Страница:
– Возможно, подполковник Курбатов уже оказывался в нашем тылу, – продолжал разочаровывать его Лоттер, – однако никогда в нем не партизанил. Он – бывший белогвардейский офицер, который несколько месяцев шел со своей группой по тылам более яростных врагов – красных.
– Белые в партизаны обычно не подаются, – сконфуженно согласился с ним Штубер. – Во всяком случае, мне подобные примеры не известны.
– Как и мне тоже.
– Какое единодушие военного опыта! – не отказал себе в удовольствии барон фон Штубер.
– Мне понятен ваш сарказм, барон. Однако я подумал, что, может быть, он уже входил в состав вашей антипартизанской группы, которая действовала где-то в районе Днестра, против агентуры красных.
– Что было правдоподобнее. Как вы назвали его – «подполковник Курбатов»?!
– Еще в донесении сказано, что, по нашим разведданным, Курбатов мог проходить под псевдонимом «Легионер», или как «ротмистр Белой армии генерала Семенова князь Курбатов».
– В таком случае, мы и в самом деле говорим о разных людях.
– Теперь я уже тоже склоняюсь к такому выводу.
– Как же непростительно вы меня разочаровали, господин полковник, – попытался свести этот конфуз к шутке барон фон Штубер.
– Я всех разочаровываю, это у меня профессиональное. А вам не мешало бы знать, что – как следует из все того же сообщения, которое сейчас у меня в руке, – из Маньчжурии Курбатов вывел группу в составе десяти человек. Он прошел почти через всю Сибирь, всю Россию, прорвался через линию фронта. Взгляните на карту России, и вы поймете, какой беспримерный диверсионный рейд совершил этот парень. Если, конечно, проходимец, прорвавшийся к нам на русском танке, действительно тот, за кого он себя выдает.
– Не сомневайтесь, полковник, тот. Мне приходилось слышать о нем от Скорцени. Это действительно «проходимец», но экстра-класса, словом, наш, диверсионный проходимец. – И полковник Лоттер не мог не заметить, что в голосе командира диверсионной группы «Рыцари рейха» зазвучали нотки гордости.
– Согласен, экстра-класса. Не зря у адъютанта Скорцени, гауптштурмфюрера Родля, уже имеется целое досье на Курбатова. Об этом в сообщении тоже сказано.
– Мне бы очень хотелось взглянуть на эти бумажки. Но прежде – на самого Курбатова.
– То есть, насколько я понял, с Легионером вы абсолютно незнакомы? Рассчитывали на встречу со своим давним знакомым, лейтенантом Беркутом?
– Именно поэтому хочу взглянуть на Легионера. Тем более что судьбой этого парня интересуется сам Отто Скорцени.
– Выходит, я все же не зря потревожил вас, гауптштурмфюрер?
– С нетерпением буду ждать ваших последующих звонков, – иронично заверил его Штубер.
– Все язвите, неблагодарный вы человек, – вздохнул полковник Лоттер.
Тем не менее полковник в нескольких словах объяснил ему, как удобнее добраться до штаба пятой дивизии, куда он тоже выезжает, даже пообещал подождать его у перекрестка шоссе вместе с пятью солдатами охраны. Штубер был растроган его заботой: ездить по ближайшим тылам при таком непостоянстве передовой действительно было опасно.
– Если учесть, что со мной будет фельдфебель Зебольд, вместе мы составим грозную силу, способную устрашить хоть целый парашютный полк русских, – охотно согласился Штубер. А положив трубку, добавил, уже обращаясь к Зебольду: – Невероятная все-таки штука эта самая война. Если переживу ее, вся оставшаяся жизнь покажется скучной и банальной, совершенно недостойной таких вот, как мы с вами, азартных игроков войны.
– …На рулеточном поле которой все ставки – на вечность. При этом замечу, что, когда проходят годы войны, наступают годы благостных воспоминаний о ней, – закрыв глаза, мечтательно покачал головой Зебольд.
– Вы, как всегда, не по чину мудры, мой Вечный Фельдфебель. В этом ваш единственный недостаток.
4
5
6
7
– Белые в партизаны обычно не подаются, – сконфуженно согласился с ним Штубер. – Во всяком случае, мне подобные примеры не известны.
– Как и мне тоже.
– Какое единодушие военного опыта! – не отказал себе в удовольствии барон фон Штубер.
– Мне понятен ваш сарказм, барон. Однако я подумал, что, может быть, он уже входил в состав вашей антипартизанской группы, которая действовала где-то в районе Днестра, против агентуры красных.
– Что было правдоподобнее. Как вы назвали его – «подполковник Курбатов»?!
– Еще в донесении сказано, что, по нашим разведданным, Курбатов мог проходить под псевдонимом «Легионер», или как «ротмистр Белой армии генерала Семенова князь Курбатов».
– В таком случае, мы и в самом деле говорим о разных людях.
– Теперь я уже тоже склоняюсь к такому выводу.
– Как же непростительно вы меня разочаровали, господин полковник, – попытался свести этот конфуз к шутке барон фон Штубер.
– Я всех разочаровываю, это у меня профессиональное. А вам не мешало бы знать, что – как следует из все того же сообщения, которое сейчас у меня в руке, – из Маньчжурии Курбатов вывел группу в составе десяти человек. Он прошел почти через всю Сибирь, всю Россию, прорвался через линию фронта. Взгляните на карту России, и вы поймете, какой беспримерный диверсионный рейд совершил этот парень. Если, конечно, проходимец, прорвавшийся к нам на русском танке, действительно тот, за кого он себя выдает.
– Не сомневайтесь, полковник, тот. Мне приходилось слышать о нем от Скорцени. Это действительно «проходимец», но экстра-класса, словом, наш, диверсионный проходимец. – И полковник Лоттер не мог не заметить, что в голосе командира диверсионной группы «Рыцари рейха» зазвучали нотки гордости.
– Согласен, экстра-класса. Не зря у адъютанта Скорцени, гауптштурмфюрера Родля, уже имеется целое досье на Курбатова. Об этом в сообщении тоже сказано.
– Мне бы очень хотелось взглянуть на эти бумажки. Но прежде – на самого Курбатова.
– То есть, насколько я понял, с Легионером вы абсолютно незнакомы? Рассчитывали на встречу со своим давним знакомым, лейтенантом Беркутом?
– Именно поэтому хочу взглянуть на Легионера. Тем более что судьбой этого парня интересуется сам Отто Скорцени.
– Выходит, я все же не зря потревожил вас, гауптштурмфюрер?
– С нетерпением буду ждать ваших последующих звонков, – иронично заверил его Штубер.
– Все язвите, неблагодарный вы человек, – вздохнул полковник Лоттер.
Тем не менее полковник в нескольких словах объяснил ему, как удобнее добраться до штаба пятой дивизии, куда он тоже выезжает, даже пообещал подождать его у перекрестка шоссе вместе с пятью солдатами охраны. Штубер был растроган его заботой: ездить по ближайшим тылам при таком непостоянстве передовой действительно было опасно.
– Если учесть, что со мной будет фельдфебель Зебольд, вместе мы составим грозную силу, способную устрашить хоть целый парашютный полк русских, – охотно согласился Штубер. А положив трубку, добавил, уже обращаясь к Зебольду: – Невероятная все-таки штука эта самая война. Если переживу ее, вся оставшаяся жизнь покажется скучной и банальной, совершенно недостойной таких вот, как мы с вами, азартных игроков войны.
– …На рулеточном поле которой все ставки – на вечность. При этом замечу, что, когда проходят годы войны, наступают годы благостных воспоминаний о ней, – закрыв глаза, мечтательно покачал головой Зебольд.
– Вы, как всегда, не по чину мудры, мой Вечный Фельдфебель. В этом ваш единственный недостаток.
4
Еще издали они услышали стрельбу. Затем показались клубы дыма.
Уже подъезжая к селу, партизаны видели, как немцы выгоняют людей из хат и гонят куда-то к центру села, как суетятся между постройками солдаты с факелами. Все село было окружено густой цепью фигур в мышиных мундирах и, казалось, за этим частоколом автоматов начинается первый круг ада.
Корбачу пришлось несколько раз пересекать оцепление, потому что в некоторых местах солдаты стояли даже на опушке леса или на склоне оврага, и объехать их было невозможно. Однако на их машину уже никто не обращал внимания. Все, кто видел этих по-германски обмундированных людей, считали, что они тоже причастны к акции, только принадлежат к другой части.
– У вас крепкие нервы, товарищ лейтенант, – срывающимся голосом проговорил Корбач, когда они наконец объехали село и снова выбрались на лесную дорогу.
– Обычные, солдатские, – угрюмо проговорил Беркут, нравственно казня себя за то, что не способен спасти тех людей, расправу над которыми немцы сейчас намерены учинить.
– А у меня от страха ладони вспотели. И ноги дрожат. Все казалось: вот-вот остановят и проверят, но уже основательнее, чем тот фельдфебель.
– Ничего, лес рядом, а значит, можно дать бой. И появляется шанс. Когда выполняешь задание, старайся не думать ни о смерти, ни о провале… – спокойно, очень уверенно внушал Беркут, незаметно осматриваясь по сторонам. – Вот кто ты сейчас? Ты – немец-водитель, служащий вермахта, а значит, вокруг тебя – свои, германцы. Поэтому никакого страха, никаких сомнений. Тем более что рядом твой боевой командир, обер-лейтенант… Стоп. Останови…
Андрей вышел из машины. Последнее, уже внут-ренне оцепление находилось в двухстах метрах, и останавливаться здесь было небезопасно. Но Беркут, словно испытывая нервы бойцов, стоял и смотрел на то, что творят фашисты, заставляя, таким образом, и своих попутчиков наблюдать за происходящим, молча и мстительно сжимая магазины автоматов.
– Твоя взяла, ефрейтор Арзамасцев, – жестко заметил он, возвращаясь наконец в кабину. – В этом фейерверке наших салютов не будет.
– Так ведь зря погубил бы и себя и нас, – даже в этой ситуации попытался возмутиться ефрейтор.
– Можешь считать, что я прислушался к твоим советам. Но на всякий случай запомни, что на фронте «зря» не погибают. Можно проиграть схватку, бой, целое сражение, можно погибнуть от шального снаряда, не дойдя до поля боя, но коль ты в армии – ты уже архангел войны. А значит, и родился и погиб ты не зря.
– Тогда встрянь, лейтенант, встрянь, «архангел войны»! – все равно взъерошился Арзамасцев, наклоняясь к дверце кабины с опущенным стеклом и не желая по-мирному завершать очередную стычку с командиром. – Только здесь нас еще не хватало, давай будем встревать в каждую польскую драчку.
– Замолчи, – вдруг вмешалась Анна. – Я-то думала, что ты действительно солдат. Да не будь этого лейтенанта-поручика, ты бы…
Конца фразы Андрей не услышал. Взревел мотор – и слова девушки потонули в его реве, растворились в выхлопных газах. А мимо кабины опять начали проплывать мирные, еще не закопченные, не присыпанные пеплом стволы золотистых кленов и берез, помеченные первыми вечерними сумерками островки перелесков и разукрашенные узорами, оголяющиеся под осенними ветрами кустарники.
– Как бы нам не напороться здесь на партизан, товарищ лейтенант, – взволнованно проговорил Корбач, почти всей грудью налегая на руль.
– Божественно! Наконец-то ты начал рассуждать, как истинный солдат великого фюрера.
– Так ведь по ним и стрелять придется.
– И по ним… если придется. Что тебя смущает?
– То и смущает, что в своих стрелять будем.
– И в своих, если все же придется, – невозмутимо подтвердил Беркут.
– Но ведь…
– И еще, гренадер-кавалергард… – не стал выслушивать его лейтенант. – Пока мы в этих германских мундирах щеголяем, говорить со мной старайся только на немецком. И думать тоже. Для полноты ощущений.
Засмотревшись на Беркута, водитель забыл о дороге. Это был взгляд человека, пытающегося понять, с кем же на самом деле свела его судьба. Корбача не переставали поражать сам способ мышления лейтенанта, странности восприятия Беркутом всего того, что происходило вокруг, само понимание им войны и солдата на ней, его жизни и смерти.
Обычно лейтенант старался не реагировать на взгляды своих солдат, какими бы чувствами они ни были пронизаны, однако на сей раз не удержался:
– Как-то странно ты взглянул, Корбач. Что-то хотел сказать, но не решился?
– Подумал, что войны как раз и начинаются такими людьми, как вы. Потому что чувствуете себя в ней так, словно только для боев и походов созданы.
– Не такими, Корбач, не такими. Начинают их другие – дипломаты, политики. Но, очевидно, для таких, как я, – с этим можно согласиться.
– Но ведь таких немного, – проворчал Корбач. – Людей, которые немилосердно боятся этой войны, чувствуют себя на ней растерянными и жалкими, – значительно больше.
Беркут хищно ухмыльнулся и, отвернувшись, долго смотрел в боковое стекло. Лишь когда Корбач убедился, что ответа не последует, он вдруг сказал:
– Таких, всю войну пребывающих в растерянности и страхе, значительно больше. Но, возможно, только в этом и спасение человечества.
Уже подъезжая к селу, партизаны видели, как немцы выгоняют людей из хат и гонят куда-то к центру села, как суетятся между постройками солдаты с факелами. Все село было окружено густой цепью фигур в мышиных мундирах и, казалось, за этим частоколом автоматов начинается первый круг ада.
Корбачу пришлось несколько раз пересекать оцепление, потому что в некоторых местах солдаты стояли даже на опушке леса или на склоне оврага, и объехать их было невозможно. Однако на их машину уже никто не обращал внимания. Все, кто видел этих по-германски обмундированных людей, считали, что они тоже причастны к акции, только принадлежат к другой части.
– У вас крепкие нервы, товарищ лейтенант, – срывающимся голосом проговорил Корбач, когда они наконец объехали село и снова выбрались на лесную дорогу.
– Обычные, солдатские, – угрюмо проговорил Беркут, нравственно казня себя за то, что не способен спасти тех людей, расправу над которыми немцы сейчас намерены учинить.
– А у меня от страха ладони вспотели. И ноги дрожат. Все казалось: вот-вот остановят и проверят, но уже основательнее, чем тот фельдфебель.
– Ничего, лес рядом, а значит, можно дать бой. И появляется шанс. Когда выполняешь задание, старайся не думать ни о смерти, ни о провале… – спокойно, очень уверенно внушал Беркут, незаметно осматриваясь по сторонам. – Вот кто ты сейчас? Ты – немец-водитель, служащий вермахта, а значит, вокруг тебя – свои, германцы. Поэтому никакого страха, никаких сомнений. Тем более что рядом твой боевой командир, обер-лейтенант… Стоп. Останови…
Андрей вышел из машины. Последнее, уже внут-ренне оцепление находилось в двухстах метрах, и останавливаться здесь было небезопасно. Но Беркут, словно испытывая нервы бойцов, стоял и смотрел на то, что творят фашисты, заставляя, таким образом, и своих попутчиков наблюдать за происходящим, молча и мстительно сжимая магазины автоматов.
– Твоя взяла, ефрейтор Арзамасцев, – жестко заметил он, возвращаясь наконец в кабину. – В этом фейерверке наших салютов не будет.
– Так ведь зря погубил бы и себя и нас, – даже в этой ситуации попытался возмутиться ефрейтор.
– Можешь считать, что я прислушался к твоим советам. Но на всякий случай запомни, что на фронте «зря» не погибают. Можно проиграть схватку, бой, целое сражение, можно погибнуть от шального снаряда, не дойдя до поля боя, но коль ты в армии – ты уже архангел войны. А значит, и родился и погиб ты не зря.
– Тогда встрянь, лейтенант, встрянь, «архангел войны»! – все равно взъерошился Арзамасцев, наклоняясь к дверце кабины с опущенным стеклом и не желая по-мирному завершать очередную стычку с командиром. – Только здесь нас еще не хватало, давай будем встревать в каждую польскую драчку.
– Замолчи, – вдруг вмешалась Анна. – Я-то думала, что ты действительно солдат. Да не будь этого лейтенанта-поручика, ты бы…
Конца фразы Андрей не услышал. Взревел мотор – и слова девушки потонули в его реве, растворились в выхлопных газах. А мимо кабины опять начали проплывать мирные, еще не закопченные, не присыпанные пеплом стволы золотистых кленов и берез, помеченные первыми вечерними сумерками островки перелесков и разукрашенные узорами, оголяющиеся под осенними ветрами кустарники.
– Как бы нам не напороться здесь на партизан, товарищ лейтенант, – взволнованно проговорил Корбач, почти всей грудью налегая на руль.
– Божественно! Наконец-то ты начал рассуждать, как истинный солдат великого фюрера.
– Так ведь по ним и стрелять придется.
– И по ним… если придется. Что тебя смущает?
– То и смущает, что в своих стрелять будем.
– И в своих, если все же придется, – невозмутимо подтвердил Беркут.
– Но ведь…
– И еще, гренадер-кавалергард… – не стал выслушивать его лейтенант. – Пока мы в этих германских мундирах щеголяем, говорить со мной старайся только на немецком. И думать тоже. Для полноты ощущений.
Засмотревшись на Беркута, водитель забыл о дороге. Это был взгляд человека, пытающегося понять, с кем же на самом деле свела его судьба. Корбача не переставали поражать сам способ мышления лейтенанта, странности восприятия Беркутом всего того, что происходило вокруг, само понимание им войны и солдата на ней, его жизни и смерти.
Обычно лейтенант старался не реагировать на взгляды своих солдат, какими бы чувствами они ни были пронизаны, однако на сей раз не удержался:
– Как-то странно ты взглянул, Корбач. Что-то хотел сказать, но не решился?
– Подумал, что войны как раз и начинаются такими людьми, как вы. Потому что чувствуете себя в ней так, словно только для боев и походов созданы.
– Не такими, Корбач, не такими. Начинают их другие – дипломаты, политики. Но, очевидно, для таких, как я, – с этим можно согласиться.
– Но ведь таких немного, – проворчал Корбач. – Людей, которые немилосердно боятся этой войны, чувствуют себя на ней растерянными и жалкими, – значительно больше.
Беркут хищно ухмыльнулся и, отвернувшись, долго смотрел в боковое стекло. Лишь когда Корбач убедился, что ответа не последует, он вдруг сказал:
– Таких, всю войну пребывающих в растерянности и страхе, значительно больше. Но, возможно, только в этом и спасение человечества.
5
В штабе дивизии их уже ждали. Начальник разведки – словно бы вытесанный из дубовой колоды розовощекий коротыш, – медленно пережевывая не то что каждое слово, но каждый отдельный звук, уверенно доложил:
– Господин полковник, диверсанты нами обезоружены…
– Вот как? – удивленно потянул Лоттер, бросая взгляд на гауптштурмфюрера.
– Как вам это удалось, подполковник? – тотчас же поинтересовался Штубер. И вообще, все, что происходило здесь, в ближайшем прифронтовом тылу, вызывало у него едкий сарказм. Ему трудно было что-либо воспринимать всерьез.
– Они обезоружены и взяты нами под арест, – не успел среагировать подполковник.
– И где же эта ваша мрачная Бастилия?
– Сейчас все трое находятся под надежной охраной, – медленно шевелил челюстями разведчик, который, по глубокому убеждению Штубера, вряд ли когда-нибудь не то что пересекал линию фронта, а хотя бы появлялся на передовой.
– Кажется, вы уже сообщали об этом, господин Ульрех, – попытался напомнить ему Штубер, однако и на сей раз сбить подполковника с толку не сумел.
Правда, он немного замялся, как боксер, которого слегка повело после сильного бокового в челюсть, однако до вмешательства рефери дело не дошло:
– Пока что они ведут себя смирно, – мужественно продолжил он свой доклад. – Ждут своей участи.
– Мы-то опасались, что они разгонят все ваше воинство, – продолжал комментировать доклад Ульреха гауптштурмфюрер Штубер.
Полковник Лоттер сохранял при этом философско-аристократический нейтралитет, оставаясь выше всей этой, явно недостойной офицеров, вежливой перебранки.
– На предварительных допросах диверсант, называющий себя поручиком фон Тирбахом, и диверсант, называющий себя капитаном вермахта фон Бергером, сообщают какие-то совершенно невероятные вещи.
– Что их доставили сюда на «солнечных дисках»[2]? Нет? Тогда чем они вас так поразили?
– Простите, о каких «солнечных дисках» идет речь? – обескураживающе поинтересовался подполковник, только сейчас догадавшись извлечь из небольшого сейфа бутылку коньяку и налить обоим гостям по рюмочке.
– Это я так, почти пошутил, – сдался Штубер, понимая, что он со своей ироничностью окончательно выбил Ульреха из привычного мировосприятия. – Курбатов и его спутники, что, действительно балуют вас интересными подробностями своего трансконтинентального рейда?
– Они и вас поразят, – вдруг проклюнулось в сознании Ульриха некое подобие мстительности. – Это истинные солдаты и истинные арийцы. Если только не продались коммунистам, – все же подстраховался подполковник.
– Так они что, все трое – германцы? – спросил фон Штубер, вкусив знаменитого напитка Франции. Вводить подполковника в дебри космического тайнознания он счел несвоевременным.
– Командир – чистокровный славянин. Утверждает, что родовой князь, служил ротмистром в белоказачьей армии генерала Семёнова.
– Меня умиляет ваша недоверчивость, подполковник. Один называет себя поручиком фон Тирбахом, другой считает себя капитаном вермахта… Кто же они на самом деле? Вы хоть пытались выяснить? Я, конечно, понимаю: специфика профессии. Но нельзя же, в самом деле, вот так…
– Обычные меры предосторожности, – замедленно, невозмутимо проговорил Ульрех. – Командир группы отказался отвечать на самые важные вопросы до тех пор, пока не появится кто-либо из штаба армии. Мы, естественно, могли бы его заставить, но…
– Понимаю, сработало ваше благоразумие, – наконец-то вклинился в их странный диалог полковник Лоттер, спасая самолюбие своего подчиненного.
– При этом Курбатов требует связать его, с кем бы вы думали?..
– Ну вот, а вы сомневаетесь, что имеете дело с князем, – уже более миролюбиво обронил Штубер. – Любой славянин ведет себя похлеще нашего маркграфа. Что уж говорить о князьях.
Ульрех томительно поморщил лоб, пытаясь понять, к чему клонит один из ближайших соратников Скорцени, или по крайней мере попасть в струю его игриво-идиотского настроения.
– Словом, он настоятельно требует связать его… – повторил подполковник.
– … С «самим» Скорцени, – с грустной миной «угадал» гауптштурмфюрер.
– Точно! – удивленно уставился на него подполковник.
– Приведите ко мне этого князя. Предварительно уведомив его, что прибыл офицер из отряда Отто Скорцени, который совсем недавно принимал участие в операции по похищению Муссолини. – Штубер сообщил это не столько для Курбатова, сколько для самого Ульреха. – Надеюсь, он окажется намного доверчивее вас.
– Надеюсь, – безропотно признал подполковник, явно теряя нить логики этого диверсанта.
– И еще: в этом особняке найдется отдельная комнатка, в которой можно было бы поговорить с русским тет-а-тет?
– Конечно, найдется, – охотно заверил его Ульрех. И немного замявшись, сказал: – Хотя нам с полковником очень хотелось бы присутствовать при этой беседе.
– Господин полковник, диверсанты нами обезоружены…
– Вот как? – удивленно потянул Лоттер, бросая взгляд на гауптштурмфюрера.
– Как вам это удалось, подполковник? – тотчас же поинтересовался Штубер. И вообще, все, что происходило здесь, в ближайшем прифронтовом тылу, вызывало у него едкий сарказм. Ему трудно было что-либо воспринимать всерьез.
– Они обезоружены и взяты нами под арест, – не успел среагировать подполковник.
– И где же эта ваша мрачная Бастилия?
– Сейчас все трое находятся под надежной охраной, – медленно шевелил челюстями разведчик, который, по глубокому убеждению Штубера, вряд ли когда-нибудь не то что пересекал линию фронта, а хотя бы появлялся на передовой.
– Кажется, вы уже сообщали об этом, господин Ульрех, – попытался напомнить ему Штубер, однако и на сей раз сбить подполковника с толку не сумел.
Правда, он немного замялся, как боксер, которого слегка повело после сильного бокового в челюсть, однако до вмешательства рефери дело не дошло:
– Пока что они ведут себя смирно, – мужественно продолжил он свой доклад. – Ждут своей участи.
– Мы-то опасались, что они разгонят все ваше воинство, – продолжал комментировать доклад Ульреха гауптштурмфюрер Штубер.
Полковник Лоттер сохранял при этом философско-аристократический нейтралитет, оставаясь выше всей этой, явно недостойной офицеров, вежливой перебранки.
– На предварительных допросах диверсант, называющий себя поручиком фон Тирбахом, и диверсант, называющий себя капитаном вермахта фон Бергером, сообщают какие-то совершенно невероятные вещи.
– Что их доставили сюда на «солнечных дисках»[2]? Нет? Тогда чем они вас так поразили?
– Простите, о каких «солнечных дисках» идет речь? – обескураживающе поинтересовался подполковник, только сейчас догадавшись извлечь из небольшого сейфа бутылку коньяку и налить обоим гостям по рюмочке.
– Это я так, почти пошутил, – сдался Штубер, понимая, что он со своей ироничностью окончательно выбил Ульреха из привычного мировосприятия. – Курбатов и его спутники, что, действительно балуют вас интересными подробностями своего трансконтинентального рейда?
– Они и вас поразят, – вдруг проклюнулось в сознании Ульриха некое подобие мстительности. – Это истинные солдаты и истинные арийцы. Если только не продались коммунистам, – все же подстраховался подполковник.
– Так они что, все трое – германцы? – спросил фон Штубер, вкусив знаменитого напитка Франции. Вводить подполковника в дебри космического тайнознания он счел несвоевременным.
– Командир – чистокровный славянин. Утверждает, что родовой князь, служил ротмистром в белоказачьей армии генерала Семёнова.
– Меня умиляет ваша недоверчивость, подполковник. Один называет себя поручиком фон Тирбахом, другой считает себя капитаном вермахта… Кто же они на самом деле? Вы хоть пытались выяснить? Я, конечно, понимаю: специфика профессии. Но нельзя же, в самом деле, вот так…
– Обычные меры предосторожности, – замедленно, невозмутимо проговорил Ульрех. – Командир группы отказался отвечать на самые важные вопросы до тех пор, пока не появится кто-либо из штаба армии. Мы, естественно, могли бы его заставить, но…
– Понимаю, сработало ваше благоразумие, – наконец-то вклинился в их странный диалог полковник Лоттер, спасая самолюбие своего подчиненного.
– При этом Курбатов требует связать его, с кем бы вы думали?..
– Ну вот, а вы сомневаетесь, что имеете дело с князем, – уже более миролюбиво обронил Штубер. – Любой славянин ведет себя похлеще нашего маркграфа. Что уж говорить о князьях.
Ульрех томительно поморщил лоб, пытаясь понять, к чему клонит один из ближайших соратников Скорцени, или по крайней мере попасть в струю его игриво-идиотского настроения.
– Словом, он настоятельно требует связать его… – повторил подполковник.
– … С «самим» Скорцени, – с грустной миной «угадал» гауптштурмфюрер.
– Точно! – удивленно уставился на него подполковник.
– Приведите ко мне этого князя. Предварительно уведомив его, что прибыл офицер из отряда Отто Скорцени, который совсем недавно принимал участие в операции по похищению Муссолини. – Штубер сообщил это не столько для Курбатова, сколько для самого Ульреха. – Надеюсь, он окажется намного доверчивее вас.
– Надеюсь, – безропотно признал подполковник, явно теряя нить логики этого диверсанта.
– И еще: в этом особняке найдется отдельная комнатка, в которой можно было бы поговорить с русским тет-а-тет?
– Конечно, найдется, – охотно заверил его Ульрех. И немного замявшись, сказал: – Хотя нам с полковником очень хотелось бы присутствовать при этой беседе.
6
Сразу же за поворотом дорога поползла на возвышенность, петляя между двумя стенами густого леса, кроны которого смыкались над машиной так, что иногда казалось, будто они проезжают туннель.
Беркут взглянул на трофейные швейцарские часы, еще недавно принадлежавшие обер-лейтенанту. Пять минут восьмого. Но здесь, в лесу, солнца уже не видно, небо намного темнее, чем на равнине, словно в нем отражается загустевшая синева верхолесья, поэтому казалось, что уже давно наступил поздний вечер, так и хотелось отыскать взглядом первые звезды.
На Подолии, вдоль таких лесных дорог, немцы успели вырубить все деревья и кустарники метров на пятьдесят, чтобы более или менее обезопасить себя от внезапного нападения. И сейчас, приказав группе усилить внимание и приготовиться к бою, лейтенант впервые подумал, как пришлась бы кстати эта немецкая предусмотрительность здесь, где их машина может стать легкой добычей партизан.
Словно подтверждая его самые мрачные предчувствия, впереди вдруг послышались сначала ружейная и автоматная стрельба, а затем, стараясь заглушить собственное несуразное эхо, зачастили два пулемета, по звуку которых Беркут сразу определил: немецкие.
«Да ведь с той стороны немцы тоже должны были выставить заставу! – запоздало осенило Анд-рея. – На нее-то партизаны и наткнулись. А если бы не застава? Тогда наверняка последовало бы нападение на нашу машину!»
– Что делаем? – встревожено спросил Корбач.
– Лейтенант, вон они, на вершине возвышенности. Там пост. И там уже бой! – прокричал Арзамасцев. – Бросаем к чертям эту таратайку, уходим в лес.
– Спасибо за сведения, ефрейтор! Продолжай наблюдение! А ты, Звездослав, выползай потихоньку, выползай. Машина нам еще пригодится.
Решив, что к немцам спешит подкрепление, партизаны, до этого яростно наседавшие со стороны села, сразу же рассеялись по лесу. Шестеро прибывших сюда на двух мотоциклах немцев с трудом верили в свое спасение.
– Господин обер-лейтенант, господин обер-лейтенант! – чуть ли не на четвереньках, не решаясь подняться во весь рост, подбирался к машине старший этой заставы – молоденький прыщеватый обер-ефрейтор. – Вы прибыли вовремя. Если бы не вы… Словом, партизаны отошли к селу.
– Да что вы говорите?! – откровенно поиздевался над ним Беркут. – И вы позволили им уйти?
– Их было около восьми человек.
– Да хоть бы около ста восьмидесяти. Поднимитесь, обер-ефрейтор, и доложите, как положено.
– Но они еще недалеко! – медленно и натужно, словно каждую косточку в отдельности разгибал, выпрямлялся перед ним начальник патруля. – Это было неожиданное, дерзкое нападение.
– То есть партизаны забыли вас предупредить? Понимаю ваше возмущение: совсем озверели!
Обер-ефрейтор был уверен, что прибывшие на машине тотчас же бросятся в погоню за партизанами или хотя бы приготовятся к бою, однако этого не произошло. Офицер молча вышел из кабины и, не подавая никаких команд, невозмутимо осмотрел поле боя.
Видя, что он стоит во весь рост, а его люди спокойно сидят в кузове, мотоциклисты тоже немного успокоились и начали осторожно подниматься, кто из-за дерева, кто из-за камня или из лощины.
– Одного мы все-таки убили, господин обер-лейтенант! – сообщил кто-то из них. – Вот он, повис на пне!
Двое солдат сразу же бросились к убитому и, подхватив его под руки, притащили к ногам Беркута. Партизану было лет семнадцать, не больше. Он все еще судорожно вздрагивал, но перевязывать его прошитую автоматной очередью грудь уже было бессмысленно. Пока «обер-лейтенант» осматривал его, те же солдаты притащили своего, раненного в бедро, ефрейтора.
Пулеметчики опять уселись в коляски замаскированных в кустах мотоциклов, дали еще несколько очередей по кустам, но в ответ выстрелов не последовало. Немцы сразу же угомонились и попытались засыпать офицера вопросами:
– Как идет акция, господин обер-лейте-нант?
– Она уже закончилась?
– Нас сменят?
– Быстро перевяжите раненого, – последовал один-единственный ответ. – И прекратите болтовню. Проверьте мотоциклы. Раненого – в машину. Будете сопровождать меня до Жечников.
– Но ведь наших там нет, господин обер-лейтенант, – неуверенно возразил начальник патруля.
– Именно поэтому вам и приказано сопровождать нас.
– Да и село, насколько мне известно, партизанское. Появляться в нем на ночь глядя…
– Расстояние до села?
– Километра три.
– Через полчаса мы должны быть там.
– Да нам и километра проехать не дадут! – буквально взмолился обер-ефрейтор. – Перестреляют.
– Это приказ. И не теряйте времени. Да, партизана положите у дороги. Крестьяне его похоронят. Автомат и патроны – отдайте моим людям. Вы, обер-ефрейтор, на своем мотоцикле едете первым. Второй мотоцикл следует за машиной.
Андрей так и не понял: то ли начальник патруля заподозрил что-то неладное, то ли все еще не мог оправиться после испуга. Да только слишком уж угрюмо и подозрительно осмотрел он невесть откуда появившихся здесь офицера и его машину, проверил магазин своего автомата, и только потом уже дрожащим голосом велел своим подчиненным выполнять приказ господина обер-лейтенанта.
– Вы видите среди моих солдат вон ту польку? – решил немного успокоить его Беркут, отведя чуть подальше от машины.
– Значит, она все же полька… – покачал головой обер-ефрейтор. – Я так сразу и решил.
– Так вот, хотя я и не имею права разглашать эту тайну… Но, чтобы между нами не возникало никакой недосказанности… Это не просто полька, это секретный агент гестапо, – едва слышно проговорил Беркут, подчеркивая конфиденциальность разговора, – которую специально переправили сюда из Кракова.
– Эту?! – скептически осмотрел девушку обер-ефрейтор. – Как секретного агента? Из Кракова?!
Он не то чтобы не верил Беркуту, он в принципе не желал воспринимать поляков в образе союзников. А уж тем более – таких вот смазливых полек!
– Тем не менее, – не стал разочаровывать его лейтенант, – приказано во что бы то ни стало доставить ее в деревню. Причем условлено: в случае нападения партизан мы отступаем, а полька бросается в их объятия, благодаря за спасение.
– И оказывается в партизанском отряде! – озарилось лицо обер-ефрейтора, как у мальчишки, которому случайно удалось разгадать слишком запутанную загадку.
– Вот видите, как вы все правильно поняли.
– Но теперь действительно все проясняется, – облегченно вздохнул обер-ефрейтор. – Хорошо, что вы сообщили мне об агенте. Это многое объясняет. Я скажу своим, что с этой минуты мы выполняем спецзадание гестапо.
– Но без каких-либо подробностей! – великодушно позволил обер-лейтенант.
Через несколько минут после того, как раненого перевязали и усадили в коляску мотоцикла, колонна тронулась в путь. Дорога была слишком узкой, и кроны деревьев сходились прямо над кабиной. Очевидно, она проложена была крестьянскими повозками, никто о состоянии ее не заботился, и теперь она представала в образе классической лесной бандитской дороги, на которой за каждым кустом, каждым изгибом следовало ожидать засады.
И лишь когда машина, натужно взревев, поднялась на невысокое плоскогорье, лес немного расступился, открывая взору путников, с одной стороны – широкую, усеянную валунами и небольшими скалами, долину, а с другой – окаймленные небольшим кустарником холмы.
Ощущая близость врага, Корбач и те трое в кузове уныло притихли. Беркут же, наоборот, чувствовал себя вполне спокойно и почти умиротворенно. Теперь он почему-то был уверен, что оставшиеся километры они преодолеют без особых приключений.
Холмистая местность, которой они продвигались теперь, напоминала невысокое предгорье – удивительно красивое и совершенно неподвластное ни войне, ни человеческим тревогам. Беркута так и подмывало остановить машину, объявить привал и хотя бы несколько минут полежать в густой, нетронутой траве.
«Странно, что партизаны так поспешно ушли! – вдруг возмутился он, как только колонна оставила район недавней стычки. – Это что за война такая?! Они ведь в лесу, а значит, на своей территории. Хотел бы я видеть партизанского командира, который, имея в своем подчинении шестерых бойцов, так безнаказанно позволяет немцам выбираться из лесу».
– Вояки хреновы! – не удержавшись, проговорил он вслух.
– Немцы? – не понял его Корбач. – Да, теперь это уже не те немцы, которые были в начале войны. Спеси меньше, трусливее стали. Вон, сопровождают нас, как миленькие, хотя командир их поначалу явно заподозрил что-то неладное.
– И заподозрил, и сопровождают, но только я сейчас не о немцах, а о партизанах. Потому что и сами мы – не кто иные, как партизаны.
Корбач пожал плечами, удивленно взглянул на Громова и, осторожно объехав вслед за ведущим мотоциклом огромную колдобину, тоже вдруг возмутился:
– А что вы имеете против наших польских партизан? Они ведь напали, дали бой, одного из своих потеряли…
– А что это за нападение такое, когда партизаны в лесу внезапно нападают на каких-то там шестерых немцев, а стычка завершается тем, что, потеряв одного своего убитым и лишь одного немца ранив, они бегут черт знает куда, позволяя оккупантам чувствовать себя хозяевами даже в лесу? Вот почему еду сейчас и думаю: неужели они так и не нападут на нас?
– Партизаны?! На нас?! – удивился ходу его мыслей Звездослав.
– Мы ведь в германских мундирах, – напомнил Беркут.
– Зачем им второй раз испытывать судьбу? Убежали после первого боя в лесу – и слава богу!
– Дело не в том, в каких мундирах мы с тобой, Звездослав, – твердо отрубил Беркут, – а в том, что так воевать, как воюют эти партизаны, по принципу: «постреляли-убежали» – нельзя. Партизанская война тоже имеет свои законы.
– Странно, а я всю дорогу только о том и молил, чтобы партизаны не вернулись и не обстреляли нас. Только о спасении нашем и думал. О спасении – и ни о чем другом. Наверное, вы все же настоящий офицер. Анна как-то раз так и сказала: «Я видела офицеров, но Андрей – это офицер настоящий. Как римлянин – во главе своего легиона».
– Ну, если уж даже Анна так похвалила меня! – иронично ухмыльнулся Беркут. И в то же мгновение заметил, что передний мотоцикл исчез.
Выглянув из кабины, он увидел, что мотоциклист загнал свою машину за стволы двух сросшихся кленов, а сидевший в коляске за пулеметом обер-ефрейтор привстал и молча показывает рукой куда-то вперед.
– Засада? – вполголоса поинтересовался Беркут, буквально вываливаясь из машины.
– Пока неизвестно. Руины. То ли сожженный лесной хутор, то ли окраина деревни.
– Вообще-то, партизаны в таких местах засад обычно не устраивают, – произнес лейтенант. – Пепелище посреди большой поляны… Нужно быть идиотом, чтобы решаться останавливать колонну противника в такой местности. Поэтому спокойно двигайтесь дальше.
Беркут взглянул на трофейные швейцарские часы, еще недавно принадлежавшие обер-лейтенанту. Пять минут восьмого. Но здесь, в лесу, солнца уже не видно, небо намного темнее, чем на равнине, словно в нем отражается загустевшая синева верхолесья, поэтому казалось, что уже давно наступил поздний вечер, так и хотелось отыскать взглядом первые звезды.
На Подолии, вдоль таких лесных дорог, немцы успели вырубить все деревья и кустарники метров на пятьдесят, чтобы более или менее обезопасить себя от внезапного нападения. И сейчас, приказав группе усилить внимание и приготовиться к бою, лейтенант впервые подумал, как пришлась бы кстати эта немецкая предусмотрительность здесь, где их машина может стать легкой добычей партизан.
Словно подтверждая его самые мрачные предчувствия, впереди вдруг послышались сначала ружейная и автоматная стрельба, а затем, стараясь заглушить собственное несуразное эхо, зачастили два пулемета, по звуку которых Беркут сразу определил: немецкие.
«Да ведь с той стороны немцы тоже должны были выставить заставу! – запоздало осенило Анд-рея. – На нее-то партизаны и наткнулись. А если бы не застава? Тогда наверняка последовало бы нападение на нашу машину!»
– Что делаем? – встревожено спросил Корбач.
– Лейтенант, вон они, на вершине возвышенности. Там пост. И там уже бой! – прокричал Арзамасцев. – Бросаем к чертям эту таратайку, уходим в лес.
– Спасибо за сведения, ефрейтор! Продолжай наблюдение! А ты, Звездослав, выползай потихоньку, выползай. Машина нам еще пригодится.
Решив, что к немцам спешит подкрепление, партизаны, до этого яростно наседавшие со стороны села, сразу же рассеялись по лесу. Шестеро прибывших сюда на двух мотоциклах немцев с трудом верили в свое спасение.
– Господин обер-лейтенант, господин обер-лейтенант! – чуть ли не на четвереньках, не решаясь подняться во весь рост, подбирался к машине старший этой заставы – молоденький прыщеватый обер-ефрейтор. – Вы прибыли вовремя. Если бы не вы… Словом, партизаны отошли к селу.
– Да что вы говорите?! – откровенно поиздевался над ним Беркут. – И вы позволили им уйти?
– Их было около восьми человек.
– Да хоть бы около ста восьмидесяти. Поднимитесь, обер-ефрейтор, и доложите, как положено.
– Но они еще недалеко! – медленно и натужно, словно каждую косточку в отдельности разгибал, выпрямлялся перед ним начальник патруля. – Это было неожиданное, дерзкое нападение.
– То есть партизаны забыли вас предупредить? Понимаю ваше возмущение: совсем озверели!
Обер-ефрейтор был уверен, что прибывшие на машине тотчас же бросятся в погоню за партизанами или хотя бы приготовятся к бою, однако этого не произошло. Офицер молча вышел из кабины и, не подавая никаких команд, невозмутимо осмотрел поле боя.
Видя, что он стоит во весь рост, а его люди спокойно сидят в кузове, мотоциклисты тоже немного успокоились и начали осторожно подниматься, кто из-за дерева, кто из-за камня или из лощины.
– Одного мы все-таки убили, господин обер-лейтенант! – сообщил кто-то из них. – Вот он, повис на пне!
Двое солдат сразу же бросились к убитому и, подхватив его под руки, притащили к ногам Беркута. Партизану было лет семнадцать, не больше. Он все еще судорожно вздрагивал, но перевязывать его прошитую автоматной очередью грудь уже было бессмысленно. Пока «обер-лейтенант» осматривал его, те же солдаты притащили своего, раненного в бедро, ефрейтора.
Пулеметчики опять уселись в коляски замаскированных в кустах мотоциклов, дали еще несколько очередей по кустам, но в ответ выстрелов не последовало. Немцы сразу же угомонились и попытались засыпать офицера вопросами:
– Как идет акция, господин обер-лейте-нант?
– Она уже закончилась?
– Нас сменят?
– Быстро перевяжите раненого, – последовал один-единственный ответ. – И прекратите болтовню. Проверьте мотоциклы. Раненого – в машину. Будете сопровождать меня до Жечников.
– Но ведь наших там нет, господин обер-лейтенант, – неуверенно возразил начальник патруля.
– Именно поэтому вам и приказано сопровождать нас.
– Да и село, насколько мне известно, партизанское. Появляться в нем на ночь глядя…
– Расстояние до села?
– Километра три.
– Через полчаса мы должны быть там.
– Да нам и километра проехать не дадут! – буквально взмолился обер-ефрейтор. – Перестреляют.
– Это приказ. И не теряйте времени. Да, партизана положите у дороги. Крестьяне его похоронят. Автомат и патроны – отдайте моим людям. Вы, обер-ефрейтор, на своем мотоцикле едете первым. Второй мотоцикл следует за машиной.
Андрей так и не понял: то ли начальник патруля заподозрил что-то неладное, то ли все еще не мог оправиться после испуга. Да только слишком уж угрюмо и подозрительно осмотрел он невесть откуда появившихся здесь офицера и его машину, проверил магазин своего автомата, и только потом уже дрожащим голосом велел своим подчиненным выполнять приказ господина обер-лейтенанта.
– Вы видите среди моих солдат вон ту польку? – решил немного успокоить его Беркут, отведя чуть подальше от машины.
– Значит, она все же полька… – покачал головой обер-ефрейтор. – Я так сразу и решил.
– Так вот, хотя я и не имею права разглашать эту тайну… Но, чтобы между нами не возникало никакой недосказанности… Это не просто полька, это секретный агент гестапо, – едва слышно проговорил Беркут, подчеркивая конфиденциальность разговора, – которую специально переправили сюда из Кракова.
– Эту?! – скептически осмотрел девушку обер-ефрейтор. – Как секретного агента? Из Кракова?!
Он не то чтобы не верил Беркуту, он в принципе не желал воспринимать поляков в образе союзников. А уж тем более – таких вот смазливых полек!
– Тем не менее, – не стал разочаровывать его лейтенант, – приказано во что бы то ни стало доставить ее в деревню. Причем условлено: в случае нападения партизан мы отступаем, а полька бросается в их объятия, благодаря за спасение.
– И оказывается в партизанском отряде! – озарилось лицо обер-ефрейтора, как у мальчишки, которому случайно удалось разгадать слишком запутанную загадку.
– Вот видите, как вы все правильно поняли.
– Но теперь действительно все проясняется, – облегченно вздохнул обер-ефрейтор. – Хорошо, что вы сообщили мне об агенте. Это многое объясняет. Я скажу своим, что с этой минуты мы выполняем спецзадание гестапо.
– Но без каких-либо подробностей! – великодушно позволил обер-лейтенант.
Через несколько минут после того, как раненого перевязали и усадили в коляску мотоцикла, колонна тронулась в путь. Дорога была слишком узкой, и кроны деревьев сходились прямо над кабиной. Очевидно, она проложена была крестьянскими повозками, никто о состоянии ее не заботился, и теперь она представала в образе классической лесной бандитской дороги, на которой за каждым кустом, каждым изгибом следовало ожидать засады.
И лишь когда машина, натужно взревев, поднялась на невысокое плоскогорье, лес немного расступился, открывая взору путников, с одной стороны – широкую, усеянную валунами и небольшими скалами, долину, а с другой – окаймленные небольшим кустарником холмы.
Ощущая близость врага, Корбач и те трое в кузове уныло притихли. Беркут же, наоборот, чувствовал себя вполне спокойно и почти умиротворенно. Теперь он почему-то был уверен, что оставшиеся километры они преодолеют без особых приключений.
Холмистая местность, которой они продвигались теперь, напоминала невысокое предгорье – удивительно красивое и совершенно неподвластное ни войне, ни человеческим тревогам. Беркута так и подмывало остановить машину, объявить привал и хотя бы несколько минут полежать в густой, нетронутой траве.
«Странно, что партизаны так поспешно ушли! – вдруг возмутился он, как только колонна оставила район недавней стычки. – Это что за война такая?! Они ведь в лесу, а значит, на своей территории. Хотел бы я видеть партизанского командира, который, имея в своем подчинении шестерых бойцов, так безнаказанно позволяет немцам выбираться из лесу».
– Вояки хреновы! – не удержавшись, проговорил он вслух.
– Немцы? – не понял его Корбач. – Да, теперь это уже не те немцы, которые были в начале войны. Спеси меньше, трусливее стали. Вон, сопровождают нас, как миленькие, хотя командир их поначалу явно заподозрил что-то неладное.
– И заподозрил, и сопровождают, но только я сейчас не о немцах, а о партизанах. Потому что и сами мы – не кто иные, как партизаны.
Корбач пожал плечами, удивленно взглянул на Громова и, осторожно объехав вслед за ведущим мотоциклом огромную колдобину, тоже вдруг возмутился:
– А что вы имеете против наших польских партизан? Они ведь напали, дали бой, одного из своих потеряли…
– А что это за нападение такое, когда партизаны в лесу внезапно нападают на каких-то там шестерых немцев, а стычка завершается тем, что, потеряв одного своего убитым и лишь одного немца ранив, они бегут черт знает куда, позволяя оккупантам чувствовать себя хозяевами даже в лесу? Вот почему еду сейчас и думаю: неужели они так и не нападут на нас?
– Партизаны?! На нас?! – удивился ходу его мыслей Звездослав.
– Мы ведь в германских мундирах, – напомнил Беркут.
– Зачем им второй раз испытывать судьбу? Убежали после первого боя в лесу – и слава богу!
– Дело не в том, в каких мундирах мы с тобой, Звездослав, – твердо отрубил Беркут, – а в том, что так воевать, как воюют эти партизаны, по принципу: «постреляли-убежали» – нельзя. Партизанская война тоже имеет свои законы.
– Странно, а я всю дорогу только о том и молил, чтобы партизаны не вернулись и не обстреляли нас. Только о спасении нашем и думал. О спасении – и ни о чем другом. Наверное, вы все же настоящий офицер. Анна как-то раз так и сказала: «Я видела офицеров, но Андрей – это офицер настоящий. Как римлянин – во главе своего легиона».
– Ну, если уж даже Анна так похвалила меня! – иронично ухмыльнулся Беркут. И в то же мгновение заметил, что передний мотоцикл исчез.
Выглянув из кабины, он увидел, что мотоциклист загнал свою машину за стволы двух сросшихся кленов, а сидевший в коляске за пулеметом обер-ефрейтор привстал и молча показывает рукой куда-то вперед.
– Засада? – вполголоса поинтересовался Беркут, буквально вываливаясь из машины.
– Пока неизвестно. Руины. То ли сожженный лесной хутор, то ли окраина деревни.
– Вообще-то, партизаны в таких местах засад обычно не устраивают, – произнес лейтенант. – Пепелище посреди большой поляны… Нужно быть идиотом, чтобы решаться останавливать колонну противника в такой местности. Поэтому спокойно двигайтесь дальше.
7
Болотистая равнина упрямо уводила к отрогам известковой гряды, а разбросанные по ее лугам синеватые озерца смотрели на мир, как незакрытые глаза убиенных, – умиротворенно, всепрощающе, мертвенно отражая холодное безразличие небес ко всему происходящему на земле.