Суинберн Алжернон. Атланта в Калидоне

   Ты послал нам сон, но во сне тревожат мечты,
   Сказав: «к недоступному вечно стремитесь!»
   О ручьи! Вы в истоках сладки и чисты,
   Но к холодному, горькому морю вы мчитесь!
   Ты вскормил одну розу прахом многих людей,
   И пятнаешь лицо ожогами множества слёз,
   Отнимаешь любовь, отягчая нас грузом страстей,
   До ушей нас наполнил болью, и горе принёс.
   Оттого что силён ты, отец, и к слабым сынам
   Беспощаден, стесняешь нас в жизни земной,
   Рифы, отмели запирают нам путь по морям
   И на суше повсюду границы встали стеной;
   Оттого, что из молний изготовил ты лук,
   Стрелы времени нам приготовив, и грех
   Насадил на земле, и причины для мук,
   Брань, войну, и на смерть обрекаешь ты всех;
   Потому, что громами гремишь, в небесах проносясь,
   И идут проливные дожди там, где ступишь ногой,
   Словно треснуло небо, но пышет пламя из глаз,
   Нестерпимо горяч лик огненный твой;
   Потому что превыше ты всех, кто и нас сильней,
   Потому что ты жизнь, но «смерть» имя нам,
   Потому что жесток ты, хоть нет нас жальчей,
   Что рассыпал, не собрать нашим хилым рукам —
   Знай: хоть разбиты сердца, колени дрожат,
   Губы наши слабы и дыхание сбито,
   Но перед смертью с тобой откровенны мы будем,
   Тогда ты поймёшь, как дела обстоят,
   Всякое сердце вздохнёт и скажет открыто:
   Тебя мы все дружно осудим.
   Мы все против тебя, против тебя, Повелитель.
   Но, на земле живущий,
   Немногословен будь;
   Горячность, болтовня — пустые вещи,
   Их ненадёжен путь,
   Покой приходит после горя и страданий,
   Смирение и страх объединяют нас,
   Безветрие души и самообладанье,
   И твёрдость в трудный час.
   Слова красивые плодов не принесут,
   Сберут колючки лишь и листья отрясут,
   Слова внушают радость и тревоги,
   Молчанье благородное всех победит в итоге.
 
    АЛТЕЯ
   Услышав шум вестей в пределах дома,
   Я поспешила в часть восточную, где зорька
   Приветствует вначале бдительных богов, на солнце
   Глядящих прямо, а потом и нас; внезапно
   Гром от подкованных копыт и стук спешащих ног
   Заполнили холодный коридор, и сполох
   Явился меж колонн, что ярче света дня,
   Острее, чем рассвета пламень ярый.
   Блеск факелов и крики суетливые толпы,
   Мельканье всадников и пыль; вождю привет,
   Что возвращается уздой к узде с Эйнеем.
   Что ж, радостные вести, о царя глашатай?
 
    ГЛАШАТАЙ
   Весть радостна и велика: чудовище убито.
 
    ХОР
   Хвала богам, что милосердны к Калидону.
 
    АЛФЕЯ
   Ты слишком краток: чьей рукой сей подвиг совершен?
 
    ГЛАШАТАЙ
   Рукою девы, и пророка, и Мелеагра, сына твоего.
 
    АЛФЕЯ
   То счастливо копьё, что зверя с жизнью разлучило.
 
    ГЛАШАТАЙ
   Копьё не чужака, тобой благословенно.
 
    АЛФЕЯ
   Тебя благословляю дважды за столь радостную новость.
 
    ГЛАШАТАЙ
   По слову царскому спешил к тебе, коня загнав.
 
    АЛФЕЯ
   Ты говоришь, он ждёт, прибудет лишь с добычей?
 
    ГЛАШАТАЙ
   Так битва тяжела была, что отдыхают все, царица.
 
    АЛФЕЯ
   Нам расскажи об их удачах; и пусть слуги
   Цветами увенчают статуи богов, вина нацедят,
   Готовя для закланья жертвы: небо милость нам явило.
 
    ГЛАШАТАЙ
   Немного к северу, там, где сгустилась чаща,
   На запад от хребта сторожевых холмов,
   Чьи речки лились кровью в день жестокой битвы,
   В которой Акарнанию разбил твой сын, они
   Оружье осмотреть и отдых дать собакам царским
   Остановились: были там Лаэрт — островитянин,
   И юный Нестор Геренийский, и Панопий,
   Кефей с Анкеем, мускулистые гиганты,
   Аркадяне; поодаль, с ними в ссоре, Аталанта
   Ослабила двойную свору, псов умерив прыть,
   Сверкая зубом белоснежным из-под вздёрнутой губы
   И озирая всех разгорячённым взглядом,
   А стрелы оперённые звенели у плеча, о бронзу ударяясь,
   И лук блестел, висевший у бедра; за ней
   Стоял и Мелеагр, как солнце, что весной
   Из почки лист выводит, мир цветами украшая,
   Славнейший средь мужей; там был Ификл,
   С ним Пирифой, что поразил волшебного быка,
   Эвритион божественный и славный Эакид,
   Союзом брачным связанный с богами,
   И Теламон, его любимый брат, и житель
   Аргивы, истины свидетель, друг видений
   Амфиарай; и с ними сила четверная -
   Сыны твоей сестры и матери твоей;
   Ещё хранящий рёв волны чужого моря
   Ясон; близнец войны — Дриас, блестящий меч,
   Цветок горячей битвы, и Идас, Линкей -
   Острейший зреньем среди всех людей,
   Адмет, женатый трижды, и Гиппас с Гилеем,
   Что велики горячими сердцами.
   Там отдохнув, трубить в рога принялись, поскакав
   Сквозь лес и земли в ранах бешеных потоков,
   Под тисами и шапками голов сосновых,
   Забрались в тёмные зелёные дубравы,
   И там и здесь искали — ни следа нет,
   Ни запаха добычи; и сказал тогда Плексипп:
   «Поможешь или нет нам, Артемида,
   Кабанью твою шкуру сильными руками мы сдерём»;
   Но речь прервал, не высказав всего,
   Заметив там, где ил зелёный тёплого болота
   В нестройном шуме тростника неспешно колебался,
   Среди сырых, многоразличных трав дремотных,
   Что бредя спят, виденьями кормимы,
   Чудовища огромного слепую тушу.
   Увидев зверя, задрожал, хвалы желая, он
   И дрот двойной метнул, но дрогнула рука
   И промахнулся, одержим желаньем сильным:
   Горяч он духом, волей, но слаб телом,
   Рука хоть ревностна, однако неверна; и древко
   Сквозь тростники пробившись, в тамариска ствол
   Ударилось и с силой отскочило; все застыли,
   Лишь Аталанта — аркадийка псов спустила,
   И ринулись они, таща ремни, и погрузились
   По уши в воду, до добычи добираясь, а она,
   Сказав: «Ускорь её, ведь в честь твою стреляю,
   Богиня», натянула лук, спустила; тетива
   Запела, отпустив стрелу, и воздух засвистел
   Сырой, и по молчавших тростников плюмажам
   Прошла волна, как в безмятежном море.
   Но вепрь уж над водой вздымался, отрясая
   Бока от ила; он дрожал от боли в ране
   И ярости; огнём горели злобные глаза,
   Щетина на хребте восстала дыбом,
   Проваливаясь, рвался — висли на боках собаки -
   Марая кровью белые цветы, траву сдирая.
   Так, клацая клыками, он добрался и ударил
   Гилея, и нашёл сей муж внезапно смерть,
   И вечный сон в его глаза вселился.
   Тогда Пелей, чрезмерно руки напрягая,
   Пустил стрелу, но вбок она ушла и поразила
   В подмышку левую его любезного собрата,
   Поколебался тот и пал, как и стрела упала,
   И пенистая кровь всё оросила сразу,
   Свалилось тело, мёртвыми взмахнув руками,
   Ударившись о землю с громким стуком -
   Так смерть нашёл Эвритион достойный.
   Удачливей была стрела кадмийца,
   Амфиарая — ясновидца: наконечник
   Священный зверю злобный глаз пронзил,
   Пройдя под бровь кровавой этой твари,
   Убийством распалённой; но вперёд упрямо
   Стремился вепрь, вздымаясь, издавая рёв
   Не меньший, чем рычание ручьёв конца зимы,
   Когда они пену несут в желтеющее море.
   Как башня, развалившись в пекле битвы,
   Обломки арок, стен кидает на равнину,
   Крушит внизу железные цветы войны,
   Разбив обугленные члены и поверженные трупы,
   Так сквозь хаос поломанных кустов и ветвей
   Шумя и топая, весь в боевом пылу,
   И в сторону склоняясь от клыков кабаньих,
   Медлительный, неловкий от огромной силы
   Анкей прорвался; но, как лёгкий снег,
   Он пал, ослабли все его литые мышцы,
   И члены зверь порвал, и кровь полилась,
   И был растерзан храбрый воин на куски.
   Герои все дыханье затаили, руки опустив,
   Глядели в ужасе; но Мелеагр, твой сын,
   Встал на пути у злобного проклятья,
   Как камень, тверд и смел, он губы сжал,
   Взгляд устремил на зверя, тело напрягая,
   Упрямый подбородок опустил к груди,
   Сжав челюсти, стал страшен словно бог -
   Нацелил влево он своё тяжёлое копьё,
   Обняв рукой рябиновое древко, и ударил;
   И без замаха ранен был кабан ужасный,
   Вошло оружье чрез щетину под последнее ребро,
   Пронизав шкуру и пройдя сквозь кость
   Глубоко; и, до смерти поражённый,
   Громадный страх, утыканный древками стрел,
   Скакнул и пал, и с бешеной губы
   Пеной пролился гнев последний его жизни.
   Поодаль стоя, все с весёлыми сердцами
   Восславили Зевеса и богов, но прежде Артемиду;
   А Мелеагр, нож наточив, освежевал
   Добычу, обретя трофей роскошный;
   И все, разгоряченные работою опасной,
   Присели отдохнуть и выпили, смеясь,
   Пот вытирая жаркий с успокоенных бровей.
   Ведь много мягких трав, что выше тростника
   Растут для сна приятного, нарциссы колдовские
   И низко стелющийся донник, разные побеги
   Весною расцветают, и прекрасней всех
   Горят тяжелые соцветья синих гиацинтов,
   Огнём сияют жёлтые цветы, бутоны
   Готовятся расцвесть прекрасных лилий, листья
   Раскрылись нежные, дриад лаская ноги;
   Плющи, оливы и священный тополь,
   И прочие растения — весны приметы.
   Там до сих пор сидят они; меня же царь
   Понудил поспешить явиться в город твой;
   Вы все ликуйте, благодарность возносите:
   Ушли отныне прочь все беды Калидона.
 
    АЛФЕЯ
   Хвала богам; то благо, что они свершили,
   А то, что будет, пусть сокроют до поры.
   Светлы твои слова: пусть было в них и горе,
   Но счастья больше; мы оплачем павших,
   Пред тем как жертвы за их благосклонность
   Предложим небесам, прольём цветочное вино.
   О, будьте, боги, к нам щедры и справедливы,
   Не лживыми устами, не с сокрытым сердцем
   Молились мы, но в чистоте душевной.
 
    ГЛАШАТАЙ
   Просила верно ты: не знать грядущих бед,
   Ведь как бы от надежд не расширялось сердце,
   Весть новая его сгубить нежданно может.
 
    ХОР
   Теперь я знаю — был я сам
   Колодцами и водами разлива
   Потоками, что вьются по холмам
   Там, где хранят зелёные луга
   Склонённые к земле сырой бутоны,
   И свежую траву, и фруктов жемчуга,
   И хмеля шишки, тёмного отлива,
   Что украшают светлых влас стога
   Твои, о Вакх, а плети вьются томно
   По коже бога, нежной как снега,
   Нагие плечи украшая скромно;
   Там тихие ручьи ласкают берега,
   Таинственна земля, и сладки годы,
   Там свет рассеян, ночь долга,
   Бессолнечны часы, что обручают
   Зарю с рассветом, всюду полумрак,
   Отраден холод девственного лога,
   Куда жара не проникает долго,
   Бледны и влажны винограда всходы,
   Пропитаны луны печалью,
   Днём соловей смыкает зрак,
   А ночью распевает оды;
   Там есть от всех сокрытые места,
   Куда дороги не найдёт чужак -
   Ни на крылах, ни по земле нет хода,
   И лишь тебя мелодии встречают,
   Тебя, царица и святая из святых,
   Белейший из цветов природы,
   С косой, что так прекрасно завита,
   С внезапною красой грудей открытых.
   Туда твои невидимые девы
   Обыкновение имеют приходить,
   Плясать под праздные напевы,
   Росой власы распущенные мыть,
   Купаться в водах чистых,
   Сиять, бродить весь день с тобой
   В низинах или меж холмов,
   Где папоротников изобилен рост,
   Невидимо для глаз мужских,
   Иль в пруд забраться голубой,
   Что окружают, отраженьем звёзд,
   Соцветья лилий и речных цветов,
   И пчёлы, позолочены, спешат гурьбой
   Пробившись сквозь сухие тростники
   Будить фиалок белые цветки
   Таких же, что в старинные года,
   Сверкая яркими бутонами своими
   И каплями, что красят лепестки -
   Их, теплые, родила не вода
   А слёзы матери, страдавшей от тоски -
   Иамуса сокрыли между ними:
   Ведь стали брату твоему близки
   Страданья сердца своего потомка;
   Теперь же милость сердца твоего
   Богиня, мы прославим громко,
   Бровь милосердную, что к нам обращена,
   И взор, что не осудит никого;
   Мы знаем, сколько зла сотворено,
   И сколько жизней, как иссохших листьев,
   Сияньем солнца сожжено,
   Как люди на охоте погибали;
   Теряли время, годы мы напрасно,
   Скотину резали и урожай сжинали,
   Но с ними были сжаты заодно,
   Стада и фрукты исчезали вместе
   Погублены дней мертвых чередой,
   Но с трепетом мы все согласно
   С почтением склонимся пред тобой,
   Благодеяния твои хваля без лести,
   И небо, что тобой прояснено.
   Так на земле бывает часто,
   Что день сияет ярко, как вода
   В безветрие, и человек без страха
   Вперёд глядит, но вдруг несчастье
   Подступит тайно, и смертельная беда;
   Даны печаль и радость мощными богами,
   Добро и зло, и солнце и ненастье,
   И гордость не навек хранима нами,
   Богатство исчезает горсткой праха;
   Сама ты многих победила,
   Богатых, сильных истребила,
   Недавно и в далекие года -
   Следы их время смыло.
   Теперь же ты, родная, изменись,
   И к нашим снизойди мольбам,
   С вниманием ко вздохам отнесись,
   Тебя мы светом заклинаем,
   И луком, и красой твоих ресниц,
   И к силе царства ночи прибегаем:
   Будь к нам щедра, блюди законы;
   Во имя страшных стрел мы умоляем,
   Поверженного Ориона,
   Экстаза, что девицам посылаешь,
   И пояса, и девственного лона,
   И волосам святым творим поклоны.
 
    ВЕСТНИК
   О девы, если петь хотите, измените песню,
   А лучше — на колени став, рыдайте, войте;
   Для песен время? Нет, для посыпанья пеплом
   Главы, разорванных одежд, биенья в грудь руками.
 
    ХОР
   Какая весть, как волк, рычит во рту твоём?
   Зачем язык изъял змеиный? Что за огнь в глазах?
 
    ВЕСТНИК
   Всё расскажу, когда к царице проведёте.
 
    ХОР
   Идёт она, должно, молебны совершив богам.
 
    ВЕСТНИК
   Напрасна благодарность за столь горький дар.
 
    АЛФЕЯ
   Чьи здесь тела на погребальных ложах, лица чьи
   Закрыты? Люди не последние погибли ныне,
   Коль почести такие им оказаны в час смерти.
 
    ВЕСТНИК
   Царица, то твои родные братья, дети матери твоей.
 
    АЛФЕЯ
   Носилки опустите, чтобы кровь я их могла увидеть,
   И если подлинно она моя, оплакать павших.
 
    ВЕСТНИК
   Плачь, если хочешь, ибо нет их средь живых.
 
    АЛФЕЯ
   О братья, о сыны и моего отца, любимы мной
   И почитаемы, я вас оплачу многими слезами,
   Столь дорогими, как и ваша пролитая кровь,
   Но твердо знаю, что уйдёте вы спокойно,
   Уснёте с честью, без позора, ибо сын
   Мой отомстит жестоко вашу гибель.
 
    ВЕСТНИК
   Как может твоё семя погубить себя, царица?
 
    АЛФЕЯ
   Второе твоё слово смерть в себе таит двойную.
 
    ВЕСТНИК
   Узнай, что пали они порознь от одной руки.
 
    АЛФЕЯ
   Что за двусмысленность изрёк твой рот?
 
    ВЕСТНИК
   Рукою сына твоего убиты оба, коли молвить прямо.
 
    АЛФЕЯ
   Судьба явилась нам; настал наш горький час.
 
    ХОР
   О, сын ничтожный и твоей испорченный рукой.
 
    АЛФЕЯ
   Не ты ли Мелеагр, рождённый моим чревом?
 
    ХОР
   Охотник злобный — вот кто зачал сына твоего.
 
    АЛФЕЯ
   Родился как огонь; ты пожирать рождён?
 
    ХОР
   Ты сделан из огня, сожжёшь ли сам себя?
 
    АЛФЕЯ
   Меня мой сон сгубил; гори и ты со мной.
 
    ХОР
   Не без богов рождаются виденья и уходят.
 
    АЛФЕЯ
   Вокруг богов избыток; я одна пред ними.
 
    ХОР
   Она стенает, словно человек, богами уязвлённый.
 
    АЛФЕЯ
   Они крушат меня, на части рвут, уничтожают.
 
    ХОР
   Иль словно женщина в тяжелых родах стонет.
 
    АЛФЕЯ
   Они сильны, они сильны, а я разрушена, побеждена.
 
    ХОР
   Разгневан сильно бог, и ей не уцелеть.
 
    АЛФЕЯ
   Уйду, но не сейчас; не слаб еще мой дух.
   Не стану погибать я перед ликом солнца.
   А ты — всё расскажи, пред тем как я умру.
 
    ВЕСТНИК
   Царица! Ты по-царски можешь властвовать собою,
   Но буду краток, излагая суть несчастья.
   Знай, что при разделе окровавленной добычи
   Со спором громким твои братья предложили
   Кабанью голову и устрашающую шкуру
   Оставить как святыню, чудо в Калидоне;
   И многие к тому склонились, но твой сын,
   Могучими руками обхватив объём волос,
   Швырнул со стуком ту бесформенную кучу
   Под ноги девы, говоря: «Твоя, а не моя, добыча,
   Твоей рукою, для тебя она была убита,
   И все хвалы тебе назначил Бог»; и засмеялась
   Она, как утром, что пришло на смену ночи
   Священной, небо улыбается, краснеет, раскрывая
   Туманные уста и веки девственные солнца,
   И медленно всходящие обводы теплой груди,
   Плодотворящей, и горит как пламя в час рассвета,
   Извивами роскошными волос блестящих
   Раскрашивая облака; от сердца шёл тот смех,
   Освещена она была сияньем нежным кос златых,
   Жемчужно — розова и холодна как утро,
   Богоподобна; смех казался строгим и серьёзным
   Её уст чистых; все пред нею замолчали,
   И прочь пошла она. Тут крикнул кто — то: «Эй,
   Неужто губы аркадянка всем нам прострелила,
   Из — за девчонки всем лишиться нам добычи!»
   Тут все за ней гурьбою поскакали, злобясь,
   Сорвав с её волос цветочную корону, тотчас
   Отняли шкуру вепря, всячески позоря,
   Лишь Мелеагр, как лев ручной, хозяйку защищая,
   На них напал, остановил и, как пожар лесной,
   Крушил и разгонял, ударов много получая; а она
   Не подняла руки и не вмешалась: и Плексипп,
   Крича: «Вот за любовь, дружок, расплата»,
   На Мелеагра ринулся, но тот копьём преострым
   Пробил ему и рот и щёки; и тогда Токсей
   Напал без крика, говоря ударом; но слова копья
   Напрасны были, хоть злобны, и землю
   Сотряс он, падая, в бок получив удар,
   И пена лошади его обрызгала лицо убийцы,
   Лицо твоего сына запятнала; недвижимы,
   Безгласны стали павшие. Сказал тогда Эйней,
   Что в гибели они своей повинны сами, небо
   Разгневав глупостью; дразнящие судьбу падут.
   И дальше двинулись они, ей почести воздав,
   Как той, что удостоена внимания небес.
 
    АЛФЕЯ
   Что скажете, о женщины? Дела нехороши?
 
    ХОР
   Добра не совершить без Божьего участья.
 
    АЛФЕЯ
   При чём здесь боги? Братьев прирождённых
   Не знали вы, как я, не близки они вам,
   Как мне, сестре родной, что ныне словно жертва
   На тризне их. Уж лучше б мне погибнуть;
   Со мной росли они, играли мы детьми,
   И были братья посохом моих нетвёрдых ног,
   Поддерживая тонкими руками, и водили
   Так бережно гулять, показывали мне
   Мечи и злато, свет зеркал и яркую корону -
   Чудесные игрушки, и бросать копьё давали,
   И приносили маленьких щенков у ног резвиться,
   Стучаться мне о грудь смешными головами
   И преданно в глаза смотреть; но эти дни
   Ушли, отныне горько мне царить в пустыне,
   Сестре несчастной, мрачному созданью,
   И матери проклятий многих; и она, как все,
   Моя сестрица Леда, сидя за морями,
   Средь роскоши, в палатах безупречного супруга
   Меня проклянет, говоря: «Он горе, а не сын,
   Тебя опустошит, сестра, как гибельный огонь,
   Сожжёт нам души эта головешка».
   Но вы возрадуйтесь, о Фестия сыны,
   Дрова такие бросим в ваш костер последний,
   Каких нет у царей; такой зажжём мы пламень,
   Что маслом не усилить, не раздуть дыханьем,
   Вином не оживить; оно ценней, чем злато,
   Дороже тысячи людей живущих.
 
    ХОР
   Осталось множество вещей, любви достойных -
   Твой муж, и сына мужество и сила.
 
    АЛФЕЯ
   Кто братьев мне вернёт, пока живу я?
   Кто вновь их выносит? Кто станет им заменой?
   Для нас едины все — и братья, и отцы,
   И нет их лучше. Не моя ль родня убита?
   Нс с ним ли вместе мы висели у груди,
   Питались как цветочки или пчёлы,
   Но материнским молоком, не мёдом? А другой,
   Другой мой брат, копьем пронзённый сына,
   Не смотрит ли спокойно он, рождённый позже,
   Смеётся от любви к нам, и опять смеётся?
   Тогда не знала я ни сыновей, ни копий,
   Ни родов смертоносных; боги нас хранили,
   И без новинок мирно наши дни текли.
   Хотела б я остаться незамужней и не порождать
   Мечей для беспокойства мира — те, кто говорили
   Мне нежные слова, навеки замолчали,
   Не смотрят на меня с любовью; никогда
   Их мне не повстречать среди живущих.
   Жива ещё я — как мне жить теперь?
   Быть с моим сыном рядом, зная, что случилось,
   Желая вечно отменить свершённое, ища
   Свиданья с мёртвыми, увидеть их желая,
   Убить свое же сердце памятью о них;
   Из глаз, что видят их убийцу здравым,
   Роняя слёзы, руку не отдёрнуть от руки злодея?
   Как видеть сны о них, как слушать голоса
   Фантомов, чувствовать пожатье мнимых рук,
   И бестелесный стук походки мертвой, а затем
   Проснуться и услышать разве только псов их
   Скулёж во сне, несчастных, без хозяев,
   Увидеть пики их кабаньи, сёдла и попоны,
   Всё, чем они владели в этой жизни -
   Но не людей? Что, если псы и кони
   Умрут, почуяв сердцем смерть своих хозяев,
   Иссохнут их глаза, поникнут грустно уши,
   А я скорбеть не стану? Неразумных тварей
   Тоска любви изгложет, а я стану жить?
   Конечно, может смерть милее жизни стать,
   И лучше сразу умереть им, и ему, и мне;
   Когда бы боги их сразить решили, я
   Смирилась бы, и если бы война сгубила их,
   Иль пали бы они во сне внезапно, ночью
   От сети и ножа наёмного убийцы,
   Снесла бы я то; иль в нынешней охоте
   Нашли бы смерть от зуба и клыка,
   Разорваны, и съедены, и кровью истекли -
   Любая смерть почётна, быстрое отмщенье
   Последует от рук богов следящих; только эту
   Не в силах оправдать: ведь не в сраженье
   За землю отчую, не жертвенно они
   Погибли; если б так, то излила б я сердце
   Из глаз слезами, немедля покарала бы убийцу,
   Усыпала цветами их костёр, а над могилой
   Повесила корону; и под звуки песни благодарной
   Развеялся бы пепел их: ведь все мужи
   И девы чистыми губами гимны б пели,
   И плакали герои, смерть сравняв с бессмертьем;
   Но нет, не от наемника и чуждого меча,
   От родича руки они погибли, среди мира,
   Опасностей избегнув, одиноко средь друзей,
   Изведав злобу от того, кого любили; как могу
   Коснуться крови их, не в битве источённой,
   Вина, пролитого судьбой из вен мужских,
   Покойных братьев вен? Как пятна смыть
   Напитка горького, не в праздник пролитого,
   Как кровь свою смешать с погибших кровью,
   Как руку удержать? Как сына мне позвать,
   Ничьей теперь сестре? Но только день и ночь
   Нам не сидеть, друг друга ненавидя и лелея
   Достойные проклятья мысли; со стыдом не жить,
   Глаза скрывая, с вечной судорогой страха,
   Не высказав упрёки, каждый молча сознавая
   Свой грех, и проклиная молчаливо
   Друг друга! Я тебя ль в живых оставлю,
   Чтоб видеть твою силу, слушать похвалы
   Мне в честь твою, тогда как тех, кому ты
   Жить не позволил, уж никто не вспомнит?
   Из — за тебя лежать им без любви и славы?
   Нежны они при жизни были, и моё влеклось
   К ним сердце, и встречало отклик прежде,
   Теперь же голодно оно, и милых мёртвых
   Желать я буду до своих последних дней.
   Да, каждой вещи, человеку сыщется замена,
   И могут боги сына дать в замену сыну,
   Но больше не пошлют ни брата, ни сестры.
 
    ХОР
   Нет, ведь лежит он близко к сердцу твоему,
   Напоен молоком, согретый чревом, он берёт
   И жизнь и жизни кровь и все твои плоды,
   Он ест тебя и пьёт, как хлеб едят с водой,
   Цедит твоё вино, он — часть тебя, он — ты;
   Но коль не есть ему — твоя ослабнет плоть,
   Не пить ему — твои от жажды лопнут губы.
   Меняется ребёнок больше, чем что — либо,
   И твой, к которому привыкла; он прославит
   Родное чрево, грудь, вскормившую его,
   Богов своих усердно почитая в честь твою.
 
    АЛФЕЯ
   Но мне и братьев боги дали, а мой сын
   Не почитая ни богов, ни сердца моего,
   Ни прошлых сладких лет, святого ничего,
   Жестоко, будто бы добычу злого зверя,
   Похитил их, чтобы убить; о да! и с ним она,
   Чужая женщина, цветок, а может — меч,
   Покрытый кровью пролитой, соцветье смерти,
   Что привлекает и страшит — она смотрела
   Холодным взглядом и с улыбкой чуждых уст
   Как мой родной моих родных зарезал, сделав
   Меня презренной среди всех презренных,
   Горчайшей среди женщин всей земли,
   Той, чьё людей слезами смыто будет имя.
 
    ХОР
   Дух укрепи свой: разве не такой же бог
   Нам Случай, неизбежностей родитель?
   Несчастья посылают нам разгневанные боги,
   Да не увидим мы и больших наказаний.
 
    АЛФЕЯ
   Мой дух сам на себя восстал, и ныне я
   Кричу от этих бед из глубины души моей,
   Что сносит боль и зло, и дни страданий,
   И эту жизнь — неизгладимое бессилье.
   Слаба, слаба, исполнена позора; и дыханье
   Моё мне тошно, и весь мир, и яростные боги.
   Где искупление? Что исцелит меня? Вернёт
   Мне силу ног и цвет лица? Трава какая
   Даст мне покой? А излеченье? А свободу?
   Какое снадобье, питьё какое, боги, ныне
   Меня сравняет с вами или со зверьми,
   Что жрут, деля добычу со спокойным сердцем?
   Мы видим их, но сами мы не можем
   Вести жизнь как у тех природных тварей,