Сушинский Богдан. Колокола судьбы

   – Порой немца сам вид его устрашает.
   – Только не сейчас. Мазовецкий, устраиваем проверку документов. Берешь того, что на зад-нем сиденье. Движемся в сторону села.
   Водитель остановил мотоцикл метрах в двадцати, осветив фарами их спины.
   – Эй, кто вы?! – крикнул один из троих мотоциклистов по-немецки.
   – Патруль, – ответил Беркут и не спеша направился к мотоциклу. – Из Подольска, с пакетом?
   – Нет, господин офицер, со станции. Из штаба.
   – Понятно. Предъявите документы. Порядок есть порядок, – подошел он к немцу, вылезшему из коляски мотоцикла. – Да выключи ты эту фару! – приказал водителю. – Не дразни партизан. Уже давно рассвело.
   – И зажигание тоже, – повернул ключ зажигания вовремя подоспевший Мазовецкий. – При проверке не положено.
   – Не положено? – растерянно переспросил стоящий перед Беркутом унтер-офицер, доставая из нагрудного кармана документы. – Я не знал.
   Предъявить свои документы он не успел. Захватив левой рукой автомат, Андрей изо всей силы ударил его кулаком по переносице, а в следующее мгновение уже рванул на себя автомат водителя. Правда, он не рассчитал по времени. Мазовецкий не успел снять заднего мотоциклиста, и они сцепились врукопашную. Тем временем Андрей сумел сначала оглушить водителя ударом в висок, а потом, выбив его из сиденья, сорвать каску и нанести два удара ногой в голову.
   – Беркут, помоги! – вдруг услышал он сдавленный голос Мазовецкого. – Бер…
   Ударом ноги в бок капитан успел сбросить немца уже тогда, когда тот, сидя верхом на Владиславе, вцепился ему в горло. Упав, немец схватился за автомат, но, перешагнув через поляка, Андрей отбил в сторону ствол автомата и нанес немцу сильнейший удар ногой в подбородок. А когда тот завалился на спину, подпрыгнул и ударил в грудь согнутыми коленями. Однако получилось это у него как-то неудачно, он соскользнул, и мотоциклист, здоровенный мужик, тут же сумел подняться.
   «Приемы борьбы ниспосланы Богом тому, кто каждый день отрабатывает их так, словно познает впервые», – мелькнула врезавшаяся в сознание фраза, сказанная когда-то давно учителем-тренером, давним другом его деда, китайцем Дзянем.
   По-настоящему мудрость этих слов он постиг только сейчас, когда почувствовал, как трудно даются ему приемы после стольких недель плена, побега, изнурительных переходов. А немец ему попался на удивление сильный, обтянутый мышцами, как кольчугой. К тому же он успел выхватить нож. И кто знает, чем бы закончилась эта схватка… Уже приняв боевую стойку, немец вдруг изогнулся и начал оседать прямо к ногам Беркута.
   «Мазовецкий. Финкой», – понял Андрей, увидев за спиной немца Владислава.
   – Взять водителя, – приказал ему и подоспевшему Горелому. А сам бросился к медленно поднимающемуся и еще не осознающему, что происходит вокруг, унтер-офицеру. Обезоружив, Беркут завел ему руки за спину и повел в каньон.
   – Старшина, принять обоих! Со стороны села никого?
   – Пока никого, – ответил кто-то из бойцов. – Хорошо, что обошлось без пальбы.
   – Горелый, – в форму унтер-офицера, быстро! Мазовецкий – оружие и боеприпасы. Проверь мотор.
   Передав бойцам трофеи, Владислав сел за руль, завел двигатель.
   – В норме. Едем к селу? Предстанешь перед немцами в виде офицера связи? Или будем дожидаться колонны здесь?
   – Дожидаться здесь – опасно. На такую засаду немцы не клюнут.
   Еще не приняв окончательного решения, Беркут все же напомнил старшине:
   – Прежде всего – изрешети машину радиолокаторщиков. И отсекай немцев от села. Пусть идут в лес. Там их встретит Колодный.
   Он подошел к сидящему возле старшины унтер-офицеру, схватил за френч, заставил встать, отобрал планшет и личные документы.
   – Вы немец, господин обер-лейтенант? – дрожащим голосом спросил унтер-офицер, безропотно позволяя Горелому сорвать с себя френч.
   – Беркут я. Слышал о таком?
   – Нет, господин обер-лейтенант, вы – наш, германец, только партизан. Ведь это правда? – с надеждой спросил он. – Сжальтесь надо мной.
   – Что он там лопочет? – поинтересовался старшина, готовясь связать немцу руки.
   – Умоляет спасти. Снять обмундирование, унтер-офицер. – А когда тот покорно разделся, старшина ожидающе посмотрел на капитана и спросил, что теперь с ним делать. Ведь тот уже вроде как пленный. – Что, старшина, первый раз в тылу врага? Здесь пленных нет. Немцы партизан вешают, мы немцев расстреливаем.
   – Но мы-то вроде как подразделение регулярной армии.
   – А они – нерегулярной? Или прикажешь специально для этих двоих оккупантов создавать здесь, в тылу, лагерь военнопленных? Ну что, Горелый, переодевание завершено?
   – В сапогах своих останусь. Можно?
   – Только в немецких. Впрочем, ты прав, старшина. Эти двое уже не вояки. Отпусти их. Пусть находят свои пули в бою. Горелый, я же сказал вам: только в немецких сапогах! Ваши могут стоить вам жизни. Мы в тылу врага. Примерьте сапоги убитого. И быстро, быстро. Нас ждут.
   – Кто? – не понял Копань.
   – Война. Враги. Люди, не потерявшие надежду на освобождение.
   А еще – каждого из них ждала только ему нагаданная войной тяжелая солдатская судьба, святыми письменами которой заповедано им было сполна познать и мужество, и ненависть, и жестокость… сквозь которые все реже и мучительнее пробивалось скупое, на коленях вымоленное фронтовое милосердие.

10

   За каньоном они свернули с дороги, и Мазовецкий повел мотоцикл в сторону ближайшей крестьянской усадьбы. Они хотели спокойно дождаться здесь выхода колонны, подъехать к шоссе и, преградив путь к отступлению, встретить огнем тех, кто уцелеет в бою у каньона. Но, уже подъезжая к дому, увидели у ворот немецкого солдата. Стоял ли он на посту, или просто выглядывал, кого там несет нечистая сила, – этого капитан определить не мог. Но то, что появление мотоциклистов никакого подозрения у него не вызвало, – это он заметил сразу же.
   – Есть в доме кто-нибудь из офицеров? – резко спросил Беркут, кивком головы отвечая на приветствие солдата.
   – Нас здесь только двое. Я и унтер-офицер.
   – Что, уже квартируете? Устроили себе загородную виллу?
   – В саду у нас пулеметная точка, господин обер-лейтенант. На случай нападения партизан.
   – Они так часто нападают на это село? – удивился Андрей, выходя из коляски мотоцикла и поглядывая на дорогу. Его удивляло, что немцы до сих пор не подняли тревогу. Неужели локаторщики все еще не засекли радиопередатчик?
   – Нет, окопаться здесь нам было приказано только вчера. В связи с крупными операциями против партизан. Говорят, их гоняют сейчас по лесам, как зайцев. Слышите? По-моему, танкисты палят. Из орудий.
   – Вроде бы палят, – согласился Беркут, прислушиваясь к орудийной и пулеметной стрельбе, доносившейся из леса, который недалеко отсюда, за северной окраиной села, подступал к Лазорковой пустоши. – И где же эта ваша пулеметная точка?
   – На чердаке сарая. Крыша там разрушена. Обстрел великолепный.
   Беркут и Мазовецкий переглянулись. Каждый из них подумал сейчас об одном и том же: если бы пулеметчики дежурили на своей точке, а не дремали в доме, или слонялись по двору, они видели бы все, что происходило на дороге возле каньона. Но уж то, что будет происходить там через несколько минут, они непременно заметят. И огнем поддержат карателей.
   – Молодцы, хорошо придумано, – сказал Беркут, отворяя полуразвалившуюся калитку и проходя мимо солдата во двор. Мазовецкий сразу же последовал за ним, незаметно кивнув при этом Горелому. Тот поднялся со своего сиденья, прошелся вдоль ограды, посматривая, нет ли кого поблизости и, вернувшись к мотоциклу, остановился у коляски, возле закрепленного на турели пулемета.
   – Унтер-офицер на чердаке? – поинтересовался тем временем Беркут у шедшего за ним рядового.
   – Никак нет, господин обер-лейтенант. Ушел в село. У него там свои дела. Заодно принесет завтрак.
   – Хозяйка отказывается кормить вас? – улыбнулся обер-лейтенант.
   – С хозяйкой нам не повезло. Ее просто нет. Был только старик-хозяин.
   – И где же он сейчас? – весело спросил Анд-рей, уже входя в дом.
   – Закопали в огороде… Он оказался слишком подозрительным. И неприветливым. Явно был связан с партизанами.
   – Так вы что, сами судили и сами повесили его?
   – Да нет, – охотно объяснил солдат. – Отто, ну, унтер-офицер, просто-напросто забил его насмерть. Ногами. Немного выпил, конечно. Чем меньше остается этих русских, тем спокойнее.
   – И вы что же, без суда, без разрешения командования убили старика? Даже не доложив об этом командиру? – не повышая голоса и ничуть не удивляясь услышанному, безразличным каким-то тоном спросил обер-лейтенант, вежливым жестом приглашая солдата войти.
   – Но… Я не знаю. Наверное, унтер-офицер доложит, – немец уже понял, что сболтнул лишнее. Худощавое, прыщеватое лицо его, на котором едва пробивался первый пушок, покрылось сероватыми пятнами бледности. – Старика действительно стоило убрать. Живет на краю села, возле леса… Здесь каждый второй помогает партизанам.
   – А вы бы хотели, чтобы каждый второй житель села встречал вас объятиями? Сдать оружие!
   – Простите?..
   – Я сказал: сдать оружие! Ваша фамилия?
   – Венцмайер, господин обер-лейтенант. Но ведь я же… Если этого старика нельзя было убивать… Так ведь это не я. Мне приказал унтер-офицер.
   – Так все-таки убили вы? Лично вы?
   – Нет, просто я тоже ударил его… Всего несколько раз. Но, знаете ли, старик… – Пока он все это объяснял, Мазовецкий успел снять с его плеча автомат, отстегнуть ремень со штыком и патронташем, а из-за голенищ достать два запасных рожка.
   – Господин обер-лейтенант, – вдруг появился на пороге Горелый. – Из села выезжает колонна.
   Первое, что удивило Беркута, – Горелый сказал все это по-немецки, почти без акцента. Он совершенно забыл, что после десятого класса этот парень год преподавал в школе, где не было учителя немецкого, и готовился поступать в педагогический. Горелый успел сказать ему об этом вчера, когда Беркут по очереди знакомился с каждым из парашютистов, однако капитан не воспринял его слова всерьез.
   – Это сразу меняет ситуацию, – объяснил Андрей солдату, доставая пистолет. – А что касается вас, рядовой, то сжечь село, предварительно перевешав его жителей, – это суровая мысль. Будем считать ее вашим последним словом перед партизанским судом.
   – Но я ничего такого не говорил!
   – Такое вслух произносить не обязательно.
   Только теперь, осознав, что происходит, солдат вдруг яростно взвизгнул и, оттолкнув Мазовецкого, бросился к окну. Однако пуля настигла его прежде, чем он успел прыгнуть на подоконник.
   – Фашиста – в огород, – приказал Андрей младшему сержанту. – Мазовецкий – на чердак сарая. Снять пулемет. Он нам еще пригодится. Патроны – тоже.
   Пока Горелый и Мазовецкий укладывали в коляску мотоцикла пулемет и колодку с лентами, Беркут прохаживался у ворот, выглядывая унтер-офицера. Но едва проторенная и почти заросшая бурьяном дорога, ведущая из села к этому дому, была пустынной. Да и сама улица казалась вымершей.