Столица Любовь. Голос Незримого. Том 1

Уже была тобой любима я,
О, мой любимый! Мне родимый!
 
 
Моим лобзанием дожизненным
Твой лик, как родинкой, отмечен,
И здесь, на свете укоризненном,
Роман наш будет свят и вечен.
 

«ЧУВСТВО РАЗУМОМ НЕ ДЕЛИТСЯ…»

 
Чувство разумом не делится:
Я люблю тебя всего.
Даже мелочи, безделицы
Из костюма твоего.
 
 
Даже утренние галстуки
Мерклых розовых тонов,
Даже пояс для гимнастики
Мягких радужных шелков.
 
 
И рубиновые запонки,
И змеиный портсигар,
И жасминовые запахи,
Что таит фиксатуар…
 
 
Всё мне мило, всё мне нравится, —
И любуясь, и любя,
Не к узывчивым красавицам
Так ревную я тебя…
 
 
Не к товарищам уветливым
Я тебя ревную, друг,
В час, когда ты шагом медленным —
Весь восторг – в наш входишь круг…
 
 
Я боюсь, чтоб не увидели
Лик твой те, кто мудр и сед,
И неволей не похитили
От меня, мой Ганимед.
 
 
Ибо ими только ценится
Красота, что так юна,
Да одной былой изменницей,
Что вдруг сделалась верна.
 

ВСТРЕЧА

 
В лавке турка, фруктовой и винной,
Я его повстречала случайно.
Был он юный, прекрасный, невинный, —
Полный светлой и сладостной тайны…
 
 
Он стоял под листвой вырезною,
Выбрав лучшие в собранных гроздах,
Я ж под тень ту укрылась от зною,
Дав себе меж прогулками роздых.
 
 
Розовели с мускатом бутылки,
Голубели с сотерном корзины,
И синели на смуглом затылке
Кудри юноши, черны и длинны.
 
 
Я вошла. И стояли мы рядом
С тихим вздохом, с дыханием бурным…
А кругом всё цвело виноградом,
Голубым, золотым и пурпурным.
 
 
И тот погреб в селенье убогом
Мнился мне Элевсинским жилищем,
Он же – богом, таинственным богом —
Тем Иакхом, что, девы, мы ищем…
 
 
Оттого не забыла доныне,
Не забуду и сделавшись старой,
Этот локон я исчерна-синий
На затылке, златом от загара.
 

ЖЕЛАНИЕ

 
Я бродила вдоль уличек узких,
Я толкалась на ярких базарах,
Между лиц горбоносых нерусских,
Между кликов гортанных и ярых.
 
 
У восточной искательной черни
Покупала я всё, что желала:
Ятаган серебрящейся черни,
Амулет из кровавого лала,
 
 
И оранжевой кожи чувяки,
И зеленых шелков покрывало,
И шербеты, и дыни, и маки, —
Что желала, то всё покупала.
 
 
Не купилось лишь то, что дарится,
Что желалось всех больше и раньше…
Ах, зачем я не Крыма царица!
Ах, зачем – не Татарии ханша!
 
 
Я купила б раба молодого
С грустным взором, темнее агата,
От загара совсем золотого,
Золотого от складок халата.
 
 
Был бы он – мой любимый невольник,
Мой возлюбленный телохранитель,
Виночерпий, и спальник, и стольник, —
Господин мой и в негах учитель.
 

НОЧЬ ИЗ ШАХЕРАЗАДЫ

 
Мы легли с ним на кровле, нагие,
Влюблены и стыдливы безмерно —
И на ней насладились впервые,
Как в Эдеме своем правоверный.
 
 
Сердоликами искрились луны
С черных высей и белых мечетей, —
И свершали мы, стройны и юны,
Что свершали, в полночном их свете.
 
 
На коврах персианских, с узором,
Меж арабских, с разводами, шалей
Мы сливались устами и взором,
Мы колени и плечи сближали…
 
 
А когда мы забылись близ неба
На хрустальной блаженства вершине,
Нам нежнейшие снились эфебы,
Что ласкали невиннейших джиний.
 
 
Мы на кровле той с ним пробудились,
Смущены и счастливы безмерно —
И впервые на ней помолились,
Как на доме своем правоверный.
 

УТРО ИЗ ШАХЕРАЗАДЫ

 
Ах, возлюбленный! Уж утро встало…
Уж не видно оникса луны,
А видны уже зари кораллы…
Мы ж неутоленно влюблены.
 
 
Много ты вчера со мною скушал
Золотистых ягодок ююб,
Много песен ты со мной прослушал
Птиц буль-буль, звенящих из-за куп…
 
 
Долго ты оказывал мне ласки,
Тоньше, сладостней одна другой,
Долго я рассказывала сказки,
Шахразаде равные одной…
 
 
Как смешил тебя злосчастный евнух,
Как дивил неистовый эфрит…
В негах еженочных, ежедневных —
Только в них! – нас жизнь теперь манит.
 
 
Призовем почтенного же кади
И его свидетелей седых,
Чтобы мне по брачном том обряде
Быть всегда меж милых рук твоих.
 
 
Ах, мы влюблены неутолимо…
Но, возлюбленный, слезы не лей, —
Только ночь одну ведь провели мы:
Нам осталась тысяча ночей.
 

МАГОМЕТОВ РАЙ

 
Хорошо в прохладном быть гамаме
Молодой любовников чете.
Часто мы бываем там утрами
Вместе, по восточной простоте.
 
 
Брызжут и журчат фонтана струи
Пенистым певучим серебром, —
И, друг друга наготой волнуя,
Мы в бассейне мраморном плывем.
 
 
Воспринявши сладостную свежесть,
По циновкам тонким мы бежим,
Чтобы, на диванах мягких нежась,
Отдыхать с кальяном голубым.
 
 
Покрываемся мы тут неспешно
Пестрыми чалмою и чадрой,
Забавляемся игрой негрешной —
Милою любовною игрой…
 
 
Здесь, где мавританские колонны,
Шахматы, диваны и бассейн, —
Милый мой – Анис, араб влюбленный,
Я ж – его возлюбленная, Зейн.
 
 
Ах. Когда бы я была Гафизом,
Начертала б, уходя, я стих
Кармазинной вязью по карнизам:
«Человек, есть рай в местах земных».
 

ГАЗЭЛЛЫ

1

 
Как солнце, взор твой желто-карий. Моим ты будешь.
Как абрикос, твой лик в загаре. Моим ты будешь.
Я, в первый раз тебя увидев, себе сказала,
Склонясь, как в неизбежной каре: «Моим ты будешь».
С тех пор безумится мой разум, и сердце ноет,
И кровь – в мучительном пожаре… Моим ты будешь.
О, юноша, простой и дивный! О, жемчуг Крыма!
О, цвет старинных трех Татарий! Моим ты будешь.
Тебе подобных нет в Гурзуфе, Бахчисарае,
Да что! и в Карасубазаре… Моим ты будешь.
Пусть я не женщина востока, не дочь ислама,
Не под чадрою, не в изаре, – моим ты будешь…
Ты сам то знаешь, сам бледнеешь, изнемогаешь…
Так подчинись же сладкой чаре. Моим ты будешь.
В саду ночном, с Эдемом схожим, где пальмы скроют,
Где утаит араукарий, – моим ты будешь.
Чуть засверкают звезд смарагды, чуть замерцает
Елей в хрустальном лунном шаре, – моим ты будешь…
Зальются возле нас цикады, взлетят фонтаны
И вспыхнет пурпурный розарий… Моим ты будешь.
Я песни дам тебе и сердце, и даже… губы.
И, мир забыв при этом даре, моим ты будешь…
 

2

 
Темно-синий и палевый виноград поспевает.
Золотой и эмалевый виноград поспевает.
Эй вы, юноши, с кудрями, что кистям тем подобны,
Все – в сады, что вскопали вы! Виноград поспевает.
Вы оставьте дома свои, жен унылых, увялых
Под чадрою вуалевой… Виноград поспевает.
Каждый мчись к винограднику на мажаре ль гремучей,
На челне ли причаливай. Виноград поспевает…
И, бродя между гроздами, выбирая спелейший,
Пей пьянящий хрусталь его… Виноград поспевает.
Я ж… Меж вами я выберу… И кто сердцу всех слаще,
Смело взглядом опаливай… Виноград поспевает.
И приблизься доверчиво… И о страсти ответной
Не проси, не вымаливай. Виноград поспевает…
Молча рот мой улыбчивый, незакрытый и алый
Поцелуем ужаливай. Виноград поспевает.
Ну, а тот, кто любил меня и еще так недавно, —
Уаллах! Мне не жаль его… Виноград поспевает.
 

3

 
Наяву ли, не в мечте ли я коснулся ее руки?
И огонь, и трепет в теле… Я коснулся ее руки.
В ароматном мраке ночи, чтоб домой ей пройти помочь,
В кипарисах, что чернели, я коснулся ее руки.
Как пастух, в игре искусный, не испытанной им еще,
Но отзывчивой свирели, я коснулся ее руки.
Как находчивый охотник им изловленной, неручной,
Но уж ласковой газели, я коснулся ее руки.
Словно путник истомленный серебрёного кувшинá
С влагой свежею ущелий, я коснулся ее руки…
Как козленок – ветки вешней, первой лилии – мотылек,
Гибкой удочки – форели, я коснулся ее руки.
Тонкой, нежной, обнаженной, ах! с круглящимся локотком,
Чьи изгибы холодели, я коснулся ее руки…
То случайно ли свершилось, или сам я того желал,
Иль мы оба захотели, – я коснулся ее руки.
А теперь не сплю ночей я, грежу только лишь об одном:
Ах, когда бы здесь, в постели, я коснулся ее руки!
А потом и уст, и персей, так же пламенно и легко,
Как во мраке еле-еле я коснулся ее руки…
 

4

 
Если я бледна, нема, в том луна лишь виновата.
Если я схожу с ума, в том луна лишь виновата.
Ах! Жалею я почти, что не дева я гарема,
Не Зюлейка, не Фатьма, – в том луна лишь виновата.
В час, когда сгасает день, город сказочно объемлет
Серебрящаяся тьма… В том луна лишь виновата.
Все сады кругом – и мой – как агат и бархат черный,
Как из мрамора дома. В том луна лишь виновата.
Море ж издали шуршит и блистает, как густая
Бисерная бахрома… В том луна лишь виновата…
И стою на кровле я, длиннокосая, босая…
От очей бежит дрема… В том луна лишь виновата.
В мыслях, в сердце – только он, он, чья поступь – бег газелий,
Лик – янтарная хурма. В том луна лишь виновата…
Если он сейчас придет, – домик мой так отдаленен,
И тропа так непряма, – в том луна лишь виновата.
Если к двери я сбегу, задыхаясь, замирая,
И впущу его сама, в том луна лишь виновата.
Если буду с ним потом я, как эта полночь, пылкой,
Не холодной, как зима, в том луна лишь виновата…
И коль утром средь одежд вдруг окажется мужская
Белоснежная чалма… В том луна лишь виновата.
 

5

 
Словно белый цвет магнолий, мой платок.
Как барашек белый в поле, мой платок.
И любовного желания залог,
И любовной знак неволи – мой платок…
Вот, бери, плясун прекрасный, чьи глаза
Вмиг мне сердце укололи, мой платок.
Но, кружась, за пояс радужный свой спрячь,
Чтобы в бережной был холе мой платок…
Ах!.. Ты вздрогнул… Ты стоишь, за грудь схватясь.
Не с тобою разве боле мой платок?..
Да, ты ищешь, озираясь и клонясь,
И дрожа, как бы от боли, мой платок…
Что там? что там? То не пена ли ручья?
То не горлинки крыло ли?.. Мой платок.
Как ты вьешься, как крадешься и… схватил,
Горд, как ханыч на престоле, мой платок.
А потом к устам пылающим прижал,
Как меня саму давно ли, мой платок…
 

В МАССАНДРЕ
^сонет

 
Средь черно-сизых хвой, листвы янтарно-карей,
Как зачарованная я, дивясь, иду.
Не собраны ли здесь, в массандровском саду
Растенья странные обоих полушарий.
 
 
Вот стрельчатый бамбук, а вот араукарий,
Похожий на морей гигантскую звезду,
И пальмы, вскинувшие веер в высоту,
И пышный, редкостный, так милый мне розарий.
 
 
Таким был некогда, должно быть, рай земной.
О, если б Евою, кудрявой и нагой,
Я, любопытная, и в нем, как здесь, блуждала,
 
 
Меня бы соблазнил смарагдоокий змей
Не грубым яблоком, блестящим средь ветвей,
А розой тонкою, как рот красавца, алой.
 

ТАБАК

 
На пологих холмах, светло-алых, зелено-белесых,
Средь квадратов земли, где взошли уж пшеница и мак,
Молодые татарки в окрашенных охрою косах
В почве странно-кирпичной сажают рядами табак.
 
 
Яркий шапочек бархат и бледные чадр их лоскутья,
Лиц шафранный загар и оранжевый цвет их ногтей —
Всё слежу я раздумчиво с пыльных камней перепутья,
В миг, когда мой возница поит у фонтана коней.
 
 
Вот сажают, простые, они это пышное нежное зелье, —
А быть может, листов его дым ароматный потом
Я, слагая свой стих, вдохновенного полный веселья,
Выпускать буду тонким, кармином подкрашенным ртом.
 

ДАФНИС И ЛИКЕНИОН

 
Под бледной Веспера звездою
Блестя прекрасной смуглотою,
Он гнал стада свои в лугах.
Свирель в устах умелых молкла,
И лютиков гирлянда жолкла
В густых синеющих кудрях.
 
 
Кругом под голубые ивы
И серебристые оливы
Брели козлов и коз четы.
О ствол рога их терлись в неге,
Глодали горькие побеги
Их влажно-розовые рты.
 
 
Дыша благоуханьем женским
И благовоньем митиленским,
Бежала я его тропой,
Слегка коснулася хитоном,
Пощекотала анемоном —
И увлекла, смеясь, с собой.
 
 
Он трепетал… И взор свой карий
И тело в золотом загаре
Сближал с моими всё знойней…
В младенческом испуге глянул,
В восторге юношеском прянул —
И спит уж на груди моей…
 
 
О, спи! Блаженней нет покоя…
Да, не была я глупой Хлоей,
Презревшей трепеты твои.
Была Ликенион я мудрой, —
И мной тебе, сапфирнокудрый,
Открылись таинства любви.
 

КЕНТАВР

 
Пьянили слух созвучья Скрябина,
Как грома дальнего раскат,
А над вершиною Могаби
Навис оранжевый закат.
 
 
И нечто странное мне грезилось,
Мне, стывшей в холоде моем,
Мне, утонувшей в сукнах кресел,
Остановившей взгляд на нем.
…………………………
 
 
Казалось, шла я по извилинке
Тропины горной и лесной
К ручью средь лоз, где, горд и силен,
Кентавр пасется вороной.
 
 
Вот он. Прекрасный, полный пламени,
Он жадно пьет, втянув бока,
Крутя хвостом, тряся кудрями,
Никем не взнузданный пока.
 
 
Я подкралась к нему – и выждала…
Затем, вдруг выступив из куп,
Погладила с лукавством трижды
Ладонью белой темный круп.
 
 
И мигом, дерзкая наездница,
Вскочила на спину его,
Чтоб мчаться к высоте и к бездне,
Царя над ним, как божество.
 
 
Взвилось и билось в первой гордости
Всё тело юноши-коня,
Но обвила рукою твердой
Строптивейшую шею я.
 
 
И лик мечтательный и чувственный
Он обратил, дивясь, назад, —
И полон стал покорной грусти
Невыразимо-светлый взгляд…
 
 
Руке той крошечной, украшенной
Блестящим острием ногтей,
Он улыбнулся, тих и страшен,
Но молча подчинился ей.
 
 
Сияла высь, зияли пропасти,
Алели лозы, рдела высь, —
А мы, неистовые оба,
Стремглав неслись, неслись, неслись…
……………………………..
 
 
Безумили созвучья Скрябина,
Как страсти близящейся яд,
И уловила я ваш рабий
На миг и снова гордый взгляд.
 
 
Что ж! В виноградных дебрях Таврии
В закат вот этот золотой
Недаром мчалась на кентавре
Я, опаленная мечтой.
 
 
Пусть жжет нас, как героев Гамсуна,
Любовь, похожая на гнев,
Ее усладам я отдамся,
Надменный, Вас лишь одолев.
 

ФАМИРА-КИФАРЕД
^{сонет-акростих}

   Посвящается Н. Церетелли

 
Феатров эллинских живы протагонисты.
Актер древнейших сцен новейшей воскрешен. —
Мне голос слышится, как мелодичный стон,
И профиль видится, прямой, антично-чистый…
 
 
Расцвечивался свет густой, как аметисты,
А чаще – палевый, прозрачный, как лимон…
Как пел он! Как влачил свой пепельный хитон
И на кудрях носил венок зеленолистый!
 
 
Фамире за игру что принесу я в дар?
Алеющий цветок, как и с вином кантар,
Равно для юноши печального не близки.
 
 
Его, соперника Эвтерпы и других,
Достойна только песнь служительницы их…
 
 
Прими ж, о кифаред, ее от кифаристки!
 

ИАКХ И ИОАНН
^{сонет
к картинам Леонардо Да-Винчи}

 
Тот – в тигровом плаще, пятнистом, как цветы,
А этот – в милоти, туманов темнорунней.
Один – безумный бог и вождь хмельных плясуний,
Другой – пророк святой и враг их красоты.
 
 
Но оба роз свежей и утр весенних юней.
И странно схожи лиц пленительных черты,
И указующие тонкие персты,
И рты, изогнутые в виде полулуний…
 
 
О, лик двусмысленный! Как твой призыв манящ!
Но вслед за тирсом ли во мглу смолистых чащ
Помчусь я ликовать, как буйные мэнады?
 
 
Иль за Крестом пойду, чтоб молодую плоть
В пустыне пламенной, скитаяся, бороть,
Раскаясь и страшась судьбы Иродиады?..
 

«PRIMAVERA»
^{сонет
на картину Боттичелли}

 
Весной тосканскою, сиреневой и серой,
Когда прозрачится небес аквамарин
И розовый цветет по рощам розмарин, —
Зеленовзорая приходит Primavera.
 
 
С ней Флора шалая и томная Венера,
Но не поется ей средь мреющих равнин —
Под свист фарфоровых пастушьих окарин
Идет безмолвная и смотрит с смутной верой…
 
 
Вдруг, чу! из нежных уст понесся гимн: Эол —
К подруге прилетел, голубокрыл и гол,
Развивши перевязь пурпурового шарфа…
 
 
Не такова ль, скажи, и ты, душа моя?
Живешь ты, юная, немея, грусть тая,
Но мчится твой Эол – и ты поешь, как арфа.
 

АМАЗОНКА
^{сонет
к статуе Поликлета}

 
Смертельною, увы! я ранена стрелой…
Я, что искуснее и опытней стратега,
Я – первая в стрельбе, в искусстве скачки, бега,
И кем же. Отроком с улыбкой золотой.
 
 
Струится кровь моя, и алою каймой
Змеится в тунике, белевшей чище снега,
Но тело мне томит блаженнейшая нега,
И очи застланы лазурнейшею мглой…
 
 
О, сестры вольные. О, амазонки. Выньте
Стрелу Эротову, что в сердце мне впилась…
Иль с победителем свою подругу киньте,
 
 
Чтоб радостно она в Элизий вознеслась,
Вздыхая о кудрей душистом гиацинте,
О чаром янтаре жестоко-нежных глаз.
 

МИГ УНЫНИЯ
^сонет

 
Порой и зелень вешняя язвит,
И месяц жалит серебристосерпый,
И даже флейта, данная Эвтерпой,
Опущенные руки тяготит…
 
 
Да, тьму людской вражды, неправд, обид
Не побороть, как сил в себе ни черпай. —
О, скрыться бы, как та луна в ущербы,
Как тот побег, когда в снегах он спит!..
 
 
Но знаю, знаю, тверже всяких истин:
Через неделю будет ночь светла
И лес через полгода – пышнолистен,
 
 
И вновь пойду я, мудро-весела,
В тот самый мир, что так мне ненавистен,
Навстречу жал и стрел, не помня зла.
 

ЖОРЖ ЗАНД
^сонет

 
Madam George Sand! Как ваше имя свято
Для нас, писательниц, для женщин, нас.
Как мил ваш лик с мерцаньем южных глаз
И кожей нежною, оливковатой…
 
 
И женственность руки продолговатой,
Которой созданы Лоранс, Орас.
И рот мужской, лобзавший столько раз,
Где пахитоска тонкая зажата.
 
 
Чудесный романтизма андрогин!
Вам равно шел камзол и кринолин, —
И, вея гением и страстью пенной,
 
 
Прекрасной вы казались, не как все…
Недаром пел вас горький стих Мюссэ
И сладкая прелюдия Шопена.
 

ПОЭТЕССЕ

 
Твой голос – трепетный девический,
И помысл твой – туманный женский,
Но в них глубинный вздох космический,
Всполох таинственный вселенский…
 
 
Еще ты помнишь тени, шепоты
Золотояблоновой кущи, —
И смуглые от солнца стопы ты
Направила к земле цветущей…
 
 
Но ты уж чуешь светы, рокоты
Золотомиртового века, —
И светлое от неба око ты
Склонила вниз на человека…
 
 
Влекись же в мир, от всех завешанный,
Грядущего или былого
И, просветленной иль помешанной,
Скажи свое мужчинам слово.
 
 
Дельфийской будешь ли сивиллою
Иль русской бедною кликушей, —
Про тайну страшную и милую
Им пой – и голос мира слушай.
 
 
Вакханкой станешь пышногроздою,
Хлыстовкой ли, под платом строгой, —
Про радость светлую и грозную
Им пой и слушай голос Бога.
 
 
Пусть песнь та славится, порочится, —
Живи, люби, умри, не внемля…
Ищи, паломница, пророчица,
Здесь, на земле, иную землю.
 

ЖЕНЩИНЕ

 
Ты дремлешь пока, как улитка средь раковин,
И ветра не слышишь. И солнца не видишь.
Но время настанет – из пестрого мрака вон
Ты, новая, глянешь, из домика выйдешь.
 
 
Старухой я буду тогда седокудрою.
Услышь же заране совет мой сердечный:
Не будь только умною – будь ты и мудрою.
Будь вечно улыбчивой, но не беспечной.
 
 
Живи, о, живи! в жизнь все двери распахивай, —
Веди в ней свой путь, выбирай свою пажить,
Пока под гребенкой твоей черепаховой
Средь черных серебряный волос не ляжет…
 
 
Люби. И восторги, и скорби испытывай, —
Храни только гордость, что раны все лечит,
И в душу свою, как в ларец малахитовый,
Прячь слезы, как горсть жемчужин, что не мечут…
 
 
Меж юных и чистых ищи ты любовника —
Поверь, лишь они поцелуев достойны.
Ласкай пастуха, рыбака иль садовника,
Лишь был бы он – верный, и нежный, и стройный.
 
 
Любила я много и знала измены я…
Узнай же, что вынес мой опыт сердечный:
Прекрасны, как радуга, страсти мгновенные,
Прекрасней любовь, что, как твердь, бесконечна.
 

К МОРЮ

 
Душе моей древней, безмерной, бескрайной
Во всем – ликованье великом и горе —
Ты ныне единственно близко, о море! —
Твое колыханье, и пенье, и тайна…
 
 
К тебе я влекусь, как к извечной отчизне,
Тебя, как родимое лоно, я помню.
Соленым своим поцелуем в лицо мне,
Зеленое! синее! снежное! брызни!
 
 
Когда-то, когда-то была я одною
Из тех, кто рыдал над судьбой Прометея, —
Плыла средь дельфинов, в заре золотея,
Плыла меж медуз, серебрясь под луною…
 
 
Когда-то, назад тому тысячелетья,
Жила я, смеясь безначально и плача,
Но, поймана роком, как сетью рыбачьей,
На землю ступила и стала здесь петь я…
 
 
Изведала я все земные услады,
Изведала я все земные обиды, —
И ныне скала голубая Тавриды
Мне будет скалой роковою Левкады.
 
 
О, люди! Понять ли, унылым, вам было
Мое золотое благое веселье?
Напрасно лила вам божественный хмель я.
Напрасно в тимпан вдохновенный я била.
 
 
И, к морю склоняясь всё ближе и ближе,
Пою я о древней таинственной жизни…
Лазурное! лунное! пенное! брызни!
Объятием бурным меня обними же!
 
 
До дна испила я людские обиды,
До дна испила я людские услады.
Прощайте же, сестры, прощайте, мэнады!
И здравствуйте, сестры мои, нереиды!
 

ЖРЕБИЙ

 
Молодой, немудрой Гебой
Я живу средь вас, о люди.
Каждый пей – проси иль требуй —
Нектар жизни драгоценный,
Что налит в моем сосуде.
 
 
С тонкой, розовой улыбкой
Я склоню сосуд хрустальный —
И рукою темной, гибкой
Необманно, неизменно
Напою тебя, печальный.
 
 
Роз алее этот нектар,
Нектар этот слаще меда…
Даровал его мне Некто,
Раздающий щедро блага
С голубого небосвода.
 
 
Влил его Он, словно в чашу,
В сердце мне, уста и жилы,
Чтоб, печаль седую вашу
Веселя пурпурной влагой,
Вам, о люди, я служила.
 
 
И пою я сил избытком
Милой жизни славословья,
И пою живым напитком,
Благодарность не приемля,
Истекая теплой кровью…
 
 
Золотой, безумной Гебой
Проживу средь вас я, люди,
И умру, смеясь на небо,
Улыбаяся на землю,
Стон удерживая в груди…
 

СМЕРТЬ

1

 
О, смерть! Ты – ветер горный северный,
Что веет в духоте жилья
И, словно легкий трепет веерный,
Вдруг гасит лампу бытия…
 
 
С той лампой маленькою бронзовой
Жила я долгие года —
Огонь дрожащий ало-розовый
Поддерживала в ней всегда.
 
 
И по ночам походкой вкрадчивой
С ней проникала в тот покой,
Где спал улыбчивый, угадчивый,
Мгновенный друг – избранник мой.
 
 
Казалось мне, он будет Эросом
С небес священных голубых,
Но угашал он эту веру сам
Лобзаньем страстных уст своих…
 
 
А ныне я, склоняясь к спящему,
За ним узрела два крыла
И лику Гения слепящему
Навечный поцелуй дала…
 
 
О, смерть! Овей мой остров на море,
Задуй огонь мой! Жизнь прерви! —
Чтоб высеклось на белом мраморе:
«Она почила от любви».
 

2

 
Смерть! Как тебя трепетала я…
И как я была неправа.
Слишком я, странница шалая,
Любила любви острова.
 
 
Знойные Наксосы, Делосы
С их рощами лавров и лоз…
О, как не жить не хотелося,
Когда так блаженно жилось!
 
 
Градом неистовым выбитый,
Теперь виноградник мой пуст…
Чаша последняя выпита,
Лобзанья не трогают уст…
 
 
Пламя треножника залили
Дожди грозовых непогод,
Лира сломалась, пропала ли…
Только уж нет, не поет…
Ныне, беглянка усталая
(Устала, устала я, верь!),
Встретясь, впервые узнала я
Тебя, о прекрасная Смерть.
 
 
Кроткою, стройною, с урною
На белом плече и босой,
С глубью во взорах лазурною
И странно-сребристой косой…
 
 
Смилуйся. Не обойди меня…
Других же – забудь, пожалей.
Ласково кликни по имени,
Скоси, словно колос полей…
 
 
Лягу в земле я голубящей,
Под вечнозеленую ель,
Где кто-нибудь помнящий, любящий
Повесит на ветках свирель…
 

ДНЕВНИК ЛЮБВИ

1

 
Я помню день, когда я полумертвая
Уехала из города в именье.
В санях лежала я, как труп, простертая
В тяжелом и блаженном онеменье…
 
 
Снега блистали, как покров глазетовый,
И было так необычайно тихо.
Лишь бор шуршал, как бархат фиолетовый,
И скорбно подвывала там волчиха.
 
 
Я думала о том, что, как ни хочется,
Любить на миг, на час – не стоит, право,
И, как она мне верно ни пророчится,
Не стоит жить для одинокой славы…
Вдруг вы мне вспомнились, Вы – юный, розовый,
Золотоглазый и темноресницый,
И даже с той же веточкой мимозовой,
Что пахла так вчера у Вас в петлице.
 
 
Ах, эта молодость живая, явная!