– Да вот твои намыленные рыцари и обучали, пока в полоне нашем отдыхали! – громко засмеялся Добромеч, и его спутники снова поддержали веселье.
   Они уже достигли верхней ступени, и Вэйлорд резко развернулся. Теперь он мог взирать на трех великанов сверху вниз.
   – Благородные князья, должен ли я напомнить вам, что война, неразумная с нашей стороны, окончена уже очень давно? Что вы посланники мира? Что ваши упоминания о «мыльных рыцарях» и радости победы никоим образом не смогут послужить делу мира, но обильно удобрят землю для новых всходов старой вражды?
   Старший князь перестал смеяться. Сделав серьезное лицо, он поднялся на верхнюю ступень и теперь высился над Вэйлордом, будто громадный медведь.
   – Не должен, черный лорд. Память у нас, хвала небесам, отменная. Мы помним, для чего мы здесь. Как помним разорение и запах мертвечины там, где прошли ваши лорды. Помним поруганных дев и затравленных да забавы ради разорванных охотничьими мастифами детей. Мы все помним.
   – Ваши страдания не отомщены? – Вэйлорд не спасовал перед рослым скифарием и холодно смотрел волчьим взглядом в глаза Добромеча. – Да или нет?
   – Отомщены, – после некоторого молчания молвил князь.
   – Так мы будем ворошить прошлое или строить будущее?
   – А этот ваш Стоунтри Вудмар правду сказал. – Кривая ухмылка исказила лицо скифария.
   – О чем? – Нэйрос не сводил с него взгляда.
   – О том, что благородное происхождение не способно наделить благородством, но благородное сердце боги могут вложить и в грудь простолюдина.
   – Это ты к чему, князь?
   – Это я о тебе, лорд. – Сказав это, Добромеч вдруг засмеялся, приобнял огромной рукой Вэйлорда за плечи, развернул и двинулся с ним вместе дальше, приговаривая: – Давай уже, мой угрюмый брат, покажи нам кухню. Жрать охота, мочи нет!
   Кажется, лорд Брекенридж рассказывал, что если скифарий назовет кого-то братом, это значит очень много…
* * *
   Провожая взглядом гостей и свою десницу, как всегда мрачного и настороженного Нэйроса, король Хлодвиг жестом подозвал капитана стражи. Мартиан Ариперт, старший сын лорда Дориана Ариперта, был еще молод, всего двадцати шести лет, и хорош собой: с густой золотистой шевелюрой и заметным издали родимым пятном над правым уголком рта. Одно время король косо на него поглядывал, опасаясь, что принцесса Элисса воспылает к нему страстью. К тому же при дворе ходили слухи об интересе некоторых особ к Мартиану. Однако чересчур официальные манеры сира Ариперта никак не могли понравиться Элиссе, которая всегда высмеивала этикет. Принцессе этот молодой человек казался глупым, а глупость, выдаваемую за благородное воспитание, она особенно не выносила. Однако Хлодвиг вовсе не считал Мартиана глупым: обладая безупречной исполнительностью, трудно проявить самостоятельность.
   – Что скажешь, Ариперт? – Король кивком указал в спину уходящих.
   – Варвары, ваше величество, – коротко отозвался Мартиан.
   – Отчего же? – нахмурился король.
   – Они совсем не такие, как мы, ваше величество.
   – М-да, убедил. – Хлодвиг потер ладонью лоб. – А не думал ли ты, молодой рыцарь, что они сами нас считают варварами?
   – Но почему, государь? – Лицо Мартиана отобразило почти детское недоумение. Может, Элисса права, отказывая ему в наличии ума?
   – Потому что у нас знать не знают, что такое борщ, окрошка и квас.
   – Простите, не понял… – Бедный капитан гвардии аж вспотел.
   – Да и кем еще им нас считать после того нашествия и всех бед, которые мы принесли их земле?
   – Ваше величество, я…
   – Ты мне лучше доложи, где Леон? Твои люди нашли его? Сегодня он имел наглость пропустить и прием лорда Хайдамара, и встречу скифарийских князей. Доколе это будет продолжаться? Где он? – Голос и взгляд Хлодвига выдавали явное раздражение.
   – Ваше величество, мои люди обыскивали весь город с самого утра. Потом…
   – Говори!
   – Потом слух дошел, что в тупике улицы Роз происходит небывалое веселье.
   – Улица Роз! – прорычал Хлодвиг.
   – Мои люди наведались туда. Выяснилось, что его высочество там был и покинул… заведение… мамаши Сиргаритки… – Ариперт стал запинаться.
   – Прекрати мямлить, капитан, будто юнец, впервые увидавший голую девицу. Будто вы не вылезли именно оттуда и не кормили вас во младенчестве именно такими титьками! Если ты опасаешься обмочиться при произнесении таких слов, как «бордель» и «шлюхи», что с тобой станется в бою, когда, о боги, кто-то чем-то попытается тебя проткнуть?!
   Тут, конечно, правитель Гринвельда погорячился и понимал это. Молодой Ариперт не бывал, правда, в настоящем бою, но уже снискал славу в дюжине турниров, где проявил отвагу и доблесть.
   – Да, ваше величество, простите, ваше…
   – Где сейчас принц?!
   – Мы продолжаем искать.
   – Уже пора не искать, а найти, черт вас всех раздери! Клянусь каждым из двенадцати бестолочей, что рухнули с небес на своих колесницах, если во время ужина Леон не будет сидеть в трапезной напротив меня, я вам всем напомню, что я сын того самого короля Дэсмонда Эверрета, который частенько развешивал головы тех, кто его прогневал, на пиках вокруг дворца!
* * *
   Солнце, колесница Первобога, держало путь на закат. Дневная жара миновала, сменившись ласковым теплом. По земле протянулись тени, а Слезная бухта, спокойная в безветрии, мерцала мириадами бриллиантовых бликов на мелкой ряби. Вдали на фоне заката темнели рыбацкие лодки. Колокол дворцовой башни вестников прозвонил восемь раз, разогнав собравшихся в колокольне чаек, что свысока наблюдали за приближающимися к пристани шхунами. Их сменили голуби, твердо намеренные не уступить это место чайкам – пока те не вернутся, конечно. Итак, уже восемь часов вечера. Король Хлодвиг бросил нетерпеливый взгляд на лысеющего стольника, следящего за сервировкой ужина. Тот тихо отдавал распоряжения чашникам, которые торопливо раскладывали блюда и периодически подавали их трем придворным пробникам. Из-за этих пробников и затягивалась всегда подготовка к трапезе. Эти три человека должны были отведать от каждого из блюд и напитков, а затем уйти из трапезной живыми, чтобы королевская семья могла начать прием пищи. Хлодвиг некогда хотел упразднить их должность, но лорд Нэйрос Вэйлорд упорно противился этой идее.
   – Упраздни тогда и меня, наивный легковерный дурак! – воскликнул он тогда в сердцах.
   – Ты забываешься, волчья твоя душа! – рявкнул в ответ король.
   – Отчего бы мне не назвать дураком короля, который думает, будто никто в этом мире не желает его смерти? – продолжал Вэйлорд. – Даже боги когда-то передрались!
   В итоге Хлодвиг согласился оставить при себе пробников пищи, пообещав тем не менее врезать Нэйросу по уху, если тот снова назовет его дураком. На это Нэйрос ответил, что способность короля дать по уху говорит о том, что король еще жив, а это все, что ему нужно. А потом добавил, что ежели король его ударит, то и он королю всыплет, как в старые добрые времена. На том и порешили.
   Раздраженный король, раскачиваясь с пяток на носки у окна и глядя на закат, не выдержал и подошел к столу.
   – Долго еще, черт вас дери? – проворчал он, взяв серебряную тарелку с оливками.
   – Еще два блюда и три напитка, государь, – кивнул пожилой стольник, бывший на этой должности еще при Дэсмонде. – А потом надо выждать четверть часа и убедиться, что пробники живы.
   Хлодвиг отправил в рот оливку и уставился на троицу пробников.
   – По их виду можно сказать, что они с неделю как померли. В чем дело, любезные?
   – Ваше величество, они объелись. Сегодня много блюд.
   – Ну, званый обед по случаю намечавшейся помолвки моей дочери с лордом Хайдамаром не состоялся. – Король пожал могучими плечами, поедая очередную оливку. – Не пропадать же всему тому добру, что приготовили.
   – Простите, государь, но вы ведь все это не съедите.
   – Да что ты? Ну конечно, не съем. Сегодня с нами ужинает сир Вэйлорд. А после нашей трапезы позовешь сюда прислугу.
   – Но это королевская трапезная, ваше величество! – запротестовал стольник.
   – Ну, они же не гадить здесь будут, черт тебя дери! Или я заставлю тебя все это слопать и тем трем мясным бочонкам тоже велю присоединиться!
   Пробники действительно были толсты. Даже чрезмерно, все как один. Наверное, в ближайшее время следует отправить их на заслуженный отдых и поискать других, помоложе, еще не превратившихся в ходячий монумент пороку чревоугодия.
   Окинув всех недовольным взглядом, король вернулся к большому арочному окну и снова устремил взор на Слезную бухту. Отправив в рот еще одну оливку, стал тихо напевать:
 
Мы простые рыбаки,
От престола далеки.
Нам бы двух сирен добыть
И с друзьями разделить…
 
   – Я пришел, государь, – послышался голос за левым плечом.
   Нэйрос появился, как это он умел, совершенно неожиданно и беззвучно. А еще пахнуло крепким вином.
   – Опаздываешь, волчья душа. – Король обернулся.
   – Прости. Князья. – Нэй пожал плечами. Доспехи он снял и был сейчас в черной рубахе, с поясом из кожи пеших драконов, с кинжалом в ножнах.
   – Что за вид у тебя, словно у разбойника?
   – Жарко и душно, государь.
   – Допустим. Но отчего так вином разит? Ты пьян, что ли?
   – Хлодвиг, помилуй, когда ты меня пьяным видел?
   – Видел, представь. Ты просто не помнишь. И ты не ответил, Нэй. Почему так разит вином?
   – Ну, отвел я скифариев на кухню. Они принялись поварам объяснять, что предпочитают к столу. Учить новым рецептам. Их Добромеч даже сам взялся шинковать и варить. А потом этот… Вострогор который, увидал в углу бочку старого доброго вина. И тут началось…
   – Пострадавших нет? – Король ухмыльнулся и поднял левую бровь.
   – Нет. Они потом песни горланили свои. А затем я отвел их в покои.
   – Ясно. Оливок хочешь? – Хлодвиг качнул перед Нэйросом тарелкой.
   – Благодарю, государь, но нет. Ты же знаешь, не люблю я оливки.
   – Вот и славно. Мне больше достанется. – Король выплюнул косточку в окно. – Леон объявился?
   – Да. – Вэйлорд кивнул. – Он в конюшне сейчас. Ругается с конюхом.
   – Отчего же?
   – Кобыла принца в охоте, как оказалось. А конюх не предупредил. И пока принц предавался беспутству на улице Роз, его кобыла находилась в стойле дома Сиргаритки. Ну и за то время три жеребца на нее запрыгнули. Породу попортили.
   Очередная косточка полетела в окно.
   – А этот царственный жеребец на скольких запрыгнул за то время, пока его кобыла утоляла свою охоту, он не упомянул? – зло проговорил король.
   – Об этом умолчал. – Смешок вырвался из уст Нэйроса. – Но как встречу Сиргаритку, спрошу и об этом.
   Хлодвиг взглянул на него сверху вниз:
   – Ты думаешь, меня это веселит, волчья душа? – Еще одна косточка полетела в окно, прямиком в яблоневый сад, что разбил под окнами трапезной еще Албоин Шестой.
   – Послушай, Хлодвиг. Мы ведь тоже были молодые. И тоже совершали массу поступков, коими гордиться и тогда не могли, а теперь и подавно.
   – Но не до такой степени. В его годы я уже вернулся с войны и был женат.
   – И стал женат, – вздохнул Вэйлорд как-то мрачно. – Я помню. Но сейчас войны, хвала богам, нет.
   Хлодвиг снова взглянул на своего собрата по мечу, но промолчал.
   – Тогда другое время было, государь.
   – Как думаешь, может, в свете задуманных мною реформ запретить публичные дома? Ну, хотя бы в столице. Или народ мне этого не простит? – Последнюю фразу король сопроводил смешком и чуть не проглотил косточку.
   – Я так точно не прощу, – хмыкнул черный лорд, потирая подбородок.
   – Вот от тебя-то он и набрался дурного, волчья душа.
   – Я учил его только владеть мечом и арбалетом, государь.
   Король снова сплюнул и хотел было еще что-то сказать, но снизу послышался жалобный старческий окрик:
   – Ваше величество! Что же вы делаете! Это ведь яблоневый сад! Зачем вы здесь сеете оливковые косточки?
   Два собрата по мечу глянули под окно. Футах в тридцати внизу стоял королевский садовник Мортимер Фиш в своем неизменном сером балахоне. Древний старик с остатками длинных седых волос вокруг блестящей плеши опирался на сучковатый посох и смотрел на коротко остриженную траву, усыпанную оливковыми косточками.
   – Это не я, Мортимер. Это все лорд Вэйлорд! – Король глянул на товарища. – Что ж ты делаешь, пьяница.
   – Очень смешно…
   – Ваше величество! – заскулил внизу Фиш. – Зачем вы так говорите? А то я не знаю, что сир Вэйлорд терпеть не может оливок!
   – Ты не помнишь, сколько ему лет? – тихо спросил Хлодвиг.
   – Не помню, государь, но думается мне, он бродил тут, будучи седым, еще в те времена, когда сам Артогно верхом на своем белом мамонте объезжал земли Гринвельда в поисках места для столицы нового королевства.
   – Эй, Мортимер! – крикнул король вниз.
   – Да, ваше величество! – отозвался старик.
   – Расскажи про царствование короля Сигиберта!
   Мортимер Фиш задумчиво уставился в небо, потирая костлявой рукой лысину. Затем растерянно проговорил:
   – Ваше величество, но последний король Гринвельда, носящий это имя, царствовал три века назад.
   – Я знаю, Мортимер! Оттого и спрашиваю про него у тебя!
   – И ты еще упрекаешь принца Леона? – фыркнул Нэйрос. – Сам все никак не повзрослеешь.
   – Ваше величество, даже ваш отец, Дэсмонд, не позволял себе так смеяться надо мной. – Поняв шутку, старик разобиделся. – Уж его-то я помню.
   – Я тоже помню, Мортимер! – крикнул король и добавил уже тише: – Он не шутил. Он рубил головы. И ты бы с ним не бранился из-за косточек. Ладно! Ступай! Я больше не буду!
   Садовник поковылял прочь, что-то тихо бормоча себе под нос и стеная от шутки короля.
   – О чем ты пошептаться хотел, государь? – Вэйлорд уселся на подоконник, подставив спину лучам заходящего солнца.
   Хлодвиг обернулся, жуя оливку. Обслуга трапезной достаточно далеко, и можно вести разговор о делах сокровенных, без опаски, что кто-то подслушает.
   – Вообще, старый друг, я рассчитывал, что при нашем разговоре ты будешь трезвым.
   – Я трезв, как уже говорил. Итак, что за дело?
   – Ты ведь знаешь, Нэй, об этой забавной черте династии Эверретов?
   – Темный и светлый? – Вэйлорд усмехнулся. – Кто не ведает об этом? Такого больше нигде не сыскать.
   – Верно. Мой отец, Дэсмонд, был жестоким королем. И это все хорошо помнят. Две войны, множество казней. Может, сейчас и побаиваются писать о нем в летописях как о кровавом деспоте, но знают-то это все. А вот его отец и мой дед, Албоин Шестой, был человеком просвещенным. Он хотел узаконить власть вождей лесных племен, проложить Белый тракт до Скифарии и установить с ней прочный мир и торговлю. И простой люд его любил. Царствование Албоина было долгим и мирным. Отец его, Леон Второй, был характера иного: жесток, высокомерен. При нем бремя простого народа стало непосильным, а когда он попытался закрепостить твое волчье племя, вспыхнул мятеж.
   – Я помню, государь.
   – Не сбивай меня с мысли. Так вот. Мятеж окончился уступками, и рабство отменили. Но, по большому счету, лишь слово «раб» перешло в разряд ругательных, а для простолюдинов мало что изменилось. Их стало нельзя покупать и продавать, но один лорд по-прежнему может передать своих подданных другому, нельзя лишь разлучать тех, кто состоит в родстве и браке. Вроде и должны запомнить Леона Второго как избавителя от оков рабства, но помнят его как жестокого тирана. А тот, что предшествовал тирану, был светел и благороден – Хлодвиг Третий, отец Леона Второго. Он построил Дом Наук в Артогно и королевскую библиотеку в каждом из больших городов. Велел вырыть под столицей систему сточных каналов, чтоб нечистоты сразу уходили в море. И с тех пор как его замысел был воплощен, в городе не случилось ни одной эпидемии.
   – Однако рабство он отменять и не думал. – Нэйрос горько усмехнулся.
   – Какой король способен направить против себя мечи собственной знати? Только безумец. Я благодарю своего предка, злобного Леона Второго, что избавил меня от этой ноши. Но вот ведь какая штука мне не дает покоя. Ты же знаешь, что королем после Дэсмонда должен был стать не я, а принц Горан, мой старший брат.
   – Благородный Горан пал в бою на Мамонтовом острове, – вздохнул Нэйрос. – И с ним сложили бы головы и мы, если бы он не приказал нам с тобой взять отряд латников и вызволить из ловушки сира Гильома Блэйда с его людьми. А может, и нет. Возможно, если бы мы тогда остались с Гораном, то выжили бы все. Но, как бы то ни было, трон по праву наследования перешел к тебе, государь.
   – Это все я знаю. Но ведь королем должен был стать Горан. А каким бы он был? Мне он приходился братом. Мне сложно судить. Он мог стать славным, добрым и великим королем? Ведь после нашего отца, обагрившего руки в крови казненных, должен был прийти именно такой.
   – Твой брат был смел без меры. Отчаян и силен. Но он был жесток, если ты не заметил, хоть и не настолько, как Дэсмонд. И ко мне он относился не так сурово, как твой отец. Но я думаю, что ты истинно добрый и мудрый правитель.
   – Льстец, – фыркнул Хлодвиг.
   – В этом меня никто и никогда не упрекал.
   – Ну, будет тебе. Однако каким я останусь в памяти потомков? Я хочу дать простому люду школы, насытить их жажду знаний. Завоеватели всегда угоняют в рабство самых искусных ремесленников или убивают их. Трудно восполнить такие потери после войны. А война близка.
   – Ты одержим мыслями о войне. Не всегда смена течения в океане Предела приводила к открытому вторжению.
   – Не всегда, – кивнул король. – Однако стычки были каждый раз, так или иначе. Но кто сказал, что этого не случится вновь? Мы пожгли и разрушили верфи на острове, уничтожили боры корабельных сосен, нанесли немалый урон колдунам. Но прошло восемнадцать лет, а течение уже поменяло направление.
   – С чего ты взял, государь?
   – А вот послушай. Ты ведь помнишь лорда Брекенриджа?
   Нэйрос кивнул. Конечно, он помнил лорда одного из больших домов королевства. Когда Кабрийский орден, а с ними многие из прочей знати, отправился завоевывать Скифарию, молодой Роберт Брекенридж состоял в его рядах. Его сыновья, Гай и Вилор, были совсем детьми, и управлять родовыми землями остался его младший брат Эдвин. И Эдвин Брекенридж оказался единственным из лордов ближайших к Волчьему мысу территорий, который собрал войско и двинулся на мыс отражать нашествие корсаров Мамонтова острова, пока было еще не поздно. Другие лорды, питая нескрываемую неприязнь к так называемому волчьему народу, выжидали. Пусть корсары убивают свободолюбивых жителей мыса, и пусть они, в свою очередь, проливают кровь корсаров. Но Эдвин не стал ждать – двинулся на помощь и погиб в неравной схватке. И тогда король Дэсмонд в очередной раз позволил себе разгневаться. Его супруга-королева, носящая имя Эолинн, мать Хлодвига и Горана, являлась родной теткой Роберта и Эдвина Брекенриджей. Гибель племянника глубоко поразила королеву. А Дэсмонд, при всех своих недостатках, обладал тем не менее такой добродетелью, как безмерная и страстная любовь к супруге. После гибели Эдвина король приказал лордам снаряжать войско и идти на Волчий мыс отражать нашествие, а затем плыть на Мамонтов остров, пока это позволяло течение, и нести туда возмездие. Однако для волчьего народа и для Эдвина уже было поздно.
   – Отчего мне его забыть? Он один из немногих, кто не считает возведение в лорды кузнеца чем-то постыдным.
   – А тех, кто с презрением обзывает тебя возведенным, ты тоже помнишь? – Хлодвиг усмехнулся.
   – Будь уверен, государь. Я должен помнить тех, кто относится ко мне дружелюбно, чтобы знать, на кого можно опереться в трудный час. А врагов я должен помнить, чтобы по возможности предотвратить приход этого трудного часа.
   – Умно. Однако не об этом речь. Сегодня вестник принес пару грамот из Брекенрока. Одна из них – петиция ассамблеи лордов.
   – Вот как? О чем речь?
   – Чуть позже, Нэй. Вторая бумага содержит информацию иного рода. Несколько дней назад пропал конный латник из стражи Брекенрока. Подумали, дезертировал. Хотя с чего бы: у Роберта добрые земли и хорошие урожаи уже третий год. Его латники живут сытно и тепло, несмотря на близость моря, из которого нам постоянно приходится ждать беды. Латника начали искать – прочесывали окрестности, расспрашивали людей. И нашли в нескольких милях севернее замка, прямо на берегу Жертвенного моря, лодку-долбленку из краснолистого тиса.
   – Краснолистый тис? – Нэйрос нахмурился. – Но такое дерево в Гринвельде не растет уже лет четыреста.
   – Как и мамонты более здесь не водятся, – кивнул Хлодвиг. – Но все это еще есть на Мамонтовом острове. Ты и сам видел эти могучие деревья, которые начали расти за много тысяч лет до войны богов. Следовательно, лодка с острова.
   – И каковы ее размеры? Не указано в письме?
   – Указано. На одного человека.
   – Но позволь, государь, даже если течение сменилось и благоприятствует движению флота к нашим берегам, нельзя на лодке просто взять и пересечь Жертвенное море. Это же одноместная долбленка, не парусный ял и не двадцативесельная галера.
   – А кто сказал, что лодка самостоятельно пересекла море? Под покровом ночи или тумана мог приблизиться корабль и спустить эту лодку с одним человеком на воду, дабы он достиг берега незамеченным. Но даже галера на две сотни весел не способна преодолеть течение, что идет с океана Предела в море, а затем огибает Мамонтов остров. Она не смогла бы приблизиться и спустить лодку на воду, если бы течение не изменилось. Эта лодка – знак нам. Война близка.
   Нэйрос повернул голову и уставился на закат, пылающий над Слезной бухтой. За ней начинался океан Предела. Алые краски, заполнившие небо, казались сейчас зловещим предвестием большого и долгого кровопролития.
   – Возможно, это вражеский лазутчик… Не он ли повинен в исчезновении латника из Брекенрока? – задумчиво проговорил Нэйрос.
   – Ты, как всегда, проницателен, мой друг. Латника нашли в кустах неподалеку, к северу от замка. У него перерезано горло, а доспехи, оружие и конь исчезли. Если на той лодке кто-то прибыл сюда и направился на юг, то это, несомненно, его рук дело. А куда лазутчику податься, как не на юг? На севере лишь неприступные горы Цитадели Богов. И даже к ним идти придется много дней по малообжитым землям, кишащим зверьем.
   – Я понимаю, это не простая задача, но нужно заняться поисками того человека. Ведь известно, какие у него доспехи и конь.
   – На месте лазутчика, Нэй, я бы сменил это все при первой же возможности, – покачал головой король.
   – Я бы тоже. Но это пока единственный признак.
   – Я уже поручил барону Глендауэру заняться этим. Можешь не сомневаться.
   – И к войне скорой нам готовиться надо. – Нэйрос вздохнул.
   – Безусловно, мой друг. Но пока в нашем королевстве мир, я должен кое-что успеть. Есть очень важное дело.
   – Поведай уже, государь, что за дело.
   – Помнишь легенду о том, что король Сигиберт частенько наряжался странствующим рыцарем и неузнанным участвовал в турнирах? Или как он переодевался крестьянином и посещал праздники урожая, веселясь с простым людом?
   – Помню, Хлодвиг. На одном из таких праздников ему даже зуб выбили, и об этом баллада сложена. Даже не одна.
   – Правда? Не слыхивал что-то.
   – Ну, кто ж будет петь такую песнь государю об одном из его прародителей?
   – Дерзкий бард в подпитии, быть может? Ну, не важно. Когда-то давно, еще только став королем, подумал я, что неплохо бы переодеться простолюдином и пойти в народ – узнать, как и чем он живет и какие чаяния носит в сердцах. Что для него благо, а что нет.
   – Помню, – покачал головой Нэйрос. – Но ты тогда пьяный был, и я не думал, что ты всерьез.
   – А вот представь себе, я это говорил всерьез, и мысль эта не отпускала меня все годы. В петиции лордов, что пришла из Брекенрока, явно сквозят недовольство и опасения знати. Лорды боятся реформ. Они ропщут. Выходит, я могу остаться в памяти потомков как деспотичный король, а не светлый и славный, каким должен быть преемник моего жестокого отца. Но я не могу отступиться от задуманного из-за одной бумаги, пусть на ней и поставили подписи десятки лордов. У нас в Гринвельде столетиями ничего не меняется – кроме королей. В иных землях, в той же Артаксате, уже научились делать зеркала из стекла, а не из полированного серебра или стали. И зеркала эти столь чисты и ясны, что с их помощью можно даже самому бриться, видя каждый волосок. Даже ресницы свои пересчитать можно! В Торнае давно придумали механический хронометр, указывающий время с точностью до шестидесятой доли минуты. И не нужен человек, чтоб выкрикивать часы или бить в колокол. В Артаксате делают стекло такой чистоты и прозрачности, что даже птицы бьются в окна, не замечая преграды. Конечно, мы можем покупать все эти творения. И покупаем. Но что умеем делать мы? Лучшие мечи? Возможно. Крепкие доспехи? Не спорю. Но все это мы производим уже много столетий. А те же Торнай и Артаксата развиваются. Мы делали свои мечи и доспехи, когда Торнай еще был построен из глины и его жители не знали железа. И вот мы все еще куем свои доспехи, а в Торнае уже изобрели механические часы с пружинами и зрительную трубу, приближающую звезды в сотни раз. Я говорю советникам, что мы столетиями топчемся на месте, а мне отвечают, что это стабильность. Но я вижу лишь застой. Нам нужна всеобщая грамотность, чтоб из народа, коему доступны науки, могли выходить мыслители, готовые создавать свои изобретения и проникать в тайны чужих. Мы должны развиваться и идти вперед. Иначе пройдет еще пара сотен лет, и та же Артаксата научится делать колесницы, способные бороздить небесный свод, а мы все будем хвалиться своими мечами и доспехами.