Сухов Евгений Евгеньевич. Слово авторитета

   Заметив наконец полковника, Федорчук смущенно умолк и незаметно стрельнул глазами в сторону застывшей в ожидании девушки. Похоже, он был не очень доволен, что охмурение молодой особы будет происходить в два приема.
   – Так что тут у вас?
   – Труп, товарищ полковник, – мелко отомстил Федорчук.
   – А ты, я вижу, остряк, – хмыкнул Геннадий Васильевич.
   Труп был распластан на полу: одна нога согнута, другая прямая, руки разбросаны. Такое впечатление, что покойник куда-то торопился, да вот на мгновение прервал свой бег. Еще секунда-другая, и он, собравшись с силами, вновь устремится в никуда.
   Полковник обошел убитого. У головы натекла небольшая кровавая лужица.
   На самый краешек уже кто-то слегка наступил, оставив узенький след.
   Выстрел в голову. В висок. Такое чувство, что оба вохровца специально подставляли головы под пули убийцы. А ведь это два молодых мужчины, физически хорошо развитые, с неплохой реакцией. И никаких следов сопротивления.
   – Какие ваши соображения? – посмотрел полковник на Малышева.
   Майор поднялся.
   – Я думаю, что выстрел был произведен очень неожиданно для охранника. Убийца или был в комнате, или незаметно подкрался. Очевидно, покойный в это время смотрел какой-то фильм и был очень увлечен, – показал Малышев взглядом на старенький телевизор, стоящий в самом углу комнаты, – и просто не слышал шагов.
   – Странно получается, два выстрела – и оба смертельны, и что любопытно, никаких следов борьбы. А ведь ребятки-то были не слабые, – покачал головой Геннадий Васильевич. – Я ведь о них уже справлялся. До этого оба они служили в милиции и были не на самом плохом счету… Что-то здесь не вяжется.
   Вот как бывает, пошел человек на службу, чтобы отбарабанить самые заурядные двадцать четыре часа. Наверняка был полон планов, думал о том, как великолепно проведет следующие трое суток. И даже предположить не мог, что костлявая уже занесла над ним косу и приладилась поудобнее, чтобы опустить заточенную сталь со всего размаха, на самое темечко.
   – Что-нибудь обнаружили? – повернулся полковник к эксперту.
   На лице Федорчука отразилось замешательство, он явно тяготился присутствием старшего по званию.
   – Нашли гильзу. Стреляли из обреза. Причем с очень близкого расстояния. С какого именно, сказать пока трудно, думаю, с метра… может быть, с полутора. Смерть наступила мгновенно. В коридоре следы от обуви, немного песка, но отпечатков пальцев нигде не обнаружено. Уверен, здесь побывал человек, который умеет держать оружие и заметать следы.
   Полковник посмотрел на диван. Совсем старенький, сейчас таких и не делают. Наверняка крепко послужил не одной паре влюбленных. И вот, выработав положенный ресурс, отправился на покой к вохровцам. Не исключено, что охрана до сих пор использует его по назначению.
   Геннадий Васильевич невольно задержал взгляд на туфлях девушки. Они были ярко-красного цвета. Он невольно поймал себя на мысли, что этот цвет очень подходил к ее вороным волосам. И вообще, девушка смотрелась на диване очень кстати.
   – А где пострадавший-то?
   – Он в соседней комнате, товарищ полковник, – выступил вперед Абрамов.
   И, уже сочувствуя пострадавшему, добавил:
   – Его всего колотит, такое пережить не дай бог кому! На валерьянку он крепко подсел, флакон за флаконом глушит.
   – Ладно, пойдем к нему, – развернулся полковник и краем глаза заметил на лицах присутствующих явное облегчение. Что поделаешь, он и сам был таким и не очень-то жаловал собственное начальство.
   Помещение, где обнаружился пострадавший, было совсем крохотным, но вполне достаточным для того, чтобы поставить шкаф для одежды, небольшой квадратный столик и табурет. У окна на затертой лавке, сколоченной на скорую руку, сидел мужчина лет шестидесяти. Полный, с отвислыми щеками, под глазами огромные синяки, на лбу и бровях запекшаяся кровь.
   За столом, опершись локтями, сидел опер и привычно, безо всяких интонаций, учинял допрос:
   – Значит, вы говорите, что не видели, как они вошли?
   – Не видел, – мужчина болезненно поморщился, было видно, что каждое слово ему дается не без труда, – я в это время зашел в каптерку.
   – А что вы там хотели? – беспристрастно спросил опер, – разве положено во время охраны расхаживать по кoмнатам?
   Крылов знал опера. Он был из районного отдела. Уже немолодой, лет сорока пяти, тот был отменным профессионалом и так въедался в дело, что своей цепкостью напоминал клеща. Странно было другое – почему он до сих пор ходил в майорах.
   Мужичонка был слегка смущен.
   – Ну, как вам сказать… Ведомство-то у нас не совсем военное… А тут шутка сказать – снайперские винтовки. Здесь все гражданские и дисциплины-то особой нет. Вот я и пошел из каптерки кофейку взять. А то ночь-то длинная, ко сну клонит. А тут с этой отравой как-то повеселее будет.
   – И что же это получается, вы кофе гоняете, а в это время у вас оружие тащат.
   – Ну это не совсем так. – Мужчина выглядел обиженным. – При оружии у нас всегда кто-то остается. И в этой комнате мы находимся по очереди. Попасть в нее тоже не просто, сначала нужно войти в здание, а оно всегда закрыто. В него мы никого не пускаем, разве только своих. Потом нужно пройти через весь первый этаж, подняться по лестнице на второй. Здесь и находится помещение для хранения оружия.
   – Эта комната у вас всегда закрыта?
   Дядька вытер со щеки запекшуюся кровь, после чего растер ее в ладонях.
   – Конечно же, по инструкции положено держать ее закрытой, – сказал он виновато. – Но в помещении все свои, закрываться как будто бы и не от кого. Поэтому, если говорить откровенно, мы не всегда так поступаем. Мы же друг друга часто подменяем, это все время открывать-закрывать. Ну и просто заглянуть, как говорится, словом перемолвиться.
   – Ну конечно, как же без этого, – сочувственно проговорил майор. В его голосе прозвучал едва различимый холодный сарказм. Если бы допрашиваемый знал его поближе, то наверняка от услышанной фразы его обуял бы самый настоящий ужас. – Все мы люди и должны как-то расслабляться.
   Крылов был уверен, что опер заметил его сразу, едва полковник перешагнул порог кабинета, но старательно делал вид, что не замечает стоящих в дверях людей.
   Дальнейшее ожидание выглядело бы просто глупо.
   – Полковник Крылов, – сдержанно представился Геннадий Васильевич, – дело забирает МУР, позвольте, я поговорю с потерпевшим.
   Крылов с интересом наблюдал за тем, как поведет себя клещ. И не без уважения отметил, что майор действовал очень достойно, безо всякой суеты в движениях, всем своим видом давал понять, что подчиняется установленному порядку: аккуратно сложил разложенные на столе бумаги в белую папочку, помеченную какими-то замысловатыми знаками, и, не сказав ни слова, поднялся из-за стола.
   Прогибаться майор не умел, и характер торчал в нем несгибаемым стержнем. Кто знает, может, в этом заключался главный секрет того, что он никогда не нацепит себе на погоны очередную звезду.
   Уже у самой двери майор развернулся, вспомнив, что забыл на столе шариковую ручку. Полковник даже уловил на его неулыбчивом лице некоторое замешательство – а стоит ли возвращаться? Но вера в предрассудки оказалась в нем не столь крепкой – смахнув двумя пальцами ручку с шероховатой поверхности, он, не глядя на Крылова, сунул ее во внутренний карман пиджака и вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.
   Крылов устроился на тот же самый стул. За спиной, в шаге от него, стоял начальник охраны. Неловкости Крылов не ощущал, пускай себе стоит, если нравится.
   Геннадий Васильевич никогда не задавал вопросов сразу, и совершенно не важно, что за личность перед ним – подозреваемый или обычный свидетель.
   Собеседник должен созреть для предстоящего разговора. А потому для начала можно затеять обыкновенную игру в гляделки и минут пять не говорить вовсе. Подобный прием действует даже на человека с очень устойчивой психикой, а что говорить о тех, у кого вся душа состоит из темных пятен.
   Не каждый способен выдержать подобное испытание.
   А разглядывать собеседника Геннадий Васильевич за двадцать пять лет службы научился, как никто другой. Причем он умело делал вид, что его совсем не интересует человек, сидящий напротив, а его ответы он вынужден выслушивать лишь в силу служебной необходимости. Но на самом деле все было не так; он подмечал многое, если не сказать – все. Жесты, мимику, прислушивался даже к дыханию, следил за руками, которые были лучше всякого барометра, и, конечно же, следил за цветом кожи – у наиболее чувствительных натур на протяжении короткого разговора она может принимать едва ли не все цвета радуги.
   Полковник достал портсигар, старенький, мельхиорoвый, еще дедовский, с едва различимой гравированной надписью на потемневшей поверхности. Бабка подарила, в канун помолвки. Открыл. Сигареты лежали рядком, аккуратненько, как карандаши в ученическом пенале. Закуривать не стал – закрыл со щелчком. После чего небрежно скинул в наружный карман пиджака.
   Мужчина сидел спокойно, даже равнодушно. Такие отрешенные лица можно встретить только у людей, стоящих в очереди или где-нибудь в общественном транспорте, терпеливо дожидающихся своей остановки.
   Да и собственную жизнь такие воспринимают философски, как некую переходную субстанцию из одного состояния в другое.
   Уже через минуту Крылов понял, что заработать психологического капитала не удалось.
   – Значит, вы и есть тот самый пострадавший? – бодро и одновременно с сочувствием спросил полковник.
   – Он самый и есть, – безрадостно протянул мужчина.
   – Как вас… по имени-отчеству?
   – Иван Степанович… Федосеев, – сдержанно, но с каким-то скрытым достоинством отозвался охранник.
   – Давно вы здесь работаете?
   – Давно… Уже лет восемь будет.
   – Значит, вы здесь старожил?
   – Пожалуй, что так… Да и по возрасту я здесь самый старший, они мне все в сыновья годятся. Я их так и называю, не обижаются. Все-таки от души говорю, а не для того, чтобы обидеть.
   – Иван Степанович, расскажите, пожалуйста, поподробнее, что произошло сегодняшней ночью?
   На грубоватом лице Федосеева проступили новые морщины, похоже, что подобное воспоминание было не из самых приятных в его жизни.
   – Ну… В этот день все было как обычно, ничто такого не предвещало, – начал уныло охранник. – Я тут у нас за смену отвечаю и слежу, чтобы у меня во всем порядок был. – Кончики пальцев правой руки нервно забарабанили по поверхности стола. – Проверили все замки, печати. Позвонили в центр, сообщили, что все нормально. Потом я пошел к себе.
   – Так, продолжайте, что было дальше.
   – Вот в этой комнате все и произошло. Слышу – дверь открылась. Я думал, что это Семен. Он со мной о чем-то поговорить хотел. Я поворачиваюсь и вижу, что в каптерку два человека входят, а в руках у них обрезы…
   – Лица их рассмотрели?
   – Да какой там рассмотреть, – махнул рукой Федосеeв. – У них на головах шапки были, ну такие, что лица зарывают… Маски, в общем, только дырки для глаз.
   – И что же было потом?
   – Чего греха таить, струхнул я, – честно и виновато признался Иван Степанович. – Спрашиваю: что вам надо? А один из них, тот, что был повыше, неожиданно рассмеялся и говорит: «То, что нужно, уже забрали». И оружием в меня целит. – Дядька всплеснул руками и произнес:
   – Ну, поймите меня правильно, ну не железный же я, в конце-то концов! Думал, под себя сейчас схожу. Ничего, обошлось. Не опозорился… Тут второй из-за спины выходит и так по-простому спрашивает: ну что, мочить, что ли, его будем, как тех двоих? Я хочу спросить, что там с ребятами случилось, а не могу, чувствую, язык к небу пристал и отковырнуть его никак не получается. Тот, что повыше, отвечает: погоди, дескать, успеется…
   Полковник насторожился:
   – Он обращался к нему как-нибудь? Ну, скажем, называл его по имени, может, прозвище какое употребил?
   Федосеев всерьез задумался: губы его напряженно сжались, отчего по щекам в разные стороны пошел веер морщин.
   – Что-то не припоминаю… Кажется, они как-то друг к другу без личностей обращались. А может быть, я просто подзабыл, да и не думалось в то время ни о чем больше, как о собственной шкуре, – честно признался Иван Степанович.
   – Ладно, продолжайте. Что было потом?
   По разбитому лицу Федосеева было видно, что воспоминания ему даются не без труда. Он растер пальцами виски и продолжал так же безрадостно:
   – Спрашивает меня: драгоценности, деньги есть? Я взмолился, говорю да откуда же, сынки, у меня деньги? А потом, даже если бы и были, разве стал бы я их на работу таскать? А он мне хрясь прикладом в голову. Я и повалился на пол, думаю, пробил черепушку-то. В мозгах все тудит. По щекам кровь, – совсем уныло сообщил Иван Степанович. – Спрашиваю: за что же ты меня так уделал? А он мне с ехидцей так сообщает, дескать, ты меня не рожал, чтобы сынком называть. А если еще раз услышит, то я пулю схлопочу. Ну, я и заткнулся. А тут он у меня дальше спрашивает: «Если у тебя денег нет, то, может быть, у твоих напарников имеется?» Я отвечаю: так у них и спрашивайте, я-то здесь при чем? А второй как расхохоется, у меня даже кровь в жилах застыла. Говорит, что и спрашивать уже более не у кого. Дескать, они с простреленными черепами валяются… Я тут поднялся, думаю сейчас меня совсем затопчут. А высокий тычет мне «стволом» в лицо и говорит: что-то ты задерживаешься с ответом. Может быть, тебе по другому уху ударить? Я и говору откуда у них деньги-то, молодые еще, чтобы их нажить. А он мне как ткнет «стволом» в щеку. Я уже и не интересуюсь, за что. А он уточняет, с каким-то мелким смешком, это тебе, говорит, за твою остроту. Тут третий заходит…
   – Какой он был из себя?
   – Лица-то не видно, – пожал плечами охранник, – так же, как и все, в маске был. А так ничего особенного. Среднего росточка, не выше. Но когда заговорил, сразу стало ясно, что он у них за главного.
   – И о чем же они разговаривали?
   – Третий-то вошел и говорит: «Ну, чего базар затеяли, сейчас менты появиться могут, а нам еще оружие нужно перетащить». А потом спрашивает: ну что, мочить его будешь? А тот, что повыше, говорит: «Ладно, хватит на сегодня парочки трупов, пускай живет», потом как даст мне только рукоятью, я и отлетел во-он в тот угол, – показал Федосеев глазами на шкаф. – Потом уже ничего не помню. Сознание, наверное, потерял. Очнулся, чувствую, что не могу пошевелиться. А они, оказывается, суки, мне руки и ноги связали. А в рот кляп воткнули, даже и не пойму, как я не задохнулся. Голова болит, кожу на лице неприятно стянуло. Ну, подполз я к зеркалу, – показал он взглядом на старое трюмо, стоящее рядом. – Приподнялся кое-как. Мать моя! Меня и не узнать. Все лицо в крови. Опух весь, словно после запоя. А потом слышу, по коридору шаги, ну, думаю, добивать идут. Дверь открывается, а тут милиция.
   – И сколько же вы пролежали без сознания, можете сказать?
   Иван Степанович задумался. К допросу он вообще подошел очень основательно и, прежде чем что-то произнести, выбирал каждое слово – подобное у свидетелей редкость. Чаще всего они засыпают ненужной информацией, откуда по крупинке следует выискивать то, что действительно может пригодиться для дальнейшего расследования.
   – Я так думаю, что, наверное, часов пять-шесть. Тогда мне не до того было как-то размышлять. Но когда милиция пришла, уже ведь утро было. А заявились они где-то глубокой ночью.
   – А подозрительного в самом начале дежурства вы ничего не заметили?
   Федосеев пожал плечами:
   – Все было как обычно… Спокойно так, кто бы мог подумать, что подобное может произойти.
   – А выстрелы вы не слышали?
   – Ни выстрелов, ни шагов, ничего не слышал! – убежденно проговорил Иван Степанович. – У нас дом знаете какой постройки? Девятнадцатый век! Здесь усадьба была какого-то графа. Стены во-от такие толстые – развел он руками. – Говорят, здесь при Берии в подвалах расстреливали. Так что слышимость нулевая.
   Место и впрямь было мрачноватое, сразу за забором росли крепкие липы, и корявые длиннющие ветки воровато свешивались во двор. По всей окрестности росла крапива – признак цивилизации и запустения одновременно. Очень легко было представить, что лет двести назад где-то здесь молодой барин куролесил вместе с дворовыми барышнями.
   Сейчас от былого дремучего леса остался всего лишь небольшой островок. Реликт. Но даже этот осколок природы давал представление о буйстве прежнего многоцветия. И, как напоминание о сегодняшнем дне, лишь иной раз через густую крону деревьев прорывались гудки проезжавших по магистрали автомобилей.
   Полковник Крылов невольно посмотрел на стены. Да, подобный особняк создан для настоящего душегубства. Интересно, а дежуривших здесь вохровцев не мучили кошмары или, скажем, по ночам не блуждали тени сгинувших?
   Геннадий Васильевич с трудом удержался, чтобы не задать такой вопрос.
   – Да, стены здесь крепкие, – задумчиво поддакнул он. – А кто у вас выдает оружие?
   – Я разводящий, ключи всегда при мне. А когда очнулся, их уже не было.
   – Понятно. А может быть, вы накануне что-нибудь подозрительное заметили?
   – Что именно? – непонимающе заморгал Федосеев и посмотрел на начальника охраны, теперь уже сидящего немного позади полковника.
   Похоже, что за сегодняшний день Абрамов изрядно подустал от общения с органами правосудия и теперь, oседлав стул, наслаждался отдыхом. Правую ногу он закинул на левую, короткие пальцы сцепил на выпуклом животе и с заметным любопытством рассматривал на высоком потолке проступившие на штукатурке мелкие трещинки.
   – Ну, скажем, не заприметили случайно каких-то подозрительных людей, которые отирались около вашей территории. Может быть, видели машину, которая не стояла здесь прежде.
   Подумав, Федосеев убежденно отвечал:
   – Обычно у меня память на такие вещи цепкая, но в эти дни все было как всегда.
   – А вы случаем, Валерий Петрович, ничего такого настораживающего не обнаружили? – неожиданно повернулся полковник к начальнику охраны.
   Абрамов, услышав собственное имя, как-то рассеянно встрепенулся, а его лицо вновь приняло виноватое выражение.
   – Ничего не заметил… Признаюсь, я даже как-то и не особенно смотрю по сторонам. У меня сейчас одна жизнь – с работы домой, из дома на работу. И все время на служебной машине.
   – Очень жаль, – мгновенно отреагировал полковник. – У вас оружие пропало, и вы даже толком рассказать ничего не можете. Сколько, кстати, пропало винтовок?
   – Десять пирамид, – обреченным тоном протянул начальник охраны, – и еще полсотни пистолетов «ТТ».
   Геннадий Васильевич невольно присвистнул:
   – Таким арсеналом можно целый полк вооружить. А, кстати, где находится оружейная комната?
   – Вы уже были там, она смежная, – смущенно произнес Абрамов, – это здесь, на втором этаже… Там Василий лежит.
   – Понятно, – качнул головой полковник, догадавшись, что речь идет о покойнике. – Больше у меня к вам нет вопросов. Поправляйтесь. Я думаю, вы не будете возражать, если мы с вами еще как-нибудь побеседуем? – поднялся Геннадий Васильевич.
   – Рад буду помочь, – откликнулся охранник. – Я все, что угодно, готов сделать, чтобы этих подонков отыскать.
   – Вот и договорились, – произнес полковник, ухватившись за ручку двери.
   Заелозил по дощатому полу стул – это запоздало поднялся со своего места начальник охраны.
   Вернувшись, полковник обнаружил, что труп уже убрали, а то место, где он лежал, аккуратно обвели мелком. Не было даже крови, ее тщательно вытерли.
   Вот, собственно, и все, что напоминало о недавней трагедии.
   Лицо капитана Федорчука выглядело оживленным, заметно повеселела и вороная практикантка. Вот что значит вынести из помещения труп! Оно и понятно, лежит здесь, понимаешь, в самом центре комнаты, а к нему притянуты все взгляды присутствующих, словно он тут главное действующее лицо.
   Наверняка Федорчук уже рассказал парочку нескромных анекдотов. Он на такое способен, еще тот тип. Женщинам такие нравятся – немного раскрепощенные, немного нахальные, немного с куражом. А в совокупности получается этакая гремучая смесь, против которой ни одна баба не устоит.
   Веселье с появлением полковника обломилось мгновенно. Девушка старательно уткнулась глазами в блокнот, как будто бы решила выучить наизусть все то, что успела записать. Таким же озабоченным выглядел и Малышев – похоже, что он тоже был не прочь продолжить непринужденную беседу. Крылова всегда удивляла способность молодых офицеров заводить романы, причем место и время суток здесь совершенно не имели значения – это могло произойти в управлении, во время следственного эксперимента и даже при опознании в морге. Молодость! Черт бы ее побрал…
   Шугануть бы их, да вот как-то при даме неудобно.
   – Оружейную комнату осмотрели? – обратился полковник к криминалисту.
   – Так точно, товарищ полковник. Пусто, как в норе у церковной мыши. – И, уже добавив в голос должную серьезность, произнес:
   – Пирамиды вынесли чисто, очень аккуратно. Даже косяков не ободрали, видно, не торопились. Я тут очень тщательно посмотрел на наличие волосков и всего такого, может быть, клочки тканей, отпечатки пальцев. Ни-че-го! Грамотно сработали.
   Оружейная комната была спрятана за небольшой металлической дверью, располагавшейся в самом углу помещения, не без умысла, чтобы оружие не попадалось на глаза случайному человеку. Такую крепость гранатой не разворотить. Здесь же ящик для ключей, из такого же толстого металла. Все толково, с большим знанием дела.
   Сейчас стальная дверь была раскрыта, всего лишь чуть-чуть. Желтоватым пятном на косяке выделялась пломба, сорвана грубо, без затей, и тонкий шпагат некрасивым хвостом прилип на крашеную поверхность.
   Геннадий Васильевич широко отворил дверь, включил свет. В комнате не просторно, но вполне удобно, чтобы, не обтирая стену спиной, выдавать оружие. Даже здесь чувствовался глаз профессионала.
   – Что вы обо всем этом думаете? – посмотрел полковник на Малышева.
   – Сразу сказать что-то сложно, – честно признался оперуполномоченный. – Но чувствуется, что эту точку пасли уже давно. Это видно даже по тому, как быстро они сработали. Мне так представляется, что они получили заказ именно на это оружие. Снайперские винтовки стоят на черном рынке недешево. Скажем, одна винтовка с хорошим оптическим прицелом, пристрелянная, до пяти тысяч долларов.
   В каждой пирамиде десять винтовок. А таких пирамид здесь тоже было десять.
   Умножаем общую цифру на пять тысяч долларов, получается уже полмиллиона. А винтовок в десяти пирамидах набирается немало. А если к этому добавить еще пять десятков пистолетов «ТТ», то грабителей теперь можно смело отнести к состоятельным людям.
   – Не буду спорить, – мрачно согласился полковник. – Представляю, что будет, если это оружие неожиданно заговорит… причем все сразу!
   – Печальная получается картина.
   – Такую большую партию продать не так-то просто. Хорошо, если заказчик – оптовик! А если нет? Тогда продажа может затянуться на многие месяцы. А ведь его же нужно где-то хранить, прятать ото всех. Не такая это простая задача, хочу я вам сказать. Со своей стороны они должны продавать очень оперативно, потому что мы тоже не будем сидеть сложа руки. Мы станем наступать им на «хвост», они будут нервничать… Ладно, – неожиданно оборвал разговор полковник, – продолжим нашу беседу завтра. В девять ноль-ноль в моем кабинете, – и, не прощаясь, вышел.

* * *

   Майор Латышев пребывал в прекрасном настроении. Сегодня утром он подал рапорт на увольнение и чувствовал себя почти гражданским человеком. Начальник отдела кадров – хмурый, малоразговорчивый полковник – с удивлением посмотрел на сияющего майора и сдержанно заметил, что через полгода должен появиться приказ о присвоении ему очередного звания. А это некоторые радости жизни, связанные с новым назначением, а также существенная надбавка к пенсии.
   Майор Латышев сделал над собой изрядное усилие, чтобы не расхохотаться над значительным тоном полковника. Он уже чувствовал себя состоятельным человеком, а потому мог отказаться не только от возможного повышения, но даже от пенсии. Три дня назад ему вручили обещанный аванс в сумме десяти тысяч долларов, и теперь он рассчитывал получить еще сорок. Возможно, кому-то эти деньги покажутся и небольшими, но ему, прожившему всю жизнь на сравнительно небольшом жалованье, полсотни тысяч «зеленых» казались едва ли не пиратским кладом.
   Еще месяц назад жизнь на гражданке представлялась ему весьма унылой.
   Самое большее, на что он мог рассчитывать, так это устроиться куда-нибудь в охрану или вахтером в загнивающее НИИ и, вкушая мелкие радости, протянуть до гробовой доски. Но разве он мог предположить, что под конец службы судьба подбросит ему щедрый подарок?
   С Мишей он познакомился лет пятнадцать тому назад, когда служил в Уральском округе. Денег катастрофически не хватало и значительной прибавкой к довольствию служили патроны, которые он регулярно приносил со стрельбищ и сбывал местной братве. Миша Хвост был одним из его клиентов.
   Миша Хвост тогда не был тем, кем сделался впоследствии, – всего лишь обыкновенный «баклан», каких в городе толкалась не одна сотня. Может быть, единственное качество, что отличало его от многих, – это неуемная жажда власти, которая выпирала из него даже при самом коротком знакомстве.
   Их приятельские отношения не оборвались и после того, как Латышева перевели в Московский округ. Временами они перезванивались, а немного позже Хвост и сам перебрался в Первопрестольную.