Страница:
Пол Стретерн
Фуко за 90 минут
пер. с англ. Н. В. Павловой
Введение
Фуко не принадлежал к числу философов классической традиции. Несмотря на это, в какойто период жизни он считался кем-то вроде нового Канта, что, конечно, сильно преувеличено.
Но едва ли это вина самого Фуко (хотя он и не особенно старался опровергать подобные оценки). Нельзя обвинять Фуко и в том, что превращение в философа-классика было для него абсолютно невозможным. Это не просто вопрос интеллекта. Дело в том, что Витгенштейн уже, в сущности, покончил с классической философией.
Витгенштейн утверждал, что такой вещи, как философия, больше не существует, есть только философствование. Большинство основных фи лософских вопросов были результатом лингвистических ошибок. Достаточно понять ошибку — и вопрос просто исчезает. А все оставшиеся вопросы просто не имеют ответа (или, что более правильно, не могут быть даже заданы).
Но классическая философская традиция в одном из своих вариантов все же продолжала существовать в континентальной Европе в работах Хайдеггера. Он претендовал на то, чтобы действовать вне философии Витгенштейна, за областью логики, анализируя самые основы человеческой мысли и восприятия. На Фуко сильно повлияла эта концепция. Она открыла ему новую философию, и оказалось, что на самом деле у каждого «знания» есть своя версия истины. Он доказал, что эти «истины» во многом зависят от предпосылок, т. е. от мировоззрения, которое господствовало в то время, когда они были провозглашены.
Фуко приступил к решению своей задачи скорее как историк, а не как философ, старательно изучая подлинные документы того периода, которым он занимался. Таким образом «из первых рук» получая сведения об обществе, системе знаний и структуре власти интересующей его эпохи, Фуко пришел к заключению, что знание и власть были так тесно связаны, что их можно соединить в одном термине «сила/знание». Это было центральным звеном его философии. Но будучи на пути к этому открытию и изучая его следствия, мыслитель рассмотрел огромное количество отдельных фактов. Сумасшествие, сексуальность, дисциплина и наказание — историю этих вопросов он считал неотъемлемой от основной идеи своей философии.
Добавьте к этому связь этих проблем с его собственной жизнью, и вы получите самого сенсационного философа современной эпохи.
Но какова настоящая философская ценность этой сенсации? После смерти Фуко прошло уже двадцать лет, но до сих пор не существует единого мнения по этому поводу. Философское забвение легко достижимо, и тот факт, что идеи Фуко все еще обсуждаются, является своего рода признанием.
Как долго это будет продолжаться, решать не нам.
Жизнь и труды Фуко
Поль-Мишель Фуко родился 15 октября 1926 года в городе Пуатье, который находится в 250 километрах к югу от Парижа. Его родители были зажиточными буржуа в городе, который являлся олицетворением французского провинциализма.
Отец, успешный хирург, преподавал в местном медицинском колледже. Мать — энергичная женщина, которая занималась деньгами мужа, помогала управлять практикой и отважно водила автомобиль.
Кроме городского дома в Пуатье, у семьи был небольшой домик за городом. Когда Поль-Мишель был еще ребенком, они построили виллу на Атлантическом побережье в Ла Боль. Она была достаточно большой для семьи из пяти человек и прислуги. Здесь семья Фуко проводила летние дни среди сосен, возвышающихся над длинной дугой песчаного пляжа. Отец был добрым, но строгим, мать — деятельной, но заботливой.
Полю-Мишелю жизнь дома со старшей сестрой и младшим братом казалась образцовой. Подобное происхождение типично для многих непримиримых французских философов, которые бросили вызов всем формам власти и буржуазному поведению. (И хотя Фуко попытается восстать против многого другого, он не сможет избежать этого стереотипа, который властвовал над французскими философами от Вольтера до Сартра.) В школе маленький Поль-Мишель был слабым и близоруким. В результате его одноклассники вскоре стали называть его Полишинелем (французский эквивалент горбатого шута, известного нам как Петрушка). Последователям Фрейда будет любопытно узнать, что он мечтал стать золотой рыбкой. Эти сомнительные мечты отразились на его учебе. Несмотря на явные способности, он никогда не выделялся. Даже по истории, любимому предмету, он был лишь вторым.
События, происходившие в мире, мало затрагивали тихий Пуатье и семейную жизнь Фуко.
Вилла на побережье была построена в первые годы Великой депрессии; резкие заявления Гитлера подвергались в прессе изощренным насмешкам, а бархатно-нежные записи Мориса Шевалье крутились на фонографе.
Когда Полю-Мишелю было десять лет, он видел, как первые беженцы — жертвы гражданской войны в Испании — бродили по улицам Пуатье.
Три года спустя Германия напала на Польшу, начав Вторую мировую войну, и семья в последний раз вернулась после летних каникул из Ла Боль. К тому времени, когда Фуко исполнилось четырнадцать, нацисты вторглись во Францию, и французская армия беспорядочно отступала.
Смятение охватило даже Пуатье. С непреклонным безрассудством главного хирурга в операционной, доктор Фуко руководил созданием отрядов скорой помощи в городе. Его жена старательно приглаживала растрепанные перышки и убедительно доказывала, что все идет как надо.
Маленького Поля-Мишеля, который все еще носил школьную форму, все эти события приводи ли в замешательство. Тем летом результаты его экзаменов оказались из рук вон плохими.
Стараниями матери его перевели в другую школу, после чего гадкий утенок превратился в лебедя. Этому примеру суждено было повторяться в его жизни. Фуко провалился на важных экзаменах, но когда он сдавал их во второй раз, то справился блестяще. В двадцать лет, со второй попытки, Фуко поступил в Высшую нормальную школу в Париже. Это была интеллектуальная оранжерея, где вращались все сливки французского студенчества.
Быть ее «студентом» означало пожизненно принадлежать к высшей касте. Соответствие стандарту всегда было нетипичным для Франции, и суперинтеллектуальные «студенты» часто были довольно странными. Но даже здесь Фуко вскоре стал резко отличаться от других.
К этому времени школьник-Петрушка стал исключительно вспыльчивым человеком. Год назад или немного раньше он постепенно осознал свою гомосексуальность. В то время это было противозаконно, а в Пуатье — просто немыслимо.
Поль-Мишель даже не мог обратиться к своей любимой матери за советом и утешением. К тому же он серьезно поссорился с отцом. Юный ПольМишель отказалсяследовать семейной традиции и не захотел становиться врачом. Медицина просто его не интересовала. Он убегал наверх, в свою комнату, хлопал дверью и с головой уходил в очередную книгу по истории. К тому времени, когда он во второй раз сдал экзамен в университет, можно было не сомневаться в его гениальности. (Его результаты были четвертыми во всей Франции.) Но нельзя было сомневаться и в том, что он обладал типичным для гения непредсказуемым характером.
В Париже он стал называть себя просто Мишель (опуская Поль, имя отца). Первые годы Мишеля Фуко в университете были чередой неприятностей.
Однажды он исполосовал грудь бритвой, в другой раз его задержали, когда он с кинжалом гнался за студентом, затем совершил неудачную попытку самоубийства, приняв большую дозу таблеток. Он сильно пил и время от времени баловался наркотиками (редкость для тех далеких дней). Иногда он пропадал ночами подряд, ковыляя затем в общежитие, осунувшийся, с запавшими глазами и в расстроенных чувствах.
Немногие догадывались о том, что случилось с ним на самом деле. Его мучило чувство вины за происходившее с ним во время его одиноких вылазок.
Фуко не мог жить один, а никто из студентов из общежития не хотел делить с ним комнату. Они смотрели на него как на опасного сумасшедшего, и блестящий ум только подчеркивал эти качества.
Неистовый и напористый в научных спорах, он не гнушался прибегать к грубой силе. Его сокурсники сторонились его, и у него начало развиваться психосоматическое расстройство. Долгие приступы и время, проведенное в одинокой кровати в изоляторе, избавляли его от необходимости сосуществования с теми, кто жил в общежитии.
Здесь он очень много читал, много даже по университетским стандартам.
В какой-то степени случайное увлечение Фуко историей теперь стало логичным. Он начал читать труды немецкого философа XIX века Гегеля, чья философия утверждала логическую связь и значение истории. Целью истории было ее долгое развитие до истинности разумного. Согласно Гегелю, «Все истинное — разумно, все разум ное — истинно». За лежащими на поверхности событиями спрятана структура истории. «История задаётся вопросом: что было и что есть? Философию интересует не то, что было, или то, что будет, а то, что существует сейчас и будет существовать всегда; ее интересует человеческий разум».
История и философия слились воедино, стали одним целым, имеющим непосредственное отношение к настоящему.
От Гегеля Фуко перешел немецкому философу XX века Хайдеггеру. Хайдеггер считал, что категория человека определяется более глубокими элементами, нежели разум. «Все мое развитие как философа было определено моим увлечением работами Хайдеггера», — напишет Фуко позднее.
Восхищение от первого знакомства с трудами Хайдеггера лучше всего передано его ученицей Ханной Арендт: «Мысль вновь возродилась; культурные сокровища прошлого, считавшиеся мертвыми, снова напомнили о себе, и оказывается, что они предлагают нечто совсем иное, непохожее на банальные истины, которые им приписывали». Прошлое жило в настоящем, и то, как мы понимали прошлое, показывало, как мы должны относиться к настоящему. История не увековечивала истины прошлого, но открывала истины настоящего.
Так размышлял Фуко.
В то время философия Хайдеггера была предметом горячих споров, которые велись в кафе на набережных Парижа. Послевоенное разочарование в традиционных ценностях привело к распространенному увлечению экзистенциализмом Жана-Поля Сартра, который и сам был сильно подвержен влиянию Хайдеггера. Экзистенциализм Сартра был глубоко субъективным, он утверждал, что «существование первично по отношению к сущности». Человеческая сущность и субъективность не имели значения. Эту сущность мы сами создаем в зависимости от того, как мы существуем, какой делаем выбор и как действуем в окружающем мире. Подобным же образом наша субъективность не была чем-то постоянным, ей нельзя было дать точное и окончательное определение.
Она непрерывно создавалась, постоянно развиваясь как результат нашего образа жизни.
Фуко принял многие идеи Гегеля, Хайдеггера и Сартра. Но не меньшее значение имели и те идеи, которые он отверг. Его философская пози ция формировалась через сложное восприятие идей этих философов, особенно Сартра. Как личности и как мыслителю, Сартру не было равных на интеллектуальных подмостках Парижа. Так продолжалось практически в течение всей жизни Фуко, и Сартр был для него примером и стимулом к развитию. Идеи Сартра сыграли для Фуко примерно такую же роль. Фуко был абсолютно не расположен долго оставаться в чьей-то тени. У него было не только честолюбие, но и достаточно упрямства, чтобы бросить вызов в одиночку, даже несмотря на то, что порывы часто опережали идеи. Для Фуко никто не станет вторым отцом: одного было вполне достаточно.
Молодой человек исключительно быстро взрослел, как личность и как философ. Его уверенность в своих интеллектуальных силах сочеталась с эмоциональным самопознанием. Он научился принимать свою гомосексуальность, а жестокость его характера находила выход в происходивших время от времени садомазохистских развлечениях.
К этому времени интеллектуальные способности Фуко начали привлекать внимание выда ющихся профессоров университета, которые стали обсуждать с ним свои идеи. Профессор Джордж Кангилхем занимался созданием абсолютно новой, структурной истории науки. Он считал, что наука не развивается постепенно и необратимо. История науки знает ряд различных случаев, когда знание вдруг совершало гигантский скачок в какую-то новую область. (Теория относительности Эйнштейна, пожалуй, самый известный пример такого скачка в XX веке.) Кангилхем имел ученую степень по философии и медицине, что было необычно. Это позволяло задаваться вопросом: «Что есть психология?» По иронии судьбы он критиковал психологию как раз за то, в чем видел ее предназначение и силу: за стремление к самопознанию. Что является базисом психологического знания? Что именно оно делает или пытается сделать? Такие вопросы представляли особый интерес для Фуко, чье сумасбродное поведение в более раннем возрасте заставило его не понаслышке познакомиться с традиционной психологией. Он питал отвращение к своей роли пациента и разочаровался в лечении, основанном на психологии. Это заставило его «за быть все это, как только психиатр уехал в отпуск».
А теперь Кангилхем озвучил то, что он инстинктивно чувствовал: психологии недоставало знания о том, чем она является и чем занимается.
Фуко также привлек внимание Луи Альтюссера, который был тогда молодым преподавателем в университете. Во время войны Альтюссер провел пять лет в концентрационных лагерях, в результате чего он стал убежденным марксистом.
Теперь он развивал теорию марксизма в том направлении, которое позднее получит название структурализма. Он доказывал, что, читая Маркса, нужно выходить за рамки написанного текста.
Нужно принимать во внимание «диапазон знаний», который ограничивал язык изложения и концепции Маркса отдельным историческим периодом.
Нужно попытаться понять фундаментальные проблемы, поднятые Марксом (даже если сам Маркс об этом и не подозревал). Альтюссер убедил Фуко стать членом Французской коммунистической партии (ФКП). Несмотря на склонность к сталинизму, ФКП оставалась одной из важнейших политических сил Франции, главным образом благодаря ее героическому участию в движении Сопротивления во время нацистской оккупации. Но Фуко было не по себе в партии, и он практически не посещал ее собрания. Примирившись со своей ориентацией и приняв ее как главную часть своей жизни, он не мог слышать, как партия характеризует гомосексуальность как проявление «буржуазного упадка». (Альтюссер оставался главным источником марксистского влияния на студентов в университете больше тридцати лет, пока не задушил свою жену в 1981 году. Оставшиеся десять лет жизни он провел в сумасшедшем доме, где он написал блестящую автобиографию, в которой признавался, как мало работ Маркса он на самом деле читал.) В 1951 году Фуко сдал выпускные экзамены, показав блестящие результаты — как обычно, со второй попытки. Теперь ему предстояла перспектива военной службы. Но справка о «депрессии» и, вероятно, некоторые усилия со стороны семьи избавили его от необходимости тратить на это два года. Он стал преподавателем в Высшей нормальной школе, специализируясь на философии и психологии. Его интерес к последней сделал его частым посетителем психиатрического отделения госпиталя Святой Анны. Здесь к нему скоро начали относиться фактически как к члену персонала с тем единственным отличием, что он не получал заработную плату, и ему даже было разрешено работать с пациентами в качестве врача.
В университете Фуко стал известен тем, что давал студентам ассоциативные тесты Роршаха,
«чтобы узнать, что у них на уме».
Но все это было чем-то большим, чем просто тестирование студентов или возвращение бывшего пациента в сумасшедший дом в качестве врача. Фуко начал задавать себе серьезные вопросы относительно психологии, вопросы, которые выходили за рамки предположений Альтюссера.
Как можно изучать, «опыт» научным путем?
Человеческое существование не подлежит объективному изучению: к нему нужно подходить с точки зрения его человеческой природы. Этого можно достичь, изучая само понятие человеческой природы и то, как она развивалась.
Фуко открыл для себя труды философа, который перевернул все его представления. Хронологически Ницше жил раньше Хайдеггера и оказал сильное влияние на его философию. Фуко как будто обнаружил источник своей собственной мысли. Весь долгий жаркий август 1953 года он провел на пляже в Сивитавечиа (древнем порту Рима), жадно внимая идеям «философа силы».
Ницше приводил пример Древней Греции, где разрушительные силы безумства Дионисия приобрели одновременно красоту и величие, заключенные в стройной фигуре Аполлона. Оба равным образом необходимы, и это относится и к человеку, и к произведению искусства. Истина для каждого — это не «нечто данное, что-то, что мы должны открыть в себе — это то, что мы должны создать сами». Даже само человечество было просто социальной структурой, созданной изменяющимися и зависящими от обстоятельств культурными силами. Это было то самое послание, которое Фуко так давно ждал. До того, как Фуко увлекся философией Ницше, он говорил, что чувствует себя «как будто в ловушке». Теперь он понял, что может сам создавать себя так, как считал нужным.
Но это был далеко не единственный урок.
Как и полагал Фуко, человечество можно изучать, только изучая историю его развития. Как будто его субъективное существование и его понимание человечества внезапно слились воедино. Он считал:
«Человеку нужно найти худшее в себе, чтобы раскрыть лучшее. Величайшее наслаждение от существования — жить опасно». На самом деле приблизить человека к границе его возможностей могло эротическое возбуждение. Несмотря на такую браваду, Ницше практически полностью подавил свою собственную сексуальность. Но слова Ницше были музыкой для слуха садомазохиста.
Отсюда — один шаг до более значительного открытия: Ницше подчеркивал центральную роль силы в любой человеческой деятельности, и это было для Фуко громом среди ясного неба. Вот как устроен мир!
Но, конечно, жизнь не ограничивалась философией.
В конце концов, Фуко жил в Париже.
Молодой, подающий надежды психолог-философ стал чаще появляться в интеллектуальных кафе на левом берегу Сены. Однажды вечером он познакомился с молодым композитором по имени Жан Баррак. Фуко любил современную классическую музыку, но едва ли полностью понимал ее техническую сложность. Так что он вскоре зак лючил, что Баррак был «одним из ярчайших, но не оцененных по достоинству музыкантов современного поколения». (Классический пример психологического самозамещения, это суждение оказалось также уникальным предвидением, которое получило подтверждение только после смерти обоих.) Баррак был на два года моложе Фуко. Это был впечатлительный, нервозный музыкант, он был близорук и носил очки, чтобы постоянно не щуриться.
Он много пил, но его яркая модернистская музыка была исполнена чистоты и внешней четкости. Он тоже был ярым поклонником Ницше.
Фуко и Баррак сразу потянулись друг к другу, и вскоре они уже были страстно влюблены друг в друга. Напряженные философские дискуссии, алкоголь, садомазохистский секс — такими были пьянящие ингредиенты их безумной любви. Фуко был полностью увлечен; Баррак отдавал и в то же время собственнически требовал все. Жизнь и мысль Фуко сплелись воедино. Для них обоих философия и музыка стали одним целым. Секвенция Баррак, в которую по предложению Фуко он включил строки Ницше «Не должны ли мы ненавидеть друг друга, если нам суждено любить друг друга… Я твой лабиринт». Сексуальность, подавленная в Ницше, жила в Фуко и Баррак. В то же время эта музыка была невероятным предсказанием исторической и философской судьбы Фуко. Другой отрывок из произведения Баррак того периода описывали так: «Это предел агонизирующего величия; безжалостное развитие приходит к концу, и Музыка не выдерживает нечеловеческого напряжения, разрушается и растворяется в пустоте. Целые куски звука рассыпаются и исчезают во всепоглощающем океане тишины». Фуко начал понимать, что это верно не только для музыки, но и для истории, и для истины. И для любви.
Никакие отношения не могут выдержать такого сумасшедшего напряжения. Чувство собственника в Баррак переросло в параноидную ревность; своенравная независимость Фуко начала задыхаться. И оба осознавали, что их пристрастие к алкоголю уже не поддавалось контролю.
После одной особенно бурной ссоры, они решили, что им нужно на некоторое время расстаться.
В августе 1955 года Фуко получил должность младшего преподавателя в университете города Упсала в южной Швеции. Хотя оба молодых человека обещали не забывать друг друга, их отношения не выдержали долгой разлуки. (Баррак продолжал писать музыку, но ему не суждено было больше подняться на прошлую высоту. Его поведение становилось все более эксцентричным, и в 1973 году он умер от алкоголизма.) В Швеции Фуко нашел определенный покой.
Он чувствовал себя так, как будто пережил бурю.
Пожалуй, теперь он стал более зрелым, научился лучше понимать себя, хотя этот более спокойный тридцатилетний человек был все еще движим сильными амбициями. Он купил себе ослепительный «Ягуар» (предположительно, для тысячемильных поездок в Париж в свободное время). Он стал лысеть и носить броские клетчатые костюмы.
Долгими зимними месяцами он давал званые обеды, чем заслужил достаточную популярность.
Отличная французская кухня стала открытием для его гостей, и обилие вина произвело такой же эффект. Когда он чувствовал себя одиноким, он садился в свой «Ягуар» и отправлялся на поиски мужчин. В Швеции все было дозволено, но в конце концов это начало ему надоедать. Как он по зднее замечал, свобода иногда может стать такой же подавляющей, как и прямой запрет.
Фуко читал лекции по французской литературе, и его слушателями были в основном девушкистудентки. Как обычно, он выбрал довольно ограниченный аспект этого предмета, назвав свой курс «Концепция любви во французской литературе от Маркиза де Сада до Жана Жене». Трудно себе представить, что поняли здоровые восемнадцатилетние шведские девушки из этого курса по истории садизма, извращений и распущенности.
В то же время Фуко продолжал упорно работать, исследуя психологические и медицинские отклонения для своей докторской диссертации. Увы, это оказалось чересчур даже для толерантных шведских профессоров, которые отвергли ее под тем предлогом, что она «слишком литературна».
Но Фуко продолжал следовать своей интуиции.
Сильнодействующая смесь ницшеанской философии, психологии, истории и клинической практики привела его к новой области, выходившей за привычные академические рамки. К тому времени, как Фуко в возрасте тридцати трех лет вернулся в Париж, он сконцентрировал все уси лия на одном всеобъемлющем предмете. Он начал писать свою «Историю безумия» (позднее она была опубликована как «Безумие и общество»).
Это был честолюбивый замысел. Представить точную картину того, что происходило в прошлом, не было его задачей. Совсем напротив, он хотел дать точную картину настоящего. (А историю он опишет как «обратную память».) Он пытался показать, как само понятие безумия менялось на протяжении веков, и что это означало.
Отношение к сумасшествию — это вопрос социального восприятия и обычая. Фуко хотел найти «нулевую точку», в которой безумие было отделено от здравомыслия. В какой момент сумасшествие впервые было определено и, таким образом, отсечено от разума, став «ума-лишением»?
В Средние века безумцам позволялось существовать в лоне общества. Их считали святыми.
Согласно анализу Фуко, гуманизм и знания эпохи Возрождения принесли с собой некоторые изменения в этом отношении. Священность сумасшедших сменилась гуманистической категорией «мудрости». Мудрый дурак был ироническим отражением причуд общества. В речах Шекспиров ских шутов скрывалась правда. Безумие Дон Кихота отражало ограниченность человечества.
За Возрождением последовала эпоха классицизма (более известная в англоязычных странах как Эра Разума). Можно сказать, что эта эпоха началась с Декарта, который основал современную философию. Как известно, Декарт считал, что разум должен все подвергать сомнению, чтобы найти основы истины. Как можно что-либо знать наверняка? Что, если мои чувства обманывают меня? Что, если мир — это не более чем сон или галлюцинация? Какой-то «злой гений» может даже вводить меня в заблуждение относительно математических истин. Нет, точно я знаю лишь то, что я мыслю. Cogito ergo sum. («Я мыслю, следовательно, я существую».) Примечательно, как заметил Фуко, что радикальное сомнение Декарта не дошло до того, чтобы поставить под вопрос его собственное здравомыслие. Разум теперь был верховным правителем — и это не подвергалось сомнению. (Интересно, что не было разумной причины считать верховенство разума возможным, не говоря уже о его необходимости, логичности и неизбежности.) Разум стал руководящим прин ципом умственной деятельности, и таким образом оказался отделен от неразумности. Эти идеи скоро воплотились на практике. Через шесть лет после смерти Декарта в Париже был основан Общественный госпиталь для содержания безумных, а также нищих, попрошаек и преступников. Говорили, что каждый сотый парижанин теперь сидит в сумасшедшем доме.
Безумие стало рассматриваться как противоположность разума и было физически отделено от области разумного. И вместе с безумием другие проявления «неразумного» поведения были тоже исключены из «разумного» общества. Вскоре к попрошайкам и безработным присоединились гомосексуалисты, бродяги и пьяницы. Дураку уже не было позволено изрекать истины — его заставили замолчать и изгнали из общества.