Страница:
Подвал оказался глубоким. В нос шибануло застоявшейся плесенью. С первого взгляда было заметно, что сюда уже давно никто не захаживает. Штукатурка во многих местах вздулась и осыпалась, желтоватые обломки валялись на каменном полу.
— Дальше будет совсем темно, — предупредила старуха. — Сюда мы спускаемся крайне редко. Как-то нет особой надобности. А если приходится, так берем с собой свечу или фонарь. Проводить электричество — средств нет, церковь у нас небогатая.
Следом за Тарантулом и Варягом, осторожно перешагивая битый кирпич, двигался Сергей. В руке он предусмотрительно сжимал небольшой, но мощный фонарь. Несмотря на свои габариты, парень был совершенно незаметен, за ним водилось еще одно важное качество — он всегда появлялся в том месте, где был необходим.
Второй телохранитель оставался наверху, расположившись на лавочке у входа. На его коленях лежал небольшой кейс, превращавшийся в короткоствольный автомат, стоило только нажать кнопку на ручке. Достаточно надавить на гашетку, чтобы подавить любое возмущение.
Проход был извилист и выглядел необычайно длинным. Может, оттого, что был совершенно темным. Некая прихожая в преисподнюю. Наверняка в этой прохладе лукавые отдыхают после жаркого трудового дня.
— Посвети! — распорядился Тарантул, повернувшись к охраннику. — В самые углы давай… Что-то все это мне не нравится.
Луч фонаря резанул тьму, осветив раскрошившуюся штукатурку. Тонко пискнув, мелькнула крыса, показав свою сгорбленную спину. Световое пятно, расплываясь и меняя форму, поплыло вдоль стены в дальний угол.
— Где тут дверь? — спросил Сергей, шагнув вперед.
За спиной, шурша штукатуркой, последовали остальные.
— Дверь чуть дальше впереди, — подсказала Голицына.
Ее голос, еще полчаса назад по-девичьи задиристый, вдруг предательски подсел. Фонарь в руке Сергея слегка дрогнул — волнение передалось и ему.
— Ага, вижу!
Действительно, впереди была дверь, сколоченная из обыкновенных, плохо струганных досок. Узкая и невысокая.
— Дверь открыта, — проговорила старуха все тем же вибрирующим фальцетом. — Господи, у нас ведь там совершенно ничего нет! Просто всякая мелочь, рухлядь… Мы туда сбрасываем все, что не нужно, но что может пригодиться. Рамы от икон, поломанные подсвечники, разные тряпки. Хозяйство большое, все может пригодиться…
Взявшись за ручку, Сергей несильно потянул дверь на себя и лучом фонаря прощупал близлежащее пространство.
Кладовка и впрямь была завалена чуть не доверху. Деревянный забор и металлические ограды занимали половину помещения. У стены в огромную кучу были свалены ватники, на полу лежало несколько темных досок, и, только присмотревшись, в них можно было признать иконы. Безымянный иконописец не сумел дотянуть до канона, и оттого их участь — забвение.
Лучом фонаря Сергей обшарил пустое пространство перед собой. На несколько секунд световое пятно, расплывшееся по краям, остановилось на асимметричном лике святого, а потом резко метнулось в противоположный угол.
— А это что такое?
— Бог ты мой! — негромко, но уж как-то очень сочно изумился Тарантул.
Свет вырвал торчащие из-под металлических прутьев кирзовые стоптанные сапоги.
— Да это же наш сторож! — испуганно произнесла Нина Петровна.
— Дай сюда фонарь, — сказал Варяг, протянув руку. Сергей послушно исполнил приказ. Присев на корточки, Варяг посветил фонарем. — Отодвинь прутья, мешают!
Тарантул потянул на себя ограду. Металл недовольно заскрежетал. Показалось застывшее лицо. Неподвижные глаза смотрели в никуда. Рот слегка приоткрыт, как будто бы убитый хотел изрыгнуть подкативший страх, да вот силенок для крика не сыскалось. А может, сторож хотел что-то поведать перед смертью, да не успел, и слова застряли у него в горле непроглатываемым комом. Теперь уже не дознаешься. На виске была видна темная корочка — запекшаяся кровь.
Варяг выпрямился, посмотрел на Тарантула и сказал:
— Оказывается, не только у нас неприятности. Что ты на это скажешь?
— Заманил его в подвал и убил. А чтобы не сразу нашли, завалил этим хламом.
— Вот только бы знать зачем? Ладно, выходим отсюда.
Обратная дорога короче. Оно и понятно — впереди свет.
Старуха выглядела на удивление спокойно, даже бодро. Может, возрастное. За свою долгую жизнь она повидала немало жмуриков… Она лишь с тоской произнесла:
— Страх-то какой! Это наш сторож… Юрий Германович Велесов. Господи, помилуй!
Сказано это было неубедительно. В словах старухи чего-то не хватало. Может, души, а возможно, еще чего-нибудь? Сразу не разберешь. Получилось как-то по-казенному. Умер себе старик, и ладно, пожил свое! Хотя чего, собственно, констатировать? Имеется темный подвал, а в нем жмурик с простреленной головой.
— Сколько времени он у вас проработал? — по-деловому поинтересовался Варяг, посмотрев на старуху.
Тарантул не сумел сдержать лукавой улыбки, как ни старался. Вопрос Варяга прозвучал очень естественно. В этот момент Владислав не играл в следака, он являлся таковым. И попробуй не ответить на поставленный вопрос. Чревато! Затолкают в машину и увезут, куда им заблагорассудится.
— Пятый год пошел, — растерянно сказала женщина. — Упрекнуть его ни в чем не могу…
— А до этого где он работал? — перебил ее Варяг.
Тарантул занервничал. К ним уже начинали проявлять интерес — трое прихожан, застыв недалече, откровенно пялились на Варяга. А молоденький священник, со светлым пушком на пухлых красных щеках, бросал в их сторону подозрительные взгляды, не решаясь переступить порог собора.
— У одного известного ювелира в Москве. Как же его фамилия-то, бог ты мой… А, вспомнила — Зальц!
— Где находится его магазин?
Женщина с интересом посмотрела на Варяга, после чего удивленно спросила:
— Но какое отношение это может иметь к Тимофею Беспалому?
Варяг оставался серьезен:
— В нашей работе может пригодиться любая мелочь.
Старуха недоуменно передернула худыми плечиками:
— Его лавка находится около Каланчевки.
Слово «лавка» невольно резануло слух, так изъяснялись в прежние времена.
Подошли еще четверо прихожан. Они о чем-то негромко, но возбужденно переговаривались. По коротко брошенным взглядам было заметно, что им не очень-то нравится суета вокруг церковного старосты. Кроме священника на паперти виднелся теперь и дьякон, вертлявый, как волчок, и неприятный, как упырь.
Лицо Тарантула выглядело необыкновенно сосредоточенным. Сделав два неторопливых вальяжных шага, он очень серьезно произнес:
— Спасибо. Вы очень помогли следствию.
Варяг удивленно посмотрел на Константина, но промолчал. Следовало довериться интуиции начальника охраны. Наверняка он знает, как следует поступать в подобных обстоятельствах.
Глава 3 В ШКОЛЕ СМЕРШа
— Дальше будет совсем темно, — предупредила старуха. — Сюда мы спускаемся крайне редко. Как-то нет особой надобности. А если приходится, так берем с собой свечу или фонарь. Проводить электричество — средств нет, церковь у нас небогатая.
Следом за Тарантулом и Варягом, осторожно перешагивая битый кирпич, двигался Сергей. В руке он предусмотрительно сжимал небольшой, но мощный фонарь. Несмотря на свои габариты, парень был совершенно незаметен, за ним водилось еще одно важное качество — он всегда появлялся в том месте, где был необходим.
Второй телохранитель оставался наверху, расположившись на лавочке у входа. На его коленях лежал небольшой кейс, превращавшийся в короткоствольный автомат, стоило только нажать кнопку на ручке. Достаточно надавить на гашетку, чтобы подавить любое возмущение.
Проход был извилист и выглядел необычайно длинным. Может, оттого, что был совершенно темным. Некая прихожая в преисподнюю. Наверняка в этой прохладе лукавые отдыхают после жаркого трудового дня.
— Посвети! — распорядился Тарантул, повернувшись к охраннику. — В самые углы давай… Что-то все это мне не нравится.
Луч фонаря резанул тьму, осветив раскрошившуюся штукатурку. Тонко пискнув, мелькнула крыса, показав свою сгорбленную спину. Световое пятно, расплываясь и меняя форму, поплыло вдоль стены в дальний угол.
— Где тут дверь? — спросил Сергей, шагнув вперед.
За спиной, шурша штукатуркой, последовали остальные.
— Дверь чуть дальше впереди, — подсказала Голицына.
Ее голос, еще полчаса назад по-девичьи задиристый, вдруг предательски подсел. Фонарь в руке Сергея слегка дрогнул — волнение передалось и ему.
— Ага, вижу!
Действительно, впереди была дверь, сколоченная из обыкновенных, плохо струганных досок. Узкая и невысокая.
— Дверь открыта, — проговорила старуха все тем же вибрирующим фальцетом. — Господи, у нас ведь там совершенно ничего нет! Просто всякая мелочь, рухлядь… Мы туда сбрасываем все, что не нужно, но что может пригодиться. Рамы от икон, поломанные подсвечники, разные тряпки. Хозяйство большое, все может пригодиться…
Взявшись за ручку, Сергей несильно потянул дверь на себя и лучом фонаря прощупал близлежащее пространство.
Кладовка и впрямь была завалена чуть не доверху. Деревянный забор и металлические ограды занимали половину помещения. У стены в огромную кучу были свалены ватники, на полу лежало несколько темных досок, и, только присмотревшись, в них можно было признать иконы. Безымянный иконописец не сумел дотянуть до канона, и оттого их участь — забвение.
Лучом фонаря Сергей обшарил пустое пространство перед собой. На несколько секунд световое пятно, расплывшееся по краям, остановилось на асимметричном лике святого, а потом резко метнулось в противоположный угол.
— А это что такое?
— Бог ты мой! — негромко, но уж как-то очень сочно изумился Тарантул.
Свет вырвал торчащие из-под металлических прутьев кирзовые стоптанные сапоги.
— Да это же наш сторож! — испуганно произнесла Нина Петровна.
— Дай сюда фонарь, — сказал Варяг, протянув руку. Сергей послушно исполнил приказ. Присев на корточки, Варяг посветил фонарем. — Отодвинь прутья, мешают!
Тарантул потянул на себя ограду. Металл недовольно заскрежетал. Показалось застывшее лицо. Неподвижные глаза смотрели в никуда. Рот слегка приоткрыт, как будто бы убитый хотел изрыгнуть подкативший страх, да вот силенок для крика не сыскалось. А может, сторож хотел что-то поведать перед смертью, да не успел, и слова застряли у него в горле непроглатываемым комом. Теперь уже не дознаешься. На виске была видна темная корочка — запекшаяся кровь.
Варяг выпрямился, посмотрел на Тарантула и сказал:
— Оказывается, не только у нас неприятности. Что ты на это скажешь?
— Заманил его в подвал и убил. А чтобы не сразу нашли, завалил этим хламом.
— Вот только бы знать зачем? Ладно, выходим отсюда.
Обратная дорога короче. Оно и понятно — впереди свет.
Старуха выглядела на удивление спокойно, даже бодро. Может, возрастное. За свою долгую жизнь она повидала немало жмуриков… Она лишь с тоской произнесла:
— Страх-то какой! Это наш сторож… Юрий Германович Велесов. Господи, помилуй!
Сказано это было неубедительно. В словах старухи чего-то не хватало. Может, души, а возможно, еще чего-нибудь? Сразу не разберешь. Получилось как-то по-казенному. Умер себе старик, и ладно, пожил свое! Хотя чего, собственно, констатировать? Имеется темный подвал, а в нем жмурик с простреленной головой.
— Сколько времени он у вас проработал? — по-деловому поинтересовался Варяг, посмотрев на старуху.
Тарантул не сумел сдержать лукавой улыбки, как ни старался. Вопрос Варяга прозвучал очень естественно. В этот момент Владислав не играл в следака, он являлся таковым. И попробуй не ответить на поставленный вопрос. Чревато! Затолкают в машину и увезут, куда им заблагорассудится.
— Пятый год пошел, — растерянно сказала женщина. — Упрекнуть его ни в чем не могу…
— А до этого где он работал? — перебил ее Варяг.
Тарантул занервничал. К ним уже начинали проявлять интерес — трое прихожан, застыв недалече, откровенно пялились на Варяга. А молоденький священник, со светлым пушком на пухлых красных щеках, бросал в их сторону подозрительные взгляды, не решаясь переступить порог собора.
— У одного известного ювелира в Москве. Как же его фамилия-то, бог ты мой… А, вспомнила — Зальц!
— Где находится его магазин?
Женщина с интересом посмотрела на Варяга, после чего удивленно спросила:
— Но какое отношение это может иметь к Тимофею Беспалому?
Варяг оставался серьезен:
— В нашей работе может пригодиться любая мелочь.
Старуха недоуменно передернула худыми плечиками:
— Его лавка находится около Каланчевки.
Слово «лавка» невольно резануло слух, так изъяснялись в прежние времена.
Подошли еще четверо прихожан. Они о чем-то негромко, но возбужденно переговаривались. По коротко брошенным взглядам было заметно, что им не очень-то нравится суета вокруг церковного старосты. Кроме священника на паперти виднелся теперь и дьякон, вертлявый, как волчок, и неприятный, как упырь.
Лицо Тарантула выглядело необыкновенно сосредоточенным. Сделав два неторопливых вальяжных шага, он очень серьезно произнес:
— Спасибо. Вы очень помогли следствию.
Варяг удивленно посмотрел на Константина, но промолчал. Следовало довериться интуиции начальника охраны. Наверняка он знает, как следует поступать в подобных обстоятельствах.
Глава 3 В ШКОЛЕ СМЕРШа
Тимофей Беспалый стоял во второй шеренге и поверх сомкнутых плеч слушателей с интересом, так же как и все остальные, разглядывал высокого старика в царском мундире и при орденах, степенно вышагивающего вдоль строя. Своим поведением тот напоминал цаплю, высматривающую на илистом вязком дне аппетитную жабу. Даже голову он наклонял как-то уж очень характерно, будто бы примеривался для удара.
Самое удивительное было в том, что вместе с царскими орденами на груди старика виднелось несколько наград Белой армии, и он безо всякого смущения стойко выдерживал пристальные комиссарские взгляды. Генерал бравировал своими знаками отличия, что только добавляло интереса к его персоне. Сразу было заметно, что ему льстят откровенно заинтересованные взгляды. Его острый подбородок, возможно помимо воли, горделиво задирался вверх. Что невероятно шло к его облику.
Весьма странно, что его не расстреляли большевики, такие колоритные экземпляры в топке Гражданской войны сгорали в первую очередь. Видно, его ценят и даже, возможно, считают незаменимым, если привлекли обучать курсантов царским методам контрразведки.
Остановившись, генерал резко развернулся, несмотря на годы, в нем чувствовался кадровый строевой офицер. Даже спину он держал необыкновенно прямо — весьма большая редкость в преклонном возрасте.
— Вот что я вам скажу, бойцы, на эти полгода я для вас царь и бог! — веско объявил генерал, победно посмотрев на застывшие шеренги. — Прошу зарубить эту истину у себя на носу! Как меня называть… — Старик выдержал значительную паузу. — Я привык к обращению ваше высокоблагородие и господин генерал-лейтенант. Но с поправкой на большевистский режим не буду обижаться, если вы станете называть меня… товарищ генерал-лейтенант! Мне известно, что все вы офицеры Красной армии. Так вот, хочу вас сразу предупредить, — заложив руки за спину, он продолжал, четко выговаривая каждое слово: — Меня на этот период ваши звания совсем не интересуют. Обращаться я к вам буду, как к бойцам. Возражения есть? — Голицын смерил суровым взглядом притихший строй. — Я так и думал… У нашей с вами родины много врагов, такое время… И это не только германский фашист! А потому я научу вас распознавать противника и уничтожать его. Я буду вас учить по методикам царских школ. Большевиками все это было уничтожено… Слава богу, что они наконец учатся рассуждать здраво и решили вспомнить опыт Российской империи. А он уникален! Сорок лет назад царская контрразведка была одной из лучших в мире. Именно на ее основе работала контрразведка Белой армии… Никто не посмеет сказать, что она действовала плохо. Я научу вас всему, что умею сам. И первое — это хорошо стрелять! — Поманив кого-то пальцем, генерал произнес: — Помоги мне, голубчик.
Сжимая в руках четыре пустые бутылки, вперед вышел ординарец. Аккуратно поставив бутылки на землю, он выжидающе посмотрел на генерала.
— Начинай, — кивнул Голицын.
Взяв по бутылке в каждую руку, ординарец подкинул их высоко вверх. Генерал Голицын мгновенно выхватил из плетеной кобуры «наган». Щелкнули два сухих выстрела, и бутылки осыпали мелкими колючими искрами макушки выстроившихся бойцов. В воздух взмыли еще две бутылки, — на сей раз в противоположные стороны. Генералу понадобились доли секунды, чтобы осознать ситуацию. Оставаясь совершенно неподвижным, он лишь дважды повернул кисть, и пули заставили разлететься бутылочное стекло, отшвырнув далеко за плац вытянутое горлышко и тяжелое непрозрачное донце.
На лицах бойцов застыл немой восторг.
Победно сунув «наган» в кобуру, генерал торжественно изрек:
— Обещаю вам, что через полгода учебы вы будете стрелять не хуже меня. Это говорит вам князь Голицын! А теперь, сынки, разойтись!
— Если вы так будете держать пистолеты, то уверяю вас, уважаемые господа комиссары, вы отстрелите себе яйца! — заключил генерал безо всякой улыбки.
Никто из бойцов даже не шелохнулся. Строй застыл в ожидании. Уже на второй день пребывания в школе они осознали, что шутить дозволено только одному человеку, царскому генералу, и любая нездоровая инициатива подавлялась в корне, как самый дерзкий бунт. А потому, вытянувшись во фрунт, следовало с самым серьезным видом внимать незатейливому армейскому юмору состарившегося генерала.
А зубоскалить, надо признать, царский генерал умел, и от его слов попахивало самой настоящей гусарщиной, замешанной на конском навозе. Голицын был из того племени вояк, что на балу лучше всех умеют танцевать мазурку, а на отдыхе неисправимые ловеласы. Причем материться он умел так, что окопные солдаты в сравнении с ним выглядели неискушенными мальчишками. Голицын не однажды подчеркивал, что в прежние времена бранное слово приравнивалось к штыку, а потому Екатерина Великая щедро награждала фельдмаршалов за матерные изыски.
Слегка приподняв подбородок, он посмотрел поверх голов курсантов и уверенно заключил:
— А мужик без яиц, что баба без манды! — Опять никто не смеется, лишь на лицах отдельных бойцов промелькнули едва заметные улыбки. — С оружием нужно обращаться, как с крошечной птицей. Если птаху держать сильно, то непременно задушите ее, но если сжимать слабо, то она обязательно вырвется! А потому пистолет вы должны ощущать как собственные пальцы. Ясно? — коротко спросил генерал-лейтенант.
Вопрос был обращен ко всем, а потому на него полагалось отвечать дружно.
— Ясно, — невесело пронеслось по строю и неубедительно затихло где-то во второй шеренге.
Тоненький прут рассерженно хлестнул по голенищу.
— Ответа не слышу!
— Так точно, господин генерал-лейтенант! — на этот раз прозвучало с задором.
Голицын весело улыбнулся. Ответ пришелся ему по душе.
Несмотря на царскую форму и обилие орденов, которые давно уже не имели прежней силы, Голицын не выглядел бутафорским генералом. При надобности он мог от души приложить нерадивого бойца и потребовать, чтобы тот на подобное пожалование задорно отвечал:
— Рад стараться, господин генерал-лейтенант!
Резко развернувшись, Голицын подошел к мишени, недовольно похмыкал на пробоины и объявил:
— Дерьмо, господа, а не стрельба! Стрелять из пистолета — эта целая наука! Это вам, братцы, не подолы бабам задирать! Здесь с умом нужно подходить. Пистолет — он особого обхождения требует. Почему раньше дуэлянты хорошо стреляли? И попадали с пятидесяти шагов в мелкую монетку? Ну-ка, ты скажи, комиссар! — хитровато прищурившись, он ткнул прутом в грудь невысокому мужичку с крепкой короткой шеей.
— Не могу знать! — бодро отчеканил боец.
— Потому что жить хотели! — просветил генерал-лейтенант. — В стволе у дуэлянтов пушкинской поры был только один заряд! И промахиваться никто из дворян не имел права, потому что следующая пуля летела разине уже в лоб!.. Это сейчас палят очередями, да все в белый свет. Пистолет дворяне учились держать раньше, чем ложку, и тренировались в стрелковом деле с утра до поздней ночи! А если желания особого не было, так папенька им помогал… розгами! Прилежание воспитывал. Что делали дворяне во время прогулок?
Петр Михайлович неожиданно остановился напротив Беспалого и посмотрел ему в глаза.
Отвечать полагалось незамедлительно, и Тимофей, набрав в легкие поболее воздуха, громко отрапортовал, будто бы на строевом плацу:
— Гуляли с барышнями под белую ручку, господин генерал-лейтенант!
— Ду-урак! — беззлобно вынес суровый вердикт Голицын. Приподняв руку с прутом, он поведал: — Они носили с собой тяжеленную железную трость, чтобы постоянно тренировать руку. Ясно?
— Так точно! — живо отозвался Беспалый.
Заложив руки за спину, Голицын вновь направился вдоль строя.
— Стрельба из пистолета для дворян была делом жизни и смерти, — со значением произнес Голицын. — Дворянин обязан был быть готовым к любым неожиданностям. Он шел на бал и никогда не знал, чем для него закончится предстоящий вечер. Веселенькой ночкой где-нибудь в дальних покоях с какой-нибудь барышней на выданье или оскорблением, которое невозможно простить. А это дуэль!
— А отказаться он не мог? — прозвучал громкий вопрос из середины шеренги.
Голицын развернулся на каблуках, после чего отступил на три шага и, сведя седые косматые брови к переносице, сурово вопрошал:
— Кто сказал отказаться?.. Шаг вперед!
Секунду над строем царило неловкое замешательство, после чего первая шеренга слегка колыхнулась и выпустила из своих рядов крепенького мужичка с круглым лицом. В недавнем прошлом тот был слушателем военной академии. Кто знает, не устрой он пьяный дебош в квартире своей любовницы, муж которой, к несчастью, работал в Комиссариате иностранных дел, возможно, закончил бы заведение с отличием. Командовал бы уже на фронте дивизией, а то и корпусом. Как известно, война — время для стремительных карьер. А сейчас вместо полагаемого почета ему приходилось выслушивать маразматика-генерала.
Вопреки ожиданию, лицо Голицына неожиданно подобрело, и он, слегка выпячивая нижнюю губу, произнес:
— Хм… Смел, однако. Не ожидал! — и наставительным тоном продолжил: — Если бы дворянин отказался от дуэли, то из каждого порядочного дома его изгоняли бы палками! — Подумав, серьезно добавил: — И еще собак бы вслед спускали. Понятно?
— Так точно, господин генерал-лейтенант.
— Как фамилия храбреца?
— Дюжев… Андрей Миронович.
— Имя и отчество для кого другого побереги, — буркнул генерал. — Что делали дворяне, прежде чем дать своему отпрыску пистолет?
— Учили обращаться с оружием! — бойко отозвался Дюжев.
— Болван! — коротко и беззлобно заключил Голицын.
У генерала это ругательство было одним из самых безобидных, в чем слушатели успели убедиться еще в первую неделю учебы.
— Так точно! — не растерялся Дюжев.
— Хм… Хвалю. — Помотав в воздухе прутом, генерал-лейтенант просветил: — Отпрыска сначала пороли от души как сидорову козу! — Голицын неприязненно поморщился, будто бы припоминал собственные болезненные ощущения. — Чтобы он сдуру не прострелил себе лоб. Покажи, как ты будешь стрелять! — потребовал Голицын.
Вынув из кобуры «наган», Дюжев выставил вперед руку с оружием, прикрыв один глаз. Неожиданно Голицын подтолкнул бойца в плечо, и тот, под дружный хохот слушателей, растянулся на плацу. Выпавший «наган» отлетел далеко в сторону. Генерал молодцевато нагнулся и поднял пистолет.
— Так вот, дворян еще пороли за то, чтобы они крепко держались на ногах и не закрывали глаза. Боец должен видеть не только то, что располагается прямо перед ним, но и то, что находится в стороне. Это называется боковое зрение! Первое, что он должен уметь, так это хранить равновесие. Поставят ему на плечо стакан с водой, и вот он ходит с ним целый день. А прольет, так сразу получает розог по первое число! — Сжатый в кулаке прут угрожающе колыхнулся. — Когда научится танцевать со стаканом на плече, стакан ставят на голову и снова заставляют ходить. Прольет — опять розги! Дальше полагается держать стакан на вытянутой руке. И попробуй пролей хотя бы каплю! Только после этого ему давали пистолет. Понятно, братцы?
— Так точно, господин генерал-лейтенант!
— В общем, так, возьмешь стакан с водой, поставишь его себе на голову и будешь ходить с ним так целый день, — спокойно приказал Петр Михайлович. — А если увижу, что облился… обещаю выпороть тебя розгами. Уразумел?
В строю раздались едва сдерживаемые смешки. Вряд ли кто хотел бы поменяться местом с бывшим слушателем академии. На его круглом лице застыла смущенная улыбка. Обливаясь потом, он произнес:
— Так точно!
— А «наган» свой, — сунул генерал пистолет в карман, — получишь после того, как научишься держаться на ногах.
— Нас так учили стрелять в Красной армии, — недовольно проговорил Дюжев.
Генерал-лейтенант нахмурился:
— Здесь вам не Красная армия и демагогию разводить не позволю, прошу это запомнить! Я обещал сделать из вас настоящих контрразведчиков, и я это сделаю! Чего бы мне это ни стоило. Встать в строй!
Судьба их была предрешена — передовая!
А потому каждый из бойцов всегда готовился к предстоящей проверке весьма серьезно.
В окно незаметно постучалась очередная суббота, а следовательно, наступило время для очередного экзамена. Еще с утра в расположении школы царило гнетущее напряжение, хотя имелась и небольшая причина для радости, — учеба в школе приравнивалась к боевым действиям, а потому курсантам полагалось по сто граммов «наркомовских». Весьма приятная разрядочка в конце боевой недели. Обычно для выпивки объединялись втроем. Примут счастливчики на грудь для настроения, пошатаются по лагерю, да и завалятся спать.
Несмотря на предстоящий экзамен, настроение у Тимофея, в общем-то, было неплохое. Хотя бы даже оттого, что в этот раз подоспел его черед выпивать «наркомовские». А потому к подобному мероприятию он подошел с душой, можно сказать, по-творчески. Сбегав ночью в село, он раздобыл селедочки у одной крепкой вдовушки и теперь фантазировал на тему «армейское застолье». Даже если в этот раз ему суждено расстаться со школой, то сделает он это во хмелю, а потому с радостным сердцем.
Неожиданно размышление Тимофея прервал властный окрик Голицына:
— Боец Беспалый!
— Я! — вышел вперед Тимофей.
— Экзамен мы начнем с тебя.
Полагалось произнести: «Так точно!», но Тимофей Беспалый, из какого-то мальчишеского озорства, произнес:
— Я не возражаю.
На морщинистом лице генерала появилась снисходительная гримаса, дескать, еще бы ты возражал. Иногда Петр Михайлович разрешал с собой спорить. Сейчас это был тот самый случай.
Накануне в центре строевого плаца была установлена толстая дубовая колода, на которой горделиво возвышалась бутылка из-под шампанского (в лучших гусарских традициях!). Голицын отсчитал шестнадцать шагов от колоды (привычная дистанция для стрельбы в царской контрразведке, на которой обычно отрабатывались всевозможные трюки) и уверенно воткнул в землю ивовый прут. Князь извлек из кармана френча «наган» и демонстративно вставил в барабан боевые патроны. Собственно, в этом тоже не было ничего удивительного, так он поступал перед каждым экзаменом, считая, что создание ситуации, приближенной к реальному бою, очень стимулирует учебный процесс.
Судя по тому, как продвигалась учеба, в его словах присутствовала сермяжная правда.
Голицын протянул пистолет Тимофею:
— Ваша задача — расстрелять бутылку во время прыжка. Предупреждаю, противник хитер и коварен! Он не станет дожидаться, пока вы выберете удачное место для падения, он будет стрелять! И стрелять будет метко… А немецкие «шмайсеры» с близкого расстояния перерезают человека пополам! У автомата прицельным будет первый выстрел, его надо бояться, остальные пули уйдут вверх. А потому, падая, вы должны уничтожить противника до того, как он нажмет на курок, — четким голосом наставника напоминал генерал-лейтенант. Голицын стоял немного сбоку, на расстоянии десяти шагов. Дистанция убойная, промахнуться мог разве что абсолютный слепец. Князь Голицын таковым не являлся. — Как только я подниму руку, вы должны прыгать. Если этого не произойдет, то пулю вы получите от меня! В нашей школе все должно быть, как на войне. А потом, при любых учениях допускается небольшой процент потерь… Думаю, что меня не осудят за это.
Никто из слушателей не сомневался, что так оно и произойдет. Старый князь уже не однажды удивлял своими выходками. Заранее доставать «наган» не полагалось. Трюк должен выполняться в одно движение. Расстегнутая кобура — пожалуйста! Но не больше.
Занятия с князем Голицыным не прошли бесследно. Это уж точно! Кроме умения стрелять, у каждого из бойцов вырабатывалось новое мироощущение. А это уже на всю жизнь.
Через три месяца учебы упражнения с пистолетом были доведены практически до автоматизма, и скоро Тимофею Беспалому стало казаться, что он родился с кобурой под подушкой.
Беспалый словно бы глянул на себя со стороны: все происходило, как в замедленном кино, будто бы с кем-то другим, но очень похожим на него. Рука Петра Михайловича неуклонно поднималась для выстрела и в это же самое время, сконцентрировавшись, боковым зрением Тимофей увидел бутылку из-под шампанского. Неожиданно, словно в силу какого-то оптического эффекта, бутыль вдруг принялась увеличиваться, принимая почти гигантские формы. Каким-то невообразимым чувством он сумел рассмотреть на темно-зеленой поверхности даже мельчайшие пятнышки и сколы.
Грешно было не попасть в такую громадину!
Неведомая сила вдруг швырнула его в сторону. В падении Тимофей Беспалый сумел вырвать из кобуры «наган», направить его в цель, точнехонько в длинное сужающееся горлышко, и нажать на курок. Не тратя мгновений на созерцание пораженной мишени, он уже смотрел на Голицына, чтобы уничтожить его в падении. Беспалому потребовалась какая-то сотая доля секунды, чтобы перевести пистолет на генерала. Щелчок! И тот убит!
Оказавшись на земле, Беспалый, сгруппировавшись, мгновенно перекатился влево — в наиболее недосягаемую для противника сторону — и, перевернувшись на живот, дважды нажал на курок, направив оружие в сторону разбитой бутылки. И вновь перевел ствол на генерала — на тот случай, если выстрелы для противника оказались не смертельными.
Самое удивительное было в том, что вместе с царскими орденами на груди старика виднелось несколько наград Белой армии, и он безо всякого смущения стойко выдерживал пристальные комиссарские взгляды. Генерал бравировал своими знаками отличия, что только добавляло интереса к его персоне. Сразу было заметно, что ему льстят откровенно заинтересованные взгляды. Его острый подбородок, возможно помимо воли, горделиво задирался вверх. Что невероятно шло к его облику.
Весьма странно, что его не расстреляли большевики, такие колоритные экземпляры в топке Гражданской войны сгорали в первую очередь. Видно, его ценят и даже, возможно, считают незаменимым, если привлекли обучать курсантов царским методам контрразведки.
Остановившись, генерал резко развернулся, несмотря на годы, в нем чувствовался кадровый строевой офицер. Даже спину он держал необыкновенно прямо — весьма большая редкость в преклонном возрасте.
— Вот что я вам скажу, бойцы, на эти полгода я для вас царь и бог! — веско объявил генерал, победно посмотрев на застывшие шеренги. — Прошу зарубить эту истину у себя на носу! Как меня называть… — Старик выдержал значительную паузу. — Я привык к обращению ваше высокоблагородие и господин генерал-лейтенант. Но с поправкой на большевистский режим не буду обижаться, если вы станете называть меня… товарищ генерал-лейтенант! Мне известно, что все вы офицеры Красной армии. Так вот, хочу вас сразу предупредить, — заложив руки за спину, он продолжал, четко выговаривая каждое слово: — Меня на этот период ваши звания совсем не интересуют. Обращаться я к вам буду, как к бойцам. Возражения есть? — Голицын смерил суровым взглядом притихший строй. — Я так и думал… У нашей с вами родины много врагов, такое время… И это не только германский фашист! А потому я научу вас распознавать противника и уничтожать его. Я буду вас учить по методикам царских школ. Большевиками все это было уничтожено… Слава богу, что они наконец учатся рассуждать здраво и решили вспомнить опыт Российской империи. А он уникален! Сорок лет назад царская контрразведка была одной из лучших в мире. Именно на ее основе работала контрразведка Белой армии… Никто не посмеет сказать, что она действовала плохо. Я научу вас всему, что умею сам. И первое — это хорошо стрелять! — Поманив кого-то пальцем, генерал произнес: — Помоги мне, голубчик.
Сжимая в руках четыре пустые бутылки, вперед вышел ординарец. Аккуратно поставив бутылки на землю, он выжидающе посмотрел на генерала.
— Начинай, — кивнул Голицын.
Взяв по бутылке в каждую руку, ординарец подкинул их высоко вверх. Генерал Голицын мгновенно выхватил из плетеной кобуры «наган». Щелкнули два сухих выстрела, и бутылки осыпали мелкими колючими искрами макушки выстроившихся бойцов. В воздух взмыли еще две бутылки, — на сей раз в противоположные стороны. Генералу понадобились доли секунды, чтобы осознать ситуацию. Оставаясь совершенно неподвижным, он лишь дважды повернул кисть, и пули заставили разлететься бутылочное стекло, отшвырнув далеко за плац вытянутое горлышко и тяжелое непрозрачное донце.
На лицах бойцов застыл немой восторг.
Победно сунув «наган» в кобуру, генерал торжественно изрек:
— Обещаю вам, что через полгода учебы вы будете стрелять не хуже меня. Это говорит вам князь Голицын! А теперь, сынки, разойтись!
* * *
За два месяца, что Беспалый успел провести на курсах, он не помнил случая, чтобы генеральские сапоги были невычищены. На голенищах из тонкой лайковой кожи ни одного пятнышка. А на носках, отполированных до блеска, неизменно гулял солнечный лучик. В руке генерала всегда была тонкая палочка, и он методично постукивал ею по выпуклым голенищам, что должно было означать высшую степень раздражения.— Если вы так будете держать пистолеты, то уверяю вас, уважаемые господа комиссары, вы отстрелите себе яйца! — заключил генерал безо всякой улыбки.
Никто из бойцов даже не шелохнулся. Строй застыл в ожидании. Уже на второй день пребывания в школе они осознали, что шутить дозволено только одному человеку, царскому генералу, и любая нездоровая инициатива подавлялась в корне, как самый дерзкий бунт. А потому, вытянувшись во фрунт, следовало с самым серьезным видом внимать незатейливому армейскому юмору состарившегося генерала.
А зубоскалить, надо признать, царский генерал умел, и от его слов попахивало самой настоящей гусарщиной, замешанной на конском навозе. Голицын был из того племени вояк, что на балу лучше всех умеют танцевать мазурку, а на отдыхе неисправимые ловеласы. Причем материться он умел так, что окопные солдаты в сравнении с ним выглядели неискушенными мальчишками. Голицын не однажды подчеркивал, что в прежние времена бранное слово приравнивалось к штыку, а потому Екатерина Великая щедро награждала фельдмаршалов за матерные изыски.
Слегка приподняв подбородок, он посмотрел поверх голов курсантов и уверенно заключил:
— А мужик без яиц, что баба без манды! — Опять никто не смеется, лишь на лицах отдельных бойцов промелькнули едва заметные улыбки. — С оружием нужно обращаться, как с крошечной птицей. Если птаху держать сильно, то непременно задушите ее, но если сжимать слабо, то она обязательно вырвется! А потому пистолет вы должны ощущать как собственные пальцы. Ясно? — коротко спросил генерал-лейтенант.
Вопрос был обращен ко всем, а потому на него полагалось отвечать дружно.
— Ясно, — невесело пронеслось по строю и неубедительно затихло где-то во второй шеренге.
Тоненький прут рассерженно хлестнул по голенищу.
— Ответа не слышу!
— Так точно, господин генерал-лейтенант! — на этот раз прозвучало с задором.
Голицын весело улыбнулся. Ответ пришелся ему по душе.
Несмотря на царскую форму и обилие орденов, которые давно уже не имели прежней силы, Голицын не выглядел бутафорским генералом. При надобности он мог от души приложить нерадивого бойца и потребовать, чтобы тот на подобное пожалование задорно отвечал:
— Рад стараться, господин генерал-лейтенант!
Резко развернувшись, Голицын подошел к мишени, недовольно похмыкал на пробоины и объявил:
— Дерьмо, господа, а не стрельба! Стрелять из пистолета — эта целая наука! Это вам, братцы, не подолы бабам задирать! Здесь с умом нужно подходить. Пистолет — он особого обхождения требует. Почему раньше дуэлянты хорошо стреляли? И попадали с пятидесяти шагов в мелкую монетку? Ну-ка, ты скажи, комиссар! — хитровато прищурившись, он ткнул прутом в грудь невысокому мужичку с крепкой короткой шеей.
— Не могу знать! — бодро отчеканил боец.
— Потому что жить хотели! — просветил генерал-лейтенант. — В стволе у дуэлянтов пушкинской поры был только один заряд! И промахиваться никто из дворян не имел права, потому что следующая пуля летела разине уже в лоб!.. Это сейчас палят очередями, да все в белый свет. Пистолет дворяне учились держать раньше, чем ложку, и тренировались в стрелковом деле с утра до поздней ночи! А если желания особого не было, так папенька им помогал… розгами! Прилежание воспитывал. Что делали дворяне во время прогулок?
Петр Михайлович неожиданно остановился напротив Беспалого и посмотрел ему в глаза.
Отвечать полагалось незамедлительно, и Тимофей, набрав в легкие поболее воздуха, громко отрапортовал, будто бы на строевом плацу:
— Гуляли с барышнями под белую ручку, господин генерал-лейтенант!
— Ду-урак! — беззлобно вынес суровый вердикт Голицын. Приподняв руку с прутом, он поведал: — Они носили с собой тяжеленную железную трость, чтобы постоянно тренировать руку. Ясно?
— Так точно! — живо отозвался Беспалый.
Заложив руки за спину, Голицын вновь направился вдоль строя.
— Стрельба из пистолета для дворян была делом жизни и смерти, — со значением произнес Голицын. — Дворянин обязан был быть готовым к любым неожиданностям. Он шел на бал и никогда не знал, чем для него закончится предстоящий вечер. Веселенькой ночкой где-нибудь в дальних покоях с какой-нибудь барышней на выданье или оскорблением, которое невозможно простить. А это дуэль!
— А отказаться он не мог? — прозвучал громкий вопрос из середины шеренги.
Голицын развернулся на каблуках, после чего отступил на три шага и, сведя седые косматые брови к переносице, сурово вопрошал:
— Кто сказал отказаться?.. Шаг вперед!
Секунду над строем царило неловкое замешательство, после чего первая шеренга слегка колыхнулась и выпустила из своих рядов крепенького мужичка с круглым лицом. В недавнем прошлом тот был слушателем военной академии. Кто знает, не устрой он пьяный дебош в квартире своей любовницы, муж которой, к несчастью, работал в Комиссариате иностранных дел, возможно, закончил бы заведение с отличием. Командовал бы уже на фронте дивизией, а то и корпусом. Как известно, война — время для стремительных карьер. А сейчас вместо полагаемого почета ему приходилось выслушивать маразматика-генерала.
Вопреки ожиданию, лицо Голицына неожиданно подобрело, и он, слегка выпячивая нижнюю губу, произнес:
— Хм… Смел, однако. Не ожидал! — и наставительным тоном продолжил: — Если бы дворянин отказался от дуэли, то из каждого порядочного дома его изгоняли бы палками! — Подумав, серьезно добавил: — И еще собак бы вслед спускали. Понятно?
— Так точно, господин генерал-лейтенант.
— Как фамилия храбреца?
— Дюжев… Андрей Миронович.
— Имя и отчество для кого другого побереги, — буркнул генерал. — Что делали дворяне, прежде чем дать своему отпрыску пистолет?
— Учили обращаться с оружием! — бойко отозвался Дюжев.
— Болван! — коротко и беззлобно заключил Голицын.
У генерала это ругательство было одним из самых безобидных, в чем слушатели успели убедиться еще в первую неделю учебы.
— Так точно! — не растерялся Дюжев.
— Хм… Хвалю. — Помотав в воздухе прутом, генерал-лейтенант просветил: — Отпрыска сначала пороли от души как сидорову козу! — Голицын неприязненно поморщился, будто бы припоминал собственные болезненные ощущения. — Чтобы он сдуру не прострелил себе лоб. Покажи, как ты будешь стрелять! — потребовал Голицын.
Вынув из кобуры «наган», Дюжев выставил вперед руку с оружием, прикрыв один глаз. Неожиданно Голицын подтолкнул бойца в плечо, и тот, под дружный хохот слушателей, растянулся на плацу. Выпавший «наган» отлетел далеко в сторону. Генерал молодцевато нагнулся и поднял пистолет.
— Так вот, дворян еще пороли за то, чтобы они крепко держались на ногах и не закрывали глаза. Боец должен видеть не только то, что располагается прямо перед ним, но и то, что находится в стороне. Это называется боковое зрение! Первое, что он должен уметь, так это хранить равновесие. Поставят ему на плечо стакан с водой, и вот он ходит с ним целый день. А прольет, так сразу получает розог по первое число! — Сжатый в кулаке прут угрожающе колыхнулся. — Когда научится танцевать со стаканом на плече, стакан ставят на голову и снова заставляют ходить. Прольет — опять розги! Дальше полагается держать стакан на вытянутой руке. И попробуй пролей хотя бы каплю! Только после этого ему давали пистолет. Понятно, братцы?
— Так точно, господин генерал-лейтенант!
— В общем, так, возьмешь стакан с водой, поставишь его себе на голову и будешь ходить с ним так целый день, — спокойно приказал Петр Михайлович. — А если увижу, что облился… обещаю выпороть тебя розгами. Уразумел?
В строю раздались едва сдерживаемые смешки. Вряд ли кто хотел бы поменяться местом с бывшим слушателем академии. На его круглом лице застыла смущенная улыбка. Обливаясь потом, он произнес:
— Так точно!
— А «наган» свой, — сунул генерал пистолет в карман, — получишь после того, как научишься держаться на ногах.
— Нас так учили стрелять в Красной армии, — недовольно проговорил Дюжев.
Генерал-лейтенант нахмурился:
— Здесь вам не Красная армия и демагогию разводить не позволю, прошу это запомнить! Я обещал сделать из вас настоящих контрразведчиков, и я это сделаю! Чего бы мне это ни стоило. Встать в строй!
* * *
День начинался в пять часов утра с многокилометрового марш-броска при полной боевой выкладке, а заканчивался в одиннадцать вечера силовыми упражнениями. Каждый день был расписан по минутам, где кроме стрельбы из пистолета обучали оперативно-боевым методам. На разучивание каждого стрелкового приема Петр Михайлович Голицын отводил несколько дней. Еще месяц назад трудно было представить, что каждый из курсантов стрельбой из обеих рук овладеет всего лишь за неделю. А на освоение «боевого маятника», со всеми кувырками, падениями и прочими комбинациями в виде обманных движений, уйдет всего лишь несколько дней. Странно было думать о том, что совсем недавно они ничего не слышали о «встречном поиске». Собственно, стимул для учебы существовал, — в конце каждой недели генерал Голицын устраивал экзамен, в результате которого отчислялось несколько слушателей.Судьба их была предрешена — передовая!
А потому каждый из бойцов всегда готовился к предстоящей проверке весьма серьезно.
В окно незаметно постучалась очередная суббота, а следовательно, наступило время для очередного экзамена. Еще с утра в расположении школы царило гнетущее напряжение, хотя имелась и небольшая причина для радости, — учеба в школе приравнивалась к боевым действиям, а потому курсантам полагалось по сто граммов «наркомовских». Весьма приятная разрядочка в конце боевой недели. Обычно для выпивки объединялись втроем. Примут счастливчики на грудь для настроения, пошатаются по лагерю, да и завалятся спать.
Несмотря на предстоящий экзамен, настроение у Тимофея, в общем-то, было неплохое. Хотя бы даже оттого, что в этот раз подоспел его черед выпивать «наркомовские». А потому к подобному мероприятию он подошел с душой, можно сказать, по-творчески. Сбегав ночью в село, он раздобыл селедочки у одной крепкой вдовушки и теперь фантазировал на тему «армейское застолье». Даже если в этот раз ему суждено расстаться со школой, то сделает он это во хмелю, а потому с радостным сердцем.
Неожиданно размышление Тимофея прервал властный окрик Голицына:
— Боец Беспалый!
— Я! — вышел вперед Тимофей.
— Экзамен мы начнем с тебя.
Полагалось произнести: «Так точно!», но Тимофей Беспалый, из какого-то мальчишеского озорства, произнес:
— Я не возражаю.
На морщинистом лице генерала появилась снисходительная гримаса, дескать, еще бы ты возражал. Иногда Петр Михайлович разрешал с собой спорить. Сейчас это был тот самый случай.
Накануне в центре строевого плаца была установлена толстая дубовая колода, на которой горделиво возвышалась бутылка из-под шампанского (в лучших гусарских традициях!). Голицын отсчитал шестнадцать шагов от колоды (привычная дистанция для стрельбы в царской контрразведке, на которой обычно отрабатывались всевозможные трюки) и уверенно воткнул в землю ивовый прут. Князь извлек из кармана френча «наган» и демонстративно вставил в барабан боевые патроны. Собственно, в этом тоже не было ничего удивительного, так он поступал перед каждым экзаменом, считая, что создание ситуации, приближенной к реальному бою, очень стимулирует учебный процесс.
Судя по тому, как продвигалась учеба, в его словах присутствовала сермяжная правда.
Голицын протянул пистолет Тимофею:
— Ваша задача — расстрелять бутылку во время прыжка. Предупреждаю, противник хитер и коварен! Он не станет дожидаться, пока вы выберете удачное место для падения, он будет стрелять! И стрелять будет метко… А немецкие «шмайсеры» с близкого расстояния перерезают человека пополам! У автомата прицельным будет первый выстрел, его надо бояться, остальные пули уйдут вверх. А потому, падая, вы должны уничтожить противника до того, как он нажмет на курок, — четким голосом наставника напоминал генерал-лейтенант. Голицын стоял немного сбоку, на расстоянии десяти шагов. Дистанция убойная, промахнуться мог разве что абсолютный слепец. Князь Голицын таковым не являлся. — Как только я подниму руку, вы должны прыгать. Если этого не произойдет, то пулю вы получите от меня! В нашей школе все должно быть, как на войне. А потом, при любых учениях допускается небольшой процент потерь… Думаю, что меня не осудят за это.
Никто из слушателей не сомневался, что так оно и произойдет. Старый князь уже не однажды удивлял своими выходками. Заранее доставать «наган» не полагалось. Трюк должен выполняться в одно движение. Расстегнутая кобура — пожалуйста! Но не больше.
Занятия с князем Голицыным не прошли бесследно. Это уж точно! Кроме умения стрелять, у каждого из бойцов вырабатывалось новое мироощущение. А это уже на всю жизнь.
Через три месяца учебы упражнения с пистолетом были доведены практически до автоматизма, и скоро Тимофею Беспалому стало казаться, что он родился с кобурой под подушкой.
Беспалый словно бы глянул на себя со стороны: все происходило, как в замедленном кино, будто бы с кем-то другим, но очень похожим на него. Рука Петра Михайловича неуклонно поднималась для выстрела и в это же самое время, сконцентрировавшись, боковым зрением Тимофей увидел бутылку из-под шампанского. Неожиданно, словно в силу какого-то оптического эффекта, бутыль вдруг принялась увеличиваться, принимая почти гигантские формы. Каким-то невообразимым чувством он сумел рассмотреть на темно-зеленой поверхности даже мельчайшие пятнышки и сколы.
Грешно было не попасть в такую громадину!
Неведомая сила вдруг швырнула его в сторону. В падении Тимофей Беспалый сумел вырвать из кобуры «наган», направить его в цель, точнехонько в длинное сужающееся горлышко, и нажать на курок. Не тратя мгновений на созерцание пораженной мишени, он уже смотрел на Голицына, чтобы уничтожить его в падении. Беспалому потребовалась какая-то сотая доля секунды, чтобы перевести пистолет на генерала. Щелчок! И тот убит!
Оказавшись на земле, Беспалый, сгруппировавшись, мгновенно перекатился влево — в наиболее недосягаемую для противника сторону — и, перевернувшись на живот, дважды нажал на курок, направив оружие в сторону разбитой бутылки. И вновь перевел ствол на генерала — на тот случай, если выстрелы для противника оказались не смертельными.