Страница:
– Вон встречный. Встречный, говорю, едет, руль-баранка ему в руки! Это те, что со второго эшелона. На передовую своим снаряды-патроны подбрасывали. Словом, повезло вам, товарищ капитан! Пересаживайтесь, и в тыл. В тылу связи – хоть с Москвой, хоть с Америкой.
– Да нет уж, едем дальше.
– Зачем вам туда?! – удивленно воскликнул сержант. – Вам-то зачем? Машина вон наша, везуха-то какая, руль-баранка вам в руки!
Беркут не ответил. «Оставить сейчас этого водителя одного – все равно, что предать!», – вот что остановило его.
– Побойся жены, рулятник, газуй назад! – высунулся из кабины водитель встречной. – Через час немец будет на переправе!
– Так это ж через час! А у меня там хлопцы[2] патронов ждут.
И сразу же впереди показалось еще несколько машин. Из каждой из них кто-нибудь считал своим долгом предупредить их, но водитель больше не отвечал, только яростнее впивался в руль и сосредоточеннее всматривался в колею.
Когда проезжала последняя машина, сержант до предела сбавил скорость и, высунувшись из кабинки, посмотрел ей вслед. В эти минуты капитану вдруг показалось, что он готов пристроиться к этой колонне и уйти в тыл вместе с остальными. Но только присутствие в кабине офицера останавливает его.
– А тебе назад не хочется? – как можно спокойнее и доверительнее спросил он.
– Видел же, капитан, что чуть было не повернул. Еще как хочется! И перед командованием, думаю, смог бы оправдаться, что запоздал я со своей поездкой; шоферюги меня поддержали бы. Но только перед командованием. А перед теми солдатиками, что на плацдарме окопались, – нет, никогда не оправдался бы! Потому и не повернул за остальными, как перепуганный, отбившийся от стаи журавль.
По мосту они проскочили под аккомпанемент взрывов. Проскочили, как оказалось, последними. Они уже подъезжали к тому, правому, берегу, когда снаряд угодил в крайний, стоявший у самого островка, понтон.
«Все, – пронзила сознание Беркута жутковатая мысль. – Назад пути нет. Но, похоже, впереди его тоже не было. На широком, пологом склоне речной долины догорали какие-то руины, а в перерывах между взрывами до капитана долетали крики: «Танки обходят!», «Танки справа, у берега!», «Немцы, немцы прорвались!», с которыми к переправе стекались первые группы откатывающейся пехоты.
– Прекратить панику! – попытался остановить этот поток Беркут, стоя на подножке. – Где командиры?! Приказа отступать не было! Окапываться на берегу!
Кто резко, по-окопному, отвечал ему, кто молча пробегал мимо, и лишь некоторые из бойцов останавливались, удивленно взирая на этого странного офицера, который не желает понимать, что здесь на самом деле происходит. Тем временем машина медленно проползала мимо, и пехотинцы снова бросались вдогонку своим.
Наконец водитель вывел машину по искореженной брусчатке на склон речной долины, свернул с дороги и дальше осторожно повел ее вдоль реки, по присыпанной снежком волнистой целине.
– Далеко еще до твоих окопников? – спросил его Беркут, поняв, что с подножки машины пехоту ему не остановить. Тем более что бойцы уже стекались к переправе со всех сторон, и было ясно, что дело тут не в панике – все значительно серьезнее.
Капитан уже уяснил для себя, что немцы прорвали оборону, и теперь пытаются сбить войска с обширного плацдарма на этом берегу, понимая, что утром русские обязательно подбросят на него подкрепление и начнут контратаковать.
– Дак, километра три отсюда, – все еще довольно спокойно объяснил водитель. – Дорога влево увиливает. Но там вот-вот будут немцы. А мы – потихоньку, по бережку. Я вчера присмотрел. Подводами хуторяне всегда пробивались вдоль речки. Там покаменистей.
– Мужественный вы человек, сержант. А по армейским понятиям почти святой. Другой бы давно повернул назад. Кто там стал бы разбираться потом, смогли бы вы пробиться к своим или нет? Разбомбили переправу, – и все тут.
– И вы бы меня не выдали?
– Не стал бы вмешиваться в эту ситуацию. К тому же существовала опасность, что машина со всем вашим грузом могла оказаться у немцев, а это недопустимо.
Водитель помолчал, покряхтел.
– По всему видно, человек ты фронтовой и понимающий. Но тут такое дело, товарищ капитан… Меня там окопники наши ждут. Свои хлопцы. Причем очень ждут.
«Свои хлопцы-окопники ждут», – мысленно согласился Беркут. – Если бы об этом помнили все, от обозного до генерала, война проходила бы по-иному. Так что и впрямь: святой ты человек, сержант».
– Где переправа, казаки? – возник прямо перед радиатором рослый, плечистый детина в изорванной плащ-палатке.
Следом за ним по склону сбегало еще четверо таких же рослых, словно подобранных для дворцовой гвардии, бойцов.
– Туда дальше, – ответил шофер.
– Так какого ж ты?! Назад, к переправе! На машину, казаки!
– Не прыться, служба. Тут со мной капитан. А хлопцы ждут патронов.
– Жаль, что капитан, а не господь бог! – огрызнулся какой-то приземистый паренек. – Но у нас тут свой офицер. Вон, у леска, немцы! Танкетками переутюжат!
Офицером оказался тот рослый, в изорванной плащ-палатке, «казак», который прибился к машине первым. Оббежав передок машины, он рванул на себя дверцу, за которой сидел Беркут, но, натолкнувшись на холодное спокойствие сидящего там человека, осекся. Андрей – еще выше его ростом, широкоплечий, уверенный в себе, вышел из кабины, вежливо отвернул рукой часть изорванной плащ-палатки, чтобы взглянуть на погон, и небрежно отбив кистью ствол нацеленного на него автомата, совершенно невозмутимо приказал:
– В кузов, лейтенант. Вместе со своими казаками. Вздумаешь паниковать – пристрелю здесь же, на обочине, – добавил уже почти шепотом, и нежно, по-отцовски поправил ворот его шинели. – Понял меня?..
– Понял, товарищ капитан, – встревоженно подтянулся лейтенант.
– Божественно. Зовут тебя как? – еще спокойнее поинтересовался Беркут, стараясь выбить из лейтенанта остатки его панического настроения.
– Лейтенант Глодов.
– Божественно, лейтенант. Перед вами – капитан Беркут. Командуйте своими бойцами, командуйте, лейтенант Глодов.
– Вот так, не спеша, и воюем, – мрачно заметил водитель, когда группа по главе с лейтенантом погрузилась в машину и он, увидев мчавшуюся со стороны леса то ли танкетку, то ли самоходку, причем непонятно чью, на всякий случай свернул со склона на дорогу у речки, которую припас именно для этого рассвета. – Сначала они нас гоняли, потом мы их, теперь снова они нас. Так всю войну и бегаем туда-сюда, землю топчем, руль-баранка им в руки.
4
5
– Да нет уж, едем дальше.
– Зачем вам туда?! – удивленно воскликнул сержант. – Вам-то зачем? Машина вон наша, везуха-то какая, руль-баранка вам в руки!
Беркут не ответил. «Оставить сейчас этого водителя одного – все равно, что предать!», – вот что остановило его.
– Побойся жены, рулятник, газуй назад! – высунулся из кабины водитель встречной. – Через час немец будет на переправе!
– Так это ж через час! А у меня там хлопцы[2] патронов ждут.
И сразу же впереди показалось еще несколько машин. Из каждой из них кто-нибудь считал своим долгом предупредить их, но водитель больше не отвечал, только яростнее впивался в руль и сосредоточеннее всматривался в колею.
Когда проезжала последняя машина, сержант до предела сбавил скорость и, высунувшись из кабинки, посмотрел ей вслед. В эти минуты капитану вдруг показалось, что он готов пристроиться к этой колонне и уйти в тыл вместе с остальными. Но только присутствие в кабине офицера останавливает его.
– А тебе назад не хочется? – как можно спокойнее и доверительнее спросил он.
– Видел же, капитан, что чуть было не повернул. Еще как хочется! И перед командованием, думаю, смог бы оправдаться, что запоздал я со своей поездкой; шоферюги меня поддержали бы. Но только перед командованием. А перед теми солдатиками, что на плацдарме окопались, – нет, никогда не оправдался бы! Потому и не повернул за остальными, как перепуганный, отбившийся от стаи журавль.
По мосту они проскочили под аккомпанемент взрывов. Проскочили, как оказалось, последними. Они уже подъезжали к тому, правому, берегу, когда снаряд угодил в крайний, стоявший у самого островка, понтон.
«Все, – пронзила сознание Беркута жутковатая мысль. – Назад пути нет. Но, похоже, впереди его тоже не было. На широком, пологом склоне речной долины догорали какие-то руины, а в перерывах между взрывами до капитана долетали крики: «Танки обходят!», «Танки справа, у берега!», «Немцы, немцы прорвались!», с которыми к переправе стекались первые группы откатывающейся пехоты.
– Прекратить панику! – попытался остановить этот поток Беркут, стоя на подножке. – Где командиры?! Приказа отступать не было! Окапываться на берегу!
Кто резко, по-окопному, отвечал ему, кто молча пробегал мимо, и лишь некоторые из бойцов останавливались, удивленно взирая на этого странного офицера, который не желает понимать, что здесь на самом деле происходит. Тем временем машина медленно проползала мимо, и пехотинцы снова бросались вдогонку своим.
Наконец водитель вывел машину по искореженной брусчатке на склон речной долины, свернул с дороги и дальше осторожно повел ее вдоль реки, по присыпанной снежком волнистой целине.
– Далеко еще до твоих окопников? – спросил его Беркут, поняв, что с подножки машины пехоту ему не остановить. Тем более что бойцы уже стекались к переправе со всех сторон, и было ясно, что дело тут не в панике – все значительно серьезнее.
Капитан уже уяснил для себя, что немцы прорвали оборону, и теперь пытаются сбить войска с обширного плацдарма на этом берегу, понимая, что утром русские обязательно подбросят на него подкрепление и начнут контратаковать.
– Дак, километра три отсюда, – все еще довольно спокойно объяснил водитель. – Дорога влево увиливает. Но там вот-вот будут немцы. А мы – потихоньку, по бережку. Я вчера присмотрел. Подводами хуторяне всегда пробивались вдоль речки. Там покаменистей.
– Мужественный вы человек, сержант. А по армейским понятиям почти святой. Другой бы давно повернул назад. Кто там стал бы разбираться потом, смогли бы вы пробиться к своим или нет? Разбомбили переправу, – и все тут.
– И вы бы меня не выдали?
– Не стал бы вмешиваться в эту ситуацию. К тому же существовала опасность, что машина со всем вашим грузом могла оказаться у немцев, а это недопустимо.
Водитель помолчал, покряхтел.
– По всему видно, человек ты фронтовой и понимающий. Но тут такое дело, товарищ капитан… Меня там окопники наши ждут. Свои хлопцы. Причем очень ждут.
«Свои хлопцы-окопники ждут», – мысленно согласился Беркут. – Если бы об этом помнили все, от обозного до генерала, война проходила бы по-иному. Так что и впрямь: святой ты человек, сержант».
– Где переправа, казаки? – возник прямо перед радиатором рослый, плечистый детина в изорванной плащ-палатке.
Следом за ним по склону сбегало еще четверо таких же рослых, словно подобранных для дворцовой гвардии, бойцов.
– Туда дальше, – ответил шофер.
– Так какого ж ты?! Назад, к переправе! На машину, казаки!
– Не прыться, служба. Тут со мной капитан. А хлопцы ждут патронов.
– Жаль, что капитан, а не господь бог! – огрызнулся какой-то приземистый паренек. – Но у нас тут свой офицер. Вон, у леска, немцы! Танкетками переутюжат!
Офицером оказался тот рослый, в изорванной плащ-палатке, «казак», который прибился к машине первым. Оббежав передок машины, он рванул на себя дверцу, за которой сидел Беркут, но, натолкнувшись на холодное спокойствие сидящего там человека, осекся. Андрей – еще выше его ростом, широкоплечий, уверенный в себе, вышел из кабины, вежливо отвернул рукой часть изорванной плащ-палатки, чтобы взглянуть на погон, и небрежно отбив кистью ствол нацеленного на него автомата, совершенно невозмутимо приказал:
– В кузов, лейтенант. Вместе со своими казаками. Вздумаешь паниковать – пристрелю здесь же, на обочине, – добавил уже почти шепотом, и нежно, по-отцовски поправил ворот его шинели. – Понял меня?..
– Понял, товарищ капитан, – встревоженно подтянулся лейтенант.
– Божественно. Зовут тебя как? – еще спокойнее поинтересовался Беркут, стараясь выбить из лейтенанта остатки его панического настроения.
– Лейтенант Глодов.
– Божественно, лейтенант. Перед вами – капитан Беркут. Командуйте своими бойцами, командуйте, лейтенант Глодов.
– Вот так, не спеша, и воюем, – мрачно заметил водитель, когда группа по главе с лейтенантом погрузилась в машину и он, увидев мчавшуюся со стороны леса то ли танкетку, то ли самоходку, причем непонятно чью, на всякий случай свернул со склона на дорогу у речки, которую припас именно для этого рассвета. – Сначала они нас гоняли, потом мы их, теперь снова они нас. Так всю войну и бегаем туда-сюда, землю топчем, руль-баранка им в руки.
4
…Когда после лжерасстрела Крамарчука проводили мимо Штубера, тот подал знак, и полицай приказал сержанту остановиться.
– Сам Беркут что, уже за линией фронта? – спокойно, словно у старого друга-однополчанина, поинтересовался гауптштурмфюрер.
– Еще три дня назад переброшен туда, эсэс, – проговорил Крамарчук с закрытыми глазами, слегка покачиваясь при этом на носках. Лицо избитое; пышная, черная, без единой седины – что поразило Штубера – шевелюра источала густую кровь, остывающую в глубоких лобных морщинах. – При встрече велел кланяться.
– Одно время я считал, что его новое появление в этих краях – легенда. Думал, что это ты выдаешь себя за капитана Беркута. Но со временем… Кстати, почему ты назвал себя его кличкой?
– Так ведь это ваши полицаи признали во мне Беркута. Я всего лишь подтвердил. Чтобы не разочаровывать. Пусть потешатся. Снова распишут на всех столбах, что Беркут расстрелян.
– Вот такой вот замысел? – удивленно повел подбородком Штубер. – Оригинально. Это действительно правда, что Беркут получил чин капитана? Слух такой пошел.
– Почему слух? Сама святая правда. Десантники из Москвы приказ привезли. Звание, вместе с орденом Красной Звезды. Считаете, что не заслуживает?
– Если бы Москве потребовались мои рекомендации, Беркут получил бы их, – без тени иронии произнес барон.
– Так при случае и передам капитану Беркуту, что рекомендовали бы. Или, может, прикажете передать еще что-либо?
– Его действительно перебросили на советскую сторону?
– Какой мне резон врать? Переправили, конечно.
– Неужели самолет прислали специально для того, чтобы вывезти капитана Беркута?
– Теперь это уже никакая ни тайна. За ним действительно прислали самолет. Охраняя этот самолет во время его вынужденной посадки, – потому что его подбили зенитчики, – я и попал в руки вашим костоправам.
– Теперь это уже действительно никакая не тайна, – охотно поддержал его Штубер.
– Тем более что Беркута вы уже давным-давно «расстреляли», – насмешливо напомнил ему сержант Крамарчук.
– Ну что вы хотите? Полицаи, – презрительно объяснил фон Штубер. – Чего только не накрутят! Особенно если местное гестапо не проконтролирует.
Допрос все еще происходил в огражденном высокой кирпичной стеной дворе полицейского управления, куда Крамарчука вывели якобы для расстрела, и он все еще стоял без сапог, в мокрых, полуразмотавшихся портянках. Впрочем, это даже трудно было назвать допросом, настолько спокойно и ненавязчиво задавал свои вопросы Штубер, и настолько они казались теперь сержанту отвлеченными, ни к чему его не обязывающими.
– Вот аккурат принес, как вы приказали, – появился с сапогами в руках полицейский.
– Это не мне, а сержанту Крамарчуку, – с ухмылкой напомнил ему барон.
Полицейский – рослый, рано поседевший увалень с широкими, и тоже полуседыми, бровями удивленно как-то взглянул на Крамарчука, на его разутые ноги, и швырнул сапоги к его расползающимся портянкам.
– Подними, – вдруг жестко приказал ему Штубер.
– Это аккурат его сапоги, пусть обувается, – не понял его полицай.
– Я сказал: подними, – рванул гауптштурмфюрер кобуру. А когда полицай трусливо подхватил истоптанные сапоги сержанта, потребовал: – Дай ему в руки и извинись за то, что разул.
– Но разувал не я, – испуганно покачал головой полицай. – Аккурат не я, а Федорчук. Взводный наш может подтвердить, что Федорчук. Да и кто мог знать, что такая промашка выйдет?! Его ведь аккурат должны были расстрелять, так зачем ему, расстрелянному, сапоги?
– Мне наплевать на то, кто именно его разувал. Верни и извинись. Иначе сейчас же расстреляют тебя. Прямо здесь, и аккурат в сапогах.
Крамарчук, понимал, что Штубер разыгрывает один из своих спектаклей, о которых он был наслышан от Беркута и других партизан, поэтому не стал ждать извинений полицая, а вырвал сапоги из его рук и, прислонившись спиной к кузову стоявшего посреди двора грузовика, начал неспешно обуваться, предварительно выкручивая окончательно разбухшие от влаги портянки и растирая окоченевшие ноги.
– Может, тебе аккурат помочь, сержант? – неожиданно предложил полицай, совершенно растерявшись от того, как быстро «расстрельный партизан» вдруг превратился то ли в агента гестапо, то ли еще кого-то, за кого заступается сейчас даже какой-то высокий эсэсовский чин.
– Уйди, живодер, а то сейчас прикажу, чтобы свои сапоги снял, – процедил сквозь стучащие от холода зубы Крамарчук.
– Извини, аккурат, – пробормотал седовласый, отступаясь от него, и в этом извинении сержант и в самом деле уловил что-то от огрызков человечности.
– Так мне все же хотелось бы уточнить, – разминал пальцы рук гауптштурмфюрер Вилли фон Штубер, даже сквозь перчатки ощущая, что они озябли, – действительно ли самолет прислали специально для того, чтобы вырвать Беркута из нашего тыла?
– Специально. А ты что, не веришь, что за таким человеком, как капитан Беркут, могут прислать самолет? Значит, ты еще плохо знаешь гаупт… как тебя там.
– Гауптштурмфюрер, – вежливо уточнил Штубер. – По-вашему капитан. Можешь так и обращаться ко мне.
– Не исключено, что сам Сталин захочет поговорить с Беркутом. Самолет-то за ним прислали из Москвы. Вместе с орденом, новым мундиром и новым званием, – с нескрываемой гордостью проговорил Крамарчук, испытывая на надежность свои сапоги. – Раз десять по рации о нем запрашивали. Специально для этого десант выбросили вместе с радистом, – явно повело сержанта.
– Но зачем Беркут понадобился в Москве, этого ты, конечно, не знаешь?
Крамарчук оглянулся по сторонам, словно хотел довериться барону с великой тайной, и проговорил:
– Точно не знаю, но сказано было в радиограмме, что для дальнейшей подготовки в диверсионной школе и выполнения особо важного задания. Не иначе, как Гитлера убрать прикажут, аккурат, как любит выражаться подвластный вам полицай.
– Не думаю. В Москве побоятся, что в ответ мы уберем Сталина. Но обсуждать эту тему пока что не имеет смысла. Зато интересует другое: понятно, что самолет прислали за Беркутом, но почему в нем оказался ты, сержант? Неужели тебя Москва тоже затребовала, вместе с капитаном?
– Меня не затребовала, темнить по этому поводу не стану. И даже когда Беркут попросил, чтобы мне разрешили сесть в самолет, кто-то там в Москве запретил, мол, кто он такой, этот сержант Крамарчук? И вот тогда Беркут показал, что он не кто-нибудь, а действительно…Беркут. Он послал их всех к черту и приказал: «Садись в самолет, сержант. В Москве я сам разберусь, что к чему». И настоял на том, чтобы действительно сел, хотя я не хотел подводить его.
Слушая, его Штубер одобрительно и в то же время задумчиво кивал головой.
– Не зря Беркут немного напоминает мне Отто Скорцени, нашего первого диверсанта рейха, – молвил он, когда Крамарчук завершил свой рассказ. – Впрочем, вряд ли вы слышали о таком.
– О том, который похитил Муссолини? Почему же, слышал. Беркут рассказывал, потому что сам интересуется этим диверсантом.
– Неужели интересуется?
– Очевидно, хочет знать, как работают германские коллеги.
– Вот видите, как много у нас тем для разговора, – остался доволен такой информированностью Штубер. – Кстати, где вы базировались? – с явной усталостью в голосе поинтересовался он.
– На Лазорковой пустоши. Можешь пойти убедиться.
– Значит, остальных партизан там уже нет? – задумчиво проговорил Штубер, поняв, почему партизан так охотно назвал место базирования. – Интересно, как Беркуту удалось спастись? Ну, говори-говори…
– Зачем тебе такие подробности?
– Только затем, что по-человечески интересно. Своему командиру этим рассказом ты уже все равно не навредишь.
– Задушевный ты весь какой-то, эсэс, – болезненно улыбнулся Крамарчук. Он говорил, с трудом шевеля распухшими губами.
– Слушай, сержант, ты храбрый парень, которого я запомнил еще по доту. Я не требую от тебя никаких тайн. Да и какие у тебя могут быть тайны? Но то, что знаешь о спасении Беркута, ты мне все же выложишь. Иначе тебя будут пытать так, как не пытали до тебя никого и никогда. Даже во времена инквизиции. – Штубер произнес это спокойно, почти сочувственно.
Да Крамарчук и сам понимал, что барону только для того и понадобилось оттягивать казнь, что появилась необходимость с пытками выведать у него подробности побега Беркута.
– Как ты проверишь, всю правду я сказал или нет?
– Душу выверну. Так что не надо торговаться со мной, сержант, – отчаянно повел подбородком барон. – И отмалчиваться тоже не советую.
Вместо ответа Крамарчук лишь устало посмотрел на него сквозь припухшие веки, приказал полицаю-конвоиру: «Заводи уже, аккурат!» и, не ожидая распоряжения, направился к зданию полиции.
– Сам Беркут что, уже за линией фронта? – спокойно, словно у старого друга-однополчанина, поинтересовался гауптштурмфюрер.
– Еще три дня назад переброшен туда, эсэс, – проговорил Крамарчук с закрытыми глазами, слегка покачиваясь при этом на носках. Лицо избитое; пышная, черная, без единой седины – что поразило Штубера – шевелюра источала густую кровь, остывающую в глубоких лобных морщинах. – При встрече велел кланяться.
– Одно время я считал, что его новое появление в этих краях – легенда. Думал, что это ты выдаешь себя за капитана Беркута. Но со временем… Кстати, почему ты назвал себя его кличкой?
– Так ведь это ваши полицаи признали во мне Беркута. Я всего лишь подтвердил. Чтобы не разочаровывать. Пусть потешатся. Снова распишут на всех столбах, что Беркут расстрелян.
– Вот такой вот замысел? – удивленно повел подбородком Штубер. – Оригинально. Это действительно правда, что Беркут получил чин капитана? Слух такой пошел.
– Почему слух? Сама святая правда. Десантники из Москвы приказ привезли. Звание, вместе с орденом Красной Звезды. Считаете, что не заслуживает?
– Если бы Москве потребовались мои рекомендации, Беркут получил бы их, – без тени иронии произнес барон.
– Так при случае и передам капитану Беркуту, что рекомендовали бы. Или, может, прикажете передать еще что-либо?
– Его действительно перебросили на советскую сторону?
– Какой мне резон врать? Переправили, конечно.
– Неужели самолет прислали специально для того, чтобы вывезти капитана Беркута?
– Теперь это уже никакая ни тайна. За ним действительно прислали самолет. Охраняя этот самолет во время его вынужденной посадки, – потому что его подбили зенитчики, – я и попал в руки вашим костоправам.
– Теперь это уже действительно никакая не тайна, – охотно поддержал его Штубер.
– Тем более что Беркута вы уже давным-давно «расстреляли», – насмешливо напомнил ему сержант Крамарчук.
– Ну что вы хотите? Полицаи, – презрительно объяснил фон Штубер. – Чего только не накрутят! Особенно если местное гестапо не проконтролирует.
Допрос все еще происходил в огражденном высокой кирпичной стеной дворе полицейского управления, куда Крамарчука вывели якобы для расстрела, и он все еще стоял без сапог, в мокрых, полуразмотавшихся портянках. Впрочем, это даже трудно было назвать допросом, настолько спокойно и ненавязчиво задавал свои вопросы Штубер, и настолько они казались теперь сержанту отвлеченными, ни к чему его не обязывающими.
– Вот аккурат принес, как вы приказали, – появился с сапогами в руках полицейский.
– Это не мне, а сержанту Крамарчуку, – с ухмылкой напомнил ему барон.
Полицейский – рослый, рано поседевший увалень с широкими, и тоже полуседыми, бровями удивленно как-то взглянул на Крамарчука, на его разутые ноги, и швырнул сапоги к его расползающимся портянкам.
– Подними, – вдруг жестко приказал ему Штубер.
– Это аккурат его сапоги, пусть обувается, – не понял его полицай.
– Я сказал: подними, – рванул гауптштурмфюрер кобуру. А когда полицай трусливо подхватил истоптанные сапоги сержанта, потребовал: – Дай ему в руки и извинись за то, что разул.
– Но разувал не я, – испуганно покачал головой полицай. – Аккурат не я, а Федорчук. Взводный наш может подтвердить, что Федорчук. Да и кто мог знать, что такая промашка выйдет?! Его ведь аккурат должны были расстрелять, так зачем ему, расстрелянному, сапоги?
– Мне наплевать на то, кто именно его разувал. Верни и извинись. Иначе сейчас же расстреляют тебя. Прямо здесь, и аккурат в сапогах.
Крамарчук, понимал, что Штубер разыгрывает один из своих спектаклей, о которых он был наслышан от Беркута и других партизан, поэтому не стал ждать извинений полицая, а вырвал сапоги из его рук и, прислонившись спиной к кузову стоявшего посреди двора грузовика, начал неспешно обуваться, предварительно выкручивая окончательно разбухшие от влаги портянки и растирая окоченевшие ноги.
– Может, тебе аккурат помочь, сержант? – неожиданно предложил полицай, совершенно растерявшись от того, как быстро «расстрельный партизан» вдруг превратился то ли в агента гестапо, то ли еще кого-то, за кого заступается сейчас даже какой-то высокий эсэсовский чин.
– Уйди, живодер, а то сейчас прикажу, чтобы свои сапоги снял, – процедил сквозь стучащие от холода зубы Крамарчук.
– Извини, аккурат, – пробормотал седовласый, отступаясь от него, и в этом извинении сержант и в самом деле уловил что-то от огрызков человечности.
– Так мне все же хотелось бы уточнить, – разминал пальцы рук гауптштурмфюрер Вилли фон Штубер, даже сквозь перчатки ощущая, что они озябли, – действительно ли самолет прислали специально для того, чтобы вырвать Беркута из нашего тыла?
– Специально. А ты что, не веришь, что за таким человеком, как капитан Беркут, могут прислать самолет? Значит, ты еще плохо знаешь гаупт… как тебя там.
– Гауптштурмфюрер, – вежливо уточнил Штубер. – По-вашему капитан. Можешь так и обращаться ко мне.
– Не исключено, что сам Сталин захочет поговорить с Беркутом. Самолет-то за ним прислали из Москвы. Вместе с орденом, новым мундиром и новым званием, – с нескрываемой гордостью проговорил Крамарчук, испытывая на надежность свои сапоги. – Раз десять по рации о нем запрашивали. Специально для этого десант выбросили вместе с радистом, – явно повело сержанта.
– Но зачем Беркут понадобился в Москве, этого ты, конечно, не знаешь?
Крамарчук оглянулся по сторонам, словно хотел довериться барону с великой тайной, и проговорил:
– Точно не знаю, но сказано было в радиограмме, что для дальнейшей подготовки в диверсионной школе и выполнения особо важного задания. Не иначе, как Гитлера убрать прикажут, аккурат, как любит выражаться подвластный вам полицай.
– Не думаю. В Москве побоятся, что в ответ мы уберем Сталина. Но обсуждать эту тему пока что не имеет смысла. Зато интересует другое: понятно, что самолет прислали за Беркутом, но почему в нем оказался ты, сержант? Неужели тебя Москва тоже затребовала, вместе с капитаном?
– Меня не затребовала, темнить по этому поводу не стану. И даже когда Беркут попросил, чтобы мне разрешили сесть в самолет, кто-то там в Москве запретил, мол, кто он такой, этот сержант Крамарчук? И вот тогда Беркут показал, что он не кто-нибудь, а действительно…Беркут. Он послал их всех к черту и приказал: «Садись в самолет, сержант. В Москве я сам разберусь, что к чему». И настоял на том, чтобы действительно сел, хотя я не хотел подводить его.
Слушая, его Штубер одобрительно и в то же время задумчиво кивал головой.
– Не зря Беркут немного напоминает мне Отто Скорцени, нашего первого диверсанта рейха, – молвил он, когда Крамарчук завершил свой рассказ. – Впрочем, вряд ли вы слышали о таком.
– О том, который похитил Муссолини? Почему же, слышал. Беркут рассказывал, потому что сам интересуется этим диверсантом.
– Неужели интересуется?
– Очевидно, хочет знать, как работают германские коллеги.
– Вот видите, как много у нас тем для разговора, – остался доволен такой информированностью Штубер. – Кстати, где вы базировались? – с явной усталостью в голосе поинтересовался он.
– На Лазорковой пустоши. Можешь пойти убедиться.
– Значит, остальных партизан там уже нет? – задумчиво проговорил Штубер, поняв, почему партизан так охотно назвал место базирования. – Интересно, как Беркуту удалось спастись? Ну, говори-говори…
– Зачем тебе такие подробности?
– Только затем, что по-человечески интересно. Своему командиру этим рассказом ты уже все равно не навредишь.
– Задушевный ты весь какой-то, эсэс, – болезненно улыбнулся Крамарчук. Он говорил, с трудом шевеля распухшими губами.
– Слушай, сержант, ты храбрый парень, которого я запомнил еще по доту. Я не требую от тебя никаких тайн. Да и какие у тебя могут быть тайны? Но то, что знаешь о спасении Беркута, ты мне все же выложишь. Иначе тебя будут пытать так, как не пытали до тебя никого и никогда. Даже во времена инквизиции. – Штубер произнес это спокойно, почти сочувственно.
Да Крамарчук и сам понимал, что барону только для того и понадобилось оттягивать казнь, что появилась необходимость с пытками выведать у него подробности побега Беркута.
– Как ты проверишь, всю правду я сказал или нет?
– Душу выверну. Так что не надо торговаться со мной, сержант, – отчаянно повел подбородком барон. – И отмалчиваться тоже не советую.
Вместо ответа Крамарчук лишь устало посмотрел на него сквозь припухшие веки, приказал полицаю-конвоиру: «Заводи уже, аккурат!» и, не ожидая распоряжения, направился к зданию полиции.
5
Всем, кто сидел в кузове машины (на ящиках с патронами, гранатами и американской тушенкой, между несколькими мешками сухарей, на которых покоились два ручных пулемета-«дегтяря»), – этот рейс уже начинал казаться какой-то невероятной гонкой за смертью, прогулкой во фронтовой ад. И лишь «божественный капитан» (все, даже Арзамасцев, называли его теперь так, как прозвал лейтенант Глодов) вел себя совершенно невозмутимо. Но… дверца открыта, «шмайссер» на коленях, кобура пистолета расстегнута, три лимонки, переданные ему сверху ефрейтором, – надежно отяжеляли карманы шинели…
Тем временем наверху, за кромкой речной долины, разгоралась яростная перестрелка. На склонах то и дело появлялись отступающие красноармейцы, которые или не обращали на машину никакого внимания, или же пытались образумить ее водителя и пассажиров. А то вдруг возникали немцы, но каждый раз бойцам лейтенанта, вместе с отходящими красноармейцами, удавалось сбивать их с гребня.
Однако все это уже были мелкие эпизоды. Не выдержав натиска противника, красноармейские подразделения, еще вчера так храбро захватывавшие и расширявшие плацдармы на левом берегу реки, сегодня снова откатывались на исходные позиции. И делали это спешно, неорганизованно, оставляя на поле боя убитых, а иногда и раненых…
Только машина Божественного Капитана прорывалась все дальше и дальше. И все это время сам Божественный Капитан молча смотрел на дорогу впереди себя – невозмутимый и таинственный, хранимый то ли своей удивительной силой воли, то ли каким-то немыслимым солдатским счастьем-везением.
Постепенно те четверо пехотинцев во главе с лейтенантом, и трое бойцов-артиллеристов под командой худощавого, жилистого старшины Кобзача, что в отчаянии ухватились за борта случайной машины, чудом вырвавшей их буквально из-под автоматных очередей наседавших немцев, действительно начали верить, что доставшийся им в командиры «божественный капитан» то ли заворожен, то ли храним какой-то странной силой духа. Да к тому же обладает не только железными нервами, но и, должно быть, железным фронтовым опытом. И уже не роптали, не проклинали его, не пытались искать спасения вне его грузовика.
Впереди, за поворотом долины, в сером предутреннем тумане начали вырисовываться шпили каменистых уступов и скал, решительно оттесняющих реку на низинный склон правого берега. Еще до того, как водитель успел заметить их и что-либо сказать, Беркут понял: это и есть та коса, на которой держит оборону рота старшего лейтенанта Коруна.
И сам удивился: «Неужели сумели-таки прорваться к ней?» А еще подумал: «Господи, да есть ли там в живых хотя бы один боец?! Остатки этой роты уже наверняка “штурмуют” переправу. Если только вся она не погибла на косе».
– Вон там они… – заговорил наконец Ищук – так представился водитель-сержант Беркуту. С той минуты, когда они спустились на «пойменную», как он назвал ее, дорогу, водитель упрямо молчал, словно этим своим молчанием заговаривал собственную судьбу. А может, и молился про себя. Не часто, видать, приходилось ему совершать такие безумные рейды. – Точнее, были там, товарищ капитан.
– Божественно. Значит, мы вовремя. Но дорога… снова поднимается на равнину.
– То-то и оно! Самое страшное место. Развилка там. Одна колея сюда ведет, другая, почти неприметная сейчас, под снегом, – на косу, к хутору и каменоломням.
Он сбавил скорость и вопросительно посмотрел на Беркута. На гребне склона схватки вроде бы не было. Стрельба упорно перемещалась к переправе. Однако отчетливо слышно было, как по шоссе движется колонна машин, лязгают гусеницами легкие танки, очевидно, идущие по обочине; раздаются команды немецких пехотных командиров.
– Всем кроме ефрейтора Арзамасцева сойти! – негромко скомандовал капитан, уже стоя на подножке. – Лейтенант, захватить один «дегтярь». Запастись гранатами. Арзамасцев, с другим «дегтярем», прикрываешь с борта. Надо дать возможность водителю проскочить вон на ту каменистую косу. А ты жми! – бросил Ищуку, уже соскочив на землю. – Будем отходить, прикрывая.
Склон в этой части долины был как бы двухъярусным. Прежде чем подняться на первый ярус дорога совершала крутой изгиб, и Беркут оказался на нем чуть раньше, чем натужно ревущая, пробуксовывающая на подтаявшем склоне машина. К счастью, второй ярус дорога не захватывала, а ложбина, в которой колея уже почти не угадывалась, уводила круто вправо, протискиваясь между увенчанным двумя шпилями утесом и скалистым обрывом.
Поднявшись на гребень, капитан увидел, что колонна машин – немецкая колонна, это он определил без особого труда, – двигалась как бы из глубины предгорья, по направлению к косе. Однако метрах в трехстах от их «пойменной» развилки сворачивала и дальше шла параллельно берегу.
Куда-то туда, влево, в глубину перелесков уводила и отгораживавшая косу от долины невысокая, каменистая гряда. И там же, в конце ее, тоже то вспыхивала, то утихала перестрелка, на которую двигавшиеся к переправе немецкие части уже не обращали внимания.
«Очевидно, где-то там проходит основная дорога, связывающая трассу с каменоломнями. И это отстреливаются пехотинцы Коруна», – прикинул Беркут, мысленно представляя себе, как может выглядеть на карте силуэт гряды и венчающей ее косы.
– Эй, кто такие?! – мотоцикл остановился как раз у съезда к развилке. Но Андрей не сразу заметил его. Да и сейчас он пока еще едва-едва различал силуэты машин и людей. – Из какой части?
– Рота связи! – по-немецки ответил Беркут первое, что пришло ему в голову.
– Какая еще рота связи. Откуда она здесь взялась?
«Наряд полевой жандармерии, – понял Беркут. – Только полевые жандармы извещены о том, куда и какие части перебрасываются».
– Моя рота, – резко ответил Беркут, – обер-лейтенанта Гуттенберга! Остальное знают в штабе полка.
Он проследил, как машина Ищука ушла с серпантина нижнего яруса и медленно, слишком медленно, поползла ко внешнему щиту гряды. Вслед за ней суетливо отбегали и бойцы. Только лейтенант и один из его солдат, пригнувшись, остановились чуть позади Беркута, почти у гребня, чтобы, если понадобится, вместе вступить в бой.
«Молодец, лейтенант, – мысленно похвалил его Беркут. – Храбрее, чем можно было предположить. Хотя там, у переправы, явно запаниковал. Но, с кем не бывает?!»
– Так что делает здесь ваша рота связи, Гуттенберг? – все никак не мог успокоиться жандарм, сидевший в коляске.
– Что тут непонятного?! Приказано развернуть на этой гряде пункт связи, чтобы потом поддерживать ее с теми, кто закрепится на противоположном берегу.
– А что, русских за скалами нет?
– Они чуть дальше! Там, где идет перестрелка! – спокойно объяснил Беркут. – А если вдруг появятся, будем отмывать их в реке!
– Давно пора! – Старший мотоциклетного патруля крикнул еще что-то, но Андрей не стал испытывать дальше судьбу и, махнув рукой своему лейтенанту, тоже побежал вслед за машиной.
– Где немецкий изучали, товарищ капитан? – на ходу поинтересовался лейтенант.
– Как фамилия твоя, напомни?
– Лейтенант Глодов.
– Так вот, лейтенант Глодов, с сорок первого только тем и занимаюсь, что изучаю его. И главное, практика богатая, потому как все по тылам да по тылам врага.
– Вот оно что! Тогда многое проясняется, – многозначительно протянул Глодов. И Беркуту стало понятно, что проясняется для лейтенанта не только то, почему он свободно владеет немецким языком, но и почему так хладнокровно ведет себя в сложной фронтовой ситуации.
– А теперь останови своих людей и завали камнями этот проход. Но делайте это основательно. Потом усейте большими камнями часть дороги у завала.
– В любом случае, они запрут нас на косе, как в чулане, и выковыряют минами.
– И будут дураками, если не сделают этого. Будучи германским офицером, я поступил бы точно так же. Наука воевать – есть наука воевать.
На какое-то мгновение Глодов остановился, изумленно посмотрел на Беркута, на его немецкий автомат, пожал плечами и побежал догонять своих. Этот странный «божественный капитан» не переставал удивлять его.
– Рядовой, – остановил Андрей бойца, который бросился вслед за лейтенантом.
– Рядовой Звонарь, товарищ капитан.
– Звонарь?! Странно. Знал одного Звонаря. Но то была кличка. Видишь седловину? – показал он рукой левее прохода. – Отличная позиция. Если немцы попрут сюда, попридержи их минут на десять, пока подойдет подкрепление.
– Один?
– Да, один, – резко подтвердил Беркут, хотя внутренне согласился, что боец прав.
– Один, значит… – обреченно как-то повторил Звонарь. – Хотя бы еще одного кого-то…
– Я ведь уже объяснил вам, Звонарь: ваша задача – придержать врага. Услышав звуки боя, я пойму, что немцы подошли, и подброшу подкрепление. Но сначала нужно разобраться, что на этом плацдарме происходит, и где остатки роты, которая здесь вроде бы должна была окопаться.
Рядовому было лет тридцать. Маленького росточка, щупленький, в длинной, почти до пят, «кавалерийской» шинели, он на любом плацу мог бы служить прекрасным образцом того, как не должен выглядеть солдат ни одной уважающей себя армии мира. Очевидно, поэтому сразу же показалось, что он струсил.
– Повтори приказ.
– Занять позицию в седловине и задержать на десять минут.
– Божественно. Запасной диск к автомату есть?
– Только тот, что в автомате.
– У меня к твоему ППШ тоже нет. Подпустишь поближе и вооружишься оружием противника. Вот тебе еще две гранаты. Все, чем могу…
Беркут уже собрался уходить, но, вновь услышав обреченно произнесенное бойцом: «Значит, вы меня здесь одного…», задержался и похлопал парня по плечу.
– Да подбодрись ты, Звонарь! Ты ведь солдат, настоящий солдат. А впереди враги, и все они… твои. Попридержи их, застав залечь, покуражься. На фронте даже умирать надо, куражась, иначе, что это уже не война, а бойня, да и что это за солдат такой, без лихости, без куража?!
Тем временем наверху, за кромкой речной долины, разгоралась яростная перестрелка. На склонах то и дело появлялись отступающие красноармейцы, которые или не обращали на машину никакого внимания, или же пытались образумить ее водителя и пассажиров. А то вдруг возникали немцы, но каждый раз бойцам лейтенанта, вместе с отходящими красноармейцами, удавалось сбивать их с гребня.
Однако все это уже были мелкие эпизоды. Не выдержав натиска противника, красноармейские подразделения, еще вчера так храбро захватывавшие и расширявшие плацдармы на левом берегу реки, сегодня снова откатывались на исходные позиции. И делали это спешно, неорганизованно, оставляя на поле боя убитых, а иногда и раненых…
Только машина Божественного Капитана прорывалась все дальше и дальше. И все это время сам Божественный Капитан молча смотрел на дорогу впереди себя – невозмутимый и таинственный, хранимый то ли своей удивительной силой воли, то ли каким-то немыслимым солдатским счастьем-везением.
Постепенно те четверо пехотинцев во главе с лейтенантом, и трое бойцов-артиллеристов под командой худощавого, жилистого старшины Кобзача, что в отчаянии ухватились за борта случайной машины, чудом вырвавшей их буквально из-под автоматных очередей наседавших немцев, действительно начали верить, что доставшийся им в командиры «божественный капитан» то ли заворожен, то ли храним какой-то странной силой духа. Да к тому же обладает не только железными нервами, но и, должно быть, железным фронтовым опытом. И уже не роптали, не проклинали его, не пытались искать спасения вне его грузовика.
Впереди, за поворотом долины, в сером предутреннем тумане начали вырисовываться шпили каменистых уступов и скал, решительно оттесняющих реку на низинный склон правого берега. Еще до того, как водитель успел заметить их и что-либо сказать, Беркут понял: это и есть та коса, на которой держит оборону рота старшего лейтенанта Коруна.
И сам удивился: «Неужели сумели-таки прорваться к ней?» А еще подумал: «Господи, да есть ли там в живых хотя бы один боец?! Остатки этой роты уже наверняка “штурмуют” переправу. Если только вся она не погибла на косе».
– Вон там они… – заговорил наконец Ищук – так представился водитель-сержант Беркуту. С той минуты, когда они спустились на «пойменную», как он назвал ее, дорогу, водитель упрямо молчал, словно этим своим молчанием заговаривал собственную судьбу. А может, и молился про себя. Не часто, видать, приходилось ему совершать такие безумные рейды. – Точнее, были там, товарищ капитан.
– Божественно. Значит, мы вовремя. Но дорога… снова поднимается на равнину.
– То-то и оно! Самое страшное место. Развилка там. Одна колея сюда ведет, другая, почти неприметная сейчас, под снегом, – на косу, к хутору и каменоломням.
Он сбавил скорость и вопросительно посмотрел на Беркута. На гребне склона схватки вроде бы не было. Стрельба упорно перемещалась к переправе. Однако отчетливо слышно было, как по шоссе движется колонна машин, лязгают гусеницами легкие танки, очевидно, идущие по обочине; раздаются команды немецких пехотных командиров.
– Всем кроме ефрейтора Арзамасцева сойти! – негромко скомандовал капитан, уже стоя на подножке. – Лейтенант, захватить один «дегтярь». Запастись гранатами. Арзамасцев, с другим «дегтярем», прикрываешь с борта. Надо дать возможность водителю проскочить вон на ту каменистую косу. А ты жми! – бросил Ищуку, уже соскочив на землю. – Будем отходить, прикрывая.
Склон в этой части долины был как бы двухъярусным. Прежде чем подняться на первый ярус дорога совершала крутой изгиб, и Беркут оказался на нем чуть раньше, чем натужно ревущая, пробуксовывающая на подтаявшем склоне машина. К счастью, второй ярус дорога не захватывала, а ложбина, в которой колея уже почти не угадывалась, уводила круто вправо, протискиваясь между увенчанным двумя шпилями утесом и скалистым обрывом.
Поднявшись на гребень, капитан увидел, что колонна машин – немецкая колонна, это он определил без особого труда, – двигалась как бы из глубины предгорья, по направлению к косе. Однако метрах в трехстах от их «пойменной» развилки сворачивала и дальше шла параллельно берегу.
Куда-то туда, влево, в глубину перелесков уводила и отгораживавшая косу от долины невысокая, каменистая гряда. И там же, в конце ее, тоже то вспыхивала, то утихала перестрелка, на которую двигавшиеся к переправе немецкие части уже не обращали внимания.
«Очевидно, где-то там проходит основная дорога, связывающая трассу с каменоломнями. И это отстреливаются пехотинцы Коруна», – прикинул Беркут, мысленно представляя себе, как может выглядеть на карте силуэт гряды и венчающей ее косы.
– Эй, кто такие?! – мотоцикл остановился как раз у съезда к развилке. Но Андрей не сразу заметил его. Да и сейчас он пока еще едва-едва различал силуэты машин и людей. – Из какой части?
– Рота связи! – по-немецки ответил Беркут первое, что пришло ему в голову.
– Какая еще рота связи. Откуда она здесь взялась?
«Наряд полевой жандармерии, – понял Беркут. – Только полевые жандармы извещены о том, куда и какие части перебрасываются».
– Моя рота, – резко ответил Беркут, – обер-лейтенанта Гуттенберга! Остальное знают в штабе полка.
Он проследил, как машина Ищука ушла с серпантина нижнего яруса и медленно, слишком медленно, поползла ко внешнему щиту гряды. Вслед за ней суетливо отбегали и бойцы. Только лейтенант и один из его солдат, пригнувшись, остановились чуть позади Беркута, почти у гребня, чтобы, если понадобится, вместе вступить в бой.
«Молодец, лейтенант, – мысленно похвалил его Беркут. – Храбрее, чем можно было предположить. Хотя там, у переправы, явно запаниковал. Но, с кем не бывает?!»
– Так что делает здесь ваша рота связи, Гуттенберг? – все никак не мог успокоиться жандарм, сидевший в коляске.
– Что тут непонятного?! Приказано развернуть на этой гряде пункт связи, чтобы потом поддерживать ее с теми, кто закрепится на противоположном берегу.
– А что, русских за скалами нет?
– Они чуть дальше! Там, где идет перестрелка! – спокойно объяснил Беркут. – А если вдруг появятся, будем отмывать их в реке!
– Давно пора! – Старший мотоциклетного патруля крикнул еще что-то, но Андрей не стал испытывать дальше судьбу и, махнув рукой своему лейтенанту, тоже побежал вслед за машиной.
– Где немецкий изучали, товарищ капитан? – на ходу поинтересовался лейтенант.
– Как фамилия твоя, напомни?
– Лейтенант Глодов.
– Так вот, лейтенант Глодов, с сорок первого только тем и занимаюсь, что изучаю его. И главное, практика богатая, потому как все по тылам да по тылам врага.
– Вот оно что! Тогда многое проясняется, – многозначительно протянул Глодов. И Беркуту стало понятно, что проясняется для лейтенанта не только то, почему он свободно владеет немецким языком, но и почему так хладнокровно ведет себя в сложной фронтовой ситуации.
– А теперь останови своих людей и завали камнями этот проход. Но делайте это основательно. Потом усейте большими камнями часть дороги у завала.
– В любом случае, они запрут нас на косе, как в чулане, и выковыряют минами.
– И будут дураками, если не сделают этого. Будучи германским офицером, я поступил бы точно так же. Наука воевать – есть наука воевать.
На какое-то мгновение Глодов остановился, изумленно посмотрел на Беркута, на его немецкий автомат, пожал плечами и побежал догонять своих. Этот странный «божественный капитан» не переставал удивлять его.
– Рядовой, – остановил Андрей бойца, который бросился вслед за лейтенантом.
– Рядовой Звонарь, товарищ капитан.
– Звонарь?! Странно. Знал одного Звонаря. Но то была кличка. Видишь седловину? – показал он рукой левее прохода. – Отличная позиция. Если немцы попрут сюда, попридержи их минут на десять, пока подойдет подкрепление.
– Один?
– Да, один, – резко подтвердил Беркут, хотя внутренне согласился, что боец прав.
– Один, значит… – обреченно как-то повторил Звонарь. – Хотя бы еще одного кого-то…
– Я ведь уже объяснил вам, Звонарь: ваша задача – придержать врага. Услышав звуки боя, я пойму, что немцы подошли, и подброшу подкрепление. Но сначала нужно разобраться, что на этом плацдарме происходит, и где остатки роты, которая здесь вроде бы должна была окопаться.
Рядовому было лет тридцать. Маленького росточка, щупленький, в длинной, почти до пят, «кавалерийской» шинели, он на любом плацу мог бы служить прекрасным образцом того, как не должен выглядеть солдат ни одной уважающей себя армии мира. Очевидно, поэтому сразу же показалось, что он струсил.
– Повтори приказ.
– Занять позицию в седловине и задержать на десять минут.
– Божественно. Запасной диск к автомату есть?
– Только тот, что в автомате.
– У меня к твоему ППШ тоже нет. Подпустишь поближе и вооружишься оружием противника. Вот тебе еще две гранаты. Все, чем могу…
Беркут уже собрался уходить, но, вновь услышав обреченно произнесенное бойцом: «Значит, вы меня здесь одного…», задержался и похлопал парня по плечу.
– Да подбодрись ты, Звонарь! Ты ведь солдат, настоящий солдат. А впереди враги, и все они… твои. Попридержи их, застав залечь, покуражься. На фронте даже умирать надо, куражась, иначе, что это уже не война, а бойня, да и что это за солдат такой, без лихости, без куража?!