Страница:
Такое обращение многих голубчиков поначалу возмущало и отталкивало. Придя в себя, они невольно начинали скандалить и ругаться матом, но в ответ нарывались лишь на бархатный взгляд Томочки и ее милую улыбку. Улыбка никогда не сходила с Томочкиного лица – круглого и для молочного отдела адекватно белого, как сметана.
Постоянных покупателей в «Фуроре» больше всего было именно у Тамары Сергеевны. Своим голубчикам она так умела расписать прелести товара, что его хотелось не только купить, но и съесть на месте, жадно разгрызая упаковку. Даже если кефиру случалось уродиться пронзительно-кислым, а в йогурт производители перекладывали ароматизатора, идентичного натуральному (это, как известно, ацетон), Тамара Сергеевна распродавала все. И ведь она ничего от покупателей не скрывала – лишь перекисшее называла пикантным, а пересохшее плотным. Это была правда в той же степени, в какой ее клиенты могли считаться душечками. Переварив плотное и пикантное, бедолаги наутро вновь брели к Томочке, чтобы принять дозу теплых словечек, на которую они давно подсели. Их ждала очередная сметана, «перед которой домашняя просто вода».
Илюша Бочков водворился в молочном отделе одновременно с матерью. И он, розовый, хорошенький и послушный ребенок, быстро сделался всеобщим любимцем. Из гастронома он пошел прямо в школу. После уроков он обычно устраивался позади прилавка, решал задачки и строил замки из стаканчиков с йогуртом. В отличие от Тамары Сергеевны он был молчалив, зато в неимоверных количествах поглощал всякие молочные отходы – давленые сырки, кефир из раскисших пакетов и сметану из коробочек, которые дали течь.
Так шли годы. Из-за своего бело-голубого прилавка Тамара Сергеевна без всякого злорадства наблюдала, как библиотека «Мехмаша», откуда ее безжалостно вышвырнули, закрылась окончательно. Скоро и сам орденоносный «Мехмаш» обратился в прах и неживописные развалины. Он зарос бурьяном и выглядел теперь даже печальнее, чем остатки крепости XVII века – главной достопримечательности Нетска.
А вот заштатный гастроном, где осела Тамара Сергеевна, окреп и раздался, поглотив соседние химчистку, телеателье и цветочную лавку. Он сменил нескольких хозяев, получил звучное имя «Фурор» и смотрелся теперь вполне прилично, хотя далеко не элитно.
Несмотря на все переделки и перепродажи «Фурора», Томочка до сих пор улыбалась из-за витрины с тем же молоком. Все хозяева как один ее любили – и за «голубчиков», и за полное отсутствие амбиций (она даже никогда не мечтала возглавить молочный отдел, так как хромала по математической части). К тому же Тамару Сергеевну отличала редкая душевность, что для работника ее скромного ранга означает готовность работать 8 марта и под Новый год, идти в отпуск в ноябре и быть при этом искренне счастливой.
Даже теперешний владелец «Фурора» Алим Петрович Пичугин, натура вообще-то крайне сложная и неуживчивая, очень ценил Тамару Сергеевну и ей одной доверял уборку своего личного кабинета. За это он доплачивал особо и щедро.
Когда нынешним летом сынок Тамары Сергеевны закончил школу, то не стал поступать на мясо-молочный менеджмент, о чем мечтала его мать, крепко свыкшаяся с молочным делом. Он замахнулся на университет, на информатику и, конечно, провалился. Уважая Томочку, Алим Петрович без разговоров принял Илью грузчиком – другой вакансии в «Фуроре» не оказалось.
Да, Илья больше не был тем милым бутузом, каким все знали его прежде, – покладистым, румяным, перемазанным клубничным йогуртом. Он вырос и изменился. Теперь это был тощий сумрачный подросток с заметной сутулостью компьютерного фаната, бесстрастным взглядом и репликами невпопад. Когда Илье было тринадцать лет, он опился жирными сливками. С того дня он перестал любить молочное, улыбаться покупателям и наивно рассказывать всякому любопытному, как у него дела.
Дела его были теперь таинственны и касались его одного. Скучный день, скучный «Фурор», скучная улица Радужная, глухая и пыльная, на которой он жил, – все это было только унылой необходимостью и почти сном (бывают же навязчивые сны, которые повторяются снова и снова!).
А вот ночь была смутна и непредсказуема. Она не управлялась никем, не принадлежала никому – вернее, принадлежала тому, кто ее желал. Скажем, Альфилу, суровому рыцарю с лазерным мечом, неустрашимому и свободному. Он был своим в потемках и играючи вершил в бессолнечном мире свое правосудие.
2
Постоянных покупателей в «Фуроре» больше всего было именно у Тамары Сергеевны. Своим голубчикам она так умела расписать прелести товара, что его хотелось не только купить, но и съесть на месте, жадно разгрызая упаковку. Даже если кефиру случалось уродиться пронзительно-кислым, а в йогурт производители перекладывали ароматизатора, идентичного натуральному (это, как известно, ацетон), Тамара Сергеевна распродавала все. И ведь она ничего от покупателей не скрывала – лишь перекисшее называла пикантным, а пересохшее плотным. Это была правда в той же степени, в какой ее клиенты могли считаться душечками. Переварив плотное и пикантное, бедолаги наутро вновь брели к Томочке, чтобы принять дозу теплых словечек, на которую они давно подсели. Их ждала очередная сметана, «перед которой домашняя просто вода».
Илюша Бочков водворился в молочном отделе одновременно с матерью. И он, розовый, хорошенький и послушный ребенок, быстро сделался всеобщим любимцем. Из гастронома он пошел прямо в школу. После уроков он обычно устраивался позади прилавка, решал задачки и строил замки из стаканчиков с йогуртом. В отличие от Тамары Сергеевны он был молчалив, зато в неимоверных количествах поглощал всякие молочные отходы – давленые сырки, кефир из раскисших пакетов и сметану из коробочек, которые дали течь.
Так шли годы. Из-за своего бело-голубого прилавка Тамара Сергеевна без всякого злорадства наблюдала, как библиотека «Мехмаша», откуда ее безжалостно вышвырнули, закрылась окончательно. Скоро и сам орденоносный «Мехмаш» обратился в прах и неживописные развалины. Он зарос бурьяном и выглядел теперь даже печальнее, чем остатки крепости XVII века – главной достопримечательности Нетска.
А вот заштатный гастроном, где осела Тамара Сергеевна, окреп и раздался, поглотив соседние химчистку, телеателье и цветочную лавку. Он сменил нескольких хозяев, получил звучное имя «Фурор» и смотрелся теперь вполне прилично, хотя далеко не элитно.
Несмотря на все переделки и перепродажи «Фурора», Томочка до сих пор улыбалась из-за витрины с тем же молоком. Все хозяева как один ее любили – и за «голубчиков», и за полное отсутствие амбиций (она даже никогда не мечтала возглавить молочный отдел, так как хромала по математической части). К тому же Тамару Сергеевну отличала редкая душевность, что для работника ее скромного ранга означает готовность работать 8 марта и под Новый год, идти в отпуск в ноябре и быть при этом искренне счастливой.
Даже теперешний владелец «Фурора» Алим Петрович Пичугин, натура вообще-то крайне сложная и неуживчивая, очень ценил Тамару Сергеевну и ей одной доверял уборку своего личного кабинета. За это он доплачивал особо и щедро.
Когда нынешним летом сынок Тамары Сергеевны закончил школу, то не стал поступать на мясо-молочный менеджмент, о чем мечтала его мать, крепко свыкшаяся с молочным делом. Он замахнулся на университет, на информатику и, конечно, провалился. Уважая Томочку, Алим Петрович без разговоров принял Илью грузчиком – другой вакансии в «Фуроре» не оказалось.
Да, Илья больше не был тем милым бутузом, каким все знали его прежде, – покладистым, румяным, перемазанным клубничным йогуртом. Он вырос и изменился. Теперь это был тощий сумрачный подросток с заметной сутулостью компьютерного фаната, бесстрастным взглядом и репликами невпопад. Когда Илье было тринадцать лет, он опился жирными сливками. С того дня он перестал любить молочное, улыбаться покупателям и наивно рассказывать всякому любопытному, как у него дела.
Дела его были теперь таинственны и касались его одного. Скучный день, скучный «Фурор», скучная улица Радужная, глухая и пыльная, на которой он жил, – все это было только унылой необходимостью и почти сном (бывают же навязчивые сны, которые повторяются снова и снова!).
А вот ночь была смутна и непредсказуема. Она не управлялась никем, не принадлежала никому – вернее, принадлежала тому, кто ее желал. Скажем, Альфилу, суровому рыцарю с лазерным мечом, неустрашимому и свободному. Он был своим в потемках и играючи вершил в бессолнечном мире свое правосудие.
2
Илья оказался прав: Алим Петрович Пичугин в самом деле не пострадал от дыма и искр вечерних взрывов. Его телохранители отделались несерьезными пятнами на костюмах, да и машины все как одна остались целы.
Несмотря на это, уголовное дело о покушении было возбуждено. Алим Петрович, человек состоятельный, стало быть, мнительный и упрямый, поднял правоохранительные органы на дыбы. Он во всеуслышание заявил, что его кончину спят и видят конкуренты из сети гастрономов «Вкуснота», а также соседи по элитному поселку Суржево и какой-то Самсонов по кличке Смык, бывший бандит, а теперь владелец автомойки.
Машины, накануне озаренные фейерверком, к утру были свезены на экспертизу. Осмотр места происшествия выявил остатки взрывных устройств в виде цветных бумажек с китайскими иероглифами и пригоршни конфетти.
Эти красноречивые детали свидетельствовали: для покушения на Алима Петровича использовалась бытовая шутейная пиротехника. Она была приклеена к дну машины Тазита жвачкой и подорвана искрой, бежавшей по шнуру, который тянулся из-за ближайшего куста.
Дело на глазах упрощалось. Следственная группа, что работала на месте, воспрянула духом. Тихими радостными голосами сыщики уже сговаривались переквалифицировать покушение в мелкое хулиганство, учиненное шкодливыми подростками.
– Какие подростки! Почему подростки? – кипятился Алим Петрович Пичугин.
Он негодовал. Его элегантный галстук в оливковую и лимонную полоску вздувался на горячей груди и норовил выхлестнуть из жилетного выреза.
– Не было никаких подростков! – кричал Пичугин. – Это Смык, шакал, подстроил! Чтоб следствие запутать, он и бумажек нарвал, и жвачки нажевал, и людей своих в кустах поставил!
– Смык дядя серьезный, – заметил один из следственной группы, самый внушительный на вид. – Он не стал бы мелочиться с хлопушками, а послал бы к вам снайпера или заложил кило тротила, чтоб вас разнесло в бефстроганов.
– И разнесет! А сейчас предупреждает, запугать меня хочет! – кричал Алим Петрович и тряс своими короткими руками.
Если Смык или зловредные подростки желали запугать Алима Петровича, то им это удалось. Охрана Пичугина была максимально усилена. Грозные Тазит и Леха в целях безопасности теперь лепились к шефу так тесно, что издали всех троих можно было принять за сиамских близнецов, не сросшихся только разновысокими головами. Когда Алим Петрович сидел в своем кабинете, кто-нибудь из его стражей обязательно оставался у дверей и стоял, широко расставив ноги и глядя исподлобья.
Накануне вечером оперативники работали по горячим следам, а наутро начали подробный опрос свидетелей. Алим Петрович был крайне влиятельным в округе лицом. Помочь ему жаждал каждый, и свидетелей набралось много. Даже не верилось, что такая пропасть народу могла толкаться у «Фурора» в одиннадцатом часу вечера в неважную погоду.
Показания свидетелей были самые противоречивые. Охранники и менеджеры «Фурора», выходившие вчера вечером на крыльцо покурить, взрывников не видели – за машинами простиралась пустота и дикая непроглядная темь. Зато посторонние прохожие наблюдали и могучих верзил, и толпы шпаны, и хохочущих девиц, и кого угодно. Конечно, все эти разномастные лица вполне могли мелькнуть у бокового крыльца «Фурора», причем без всякого злого умысла – там как раз пролегала тропа к аллее, по которой Илья вчера удирал от алкашей. Аллея вела на Радужную улицу. Любой, кто не брезглив и не чурается помоек, мог там вчера пройти.
Свет в конце туннеля не забрезжил даже тогда, когда явилась старуха, которая накануне кричала про негодяев в кепках. За ночь ее память прояснилась до невозможной степени – она подробно описала не только пуговицы и надписи на кепках преступников, но и рубчик на ткани их брюк, и бородавки на их губах и под носами. Физиономия у свидетельницы была настолько правдивая, что сразу стало ясно: верить ей нельзя.
Алим Петрович сам отверг ее показания:
– Врет, все врет! Она хочет, чтоб я ей с утра налил. А ведь вчера ночь была темная, фонарь у нас на крыльце слабый, энергосберегающий – что увидишь? Нет, пусть не ждет – не налью!
Работники «Фурора», которые еще не разошлись по своим отделам, злорадно хихикнули.
– О, Илюха? Ты как тут? – вдруг спросил, оглянувшись, один из милиционеров, молоденький лейтенант с пергаментным лицом восточного принца.
– Наиль? Откуда? – в свою очередь изумился Илья.
Он явился на работу в самый разгар следственных действий и не успел еще понять, что к чему. Наиля он не видел года три. Раньше семья Мухаметшиных дружно соседствовала с Бочковыми на лестничной площадке, но квартиру разменяла и уехала. Теперь Наиль обитал на другом конце города, в Березках. Он не только успел закончить школу милиции и поступить в уголовный розыск, но до того в этом розыске пообтерся, что дело о покушении на бизнесмена Пичугина не вызвало у него ни малейшего трепета.
– Подростки шалят, – пояснил он Илье. – Вчера вот петарду взорвали на парковке, у машины владельца фирмы. Знаешь его?
– Еще бы! Я здесь работаю, пока грузчиком. На следующий год поступаю на информатику, – сообщил Илья.
– Это здорово, – одобрил Наиль и на всякий случай осведомился: – Ты тут вчера вечером не был? Взрыв не видел?
– Нет, я раньше ушел, – соврал Илья.
При этом совесть его дрогнула, но помочь следствию он в самом деле ничем не мог: покушавшихся не видел. Ну да, стоял он вчера в тени склада, но как раз в это время мысленно грузил темноту невероятными опасностями и чудовищами. Как-то не до мелочей было! Взрыв на парковке вышел плевый, достойный детсадовской елки, а погоня на аллее и вовсе не относилась к делу. И пластырь на подбородке – его личная мелкая проблема.
Илья очень хотел расспросить Наиля о его интересной службе, но не решался. Вообще-то Наиль всегда был парнем простым и дружелюбным, но на шесть лет старше, поэтому в приятелях Ильи не ходил. Теперь оба они вполне взрослые и могут общаться на равных, без скидок на малолетство и желторотость Ильи.
Однако беседы не вышло: первой на Наиля успела наброситься Тамара Сергеевна. Она была уже в бирюзовом халате с надписью «Тома» на беджике. Как честная гражданка, Тамара Сергеевна сначала сообщила лейтенанту, что ничего вчера не видела, так как убежала домой еще до исторического взрыва (на кухне у нее с обеда размораживалась курица). Еще Тамара Сергеевна добавила, что Алим Петрович мухи не обидит, и потому какие у него враги? А вот у Ильи уже сколиоз и, наверное, развивается косоглазие, а Бочков из Сургута так и не пишет. Да, Покулитова с первого этажа в прошлом году попала под автобус и теперь живет в Новокузнецке!
После этого Тамара Сергеевна перешла к расспросам. Она выведала у Наиля, как поживают его мама и братья, а также более дальние родственники, о каких Илья по молодости лет даже не подозревал, а его мать, напротив, знала всю подноготную. Еще ей было интересно, сколько сейчас платят в милиции и страшно ли стрелять в живого человека из пистолета. Несмотря на все потрясения, «Фурор» должен был открыться в обычные девять часов, так что выведывать информацию у Наиля приходилось на бешеной скорости.
– Строго тут у вас, – заметил Наиль, когда Тамара Сергеевна осеклась на полуслове и убежала в свой молочный отдел (ее спугнул мелькнувший вдали светлый костюм Алима Петровича).
– Да, у нас дисциплина, – подтвердил Илья.
Сам он тоже облачился в фирменный лазоревый халат и лазоревую шапочку. В этом наряде он немного напоминал медика-практиканта. В руках он держал свое профессиональное орудие – большой стальной крюк. Было в этом крюке нечто средневековое, и Илья предпочитал его вульгарной тележке. А если, сжимая крюк, принять напряженную позу и напустить на лицо побольше озабоченности, никто не догадается, что ты бьешь баклуши.
– Этот ваш Пичугин в самом деле такой миляга, как тетя Тома говорит? – осведомился Наиль. – Неужели мухи не обидит? Почему же ему угрожают?
– Насчет мух не знаю. Может быть, он их и любит, – ответил Илья. – А вот человека обидеть ему – раз плюнуть. Наши девчонки каждый день от него ревут.
– Сексуальные домогательства?
– Да нет! Это наши девчонки бы стерпели. Алим отлучаться с рабочего места не дает и готовить в подсобке не разрешает. Коллектив давится чипсами и лапшой, паренной в кипятке. Я-то лапшу люблю даже сухую, а девчонкам супчик подавай. Чашку с лапшой они под прилавок прячут. Покупатель подходит – бросай лапшу. Это унизительно.
– Как, и обеденного перерыва нет? – посочувствовал Наиль.
– Да разве девчонкам только в обед жрать хочется?
Наиль нахмурил тонкие брови:
– Нет, лапша не повод для покушения.
– Значит, что-то другое есть. Пичугин выглядит очень противно. Костюмов у него сотни три. Ты только посмотри на него!
Наиль посмотрел и пожал плечами. На первый взгляд в Алиме Петровиче ничего подозрительного не было – разве лишь то, что никто не знал, какой он национальности.
Пичугин отличался небольшим росточком. Его фигура заметно расширялась от плеч к бедрам, а затем так же энергично сужалась к небольшим ступням, отчего пичугинский силуэт напоминал юлу. Однако эта далекая от идеала фигура всегда была наряжена в костюмы, доставленные прямиком из Милана и Лондона.
В одежде Алим Петрович предпочитал мягкие, пастельные тона. Его костюмы, рубашки и галстуки были настолько тонко подобраны друг к другу, что захватывало дух. Маленькие ножки Алима Петровича неизменно были обуты в пару светлых, тоже миланских туфель, и каждую из них можно было бесконечно рассматривать, находя все новые красоты. А ведь подобной обуви – то с пряжками, то с ручным плетением, то с фигурной строчкой и прочими чудесами – Алим Петрович имел горы. Девчонки из «Фурора» много раз принимались ее считать попарно, но всякий раз сбивались.
На пальцах Алима Петровича блестели перстни (один, как говорят, был с изумрудом, но Илья считал, что это просто крупная стекляшка).
Однако стоило отвести взгляд от ботинок, галстуков и колец Алима Петровича, как сразу становилось ясно, что он вовсе не безобидный щеголь зрелых лет. Прямо на пухлое тело Пичугина без всякой шеи была посажена идеально круглая мужественная голова, лысая до блеска. Недаром шар у древних воплощал совершенство: черты лица Алима Петровича пугали своей правильностью. Его лиловая смуглость вообще отдавала чем-то инопланетным. Глаза-яхонты искрились.
Не будь Илья ночным рыцарем Альфилом, он, как и все в «Фуроре», просто боялся бы Пичугина, как боятся начальников-бурбонов. Но Альфил знал, что Алим Петрович скрывает свою истинную сущность. Он не кто иной, как черный маг Бальдо – тот самый, что плодит чудищ и заправляет нечистью в нордических замках.
Внешне Илья не слишком походил на могучего Альфила, зато Алим Петрович смотрелся настолько внушительно, что мог дать Бальдо сто очков вперед. Все лики зла, придуманные разработчиками игр, казались глупыми мультяшками в сравнении с угрожающе-правильной физиономией Алима Петровича. Резкий голос Пичугина, переходящий то на визг, то на сип, не дался бы ни одному из артистов московских театров, вопивших и скрежетавших в знаменитых RTS. Все прочее у Алима Петровича еще хуже: его черная как ночь машина глядит на мир адски раскосо, его телохранители имеют бессмысленные, нечеловеческие лица, его гражданская жена Анжелика Шишкина как две капли воды похожа на беловолосую колдунью Изору. Какие еще нужны доказательства? Все и так понятно! Но как рассказать об этом Наилю?
– Пичугин очень противный, – повторил Илья.
– Не пойдет! Быть противным не преступление, – строго сказал Наиль. – Вот когда у вас здесь случится что-нибудь странное или нехорошее, тогда звони.
Он вручил Илье свою визитку и попрощался.
– Тете Зиле привет! – крикнул ему вслед Илья.
Следственная группа удалилась, и начался обычный скучный день.
Смену в «Фуроре» составляли трое грузчиков. Злоязычные девчонки-продавщицы звали эту бригаду тремя богатырями. Кроме длинного и тощего Ильи, в нее входили пенсионер Снегирев и Толян Ухтомский, член великой ложи местных алкоголиков.
Толян был необщителен и держался в сторонке. Его товарищи по пороку весь день слонялись у «Фурора». Они заходили в магазин, выходили сами, выводились охраной, перемигивались с Толяном, строили друг другу какие-то многозначительные гримасы и делали тайные, дикие для непосвященных знаки. От этого всего Ухтомский к концу дня соловел, тяжелел и начинал дышать перегаром, хотя ничего не пил и ни на минуту никуда не отлучался. Сдав трудовую вахту, он радостно воссоединялся с соратниками. Они уходили дружно, втроем или вчетвером, обняв Нинель, единственную на всех прекрасную даму.
– Толян только на вид квелый, – с сожалением говорил тогда старик Снегирев. – Он ведь чудовищной силы парень! Первый был на «Машстрое» гиревик! Естественно, он числился сборщиком, но больше честь завода защищал, рекорды ставил. Спился Толян уже тут, у нас, в «Фуроре». Это, кстати, неплохой вариант. Пошел бы в братки – давно бы уже закопали. Вот покойный Капитонов…
Снегирев любил поговорить о покойных и напомнить, что все там будем.
– Илюшенька, поди-ка сюда, зайчик! – позвала сына Тамара Сергеевна около полудня.
Илья решил, что пора ставить молоко в холодильник и матери требуется помощь. Но он ошибся.
– В «Фуроре» через час начнется какая-то рекламная акция, – сообщила Тамара Сергеевна. – Я договорилась, чтобы тебя тоже взяли. Лишние деньги нам не помешают.
В нескольких рекламных действах Илья уже участвовал. Поэтому он настороженно спросил:
– А делать что надо? Снова ныть: «Вы чувствуете тяжесть внизу живота? Тогда попробуйте ложечку нашей горчицы!» Да? Чтоб меня опять все посылали?
– Что ты! Ни к кому приставать не придется, – успокоила его Тамара Сергеевна. – Просто надо будет надеть какой-то костюм и немного постоять. Кажется, еще и рукой помахать. Это просто! Снегирев просился, но Анжелика ему отказала. Ради меня! Вот она придет и все объяснит.
Анжелика? Опять штучки Изоры!
Белокурая Анжелика, копия нордической ведьмы и незаконная жена Алима Петровича (законная сидела где-то в Калуге с детьми и внучатами), прежде была специалисткой по рекламе и организации тематических вечеринок. Нрав она имела беспокойный и живой, обожала суету и многолюдство. Трескучие шоу, бешеные краски, шум, грохот и прочая чертовщина были ее стихией.
Оставив рекламную карьеру ради любви, Анжелика дома, в неге и холе, очень скучала. Чтобы она не натворила взаперти бед, Алим Петрович позволял ей резвиться в своем магазине. Чаще всего Анжелика украшала рекламные акции собственными выдумками и устраивала КВН между отделами (обычно побеждал бакалейный). Не было недели, чтобы в «Фуроре» не случался бизнес-капустник, или театрализованные именины, или тематический пикник. В подобных мелочах Алим Петрович гражданской супруге отказать не мог.
Капризы Изоры нелегко давались коллективу. Однако все без исключения работники «Фурора» держались за свои места и трепетали перед хозяином. Потому веселились они безропотно: рядились героями мультфильмов, пели хором и соло, учили стишки, перетягивали канат и бегали в мешках. Некоторые даже сделали карьеру на прихотях неугомонной фаворитки. Так, коллега Ильи, Снегирев, давно бы вылетел из «Фурора» по древности лет. Однако старик умел вальсировать, бил чечетку своими непропорционально крупными, плоскими ступнями и без звука одевался во что скажут. Анжелика стояла за него горой.
Впрочем, у прекрасной Анжелики сложился в «Фуроре» целый двор. Кое-какие продавщицы в прошлом были фабричными девчонками с «Мехмаша». Теперь они утратили свежесть молодости, зато сохранили комсомольский задор, румянец во всю щеку, зычные голоса и бойкие ухватки. Они пели частушки, плясали, пили беленькую и были вовсе не против сабантуйчиков, которые назывались теперь корпоративными вечеринками.
Тамара Сергеевна Бочкова и здесь оказалась незаменимой – по любому поводу она сочиняла стишки и куплеты, не всегда складные, но всегда с душой. Ее талант Анжелика очень ценила.
Нет, все-таки, как ни посмотри, Алим Петрович человек нерусский! К такому выводу после долгих наблюдений пришли фуроровские девчонки. Ведь, влюбившись в Анжелику, Пичугин тотчас сделал ее своей женой, пусть неофициальной и не единственной. Зачем? Ведь мог бы, как все, просто встречаться с ней на разных кстати подвернувшихся квартирах. Девчонки знали, что благодарить за нежность принято покрытием расходов на закуску. Перепадают и букеты роз, которые расцвели в Голландии еще прошлой весной и так набальзамированы, что от них несет приемным покоем. Время от времени от любимого можно дождаться даже пузырька духов, которые обожает его жена. Вот, собственно, и все!
Но восточные и полувосточные люди не понимают прелести опасных связей. Они ничуть не боятся своих законных жен. Родящиеся от грешной любви черноглазые младенцы не кажутся им прожженными наглецами и вымогателями. Их не возбуждает сознание того, что в любую минуту может случиться разоблачение и удар семейным сковородником по темени. Их не тешит, что чьи-то лучшие годы (с тридцати пяти по сорок шесть включительно) поглощены ими нехотя, в пол-укуса, как пирожок на улице.
У восточных людей просто не развита фантазия, решили девчонки. Любой бывший сотрудник «Мехмаша», считали они, заводит романы не от избытка здоровья, а от того же, от чего пьет, – от дури. Плюс мания величия и доля садизма. Ему просто нравится знать, что она ждет его. Она ставит на стол два бокала, возбуждающе длинных. Она весь день готовит какую-то рыбу по-гасконски, от которой прошлый раз он всю неделю икал. Для него она красит волосы в отвратительный баклажанный цвет, читает советы людоеда-сексолога, покупает трусики из бечевок, ходит на курсы спортивного стриптиза и плясок живота.
Зная все это, он чувствует себя пупом земли, и ему довольно. Когда придет долгожданный вечер любви, он бессовестно пробормочет в телефон какое-нибудь вранье про тестя или аккумулятор и преспокойно отправится к себе домой, где доест вчерашние котлеты с позавчерашним пюре (он последняя инстанция спасения; жена, дети и кошка несвежего не едят и оставляют ему). После такого подвига с чистой совестью можно прилечь и небрежно переключать каналы. Тогда перед ним будет все время возникать высокооплачиваемая красавица модель и страдать, сознавая свою потливость. Так ей и надо! Пусть помучается до полуночи! И чтобы каждые семь минут! А если вообразить, что и та сейчас одна и рыдает и ночь ей кажется вечной, а небо с овчинку…
Страсть Алима Петровича тоже была жестока, но жестока иначе. Анжелика могла сколько угодно тешиться званием жены, владеть квартирой, почти такой же просторной, как «Фурор», и новой «маздой» пылкого красного цвета. Она могла считать персонал «Фурора» собственным крепостным балетом. Ее наряды стоили бешеных денег. Ее бесчисленные туфли и сапоги не уступали в совершенстве обуви самого Алима Петровича.
Однако ревнивый супруг требовал, чтобы она не покидала дом без его ведома. На всякий случай он звонил ей по мобильнику каждые четверть часа. Он не подпускал привлекательных, по его мнению, мужчин на расстояние, с какого Анжелика могла бы их разглядеть. Но больше всего огорчало красавицу то, что Алим Петрович категорически запретил ей загорать. Круглый год Изора оставалась белоснежной, как Афродита, только что выбравшаяся из морской пены. Это вызывало у Алима Петровича восторг, непонятный цивилизованному человеку, и бешеное желание.
За полчаса до предполагаемой рекламной акции Анжелика-Изора наконец-то появилась в «Фуроре». Как всегда, она сверкала белизной лица, волос и кожаных брюк, туго набитых ее драгоценной плотью. Следом за Анжеликой плелись две какие-то девицы.
– Эдуард Потапович, Илюшка! Тащите из фургона аксессуары! – с порога распорядилась Анжелика. – Яну, Аллу и Олесю Анатольевну ко мне! Илюшка, марш в подсобку переодеваться. А Катя, представитель фирмы «Фруктикон», зачитает нам сценарий. Акция называется «Шоу радостного вкуса».
Одна из вновь прибывших девиц, с длинной челкой и таким толстым носом, что он вряд ли уместился бы у нее в горсти, важно кивнула. Крепостная труппа Анжелики Шишкиной привычно потянулась в подсобку.
– Наша фирма представляет новую продукцию эксклюзивного спектра – общеукрепляющие леденцы… – на ходу забубнила девица с толстым носом.
Свой текст она вызубрила до того, что выдавала его автоматически, без всякого усилия и даже вдохов, как жужжит муха. При этом она быстро водила глазами вправо и влево, отчего вздрагивала и шевелилась ее длинная челка.
Илья оперся о притолоку и перевел взгляд на другую девицу, приведенную Анжеликой.
И хорошо, что оперся! Иначе то, что случилось в следующую минуту, наверняка обрушило бы его на зеленый линолеум подсобки. Изора и Тара из нордического замка, несколько одноклассниц, соседка снизу Нина Борисовна – любительница загорать на балконе, все модели «Плейбоя» за последние пятьдесят лет, все участницы девичьих групп с их веселыми ляжками и оголтелыми улыбками, все девушки, что когда-либо проходили мимо, волнуясь бедрами, все женщины с коварно подведенными глазами и губами, блестящими, как горячее варенье, – все они мигом исчезли со света и из памяти, испарились, забылись. Осталась одна она.
Несмотря на это, уголовное дело о покушении было возбуждено. Алим Петрович, человек состоятельный, стало быть, мнительный и упрямый, поднял правоохранительные органы на дыбы. Он во всеуслышание заявил, что его кончину спят и видят конкуренты из сети гастрономов «Вкуснота», а также соседи по элитному поселку Суржево и какой-то Самсонов по кличке Смык, бывший бандит, а теперь владелец автомойки.
Машины, накануне озаренные фейерверком, к утру были свезены на экспертизу. Осмотр места происшествия выявил остатки взрывных устройств в виде цветных бумажек с китайскими иероглифами и пригоршни конфетти.
Эти красноречивые детали свидетельствовали: для покушения на Алима Петровича использовалась бытовая шутейная пиротехника. Она была приклеена к дну машины Тазита жвачкой и подорвана искрой, бежавшей по шнуру, который тянулся из-за ближайшего куста.
Дело на глазах упрощалось. Следственная группа, что работала на месте, воспрянула духом. Тихими радостными голосами сыщики уже сговаривались переквалифицировать покушение в мелкое хулиганство, учиненное шкодливыми подростками.
– Какие подростки! Почему подростки? – кипятился Алим Петрович Пичугин.
Он негодовал. Его элегантный галстук в оливковую и лимонную полоску вздувался на горячей груди и норовил выхлестнуть из жилетного выреза.
– Не было никаких подростков! – кричал Пичугин. – Это Смык, шакал, подстроил! Чтоб следствие запутать, он и бумажек нарвал, и жвачки нажевал, и людей своих в кустах поставил!
– Смык дядя серьезный, – заметил один из следственной группы, самый внушительный на вид. – Он не стал бы мелочиться с хлопушками, а послал бы к вам снайпера или заложил кило тротила, чтоб вас разнесло в бефстроганов.
– И разнесет! А сейчас предупреждает, запугать меня хочет! – кричал Алим Петрович и тряс своими короткими руками.
Если Смык или зловредные подростки желали запугать Алима Петровича, то им это удалось. Охрана Пичугина была максимально усилена. Грозные Тазит и Леха в целях безопасности теперь лепились к шефу так тесно, что издали всех троих можно было принять за сиамских близнецов, не сросшихся только разновысокими головами. Когда Алим Петрович сидел в своем кабинете, кто-нибудь из его стражей обязательно оставался у дверей и стоял, широко расставив ноги и глядя исподлобья.
Накануне вечером оперативники работали по горячим следам, а наутро начали подробный опрос свидетелей. Алим Петрович был крайне влиятельным в округе лицом. Помочь ему жаждал каждый, и свидетелей набралось много. Даже не верилось, что такая пропасть народу могла толкаться у «Фурора» в одиннадцатом часу вечера в неважную погоду.
Показания свидетелей были самые противоречивые. Охранники и менеджеры «Фурора», выходившие вчера вечером на крыльцо покурить, взрывников не видели – за машинами простиралась пустота и дикая непроглядная темь. Зато посторонние прохожие наблюдали и могучих верзил, и толпы шпаны, и хохочущих девиц, и кого угодно. Конечно, все эти разномастные лица вполне могли мелькнуть у бокового крыльца «Фурора», причем без всякого злого умысла – там как раз пролегала тропа к аллее, по которой Илья вчера удирал от алкашей. Аллея вела на Радужную улицу. Любой, кто не брезглив и не чурается помоек, мог там вчера пройти.
Свет в конце туннеля не забрезжил даже тогда, когда явилась старуха, которая накануне кричала про негодяев в кепках. За ночь ее память прояснилась до невозможной степени – она подробно описала не только пуговицы и надписи на кепках преступников, но и рубчик на ткани их брюк, и бородавки на их губах и под носами. Физиономия у свидетельницы была настолько правдивая, что сразу стало ясно: верить ей нельзя.
Алим Петрович сам отверг ее показания:
– Врет, все врет! Она хочет, чтоб я ей с утра налил. А ведь вчера ночь была темная, фонарь у нас на крыльце слабый, энергосберегающий – что увидишь? Нет, пусть не ждет – не налью!
Работники «Фурора», которые еще не разошлись по своим отделам, злорадно хихикнули.
– О, Илюха? Ты как тут? – вдруг спросил, оглянувшись, один из милиционеров, молоденький лейтенант с пергаментным лицом восточного принца.
– Наиль? Откуда? – в свою очередь изумился Илья.
Он явился на работу в самый разгар следственных действий и не успел еще понять, что к чему. Наиля он не видел года три. Раньше семья Мухаметшиных дружно соседствовала с Бочковыми на лестничной площадке, но квартиру разменяла и уехала. Теперь Наиль обитал на другом конце города, в Березках. Он не только успел закончить школу милиции и поступить в уголовный розыск, но до того в этом розыске пообтерся, что дело о покушении на бизнесмена Пичугина не вызвало у него ни малейшего трепета.
– Подростки шалят, – пояснил он Илье. – Вчера вот петарду взорвали на парковке, у машины владельца фирмы. Знаешь его?
– Еще бы! Я здесь работаю, пока грузчиком. На следующий год поступаю на информатику, – сообщил Илья.
– Это здорово, – одобрил Наиль и на всякий случай осведомился: – Ты тут вчера вечером не был? Взрыв не видел?
– Нет, я раньше ушел, – соврал Илья.
При этом совесть его дрогнула, но помочь следствию он в самом деле ничем не мог: покушавшихся не видел. Ну да, стоял он вчера в тени склада, но как раз в это время мысленно грузил темноту невероятными опасностями и чудовищами. Как-то не до мелочей было! Взрыв на парковке вышел плевый, достойный детсадовской елки, а погоня на аллее и вовсе не относилась к делу. И пластырь на подбородке – его личная мелкая проблема.
Илья очень хотел расспросить Наиля о его интересной службе, но не решался. Вообще-то Наиль всегда был парнем простым и дружелюбным, но на шесть лет старше, поэтому в приятелях Ильи не ходил. Теперь оба они вполне взрослые и могут общаться на равных, без скидок на малолетство и желторотость Ильи.
Однако беседы не вышло: первой на Наиля успела наброситься Тамара Сергеевна. Она была уже в бирюзовом халате с надписью «Тома» на беджике. Как честная гражданка, Тамара Сергеевна сначала сообщила лейтенанту, что ничего вчера не видела, так как убежала домой еще до исторического взрыва (на кухне у нее с обеда размораживалась курица). Еще Тамара Сергеевна добавила, что Алим Петрович мухи не обидит, и потому какие у него враги? А вот у Ильи уже сколиоз и, наверное, развивается косоглазие, а Бочков из Сургута так и не пишет. Да, Покулитова с первого этажа в прошлом году попала под автобус и теперь живет в Новокузнецке!
После этого Тамара Сергеевна перешла к расспросам. Она выведала у Наиля, как поживают его мама и братья, а также более дальние родственники, о каких Илья по молодости лет даже не подозревал, а его мать, напротив, знала всю подноготную. Еще ей было интересно, сколько сейчас платят в милиции и страшно ли стрелять в живого человека из пистолета. Несмотря на все потрясения, «Фурор» должен был открыться в обычные девять часов, так что выведывать информацию у Наиля приходилось на бешеной скорости.
– Строго тут у вас, – заметил Наиль, когда Тамара Сергеевна осеклась на полуслове и убежала в свой молочный отдел (ее спугнул мелькнувший вдали светлый костюм Алима Петровича).
– Да, у нас дисциплина, – подтвердил Илья.
Сам он тоже облачился в фирменный лазоревый халат и лазоревую шапочку. В этом наряде он немного напоминал медика-практиканта. В руках он держал свое профессиональное орудие – большой стальной крюк. Было в этом крюке нечто средневековое, и Илья предпочитал его вульгарной тележке. А если, сжимая крюк, принять напряженную позу и напустить на лицо побольше озабоченности, никто не догадается, что ты бьешь баклуши.
– Этот ваш Пичугин в самом деле такой миляга, как тетя Тома говорит? – осведомился Наиль. – Неужели мухи не обидит? Почему же ему угрожают?
– Насчет мух не знаю. Может быть, он их и любит, – ответил Илья. – А вот человека обидеть ему – раз плюнуть. Наши девчонки каждый день от него ревут.
– Сексуальные домогательства?
– Да нет! Это наши девчонки бы стерпели. Алим отлучаться с рабочего места не дает и готовить в подсобке не разрешает. Коллектив давится чипсами и лапшой, паренной в кипятке. Я-то лапшу люблю даже сухую, а девчонкам супчик подавай. Чашку с лапшой они под прилавок прячут. Покупатель подходит – бросай лапшу. Это унизительно.
– Как, и обеденного перерыва нет? – посочувствовал Наиль.
– Да разве девчонкам только в обед жрать хочется?
Наиль нахмурил тонкие брови:
– Нет, лапша не повод для покушения.
– Значит, что-то другое есть. Пичугин выглядит очень противно. Костюмов у него сотни три. Ты только посмотри на него!
Наиль посмотрел и пожал плечами. На первый взгляд в Алиме Петровиче ничего подозрительного не было – разве лишь то, что никто не знал, какой он национальности.
Пичугин отличался небольшим росточком. Его фигура заметно расширялась от плеч к бедрам, а затем так же энергично сужалась к небольшим ступням, отчего пичугинский силуэт напоминал юлу. Однако эта далекая от идеала фигура всегда была наряжена в костюмы, доставленные прямиком из Милана и Лондона.
В одежде Алим Петрович предпочитал мягкие, пастельные тона. Его костюмы, рубашки и галстуки были настолько тонко подобраны друг к другу, что захватывало дух. Маленькие ножки Алима Петровича неизменно были обуты в пару светлых, тоже миланских туфель, и каждую из них можно было бесконечно рассматривать, находя все новые красоты. А ведь подобной обуви – то с пряжками, то с ручным плетением, то с фигурной строчкой и прочими чудесами – Алим Петрович имел горы. Девчонки из «Фурора» много раз принимались ее считать попарно, но всякий раз сбивались.
На пальцах Алима Петровича блестели перстни (один, как говорят, был с изумрудом, но Илья считал, что это просто крупная стекляшка).
Однако стоило отвести взгляд от ботинок, галстуков и колец Алима Петровича, как сразу становилось ясно, что он вовсе не безобидный щеголь зрелых лет. Прямо на пухлое тело Пичугина без всякой шеи была посажена идеально круглая мужественная голова, лысая до блеска. Недаром шар у древних воплощал совершенство: черты лица Алима Петровича пугали своей правильностью. Его лиловая смуглость вообще отдавала чем-то инопланетным. Глаза-яхонты искрились.
Не будь Илья ночным рыцарем Альфилом, он, как и все в «Фуроре», просто боялся бы Пичугина, как боятся начальников-бурбонов. Но Альфил знал, что Алим Петрович скрывает свою истинную сущность. Он не кто иной, как черный маг Бальдо – тот самый, что плодит чудищ и заправляет нечистью в нордических замках.
Внешне Илья не слишком походил на могучего Альфила, зато Алим Петрович смотрелся настолько внушительно, что мог дать Бальдо сто очков вперед. Все лики зла, придуманные разработчиками игр, казались глупыми мультяшками в сравнении с угрожающе-правильной физиономией Алима Петровича. Резкий голос Пичугина, переходящий то на визг, то на сип, не дался бы ни одному из артистов московских театров, вопивших и скрежетавших в знаменитых RTS. Все прочее у Алима Петровича еще хуже: его черная как ночь машина глядит на мир адски раскосо, его телохранители имеют бессмысленные, нечеловеческие лица, его гражданская жена Анжелика Шишкина как две капли воды похожа на беловолосую колдунью Изору. Какие еще нужны доказательства? Все и так понятно! Но как рассказать об этом Наилю?
– Пичугин очень противный, – повторил Илья.
– Не пойдет! Быть противным не преступление, – строго сказал Наиль. – Вот когда у вас здесь случится что-нибудь странное или нехорошее, тогда звони.
Он вручил Илье свою визитку и попрощался.
– Тете Зиле привет! – крикнул ему вслед Илья.
Следственная группа удалилась, и начался обычный скучный день.
Смену в «Фуроре» составляли трое грузчиков. Злоязычные девчонки-продавщицы звали эту бригаду тремя богатырями. Кроме длинного и тощего Ильи, в нее входили пенсионер Снегирев и Толян Ухтомский, член великой ложи местных алкоголиков.
Толян был необщителен и держался в сторонке. Его товарищи по пороку весь день слонялись у «Фурора». Они заходили в магазин, выходили сами, выводились охраной, перемигивались с Толяном, строили друг другу какие-то многозначительные гримасы и делали тайные, дикие для непосвященных знаки. От этого всего Ухтомский к концу дня соловел, тяжелел и начинал дышать перегаром, хотя ничего не пил и ни на минуту никуда не отлучался. Сдав трудовую вахту, он радостно воссоединялся с соратниками. Они уходили дружно, втроем или вчетвером, обняв Нинель, единственную на всех прекрасную даму.
– Толян только на вид квелый, – с сожалением говорил тогда старик Снегирев. – Он ведь чудовищной силы парень! Первый был на «Машстрое» гиревик! Естественно, он числился сборщиком, но больше честь завода защищал, рекорды ставил. Спился Толян уже тут, у нас, в «Фуроре». Это, кстати, неплохой вариант. Пошел бы в братки – давно бы уже закопали. Вот покойный Капитонов…
Снегирев любил поговорить о покойных и напомнить, что все там будем.
– Илюшенька, поди-ка сюда, зайчик! – позвала сына Тамара Сергеевна около полудня.
Илья решил, что пора ставить молоко в холодильник и матери требуется помощь. Но он ошибся.
– В «Фуроре» через час начнется какая-то рекламная акция, – сообщила Тамара Сергеевна. – Я договорилась, чтобы тебя тоже взяли. Лишние деньги нам не помешают.
В нескольких рекламных действах Илья уже участвовал. Поэтому он настороженно спросил:
– А делать что надо? Снова ныть: «Вы чувствуете тяжесть внизу живота? Тогда попробуйте ложечку нашей горчицы!» Да? Чтоб меня опять все посылали?
– Что ты! Ни к кому приставать не придется, – успокоила его Тамара Сергеевна. – Просто надо будет надеть какой-то костюм и немного постоять. Кажется, еще и рукой помахать. Это просто! Снегирев просился, но Анжелика ему отказала. Ради меня! Вот она придет и все объяснит.
Анжелика? Опять штучки Изоры!
Белокурая Анжелика, копия нордической ведьмы и незаконная жена Алима Петровича (законная сидела где-то в Калуге с детьми и внучатами), прежде была специалисткой по рекламе и организации тематических вечеринок. Нрав она имела беспокойный и живой, обожала суету и многолюдство. Трескучие шоу, бешеные краски, шум, грохот и прочая чертовщина были ее стихией.
Оставив рекламную карьеру ради любви, Анжелика дома, в неге и холе, очень скучала. Чтобы она не натворила взаперти бед, Алим Петрович позволял ей резвиться в своем магазине. Чаще всего Анжелика украшала рекламные акции собственными выдумками и устраивала КВН между отделами (обычно побеждал бакалейный). Не было недели, чтобы в «Фуроре» не случался бизнес-капустник, или театрализованные именины, или тематический пикник. В подобных мелочах Алим Петрович гражданской супруге отказать не мог.
Капризы Изоры нелегко давались коллективу. Однако все без исключения работники «Фурора» держались за свои места и трепетали перед хозяином. Потому веселились они безропотно: рядились героями мультфильмов, пели хором и соло, учили стишки, перетягивали канат и бегали в мешках. Некоторые даже сделали карьеру на прихотях неугомонной фаворитки. Так, коллега Ильи, Снегирев, давно бы вылетел из «Фурора» по древности лет. Однако старик умел вальсировать, бил чечетку своими непропорционально крупными, плоскими ступнями и без звука одевался во что скажут. Анжелика стояла за него горой.
Впрочем, у прекрасной Анжелики сложился в «Фуроре» целый двор. Кое-какие продавщицы в прошлом были фабричными девчонками с «Мехмаша». Теперь они утратили свежесть молодости, зато сохранили комсомольский задор, румянец во всю щеку, зычные голоса и бойкие ухватки. Они пели частушки, плясали, пили беленькую и были вовсе не против сабантуйчиков, которые назывались теперь корпоративными вечеринками.
Тамара Сергеевна Бочкова и здесь оказалась незаменимой – по любому поводу она сочиняла стишки и куплеты, не всегда складные, но всегда с душой. Ее талант Анжелика очень ценила.
Нет, все-таки, как ни посмотри, Алим Петрович человек нерусский! К такому выводу после долгих наблюдений пришли фуроровские девчонки. Ведь, влюбившись в Анжелику, Пичугин тотчас сделал ее своей женой, пусть неофициальной и не единственной. Зачем? Ведь мог бы, как все, просто встречаться с ней на разных кстати подвернувшихся квартирах. Девчонки знали, что благодарить за нежность принято покрытием расходов на закуску. Перепадают и букеты роз, которые расцвели в Голландии еще прошлой весной и так набальзамированы, что от них несет приемным покоем. Время от времени от любимого можно дождаться даже пузырька духов, которые обожает его жена. Вот, собственно, и все!
Но восточные и полувосточные люди не понимают прелести опасных связей. Они ничуть не боятся своих законных жен. Родящиеся от грешной любви черноглазые младенцы не кажутся им прожженными наглецами и вымогателями. Их не возбуждает сознание того, что в любую минуту может случиться разоблачение и удар семейным сковородником по темени. Их не тешит, что чьи-то лучшие годы (с тридцати пяти по сорок шесть включительно) поглощены ими нехотя, в пол-укуса, как пирожок на улице.
У восточных людей просто не развита фантазия, решили девчонки. Любой бывший сотрудник «Мехмаша», считали они, заводит романы не от избытка здоровья, а от того же, от чего пьет, – от дури. Плюс мания величия и доля садизма. Ему просто нравится знать, что она ждет его. Она ставит на стол два бокала, возбуждающе длинных. Она весь день готовит какую-то рыбу по-гасконски, от которой прошлый раз он всю неделю икал. Для него она красит волосы в отвратительный баклажанный цвет, читает советы людоеда-сексолога, покупает трусики из бечевок, ходит на курсы спортивного стриптиза и плясок живота.
Зная все это, он чувствует себя пупом земли, и ему довольно. Когда придет долгожданный вечер любви, он бессовестно пробормочет в телефон какое-нибудь вранье про тестя или аккумулятор и преспокойно отправится к себе домой, где доест вчерашние котлеты с позавчерашним пюре (он последняя инстанция спасения; жена, дети и кошка несвежего не едят и оставляют ему). После такого подвига с чистой совестью можно прилечь и небрежно переключать каналы. Тогда перед ним будет все время возникать высокооплачиваемая красавица модель и страдать, сознавая свою потливость. Так ей и надо! Пусть помучается до полуночи! И чтобы каждые семь минут! А если вообразить, что и та сейчас одна и рыдает и ночь ей кажется вечной, а небо с овчинку…
Страсть Алима Петровича тоже была жестока, но жестока иначе. Анжелика могла сколько угодно тешиться званием жены, владеть квартирой, почти такой же просторной, как «Фурор», и новой «маздой» пылкого красного цвета. Она могла считать персонал «Фурора» собственным крепостным балетом. Ее наряды стоили бешеных денег. Ее бесчисленные туфли и сапоги не уступали в совершенстве обуви самого Алима Петровича.
Однако ревнивый супруг требовал, чтобы она не покидала дом без его ведома. На всякий случай он звонил ей по мобильнику каждые четверть часа. Он не подпускал привлекательных, по его мнению, мужчин на расстояние, с какого Анжелика могла бы их разглядеть. Но больше всего огорчало красавицу то, что Алим Петрович категорически запретил ей загорать. Круглый год Изора оставалась белоснежной, как Афродита, только что выбравшаяся из морской пены. Это вызывало у Алима Петровича восторг, непонятный цивилизованному человеку, и бешеное желание.
За полчаса до предполагаемой рекламной акции Анжелика-Изора наконец-то появилась в «Фуроре». Как всегда, она сверкала белизной лица, волос и кожаных брюк, туго набитых ее драгоценной плотью. Следом за Анжеликой плелись две какие-то девицы.
– Эдуард Потапович, Илюшка! Тащите из фургона аксессуары! – с порога распорядилась Анжелика. – Яну, Аллу и Олесю Анатольевну ко мне! Илюшка, марш в подсобку переодеваться. А Катя, представитель фирмы «Фруктикон», зачитает нам сценарий. Акция называется «Шоу радостного вкуса».
Одна из вновь прибывших девиц, с длинной челкой и таким толстым носом, что он вряд ли уместился бы у нее в горсти, важно кивнула. Крепостная труппа Анжелики Шишкиной привычно потянулась в подсобку.
– Наша фирма представляет новую продукцию эксклюзивного спектра – общеукрепляющие леденцы… – на ходу забубнила девица с толстым носом.
Свой текст она вызубрила до того, что выдавала его автоматически, без всякого усилия и даже вдохов, как жужжит муха. При этом она быстро водила глазами вправо и влево, отчего вздрагивала и шевелилась ее длинная челка.
Илья оперся о притолоку и перевел взгляд на другую девицу, приведенную Анжеликой.
И хорошо, что оперся! Иначе то, что случилось в следующую минуту, наверняка обрушило бы его на зеленый линолеум подсобки. Изора и Тара из нордического замка, несколько одноклассниц, соседка снизу Нина Борисовна – любительница загорать на балконе, все модели «Плейбоя» за последние пятьдесят лет, все участницы девичьих групп с их веселыми ляжками и оголтелыми улыбками, все девушки, что когда-либо проходили мимо, волнуясь бедрами, все женщины с коварно подведенными глазами и губами, блестящими, как горячее варенье, – все они мигом исчезли со света и из памяти, испарились, забылись. Осталась одна она.