте, полковник, – сказал он, глядя на меня. Он постоянно наделял меня какими-то высокими титулами, каких я не имел. Наверно, у них в Америке все так делают. – Я надеюсь, ваша жена не обиделась на меня за это? Я не хотел, ведь вы понимаете.
Он подошел к Амелии и стал извиняться, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Моя жена была женщина очень добрая, поэтому она заверила Элиаса П. Хатчисона, что понимает, что он совершил это случайно. Затем мы все вместе снова подошли к краю рва.
Кошка сидела готовая к очередному прыжку и, видимо, поджидала, пока Элиас П. опять покажется в поле ее зрения. И действительно: как только мы показались на краю рва, она гут же высоко прыгнула, издав при этом ужасающий звук. Ее ненависть казалась бы смешной в силу своей гротескности, если бы не была искренней. Она уже не пыталась взобраться вверх по стене, а только прыгала, рассчитывая, видно, что ее крыльями будет ненависть к людям. Амелия некоторое время широко раскрытыми от ужаса глазами неподвижно смотрела на кошку, а потом сказала, обращаясь к Элиасу П.:
– О! Остерегайтесь! Это существо непременно убило бы вас, окажись оно здесь. Посмотрите на его глаза – это глаза убийцы!..
Он заставил себя рассмеяться, и мы уловили в его смехе эту принужденность.
– Простите меня, конечно, мэм, – сказал он, – но я не мог удержаться от смеха при ваших словах. Человек, который за свою жизнь завалил не одного медведя и прикончил не одного краснокожего, должен остерегаться кошки!
Как только кошка услышала, как Элиас П. смеется, поведение ее изменилось. Она перестала пытаться достать нас своими отчаянными прыжками, отошла к неподвижно лежавшему котенку и стала вылизывать и ласкать его, словно он был еще жив.
– Смотрите, – сказал я. – Стоило нашему другу показать себя настоящим мужчиной, и кошка, несмотря на всю свою звериную злобу, подчинилась ему и поняла бесплодность своих устремлений!
– Как та скво, – был ответ Элиаса П. Хатчисона, когда мы наконец тронулись дальше вдоль внешней крепостной стены. – Когда я пришел отомстить за Занозу, она смирилась со своей судьбой.
Время от времени я подходил к краю рва и видел, что кошка следует за нами. Поначалу она постоянно возвращалась к мертвому котенку, но мы удалялись от того печального места и кошке пришло время выбирать между нами и котенком. Тогда она взяла его в зубы и потом уже не отставала от нас. Некоторое время мы не обращали на нее внимания, а потом вдруг увидели, что котенка больше с ней нет. Видимо, она спрятала его в какой-нибудь норке, каких было множество в стене рва.
Тревога Амелии росла с каждой минутой, упорство кошки приводило ее в отчаяние, и она еще не раз предупреждала Элиаса П. Но тот все смеялся и наконец сказал:
– Я скажу вам так, мэм! Нечего беспокоиться об этой кошке. Меня не так-то просто взять! – С этими словами он выхватил из жилета пистолет. – Если она вам мешает, я пристрелю ее прямо здесь! Прямо сейчас! Полиция не посмеет косо взглянуть на гражданина Соединенных Штатов! – Он перегнулся через край стены рва, но кошка, заметив, что в руках он что-то держит, тут же отступила подальше, скалясь и тихо рыча, а потом и вовсе скрылась в огромной клумбе с пышными цветами. Он обернулся к нам. – Если эта кошка не поймет наконец, в какую кашу она лезет, я клянусь, что солнце для нее сегодня погаснет навсегда! Самое лучшее для нас сейчас, это вернуться к своему мертвому малышу и отпеть его, как это полагается!
Амелия больше не разговаривала с Элиасом П. о кошке, неприятно пораженная его угрозами убить ее из-за нее. Мы продолжали наш путь и вскоре перешли ров по маленькому деревянному мостику, сразу за которым начиналась неровная мощеная дорога, ведшая прямиком к пятиугольной Башне Пыток.
Переходя по мосту, мы не могли не посмотреть вниз и, если откровенно, очень надеялись, что кошка больше не преследует нас... Увы! Она шла за нами по пятам. Увидев, что мы смотрим на нее, она вновь показала зубы и несколько раз попыталась достать нас прыжками на мосту, так как он был несколько ниже, чем стена рва. Однако ей это не удалось, а Хатчисон, глядя на нее, все смеялся.
– До свиданья, девочка, – говорил он, махнув ей рукой. – Прости мне, что я так разозлил тебя сегодня, но ничего! Скоро ты придешь в себя. Всего!
Через минуту мы прошли под сводами высокой арки и вступили через массивные ворота на территорию старого города.
Когда мы оказались в этом сказочно красивом, дышащем историей месте – правда там находились и совсем новые постройки, которые, впрочем, не заслоняли старой доброй готики, – мы почти забыли о неприятном утреннем происшествии. Чего стоила одна только древняя липа, стоявшая у ворот. Ее возраст по самым скромным подсчетам был равен девяти столетиям. Этот грубый и огромный ствол знавал не один десяток поколений жителей Нюрнберга. Вид, который открывался отсюда на город, его разнообразные звуки и разноликие образы, заставлял преисполниться особым чувством причастности к красоте и совсем позабыть о бедной кошке и ее котенке. Каждые четверть часа жаркий воздух сотрясался боем курантов. Эти стены видели сотни пленников, которым Железная Дева навсегда заслоняла собой жизненный свет...
Мы были первыми туристами в тот день, которые пожелали осмотреть Башню Пыток. Во всяком случае так нам сказал хранитель этого музея. Поэтому мы имели в своем распоряжении кучу времени, чтобы насладиться осмотром этого диковинного и легендарного места. Никто нас не подгонял и не торопил, как было бы непременно, пойди мы в Башню в составе туристической группы. Старик-хранитель рассматривал нас как источник единственного своего дохода на сегодня и поэтому всячески предупреждал все наши желания.
Башня Пыток действительно выглядела на редкость угрюмо, несмотря на то, что к тому времени в ней побывали уже тысячи людей в качестве мирных туристов, наслаждающихся жизнью, а не несчастных заключенных, единственной мыслью которых было вымолить у бога легкую смерть и не попасть в объятия Железной Девы. На всем лежала пыль веков, а в темных уголках таились тайны жестокостей и зверств, которые творились здесь.
Первая комната на самом нижнем ярусе Башни, куда мы сначала зашли, не производила в общем жуткого впечатления, как ожидалось. Она была почти полностью погружена в темноту. Даже солнце, ворвавшееся было туда через открытую дверь, потерялось в толщине стен и монументальности потолка, и осветило лишь грубый каменный пол и огромную деревянную тумбу посередине, всю покрытую пылью и смутными бурыми пятнами. Если бы стены умели говорить, они многое смогли бы рассказать о появлении этих пятен, о воплях ужаса и боли, раздававшихся здесь на протяжении столетий.
Мы были рады покинуть эту комнату и подняться вверх по узкой деревянной лестнице. Впереди шел хранитель. Он скоро открыл перед нами какую-то дверь, и оттуда показался довольно тусклый свет. Мы прошли мимо зловонного факела, воткнутого в специальную подставку в стене, и через арочный вход оказались в другой комнате. Амелия прижалась ко мне настолько сильно, что, казалось, я мог ощущать биение ее сердца. Я не удивился тому, что она так испугалась – комната располагала к таким чувствам. Здесь света было несколько больше, чем внизу, и мы смогли рассмотреть всю ужасную обстановку средневековой жестокости. Пожалуй, единственными людьми, которые могли радоваться этой комнате, были ее строители. Они потрудились на славу, и ни один палач не мог бы пожаловаться на то, что ему чего-то не хватает здесь. Окна были высокие и очень узкие, наподобие бойниц – такие были и во всей крепости. Мы, хоть и знали, что это было характерно для средневековья, все же подивились, как жили люди при таком освещении. Впрочем, в этой башне не жили – в ней умирали. Щели-бойницы были прорублены настолько высоко и в таких толстых стенах, что как бы мы ни старались, не смогли бы увидеть и клочка неба. На подставках и просто на полу в относительном беспорядке размещались всевозможные подручные средства палача. Короткие мечи, в том числе и двуручные с широкими лезвиями. Рядом располагались блоки – на них подвешивали несчастных. Специальное приспособление, куда валили осужденного, связывали его, а через отверстия в деревянной крышке прокалывали его тело иглами или спицами. По стенам лежали такие инструменты, что при одном их виде уже становилось жутко. Стулья с шипами, на которых заключенные медленно умирали от невыносимой боли. А на стульях и кушетках с тупыми выпуклостями пытка продолжалась еще дольше: боль не была острой и нарастала в истерзанном теле постепенно, сводя человека с ума. Пыточные блоки, пояса, башмаки, перчатки, воротники – все рассчитывалось на утонченные истязания. Стальные шлемы, половинки которых имели возможность сжиматься, миллиметр за миллиметром, раздавливая череп. Огромные шестерни, наподобие часовых, с противоположным ходом, между которых ставился несчастный; гильотинные ножи, цепи, колодки, железные обручи и так далее. При помощи всех этих приспособлений нюрнбергская власть подавляла уголовные и политические кризисы.
Амелия была бледнее смерти, но, к счастью, еще держалась на ногах. Немного забывшись, она присела было на пыточный табурет, чтобы передохнуть, но сразу же с диким вскриком вскочила. Мы с Хатчисоном притворно погоревали о том, что пытка удалась в отношении платья моей жены – оно было испачкано пылью. Американец подкрепил шутку звонким смехом.
Наконец мы прошли в главную комнату – жилище Железной Девы. Там мы и увидели этот пыточный станок. Он был установлен в центре комнаты, и больше в ней ничего не было.
Это была грубо сработанная женская фигура, похожая формами на виолончель. Чтобы стало понятней, я сравнил бы эту фигуру с фигурой жены знаменитого Ноя, что пережил потоп на своем ковчеге. Правда, Железная Дева не могла похвастаться – в этом было неоспоримое преимущество миссис Ной – ни тонкой талией, ни rondeur[4] бедер. Мастер, отливавший Деву, видно, не очень-то старался придать ей привлекательность. Особенно это можно отнести к лицу фигуры, которое весьма отдаленно напоминало женское. Станок снаружи был густо покрыт ржавчиной и пылью. На передней стороне туловища было укреплено кольцо, от которого тянулся шнур к блоку, а тот в свою очередь был прикреплен к деревянному столбу, удерживавшему всю фигуру в положении стоя. Натянув шнур, хранитель продемонстрировал, что передняя часть туловища Девы может открываться, как дверь. Он открыл ее, и мы заглянули внутрь. Металлические стенки оказались весьма толстыми, и в чреве Девы оставалось еще достаточно места, чтобы поместить туда пытаемого. Сама дверь также была очень массивна, и хранителю пришлось приложить все силы для того, чтобы открыть ее. Дверь, видно, и была задумана тяжелой, чтобы, как только натяжение шнура ослабнет, она сама собой – под давлением своего веса – захлопнулась.
Внутренность была сильно изъедена ржавчиной, но мы не поверили, что такие дыры появились сами собой. И мы оказались правы! Со слов хранителя мы узнали, что эти отверстия тоже были частью дьявольской жестокости, которую олицетворяла эта махина. Предполагалось, что, закрываясь, дверь увлечет за собой установленные там же острые толстые иглы, которые, пройдя сквозь эти отверстия, проколют жертве глаза, а затем сердце и внутренние органы! Последних объяснений хватило моей бедной жене, и она упала в обморок. Я едва успел подхватить ее на руки и отнес вниз на скамейку. Она была крайне потрясена, а когда вскорости у нас родился сын, то мы обнаружили у него на груди большое и неправильной формы родимое пятно. Мы были уверены, что это след того дня, когда мы познакомились с нюрнбергской Железной Девой.
Жена моя скоро пришла в себя, и мы вернулись в комнату Железной Девы. Там стоял наш друг Хатчисон, с философическим видом глядя на пыточный станок. Он обернулся на нас и выдал плод своих размышлений, снабдив его витиеватым вступлением.
– Я тут думал, пока мадам приходила в себя от испуга, – заговорил он. – Люди привыкли выпивать, и от этого их чувства сильно притупились. Мы уже перестали переживать сильные ощущения. Даже стоя у позорного столба в лагере апачей и зная, что сейчас придет конец, мы перестаем бояться. Это неинтересно. У Занозы была возможность проверить свои эмоции, когда он попал в лапы той скво. Я видел это из кустов. Я даже где-то завидовал ему. Сейчас вот вы, мадам, тоже показали нам, что такое нервы. А терять чувствительность нервов человеку непозволительно, ведь во многом от этого он и человек, а? Так вот. Я, пожалуй, залезу на пару минут в эту красавицу... Только чтобы испытать на себе, что чувствовали те, кто окончил в ней свои денечки.
– О, нет! Нет! – вскрикнула Амелия. – Ни в коем случае! Это ужасно!
– На самом деле, мэм, для пытливого ума в этом нет ничего ужасного. В свое время я побывал в различных переделках. Однажды в Монтане я провалялся целую ночь, придавленный убитой лошадью, а вокруг меня бушевал пожар. Пожар в прериях, когда вы вынуждены жариться в его пекле – это, скажу я вам, испытание! В другой раз я заблудился на земле команчей; они тогда как раз вышли с белыми на тропу войны. Меня заваливало в туннеле Билли Бронхо на золотых приисках в Нью-Мексико. Я и еще трое ребят ремонтировали фундамент моста Буффало и кессон, в котором мы сидели, порвал канаты и уплыл, куда захотел – еле нашли. Так что я не боюсь острых ощущений, а что касается этой дамочки, так она мне даже нравится.
Мы видели, что он настроен решительно и отговаривать его было бы бесполезно, поэтому я сказал:
– Хорошо, но поспешите с вашим экспериментом.
– Отлично, генерал! – воскликнул он. – Но, думаю, не все еще готово. Те джентльмены, которых подводили к этой девочке, шли вероятно в ее объятия не по своей воле, а? И, я думаю, их связывали перед потехой? Я хочу соблюсти все в точности, так что, может, этот старикан обмотает меня веревкой, как это положено?
На звон колокола, доносившийся от Дома Прокурора, стали сбегаться люди, и скоро образовалась порядочная толпа. Мужчины держали в руках большие факелы. В дом стали стучать, но ответа не было. Затем доктор выбрал нескольких здоровяков, и они сделали пролом в двери, которая тут же развалилась на щепы. Все бросились, как указывал доктор, в столовую.
Там, на конце шнура от пожарного колокола, покачивалось тело студента. Керосиновая лампа бросала свет на третью справа от камина картину. На стуле сидел прокурор, и лицо его кривилось удовлетворенной усмешкой.
Скво
В то время Нюрнберг еще не был так известен, как сейчас. Ирвинг еще не сыграл своего Фауста, а само название старинного города мало о чем говорило многочисленным любителям путешествий.
Наш с женой медовый месяц длился уже вторую неделю, и нам очень хотелось, чтобы к нашим странствиям по историческим местам присоединился еще кто-нибудь. Тут-то нам и повстречался этот иностранец, который поразил нас, людей в общем-то довольно жизнерадостных, какой-то особой энергией и бодростью. Элиас П. Хатчисон был родом из города Истмейн, что находится в благодатной, но истерзанной войной белых и индейцев Стране Кленового Листа. Он приехал в Европу – мы познакомились с ним во Франкфурте, на вокзале, – дабы насладиться красотами древних городов. Мы бы не осмелились подступиться к нему с нашей просьбой, если бы он сам не обронил как-то фразу о том, что путешествие в одиночку превращает даже самого живого и активного человека в мрачного меланхолика, которому самое место в психиатрической лечебнице.
Мы с женой задумали подвести его к сути дела исподволь, потихоньку, поэтому сначала сильно скромничали и тушевались, боясь спугнуть его. Наконец, заговорили одновременно и с горячностью, перебивая друг друга. Смешались, замолчали. Потом я решил продолжить, думая, что жена уже не заговорит, но – вот как бывает без репетиции – мой голос опять был перекрыт ее голосом!
Как бы то ни было, а уговаривать Элиаса П. Хатчисона долго не пришлось. Он стал нашим спутником, и выгоды этого события для нас обнаружились весьма скоро. Если, будучи предоставленными самим себе, мы частенько ссорились, то с появлением сдерживающего момента в лице американца мы, наоборот, стали использовать малейшую возможность, чтобы украдкой полюбезничать. Амелия говорила тогда, что впредь она будет советовать всем знакомым молодоженам брать с собой в свадебное путешествие третьего.
Итак, мы вместе отправились в Нюрнберг, по достоинству оценивая путевые заметки нашего нового друга и изумляясь его вкусу к приключениям, благодаря которому он казался нам порой выходцем из авантюрных романов. Кроме того, нас забавлял его североамериканский вариант английского языка. Иногда нам приходилось по душе то или иное нововведение, но в другой раз мы просто поражались тому, с какой легкостью он уродовал дивный язык Шекспира.
В своем плане осмотра достопримечательностей Нюрнберга мы оставили напоследок самый любопытный объект – старый город, окруженный крепостными сооружениями. В день, назначенный для знакомства с ним, мы встретились на восточной стороне внешней стены и оттуда начали свой путь.
Старая крепость находилась на скале и возвышалась над городом, защищенная с севера глубокими искусственными рвами. Нюрнбергу посчастливилось – как, кстати, мало какому еще европейскому городу – ни разу не стать добычей вражеских орд. Его никогда никому не отдавали на разграбление и никогда не предавали огню. Поэтому он имел такой чистый первозданный вид. Фортификационные сооружения на протяжении столетий почти не использовались, рвы со временем заросли чайными и фруктовыми садами, причем некоторые деревья достигли уже весьма внушительной высоты.
Жарясь под немилосердным июльским солнцем, мы прохаживались вдоль крепостной стены и часто останавливались, чтобы полюбоваться на восхитительный ландшафт, который с такой высоты весь открывался нашим взорам. Особенно поэтично смотрелась зеленая равнина с голубыми пятнами холмов, на которой тут и там были живописно разбросаны деревеньки со вспаханными полями и выгонами окрест. Совсем как на пейзажах Клода Лорэна.
Удивительно привлекательным выглядел с крепостной стены и сам город с его причудливыми старинными фронтонами, красными крышами шириной в акр, с расположенными по ярусам мансардными окнами. Справа от нас виднелись башни старого города, в ближе всего возвышалась мрачная Башня пыток, которая считалась самым волнующим среди памятников города. Из века в век переходили рассказы о знаменитой нюрнбергской Железной Деве, как примере наиболее утонченной жестокости, на которую только способен человек. Мы с самого первого дня здесь наводили справки об этом ужасе, и вот – дом Девы перед нами.
На одном из наших коротеньких привалов мы перегнулись через перила и заглянули в глубину рва. Перед нами раскрылась пропасть в пятьдесят-шестьдесят футов, на дне которой залитый солнцем цвел сад. Жара была, как в духовке, воздух плавился и от этого сад словно плыл перед нами. По ту сторону рва в небо поднималась мрачная высоченная стена из серого камня. Справа и слева на поворотах она упиралась в бастионы. Там же, соперничая в высоте с вековыми деревьями, послышались и старинные дома, которых безжалостное обычно время только еще более облагородило.
Нас разморило, и мы уже не хотели никуда уходить с этого места. Мы неподвижно застыли, перегнувшись вниз через земляную стену, на краю рва. Нам доставляло удовольствие смотреть на умилительную картинку – внизу, нежась на солнце, лежала огромная черная кошка, а вокруг нее, играясь, прыгал крохотный и очень симпатичный котенок. Мать вертела в воздухе хвостом, а котенок пытался поймать его лапками; когда ему это удавалось, она отталкивала его, и все начиналось сначала. С высоты наших пятидесяти футов это смотрелось на редкость забавно. Чтобы разнообразить игру котенка Элиас П. Хатчисон взял в руку небольшой камень.
– Смотрите! – сказал он весело. – Я кину камешек, и они будут думать: уж не с луны ли он свалился? Вот увидите: будет потеха!
– Осторожней! – предупредила его моя жена. – Вы можете угодить прямо в малышку!
– Только не я, мэм, – уверенно ответил Элиас П. – В меткости мне позавидовал бы сам Робин Гуд. Клянусь, малыш даже не заметит. Хотите пари? Нет? Ладно, смотрите. – Несколько секунд он прицеливался, взвешивая камень на руке, и потом, сильно размахнувшись, послал его вниз. Кошка с котенком в тот момент были у самого подножья стены рва, и поэтому мы не могли видеть точку приземления камня, так как для этого пришлось бы слишком рискованно перегибаться вниз. Мы не видели места падения камня, но по хлюпающему звуку, долетавшему до нас, с ужасом поняли, что снаряд попал прямо котенку в голову!.. Под ударом череп малыша раскололся, как орех, и из его глубин на свет брызнули его маленькие мозги... Черная кошка прыжком выскочила на место, откуда можно было посмотреть наверх, и сверкнула на Элиаса П. Хатчисона огнем своих зеленых глаз. Затем она бросилась к котенку, который лежал на земле неподвижно, если не считать подрагивания его маленьких лапок. Из огромной раны струей растекалась кровь. С пронзительным вскриком – так кричат люди – кошка стала вылизывать рану. Нам было слышно, как ужасно она стонет. Поняв, наконец, что котенок умер, она, вся измазанная мозгами и кровью, опять подняла на нас свои наполненные болью и ненавистью глаза. Я никогда не забуду этих глаз и этих взглядов – столько в них было чувства!.. Неподвижно глядя на нас, она то и дело оскаливала белые зубы, на которых была кровь убитого котенка. До нас долетел неприятный звук – она царапала землю длинными когтями. Вдруг она совершила отчаянный прыжок вверх по стене рва – видимо, с целью достать до нас, – но высота была большая и, на миг зависнув в воздухе, кошка упала вниз. К ее ужасному облику добавилось еще и то, что она упала прямо на котенка и измазалась еще больше.
Амелия едва не падала в обморок, и я был вынужден подхватить ее за плечи и отвести от стены. Поблизости, под сенью раскидистого платана, была поставлена скамейка, и я усадил жену на нее, чтобы она пришла в себя. Затем я вернулся к Хатчисону, который стоял, не двигаясь, на краю рва и не мог оторвать глаз от завораживающего вида разъяренной кошки. Когда я подошел, он, не глядя в мою сторону, заговорил:
– Вряд ли я когда-либо еще видел столь свирепое существо. Может быть, только... – Он поморщился и продолжил, нисколько не заботясь и не уважая чистоту истинного английского языка: – У апачей была скво, а у меня был приятель. Индейцы звали его – Заноза. Он был полукровка, хоть внешне выглядел совсем как белый. Однажды во время набега он выкрал у этой скво ее ребенка. Ее саму пытали на огне, а ублюдка он... Он убил его. На ее глазах. Она тогда еще как-то странно на него посмотрела. Нет, она не выла от горя! Она только посмотрела на него... Всего один взгляд!.. Ведьма три года охотилась за Занозой, а когда воины сграбастали его и передали ей... Знаете, никто так ловко не пытает, как апачи... Человек умирает долго... Я видел ее лицо, когда убивали ее сына – вот точно такое же, как и у этой кошки. А потом я видел, как она улыбалась. Я поспел в их лагерь как раз в тот момент, когда Заноза испускал дух. Она стояла рядом и улыбалась!
Я его не оправдываю. То, что он сделал с ее ребенком... После этого я ни разу не сел с ним за один стол. Но в когтях той скво он искупил свою вину на тысячу процентов! Я взял на память кусочек его кожи... Там их много валялось. Вот он! – С последними словами он запустил руку внутрь своего жилета и извлек оттуда небольшой бумажник из темной высушенной кожи.
Пока он говорил, кошка все не оставляла своих попыток добраться до нас. Но стена для нее была слишком высока, и она каждый раз, на миг повиснув в воздухе, падала вниз. Поначалу она прыгала с места, но потом стала разбегаться несколько футов по ровной поверхности и пытаться вскарабкаться по стене. Ей было, наверно, больно падать, но она после каждой неудачи с удвоенной силой повторяла прыжок. Скоро на нее уже невыносимо было смотреть – так ужасен был ее вид.
Хатчисон был в общем-то добрым человеком. Мы с женой несколько раз имели случай убедиться в этом. Он всегда помогал людям и животным. Ему тоже тяжело было переживать случившееся. Он сочувствовал кошке, если так можно говорить об убийце ее котенка.
– Эй! – крикнул он. – Ты обезумела, бедняжка! Пойми – это произошло случайно! Твоего малыша все равно уже не вернуть, сколько бы ты ни бесилась! Я не хотел, как ты не понимаешь! Я и за тысячу не сделал бы этого нарочно! – Он повернул свое лицо ко мне и обронил: – Этот случай лишний раз доказывает, до каких глупостей можно дойти, когда человек решает поиграть. Будь я проклят, что взял тот камень! Послушайте, полковник, – сказал он, глядя на меня. Он постоянно наделял меня какими-то высокими титулами, каких я не имел. Наверно, у них в Америке все так делают. – Я надеюсь, ваша жена не обиделась на меня за это? Я не хотел, ведь вы понимаете.
Он подошел к Амелии и стал извиняться, смущенно переминаясь с ноги на ногу. Моя жена была женщина очень добрая, поэтому она заверила Элиаса П. Хатчисона, что понимает, что он совершил это случайно. Затем мы все вместе снова подошли к краю рва.
Кошка сидела готовая к очередному прыжку и, видимо, поджидала, пока Элиас П. опять покажется в поле ее зрения. И действительно: как только мы показались на краю рва, она гут же высоко прыгнула, издав при этом ужасающий звук. Ее ненависть казалась бы смешной в силу своей гротескности, если бы не была искренней. Она уже не пыталась взобраться вверх по стене, а только прыгала, рассчитывая, видно, что ее крыльями будет ненависть к людям. Амелия некоторое время широко раскрытыми от ужаса глазами неподвижно смотрела на кошку, а потом сказала, обращаясь к Элиасу П.:
– О! Остерегайтесь! Это существо непременно убило бы вас, окажись оно здесь. Посмотрите на его глаза – это глаза убийцы!..
Он заставил себя рассмеяться, и мы уловили в его смехе эту принужденность.
– Простите меня, конечно, мэм, – сказал он, – но я не мог удержаться от смеха при ваших словах. Человек, который за свою жизнь завалил не одного медведя и прикончил не одного краснокожего, должен остерегаться кошки!
Как только кошка услышала, как Элиас П. смеется, поведение ее изменилось. Она перестала пытаться достать нас своими отчаянными прыжками, отошла к неподвижно лежавшему котенку и стала вылизывать и ласкать его, словно он был еще жив.
– Смотрите, – сказал я. – Стоило нашему другу показать себя настоящим мужчиной, и кошка, несмотря на всю свою звериную злобу, подчинилась ему и поняла бесплодность своих устремлений!
– Как та скво, – был ответ Элиаса П. Хатчисона, когда мы наконец тронулись дальше вдоль внешней крепостной стены. – Когда я пришел отомстить за Занозу, она смирилась со своей судьбой.
Время от времени я подходил к краю рва и видел, что кошка следует за нами. Поначалу она постоянно возвращалась к мертвому котенку, но мы удалялись от того печального места и кошке пришло время выбирать между нами и котенком. Тогда она взяла его в зубы и потом уже не отставала от нас. Некоторое время мы не обращали на нее внимания, а потом вдруг увидели, что котенка больше с ней нет. Видимо, она спрятала его в какой-нибудь норке, каких было множество в стене рва.
Тревога Амелии росла с каждой минутой, упорство кошки приводило ее в отчаяние, и она еще не раз предупреждала Элиаса П. Но тот все смеялся и наконец сказал:
– Я скажу вам так, мэм! Нечего беспокоиться об этой кошке. Меня не так-то просто взять! – С этими словами он выхватил из жилета пистолет. – Если она вам мешает, я пристрелю ее прямо здесь! Прямо сейчас! Полиция не посмеет косо взглянуть на гражданина Соединенных Штатов! – Он перегнулся через край стены рва, но кошка, заметив, что в руках он что-то держит, тут же отступила подальше, скалясь и тихо рыча, а потом и вовсе скрылась в огромной клумбе с пышными цветами. Он обернулся к нам. – Если эта кошка не поймет наконец, в какую кашу она лезет, я клянусь, что солнце для нее сегодня погаснет навсегда! Самое лучшее для нас сейчас, это вернуться к своему мертвому малышу и отпеть его, как это полагается!
Амелия больше не разговаривала с Элиасом П. о кошке, неприятно пораженная его угрозами убить ее из-за нее. Мы продолжали наш путь и вскоре перешли ров по маленькому деревянному мостику, сразу за которым начиналась неровная мощеная дорога, ведшая прямиком к пятиугольной Башне Пыток.
Переходя по мосту, мы не могли не посмотреть вниз и, если откровенно, очень надеялись, что кошка больше не преследует нас... Увы! Она шла за нами по пятам. Увидев, что мы смотрим на нее, она вновь показала зубы и несколько раз попыталась достать нас прыжками на мосту, так как он был несколько ниже, чем стена рва. Однако ей это не удалось, а Хатчисон, глядя на нее, все смеялся.
– До свиданья, девочка, – говорил он, махнув ей рукой. – Прости мне, что я так разозлил тебя сегодня, но ничего! Скоро ты придешь в себя. Всего!
Через минуту мы прошли под сводами высокой арки и вступили через массивные ворота на территорию старого города.
Когда мы оказались в этом сказочно красивом, дышащем историей месте – правда там находились и совсем новые постройки, которые, впрочем, не заслоняли старой доброй готики, – мы почти забыли о неприятном утреннем происшествии. Чего стоила одна только древняя липа, стоявшая у ворот. Ее возраст по самым скромным подсчетам был равен девяти столетиям. Этот грубый и огромный ствол знавал не один десяток поколений жителей Нюрнберга. Вид, который открывался отсюда на город, его разнообразные звуки и разноликие образы, заставлял преисполниться особым чувством причастности к красоте и совсем позабыть о бедной кошке и ее котенке. Каждые четверть часа жаркий воздух сотрясался боем курантов. Эти стены видели сотни пленников, которым Железная Дева навсегда заслоняла собой жизненный свет...
Мы были первыми туристами в тот день, которые пожелали осмотреть Башню Пыток. Во всяком случае так нам сказал хранитель этого музея. Поэтому мы имели в своем распоряжении кучу времени, чтобы насладиться осмотром этого диковинного и легендарного места. Никто нас не подгонял и не торопил, как было бы непременно, пойди мы в Башню в составе туристической группы. Старик-хранитель рассматривал нас как источник единственного своего дохода на сегодня и поэтому всячески предупреждал все наши желания.
Башня Пыток действительно выглядела на редкость угрюмо, несмотря на то, что к тому времени в ней побывали уже тысячи людей в качестве мирных туристов, наслаждающихся жизнью, а не несчастных заключенных, единственной мыслью которых было вымолить у бога легкую смерть и не попасть в объятия Железной Девы. На всем лежала пыль веков, а в темных уголках таились тайны жестокостей и зверств, которые творились здесь.
Первая комната на самом нижнем ярусе Башни, куда мы сначала зашли, не производила в общем жуткого впечатления, как ожидалось. Она была почти полностью погружена в темноту. Даже солнце, ворвавшееся было туда через открытую дверь, потерялось в толщине стен и монументальности потолка, и осветило лишь грубый каменный пол и огромную деревянную тумбу посередине, всю покрытую пылью и смутными бурыми пятнами. Если бы стены умели говорить, они многое смогли бы рассказать о появлении этих пятен, о воплях ужаса и боли, раздававшихся здесь на протяжении столетий.
Мы были рады покинуть эту комнату и подняться вверх по узкой деревянной лестнице. Впереди шел хранитель. Он скоро открыл перед нами какую-то дверь, и оттуда показался довольно тусклый свет. Мы прошли мимо зловонного факела, воткнутого в специальную подставку в стене, и через арочный вход оказались в другой комнате. Амелия прижалась ко мне настолько сильно, что, казалось, я мог ощущать биение ее сердца. Я не удивился тому, что она так испугалась – комната располагала к таким чувствам. Здесь света было несколько больше, чем внизу, и мы смогли рассмотреть всю ужасную обстановку средневековой жестокости. Пожалуй, единственными людьми, которые могли радоваться этой комнате, были ее строители. Они потрудились на славу, и ни один палач не мог бы пожаловаться на то, что ему чего-то не хватает здесь. Окна были высокие и очень узкие, наподобие бойниц – такие были и во всей крепости. Мы, хоть и знали, что это было характерно для средневековья, все же подивились, как жили люди при таком освещении. Впрочем, в этой башне не жили – в ней умирали. Щели-бойницы были прорублены настолько высоко и в таких толстых стенах, что как бы мы ни старались, не смогли бы увидеть и клочка неба. На подставках и просто на полу в относительном беспорядке размещались всевозможные подручные средства палача. Короткие мечи, в том числе и двуручные с широкими лезвиями. Рядом располагались блоки – на них подвешивали несчастных. Специальное приспособление, куда валили осужденного, связывали его, а через отверстия в деревянной крышке прокалывали его тело иглами или спицами. По стенам лежали такие инструменты, что при одном их виде уже становилось жутко. Стулья с шипами, на которых заключенные медленно умирали от невыносимой боли. А на стульях и кушетках с тупыми выпуклостями пытка продолжалась еще дольше: боль не была острой и нарастала в истерзанном теле постепенно, сводя человека с ума. Пыточные блоки, пояса, башмаки, перчатки, воротники – все рассчитывалось на утонченные истязания. Стальные шлемы, половинки которых имели возможность сжиматься, миллиметр за миллиметром, раздавливая череп. Огромные шестерни, наподобие часовых, с противоположным ходом, между которых ставился несчастный; гильотинные ножи, цепи, колодки, железные обручи и так далее. При помощи всех этих приспособлений нюрнбергская власть подавляла уголовные и политические кризисы.
Амелия была бледнее смерти, но, к счастью, еще держалась на ногах. Немного забывшись, она присела было на пыточный табурет, чтобы передохнуть, но сразу же с диким вскриком вскочила. Мы с Хатчисоном притворно погоревали о том, что пытка удалась в отношении платья моей жены – оно было испачкано пылью. Американец подкрепил шутку звонким смехом.
Наконец мы прошли в главную комнату – жилище Железной Девы. Там мы и увидели этот пыточный станок. Он был установлен в центре комнаты, и больше в ней ничего не было.
Это была грубо сработанная женская фигура, похожая формами на виолончель. Чтобы стало понятней, я сравнил бы эту фигуру с фигурой жены знаменитого Ноя, что пережил потоп на своем ковчеге. Правда, Железная Дева не могла похвастаться – в этом было неоспоримое преимущество миссис Ной – ни тонкой талией, ни rondeur[4] бедер. Мастер, отливавший Деву, видно, не очень-то старался придать ей привлекательность. Особенно это можно отнести к лицу фигуры, которое весьма отдаленно напоминало женское. Станок снаружи был густо покрыт ржавчиной и пылью. На передней стороне туловища было укреплено кольцо, от которого тянулся шнур к блоку, а тот в свою очередь был прикреплен к деревянному столбу, удерживавшему всю фигуру в положении стоя. Натянув шнур, хранитель продемонстрировал, что передняя часть туловища Девы может открываться, как дверь. Он открыл ее, и мы заглянули внутрь. Металлические стенки оказались весьма толстыми, и в чреве Девы оставалось еще достаточно места, чтобы поместить туда пытаемого. Сама дверь также была очень массивна, и хранителю пришлось приложить все силы для того, чтобы открыть ее. Дверь, видно, и была задумана тяжелой, чтобы, как только натяжение шнура ослабнет, она сама собой – под давлением своего веса – захлопнулась.
Внутренность была сильно изъедена ржавчиной, но мы не поверили, что такие дыры появились сами собой. И мы оказались правы! Со слов хранителя мы узнали, что эти отверстия тоже были частью дьявольской жестокости, которую олицетворяла эта махина. Предполагалось, что, закрываясь, дверь увлечет за собой установленные там же острые толстые иглы, которые, пройдя сквозь эти отверстия, проколют жертве глаза, а затем сердце и внутренние органы! Последних объяснений хватило моей бедной жене, и она упала в обморок. Я едва успел подхватить ее на руки и отнес вниз на скамейку. Она была крайне потрясена, а когда вскорости у нас родился сын, то мы обнаружили у него на груди большое и неправильной формы родимое пятно. Мы были уверены, что это след того дня, когда мы познакомились с нюрнбергской Железной Девой.
Жена моя скоро пришла в себя, и мы вернулись в комнату Железной Девы. Там стоял наш друг Хатчисон, с философическим видом глядя на пыточный станок. Он обернулся на нас и выдал плод своих размышлений, снабдив его витиеватым вступлением.
– Я тут думал, пока мадам приходила в себя от испуга, – заговорил он. – Люди привыкли выпивать, и от этого их чувства сильно притупились. Мы уже перестали переживать сильные ощущения. Даже стоя у позорного столба в лагере апачей и зная, что сейчас придет конец, мы перестаем бояться. Это неинтересно. У Занозы была возможность проверить свои эмоции, когда он попал в лапы той скво. Я видел это из кустов. Я даже где-то завидовал ему. Сейчас вот вы, мадам, тоже показали нам, что такое нервы. А терять чувствительность нервов человеку непозволительно, ведь во многом от этого он и человек, а? Так вот. Я, пожалуй, залезу на пару минут в эту красавицу... Только чтобы испытать на себе, что чувствовали те, кто окончил в ней свои денечки.
– О, нет! Нет! – вскрикнула Амелия. – Ни в коем случае! Это ужасно!
– На самом деле, мэм, для пытливого ума в этом нет ничего ужасного. В свое время я побывал в различных переделках. Однажды в Монтане я провалялся целую ночь, придавленный убитой лошадью, а вокруг меня бушевал пожар. Пожар в прериях, когда вы вынуждены жариться в его пекле – это, скажу я вам, испытание! В другой раз я заблудился на земле команчей; они тогда как раз вышли с белыми на тропу войны. Меня заваливало в туннеле Билли Бронхо на золотых приисках в Нью-Мексико. Я и еще трое ребят ремонтировали фундамент моста Буффало и кессон, в котором мы сидели, порвал канаты и уплыл, куда захотел – еле нашли. Так что я не боюсь острых ощущений, а что касается этой дамочки, так она мне даже нравится.
Мы видели, что он настроен решительно и отговаривать его было бы бесполезно, поэтому я сказал:
– Хорошо, но поспешите с вашим экспериментом.
– Отлично, генерал! – воскликнул он. – Но, думаю, не все еще готово. Те джентльмены, которых подводили к этой девочке, шли вероятно в ее объятия не по своей воле, а? И, я думаю, их связывали перед потехой? Я хочу соблюсти все в точности, так что, может, этот старикан обмотает меня веревкой, как это положено?