Страница:
– Не расстроен, а растроган. Вашей заботой, Альбина.
Состояние, оставленное родителями, пенсия мужа, о котором она никогда не скорбела, и, наконец, служба в каком-то министерстве, куда её лишь недавно пристроили и где она обычно проводила не более трёх часов... Всё это позволяло не очень-то красивой, но, несомненно, удачливой, как считал Бургдорф, женщине даже сейчас, в трудное военное время, жить безбедно и почти беззаботно да еще с определенным налётом салонной великосветскости.
Она поставила на стол чашку с настоящим бразильским кофе, который добывала через подругу, работавшую в каком-то посольстве, и остановилась у самых колен Бургдорфа. По опыту генерал уже знал, что под легким японским халатиком у неё, скорее всего, уже ничего из одежды нет. И что стоит ему притронуться к талии – как Альбина тотчас же оседлает его колено и, выпятив ещё по-девичьи упругие, не знавшие губ младенца груди, будет настойчиво вымаливать его поцелуй.
Постельную близость с мужчиной как таковую Альбина почему-то презирала. Брать её генералу всегда приходилось так, словно решился насиловать старую, в молитвах и мнимом безгрешии закоренелую монахиню. Зато наслаждаться её вызывающе упругой грудью мог сколько угодно. Сжимая ногами колено мужчины и прижимая к груди его голову, хозяйка квартиры способна была доводить себя до такого экстаза, которого никогда, ни с одним мужчиной не познавала в постели.
Альбина и в этот раз потёрлась пухлыми коленками о его колени, наклонилась так, чтобы полы халатика распахнулись, и взору мужчины явилась её грудь... Но в ту самую минуту, когда Вильгельм хотел было дотянуться губами до одной из них, сознание его вдруг пронзило невесть откуда зарождавшееся определение: «Вдова! Генеральская вдова!».
– Ну же, наш генерал, ну!.. – настойчиво подбадривала Альбина, жеманно изгибаясь и пытаясь пробиться коленкой между его колен. – Что вы медлите? – соблазнительно поигрывала она персами с розовато-пепельными сосками.
«Вдова! Завтра одной генерал-фельдмаршальской вдовой – фрау Роммель – в Германии станет больше! – Бургдорф повертел головой, пытаясь развеять нахлынувшее наваждение и вспомнить, что перед ним отдающая себя женщина. Она рядом. Как рядышком и её все ещё не одрябшая шея, торчащие в разные стороны груди, похотливо оголённые и раздвинутые ноги, которыми он бредил всю прошлую ночь... – Вдова!» – подумал он с тем же отвращением, какое обычно ощущал, сидя за столом во время поминального обеда.
Брезгливость его не знала предела. Не существовало такой еды и такого ощущения голода, которые могли бы заставить его на поминках отважиться хотя бы на один глоток.
– Да сегодня вы сам не свой. Вы что – не в седле, наш генерал Бургдорф?
– Вы правы, Альбина, не в седле, скорее на лафете, – вспомнил он, что муж её был артиллеристом.
– На лафете обычно хоронят, генерал Бургдорф, – с неоправданно игривой улыбкой напомнила ему Альбина.
– Именно этот ритуал я и имел в виду.
– На лафете уже хоронят, наш генерал Бургдорф. А я всё ещё полна нежности. Причём такой нежности, что, кажется, вот-вот готова родить, прямо сейчас, стоя перед вами, а ещё лучше – прямо в ваших объятиях.
– Только не это, – брезгливо поморщился Вильгельм. – Мысль по поводу лафета мне куда ближе и доступнее, – вновь прибег он к своему ритуальному юмору.
– А ведь ради вас я отпросилась сегодня у своего прямого шефа – заместителя министра, наш генерал Бургдорф, – с укором проговорила Крайдер, то напористо наплывая на него всем своим налитым телом, то сладострастно отдаляясь.
Когда она входила в эротический азарт, оттолкнуть её словом или рукой уже было невозможно. Генерал не сомневался, что вдова и в самом деле отпросилась у своего начальника, чтобы примчаться сюда на его же машине. И прибегла к этому грубейшему нарушению служебной дисциплины ради него, ради них обоих. Но что-то у него сегодня не складывалось в отношениях с этой женщиной.
Правда, под всё то же просительно-мяукающее «наш генерал Бургдорф, наш генерал Бургдорф...» рука Вильгельма всё же начала блуждать по теплому бедру женщины, но в это время громом небесным разразился дверной колокольчик.
– Наверное, прибыл вестовой, с работы! – испуганно отпрянула от генерала Альбина и, уже не виляя бедрами и даже не шевеля плечами, словно кадет на смотровом плацу, двинулась к двери.
«Идиот! – наградил себя за многотерпимое упрямство Бургдорф. – Ради чего?! Всю эту ночь опять будешь грезить её грудью и пухленькими ножками!».
Кто бы мог поверить, что за всё время своего квартирантства, постоянно оставаясь один на один со столь молодой женщиной, он так и не сумел провести с ней в постели ни одной ночи. Любовью они занимались только здесь, в его кресле или на диване, в какой-то странной спешке и нервозности, словно бы опасаясь, что из соседней комнаты вот-вот ворвется кто-то посторонний. По вечерам же Альбина закрывала дверь своей спальни и отстаивала её неприкосновенность как последний защитник – ворота осаждённой цитадели. Уходя на работу, она тоже закрывала спальню на ключ, так ни разу и не позволив Бургдорфу переступить её порог.
– Прощаясь с мужем в последний раз, я поклялась, что ни один мужчина в спальню нашу не ступит, – жёстко объяснила она, отбивая первый, самый бурный натиск генерал-квартиранта.
– Что, вообще никогда?! – не поверил её исповеди Бургдорф.
– Когда-нибудь, возможно, я позволю себе нарушить этот обет.
– Тогда в чём дело? Самое время.
– О нет! Не менее чем через три года после смерти, и только с человеком, который со мной венчается.
– Могу себе представить, с какой лёгкой душой умирал ваш непоколебимый генерал.
К счастью, строгость её клятвы дальше спальни не распространялась, поэтому они с успехом предавались греховным утехам в его комнате, на кухне, в гостиной, в ванной, а однажды ночью умудрились познать их даже на балконе, рискуя перевалиться через перила.
«... И всё же, вдова! – с тоской обречённого подумал генерал, глядя ей вслед и прислушиваясь ко вновь ожившему голосу колокольчика. – Всего лишь вдова. Пусть даже и Двухнедельная Генеральша...».
12
13
Состояние, оставленное родителями, пенсия мужа, о котором она никогда не скорбела, и, наконец, служба в каком-то министерстве, куда её лишь недавно пристроили и где она обычно проводила не более трёх часов... Всё это позволяло не очень-то красивой, но, несомненно, удачливой, как считал Бургдорф, женщине даже сейчас, в трудное военное время, жить безбедно и почти беззаботно да еще с определенным налётом салонной великосветскости.
Она поставила на стол чашку с настоящим бразильским кофе, который добывала через подругу, работавшую в каком-то посольстве, и остановилась у самых колен Бургдорфа. По опыту генерал уже знал, что под легким японским халатиком у неё, скорее всего, уже ничего из одежды нет. И что стоит ему притронуться к талии – как Альбина тотчас же оседлает его колено и, выпятив ещё по-девичьи упругие, не знавшие губ младенца груди, будет настойчиво вымаливать его поцелуй.
Постельную близость с мужчиной как таковую Альбина почему-то презирала. Брать её генералу всегда приходилось так, словно решился насиловать старую, в молитвах и мнимом безгрешии закоренелую монахиню. Зато наслаждаться её вызывающе упругой грудью мог сколько угодно. Сжимая ногами колено мужчины и прижимая к груди его голову, хозяйка квартиры способна была доводить себя до такого экстаза, которого никогда, ни с одним мужчиной не познавала в постели.
Альбина и в этот раз потёрлась пухлыми коленками о его колени, наклонилась так, чтобы полы халатика распахнулись, и взору мужчины явилась её грудь... Но в ту самую минуту, когда Вильгельм хотел было дотянуться губами до одной из них, сознание его вдруг пронзило невесть откуда зарождавшееся определение: «Вдова! Генеральская вдова!».
– Ну же, наш генерал, ну!.. – настойчиво подбадривала Альбина, жеманно изгибаясь и пытаясь пробиться коленкой между его колен. – Что вы медлите? – соблазнительно поигрывала она персами с розовато-пепельными сосками.
«Вдова! Завтра одной генерал-фельдмаршальской вдовой – фрау Роммель – в Германии станет больше! – Бургдорф повертел головой, пытаясь развеять нахлынувшее наваждение и вспомнить, что перед ним отдающая себя женщина. Она рядом. Как рядышком и её все ещё не одрябшая шея, торчащие в разные стороны груди, похотливо оголённые и раздвинутые ноги, которыми он бредил всю прошлую ночь... – Вдова!» – подумал он с тем же отвращением, какое обычно ощущал, сидя за столом во время поминального обеда.
Брезгливость его не знала предела. Не существовало такой еды и такого ощущения голода, которые могли бы заставить его на поминках отважиться хотя бы на один глоток.
– Да сегодня вы сам не свой. Вы что – не в седле, наш генерал Бургдорф?
– Вы правы, Альбина, не в седле, скорее на лафете, – вспомнил он, что муж её был артиллеристом.
– На лафете обычно хоронят, генерал Бургдорф, – с неоправданно игривой улыбкой напомнила ему Альбина.
– Именно этот ритуал я и имел в виду.
– На лафете уже хоронят, наш генерал Бургдорф. А я всё ещё полна нежности. Причём такой нежности, что, кажется, вот-вот готова родить, прямо сейчас, стоя перед вами, а ещё лучше – прямо в ваших объятиях.
– Только не это, – брезгливо поморщился Вильгельм. – Мысль по поводу лафета мне куда ближе и доступнее, – вновь прибег он к своему ритуальному юмору.
– А ведь ради вас я отпросилась сегодня у своего прямого шефа – заместителя министра, наш генерал Бургдорф, – с укором проговорила Крайдер, то напористо наплывая на него всем своим налитым телом, то сладострастно отдаляясь.
Когда она входила в эротический азарт, оттолкнуть её словом или рукой уже было невозможно. Генерал не сомневался, что вдова и в самом деле отпросилась у своего начальника, чтобы примчаться сюда на его же машине. И прибегла к этому грубейшему нарушению служебной дисциплины ради него, ради них обоих. Но что-то у него сегодня не складывалось в отношениях с этой женщиной.
Правда, под всё то же просительно-мяукающее «наш генерал Бургдорф, наш генерал Бургдорф...» рука Вильгельма всё же начала блуждать по теплому бедру женщины, но в это время громом небесным разразился дверной колокольчик.
– Наверное, прибыл вестовой, с работы! – испуганно отпрянула от генерала Альбина и, уже не виляя бедрами и даже не шевеля плечами, словно кадет на смотровом плацу, двинулась к двери.
«Идиот! – наградил себя за многотерпимое упрямство Бургдорф. – Ради чего?! Всю эту ночь опять будешь грезить её грудью и пухленькими ножками!».
Кто бы мог поверить, что за всё время своего квартирантства, постоянно оставаясь один на один со столь молодой женщиной, он так и не сумел провести с ней в постели ни одной ночи. Любовью они занимались только здесь, в его кресле или на диване, в какой-то странной спешке и нервозности, словно бы опасаясь, что из соседней комнаты вот-вот ворвется кто-то посторонний. По вечерам же Альбина закрывала дверь своей спальни и отстаивала её неприкосновенность как последний защитник – ворота осаждённой цитадели. Уходя на работу, она тоже закрывала спальню на ключ, так ни разу и не позволив Бургдорфу переступить её порог.
– Прощаясь с мужем в последний раз, я поклялась, что ни один мужчина в спальню нашу не ступит, – жёстко объяснила она, отбивая первый, самый бурный натиск генерал-квартиранта.
– Что, вообще никогда?! – не поверил её исповеди Бургдорф.
– Когда-нибудь, возможно, я позволю себе нарушить этот обет.
– Тогда в чём дело? Самое время.
– О нет! Не менее чем через три года после смерти, и только с человеком, который со мной венчается.
– Могу себе представить, с какой лёгкой душой умирал ваш непоколебимый генерал.
К счастью, строгость её клятвы дальше спальни не распространялась, поэтому они с успехом предавались греховным утехам в его комнате, на кухне, в гостиной, в ванной, а однажды ночью умудрились познать их даже на балконе, рискуя перевалиться через перила.
«... И всё же, вдова! – с тоской обречённого подумал генерал, глядя ей вслед и прислушиваясь ко вновь ожившему голосу колокольчика. – Всего лишь вдова. Пусть даже и Двухнедельная Генеральша...».
12
Запрокинув голову, Скорцени погрузил взор в космическую глубину Вселенной, пытаясь вырваться из потока земной суеты и заземлённых мыслей. В эти минуты он чувствовал себя моряком, стоящим на носу корабля, уходящего в мрачную черноту тайфуна. Он мечтательно погружался в погибельную вечность, так и не осмыслив до конца свой земной путь и не отмолив греха перед путем, ведущим в иные миры.
– Скорцени! – Штурмбаннфюрер мгновенно вернулся на землю и, инстинктивно рванув кобуру, оглянулся. – Где вы, Скорцени?
«Лилия Фройнштаг?! – вспыхнула свеча надежды в его сознании. – Не может такого быть! Откуда ей взяться?!»
И всё же этот едва слышимый вкрадчивый голос принадлежал женщине и, чуть повернув голову, Отто увидел, что она стоит у двери, не решаясь ни войти, ни удалиться.
– Вы, синьора Петаччи?! – вернулся он в комнату.
– Можете считать, что не я. Настоящая Петаччи не решилась бы войти к вам в столь поздний час.
– Не будем загадывать. Тем более что вы, синьора Петаччи, все же решились. Вино, коньяк, шнапс?
– Что вы?! Ничего, абсолютно ничего, – почти испуганно проговорила наложница великого дуче.
– Почему столь безнадёжно?
– Хотите, чтобы Бенито догадался, что я побывала у вас? Ночью. И мы распивали вино.
– Если ему донесут об этом, скажу, что у него неверная информация: вместо вина мы пили коньяк. – В подтверждение столь глубокомысленной шутки, штурмбаннфюрер и в самом деле достал еще одну рюмочку и обе наполнил коньяком. – Кстати, коньяк греческий, однако не волнуйтесь, Бенито об этом не узнает, – уже откровенно подтрунивал первый диверсант рейха над своей поздней гостьей. – Иначе не простит нам измены. С Грецией, насколько я понял, у дуче особенно натянутые отношения.
– Вы правы, в Греции он потерпел сокрушительнейшее поражение. Хотя Бенито очень хотелось, чтобы Эллада наконец-то была покорена нами, римлянами. Раз и навсегда.
– Какая возвышенная мечта: покончить с Элладой! С самой Элладой! Навсегда. Помнится, в своё время об этом мечтал ещё Александр Македонский. – Повелительным движением руки Скорцени предложил Кларете место за столом, напротив себя, и тоже сел.– Но кончилось-то всё тем, что сам объявил себя эллином и чувствовал себя при этом на седьмом небе.
– Не советовала бы вам расточать поучительность этой притчи в присутствии самого Бенито, – с мольбой в глазах проговорила любовница вождя итальянцев. – Стоит ли смазывать раны горчицей и посыпать молотым перцем?
– Она рассказана исключительно для вас, – в коридоре послышались чьи-то шаги; Кларета и Скорцени тотчас же умолкли и прислушались».
«Ситуация и в самом деле странная, – сказал себе Скорцени. – Между нами еще абсолютно ничего не было, а мы уже начинаем вести себя, как любовники. Семейным скандалом здесь явно не обойдётся, политическим – тоже. Муссолини может прийти в ярость.»
Убедившись, что опасность миновала, Кларета храбро опустошила свою рюмку и, пробормотав: «Лучше бы позаботились о чашке кофе», подняла глаза, чтобы встретиться взглядом со Скорцени.
Меньше всего Отто хотелось сейчас, чтобы её визит завершился любовной сценой или хотя бы интимными намёками на будущую дружбу. При всей несомненной очаровательности Клареты, никаких особых чувств она не вызывала. Во всяком случае, таких, ради которых можно было бы терять голову вместе с портупеей.
– Вы, очевидно, догадываетесь, почему я решилась прийти к вам, господин Скорцени?
– Понятия не имею, – ответил тот, наивно глядя прямо в её бирюзовые глазки. – Но ведь вы объясните, не правда ли?
– Хочу, чтобы как можно скорее уехали отсюда.
Скорцени снисходительно рассмеялся.
– Вас это очень удивит, досточтимая синьора, но я стремлюсь к тому же.
– Причем уехали навсегда.
– Это произойдет завтра же. Или, может быть, настаиваете на немедленном выезде?
– Вы отлично понимаете, что я имею в виду, – молвила Кларета, несколько обиженная тем, что Скорцени даже не пытается установить истинную причину её атаки. – Мы, то есть я и те, кто разделяет мои взгляды, не желаем, чтобы вы когда-либо возвращались сюда.
– За что такая несправедливая жестокость? – рассмеялся обер-диверсант рейха. – Вам не кажется, что это уже похоже на политическое изгнание?
– Впредь вы не должны появляться здесь ни для того, чтобы возглавить службу безопасности Итальянской Фашистской республики, ни для того, чтобы стать командующим карабинёров.
– А что, кто-то решился предположить, что я появлялся только для того, чтобы возглавить одну из названных служб? Кого именно вы имели в виду, когда говорили о людях, разделяющих ваши взгляды? Что это за взгляды такие и кто эти люди? – уточнил Скорцени в откровенно издевательском тоне.
– Да, те, кто разделяет... – глаза Клареты сузились, и в них появился азартный блеск игрока, идущего ва-банк.
«А ведь это не пустая угроза, – понял Скорцени. – Судя по всему, Кларета явилась сюда не только из-за собственных предчувствий». Но вместо того, чтобы тотчас же развеять все подозрения синьоры Петаччи, он решил продолжить этот странный диалог в прежнем духе. Но вовсе не для того, чтобы поиграть ей на нервах. Скорцени стремился понять, кто реально стоит за наложницей дуче: придворные вождя или же обергруппенфюрер Карл Вольф – наместник фюрера в Италии, бывший адъютант Гиммлера?
А что, всё может быть. Столь радушно принимавший его в своей ставке в прошлый раз, когда Скорцени занимался освобождением дуче, генерал-полковник СС Вольф воспринимал теперь его появление в Италии как личную угрозу своему авторитету. Обергруппенфюрер понимал: если Скорцени придётся дуче по душе, он может потребовать у фюрера убрать его, Вольфа, чтобы назначить на пост «высшего фюрера СС и полиции в Италии»[7] своего спасителя. С повышением в чине, ясное дело. А такое восхождение «героя нации» на вершины власти в Италии Карл Вольф допустить не мог. Он и сам уже мнил себя чуть ли не великим дуче Италии.
– Так чем же все-таки вызвано ваше, ну, скажем так... предложение?
– Понимаю, вам неприятно выслушивать его.
– Не скрою, неприятно, дьявол меня расстреляй. В конце концов, я уже умудрился кое-что сделать для того, чтобы вы и ваш дуче наслаждались в эти дни красотами пейзажа в окрестностях виллы «Фельтринелли», а не томились в римской тюрьме в ожидании приговора и казни.
– Не обозляйтесь, Скорцени, не обозляйтесь, – вдруг миролюбиво протянула она ему свою рюмку, которую мужчина должен был наполнить. О том, что Кларета любила и умела выпить, он знал давно. Теперь ему, очевидно, предстояло убедиться в этом. – Я вовсе не собираюсь шантажировать вас.
– Напрасно. Не откажите себе в таком удовольствии, дьявол меня расстреляй.
– Мы с дуче ценим всё то, что вы сделали для его освобождения.
– Все мыслимые виды благодарности я уже выслушал от самого Муссолини и его супруги, – «не отказал себе в удовольствии» теперь уже сам Скорцени.
– Вы жестокий человек, – потупила взор Кларета. Однако в этот раз залпом опустошать рюмку не решилась. – Крайне жестокий. Впрочем, я к этому привыкла.
– Как и я – к шантажу. Кстати, не вздумает ли сеньор Муссолини отправиться на поиски вас, синьора?
– Вполне возможно. Сейчас это уже не имеет значения.
«А ведь еще две минуты назад она опасалась этого. Когда же прозвучала ложь? И вообще странно. Не допустить ли, что Кларета явилась по просьбе самого Муссолини, который вдруг передумал восторгаться моим появлением здесь? Правда, я не давал ему никаких обещаний, тем не менее...»
– Буду предельно краткой. Если вы окажетесь достаточно внимательным, то очень скоро поймете, что я имею в виду.
– Начинайте свои псалмопения, Кларета, начинайте, – грубовато согласился Скорцени. Он не любил, когда в его присутствии затевали подобные разговоры. Да к тому же не сами правители, а их любовницы.
– «Псалмопения»? – мягко возмутилась Петаччи.– Впрочем, может, и псалмопения. Хотя никому другому я бы этого выражения не простила. – Ни один мускул на лице Скорцени не дрогнул. Он был весь внимание. – Мы ценим ваши заслуги, Скорцени; вы талантливый диверсант...
– Обойдемся без комплиментов.
– Не мешайте мне! – по-детски обиделась Кларета. – Дайте высказать то и так, как я себе это представляю.
Скорцени демонстративно сжал губы и столь же демонстративно кивнул в знак согласия и покорности.
– Никто не сомневается, что вы будете служить дуче так же преданно, как служите фюреру Германии. – «Никто, кроме меня самого!», – хотелось выпалить Скорцени. – Но моя просьба связана вот с чем. Если вы останетесь здесь, синьор Муссолини как бы окажется в тени вашей славы. Да, к вам потянутся офицеры, генералитет, наши местные германцы. Вас будет обхаживать местная пресса. Но подумайте, каково при этом самому Бенито, вашему вечному должнику, которого вы спасли, похитив с вершины Абруццо? В состоянии ли он в вашем присутствии чувствовать себя фюрером Италии?
– Не в состоянии, – с убийственной решительностью заверил Скорцени. – Можете в этом не сомневаться.
И опять Кларете понадобилась целая вечность, чтобы как-то прийти в себя.
– В таком случае мы, кажется, начинаем понимать друг друга, – растерянно проговорила она.
– Это вовсе не так сложно, как вам кажется, синьора Петаччи. – Итальянка непонимающе взглянула на штурмбаннфюрера. – Вам, очевидно, доложили, что я дал согласие остаться в Италии, чтобы возглавить службу безопасности?
– Получив при этом чин генерала.
– Вы знаете об этом со слов самого дуче?
– Нет, что вы!
– В таком случае немедленно смените своих информаторов, дьявол меня расстреляй! Сегодня же смените их! Это не информаторы, а крысоловы. Зная об этом моем мнимом согласии, вы и пришли сюда. Вы не ослышались, я сказал: «Мнимом». Поскольку на самом деле я решительно отверг предложение дуче остаться в Северной Италии. Вы что, даже не догадывались об этом?
– Если говорить честно, то, как я теперь понимаю, меня грубо ввели в заблуждение, – едва слышно и почти невнятно пролепетала Кларета.
– А ведь заместитель министра внутренних дел Италии Гуиди Буффарини возлагал на вас большие надежды, считая при этом, что у вас идеальная сеть личных информаторов.
– Не понимаю, о чем вы говорите, штурмбаннфюрер.
– О том, что для меня не составляет секрета тот факт, что в течение нескольких лет вы шпионили за Муссолини. Не сомневаюсь, что и сейчас продолжаете заниматься этим же. Только раньше вы делали это по настоянию заместителя министра внутренних дел Италии синьора Буффарини.
– Причем здесь Буффарини?! – пыталась остановить его дученаложница.
– Чье задание вы сейчас выполняете, пока не знаю. Но узнаю не позже, чем через двое суток. Мои люди уже заняты этим.
Скорцени заметил, как побледнело и исказилось в гримасе лицо Клареты. Такого удара она явно не ожидала.
– Кажется, только что вы упомянули имя заместителя министра.
– Станете доказывать, что упомянул всуе?
– Как вам стало известно о наших... ну, скажем так, связях?
– Другая на вашем месте всё же стала бы упорно отрицать, – поиграл желваками Скорцени. – Вы мужественная женщина. Другое дело, что вопрос ваш слишком уж наивен. Я ведь не просто обвинил вас в шпионаже[8]. Но и назвал того, по чьему приказу вы действовали. Какие еще разъяснения здесь нужны?
– Но Буффарини, надеюсь, не работал на английскую разведку или разведку американцев?
– Прямых доказательств такого сотрудничества у меня пока что нет.
– Значит, не сотрудничал, – поспешила облегчённо вздохнуть Кларета. – Вы правы: я действительно время от времени информировала заместителя министра внутренних дел. Но поверьте, делала это исключительно в интересах самого Муссолини.
– В каких таких интересах дуче вы действовали, донося обо всех его действиях министерскому чиновнику?! – изумился Скорцени.
– В интересах его безопасности. Зная о тех или иных планах и намерениях Бенито, в министерстве могли вовремя принимать нужные меры для обеспечения его безопасности.
– И вас сумели убедить в этом? – расхохотался Скорцени, да так, что люстра в комнате замузицировала, как расстроенный орган.
– Так мне было сказано.
– Вам что – действительно сумели внушить, что шпионаж за дуче – в интересах его безопасности?!
– Разве это не так? – по тому, насколько простодушно Кларета спросила об этом, Скорцени определил, что она не притворяется. Всё так и произошло – сумели убедить.
– Ладно, синьора Петаччи, не стану разочаровывать вас. А что касается ваших доносов, то пусть синьор Муссолини сам разбирается с вами.
– Надеюсь, пока что вы не говорили с ним на эту тему?
– Разве что меня сумели бы убедить, что убийственный донос на вас послужит вашей же безопасности, – саркастически осклабился Скорцени.
– Безжалостный вы человек, штурмбаннфюрер.
– Завтра же этот безжалостный человек покидает ставку дуче и отправляется в Германию. У меня и в мыслях не было оставаться в вашей благословенной Богом и великим дуче республике. Даже если бы мне присвоили здесь чин фельдмаршала и предложили прокатиться по Риму в коляске триумфатора. Я достаточно убедительно развеиваю ваши подозрения?
– А как же Корсика? – вдруг решительно сменила тему Кларета, заставив Скорцени замереть с приоткрытым ртом.
Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу, как при игре «Кто моргнет первым?».
«Неужели ей стало известно об операции «Бристольская дева»[9]? – не поверил этому намёку дученаложницы Отто Скорцени. – Откуда ей знать об организации поисков сокровищ Роммеля?!»
– Скорцени! – Штурмбаннфюрер мгновенно вернулся на землю и, инстинктивно рванув кобуру, оглянулся. – Где вы, Скорцени?
«Лилия Фройнштаг?! – вспыхнула свеча надежды в его сознании. – Не может такого быть! Откуда ей взяться?!»
И всё же этот едва слышимый вкрадчивый голос принадлежал женщине и, чуть повернув голову, Отто увидел, что она стоит у двери, не решаясь ни войти, ни удалиться.
– Вы, синьора Петаччи?! – вернулся он в комнату.
– Можете считать, что не я. Настоящая Петаччи не решилась бы войти к вам в столь поздний час.
– Не будем загадывать. Тем более что вы, синьора Петаччи, все же решились. Вино, коньяк, шнапс?
– Что вы?! Ничего, абсолютно ничего, – почти испуганно проговорила наложница великого дуче.
– Почему столь безнадёжно?
– Хотите, чтобы Бенито догадался, что я побывала у вас? Ночью. И мы распивали вино.
– Если ему донесут об этом, скажу, что у него неверная информация: вместо вина мы пили коньяк. – В подтверждение столь глубокомысленной шутки, штурмбаннфюрер и в самом деле достал еще одну рюмочку и обе наполнил коньяком. – Кстати, коньяк греческий, однако не волнуйтесь, Бенито об этом не узнает, – уже откровенно подтрунивал первый диверсант рейха над своей поздней гостьей. – Иначе не простит нам измены. С Грецией, насколько я понял, у дуче особенно натянутые отношения.
– Вы правы, в Греции он потерпел сокрушительнейшее поражение. Хотя Бенито очень хотелось, чтобы Эллада наконец-то была покорена нами, римлянами. Раз и навсегда.
– Какая возвышенная мечта: покончить с Элладой! С самой Элладой! Навсегда. Помнится, в своё время об этом мечтал ещё Александр Македонский. – Повелительным движением руки Скорцени предложил Кларете место за столом, напротив себя, и тоже сел.– Но кончилось-то всё тем, что сам объявил себя эллином и чувствовал себя при этом на седьмом небе.
– Не советовала бы вам расточать поучительность этой притчи в присутствии самого Бенито, – с мольбой в глазах проговорила любовница вождя итальянцев. – Стоит ли смазывать раны горчицей и посыпать молотым перцем?
– Она рассказана исключительно для вас, – в коридоре послышались чьи-то шаги; Кларета и Скорцени тотчас же умолкли и прислушались».
«Ситуация и в самом деле странная, – сказал себе Скорцени. – Между нами еще абсолютно ничего не было, а мы уже начинаем вести себя, как любовники. Семейным скандалом здесь явно не обойдётся, политическим – тоже. Муссолини может прийти в ярость.»
* * *
К счастью, шаги стали удаляться. Очевидно, это прошел кто-то из обслуживающего персонала, не слишком обременявший себя слежкой за дученаложницей. Судя по всему, Еве Браун не повезло: в Бергхофе этот процесс был налажен строже.Убедившись, что опасность миновала, Кларета храбро опустошила свою рюмку и, пробормотав: «Лучше бы позаботились о чашке кофе», подняла глаза, чтобы встретиться взглядом со Скорцени.
Меньше всего Отто хотелось сейчас, чтобы её визит завершился любовной сценой или хотя бы интимными намёками на будущую дружбу. При всей несомненной очаровательности Клареты, никаких особых чувств она не вызывала. Во всяком случае, таких, ради которых можно было бы терять голову вместе с портупеей.
– Вы, очевидно, догадываетесь, почему я решилась прийти к вам, господин Скорцени?
– Понятия не имею, – ответил тот, наивно глядя прямо в её бирюзовые глазки. – Но ведь вы объясните, не правда ли?
– Хочу, чтобы как можно скорее уехали отсюда.
Скорцени снисходительно рассмеялся.
– Вас это очень удивит, досточтимая синьора, но я стремлюсь к тому же.
– Причем уехали навсегда.
– Это произойдет завтра же. Или, может быть, настаиваете на немедленном выезде?
– Вы отлично понимаете, что я имею в виду, – молвила Кларета, несколько обиженная тем, что Скорцени даже не пытается установить истинную причину её атаки. – Мы, то есть я и те, кто разделяет мои взгляды, не желаем, чтобы вы когда-либо возвращались сюда.
– За что такая несправедливая жестокость? – рассмеялся обер-диверсант рейха. – Вам не кажется, что это уже похоже на политическое изгнание?
– Впредь вы не должны появляться здесь ни для того, чтобы возглавить службу безопасности Итальянской Фашистской республики, ни для того, чтобы стать командующим карабинёров.
– А что, кто-то решился предположить, что я появлялся только для того, чтобы возглавить одну из названных служб? Кого именно вы имели в виду, когда говорили о людях, разделяющих ваши взгляды? Что это за взгляды такие и кто эти люди? – уточнил Скорцени в откровенно издевательском тоне.
– Да, те, кто разделяет... – глаза Клареты сузились, и в них появился азартный блеск игрока, идущего ва-банк.
«А ведь это не пустая угроза, – понял Скорцени. – Судя по всему, Кларета явилась сюда не только из-за собственных предчувствий». Но вместо того, чтобы тотчас же развеять все подозрения синьоры Петаччи, он решил продолжить этот странный диалог в прежнем духе. Но вовсе не для того, чтобы поиграть ей на нервах. Скорцени стремился понять, кто реально стоит за наложницей дуче: придворные вождя или же обергруппенфюрер Карл Вольф – наместник фюрера в Италии, бывший адъютант Гиммлера?
А что, всё может быть. Столь радушно принимавший его в своей ставке в прошлый раз, когда Скорцени занимался освобождением дуче, генерал-полковник СС Вольф воспринимал теперь его появление в Италии как личную угрозу своему авторитету. Обергруппенфюрер понимал: если Скорцени придётся дуче по душе, он может потребовать у фюрера убрать его, Вольфа, чтобы назначить на пост «высшего фюрера СС и полиции в Италии»[7] своего спасителя. С повышением в чине, ясное дело. А такое восхождение «героя нации» на вершины власти в Италии Карл Вольф допустить не мог. Он и сам уже мнил себя чуть ли не великим дуче Италии.
– Так чем же все-таки вызвано ваше, ну, скажем так... предложение?
– Понимаю, вам неприятно выслушивать его.
– Не скрою, неприятно, дьявол меня расстреляй. В конце концов, я уже умудрился кое-что сделать для того, чтобы вы и ваш дуче наслаждались в эти дни красотами пейзажа в окрестностях виллы «Фельтринелли», а не томились в римской тюрьме в ожидании приговора и казни.
– Не обозляйтесь, Скорцени, не обозляйтесь, – вдруг миролюбиво протянула она ему свою рюмку, которую мужчина должен был наполнить. О том, что Кларета любила и умела выпить, он знал давно. Теперь ему, очевидно, предстояло убедиться в этом. – Я вовсе не собираюсь шантажировать вас.
– Напрасно. Не откажите себе в таком удовольствии, дьявол меня расстреляй.
– Мы с дуче ценим всё то, что вы сделали для его освобождения.
– Все мыслимые виды благодарности я уже выслушал от самого Муссолини и его супруги, – «не отказал себе в удовольствии» теперь уже сам Скорцени.
– Вы жестокий человек, – потупила взор Кларета. Однако в этот раз залпом опустошать рюмку не решилась. – Крайне жестокий. Впрочем, я к этому привыкла.
– Как и я – к шантажу. Кстати, не вздумает ли сеньор Муссолини отправиться на поиски вас, синьора?
– Вполне возможно. Сейчас это уже не имеет значения.
«А ведь еще две минуты назад она опасалась этого. Когда же прозвучала ложь? И вообще странно. Не допустить ли, что Кларета явилась по просьбе самого Муссолини, который вдруг передумал восторгаться моим появлением здесь? Правда, я не давал ему никаких обещаний, тем не менее...»
– Буду предельно краткой. Если вы окажетесь достаточно внимательным, то очень скоро поймете, что я имею в виду.
– Начинайте свои псалмопения, Кларета, начинайте, – грубовато согласился Скорцени. Он не любил, когда в его присутствии затевали подобные разговоры. Да к тому же не сами правители, а их любовницы.
– «Псалмопения»? – мягко возмутилась Петаччи.– Впрочем, может, и псалмопения. Хотя никому другому я бы этого выражения не простила. – Ни один мускул на лице Скорцени не дрогнул. Он был весь внимание. – Мы ценим ваши заслуги, Скорцени; вы талантливый диверсант...
– Обойдемся без комплиментов.
– Не мешайте мне! – по-детски обиделась Кларета. – Дайте высказать то и так, как я себе это представляю.
Скорцени демонстративно сжал губы и столь же демонстративно кивнул в знак согласия и покорности.
– Никто не сомневается, что вы будете служить дуче так же преданно, как служите фюреру Германии. – «Никто, кроме меня самого!», – хотелось выпалить Скорцени. – Но моя просьба связана вот с чем. Если вы останетесь здесь, синьор Муссолини как бы окажется в тени вашей славы. Да, к вам потянутся офицеры, генералитет, наши местные германцы. Вас будет обхаживать местная пресса. Но подумайте, каково при этом самому Бенито, вашему вечному должнику, которого вы спасли, похитив с вершины Абруццо? В состоянии ли он в вашем присутствии чувствовать себя фюрером Италии?
– Не в состоянии, – с убийственной решительностью заверил Скорцени. – Можете в этом не сомневаться.
И опять Кларете понадобилась целая вечность, чтобы как-то прийти в себя.
– В таком случае мы, кажется, начинаем понимать друг друга, – растерянно проговорила она.
– Это вовсе не так сложно, как вам кажется, синьора Петаччи. – Итальянка непонимающе взглянула на штурмбаннфюрера. – Вам, очевидно, доложили, что я дал согласие остаться в Италии, чтобы возглавить службу безопасности?
– Получив при этом чин генерала.
– Вы знаете об этом со слов самого дуче?
– Нет, что вы!
– В таком случае немедленно смените своих информаторов, дьявол меня расстреляй! Сегодня же смените их! Это не информаторы, а крысоловы. Зная об этом моем мнимом согласии, вы и пришли сюда. Вы не ослышались, я сказал: «Мнимом». Поскольку на самом деле я решительно отверг предложение дуче остаться в Северной Италии. Вы что, даже не догадывались об этом?
– Если говорить честно, то, как я теперь понимаю, меня грубо ввели в заблуждение, – едва слышно и почти невнятно пролепетала Кларета.
– А ведь заместитель министра внутренних дел Италии Гуиди Буффарини возлагал на вас большие надежды, считая при этом, что у вас идеальная сеть личных информаторов.
– Не понимаю, о чем вы говорите, штурмбаннфюрер.
– О том, что для меня не составляет секрета тот факт, что в течение нескольких лет вы шпионили за Муссолини. Не сомневаюсь, что и сейчас продолжаете заниматься этим же. Только раньше вы делали это по настоянию заместителя министра внутренних дел Италии синьора Буффарини.
– Причем здесь Буффарини?! – пыталась остановить его дученаложница.
– Чье задание вы сейчас выполняете, пока не знаю. Но узнаю не позже, чем через двое суток. Мои люди уже заняты этим.
Скорцени заметил, как побледнело и исказилось в гримасе лицо Клареты. Такого удара она явно не ожидала.
– Кажется, только что вы упомянули имя заместителя министра.
– Станете доказывать, что упомянул всуе?
– Как вам стало известно о наших... ну, скажем так, связях?
– Другая на вашем месте всё же стала бы упорно отрицать, – поиграл желваками Скорцени. – Вы мужественная женщина. Другое дело, что вопрос ваш слишком уж наивен. Я ведь не просто обвинил вас в шпионаже[8]. Но и назвал того, по чьему приказу вы действовали. Какие еще разъяснения здесь нужны?
– Но Буффарини, надеюсь, не работал на английскую разведку или разведку американцев?
– Прямых доказательств такого сотрудничества у меня пока что нет.
– Значит, не сотрудничал, – поспешила облегчённо вздохнуть Кларета. – Вы правы: я действительно время от времени информировала заместителя министра внутренних дел. Но поверьте, делала это исключительно в интересах самого Муссолини.
– В каких таких интересах дуче вы действовали, донося обо всех его действиях министерскому чиновнику?! – изумился Скорцени.
– В интересах его безопасности. Зная о тех или иных планах и намерениях Бенито, в министерстве могли вовремя принимать нужные меры для обеспечения его безопасности.
– И вас сумели убедить в этом? – расхохотался Скорцени, да так, что люстра в комнате замузицировала, как расстроенный орган.
– Так мне было сказано.
– Вам что – действительно сумели внушить, что шпионаж за дуче – в интересах его безопасности?!
– Разве это не так? – по тому, насколько простодушно Кларета спросила об этом, Скорцени определил, что она не притворяется. Всё так и произошло – сумели убедить.
– Ладно, синьора Петаччи, не стану разочаровывать вас. А что касается ваших доносов, то пусть синьор Муссолини сам разбирается с вами.
– Надеюсь, пока что вы не говорили с ним на эту тему?
– Разве что меня сумели бы убедить, что убийственный донос на вас послужит вашей же безопасности, – саркастически осклабился Скорцени.
– Безжалостный вы человек, штурмбаннфюрер.
– Завтра же этот безжалостный человек покидает ставку дуче и отправляется в Германию. У меня и в мыслях не было оставаться в вашей благословенной Богом и великим дуче республике. Даже если бы мне присвоили здесь чин фельдмаршала и предложили прокатиться по Риму в коляске триумфатора. Я достаточно убедительно развеиваю ваши подозрения?
– А как же Корсика? – вдруг решительно сменила тему Кларета, заставив Скорцени замереть с приоткрытым ртом.
Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу, как при игре «Кто моргнет первым?».
«Неужели ей стало известно об операции «Бристольская дева»[9]? – не поверил этому намёку дученаложницы Отто Скорцени. – Откуда ей знать об организации поисков сокровищ Роммеля?!»
13
– Как оказалось, это пришли к вам, наш генерал Бургдорф.
– Я никого не ждал, – проворчал адъютант фюрера, недовольный тем, что кто-то осмелился прервать его любовные игры с «Двухнедельной Генеральшей».
– Увы, гости бывают и незваными. – За спиной Альбины Крайдер стоял мужчина лет пятидесяти, в черном, небрежно обвисающем костюме, необыкновенно высокий и тощий. И с таким же – сверхскорбным лицом агента похоронного бюро.
– Незваных нужно расстреливать прямо на пороге. Однако вас это пока что не касается, поэтому проходите, кто бы вы ни были.
Он ожидал, что вошедший представится, но тот спокойно отстранил вдову, прошёл в комнату Бургдорфа и закрыл за собой дверь перед самым носом Альбины.
– Что, собственно, происходит? – откинулся в кресле генерал, так и не поднявшись навстречу гостю.
– На людях я появляюсь редко, но там, где я всё же появляюсь, обычно уже ничего не происходит.
– Это кому же удалось вас в этом убедить? – язвительно поинтересовался адъютант фюрера.
– Напротив, это я сумел убедить в этом всех остальных.
– Тогда кто вы?
– Важно не то, как меня зовут, а то, откуда я. Как вы уже могли догадаться, из гестапо. По личному приказу... Впрочем, это уже не имеет значения. Я специалист, – пришелец оглянулся на дверь и, слегка приглушив голос, уточнил: – специалист по ампулам.
– Специалист по чему?
– По ампулам. – «Черный человек», как назвал его про себя генерал, полез во внутренний карман пиджака, достал кожаный мешочек, прикреплённый к подкладке золотистой цепочкой, и извлёк из него небольшую, продолговатую, похожую на леденец, ампулку.
– Это для меня? – спазматически сжалось горло генерала.
– Разве не вы генерал Бургдорф?
– Что неоспоримо.
– Адъютант фюрера?
– Что еще более неоспоримо.
– Тогда это вам. Как приказано. Совершенно новый состав. – Черный человек приподнял ампулу на уровень глаз и зажал её между большим и указательным пальцем, словно ювелир – бриллиант на сорок каратов. – То есть в основе яда всё тот же веками испытанный цианистый калий, однако с некоторыми примесями, дарящими малиновый привкус.
– Какой-какой привкус?!
– Ну, такой, специфический, как бы малиновый... – неуверенно принялся объяснять гестаповец.
– Почему... малиновый, – пробормотал Бургдорф, – если он должен быть малиново-жасминным?
– Чем вас не устраивает малиновый, господин генерал?! – искренне возмутился специалист по ампулам. – Что за странная привередливость? И потом, яд, как известно, изобретают не для гурманов.
– Не знаю, не знаю. Но сказано было, что основным признаком нового яда является малиново-жасминный привкус.
– Да плевать мне на такие тонкости! Тоже мне придумали: «малиново-жасминный»! Дегустаторы чёртовы! Какая разница? По-моему, вполне деликатный вкус.
– Даже де-ли-кат-ный?
– И мгновенная, почти без мучений, смерть. Плюс весьма проблематичный диагноз при вскрытии. Особенно в провинциальной больнице, где нет соответствующей лаборатории. «Да ведь это же не для тебя, а для Роммеля, – только сейчас пришёл в себя Бургдорф. – Пока что – для Роммеля. Тебе же подсунут первую попавшуюся, безо всякого там малиново-жасминного привкуса».
– Кстати, вы знаете, для кого именно предназначается эта ваша ампула?
Черный Человек замялся, и впервые на его лице появилось нечто такое, что свидетельствовало о попытке осмыслить происходящее.
– До этой минуты я считал, что для вас, господин генерал.
– Что?! Вы всё же принесли эту ампулу для меня?
– Я так считал. Но теперь понял, что ошибался. Впрочем, у нас в лаборатории не принято интересоваться именем потребителя. Вам как адъютанту фюрера могу сказать только, что приказано изготовить две таких ампулы.
– И кто же этот второй «счастливчик»?
– Я ведь и первого пока что не знаю.
– Вам его лучше не знать.
Брови Чёрного Человека медленно поползли вверх. По движению его губ Бургдорф уловил, что тот порывается произнести имя предполагаемого «потребителя», но так и не решается. Бургдорфу показалось, что гестаповец хотел назвать имя рейхсфюрера СС, однако вымолвить его так и не сумел.
В их разговор вклинился гул авиационных моторов и пальба расположенной неподалеку зенитной батареи. Однако прислушивались к ним генерал и гестаповец без страха и даже без любопытства, слишком уж привычными стали налёты вражеской авиации. Тем более что на сей раз самолёты прошли стороной, обходя этот неплохо прикрытый с земли пригород Берлина.
– Я никого не ждал, – проворчал адъютант фюрера, недовольный тем, что кто-то осмелился прервать его любовные игры с «Двухнедельной Генеральшей».
– Увы, гости бывают и незваными. – За спиной Альбины Крайдер стоял мужчина лет пятидесяти, в черном, небрежно обвисающем костюме, необыкновенно высокий и тощий. И с таким же – сверхскорбным лицом агента похоронного бюро.
– Незваных нужно расстреливать прямо на пороге. Однако вас это пока что не касается, поэтому проходите, кто бы вы ни были.
Он ожидал, что вошедший представится, но тот спокойно отстранил вдову, прошёл в комнату Бургдорфа и закрыл за собой дверь перед самым носом Альбины.
– Что, собственно, происходит? – откинулся в кресле генерал, так и не поднявшись навстречу гостю.
– На людях я появляюсь редко, но там, где я всё же появляюсь, обычно уже ничего не происходит.
– Это кому же удалось вас в этом убедить? – язвительно поинтересовался адъютант фюрера.
– Напротив, это я сумел убедить в этом всех остальных.
– Тогда кто вы?
– Важно не то, как меня зовут, а то, откуда я. Как вы уже могли догадаться, из гестапо. По личному приказу... Впрочем, это уже не имеет значения. Я специалист, – пришелец оглянулся на дверь и, слегка приглушив голос, уточнил: – специалист по ампулам.
– Специалист по чему?
– По ампулам. – «Черный человек», как назвал его про себя генерал, полез во внутренний карман пиджака, достал кожаный мешочек, прикреплённый к подкладке золотистой цепочкой, и извлёк из него небольшую, продолговатую, похожую на леденец, ампулку.
– Это для меня? – спазматически сжалось горло генерала.
– Разве не вы генерал Бургдорф?
– Что неоспоримо.
– Адъютант фюрера?
– Что еще более неоспоримо.
– Тогда это вам. Как приказано. Совершенно новый состав. – Черный человек приподнял ампулу на уровень глаз и зажал её между большим и указательным пальцем, словно ювелир – бриллиант на сорок каратов. – То есть в основе яда всё тот же веками испытанный цианистый калий, однако с некоторыми примесями, дарящими малиновый привкус.
– Какой-какой привкус?!
– Ну, такой, специфический, как бы малиновый... – неуверенно принялся объяснять гестаповец.
– Почему... малиновый, – пробормотал Бургдорф, – если он должен быть малиново-жасминным?
– Чем вас не устраивает малиновый, господин генерал?! – искренне возмутился специалист по ампулам. – Что за странная привередливость? И потом, яд, как известно, изобретают не для гурманов.
– Не знаю, не знаю. Но сказано было, что основным признаком нового яда является малиново-жасминный привкус.
– Да плевать мне на такие тонкости! Тоже мне придумали: «малиново-жасминный»! Дегустаторы чёртовы! Какая разница? По-моему, вполне деликатный вкус.
– Даже де-ли-кат-ный?
– И мгновенная, почти без мучений, смерть. Плюс весьма проблематичный диагноз при вскрытии. Особенно в провинциальной больнице, где нет соответствующей лаборатории. «Да ведь это же не для тебя, а для Роммеля, – только сейчас пришёл в себя Бургдорф. – Пока что – для Роммеля. Тебе же подсунут первую попавшуюся, безо всякого там малиново-жасминного привкуса».
– Кстати, вы знаете, для кого именно предназначается эта ваша ампула?
Черный Человек замялся, и впервые на его лице появилось нечто такое, что свидетельствовало о попытке осмыслить происходящее.
– До этой минуты я считал, что для вас, господин генерал.
– Что?! Вы всё же принесли эту ампулу для меня?
– Я так считал. Но теперь понял, что ошибался. Впрочем, у нас в лаборатории не принято интересоваться именем потребителя. Вам как адъютанту фюрера могу сказать только, что приказано изготовить две таких ампулы.
– И кто же этот второй «счастливчик»?
– Я ведь и первого пока что не знаю.
– Вам его лучше не знать.
Брови Чёрного Человека медленно поползли вверх. По движению его губ Бургдорф уловил, что тот порывается произнести имя предполагаемого «потребителя», но так и не решается. Бургдорфу показалось, что гестаповец хотел назвать имя рейхсфюрера СС, однако вымолвить его так и не сумел.
В их разговор вклинился гул авиационных моторов и пальба расположенной неподалеку зенитной батареи. Однако прислушивались к ним генерал и гестаповец без страха и даже без любопытства, слишком уж привычными стали налёты вражеской авиации. Тем более что на сей раз самолёты прошли стороной, обходя этот неплохо прикрытый с земли пригород Берлина.