Суханова Наталья. В пещерах мурозавра

   Впереди возник просвет, еще через мгновение муравей затормозил, и они оказались возле площадки, на которой муравьи исполняли какой-то танец: делали пробежки, поводили туда-сюда брюшками, подскакивали, опускали и поднимали антенны, потряхивали головами, покачивались и даже кувыркались. В самой гуще муравьев путешественники увидели Нюню - она как ни в чем не бывало училась муравьиным танцам.
   На секунду замерев, их муравей кинулся в самую толпу, и быть бы свалке, если бы Людвиг Иванович вовремя не перерезал "вожжи". От двойного толчка старушки перевернулись и вскрикнули. В ту же секунду Нюня была возле них, помогала Людвигу Ивановичу поднимать и отряхивать старушек и при этом болтала, не закрывая рта:
   - Вот и вы! Я думала, вы немного позже подъедете. Вы видели? Я научилась танцевать, совсем как муравьи. Вот здорово! Когда я снова стану большая, я в школе всех научу муравьиным танцам. Никто не умеет, а я умею! Ты не очень ушиблась, бабунечка? Вот подожди еще немного, и ты здесь всему научишься! Я так и знала, что вы тоже приедете на антеннах!
   - Анюнечка, деточка, как ты меня напугала! Я думала, умру от ужаса, а ты здесь танцуешь! И, господи, хотя бы мазурку, а то какие-то дикости!
   - Нюня, еще одна такая выходка - и я отправлю тебя назад! - строго сказал Людвиг Иванович.
   - А то можно пауку подбросить, - предложила Тихая, и было непонятно: не то она так мрачно шутит, не то и в самом деле считает, что Нюня им в помеху.
   - Какая вы злая! - обиделась Нюня.
   - Я злая, а ты дурная. А один дурак цельный полк погубит.
   Людвиг Иванович огляделся. Невдалеке от "танцплощадки" виднелась дыра, из которой, пошевеливаясь, торчали антенны.
   - Ну-с, так, - сказал дядя Люда, - надеюсь, это вход в "наш", а не в какой-нибудь чужой муравейник?
   - Оне не смотрють, свое ли, чужое ли, - проворчала Тихая. - Вчерась варенье варила, из-за ентого Ехвимки убрать не успела, аж дух смородинный стоить!
   - Ну вот и прекрасно! - обрадовался Людвиг Иванович. - Значит, муравейник и в самом деле наш. Ну и нюх же у вас, бабушка Тихая! Итак, прошу приготовиться к вхождению в муравейник.
   - Как? - спросила Бабоныко. - Мы пойдем в пещеры к этим мухозаврам?
   - Но вы ведь сами хотели помочь Фиме.
   - Ну что ж, я готова.
   Людвиг Иванович придирчиво осмотрел свою команду:
   - Бабушка Тихая, пожалуйста, проверьте, достаточно ли сильно мы пахнем, не отличается ли наш запах от муравьиного.
   Тихая быстренько обнюхала всех - Нюне даже щекотно стало.
   - У ентой, - доложила Тихая, тыча в Бабоныку, - ворот духами воняеть.
   - Придется, Матильда Васильевна, вас еще раз сбрызнуть.
   - Я де передесу! - захныкала Бабоныко, одной рукой зажимая нос, другой зачем-то прикрывая ухо. - Ода дарошдо, ода дазло!
   - Бабонька, да замолчи, наконец, не хочешь же ты чтобы муравей перекусил тебя!
   И словно нарочно, чтобы проиллюстрировать Нюнины угрозы, входа в муравейник разыгралась короткая жуткая сцена. Какой-то жучок сунулся было туда, но выскочил огромный сторожевой муравей, подпрыгнул и трахнул об пол челюстями. Жучку бы убраться подобру-поздорову, а он замешкался. В следующее мгновение сторожевой муравей широко, как экскаватор, раздвинул зубчатые жвалы и, сведя их, резанул жучка. Жучок в свою очередь поднял клешню, но муравей уже отскочил, наставил брюшко и выстрелил ядом. Жук упал мертвый. Бабоныко упала в обморок, но Людвиг Иванович не разрешил поднимать ее, а велел Нюне как следует вывалять ее, бесчувственную, в пыли на муравьиной дороге. Нюня перевернула Матильду Васильевну несколько раз, та чихнула и очнулась, как раз когда Людвиг Иванович, бабушка Тихая и Нюня сами катались на дороге, пропитываясь муравьиным запахом. Глядя на них и на свой халат, Бабоныко грязным кружевным платочком промокнула грязную слезу на грязной щеке.
   - У меня не выдержит сердце, - мрачно сказала она. - У меня непременно сделается... антракт...
   - Матильда Васильевна, не притворяйтесь, вы мужественная женщина. Инфаркта у вас не будет, потому что вы благородны и неустрашимы. Неужели я ошибаюсь?
   - Ах, если бы не эта мигрень! - пробормотала смущенно Бабоныко. - Но что же мы медлим? Бедный мальчик один в муравейнике, а мы здесь устроили какие-то бату... дебаты.
   - Нюня, ты пойдешь первая. Ты обратила внимание, какой частью антенны касаются входящие муравьи антенн стражей? Смотри внимательно и - вперед. Не бойся, маленькая, я наготове!
   Нюня, однако, и так не боялась. Подойдя к входу, она увереннее коснулась своей антенной антенны стража. Тот посторонился, но Нюня почему-то не воспользовалась приглашением. Она отскочила назад и принялась исполнять тот самый танец, за которым застали ее недавно путешественники. Нельзя сказать, чтобы это был красивый танец, но у стражи он вызвал живейший интерес. Один за другие стражники выскакивали на площадку у входа и включались в пляску. Скоро возле Нюни была изрядная муравьиная толпа из стражников и носильщиков, которые побросали свой груз и сначала смотрели, а потом принимались и сами танцевать. Оглянувшись на оторопевших попутчиков, Нюня крикнула:
   - Дядя Люда, бабушки, идите, вход свободен!
   В самом деле, ни одного стражника на месте не было. Людвиг Иванович втолкнул старушек в муравейник, а сам бросился к Нюне. Схватив ее за руку, он выволок Нюню из круга. Вход, однако, уже загораживал стражник. Почти не сбавляя скорости, с Нюней на спине, Людвиг Иванович коснулся своей антенной антенны сторожевого и со словами "Тюнь! Сезам, откройся!" вбежал в муравейник.
   Глава 25
   Ура!
   Тихая стояла, положив на плечи, как коромысло, муравьиную антенну, и смотрела в главный тоннель, где в розовом свете их фонариков проносились, как темные блестящие машины, муравьи.
   - Во тьме кромешной, - бормотала она. - И голов не переломають! И все ташшуть! И все ташшуть! Я наживала, а оне ташшуть! Штоб оне лопнули, проклятушшие!
   - Скажите спасибо, что тащут! Было бы в вашем доме голодно, нас бы так легко не пустили в муравейник. Муравейник сыт-сытехонек, а сытый он гораздо спокойнее и доверчивее!
   Говоря это, Людвиг Иванович водил по стенам тоннеля лучом фонарика. Что ни говори, это не походило ни на что человеческое. И не только потому, что на укрепление стен здесь пошли самые разные материалы: глина, камешки, песчинки, щепки, стеклышки, соломинки. Все это для путешественников, которые сами были не больше муравьев, выглядело как бетонные плиты, каменные глыбы, бревна, балки. Были и какие-то материалы, которые напоминали то фанеру, то железо, а то и вовсе ни на что не походили. Человек, если у него мало материала, тоже строит иногда хибары из чего придется - из досок, фанеры, заржавленных листов железа. Но эти хибары и дребезжат, и холодно в них. Здесь же все было сцементировано, скреплено каким-то неведомым раствором. Путешественники знали, что находятся глубоко под землей, и не только под землей, но и под непредставимо громадным домом. И все-таки не было ни холодно, ни душно. Было, правда, влажно, но откуда-то веяло свежим воздухом и теплом. К запаху же, кисловато-острому, они уже начали привыкать, и он их не раздражал, как вначале.
   Бабушка Тихая, сняв с плеч антенну-коромысло, подошла ближе к стенке, принюхалась и поколупала.
   - Вы, оказывается, тоже любознательны, - сказав Людвиг Иванович.
   - Я не лунознательная, - сердито фыркнула Тихая. - Ето, кому делать нечего, лупятся. А я крепость пробую. Скоро, чай, как хватются нас, така бомбежка пойдеть, што надо проверить бомбоубежище.
   Людвиг Иванович нахмурился. Он и сам боялся, что в поисках их начнут вдруг пол взламывать. Мало ли что придет в голову людям, ошарашенным исчезновением сразу пяти человек. Нужно было уходить вглубь. Да и Фима, надо думать, был где-то глубоко в погоне за своими загадочными феромонами.
   - Экипаж! - скомандовал Людвиг Иванович.
   - О, экипаж! Какое французское слово! - воскликнула, прикрывая глаза, Бабоныко, а Тихая поджала губы и взвалила на плечи антенну.
   Они двинулись в глубь тоннеля под песенку, которую на ходу сочинил Людвиг Иванович:
   Начинаем вояж,веселей экипаж!
   При любых обстоятельствах больше кураж,
   или, скажем по-русски, мужества!
   С этажа на этаж
   поспешай, экипаж!
   Задержать нас не в силах ни темень, ни страж,
   мы сильны, мы могучи содружеством!
   Бабоныко как раз подхватила, перепутав, конечно: "Мы сильны, мы могучи супружеством!", как вдруг к ней подскочил муравей и принялся щекотать ее антенной.
   - Ха-ха-ха! - залилась нечеловеческим хохотом Бабоныко. - Ой, что он делает, ой, не могу! Ой, ха-ха-ха! Ой, ха-ха-ха!
   Растерявшиеся попутчики остолбенели; неожиданно Бабоныко, продолжая хохотать с подвыванием, закатила муравью увесистую пощечину. От такой пощечины даже здоровый мужчина свалился бы с ног, но муравей только пошатнулся и вдруг выплюнул прямо в лицо Бабоныке струю ароматной жидкости.
   - Он пьян! - возмутилась Матильда Васильевна. - Он совершенно пьян! Что у них, милиции нет?!
   Муравья уже и след простыл, а Бабоныко все еще вытирала своим грязным кружевным платочком лицо:
   - Это возмутительно! Это выходит из рамок! Это вне всяких приличий!
   Между тем Тихая, стоя возле нее, все беспокойнее поводила кончиком носа. Наконец она подошла вплотную, чуть не уткнувшись в Матильду Васильевну, провела по ее щеке пальцем и облизала его. Бабоныко замерла на полуслове, а Нюня всплеснула руками:
   - Бабушка Тихая, что вы делаете? Как вам не стыдно!
   - Ето кому, мине стыдно? - обернулась к ней Тихая. - Свое собственное добро исть стыдно? У прошлый год кизиловое варенье сварила, так ети насекомые и до него добрались!
   - Трофаллаксис! Вспомнил! - вскричал Людвиг Иванович. - Это называется трофаллаксис! Все, что поедают муравьи, расходится по всему муравейнику. Не возмущайтесь, Матильда Васильевна, муравей вас принял за собрата, просил поделиться тем, что съели вы, а вашу пощечину принял за такую же просьбу и отдал вам то, что имел.
   Людвиг Иванович хотел что-то еще прибавить, но в это время Нюня так закричала, что ближайшие муравьи даже застопорили, задрожав антеннами, - у них хоть и нет известного ученым органа слуха, но звуки "толщиной" два-три микрона они чем-то слышат.
   - Он здесь! Он здесь! - кричала Нюня. - Смотрите, смотрите! Фима где-то здесь!
   На большом вцементированном в стену камне, куда случайно упал красный свет фонаря, виднелась неровная, но старательно проведенная мелом стрела. Только человек мог оставить такую метку, и этим человеком, конечно же, был Фимка.
   Мгновение - и весь отряд стоял у стрелы.
   - Он знал, что мы пойдем за ним! - лопотала Нюня. - Он нам путь показывает!
   - Гениальный юноша, я всегда это утверждала! - важно повторяла Матильда Васильевна.
   - Нет, милые женщины, Фима не знал, да и не мог знать, что мы будем разыскивать его. Но он знал, что муравейник почище египетских лабиринтов и лучше там, где ты уже прошел, оставлять метку с указанием направления. Но главное, главное, Фимка где-то здесь! Ура!
   - Ура! Ура! Ура! - откликнулись Бабоныко и Нюня.
   Глава 26
   Обвал
   Он действительно был здесь, на расстоянии какого-нибудь метра от них. Но для существ ростом не больше пяти миллиметров это очень значительное расстояние, да еще не на ровном месте, а в запутанных ходах и переходах - все равно что в подземном высотном доме или, скажем, в карстовых пещерах, куда рискуют углубляться только опытные спелеологи. Не зря на Фиминой книжной полке было несколько книг об этих отважных разведчиках, спускающихся во тьму, в подземные лабиринты.
   Фимка продвигался довольно быстро, светя себе фонариком.
   Отразившись от стекла, неизвестно как сюда попавшего, но намертво вцементированного в стену, красный свет озарил самого Фиму. Он был в сандалиях, надетых на шерстяной носок, в шортах и шведке. Грудь Фимы перекрещивал патронташ, на поясе висели кобура и тесак в кожаных ножнах.
   Каждый, взглянувший бегло на Фиму, удивился бы его боевому виду. Однако более внимательный наблюдатель заметил бы, что в ячейках патронташа находятся не патроны, а... пробирки, заткнутые резиновыми пробками. И если бы такой наблюдатель заглянул в Фимкину кобуру, он бы обнаружил... пульверизаторы, но еще больше удивился бы, узнав, что эти пульверизаторы все-таки оружие. В них находились вещества, убивающие муравьев, усыпляющие их и просто неприятные им. Но усыплять муравьев, пожалуй, не имело особого смысла, применять вещества, неприятные им, было рискованно. Что же касается ядов, то Фима только в крайнем случае согласился бы воспользоваться ими. Не для того он опускался в эту преисподнюю, чтобы вести себя, как какой-нибудь безмозглый гангстер или безответственный губитель живого. Он был разведчиком в мире, почти неведомом, потрясающе сложном и интересном, а главное, очень, очень нужном для людей мире. Даже взрослые не все это понимают, далеко не все, но Фима не зря много читал и много думал о судьбах человечества и Земли. Он знал, что если человечество вовремя не научится беречь живую природу, на которой оно покоится, как на своем основании, не научится сохранять в чистоте и здоровье леса и океан, огромную массу живых существ, человечеству придет конец. Не зря Фимка выписал в дневник слова академика Берга: "Жизнь человечества можно продлить на несколько миллиардов лет. Но если не приложить соответствующих усилий... жизнь на Земле окончится намного скорее, чем некоторые предполагают".
   Фимка знал, что уже сейчас в атмосфере Земли кислорода на несколько процентов меньше, чем раньше, а углекислого газа больше, что химические средства, которыми убивают вредных насекомых, убивают и полезных насекомых, и птиц, а понемногу и человека. Между тем живая природа - не только фабрика кислорода, но и кладовая патентов для инженеров будущего.
   Научиться понимать и управлять миром насекомых - грандиозная задача, на самых подступах к которой находился Фимка.
   Он действительно искал феромоны - вещества, которые выделяют, нюхают и слизывают муравьи. Эти вещества - их запах, их вкус - можно было бы назвать беззвучной муравьиной речью, если бы это хоть сколько-нибудь походило на речь: разговор, рассуждение, беседу. Люди осознают то, что слышат, и выбирают, думают, как поступить. Муравьи же не думают. Их феромоны для них не речь, а приказы, именно приказы, верно запомнила Нюня. И тот муравей, который выделяет феромон, так же мало сознает отдаваемый приказ, как и тот, что его принимает. Муравейник работает, как сердце или печень, - целесообразно, но неосознанно. Вот для того-то, чтобы собрать образцы этих приказов - феромонов, и отправился Фимка в свое опасное путешествие.
   Добрые сутки бродил он в мрачных, как средневековые подземелья, темницах муравьев, освещаемых лишь его красным фонариком. Но на нем был отцовский патронташ - и это было так, словно его обнимала родная отцовская рука.
   Когда ему становилось все-таки страшно, он пел любимую отцовскую песню:
   Смелый к побе-еде стремится,
   смелого лю-убит народ...
   Отец его тоже, между прочим, был невысокого роста, а никогда ничего не боялся, и все его любили, особенно мама и он, Фимка.
   Фимка вспоминал случай, который приключился однажды с его отцом. Отец шел ночью безоружный по пустынной дороге, и за ним следом брел голодный волк. Отец рассказывал эту историю, когда Фимка был еще совсем маленький, и Фимка все время перебивал его и задавал глупые вопросы:
   - А почему он шел за тобой? Может, он соскучился?
   - Он хотел есть, - говорил отец. - Вот представь, что ты пять дней совсем ничего не ел и вдруг запахло хлебом. Ты выходишь на запах и видишь: перед тобой по воздуху плывет хлеб.
   - Почему же тогда он тебя не съел? - спросил Фимка и сам испугался своего вопроса.
   Но отец не обиделся. Ему и самому было, наверное, интересно, почему его не съел голодный, но еще сильный волк.
   - Наверное, волк знал, что я его не боюсь.
   - А ты правда его не боялся?
   - Правда. Человек ведь не боится, пока не испугается. А не пугаться можно научиться. И не только можно, но и нужно.
   - Ну, а почему волк-то знал, что ты не боишься?
   - Это всегда знают: и люди, и животные. Животные даже лучше, чем люди.
   - Все-все животные? - спрашивал маленький Фимка. - Все-все? И даже совсем глупые?
   - Все-все, - говорил папа. - Кроме самых маленьких, может быть, да и то не потому, что они глупые, а потому, что мы для них так велики, что уже не существа, а просто подвижные материки.
   И вот теперь Фимка шел по огромному подземному муравейнику и мысленно разговаривал с отцом, который его обнимал своим патронташем."
   Помнишь же, - шептал Фимка, - помнишь же, я тогда совсем не понимал, как это можно научиться не пугаться. А теперь понимаю. Потому что я во что бы то ни стало должен принести людям муравьиные приказы - феромоны. Когда у людей будут самые разные приказы, они научатся управлять муравьями. А может быть, потом люди вообще научатся управлять насекомыми, понимаешь?"."
   Ты задумал, - говорил папа, - очень большое, очень важное дело"."
   Ну, что ты, - смутился Фима и, чтобы перевести разговор на смешное, вспоминал: - Если бы ты видел, что я два раза наделал в доме. Один раз я прогнал всех муравьев. А потом, наоборот, устроил нашествие"."
   Так ты, оказывается, уже знаешь муравьиные приказы?""
   Ну, что ты, это же примитивные, грубые методы. Это не их приказы. И действуют эти методы только короткий срок. Это почти такое же варварское средство, как какой-нибудь хлорофос. Понимаешь, папа?""
   Понимаю, сынок. Но почему ты именно нынче решился?""
   Мама ждала от меня разговора. Я не смог бы ей врать. А пустить - она бы ни за что не пустила меня"."
   Но записку-то можно было написать, прежде чем пить эти свои уменьшительные таблетки? Эх, Фимка, Фимка!""
   Я же не думал, что они так быстро подействуют"."
   Ну, ладно, старичок, возвращайся поскорей и успокой маму. А пока будь осторожнее, хорошо? В этих домах муравьиных столько паразитов прячется - и пульверизатор вынуть не успеешь!""
   Ну, что ты, папка, они же тоже с бухты-барахты..."
   Фимка не успел докончить мысль. Ему показалось, что отец схватил его и дернул назад, под каменный навес. В ту же минуту потолок в тоннеле обрушился, и перед Фимкой выросла стена.
   Только под навесом еще оставалось немного места.
   Глава 27
   Пещеры Мурозавра
   - Подождите, - сказала вдруг Нюня. - Мне кажется, я что-то слышала.
   - Мне тоже показался Фимочкин голос, - заявила Бабоныко.
   Людвиг Иванович поднял руку, и все прислушались, но ничего не услышали.
   - Поменьше бы языками чесали, балаболки, - ворчливо заметила бабушка Тихая. - Ако сороки! Ако сороки! "Ах, интересно!", "Ах, ужасти!" Будуть ужасти, как за язык муравль жевалом прихватить!
   - Не жевалом, а жвалом, - поправила, содрогаясь, Нюня.
   - Как начнеть жевать, небось, и вспомянуть не успеешь, как оно называется!
   - Думаю, нам показалось, - решил Людвиг Иванович. - Мы слишком хотим, слишком ожидаем услышать Фимкин голос. Однако подумайте, с кем ему здесь разговаривать?
   Двинулись дальше. Вскоре Фимины отметки свернули вбок от основного тоннеля. Теперь проход был очень узкий, стенки не так тщательно сцементированы, и задетый Бабоныкой камень чуть не отрезал ее от остальных. Тогда Людвиг Иванович перестроил порядок: пустил Бабоныку следом за собой. Нюня была возле нее и помогала ей в особенно узких или крутых проходах, а заключала группу Тихая.
   - Вы человек практичный и наблюдательный, - сказал ей Людвиг Иванович. - А с муравьями надо быть начеку.
   Между тем проход стал совсем узким. Для того чтобы пропустить муравья, путешественники вжимались в стену. Особенно трудно им приходилось, когда встречались муравьи, тащившие что-нибудь крупное - гусеницу или жука какого-нибудь. Муравьи по пути расширяли проход или протискивали свою ношу волоком, и путешественникам не оставалось ничего иного, как убегать в боковые ходы, искать ниши. А потом возвращаться, чтобы не потерять Фимкины отметки. Хорошо еще, что эти узенькие лазы были недлинные и перемежались муравьиными камерами, которые, к сожалению, редко бывали пустыми. Группами, по двое, по трое и больше, в них копошились муравьи.
   - В глазах рябит! - жаловалась Бабоныко.
   - Опосля смерти и твоему безделью конец прийдеть, в царствии небесном бог тебе работу найдеть! - пригрозила ей Тихая.
   Они как раз пробрались через особенно узкий лаз, и Людвиг Иванович посадил их отдохнуть, пока разведывал дорогу дальше.
   - Какая ж в царстве небесном работа, темное вы существо? - сердито отозвалась Матильда Васильевна.
   - Да уж, значится, есть работа у бога, - гнула свое Тихая, - делать не переделать, сколько коленей, и всех к себе забираеть!
   - "Коленей"? Вы хотите сказать, поколений?
   - Чего хочу сказать, то и говорю. Ето по-твоему - поколени, а по-нашему колени. Восемь колений, так и в писании сказано.
   - Постойте-постойте, но ведь это в аду работа, а в раю блаженство и отдых.
   - Саванаторий! - скривилась насмешливо бабушка Тихая. - Саванаторий на тыщу тыщ человек! Эка, по-твоему, бог глупей твоего?!
   - Выходит, по-вашему, в раю хуже, чем на земле?
   - На земле на себя работаешь, а там на бога. На земле - што? Заработал на брюхо - и отдыхай. Там отдыхнуть не дадуть.
   - Нюня, скажи хоть ты ей, деточка!
   - Никакого ада и рая нет, - примирительно сказала Нюня.
   - Хорошо бы, - буркнула недоверчиво Тихая, но, покосившись на Бабоныку, прибавила: - Хто на земле свое отработал, могуть помереть, а хто бездельничал, того бог до смерти не допустить - больно жирно будеть.
   И тут на них выскочило неведомое существо. Ростом оно было, как муравей, но с головой вдвое, а то и втрое меньше; талии у него не было, да и вообще туловище, не в пример муравьиному, мягкое и упитанное, переходило в брюхо, загибающееся вверх.
   - Ах, - сказала Бабоныко и спряталась за Тихую.
   А Нюня схватила подвернувшийся камень и швырнула в пришельца.
   Так же бесшумно, как появился, незнакомец исчез.
   - О господи, - вздохнула Матильда Васильевна, - я и в самом деле подумала, черт какой-то. А всё вы, всё вы, Тихая, со своими отсталыми разговорами.
   - Я не отстаю, - огрызнулась Тихая. - Ето ты со своей халатой чумазой за кажен камень цепляешьси - аж Нюнька тебе проташшить не можеть.
   - Да тише вы, неразумные! - сказала, как взрослая детям, Нюня. - Будете так ругаться, на вас еще не такое наскочит.
   - Людовик Иванович, где вы?! - тихонько крикнула Бабоныко.
   - Лютик Иваныч, тебе не сождрали?! - крикнула и Тихая.
   В отверстии показался свет фонарика, и Людвиг Иванович, отряхивая волосы и одежду, спрыгнул в камеру.
   - Нет, не сожрали. Присыпало только немного. Хуже другое - Фиминых отметок дальше нигде нет.
   - Может, это уже новый ход, а тот засыпан? - предположила Нюня.
   - Возможно. Что ж, давайте пораскинем мозгами, где вероятнее всего можем мы обнаружить Фиму.
   - Пораскинем, пораскинем, - проворчала Тихая. - Нычихе вон и раскидывать нечего - все давно пораскидала.
   - Я очень сожалею, - сказала с достоинством Бабоныко, - что в нашем трудном и ответственном путешествии мы находимся в одном экспедаже с таким грубым, неучтивым человеком!
   - Дядя Люда, мне кажется, уж у царицы-то муравьиной Фима обязательно побывает."
   Лишь бы с ним ничего не случилось", - тревожно подумал Людвиг Иванович, а вслух сказал:
   - Ну, что ж, поищем камеру царицы. Она должна быть где-то в центре муравейника.
   Глава 28
   Встреча с преступником
   То, что слышали Людвиг Иванович и его отряд в гулком тоннеле, было не криком о помощи (не к глухим же муравьям было обращаться) и не стонами (Фимка был цел и невредим, хотя и засыпан), а песней:
   Смелого пуля боится,
   смелого штык не берет!
   Фимка спел ее, когда почувствовал, что, кажется, испугался. Испугался же Фимка в тот момент, когда до него дошло, что он даже не знает, в какую сторону копать.
   Спел он только две строчки, пока не ощутил, что самый испуг прошел. Положение было, конечно, опасным, может быть, даже безвыходным, но едва прошла паника, Фимка понял: надо думать, а не бросаться из стороны в сторону. И воздух надо экономить. Вот почему, справившись с первым испугом, петь Фимка перестал.
   Прежде всего он решил восстановить в памяти последние мгновения перед тем, как его завалило. Назад или вбок отскочил он под каменный навес? Сосредоточиться! Главное - сосредоточиться!
   Хорошенько все обдумав, Фимка принялся рыть тесаком ход, не забывая его утрамбовывать и укреплять камнями и палками, если они попадались.
   Он рыл уже, наверное, полчаса, когда услышал, что кто-то роет ему навстречу. Фимка совсем забыл, где он находится, и в первую минуту закричал: "Я здесь! Я здесь!" Но тут же опомнился. Замер. Остановился и тот, снаружи. Фимка взялся за тесак, и тот, снаружи, заработал тоже. Кто это был? Муравей? Или какой-нибудь приживал? Хорошо еще, если приживал-попрошайка! А если хищный, решивший его прикончить? В муравейнике полным-полно приживалов! Фимке даже пришлось еще раз медленно, внятно пропеть:Смелого штык не берет!..
   Ну, что же, решил он, в самом деле, маловероятно, чтобы это был муравей, они же глухие; но кто бы это ни был, он роет к нему проход. В конце концов есть оружие, и, если не пугаться, всегда можно успеть им воспользоваться.
   Пока Фимка думал, тот, снаружи, не работал. "Ещё уйдет!" - испугался Фимка и взялся за тесак.
   Отковырнув последний пласт земли, тот, снаружи, даже царапнул Фимку. Фимка отскочил назад, выставив перед собой фонарик - фух, перед ним торчала мордашка муравья, еще очень маленького, наверное, только-только из кокона. Лишь сейчас Фимка сообразил, почему мураш копал, когда Фимка стучал тесаком, и переставал копать, когда Фимка замирал. Муравьи часто откапывают заваленного собрата, и попавший в беду подает знак стуком. У муравьев нет ушей, но сотрясение земли они ощущают всем телом. "Впрочем, может, у них и есть какой-нибудь особый орган слуха", - подумал Фимка и посмотрел задумчиво на своего маленького спасителя. Тот только что прочистил дыхальца и антенны и теперь смешно и неловко пробовал "поговорить" с Фимкой, поводя антеннами по тому месту, где у Фимки, будь он муравьем, должны бы тоже торчать антенны. Не найдя их, мураш неловко потоптался на месте.