Сутер Мартин. Приключения очаровательного негодяя. Альмен и стрекозы

   Именно этой позиции он был обязан тем, что Дериг начал записывать ему в кредит. Долгое время держался Альмен на поверхности за счет того, что продавал отдельные предметы из своей коллекции. Когда же коллекция сократилась до самого незаменимого – того, с чем невозможно расстаться – из практических ли соображений или по сентиментальным причинам, – он начал покупать предметы подешевле и перепродавать их с выгодой для себя. Настало и такое время, когда он больше не мог позволить себе презирать «дармовщинку»: в его ситуации уже не приходилось быть разборчивым. К его поставщикам принадлежал и Дериг, и так накопился этот долг. Дважды он напоминал об этом Альмену лично, а когда Альмен перестал у него появляться, присылал пару раз письма, так и не распечатанные. И вот теперь это письмо с угрозой.
   Альмен допил шерри, откинулся головой на спинку кресла и уставился в потолок. Моросящий дождик усилился до упорного затяжного дождя, который струился по стеклянной крыше беспокойными разводами.
   В уголке рамы соединение было неплотным, и образовалась протечка. Надо будет сказать об этом Карлосу. Он тогда отметит мокрое место на полу клейкой лентой, а позднее – посуху – залепит протечку замазкой. Одна из множества обязанностей Карлоса.
   Вот он позвал Альмена обедать. Карлос настаивал на пунктуальности, поскольку, когда часы пробьют два, он обязан будет вернуться к оплачиваемой работе в качестве садовника и домоправителя при основной вилле.
   В течение всего обеда он прислуживал Альмену, хотя Альмен уже не раз требовал, чтобы тот садился за стол и обедал вместе с ним. Карлос упорствовал и сам всегда обедал в кухне.
   После того, как со стола было убрано, а посуда сгружена штабелем в раковину, Альмен услышал, как Карлос поднимается к себе в мансарду по лестнице. Вскоре тот снова вышел в своей одежде для работы в саду и в дождевой накидке и спросил:
   – Что-нибудь еще, дон Джон?
   – Нет, спасибо, Карлос, – ответил Альмен.
   Карлос пожелал ему счастливого дня, еще раз зашел в библиотеку и пометил на полу мокрое место, про которое Альмен давно забыл.

7

   После обеда Альмен имел обыкновение ложиться на полчаса. Эта маленькая сиеста не только освежала его, она каждый день позволяла ему осознать привилегию быть человеком без определенных занятий. Спать, когда вся страна предается полезной деятельности, – это давало ему долгие годы чувство счастья, знакомое остальным разве что по школьным прогулам. Он называл это теперь «прогуливать жизнь».
   В этом было нечто деликатесное: отделиться занавесом от наружной суеты, заползти в нижнем белье под прохладное пуховое одеяло и с полузакрытыми глазами слушать далекие шорохи мира. Чтобы вскоре очнуться – удивленным и ожившим.
   Его спальня была почти целиком заполнена огромной кроватью, книжной полкой для ночного чтения и двумя платяными шкафами для соответствующей сезону части его гардероба – остальное хранилось в помещении прачечной.
   Он лежал в постели, рядом с ним покоилась книжка в мягкой обложке – на тот маловероятный случай, если он не мог задремать. Дождь тихо стучал в окно, во всем остальном наружный мир вел себя беззвучно.
   Ему не вполне удалось вытеснить из своего сознания письмо Дерига. Не из-за 12 455 франков, которые он уж как-нибудь собрал бы. Его беспокоило другое: качество выставленного требования.
   Насколько плохо Альмен умел обращаться с деньгами, настолько же хорошо он владел наукой обхождения с долгами. Этому он научился в свое время в школе Чартерхаус, эксклюзивном пансионе в графстве Суррей, куда отец отправил его в четырнадцать лет, следуя желанию сына. Альмену хотелось убежать от спертой крестьянско-нуворишской вони, как он это называл, своей семьи.
   В Чартерхаусе обращение с долгами входило в состав неофициальной части образования. Сами по себе долги не являлись чем-то позорящим честь. Напротив, репутация даже требовала того, чтобы человек имел долги. Школьный порядок из педагогических соображений лимитировал карманные деньги учеников, что приводило к оживленному хождению денежных займов. Долгами хвастались, любовались теми, у кого их было больше всего, пролонгировали их, выплачивали в рассрочку, но выплачивали всегда с элегантностью и непринужденностью.
   Этого же Альмен придерживался и в своей дальнейшей жизни. Доходов от наследства с самого начала их поступлений было недостаточно для его растущих потребностей, и доверенное лицо его умершего отца вскоре нервно капитулировало, отказавшись вести его дела. После него последовала целая череда самозваных консультантов, советы которых увеличивали не доходы Альмена, а лишь его потребность в деньгах. Вскоре он вынужден был финансировать свой жизненный стандарт и свои новоприобретенные вещи – наряду с виллой Шварцаккер сюда входили квартиры в Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Риме и Барселоне – тем, что расставался с менее броским, но более солидным имуществом, оставшимся ему от отца. А когда и этот запас подошел к концу, он финансировал себя – в большинстве случаев опрометчиво – продажей тех самых новоприобретений. Вначале – недвижимости, затем мебели, затем объектов из коллекции, потом постепенно все больше сокращая насущные потребности своей прежней жизни. И, наконец, – продажей объектов того же происхождения, что и упомянутая ваза эпохи Канси.
   Будучи еще богатым человеком, Альмен был чрезвычайно великодушным кредитором. И теперь, в роли должника, он ожидал того же терпения и великодушия от своих кредиторов. Поначалу его надежды на это оправдывались, его прежняя репутация и кредитоспособность обладали долгим последействием. Когда-то у него не было долгов. Он имел положение в обществе, ему многие были обязаны, у него было положительное сальдо, незавершенные сделки. Кредиторы и должники проявляли друг к другу уважение, какое оказывают тем, от кого находятся в зависимости.
   Поэтому письмо Дерига представляло собой некое новое измерение. Это был грубый и вульгарный взрыв ярости человека, готового к насилию – представителя вида, с которым Альмену доселе не приходилось сталкиваться. Альмен презирал любую форму насилия. В том числе и вербальную.
   Он был не на шутку встревожен. Но к тому моменту, когда полчаса спустя он проснулся после своей сиесты, как обычно удивленный и освеженный, эта тревога превратилась во что-то тихое и далекое.

8

   Основатели виллы Шварцаккер, которая тогда еще называлась вилла Одеон, использовали оранжерею для разведения декоративных и полезных растений и для зимовки растений – пальм в кадках и других садовых украшений, не приспособленных к зимним холодам. Предыдущий владелец довел оранжерею до запустения и превратил в нечто вроде сарая и чулана. Но когда вилла перешла к Альмену, он распорядился восстановить ее, поскольку разводил орхидеи. Вернее сказать: велел их разводить.
   Пристрастился он к этому, когда гостил в колониальной вилле своего друга в Гватемале. На всех столах, комодах, приспособлениях, во всех стенных нишах и на всех выступах стояли они, всегда свежие, часто оглушительно благоухающие – это неправда, что орхидеи не пахнут, – всех раскрасок и размеров.
   Оказалось, что садовник Карлос был не просто садовником, а специалистом по орхидеям, он ухаживал за ними, размножал их и заботился о том, чтобы ко времени своего цветения они попадали в виллу, а после цветения – снова в оранжерею.
   Когда Карлос впервые увидел оранжерею виллы Шварцаккер, он сказал в своей официальной манере:
   – Дон Джон, это предложение, не более того.
   Так вилла Шварцаккер стала во времена Альмена знаменита своими орхидеями.
   Но затем ему пришлось прекратить свое коллекционирование, как и отказаться от виллы. Тем не менее Альмен получил выгоду от восстановления оранжереи. В первую очередь от установления современного газового отопления. Благодаря которому просторное, плохо изолированное помещение стало уютным и зимой. Шведская печь, перед которой сейчас сидел Альмен, была роскошью. А роскошь – одна из больших слабостей Альмена.
   Сделкой по дому садовника он гордился. Когда ему пришлось продавать, в конце концов, и виллу Шварцаккер – так он ее назвал в честь того пахотного участка, что когда-то заложил фундамент его состояния, полученного в наследство, – в голову ему пришла мысль сделать заинтересованному покупателю скидку, чтобы тот согласился сохранить за ним пожизненное право проживания здесь. На это согласились несколько потенциальных покупателей, но скидку он сделал фирме по доверительному управлению, потому что ему нравилась мысль, что ночами и в выходные он будет здесь один. И еще потому, что глава фирмы был согласен передать ему большую часть книжных стеллажей из библиотеки. Тот был рад освобождению дополнительных стен для своих сменных выставок, которые его фирма устраивала для имеющихся и потенциальных клиентов в рамках событийного маркетинга.
   Альмен почти дочитал книжку в мягкой обложке. То был новый детектив подобревшего с возрастом великого Элмора Леонарда. История, которая состояла почти из одних диалогов и не содержала сцен насилия, характерных для его ранних произведений.
   Альмен был страстным читателем. Он стал им сразу, как только начал читать. Он быстро заметил, что чтение – это самый простой, действенный и самый красивый способ отвязаться от своего окружения. Его отец, которого он никогда не видел с книгой в руках, проявлял большое уважение к этой страсти своего сына. Он всегда принимал чтение в качестве извинения за многие неисполненные обязанности своего отпрыска. И мать Альмена, постоянно хворая и рано умершая кроткая женщина, о которой у сына сохранились лишь смутные воспоминания, принимала все извинения, какие принимал ее муж.
   И поныне Альмен читал все, что подворачивалось ему под руку. Мировую классику, новинки, биографии, путеводители, рекламные проспекты, инструкции по применению. Он был постоянным клиентом многих букинистических магазинов, и уже не раз случалось, что он останавливал такси у помойки и забирал оттуда пару-тройку книг.
   Альмен всегда дочитывал книгу, которую начал, до конца, даже если она была плохая. Он делал это не из уважения к автору, а из любопытства. Он верил, что в каждой книге есть тайна, даже если это ответ на вопрос, зачем она была написана. Он должен был разгадать эту тайну. Строго говоря, у Альмена было пристрастие не к чтению, у него было пристрастие к тайнам.
   Это свойство сделало его не только постоянным читателем. Ему он был обязан также своей любовью к сплетням. Правда, это была пассивная любовь. Он охотно слушал сплетни, но ему бы никогда не пришло в голову распространять их самому. Альмен был парадоксальным вариантом тактичной тетки-сплетницы.
   Из нескольких маленьких, закрепленных на книжном стеллаже динамиков звучала Богема Пуччини в записи с Марией Каллас и Ди Стефано. Хайтек-система Hi-Fi стояла у Альмена в списке предметов первой необходимости, который он в последнее время все чаще вынужден был сокращать. Он не думал, что судебные исполнители в случае описания имущества будут милостиво считаться с этим списком, но твердо положил себе не доводить дело до банкротства.
   Стеллажи стояли вдоль стеклянных стен не сплошняком, в нескольких местах Альмен оставил между секциями интервалы шириной метра в два-три, чтобы и сбоку проникало немного света, а вид в красивый сад не был перекрыт полностью. Эти промежутки можно было задернуть шторами, что он сейчас и сделал. Вторая половина дня казалась еще более неприветливой, поднялся ветер, срывал с платанов листья и хлестал в стеклянный фасад потоками дождя. Если погода не улучшится, надо будет завтра попросить Карлоса растопить шведскую печь.
   В редком порыве самостоятельности он пошел на кухню и собственноручно приготовил себе чашку чая.

9

   Абонемент на оперные премьеры тоже входил в альменский список предметов жизненной необходимости. Только человека, который больше не может себе это позволить, действительно можно считать потерпевшим крушение.
   Еще при жизни отца Альмен уже обладал двумя желанными местами в середине партера, в пятом ряду. Отец тогда безропотно инвестировал в это ежегодно свыше четырех тысяч франков, поскольку они проходили по статье расходов на образование сына. Однажды он даже сопровождал сына на премьеру «Волшебной флейты», но вскоре после увертюры ему пришлось покинуть свое место из-за жестокого приступа кашля.
   С тех пор два эти места удвоили свою стоимость, но по-прежнему были записаны на имя Йоханна Фридриха ф. Альмена. Правда, с начала этого сезона он переуступил одно из двух мест. Человек из обширного круга его знакомых, Серж Лаубер, инвестиционный банкир, передал ему на руки шесть тысяч франков наличными. Это было предложение, от которого Альмену в его ситуации было трудно отказаться, ведь оно финансировало ему половину его собственного абонемента. Которую он, кстати, задолжал опере с начала сезона, хотя ему никто об этом не напоминал. С такими многолетними абонентами и щедрыми бывшими спонсорами полагалось проявлять терпение.
   Вечером этого сырого осеннего дня должна была состояться премьера «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Альмен уже предвкушал удовольствие оперного вечера, который он, как всегда, собирался начать аперитивом в «Гольден-баре» и завершить поздним ужином с небольшим меню на Променаде.
   На нем был осенний темный костюм от его английского портного, давно оставленного в забвении, и темно-синий, почти без рисунка, галстук под кашемировое пальто дымчато-синего цвета – от его римского портного, также давно заброшенного.
   Господин Арнольд в знак приветствия взял у него зонт и открыл дверцу своего «Кадиллака-флитвуд» 1978 года. Альмен был постоянным клиентом господина Арнольда. У того было два такси – «Мерседес-дизель» и этот поблескивающий хромом черный американский лимузин, который он выводил из гаража для таких любителей, как Альмен. А еще он работал для таких клиентов по счету, который выписывался раз в месяц. То, что Альмен в последнее время расплачивался очень уж неаккуратно, он приписывал административным причинам. Человек, ведущий такой образ жизни, не может иметь денежных проблем.
   Альмен откинулся на кожаную спинку заднего сиденья цвета красного вина и наслаждался короткой поездкой от квартала вилл до центра города. Господин Арнольд, компактный, рассудительный человек лет шестидесяти, принадлежал к тем таксистам, которые говорят, только если их спросят. Он не обременял пассажиров своими политическими, мировоззренческими взглядами или автодорожными историями. Это Альмен ценил едва ли не выше, чем любовно ухоженный интерьер дорогого авто.
   Они медленно скользили по мокро блестящему слою из красных тормозных огней, белых огней фар и уличных фонарей. Мимо освещенных витрин спешили тени прохожих и их зонтов. Самым громким звуком внутри машины были короткие перебои в работе одного из стеклоочистителей всякий раз, когда он возвращался назад.
   – А что, такие «дворники» еще бывают в продаже? – спросил Альмен, чтобы поездка проходила не совсем уж в полном молчании.
   – Нет. Приходится самому вырезать вручную. И если резина попадется слишком твердая или если полоска слишком узкая, происходит вот такое. Вас это раздражает?
   – Совершенно не раздражает, – заверил Альмен.
   – А меня таки да. Это почти сводит меня с ума. – Господин Арнольд испуганно замолчал после своего неожиданного откровения.
   Альмен еще дважды подтвердил, что ему, пассажиру, это действительно не досаждает и его вопрос был чисто технической природы.
   Вскоре после этого машина остановилась перед «Гольден-баром». Альмен поставил свою подпись на квитанции за поездку, дал Арнольду хорошие чаевые, и тот проводил его под своим зонтом через тротуар ко входу.

10

   «Гольден-бар» возвели в шестидесятые годы в полном соответствии со своим названием – с обильным применением золота. Полки для бутылок покоились на золотых полосах, бар и высокие табуреты были окаймлены золотым, зеркала и картины висели в золоченых рамах, пепельницы и вазочки для снеков – позолоченные, потолок и стены оклеены золотой фольгой. Дым и время приглушили блеск этого золотого избытка и затемнили его, придав заведению теперешнюю солидность.
   Альмен был завсегдатаем этого бара. Бармен, вошедший в года испанец с более чем сорокалетним опытом и целой галереей таких же потемневших латунных памятных медалей, выигранных в международных барменских состязаниях, тотчас при появлении Альмена начал отмерять в шейкер с помятыми боками и кусочками льда внутри текилу, ликер «куантро» и лимонный сок.
   Перед началом оперного спектакля Альмен всегда выпивал два коктейля «Маргарита». Они приводили его в полное ожидания, счастливое и снисходительное настроение. Он сел на высокий табурет и кивнул бармену. Тот с улыбкой кивнул в ответ, обернул шейкер салфеткой, чтобы защитить руки от холода, и принялся встряхивать его. В том непостижимом ритме, который и составлял половину тайны его легендарного коктейля.
   Бар был полон. Люди, зашедшие сюда после работы, в бизнес-костюмах, и первые посетители премьеры. Некоторых из них Альмен знал в лицо и кивал им. Его премьерного субарендатора, Сержа Лаубера, не было видно. Обычно они встречались здесь и потом вместе шли в оперу через дорогу. Но случалось, что тот опаздывал, и тогда они встречались уже на своих местах.
   Состарившийся на службе барный пианист играл Where and When, как всегда, когда Альмен сидел в баре. И, как всегда, Альмен послал ему стакан домашнего вина, который старик, не прерывая игру, заговорщицки поднял за его здоровье.
   Бармен принес свежий теплый миндаль и вторую «Маргариту». Альмен не упускал из вида входную дверь. Посетители, входившие сейчас, были несколько запыхавшимися, и с их зонтов капало. Альмен с досадой подумал, что надо было, как когда-то в прежние времена, попросить господина Арнольда подождать. Проклятая экономность.
   Он уже подписал счет и положил чаевые для бармена на позолоченный поднос, когда в бар вошла женщина. На ней было зеленое норковое манто длиной до середины икр, платиновые волосы острижены под пажа, на губах – вишневая помада, а на глазах – черные очки от солнца, которые она теперь, в сумрачном баре, приподняла и осмотрелась, ища кого-то. Неожиданно она улыбнулась и шагнула к Альмену.
   – Должно быть, вы Джон, – сказала она, протягивая ему руку. – А я Жоэль. Большинство говорит Жожо.
   Альмен сполз с барного табурета и держал в своей ладони сильную руку в зеленой перчатке. Он был уверен, что никогда не видел эту женщину.
   – Идемте, нам уже пора, – сказала Жоэль.
   Должно быть, вид у Альмена был растерянный, потому что она рассмеялась.
   – Ах, извините, у меня билет Сержа, он сегодня не может прийти.
   Альмен взял свое пальто и последовал за женщиной. Перед баром ее поджидал молодой человек с зонтом. Он проводил сначала ее, а потом его сквозь теперь уже проливной дождь к лимузину «Мерседес», припаркованному наполовину на тротуаре – с включенной аварийной сигнализацией.
   Во время короткой поездки до Оперы Жоэль пила виски со льдом из холодильного ящика, вделанного в спинку заднего сиденья, и курила сигарету. Альмен отказался и от того, и от другого. Ей хватило времени, чтобы рассказать, что она живет в Нью-Йорке, но сейчас приехала в гости к своему отцу. Он выхаживает ее после ее омерзительного развода.
   11
   Когда у гардероба Альмен помог своей спутнице снять манто, оказалось, что она в честь мадам Баттерфляй одета в кимоно.
   – О, кимоно, – вырвалось у него, и он обыскал взглядом пол в поисках люка, куда бы ему можно было провалиться сквозь землю.
   – Как раз в тему, – просияла Жоэль и сделала маленький пируэт.
   Альмена спас гонг.
   Ей было ближе к сорока, чем к тридцати, не особенно красивая женщина, но она наловчилась это скрывать. Челка, слегка начесанная у корней, падала до самой переносицы, прикрывая ее низкий лоб. Маленькие, близко посаженные, но чудесного изумрудно-зеленого цвета глаза были увеличены размашистой линией подводки для век. У нее была красивая мальчишеская фигура, и двигалась она – даже в давке устремившихся к своим местам зрителей – с грацией танцовщицы.
   Уже во время увертюры ее ладонь легла на колено Альмена. В первом акте она добралась до его ширинки.
   12
   Жожо храпела. Она лежала на спине в своей гигантской кровати, и из ее полуоткрытых, уже не таких вишневых губ вырывались эти не очень дамские шумы.
   Не то чтобы ей это совсем не подходило, думал Альмен. В ходе вечера она проявила себя не по-дамски во всех смыслах слова. Еще никогда в жизни – а его жизнь в этом отношении была бурной – женщина не набрасывалась на него с такой ненасытностью, как эта платиновая блондинка из Оперы. На заднем сиденье лимузина, под взглядом шофера в зеркале заднего вида, ему еще как-то удавалось отбиваться от атак Жожо. Но когда они вошли в холл большой виллы на берегу озера, он безропотно дал ей утащить себя вверх по широкой лестнице и затем в спальню, какие бывают у примадонн, как добычу львицы.
   Там она раздела одновременно себя и его, бросилась с ним на кровать, заглотила его и отдавалась ему с доселе неведомой ему необузданностью.
   Сразу после этого она впала в беспамятство сна и вскоре начала храпеть.
   Альмен лежал, опершись на правый локоть, и разглядывал ее. И хотя свет был приглушен розовым абажуром, он отмечал теперь следы жизни с избытком солнца, с нехваткой сна, с избытком удовольствий и недостатком любви. Он чувствовал, что с ним происходит то же, что всегда происходило в таких ситуациях: симпатия, на которую он себя уговорил и без которой не мог очутиться с женщиной в одной постели, куда-то испарилась. Он разглядывал эту постороннюю женщину рядом с собой без малейшей нежности. И на сей раз вышло даже хуже, чем всегда: он чувствовал себя использованным и злился за это на нее.
   Он встал и пустился на поиски туалета.

13

   В спальне было две двери. Через одну они вошли, тогда вторая, должно быть, вела в ванную. Он открыл ее, нашел выключатель и включил свет.
   Он стоял в большой ванной комнате из черного мрамора с умывальным столом на две раковины, стеклянной душевой кабинкой, старомодной джакузи в форме почки и еще двумя дверями. Умывальный стол был завален косметикой, зеркальные шкафчики стояли нараспашку, в них царил хаос из тюбиков, баночек, бутылочек, коробочек и упаковок с медикаментами.
   На ванном табурете подле душа лежало мокрое черное махровое полотенце, в джакузи валялось еще одно, на краю ванны висели предметы нижнего белья и одежды. Туалета он здесь не обнаружил. Должно быть, тот скрывался за одной из следующих дверей.
   Альмен открыл первую наугад. Она лишь наполовину приоткрылась, упершись в какую-то мебель, которая ей мешала. Он включил свет и протиснулся в комнату мимо запиравшего вход шкафа-витрины.
   Туалета здесь не имелось, но по размеру комната оказалась не меньше спальни Жожо. Должно быть, когда-то здесь тоже была спальня, и ванная была у них общей. Теперь на месте бывшей спальни устроено выставочное помещение.
   Свет исходил из скромных застекленных витрин – таких же, как та, что загораживала дверь. Витрины были сгруппированы как аквариумы вокруг одинокого кожаного кресла, перед которым стоял маленький стеклянный стол.
   Их содержимое состояло из коллекции стекла в стиле модерн. Вазы, лампы, чаши. Без всякого сомнения – даже для Альмена, который не особенно разбирался в стекле стиля модерн – все они были творением легендарного Эмиля Галле.