Страница:
Взглянув на Икара, я заметил у него на глазах слезы.
– Мы убиваем их ради Теи, – напомнил я ему. – Чтобы спасти ее от этих негодяев.
– Я знаю, – сказал он, – но предательство все равно остается предательством. Если это не так, почему же ты плачешь?
– Я не плачу, – ответил я так резко, что обезьяна соскочила с моего плеча. – Я пытаюсь утешить тебя.
– Ты всегда пытаешься кого-нибудь утешить – Тею, Пандию, меня, и тебе это хорошо удается. Ты самый лучший утешитель. Но иногда нужно, чтобы кто-нибудь пожалел и тебя самого. Мне кажется, как только ты освободишь Тею, тебе надо сразу на ней жениться.
Он ни на минуту не сомневался, что у нас все получится, а также верил в то, что после своего спасения Тея тут же выйдет за меня замуж. Когда такой мальчик восхищается тобой, это вдохновляет и придает силы, а сердце становится огромным и, кажется, занимает все тело.
Толпа обезьян шумной рекой текла за нами следом, и оставалось только надеяться, что ни один ахеец не встанет сейчас на нашем пути. Из ветвей своего дома выглянула дриада. Ее лицо на фоне листвы казалось водяной лилией, покоящейся на зеленых водах пруда. Раньше она всегда насмехалась надо мной, но сейчас прошептала своим хрипловатым голосом:
– Эвностий, будь осторожен. От тебя зависит судьба леса.
На опушке среди деревьев мы накормили обезьян. Трогательно пытаясь не укусить и не оцарапать нас, правда, весьма безуспешно, они выхватывали из рук корни и так быстро поедали их, что даже не успевали ощутить горечь. А затем мы притворились разъяренными и, размахивая кинжалами, налетели на ничего не подозревавших животных. Сначала они приняли это за игру и попытались отнять у нас оружие.
Пришлось ударить некоторых обезьян кинжалами, конечно плашмя, чтобы заставить их поверить в нашу враждебность. Никогда не забуду их удивленные, полные недоумения крики. Они, по-прежнему гурьбой, поскакали через виноградник, и вид у них был скорее удрученный, чем напуганный.
Мы не могли при свете дня отправиться в поле следом за ними, но Икар залез на дерево и оттуда наблюдал за тем, как встретились обезьяны и ахейцы, которые, услышав шум, вышли из загона узнать, в чем дело. Яд, действующий безболезненно, сначала возбуждающий, а затем притупляющий все чувства, уже давал о себе знать, и обезьяны стали вялыми. Ахейцы закололи их своими мечами и ушли обратно в загон. Они не знали, что обычно обезьяны очень живые и подвижные, поэтому состояние животных не вызвало никаких подозрений. Товарищи поздравили их с хорошей добычей, и все вместе они стали думать, надо ли делиться своими трофеями с теми, кто находился в городе, или нет. Неизвестно, что сыграло решающую роль – природная щедрость или страх перед Аяксом, но, оставив себе самых жирных обезьян, они перевязали остальных веревками и, взяв их, отправились в город.
Когда отсутствие света, называемое ночью, скрыло нас, мы перешли через поле и, не встретив ни одного патрульного, добрались до своего наблюдательного пункта в ветвях деревьев, растущих у самого рва. Языки пламени двух костров извивались в темноте, подобно оранжевым кальмарам в мрачных глубинах моря: один был разожжен в театре, другой в загоне для скота. Мое внимание привлек тот, пламя которого многочисленными щупальцами колебалось на арене театра.
Сегодня ахейцы не испытывали недостатка в женщинах. Похоже, весь день они охотились в лесу, и три измученные дриады, чьи длинные волосы были спутаны, а местами и вырваны с корнем, представляли их добычу. Я порадовался, что среди них нет Зоэ. Четыре пчелиные королевы и несколько трутней также пришли на пиршество, но не как пленные, а как гости, работницы же, мало пригодные для праздничных оргий, отсутствовали. Королевы расхаживали по арене с важным видом, будто это они, благодаря своей отваге и доблести, покорили лес. Количество браслетов, звенящих на их руках, значительно увеличилось. Наверняка они были украдены из разоренных домов кентавров. Позже я узнал, что королевы своим предательским поведением действительно очень помогли ахейцам. Они неожиданно напали на кентавров и, захватив башню, опустили подъемный мост. У меня вдруг мелькнула надежда, что трии в порыве ликования забудутся и станут раздавать смертоносные поцелуи своим союзникам, но они предпочли сохранить королевское достоинство – улыбались, принимали поздравления, выслушивали комплименты, но не снисходили до любовных заигрываний. Трутни же, наоборот, подобно куртизанкам жеманно кокетничали с грубыми, неотесанными ахейцами, которые, как и критяне, отличаются склонностью к самым разнообразным любовным утехам, а брат Эмбер даже заработал себе небольшое состояние из подвесок и колец.
Ахейцы любят получать все удовольствия сразу. Они могут одновременно есть, пить и развлекаться с женщинами. И сегодня они, не откладывая, стали вместе с рыбой, олениной и последними домашними поросятами кентавров готовить голубых обезьян. Даже обнимая бурдюк с вином, трутня или дриаду, они продолжали подносить ко рту и с наслаждением рвать зубами отравленное жаркое. Окорока передавались из рук в руки, пока каждому не досталось хотя бы небольшая порция нежного мяса и, как я надеялся, достаточное количество яда, чтобы если не убить, то хотя бы одурманить. Один хитрый малый спрятался в тени на самом верхнем ряду и собирался полакомиться целой обезьяной, но трое его товарищей поднялись к нему с арены, разделили тушку, и ему в итоге досталась только голова, которую он безропотно съел. Вегетарианцы-трии не притронулись к мясу, как и дриады, а когда Аякс протянул Tee небольшой жареный окорочек, она швырнула его прямо ему в лицо. Он ударил ее, и Тея упала на каменные ступени. Аякс поднял окорочек и, впившись в него зубами, одним движением оторвал мясо от кости.
– Поганый варвар, – пробормотал я, – я проткну тебе глотку этой костью.
– Тсс… – предупредил Икар. – Ты слишком повышаешь голос. Можешь протыкать этой костью все, что тебе вздумается, но только после того, как мы освободим Тею.
Когда мужчины выпивают целое море вина, по которому могла бы проплыть галера, и съедают такое количество мяса, что, погрузи его на торговое судно, оно пошло бы ко дну, их начинает одолевать сон. Но тот неожиданный сон, который сморил ахейцев, был как дурман, поднимающийся из недр Сицилии вместе с ядовитыми испарениями и охватывающий путников, покинувших свои носилки, чтобы напиться из придорожного источника. Ахейцы попадали прямо на ступени, растянулись на арене, мечи зазвенели о камни, а чаши с вином выпали из ослабевших рук. Тот, кто съел меньше, дольше сопротивлялся сну и какое-то время с удивлением смотрел на своих товарищей, но затем, также обессилев, валился на них сверху.
Трии не могли донять причину странного сна своих хозяев. Отравлены? Одурманены? Измождены тяжелыми боями? Они засуетились над распростертыми телами, и в их певучих голосах стали появляться резкие нотки. Трии кричали, тыкали в ахейцев пальцами, унизанными драгоценностями, королевы требовали к себе внимания, а трутни – нежностей и ласк. Три дриады тихо подошли к Tee, собирающей кинжалы ахейцев, и стали ей помогать.
Эмбер, стоявшая на коленях рядом с одним из воинов и пытавшаяся растормошить его, подняла голову и увидела прямо перед собой полную решимости вооруженную Тею, которая схватила ее за прозрачное крыло и ударила со всей силы, отчего голова трии дернулась, будто по ней попало резко развернувшимся парусом. Трутни и остальные королевы поднялись в воздух, а самая старшая из них, та, у которой была морщинистая кожа и выпуклые глаза, стала швырять в Тею один за другим свои браслеты, пока девушка не выпустила из рук крыло Эмбер. Разъяренная Эмбер присоединилась к своим сестрам и оттуда злобно выкрикнула Tee:
– Дорогуша, надеюсь, стриг высосет всю твою кровь до капли, а зеленые мухи будут глодать твои кости!
Трии вились над ареной, срывая с себя браслеты и швыряя ими в противника. Хотя одна королева была старой, а все трутни – женоподобными трусами, тем не менее Tee и трем измученным дриадам вряд ли удалось бы отбить нападение.
– Трии, – заорал я во все горло, – мы идем на вас со своей армией.
Я заколотил по дереву, зашумев, как небольшой ураган, а моя армия, состоявшая из одного человека, издала рев, явно свидетельствующий о том, что в ее жилах течет кровь минотавра.
Трии стали отступать с такой поспешностью, что два трутня столкнулись друг с другом и чуть не упали на землю, пытаясь расцепить свои крылья, а затем, с сожалением взглянув на лежащие на земле мужественные тела своих друзей, последовали за королевами.
Говорят, королевы, трутни и работницы улетели в страну ахейцев, поселились на горе Парнас и стали прорицателями, правда весьма сомнительного качества, зато им достались почести, воздаваемые божествам. (Если бы это была не историческая правда, а вымысел, то, будьте уверены, у меня они не перелетели бы через море, а утонули подобно несчастному сыну Дедала, тезке нашего Икара.)
Тея и дриады закончили собирать оружие ахейцев. Некоторые из них были уже мертвы или умирали, некоторым вскоре предстояло проснуться безоружными, страдая от ужасных болей. Ошеломленный Аякс, стоявший на коленях рядом со своим другом Ксанфом, с трудом поднялся на ноги, сжимая в руках свой огромный меч и преграждая им путь девушке, которая стала причиной его крушения.
– Волчица, – прорычал он, – я убью тебя!
Как всякий дурной человек, он видел свои пороки, свою волчью сущность в тех, кто противостоял ему. Медленно, с трудом, будто вынимая его из толщи воды, он поднял над головой меч. Тея не стала дожидаться, пока он опустится на нее, и всадила Аяксу между ребер кинжал. Меч выпал у него из рук и со звоном упал на камни. Аякс продолжал стоять и смотреть на Тею со все возрастающим уважением.
– Богиня, – произнес он наконец и рухнул к ногам Теи, прижавшись своей русой бородой к ее сандалиям.
Тея смотрела на его тело, оцепенев от ужаса. Даже с большого расстояния я увидел, что руки у нее онемели, а глаза широко раскрылись. Тея не заплакала. Она убила человека, и это потрясло ее, но такова была воля богов. Она наклонилась и вынула кинжал.
Икар и я слезли с дерева. Первым делом мы вошли в загон и, разоружив одурманенных и убитых ахейцев, освободили пленных. Никто не произнес ни слова, да и что можно сказать, если победа пришла слишком поздно и далась ценой слишком больших потерь. Наконец я объявил:
– Сейчас мы пойдем в город и перенесем в охраняемый загон всех оставшихся в живых ахейцев.
Гордые и скорбные, вышли следом за мной звери. Паниски, хитрые и скрытные, исчезли в ночи, поспешив вернуться в свои норы на берегу ручья. Я подумал: «Медведиц Артемиды можно накормить тем, что осталось после пиршества ахейцев – рыбой и олениной, а потом вместе с осиротевшими детьми кентавров уложить спать под открытым небом».
– Тея, – крикнул я, стоя на противоположной от нее стороне рва. – Опусти, пожалуйста, мост.
Она шла ко мне по той же дороге, по которой незадолго до вторжения шел Хирон, – женщина, в свои шестнадцать лет оставившая далеко позади детство, на которое еще в Ватипетро зрелость отбрасывала свою мрачную, как совиное крыло, тень. За ней с благоговением следовали дриады. Теперь она стала не только такой же, как они, но и самой сильной из них.
– Тея, – прошептал я, когда она, будто выйдя из пламени костра, направилась в темноту, – саламандра, феникс, богиня, освещающая собой непроглядную ночь и мое сердце.
ГЛАВА XI
– Мы убиваем их ради Теи, – напомнил я ему. – Чтобы спасти ее от этих негодяев.
– Я знаю, – сказал он, – но предательство все равно остается предательством. Если это не так, почему же ты плачешь?
– Я не плачу, – ответил я так резко, что обезьяна соскочила с моего плеча. – Я пытаюсь утешить тебя.
– Ты всегда пытаешься кого-нибудь утешить – Тею, Пандию, меня, и тебе это хорошо удается. Ты самый лучший утешитель. Но иногда нужно, чтобы кто-нибудь пожалел и тебя самого. Мне кажется, как только ты освободишь Тею, тебе надо сразу на ней жениться.
Он ни на минуту не сомневался, что у нас все получится, а также верил в то, что после своего спасения Тея тут же выйдет за меня замуж. Когда такой мальчик восхищается тобой, это вдохновляет и придает силы, а сердце становится огромным и, кажется, занимает все тело.
Толпа обезьян шумной рекой текла за нами следом, и оставалось только надеяться, что ни один ахеец не встанет сейчас на нашем пути. Из ветвей своего дома выглянула дриада. Ее лицо на фоне листвы казалось водяной лилией, покоящейся на зеленых водах пруда. Раньше она всегда насмехалась надо мной, но сейчас прошептала своим хрипловатым голосом:
– Эвностий, будь осторожен. От тебя зависит судьба леса.
На опушке среди деревьев мы накормили обезьян. Трогательно пытаясь не укусить и не оцарапать нас, правда, весьма безуспешно, они выхватывали из рук корни и так быстро поедали их, что даже не успевали ощутить горечь. А затем мы притворились разъяренными и, размахивая кинжалами, налетели на ничего не подозревавших животных. Сначала они приняли это за игру и попытались отнять у нас оружие.
Пришлось ударить некоторых обезьян кинжалами, конечно плашмя, чтобы заставить их поверить в нашу враждебность. Никогда не забуду их удивленные, полные недоумения крики. Они, по-прежнему гурьбой, поскакали через виноградник, и вид у них был скорее удрученный, чем напуганный.
Мы не могли при свете дня отправиться в поле следом за ними, но Икар залез на дерево и оттуда наблюдал за тем, как встретились обезьяны и ахейцы, которые, услышав шум, вышли из загона узнать, в чем дело. Яд, действующий безболезненно, сначала возбуждающий, а затем притупляющий все чувства, уже давал о себе знать, и обезьяны стали вялыми. Ахейцы закололи их своими мечами и ушли обратно в загон. Они не знали, что обычно обезьяны очень живые и подвижные, поэтому состояние животных не вызвало никаких подозрений. Товарищи поздравили их с хорошей добычей, и все вместе они стали думать, надо ли делиться своими трофеями с теми, кто находился в городе, или нет. Неизвестно, что сыграло решающую роль – природная щедрость или страх перед Аяксом, но, оставив себе самых жирных обезьян, они перевязали остальных веревками и, взяв их, отправились в город.
Когда отсутствие света, называемое ночью, скрыло нас, мы перешли через поле и, не встретив ни одного патрульного, добрались до своего наблюдательного пункта в ветвях деревьев, растущих у самого рва. Языки пламени двух костров извивались в темноте, подобно оранжевым кальмарам в мрачных глубинах моря: один был разожжен в театре, другой в загоне для скота. Мое внимание привлек тот, пламя которого многочисленными щупальцами колебалось на арене театра.
Сегодня ахейцы не испытывали недостатка в женщинах. Похоже, весь день они охотились в лесу, и три измученные дриады, чьи длинные волосы были спутаны, а местами и вырваны с корнем, представляли их добычу. Я порадовался, что среди них нет Зоэ. Четыре пчелиные королевы и несколько трутней также пришли на пиршество, но не как пленные, а как гости, работницы же, мало пригодные для праздничных оргий, отсутствовали. Королевы расхаживали по арене с важным видом, будто это они, благодаря своей отваге и доблести, покорили лес. Количество браслетов, звенящих на их руках, значительно увеличилось. Наверняка они были украдены из разоренных домов кентавров. Позже я узнал, что королевы своим предательским поведением действительно очень помогли ахейцам. Они неожиданно напали на кентавров и, захватив башню, опустили подъемный мост. У меня вдруг мелькнула надежда, что трии в порыве ликования забудутся и станут раздавать смертоносные поцелуи своим союзникам, но они предпочли сохранить королевское достоинство – улыбались, принимали поздравления, выслушивали комплименты, но не снисходили до любовных заигрываний. Трутни же, наоборот, подобно куртизанкам жеманно кокетничали с грубыми, неотесанными ахейцами, которые, как и критяне, отличаются склонностью к самым разнообразным любовным утехам, а брат Эмбер даже заработал себе небольшое состояние из подвесок и колец.
Ахейцы любят получать все удовольствия сразу. Они могут одновременно есть, пить и развлекаться с женщинами. И сегодня они, не откладывая, стали вместе с рыбой, олениной и последними домашними поросятами кентавров готовить голубых обезьян. Даже обнимая бурдюк с вином, трутня или дриаду, они продолжали подносить ко рту и с наслаждением рвать зубами отравленное жаркое. Окорока передавались из рук в руки, пока каждому не досталось хотя бы небольшая порция нежного мяса и, как я надеялся, достаточное количество яда, чтобы если не убить, то хотя бы одурманить. Один хитрый малый спрятался в тени на самом верхнем ряду и собирался полакомиться целой обезьяной, но трое его товарищей поднялись к нему с арены, разделили тушку, и ему в итоге досталась только голова, которую он безропотно съел. Вегетарианцы-трии не притронулись к мясу, как и дриады, а когда Аякс протянул Tee небольшой жареный окорочек, она швырнула его прямо ему в лицо. Он ударил ее, и Тея упала на каменные ступени. Аякс поднял окорочек и, впившись в него зубами, одним движением оторвал мясо от кости.
– Поганый варвар, – пробормотал я, – я проткну тебе глотку этой костью.
– Тсс… – предупредил Икар. – Ты слишком повышаешь голос. Можешь протыкать этой костью все, что тебе вздумается, но только после того, как мы освободим Тею.
Когда мужчины выпивают целое море вина, по которому могла бы проплыть галера, и съедают такое количество мяса, что, погрузи его на торговое судно, оно пошло бы ко дну, их начинает одолевать сон. Но тот неожиданный сон, который сморил ахейцев, был как дурман, поднимающийся из недр Сицилии вместе с ядовитыми испарениями и охватывающий путников, покинувших свои носилки, чтобы напиться из придорожного источника. Ахейцы попадали прямо на ступени, растянулись на арене, мечи зазвенели о камни, а чаши с вином выпали из ослабевших рук. Тот, кто съел меньше, дольше сопротивлялся сну и какое-то время с удивлением смотрел на своих товарищей, но затем, также обессилев, валился на них сверху.
Трии не могли донять причину странного сна своих хозяев. Отравлены? Одурманены? Измождены тяжелыми боями? Они засуетились над распростертыми телами, и в их певучих голосах стали появляться резкие нотки. Трии кричали, тыкали в ахейцев пальцами, унизанными драгоценностями, королевы требовали к себе внимания, а трутни – нежностей и ласк. Три дриады тихо подошли к Tee, собирающей кинжалы ахейцев, и стали ей помогать.
Эмбер, стоявшая на коленях рядом с одним из воинов и пытавшаяся растормошить его, подняла голову и увидела прямо перед собой полную решимости вооруженную Тею, которая схватила ее за прозрачное крыло и ударила со всей силы, отчего голова трии дернулась, будто по ней попало резко развернувшимся парусом. Трутни и остальные королевы поднялись в воздух, а самая старшая из них, та, у которой была морщинистая кожа и выпуклые глаза, стала швырять в Тею один за другим свои браслеты, пока девушка не выпустила из рук крыло Эмбер. Разъяренная Эмбер присоединилась к своим сестрам и оттуда злобно выкрикнула Tee:
– Дорогуша, надеюсь, стриг высосет всю твою кровь до капли, а зеленые мухи будут глодать твои кости!
Трии вились над ареной, срывая с себя браслеты и швыряя ими в противника. Хотя одна королева была старой, а все трутни – женоподобными трусами, тем не менее Tee и трем измученным дриадам вряд ли удалось бы отбить нападение.
– Трии, – заорал я во все горло, – мы идем на вас со своей армией.
Я заколотил по дереву, зашумев, как небольшой ураган, а моя армия, состоявшая из одного человека, издала рев, явно свидетельствующий о том, что в ее жилах течет кровь минотавра.
Трии стали отступать с такой поспешностью, что два трутня столкнулись друг с другом и чуть не упали на землю, пытаясь расцепить свои крылья, а затем, с сожалением взглянув на лежащие на земле мужественные тела своих друзей, последовали за королевами.
Говорят, королевы, трутни и работницы улетели в страну ахейцев, поселились на горе Парнас и стали прорицателями, правда весьма сомнительного качества, зато им достались почести, воздаваемые божествам. (Если бы это была не историческая правда, а вымысел, то, будьте уверены, у меня они не перелетели бы через море, а утонули подобно несчастному сыну Дедала, тезке нашего Икара.)
Тея и дриады закончили собирать оружие ахейцев. Некоторые из них были уже мертвы или умирали, некоторым вскоре предстояло проснуться безоружными, страдая от ужасных болей. Ошеломленный Аякс, стоявший на коленях рядом со своим другом Ксанфом, с трудом поднялся на ноги, сжимая в руках свой огромный меч и преграждая им путь девушке, которая стала причиной его крушения.
– Волчица, – прорычал он, – я убью тебя!
Как всякий дурной человек, он видел свои пороки, свою волчью сущность в тех, кто противостоял ему. Медленно, с трудом, будто вынимая его из толщи воды, он поднял над головой меч. Тея не стала дожидаться, пока он опустится на нее, и всадила Аяксу между ребер кинжал. Меч выпал у него из рук и со звоном упал на камни. Аякс продолжал стоять и смотреть на Тею со все возрастающим уважением.
– Богиня, – произнес он наконец и рухнул к ногам Теи, прижавшись своей русой бородой к ее сандалиям.
Тея смотрела на его тело, оцепенев от ужаса. Даже с большого расстояния я увидел, что руки у нее онемели, а глаза широко раскрылись. Тея не заплакала. Она убила человека, и это потрясло ее, но такова была воля богов. Она наклонилась и вынула кинжал.
Икар и я слезли с дерева. Первым делом мы вошли в загон и, разоружив одурманенных и убитых ахейцев, освободили пленных. Никто не произнес ни слова, да и что можно сказать, если победа пришла слишком поздно и далась ценой слишком больших потерь. Наконец я объявил:
– Сейчас мы пойдем в город и перенесем в охраняемый загон всех оставшихся в живых ахейцев.
Гордые и скорбные, вышли следом за мной звери. Паниски, хитрые и скрытные, исчезли в ночи, поспешив вернуться в свои норы на берегу ручья. Я подумал: «Медведиц Артемиды можно накормить тем, что осталось после пиршества ахейцев – рыбой и олениной, а потом вместе с осиротевшими детьми кентавров уложить спать под открытым небом».
– Тея, – крикнул я, стоя на противоположной от нее стороне рва. – Опусти, пожалуйста, мост.
Она шла ко мне по той же дороге, по которой незадолго до вторжения шел Хирон, – женщина, в свои шестнадцать лет оставившая далеко позади детство, на которое еще в Ватипетро зрелость отбрасывала свою мрачную, как совиное крыло, тень. За ней с благоговением следовали дриады. Теперь она стала не только такой же, как они, но и самой сильной из них.
– Тея, – прошептал я, когда она, будто выйдя из пламени костра, направилась в темноту, – саламандра, феникс, богиня, освещающая собой непроглядную ночь и мое сердце.
ГЛАВА XI
ЗВЕРИ УХОДЯТ
Из ахейцев в живых остался двадцать один человек. Те, кто находились в театре, судорожно метались в бреду, громко стеная и мотая головой, будто пытаясь отделаться от терзавших их демонов. Мы быстро перенесли этих солдат в загон и положили рядом с остальными.
– Они отказались уйти из леса даже после того, как я сдалась им, – рассказывала нам Тея, когда еще не пришедшие в себя воины, державшиеся за животы или трущие руками глаза, были помещены за надежную колючую изгородь. – Аякс сказал, что я доставила ему очень много хлопот и он должен возместить их, получив все богатства леса. Он обещал отпустить меня, если я покажу ему подземный ход, ведущий в твою мастерскую. Конечно, я ничего не показала.
– Что он собирался с тобой сделать? Взять с собой в Микены?
– По-моему, просто хотел убить. Я чем-то пугала его. Он называл меня Принцессой Зверей.
– Знаешь, он был прав.
На следующее утро Икар по подземному ходу отправился в мой дом, чтобы забрать оттуда Пандию, а я с группой панисков подошел к самому краю поляны и во весь голос стал окликать солдат, засевших в стволе. Паниски были вооружены пращами, я – боевым топором, а на веревке мы тащили за собой красноглазого Ксанфа, который должен был подтвердить сообщение о нашей победе. Ахейцы не заставили себя долго ждать и сразу появились по ту сторону стены. Через амбразуры виднелись их блестящие шлемы.
– Мы выиграли войну, – закричал я, – и убили вашего предводителя Аякса. А ваши товарищи, оставшиеся в живых, стали нашими заложниками. Если вы хотите спасти их и себя, сдавайте оружие и уходите из леса до захода солнца.
Ахейцы ответили на мои слова взрывами иронического смеха. Чувствуя себя в захваченном убежище в полной безопасности, они продолжали пировать с самого рассвета вплоть до наступления темноты. У них были весьма веские причины, чтобы с презрением отнестись к моему ультиматуму. Мы вытащили нашего пленника из-за деревьев и продемонстрировали им его постыдное поражение.
– Прислушайтесь к его словам, – стал убеждать своих друзей Ксанф. – Аякс действительно мертв, а мы все отравлены их колдовскими чарами.
В подтверждение своих слов он схватился за живот:
– С вами будет то же самое, если вы не сделаете, как он говорит!
Смех утих, и ахейцы стали советоваться, а затем вместо взволнованных голосов послышался скрип отодвигаемых бревен, служивших дверью. В проеме появился прикрывающийся щитом воин. Его высокомерное поведение все же не могло скрыть страх:
– Пришлите к нам Ксанфа, и мы сами допросим его.
Чтобы подтвердить правоту своих слов, мы могли отдать им этого пленника. Один из нетерпеливых панисков подтолкнул его своей пращей, и безухий Ксанф, таща за собой веревку и все время боязливо оглядываясь через плечо, неуверенным шагом направился к своим друзьям.
Днем ахейцы во главе с Ксанфом покинули мой дом, а на следующее утро мы выпустили их товарищей, сидевших в загоне. Они должны были встретиться уже за пределами леса. Я отобрал у них оружие, доспехи и туники и заставил грубыми бронзовыми бритвами сбрить бороды, зная, что у ахейцев борода считается признаком доблести и мужества. От этого их щеки стали красными, как редиска. Владыки и завоеватели, они пришли сюда, чтобы унизить нас, а ушли подобно колонне рабов, которых ведут на печально известный рынок в Пилосе.
Вновь лес принадлежал зверям, но для тех, чьи герои мертвы, а города лежат в руинах и каждую минуту грозит еще одно нашествие, вкус победы горек, как болиголов.
Через две недели после того, как мы прогнали ахейцев, паниски, сторожившие вход в лес, схватили критянина, пытавшегося попасть в нашу страну, и, весьма грубо обращаясь с ним, притащили в город кентавров, где Тея, Икар и я помогали женщинам-кентаврам восстанавливать их дома. Он был черноволосый, худой, с тонкой талией и очень походил на тех крестьян, что живут в тростниковых хижинах на берегу Нила. Критянин испуганно озирался. Казалось, будто он только что вышел из еще продолжающихся долгих и жестоких боев. Конечно, его послал Эак.
– Тея, – позвал я, втайне желая только одного – спихнуть рогами этого критянина в ров, – принеси, пожалуйста, нашему гостю кокосового молока.
Больше нам предложить было нечего. Ахейцы выпили все вино, а виноград еще не созрел. Я оставил критянина вместе с Теей и Икаром в бамбуковом домике, заново отстроенном и украшенном одной из тех немногих драпировок, которые не были затоптаны сапогами мародеров или использованы для чистки оружия.
Я перешел через мост. Каждый вечер, обычно вместе с Теей и Икаром, мы возвращались в свой дом, чтобы поработать там и заночевать. Женщины-кентавры охраняли ров и сторожили оставшихся в загоне животных – двух коров, быка и семь овец.
– Он пришел за твоими друзьями? – спросила Рода, дочь благородного Хирона.
До войны она обычно носила в волосах белую лилию. В тот день, когда погиб ее отец, она обрезала волосы, и в них уже больше не мог удержаться цветок.
– Да, Рода.
– Тея и Икар уйдут с критянином?
– Не знаю.
– Всегда кто-нибудь будет нарушать наш мир. Нас больше никогда не оставят в покое, разве не так, Эвностий? Не пора ли нам уйти из леса и вернуться на острова?
Она имела в виду Блаженные острова – землю, расположенную в Западном море, откуда мы пришли еще до появления людей, прекрасную солнечную страну, где нет никакой опасности, но не бывает и приключений.
– Боги дадут нам знать, – ответил я, – мне кажется, это случится скоро.
Я ждал Тею и Икара в своем саду. Желтый свет луны делал колеблющиеся струи фонтана похожими на мокрую от дождя пальму, касающуюся земли своими листьями. Я вырыл новый вход в свой подземный дом, а до мастерской и других комнат ахейцы не добрались. Зонт во дворе был уничтожен, фиговое дерево они вырвали с корнем и сожгли вместо дров. Решетка, по которой раньше вились растения, была пуста, а новые семена еще не дали всходов. Сад оставался голым.
– Кносс до сих пор держится, – взволнованно объявила Тея, когда они с Икаром вернулись домой, – и отец по-прежнему сражается. Он узнал от Ксанфа, который находится у него в плену, что мы с Икаром здесь, в лесу. Отец не мог прийти сам, потому что город в осаде. Но он послал гонца и просил передать, чтобы 'мы оставались на месте, пока не кончится война. Вот что сказал отец, но…
– Но ты хочешь уйти к нему. Ты считаешь, что сможешь ему помочь.
В ее голосе больше не было энтузиазма.
– Мне совсем не хочется уходить, – сказала она печально. – Мне хочется остаться здесь, с тобой и нашими друзьями. Но он – мой отец, а критяне раньше были моим народом. Несмотря на свои недостатки, они лучше ахейцев. Если Кносс падет, нам всем будет плохо.
– А что вы с Икаром можете сделать, чтобы спасти его?
– Ты сам научил нас сражаться.
В саду вновь стало тихо, слышно было только журчанье фонтана и частое дыхание Икара, смотревшего на меня с обожанием, как мог смотреть только мальчик, ждущий, что одним решительным поступком, одной точной командой будут разрешены все его сомнения.
– Я не хочу возвращаться к отцу, – сказал Икар. – Он всегда был как тень. Он приносил с собой мрак.
– Грусть, – ответила Тея, – а не мрак.
– Как ни называй, все равно это был холод. Знаешь, до него невозможно дотронуться. Он всегда отстраняется, будто боится, что твое прикосновение запачкает его одежду. Я люблю тебя, Эвностий. Разве я не стал зверем?
– Ты всегда им был, – сказала Тея, – чтобы ощутить себя зверем, тебе не нужно было приходить сюда. Но, чтобы почувствовать себя человеком, хотя бы отчасти, возможно, тебе следует вернуться.
– Тея хочет сказать, – пояснил я, – что у тебя, Икар, и у меня в сердце лес. Может, теперь нам надо срубить несколько деревьев и построить там город.
– Или спасти город, – сказала она, – Кносс. Ты пойдешь со мной, Икар? Ненадолго? «Ненадолго? Навсегда…» – подумал я.
– Эвностий, мне идти?
– Ты будешь нужен Tee, – ответил я, будто выдергивая из своего сердца стрелу.
Я обнимал его в последний раз. Я обнимал молодой лес, пока еще наполненный пеньем птиц, еще тянущийся вверх, я обнимал живущих в нем фавна и кролика, медвежонка и хитренького паниска с раздвоенными копытцами и хвостом, похожим на вьющийся усик лозы, теплого птенца дятла, прячущегося в своей крепости из прутьев, – все маленькое, беззащитное, все, что живет надеждой и мечтает вырасти. Но я не мог остановить движение этой коварной ящерицы – времени.
– Икар, – проговорил я. Это был не крик и не мольба, я просто в последний раз произнес имя, которое любил. Когда он уходил из сада, я не смотрел в его сторону.
Мы с Теей сидели у самого фонтана, будто он мог смыть всю боль и придать ей нереальность лунного света. Лунный свет полон грусти, хотя ты и не ощущаешь ее. Звезды тоскуют от одиночества, и луна, наверное, самая одинокая из всех богинь. Но все они страшно далеко, и утраты, о которых они повествуют, видятся нам как прекрасные и романтичные предания о юности Великой Матери или старинные песни, которые поют дриады, вращая ручки своих мельниц, перемалывающих ячмень на муку. Грусть дома и сада иная, она совсем рядом с тобой, она так же близка к тебе, как раскаленный кусок угля, жгущий твою руку, или запутавшаяся в твоих волосах летучая мышь, с криком пытающаяся вырваться оттуда.
– Мне хотелось увидеть, – сказала Тея, – как новая лоза обовьет решетки в твоем саду.
Моя рука чувствовала прохладу ее пальцев.
– Эвностий, трагедия человека или зверя в том, что две любви могут позвать его в противоположные стороны. Идя за одной, он вынужден оставить другую. Я говорю оставить, а не утратить. Любовь никогда не исчезает бесследно. Она лишь меняет свою форму, как вода, – из озера превращаясь в реку, из реки в облако, а когда мы чувствуем себя опустошенными, будто став безжизненной пустыней, она проливается на нас с неба живительным дождем.
– Не знаю, как там насчет дождя. Я ведь никогда не был философом и больше уже не поэт. Но если ты должна уйти, то я пойду вместе с тобой. Я буду охранять тебя, пока ты не доберешься до отца, а затем стану сражаться в его войске. Ты ведь знаешь, я умею воевать. Ты видела, как я управляюсь с луком.
– Нельзя оставлять свой народ. Ты их единственный предводитель. Понимаешь, дорогой, у тебя тоже две любви. Как бедны те, у кого только одна! У Аякса – война, у трий – золото. Мы же обладаем сокровищами фараонов.
– Я не чувствую себя фараоном. Я похож на пустую пальму, оставшуюся без единого кокосового ореха.
– Они еще будут у тебя. И голубые обезьяны вновь вернутся в твои ветви. Сейчас я уйду. Закрой глаза. А то ты смотришь и смотришь на меня и просишь то, чего я не могу дать.
Она вышла из сада, и сандалии ее прошли по земле так же бесшумно, как копыта фавна.
Эак не забыл зверей, давших приют его детям. Он прислал второго гонца, который, ослабив пояс, стягивавший его тонкую талию, пил из кокосового ореха молоко, сидя в одном из домов кентавров, и рассказывал мне о войне. Ахейская армия подошла к самым воротам дворца, вокруг которого, в отличие от таких материковых твердынь, как Микены или Тирин, не было крепостных стен. Обитатели дворца поспешно заваливали вход бревнами, булыжником и даже каменными ваннами, взятыми из царских покоев. Сам Эак был тяжело ранен и почти умирал, а его обессиленные солдаты, среди которых был Икар, вышли через украшенную резьбой арку в воротах, чтобы принять свой последний смертельный бой. В садах и внутренних дворах с колоннами еще не смолк женский плач, когда принцесса Тея появилась на дворцовой стене и обратилась к своим воинам, призывая их победить во имя Великой Матери и Минотавра. Осаждавшие ахейцы застыли от изумления, увидев ее красоту: малиновая юбка, повторявшая форму шлема, была расшита узором из черных как смоль муравьев; обнаженная грудь, казалось, своей жизненной силой бросала вызов смерти, которую несет война; золотые змеи обвивались вокруг ее запястий; острые уши и зеленоватые развевающиеся волосы придавали ее точеному лицу пьянящее очарование дикарки. Лучники забыли про свое оружие, солдаты упали на колени и подняли над головой, подобно талисманам, мечи.
Тишина… А затем громкие возгласы:
– Волшебница!
– Богиня!
– Принцесса Зверей!
И тогда навстречу им вышел мальчик Икар со своим щитом – Бионом. Они увидели его острые уши. Они знали, что он брат Теи. Ахейцы пришли воевать с маленькими, слабыми купцами, матросами и надушенными придворными, а не с этими великолепными, ничего не прощающими детьми из Страны Зверей.
– Принц Зверей!
Сначала они изумленно смотрели, затем побросали оружие и стали отступать к морю, вытаптывая виноградники и распугивая стада овец, разбегавшихся по невысоким холмам, заросшим красными маками. Они все бежали и бежали, подальше от детей из Страны Зверей. Они бежали к своим деревянным кораблям, карабкались по их корпусам, подобно жадным крабам, поднимали черные паруса и с нетерпением ждали, когда они наполнятся ветром и унесут их от этих берегов, усеянных брошенным оружием, и от мальчика, размахивающего щитом и посылающего им вдогонку проклятие Минотавра.
– А затем, – закончил гонец, взволнованный своим рассказом, – от гекатомб[23] густым лесом стали подниматься к небу столбы дыма. Это приносились жертвы богу войны, а в пещеры Великой Матери несли миррис и сандарак. На освобожденных от захватчиков полях собирали цветы – маки, розы, фиалки и златоцветники – и плели из них гирлянды, чтобы надеть их на шею победителям – Tee Прекрасной и Икару – Принцу-воину. Самого Эака вынесли на улицу, чтобы он мог наблюдать за их чествованием. Эак не забыл о вашей доброте к своим детям и о том, какие потери вы понесли, сражаясь с ахейцами. Я пришел сюда по его приказу и прошу тебя принять от него в дар два корабля, на которых вы сможете вернуться на свою родину – Блаженные острова, где вас ждут покой и безопасность. Корабли поведут его матросы. Нет такой страны, куда они не могли бы доплыть. Оба корабля ждут вас в порту города Феста. Когда вы придете туда, на них погрузят запасы продовольствия.
– Они отказались уйти из леса даже после того, как я сдалась им, – рассказывала нам Тея, когда еще не пришедшие в себя воины, державшиеся за животы или трущие руками глаза, были помещены за надежную колючую изгородь. – Аякс сказал, что я доставила ему очень много хлопот и он должен возместить их, получив все богатства леса. Он обещал отпустить меня, если я покажу ему подземный ход, ведущий в твою мастерскую. Конечно, я ничего не показала.
– Что он собирался с тобой сделать? Взять с собой в Микены?
– По-моему, просто хотел убить. Я чем-то пугала его. Он называл меня Принцессой Зверей.
– Знаешь, он был прав.
На следующее утро Икар по подземному ходу отправился в мой дом, чтобы забрать оттуда Пандию, а я с группой панисков подошел к самому краю поляны и во весь голос стал окликать солдат, засевших в стволе. Паниски были вооружены пращами, я – боевым топором, а на веревке мы тащили за собой красноглазого Ксанфа, который должен был подтвердить сообщение о нашей победе. Ахейцы не заставили себя долго ждать и сразу появились по ту сторону стены. Через амбразуры виднелись их блестящие шлемы.
– Мы выиграли войну, – закричал я, – и убили вашего предводителя Аякса. А ваши товарищи, оставшиеся в живых, стали нашими заложниками. Если вы хотите спасти их и себя, сдавайте оружие и уходите из леса до захода солнца.
Ахейцы ответили на мои слова взрывами иронического смеха. Чувствуя себя в захваченном убежище в полной безопасности, они продолжали пировать с самого рассвета вплоть до наступления темноты. У них были весьма веские причины, чтобы с презрением отнестись к моему ультиматуму. Мы вытащили нашего пленника из-за деревьев и продемонстрировали им его постыдное поражение.
– Прислушайтесь к его словам, – стал убеждать своих друзей Ксанф. – Аякс действительно мертв, а мы все отравлены их колдовскими чарами.
В подтверждение своих слов он схватился за живот:
– С вами будет то же самое, если вы не сделаете, как он говорит!
Смех утих, и ахейцы стали советоваться, а затем вместо взволнованных голосов послышался скрип отодвигаемых бревен, служивших дверью. В проеме появился прикрывающийся щитом воин. Его высокомерное поведение все же не могло скрыть страх:
– Пришлите к нам Ксанфа, и мы сами допросим его.
Чтобы подтвердить правоту своих слов, мы могли отдать им этого пленника. Один из нетерпеливых панисков подтолкнул его своей пращей, и безухий Ксанф, таща за собой веревку и все время боязливо оглядываясь через плечо, неуверенным шагом направился к своим друзьям.
Днем ахейцы во главе с Ксанфом покинули мой дом, а на следующее утро мы выпустили их товарищей, сидевших в загоне. Они должны были встретиться уже за пределами леса. Я отобрал у них оружие, доспехи и туники и заставил грубыми бронзовыми бритвами сбрить бороды, зная, что у ахейцев борода считается признаком доблести и мужества. От этого их щеки стали красными, как редиска. Владыки и завоеватели, они пришли сюда, чтобы унизить нас, а ушли подобно колонне рабов, которых ведут на печально известный рынок в Пилосе.
Вновь лес принадлежал зверям, но для тех, чьи герои мертвы, а города лежат в руинах и каждую минуту грозит еще одно нашествие, вкус победы горек, как болиголов.
Через две недели после того, как мы прогнали ахейцев, паниски, сторожившие вход в лес, схватили критянина, пытавшегося попасть в нашу страну, и, весьма грубо обращаясь с ним, притащили в город кентавров, где Тея, Икар и я помогали женщинам-кентаврам восстанавливать их дома. Он был черноволосый, худой, с тонкой талией и очень походил на тех крестьян, что живут в тростниковых хижинах на берегу Нила. Критянин испуганно озирался. Казалось, будто он только что вышел из еще продолжающихся долгих и жестоких боев. Конечно, его послал Эак.
– Тея, – позвал я, втайне желая только одного – спихнуть рогами этого критянина в ров, – принеси, пожалуйста, нашему гостю кокосового молока.
Больше нам предложить было нечего. Ахейцы выпили все вино, а виноград еще не созрел. Я оставил критянина вместе с Теей и Икаром в бамбуковом домике, заново отстроенном и украшенном одной из тех немногих драпировок, которые не были затоптаны сапогами мародеров или использованы для чистки оружия.
Я перешел через мост. Каждый вечер, обычно вместе с Теей и Икаром, мы возвращались в свой дом, чтобы поработать там и заночевать. Женщины-кентавры охраняли ров и сторожили оставшихся в загоне животных – двух коров, быка и семь овец.
– Он пришел за твоими друзьями? – спросила Рода, дочь благородного Хирона.
До войны она обычно носила в волосах белую лилию. В тот день, когда погиб ее отец, она обрезала волосы, и в них уже больше не мог удержаться цветок.
– Да, Рода.
– Тея и Икар уйдут с критянином?
– Не знаю.
– Всегда кто-нибудь будет нарушать наш мир. Нас больше никогда не оставят в покое, разве не так, Эвностий? Не пора ли нам уйти из леса и вернуться на острова?
Она имела в виду Блаженные острова – землю, расположенную в Западном море, откуда мы пришли еще до появления людей, прекрасную солнечную страну, где нет никакой опасности, но не бывает и приключений.
– Боги дадут нам знать, – ответил я, – мне кажется, это случится скоро.
Я ждал Тею и Икара в своем саду. Желтый свет луны делал колеблющиеся струи фонтана похожими на мокрую от дождя пальму, касающуюся земли своими листьями. Я вырыл новый вход в свой подземный дом, а до мастерской и других комнат ахейцы не добрались. Зонт во дворе был уничтожен, фиговое дерево они вырвали с корнем и сожгли вместо дров. Решетка, по которой раньше вились растения, была пуста, а новые семена еще не дали всходов. Сад оставался голым.
– Кносс до сих пор держится, – взволнованно объявила Тея, когда они с Икаром вернулись домой, – и отец по-прежнему сражается. Он узнал от Ксанфа, который находится у него в плену, что мы с Икаром здесь, в лесу. Отец не мог прийти сам, потому что город в осаде. Но он послал гонца и просил передать, чтобы 'мы оставались на месте, пока не кончится война. Вот что сказал отец, но…
– Но ты хочешь уйти к нему. Ты считаешь, что сможешь ему помочь.
В ее голосе больше не было энтузиазма.
– Мне совсем не хочется уходить, – сказала она печально. – Мне хочется остаться здесь, с тобой и нашими друзьями. Но он – мой отец, а критяне раньше были моим народом. Несмотря на свои недостатки, они лучше ахейцев. Если Кносс падет, нам всем будет плохо.
– А что вы с Икаром можете сделать, чтобы спасти его?
– Ты сам научил нас сражаться.
В саду вновь стало тихо, слышно было только журчанье фонтана и частое дыхание Икара, смотревшего на меня с обожанием, как мог смотреть только мальчик, ждущий, что одним решительным поступком, одной точной командой будут разрешены все его сомнения.
– Я не хочу возвращаться к отцу, – сказал Икар. – Он всегда был как тень. Он приносил с собой мрак.
– Грусть, – ответила Тея, – а не мрак.
– Как ни называй, все равно это был холод. Знаешь, до него невозможно дотронуться. Он всегда отстраняется, будто боится, что твое прикосновение запачкает его одежду. Я люблю тебя, Эвностий. Разве я не стал зверем?
– Ты всегда им был, – сказала Тея, – чтобы ощутить себя зверем, тебе не нужно было приходить сюда. Но, чтобы почувствовать себя человеком, хотя бы отчасти, возможно, тебе следует вернуться.
– Тея хочет сказать, – пояснил я, – что у тебя, Икар, и у меня в сердце лес. Может, теперь нам надо срубить несколько деревьев и построить там город.
– Или спасти город, – сказала она, – Кносс. Ты пойдешь со мной, Икар? Ненадолго? «Ненадолго? Навсегда…» – подумал я.
– Эвностий, мне идти?
– Ты будешь нужен Tee, – ответил я, будто выдергивая из своего сердца стрелу.
Я обнимал его в последний раз. Я обнимал молодой лес, пока еще наполненный пеньем птиц, еще тянущийся вверх, я обнимал живущих в нем фавна и кролика, медвежонка и хитренького паниска с раздвоенными копытцами и хвостом, похожим на вьющийся усик лозы, теплого птенца дятла, прячущегося в своей крепости из прутьев, – все маленькое, беззащитное, все, что живет надеждой и мечтает вырасти. Но я не мог остановить движение этой коварной ящерицы – времени.
– Икар, – проговорил я. Это был не крик и не мольба, я просто в последний раз произнес имя, которое любил. Когда он уходил из сада, я не смотрел в его сторону.
Мы с Теей сидели у самого фонтана, будто он мог смыть всю боль и придать ей нереальность лунного света. Лунный свет полон грусти, хотя ты и не ощущаешь ее. Звезды тоскуют от одиночества, и луна, наверное, самая одинокая из всех богинь. Но все они страшно далеко, и утраты, о которых они повествуют, видятся нам как прекрасные и романтичные предания о юности Великой Матери или старинные песни, которые поют дриады, вращая ручки своих мельниц, перемалывающих ячмень на муку. Грусть дома и сада иная, она совсем рядом с тобой, она так же близка к тебе, как раскаленный кусок угля, жгущий твою руку, или запутавшаяся в твоих волосах летучая мышь, с криком пытающаяся вырваться оттуда.
– Мне хотелось увидеть, – сказала Тея, – как новая лоза обовьет решетки в твоем саду.
Моя рука чувствовала прохладу ее пальцев.
– Эвностий, трагедия человека или зверя в том, что две любви могут позвать его в противоположные стороны. Идя за одной, он вынужден оставить другую. Я говорю оставить, а не утратить. Любовь никогда не исчезает бесследно. Она лишь меняет свою форму, как вода, – из озера превращаясь в реку, из реки в облако, а когда мы чувствуем себя опустошенными, будто став безжизненной пустыней, она проливается на нас с неба живительным дождем.
– Не знаю, как там насчет дождя. Я ведь никогда не был философом и больше уже не поэт. Но если ты должна уйти, то я пойду вместе с тобой. Я буду охранять тебя, пока ты не доберешься до отца, а затем стану сражаться в его войске. Ты ведь знаешь, я умею воевать. Ты видела, как я управляюсь с луком.
– Нельзя оставлять свой народ. Ты их единственный предводитель. Понимаешь, дорогой, у тебя тоже две любви. Как бедны те, у кого только одна! У Аякса – война, у трий – золото. Мы же обладаем сокровищами фараонов.
– Я не чувствую себя фараоном. Я похож на пустую пальму, оставшуюся без единого кокосового ореха.
– Они еще будут у тебя. И голубые обезьяны вновь вернутся в твои ветви. Сейчас я уйду. Закрой глаза. А то ты смотришь и смотришь на меня и просишь то, чего я не могу дать.
Она вышла из сада, и сандалии ее прошли по земле так же бесшумно, как копыта фавна.
Эак не забыл зверей, давших приют его детям. Он прислал второго гонца, который, ослабив пояс, стягивавший его тонкую талию, пил из кокосового ореха молоко, сидя в одном из домов кентавров, и рассказывал мне о войне. Ахейская армия подошла к самым воротам дворца, вокруг которого, в отличие от таких материковых твердынь, как Микены или Тирин, не было крепостных стен. Обитатели дворца поспешно заваливали вход бревнами, булыжником и даже каменными ваннами, взятыми из царских покоев. Сам Эак был тяжело ранен и почти умирал, а его обессиленные солдаты, среди которых был Икар, вышли через украшенную резьбой арку в воротах, чтобы принять свой последний смертельный бой. В садах и внутренних дворах с колоннами еще не смолк женский плач, когда принцесса Тея появилась на дворцовой стене и обратилась к своим воинам, призывая их победить во имя Великой Матери и Минотавра. Осаждавшие ахейцы застыли от изумления, увидев ее красоту: малиновая юбка, повторявшая форму шлема, была расшита узором из черных как смоль муравьев; обнаженная грудь, казалось, своей жизненной силой бросала вызов смерти, которую несет война; золотые змеи обвивались вокруг ее запястий; острые уши и зеленоватые развевающиеся волосы придавали ее точеному лицу пьянящее очарование дикарки. Лучники забыли про свое оружие, солдаты упали на колени и подняли над головой, подобно талисманам, мечи.
Тишина… А затем громкие возгласы:
– Волшебница!
– Богиня!
– Принцесса Зверей!
И тогда навстречу им вышел мальчик Икар со своим щитом – Бионом. Они увидели его острые уши. Они знали, что он брат Теи. Ахейцы пришли воевать с маленькими, слабыми купцами, матросами и надушенными придворными, а не с этими великолепными, ничего не прощающими детьми из Страны Зверей.
– Принц Зверей!
Сначала они изумленно смотрели, затем побросали оружие и стали отступать к морю, вытаптывая виноградники и распугивая стада овец, разбегавшихся по невысоким холмам, заросшим красными маками. Они все бежали и бежали, подальше от детей из Страны Зверей. Они бежали к своим деревянным кораблям, карабкались по их корпусам, подобно жадным крабам, поднимали черные паруса и с нетерпением ждали, когда они наполнятся ветром и унесут их от этих берегов, усеянных брошенным оружием, и от мальчика, размахивающего щитом и посылающего им вдогонку проклятие Минотавра.
– А затем, – закончил гонец, взволнованный своим рассказом, – от гекатомб[23] густым лесом стали подниматься к небу столбы дыма. Это приносились жертвы богу войны, а в пещеры Великой Матери несли миррис и сандарак. На освобожденных от захватчиков полях собирали цветы – маки, розы, фиалки и златоцветники – и плели из них гирлянды, чтобы надеть их на шею победителям – Tee Прекрасной и Икару – Принцу-воину. Самого Эака вынесли на улицу, чтобы он мог наблюдать за их чествованием. Эак не забыл о вашей доброте к своим детям и о том, какие потери вы понесли, сражаясь с ахейцами. Я пришел сюда по его приказу и прошу тебя принять от него в дар два корабля, на которых вы сможете вернуться на свою родину – Блаженные острова, где вас ждут покой и безопасность. Корабли поведут его матросы. Нет такой страны, куда они не могли бы доплыть. Оба корабля ждут вас в порту города Феста. Когда вы придете туда, на них погрузят запасы продовольствия.