Сухов Евгений Евгеньевич. Медвежатник

   Распахнув дверь, он направился к выходу.
   Лиза стояла рядом с огромным несгораемым шкафом, который только одним своим видом должен был испугать любого медвежатника. Взгляд у девушки был заинтересованным, как будто она хотела попробовать свои нешуточные чары на суперкрепких запорах.
   Савелий уверенно пошел в сторону барышни. Выйти они должны непременно вдвоем. В этом случае на них никто не обратит внимания, разве что на женщину, которая среди окружающих выделяется не только необыкновенно правильными чертами лица, но и манерами потомственной аристократки. Каждый, кто ее заметит, наверняка будет ломать голову: благодаря какой такой прихоти зрелый плод светских салонов упал с бельэтажа на брусчатку тротуара, истоптанного грязными подошвами ремесленников и мещан.
   — Лизанька, вы ли это? — услышал Савелий чей-то звонкий восторженный голос.
   И в следующую секунду увидел, как из толпы вышел чернявый мужчина средних лет и, сверкая словно начищенные ботинки, устремился прямо к Лизе.
   — Господи, вы меня не узнаете?! Да что же вы, право, я — Петр Николаевич… Александров. Ну теперь-то вспомнили?
   Лиза обдала его арктическим холодом, передернула хрупким плечиком и отвечала твердо:
   — Помилуйте, вы обознались. Я вас совершенно не знаю.
   — Господь с вами, душечка, — почти терял терпение господин. — Наш с вами обед обернулся для меня едва ли не разорением. А вы утверждаете, что видите меня впервые в жизни.
   Савелий с ужасом отметил, что на них начинают обращать внимание. Попахивало скандалом, и каждый хотел стать свидетелем развязки.
   — Отойдите от меня, иначе я позову городового!
   — Ах вот как! Так вы меня еще пугаете, милочка! — забасил угрожающе Александров. — Да известно ли вам… А может быть, это я позову полицию? Уж не одна ли вы шайка?! Мне-то вы представились барышней приличной, а сами-то вот как! Да кто бы мог подумать о таком! Пойдемте в полицию, — вцепился банкир в руку Лизы. — Я требую объяснений!
   В этот момент она увидела Савелия. Ему даже показалось, что девушка метнулась в его сторону.
   — Отпустите! — В глазах Елизаветы мелькнула ярость.
   В правом кармане пиджака у Савелия лежал автоматический пистолет «вальтер». Эту игрушку в прошлом году он выиграл на Хитровке в карты у одного храпа, который в свою очередь украл ее у пристава. Савелий сунул руку в карман, и тотчас пальцы нащупали прохладный металл.
   — Нет, позвольте, душечка, вы нам все расскажете, где ваши сообщники!
   — Что вы себе позволяете?
   Савелий взвел курок.
   — Барин, что же ты делаешь? — отошел от стены косматый детина саженного роста. — Почто девицу несносными словами смущаешь? — И негромко, вкладывая в каждое слово злобу, процедил: — Отошел бы ты, барин, не хотелось бы греха на душу брать.
   Петр Николаевич с плохо скрываемым страхом посмотрел на детину. Хватка Петра Николаевича заметно ослабела, а Лиза выдернула руку и опрометью бросилась к дверям. Следом неторопливо пошел Савелий.
   Пролетка стояла в условленном месте — у самого выезда. Лошадка нетерпеливо стучала копытами, предвкушая быструю езду. Извозчик нервничал: он то брался за поводья, а то вдруг сбрасывал их на круп лошадки. И когда из здания вышли взволнованная Елизавета, а следом за ней Савелий, его тоскующая физиономия приобрела осмысленность.
   — Где же ты, барин, пропадаешь? — нарочито громко произнес он. — Я тебя, поди, целый час прождал. Теперь ты одним гривенником не отделаешься.
   — Ничего, голубчик, — улыбнулся Савелий, подсаживая Елизавету. — За твое долготерпение ты от меня рублевку получишь. Выпей на извозном дворе за мое здоровье.
   — Уразумел, барин, — весело отозвался татарин и уже тише, заглядывая в самое лицо Савелию, произнес: — Все ли в порядке, Савелий Николаевич? Я уже беспокоиться начал.
   — Обошлось, — негромко произнес Родионов. — Трогай!
   Извозчик поднял вожжи и хлестко опустил их на круп лошади. Колеса пролетки выбросили в сторону ворох гравия, и вороная, набирая скорость, устремилась прочь со двора.
   — Господи, да как же это я, — ломала Лиза руки. — Господи, да он же меня не отпускал.
   — Успокойся, Елизавета, все позади.
   — Господи, а если он меня в следующий раз увидит? Я же пропаду.
   — Тебе не стоит волноваться, никто тебя не увидит, — отозвался Савелий.
   Кучер погонял резво, заставляя случайных прохожих выскакивать на тротуар.
   — Караул! — напрягая легкие, орал он, когда какой-нибудь нерадивый пешеход принимал проезжую часть за тропинки Тверского бульвара. — Поберегись!
   Порой казалось, что пролетка вот-вот опрокинется набок. На крутом вираже она вставала на два колеса, скрипя осями, после чего с громким стуком опускалась на мостовую.
   — Если бы не тот мужчина, я даже не знаю, что было бы, — понемногу приходила в себя Елизавета.
   — Успокойся, дорогая, ничего бы не случилось.
   — А ты, случайно, не знаешь того мужчину… ну, что за меня заступился?
   — Знаю, милая, его зовут Андрей. Смею тебя уверить, милейший человек!
   Савелий невольно улыбнулся, вспомнив о том, как несколько дней назад милейший человек разбил лбы двум городовым.
   — Куда изволите, Савелий Николаевич? — извозчик попридержал малость лошадку, когда они отъехали уже изрядное расстояние.
   — А ты, я вижу, позабыл, — укоризненно произнес Савелий. — Вези меня на Большую Дмитровку.
   — Уразумел, Савелий Николаевич, — отозвался извозчик и кнутом поддал по крупу лошади.
   На Большой Дмитровке находился дом Левитина, где Савелий Николаевич снимал в третьем этаже четыре комнаты.

Глава 10

   Аристов в ярости метался по кабинету, словно раненый тигр. Он размахивал в воздухе «Московскими ведомостями» и сердито выговаривал:
   — Что же это творится? Не проходит и дня, чтобы грабители не вскрыли какой-нибудь сейф. По всей России у меня два десятка донесений, и в каждом из них говорится об ограблении банков!
   — Разрешите заметить, ваше сиятельство, в России действует, скорее всего, несколько преступных шаек, — проговорил Макаров, чиновник по особым поручениям. Он был небольшого росточка, совершенно лыс, отчего его голова напоминала невызревшую дыню. Сергей Гурьевич Макаров носил костюм темно-синего цвета в мелкую светлую клетку и даже по большим праздникам никогда не менял своего наряда. Единственное, что он позволял себе перед Рождеством, так это тонкую трость с набалдашником из слоновой кости. В обычные дни в его руке находился крепкий посох, больше смахивающий на дубину, который он неустанно перебирал между пальцами, как опытный жонглер привычную кеглю. Секрет его любви к синей материи заключался в том, что Макаров не переваривал иного цвета. И, как втайне говорили злопыхатели, даже исподнее у него было темно-синего цвета. В злой шутке была значительная доля правды — Макаров имел с дюжину совершенно одинаковых костюмов и столько же пар обуви одного фасона. Увидеть его в ином одеянии было невозможно.
   Скорее всего, постоянство Макарова было издержкой профессии. Свою карьеру Сергей Гурьевич начал с обыкновенного филера, главной чертой которого всегда была неприметность. Он был вынужден слиться с фасадами зданий, чего невозможно было осуществить в более светлых нарядах.
   Сергей Гурьевич был почти легендарной личностью. Территория, которую он курировал, в Москве считалась самой благонадежной. Он знал всех рецидивистов, мошенников, карточных шулеров. А о его проницательности воры слагали легенды. Бывает, заявится к какому-нибудь храпу, сядет на услужливо подставленный стул и молвит без затей:
   — Вот что, Иваныч, привиделся мне сон, будто бы ты ювелира Мельникова решил ограбить.
   Перепуганный храп неистово божится:
   — Да разве бы я посмел, Сергей Гурьевич! Да пусть меня черти на тысячу кусков растащат, ежели так.
   — А ты не боишься, что бесы и впрямь растащить смогут? — назидательно замечает ответственный чиновник, поднося водочку к губам. И, опрокинув в горло хмельной напиток, добавляет: — Вот что я хочу тебе сказать, охальник: если надумаешь порядок на моей территории мутить, так я тебя враз каторгой образумлю.
   — Так как же мне быть, ваше благородие, — жалостливо канючит храп, — кормлюсь я.
   Макаров посмотрит на татя хмуро, понимая, что наставлять вора мудреными речами так же бесполезно, как кормить волка морковкой.
   — Каждый из нас своему ремеслу обучен, а только я хочу заметить тебе, нерадивый, даже волк подле своей норы овец не таскает, — и, оставив хозяина в полном недоумении, покидает барак.
   Сергей Гурьевич Макаров имел целый штат осведомителей, среди которых были извозчики, актеры, публичные барышни. Каждый из них за небольшую плату готов был наблюдать не только за подозрительными личностями, но и присматривать за полицейскими чинами, сдружившимися с влиятельными храпами.
   — Ну? — Крупные, слегка выпуклые глаза Аристова остановились на продолговатом лице Макарова.
   — Я это к тому, ваше сиятельство, что у меня создается такое впечатление, что наш возмутитель спокойствия поделился своими секретами с товарищами по ремеслу. Вот они и разъехались, вооруженные опытом, по всей России-матушке. В Москве тесновато им будет. Мне так кажется, ваше сиятельство, что вместе с ними и наш мазурик из Москвы съехал.
   — Съехал, говоришь? — глухо зарычал Аристов. — А кто же тогда, по-твоему, на Мытном дворе сейф открыл и вытащил из него триста тысяч рублей? Может быть, святой дух? — Строго посмотрел Григорий Васильевич на другого человека, находившегося у него в кабинете мужчину лет сорока с отвислыми щеками, очень смахивающего на старого бобра.
   — Ваше сиятельство, — вытер он обильную испарину со лба. Создавалось впечатление, как будто он действительно только что вынырнул из реки. — Мои люди были расставлены всюду. Да он вот что надумал, потасовку устроил. Пока публика на смутьянов пялилась, так он сейф-то и открыл.
   — Мне не надо об этом рассказывать, милейший, — продолжал размахивать газетой генерал. — Обо всем этом в «Ведомостях» пишут. Знаете, как они над нами измываются? Не читали еще? А вы почитайте, милейший, почитайте! Это не только меня касается, но и всех вас, — бросил он на стол газету. — Так и пишут: пока полиция спит, воры с отмычками спокойно разгуливают по Москве.
   «Бобер» пропотел вновь. На его широком лбу выступили крупные капли, которые вот-вот должны были сорваться и пролиться на густую черную бороду Ниагарским водопадом. Этого человека звали Влас Всеволодович Ксенофонтов. Десять лет назад он вынужден был уйти из армии в чине штабс-ротмистра, когда на одном из парадных смотров его конь вдруг принялся «ухаживать» за лошадкой, на которой чинно восседал сам генерал-губернатор. Несмотря на все усилия, Ксенофонтов не сумел усмирить коня, и когда строптивое животное в порыве чувств все-таки сумело оседлать лошадку, то острое копыто нещадно прошлось по генеральскому мундиру.
   В полиции его служба складывалась более удачно — уже через год Ксенофонтов сделался старшим инспектором уголовной полиции и в ближайшее время намеревался получить повышение. Но неожиданно судьба преподнесла ему очередное испытание — в течение последних десяти дней на его территории было совершено три ограбления.
   Это был полный провал!
   Генерал Аристов уже дважды вызывал его в свой кабинет, тыкал под нос какие-то бумаги с замысловатыми графиками и говорил, что с его приходом в Москву ситуация с преступностью резко ухудшилась. И конкретно заявил, что будет рад отослать его куда-нибудь в Туруханск в качестве надзирателя каторжного острога.
   У Власа Всеволодовича была возможность упрочить пошатнувшееся положение, сцапав медвежатника. Он даже напросился на Мытный двор, чтобы возглавить намеченную операцию, но кто бы мог предположить, что вор окажется таким хитрецом. Сейчас ему ничего более не оставалось делать, как смахивать рукавом с лица обильный пот и размышлять о возможной отставке.
   — Это вам, милейший, не к лошади генерал-губернатора свататься! — сурово съязвил Аристов. — Здесь мозгами шевелить нужно. Вы мне лучше скажите, что вы намерены делать дальше?
   — Надо искать женщину, которую узнал господин Александров. Он утверждает, что это именно та особа, с которой он отобедал в тот час, когда в его банке произошло ограбление.
   — И где вы ее предполагаете искать, милейший, по борделям? Может быть, на это удовольствие вы у меня еще и казенные деньги просить станете? — поморщился Григорий Васильевич.
   — По рассказам господина Александрова, это весьма образованная девица, вряд ли она кокотка, — Ксенофонтов стойко сохранял остатки спокойствия. — По словам господина Александрова, она больше напоминает выпускницу Смольного института — образованна, выдержанна, с хорошими манерами, — чем преступницу.
   — Да-с, господа, веселые в России наступили времена, если благородные девицы взялись за отмычки. И где же ее тогда искать, по-вашему, на балу у губернатора?
   — Очень может быть, — поспешно отреагировал Ксенофонтов, — но, во всяком случае, я уже предупредил своих осведомителей на тот случай, если они случайно встретят эту женщину.