Девушка была весела и спокойна. Она галантно подала руку Владимиру Николаевичу и перешла вместе с ним и охранником через улицу. На ней было черное короткое пальто с меховой отделкой и длинная шерстяная юбка, делавшая ее похожей на барышню из чеховских времен. Варя была красива, удивительно красива, от воспоминания о том, что несколько дней тому назад было между ними, у Матвея перехватило дыхание. Она смотрела ему в глаза и всем своим видом показывала, что рада видеть его.
– Нашлась наша пропажа, Матвей Иванович, – весело сказал Владимир Николаевич. – Вот, возвращаю ее; как видите, все было очень просто.
– Очень просто?
– Ну да, стоило привезти эти фотографии сюда, в Ленинград, как пропажа нашлась.
Матвей недоверчиво смотрел на него.
– Давайте пакет, не смущайтесь, – улыбаясь, протянул руку к фотографиям Владимир Николаевич. – Честный обмен: красавица на старые, никому не нужные фото…
Шереметьев колебался. Сейчас ему нужно было принять верное решение. Или хотя бы потянуть время.
– Объяснитесь, Владимир Николаевич.
– Вы знаете, что не только Варвара, но и я родился в этом городе?
– Нет, не знаю.
– На родине всегда легче решать сложные вопросы.
– И все-таки я вас не понимаю, Владимир Николаевич.
– Ну а что тут понимать? У вас товар, у нас купец. Как это говорилось в деревне на сватании.
– Может, это вы и выкрали ее?
– Не выкрал, – вздохнул Владимир Николаевич и опустил руку. – Купил билет на комфортабельный поезд. Варечка была очень довольна поездкой.
– Я видел вас вместе, – неожиданно сказал Матвей.
Компетентный человек удивленно поднял брови.
– В ту ночь, когда ваши люди пытались ограбить квартиру фотографа, вы привезли ее домой. На черном BMW.
– Вы что же, следили за ней?
– Нет, – усмехнулся Матвей. – Не следил. Получилось случайно. Мне и в голову не могло прийти, что это она вам все сообщала. И про Иваницкого, и про фотографа. А, оказалось, нужно было заподозрить неладное. Я же помню, как на нас напали два удальца около подъезда Олега Викторовича. Один из них сделал вид, что пытается вырвать у нее сумку. А она сопротивлялась… и вам же потом рассказывала. Так, Варя?
Девушка не улыбалась. Глаза ее стали сердитыми.
– Разве это имеет сейчас какое-то значение? – спросила она.
– Это ваши люди посетили Иваницкого и довели его до смерти?
– Старик был мнителен и болен, – резко сказал Владимир Николаевич. – Его никто не пугал. Наш визит потревожил его не больше, чем ваш, или допрос, который учинил бедняге этот Макарий. Не стоило вам вообще его трогать.
– В меня вы стреляли аккуратнее, чем беседовали с Иваницким.
Владимир Николаевич раздосадованно покачал головой.
– Человек, который стрелял, – профессионал. Ну ладно, признаюсь, что инсценировка со снайпером получилась не слишком удачной. Следовало учесть, что в Чечне вы бывали в разных переделках. Вот и заподозрили… Но мне нужно было оказаться рядом с вами, чтобы посмотреть, как решить вопрос. Этот вопрос, – он указал на пачку фотографий. – Отдайте их нам.
Заметив, что охранник медленно приближается к нему сбоку, Матвей сделал шаг назад.
– Не трогай его, – рявкнул на подчиненного Владимир Николаевич.
– Ничего. Я смогу постоять за себя, – воинственно произнес Матвей. – Сознайтесь, это вы устроили пожар.
– В чем еще сознаться?
– Все, что вы мне рассказывали в аэропорту, – идеи не какого-то мифического «клуба по интересам», а ваши собственные.
– Отчего же «мифического»? – усмехнулся Владимир Николаевич. – Клуб существует. И я его член. Каждый из нас какое-то время занимается общими делами. По очереди. Этой осенью наступил мой черед. После того как в службах захотели предложить вам искать светлые пятна в отечественной истории, мы встревожились. Человек вы дотошный. А вдруг обратите внимание на фрески? Раньше в наши планы не входило уничтожать церковь вашего отца. Но пришлось жечь. Хотя не так: сжег ее один из ваших друзей, друзей вашего отца. Он уже больше десятилетия вместе с нами. Удачно получилось, что он стал экономом при храме Александра…
– Нахимов?
– Да, Андрей Нахимов. Верный человек. Очень уважает вас, страдает, что вы не знаете… не знали истины. Кстати, он где-то здесь, помогает нам избегнуть… разных сюрпризов. – Владимир Николаевич неожиданно широко улыбнулся и привычным барским движением огладил бородку. – Матвей Иванович, дорогой, если бы вы представляли, сколько я еще не рассказал вам. В руках Клуба такие архивы… Любой познакомившийся с ними становится нашим. Давайте помиримся, и я допущу вас к ним. У вас будет возможность окончательно убедиться в нашей правоте. Вы – умный, смелый, талантливый человек. Я был бы рад предложить вам участие в Клубе. Вы даже не представляете, насколько там интересно!
Он снова протянул руку к пакету с фотографиями.
– Хорошо, я отдам их, – произнес Матвей. Он не столько увидел или услышал, сколько почувствовал движение в дальнем конце Моховой и на том берегу Фонтанки. Им дали достаточное время для разговора, наступала развязка. В любой момент его собеседники могли почувствовать опасность, их нужно было отвлечь. Хотя бы на пару секунд.
Матвей протянул пакет Владимиру Николаевичу.
– Спасибо. Вы – умница, честное слово, – сказал тот, беря пакет осторожно, словно там была ядовитая змея. – Не думайте о нас плохо, нам можно доверять.
Варя подошла к Матвею и, охватив за шею, прижалась щекой к щеке. От нее пахло теми же духами, что и тогда, в ту ночь.
– Я тебя люблю, – сказала она. – Эти дни… я скучала.
Хлопки выстрелов и рев моторов послышались одновременно. Стреляли на крыше ближайшего к храму дома; Матвей автоматически заставил Варю нагнуться и прикрыл ее своим телом. Краем глаза он увидел, что охранник выхватывает пистолет, а Владимир Николаевич бросается в сторону «опеля», но затем поворачивается к ним. Сообразив, что стреляют не по ним, Матвей отпустил девушку и толкнул Варю ему навстречу. Сам он одним прыжком одолел расстояние до охранника и врезался в него. Здоровяк потерял равновесие, и Шереметьев вцепился в его руку с пистолетом, силясь вырвать оружие.
Охранник был явно сильнее. Свободной рукой он так ударил Матвея по затылку, что у того из глаз посыпались искры. Однако Шереметьев цепко держал его руку, направляя дуло пистолета в землю.
Через мгновение охранник охнул и стал оседать. Рука его ослабла, и Матвей наконец отобрал пистолет.
Подняв голову, он увидел, что площадка, на которой они разговаривали, окружена черными машинами. Меры предосторожности, предпринятые Владимиром Николаевичем, оказались напрасны. Люди из отдела Сергея Сергеевича сработали очень быстро. Ликвидировав самого опасного, снайпера, лежак которого они явно обнаружили заранее, они направили машины с оперативниками к храму Симеона и Анны сразу со всех сторон. «Опелю» было просто некуда деться.
Матвей созерцал, как серьезные, деловитые молодые люди в камуфляжных куртках выцарапывают из «опеля» водителя: вначале они непонятно откуда взявшейся кувалдой разбили боковое стекло, затем один сунул внутрь салона внушительных размеров обрез, а второй нащупал изнутри кнопку блокиратора и распахнул дверцу. Несчастного водителя вытащили за шиворот и, дав для пущей острастки, несколько пинков, заставили лечь лицом вниз рядом с машиной. Еще один оперативник быстро обыскал его карманы, выудив оттуда пистолет, который водитель не рискнул пустить в дело.
Охранника, с которым боролся Матвей, оглушили свинчаткой. Он быстро пришел в себя, но только поскуливал, словно побитый пес, пока оперативники Сергея Сергеевича защелкивали на его запястьях наручники. Матвей протянул им оружие охранника и подошел к Владимиру Николаевичу. Тот держал Варю за руку и устало смотрел на стоящего перед ним Сергея Сергеевича.
– Дочь-то зачем впутал в это дело? – услышал Матвей голос Сергея Сергеевича.
«Дочь?» – Матвей внимательнее посмотрел на Варю и Владимира Николаевича и понял, отчего тогда, на Крымском валу, у него возникло впечатление, что он где-то видел девушку. Они были похожи – и даже очень.
– Она уже давно не девочка, – ответил Владимир Николаевич. – Она ничем не хуже меня и служит тому же делу.
Шереметьев пожал руку Сергея Сергеевича и вздрогнул, столкнувшись с взглядом Вари. В нем читалось разочарование и жгучая, почти детская обида. Матвей непроизвольно отвел глаза.
– Машинка работала? – спросил Сергей Сергеевич.
Матвей похлопал по рукаву своей куртки:
– Надеюсь. Хорошо, что вы нашлись.
– Я что – кошелек, чтобы меня терять? – улыбнулся Сергей Сергеевич. У него было усталое лицо, а мешки под глазами, казалось, набрякли еще больше. – Кое-кто, – он кивнул в сторону Владимира Николаевича, – оформил мне командировку. Похоже, выписал билет в одну сторону. Пришлось его сдать – вот и все. Да и посланник от вашего отца вышел на меня вовремя.
Владимир Николаевич качал головой:
– Дурак ты. Все равно тебе придется отвечать. Твои люди убили человека – ты хоть знаешь, откуда в мой отдел пришел этот снайпер?..
– Да хоть из охраны папы римского, – хмыкнул тот. – Ты говорил на всех совещаниях, что я прагматик. Так и есть. Твой снайпер за свою жизнь положил не один десяток человек. Он угрожал мне и моим людям. Там, наверху, меня за лишнюю осторожность не осудят.
– «Там, наверху», – передразнил его Владимир Николаевич. – Откуда ты знаешь, чего хотят те, кто наверху? Думаешь, они станут слушать все, что этот журналистик записал на твой поганый диктофон?
– Будут, – уверенно сказал Сергей Сергеевич. – После истории с моей командировкой будут. Ты заигрался. И на твоем месте я бы перестал болтать, а лучше бы отдал пакет с негативами и снимками Матвею Ивановичу.
Владимир Николаевич посмотрел на пакет, который он все еще сжимал в руке.
– Хорошо, – он протянул пакет Шереметьеву. – Зачем вы это сделали, молодой человек? Я ведь уже почти поверил вам…
– Зато он тебе не поверил, – бросил Сергей Сергеевич и решительно взял Матвея под руку. – Прекращаем дискуссии и трагическую риторику.
Он махнул рукой оперативникам, уже закончившим «упаковку» водителя и охранника Владимира Николаевича.
– Берите этих двоих – и по машинам! Матвей Иванович, надеюсь, не откажется поехать со мной.
Стараясь не оглядываться в сторону Вари, Шереметьев поплелся за Сергеем Сергеевичем. Он не сомневался в правильности того, что сделал, и не хотел оправдываться перед ней, но вместо ожидавшегося еще сегодня утром чувства удовлетворения от мщения за то, как она его использовала, за сожженный храм и мертвого Иваницкого, в душе было тоскливо и пусто.
– Я не знал, что Варвара – его дочь, – сказал он Сергею Сергеевичу.
– Удивительно, но это правда. Не могу понять, зачем ему это было нужно. Детей нужно беречь, а он и ее заставил играть в эти оккультные игры.
– Оккультные?
– А вы думали, они только храмы жгут и фотографии воруют? Все серьезнее. Устраивают церемонии – без сатанизма, зато посвящают друг друга в какие-то степени. Обрабатывают новопосвященных – то ли гипнозом, то ли еще как.
– Неужели все это возможно на пороге двадцать первого века?
– Матвей Иванович, вы удивляете меня, – подойдя к черному, хищно вытянутому «мерседесу», сказал Сергей Сергеевич. – Вы же сами писали о Фоменко и тому подобных персонах. Имеете полное представление, сколько людей их читают и доверяют им. Как раз на Миллениум наступает обострение всяческих оккультных дел. История с вашим храмом – только цветочки. Вернемся в Москву, я покажу вам кое-какие материалы по поводу «клуба» нашего Владимира Николаевича. Он ведь говорил вам о «клубе»?
– Говорил, – вздохнул Матвей.
Когда он забрался на заднее сиденье «мерседеса», Сергей Сергеевич, устроившийся рядом с водителем, повернулся к нему и сказал:
– Еще раз спасибо за все эти изыскания – со Скопиным-Шуйским и временами Смуты. Надеюсь, мы с вами еще поработаем в этом направлении. Наверху вашу идею оценили. Думаю, вскорости Седьмое ноября переделают в праздник освобождения Москвы от литовцев и поляков. Благо, что даты почти совпадают.
«Мерседес» тронулся с места и, вырулив на набережную Фонтанки, начал аккуратно набирать ход. Матвей решился было посмотреть назад, на машину, в которую должны были усадить Владимира Николаевича и Варю, но чертыхание водителя отвлекло его.
Прямо из-за парапета Фонтанки появился грузный, неуловимо знакомый Шереметьеву человек. Он выскочил на середину дороги, и Матвей увидел, что его рука сжимает пистолет. Все еще чертыхаясь, водитель резко нажал на газ. Машина бросилась вперед и, прежде чем пистолет успел выстрелить, ударила грузного человека, подбросила его, смела с тротуара.
Тут же взвизгнули тормоза. Сергей Сергеевич и его водитель выскочили из машины и побежали к человеку, лежащему на обочине в нелепой, изломанной позе. Матвей, уже догадавшийся, кто пытался остановить их, медленно последовал за ними.
– Еще мгновение, и он всадил бы в нас пулю, – почти кричал водитель.
– Успокойся, – держал его за плечо Сергей Сергеевич. – Я видел это. И Шереметьев видел. Ты все сделал правильно.
Он наклонился и осторожно повернул лежащего лицом вверх. Из разбитого лба Андрея Нахимова текла кровь. Щеки судорожно втягивались и надувались – словно жабры у рыбы, выброшенной на берег.
– Вы его знаете? – повернулся Сергей Сергеевич к Шереметьеву.
– Да. Этот человек сжег церковь моего отца.
– Несчастный сукин сын, – пробормотал Сергей Сергеевич.
Глава 7
Михаил Скопин-Шуйский положил заключительный земной поклон перед алтарем и, взглянув в последний раз на икону с летящим богомазом, попятился к выходу из храма. Он приехал в Алексеевскую слободу затемно, отстоял заутреню, которую вел невысокий русоволосый настоятель. Батюшка, увидев гостя, взволновался так, что мгновенно осип и несколько раз заходился в кашле, обрывая ладный строй службы.
Но не настоятель был интересен Скопину-Шуйскому, а парсуны, начертанные на стене, рядом с алтарем. Он слышал, что при Иоанне Грозном работали разные мастера и что некоторые богомазы в другое время отправились бы в подвал какого-нибудь монастыря – с выколотыми глазами и переломанными пальцами рук, а Грозный все им спускал, ибо что-то искал в их писаниях – что-то, ведомое лишь ему одному.
И вот теперь Скопин-Шуйский увидел это. Все детали мозаики, которую он складывал уже несколько лет, улеглись в его голове. И рассказы немцев-астрологов, и тайные книги, которые привез ему в Новгород Делагарди, и слухи, ходившие при дворе Бориса Годунова, когда он был еще юнцом. А главное, о том же поведал ему в Новгороде настоятель Антониева монастыря. Он вытащил откуда-то ветхие списки, долго листал их, пока не нашел нужные листы, и, покашливая, прочитал рассказ некоего монаха, побывавшего во времена Василия Темного, князя Московского, в Царь-городе, ныне именуемом погаными агарянами Истанбулом.
Сегодня он понял, что его мозаика – не слова и не мечта. Быть может, богомазы знали это даже лучше собирателей старых преданий, ибо они обладали даром пересказывать не словом, а красками, образами, которые казались настолько живыми, что перед их рукотворными чудесами хотелось преклонить колени. Тайное знание передавали они не в писаниях, а в иконах и фресках. Перед смертью Иоанн нашел-таки одного из настоящих богомазов, и тот щедро вознаградил его за терпение. Вот только Грозный не успел воспользоваться этим подарком. Он умер – и не успел или не захотел поделиться знанием об увиденном.
Рассветало. Когда Скопин-Шуйский вышел из храма, горизонт окрашивали яркие розовые полосы. Солнце, еще не появившись на небосклоне, разгоняло ночной туман, обещая ясный день. Это было хорошим признаком.
Теперь он знал, в каком мире он живет и что ему нужно делать. Он понимал, что мир – пока что проект Божий. И никто даже не в состоянии представить, что будет, когда Он скажет: «Откройте глаза и видьте: вот то, что я создал для вас!» Все это шушуканье о том, что Господь совершил уже Страшный суд – ерунда. Он только ждет, когда мы подготовимся к настоящему сотворению мира. Он ждет, когда какой-нибудь богомаз, или отшельник, или просто отчаянный человек доберется до Него, и встречает его объятиями.
Скопин-Шуйский знал, где лестница, ведущая на небеса. Не нужно идти за бескрайнюю зеленую Пермь, за Камень, чтобы найти страну, где солнце не заходит, где с небес течет теплая река, где живут невиданные существа, ласковые и дружелюбные к страннику, который пришел туда. Оттуда и взлетают к Нему – или поднимаются по длинной, почти бесконечной лестнице, чья верхняя ступень теряется в зените, откуда светит яркое, нестерпимо яркое светило.
Нужно возвращаться в Москву. Туда, где ворчуны, завистники и скупердяи, окружающие царя. Туда, где собираются полки, чтобы выступить против поляков. Поляки – последняя преграда на его пути. После того как он одолеет их – одним движением руки, не своей, а Его силой, и посольства короля польского и царя московского сойдутся, чтобы одно – уверять в вечном благорасположении, а другое – этому благорасположению не верить, Скопин-Шуйский покинет Москву. У него достаточно денег и доверенных людей для давно задуманного путешествия. Он даже составил карты – по рассказам тех, кто побывал рядом с этим дивным местом. И подружился с теми, кто, не зная того, стали хранителями заветного места.
Несмотря на молодость, у Скопина-Шуйского была грузная фигура, и когда он подошел к своему верховому жеребцу, один из служек подскочил к нему, помогая взобраться в седло.
– Поехали, – крикнул он своей свите, двум десяткам испытанных солдат, вооруженных подобно шведским рейтарам, и тронул коня. В Москву нужно вернуться засветло. Сегодня у князя Воротынского крестины. Сегодня опять придется слушать льстивые речи, за которыми так просто читались зависть и страх. И снова придется принимать хлеб и мед из рук тех людей, которые, глазом не моргнув, всадят нож ему в спину. Ну да ладно. Недолго осталось.
Хотя что для Него наши «долго» или «не долго»!
Отец Евпатий некоторое время бросал монетку, записывая, сколько раз у него выпадал «орел», а сколько «решка». Матвей с недоумением смотрел на него, но архимандрит не торопился объяснять, что он делает.
Завершив странные подсчеты, он достал из кармана какую-то потрепанную книжицу и начал ее листать. Вид у него был такой же серьезный, как и в те моменты, когда он помогал во время службы Шереметьеву-старшему. Наконец отец Евпатий оторвался от замусоленных страниц и с удивлением посмотрел на Матвея.
– Выпала последняя гексаграмма.
Матвей непонимающе смотрел на него.
– Гексаграмма «Вэй-цзы». Что означает: «Еще не конец». Один из самых загадочных знаков в «Книге Перемен».
– Ты гадаешь?
Отец Евпатий неожиданно густо покраснел.
– Знаю, что с саном не вяжется. Но ничего поделать с собой не могу. «Книга Перемен» не раз помогала, когда я служил в органах. Придя в Церковь, старался не гадать… Но не получалось. Эти древние китайцы мне всегда что-то подсказывали. Ты читал Филипа Дика?
– Что-то читал.
– Странный писатель. Абсолютно неровный. Даже в самых лучших вещах в какой-то момент проваливается – сюжет рассыпается, язык становится никаким.
– Травка?
– А еще колеса. Был увлекающимся человеком. Но ведь всегда умудряется вытащить и книгу, и читателя из трясины… Я его много читаю до сих пор.
– Но при чем тут «Книга Перемен»?
– У Дика есть роман «Человек в высоком замке». Фантастика – о том, что Германия и Япония выиграли Вторую мировую войну. Поделили между собою почти всю Землю. Но в полузавоеванной Америке живет писатель, создающий романы о реальности, в которой победили США и Россия. К нему пробираются поклонники с оккупированных территорий. И он им говорит, что создает романы с «альтернативной историей», гадая по «Книге Перемен». А когда он спросил у нее, как ему относиться к получившемуся, та выдала: «Подлинная правда». Все обстоит так, как он написал. Настоящая история – в его книгах. Все остальное – мираж… На меня этот роман Дика произвел сильное впечатление. После нее и попробовал гадать в первый раз. Опыт оказался удачным.
– Отцу рассказывал? – усмехнулся Матвей.
– Твой батюшка не раз журил меня за гадание. Только ведь говорят: «Горбатого могила исправит». Грешен, каюсь… И гадаю. Бросал монетки перед тем, как ты поехал в Питер за Варей. Получил четыре сплошные полосы, предпоследняя оказалась прерывистой, шестая – снова сплошной. – Видя недоуменный взгляд Шереметьева, Евпатий пояснил: – На каждую линию я трижды кидаю монетку. Если два или три раза выпал «орел», значит линия сплошная. Если «решка» – прерывистая. В тот раз сложилась гексаграмма «Би» – «Приближение». В целом – хорошая гексаграмма. Показывает, что цель уже рядом. Главное – не опоздать. Тот, кто полагается на здравый смысл и следует ему – словно наполненный кувшин. Ситуация подходит к развязке. Смущали меня, правда, толкования третьей и пятой линий. На этих позициях и в этом сочетании они намекают: в ситуации может быть ошибка или какая-то недоговоренность. То, что кажется результатом – на самом деле дверь, за которой другие двери. В одном из древних толкований прямо советуют уподобиться древним царям, которые во время священной охоты ставили загонщиков только с трех сторон, оставляя четвертую свободной. Та дичь, которой еще не пришло время оказаться на императорском столе, должна была уйти…
Матвей с изумлением смотрел на архимандрита. То, что Евпатий много читал, он знал и раньше. Но то, что он оказался знатоком «И-цзин», стало для него откровением. Сколько ему еще предстоит узнать о людях, про которых, казалось, знал все?
– Смущения мои меня не обманули, – улыбнулся отец Евпатий. – Поэтому буду мучить 64-ю гексаграмму.
В последние дни все – и события, и разговоры – стали казаться Матвею многозначительными. Словно окружающие его люди, сами того не подозревая, старались донести до него какую-то истину. Матвей с самого начала истории с фресками относился с сомнением к рассказам о конце света или сне Брахмы. Он был убежден, что за всеми эзотерическими загадками стоял либо чисто человеческий интерес, либо чисто человеческое безумие. Но теперь броня этого убеждения стала давать трещину.
Вот и теперь, его насторожило упоминание Филипа Дика. Шереметьев не читал «Человека в высоком замке». Зато был знаком с другими книгами этого писателя. И порой ловил себя на тягостном ощущении – как будто Филип Дик писал бесконечный дневник о мытарствах души после смерти. Некоторые из вещей Дика подтверждали догадку – пару месяцев назад Матвей перечитывал «Убик», историю о том, как несколько человек оказались запертыми в фантазиях агонизирующего сознания давно умершего человека. Рассказы о «клубе по интересам» создавали у Матвея то же настроение, что и романы Дика.
Пока отец Евпатий, что-то бормоча под нос, листал свою книжицу, Шереметьев в очередной раз стал разглядывать карту, получившуюся из фрески с летящим богомазом. Идея, пришедшая в голову Макарию еще до поездки в Питер для «выкупа» Вари, была безумной – но то, что получилось, безумием назвать было невозможно.
Макарий несколько раз говорил, что в расположении фигур на фреске Страшного суда угадывается некий контур. Архимандрит и так рассматривал фотографию, и этак. Переворачивал ее кверху ногами. Чертил линии, соединяющие фигуры. В какой-то момент его осенило. Он стал соединять линиями те места, где у людей находится пресловутый «третий глаз». Получилась неравномерная сетка с самыми разнообразными по форме «ячейками». Но самое интересное произошло, когда Макарий стал жирным красным маркером выделять пересечения линий. По его мнению, на фреске была зашифрована карта Европы – пусть схематичная и не слишком точная, но карта. Причем ее создатель использовал не привычную нам проекцию Меркатора, когда земля изображается в виде прямоугольника, а ту проекцию, которая называется конической.
Пока Матвей летел вместе с Владимиром Николаевичем в Петербург, Макарий и фотограф нашли подходящую карту Европы в конической проекции и начали отмечать совпадения.
Больше всего совпадений оказалось с Европой XVI века – временем, когда создавалась фреска. Рядом с местом, где священник проповедовал смиренно склонившей головы пастве, находился Рим. Где воин седлал коня – Константинополь, где рыболов забрасывал сети – Гамбург. Они обнаружили на фреске даже Москву. России достался пахарь, склонившийся над примитивным плугом. Бесы, ангелы, Христос-Судия отчего-то располагались над Северной Атлантикой.
– Остров Туле, – пробормотал отец Евпатий, когда увидел художество Макария.
– А может, просто обманка. Иллюзия, для тех, кто незнаком с сутью дела, – ответил Макарий. – Смотрите на летящего богомаза.
– Нашлась наша пропажа, Матвей Иванович, – весело сказал Владимир Николаевич. – Вот, возвращаю ее; как видите, все было очень просто.
– Очень просто?
– Ну да, стоило привезти эти фотографии сюда, в Ленинград, как пропажа нашлась.
Матвей недоверчиво смотрел на него.
– Давайте пакет, не смущайтесь, – улыбаясь, протянул руку к фотографиям Владимир Николаевич. – Честный обмен: красавица на старые, никому не нужные фото…
Шереметьев колебался. Сейчас ему нужно было принять верное решение. Или хотя бы потянуть время.
– Объяснитесь, Владимир Николаевич.
– Вы знаете, что не только Варвара, но и я родился в этом городе?
– Нет, не знаю.
– На родине всегда легче решать сложные вопросы.
– И все-таки я вас не понимаю, Владимир Николаевич.
– Ну а что тут понимать? У вас товар, у нас купец. Как это говорилось в деревне на сватании.
– Может, это вы и выкрали ее?
– Не выкрал, – вздохнул Владимир Николаевич и опустил руку. – Купил билет на комфортабельный поезд. Варечка была очень довольна поездкой.
– Я видел вас вместе, – неожиданно сказал Матвей.
Компетентный человек удивленно поднял брови.
– В ту ночь, когда ваши люди пытались ограбить квартиру фотографа, вы привезли ее домой. На черном BMW.
– Вы что же, следили за ней?
– Нет, – усмехнулся Матвей. – Не следил. Получилось случайно. Мне и в голову не могло прийти, что это она вам все сообщала. И про Иваницкого, и про фотографа. А, оказалось, нужно было заподозрить неладное. Я же помню, как на нас напали два удальца около подъезда Олега Викторовича. Один из них сделал вид, что пытается вырвать у нее сумку. А она сопротивлялась… и вам же потом рассказывала. Так, Варя?
Девушка не улыбалась. Глаза ее стали сердитыми.
– Разве это имеет сейчас какое-то значение? – спросила она.
– Это ваши люди посетили Иваницкого и довели его до смерти?
– Старик был мнителен и болен, – резко сказал Владимир Николаевич. – Его никто не пугал. Наш визит потревожил его не больше, чем ваш, или допрос, который учинил бедняге этот Макарий. Не стоило вам вообще его трогать.
– В меня вы стреляли аккуратнее, чем беседовали с Иваницким.
Владимир Николаевич раздосадованно покачал головой.
– Человек, который стрелял, – профессионал. Ну ладно, признаюсь, что инсценировка со снайпером получилась не слишком удачной. Следовало учесть, что в Чечне вы бывали в разных переделках. Вот и заподозрили… Но мне нужно было оказаться рядом с вами, чтобы посмотреть, как решить вопрос. Этот вопрос, – он указал на пачку фотографий. – Отдайте их нам.
Заметив, что охранник медленно приближается к нему сбоку, Матвей сделал шаг назад.
– Не трогай его, – рявкнул на подчиненного Владимир Николаевич.
– Ничего. Я смогу постоять за себя, – воинственно произнес Матвей. – Сознайтесь, это вы устроили пожар.
– В чем еще сознаться?
– Все, что вы мне рассказывали в аэропорту, – идеи не какого-то мифического «клуба по интересам», а ваши собственные.
– Отчего же «мифического»? – усмехнулся Владимир Николаевич. – Клуб существует. И я его член. Каждый из нас какое-то время занимается общими делами. По очереди. Этой осенью наступил мой черед. После того как в службах захотели предложить вам искать светлые пятна в отечественной истории, мы встревожились. Человек вы дотошный. А вдруг обратите внимание на фрески? Раньше в наши планы не входило уничтожать церковь вашего отца. Но пришлось жечь. Хотя не так: сжег ее один из ваших друзей, друзей вашего отца. Он уже больше десятилетия вместе с нами. Удачно получилось, что он стал экономом при храме Александра…
– Нахимов?
– Да, Андрей Нахимов. Верный человек. Очень уважает вас, страдает, что вы не знаете… не знали истины. Кстати, он где-то здесь, помогает нам избегнуть… разных сюрпризов. – Владимир Николаевич неожиданно широко улыбнулся и привычным барским движением огладил бородку. – Матвей Иванович, дорогой, если бы вы представляли, сколько я еще не рассказал вам. В руках Клуба такие архивы… Любой познакомившийся с ними становится нашим. Давайте помиримся, и я допущу вас к ним. У вас будет возможность окончательно убедиться в нашей правоте. Вы – умный, смелый, талантливый человек. Я был бы рад предложить вам участие в Клубе. Вы даже не представляете, насколько там интересно!
Он снова протянул руку к пакету с фотографиями.
– Хорошо, я отдам их, – произнес Матвей. Он не столько увидел или услышал, сколько почувствовал движение в дальнем конце Моховой и на том берегу Фонтанки. Им дали достаточное время для разговора, наступала развязка. В любой момент его собеседники могли почувствовать опасность, их нужно было отвлечь. Хотя бы на пару секунд.
Матвей протянул пакет Владимиру Николаевичу.
– Спасибо. Вы – умница, честное слово, – сказал тот, беря пакет осторожно, словно там была ядовитая змея. – Не думайте о нас плохо, нам можно доверять.
Варя подошла к Матвею и, охватив за шею, прижалась щекой к щеке. От нее пахло теми же духами, что и тогда, в ту ночь.
– Я тебя люблю, – сказала она. – Эти дни… я скучала.
Хлопки выстрелов и рев моторов послышались одновременно. Стреляли на крыше ближайшего к храму дома; Матвей автоматически заставил Варю нагнуться и прикрыл ее своим телом. Краем глаза он увидел, что охранник выхватывает пистолет, а Владимир Николаевич бросается в сторону «опеля», но затем поворачивается к ним. Сообразив, что стреляют не по ним, Матвей отпустил девушку и толкнул Варю ему навстречу. Сам он одним прыжком одолел расстояние до охранника и врезался в него. Здоровяк потерял равновесие, и Шереметьев вцепился в его руку с пистолетом, силясь вырвать оружие.
Охранник был явно сильнее. Свободной рукой он так ударил Матвея по затылку, что у того из глаз посыпались искры. Однако Шереметьев цепко держал его руку, направляя дуло пистолета в землю.
Через мгновение охранник охнул и стал оседать. Рука его ослабла, и Матвей наконец отобрал пистолет.
Подняв голову, он увидел, что площадка, на которой они разговаривали, окружена черными машинами. Меры предосторожности, предпринятые Владимиром Николаевичем, оказались напрасны. Люди из отдела Сергея Сергеевича сработали очень быстро. Ликвидировав самого опасного, снайпера, лежак которого они явно обнаружили заранее, они направили машины с оперативниками к храму Симеона и Анны сразу со всех сторон. «Опелю» было просто некуда деться.
Матвей созерцал, как серьезные, деловитые молодые люди в камуфляжных куртках выцарапывают из «опеля» водителя: вначале они непонятно откуда взявшейся кувалдой разбили боковое стекло, затем один сунул внутрь салона внушительных размеров обрез, а второй нащупал изнутри кнопку блокиратора и распахнул дверцу. Несчастного водителя вытащили за шиворот и, дав для пущей острастки, несколько пинков, заставили лечь лицом вниз рядом с машиной. Еще один оперативник быстро обыскал его карманы, выудив оттуда пистолет, который водитель не рискнул пустить в дело.
Охранника, с которым боролся Матвей, оглушили свинчаткой. Он быстро пришел в себя, но только поскуливал, словно побитый пес, пока оперативники Сергея Сергеевича защелкивали на его запястьях наручники. Матвей протянул им оружие охранника и подошел к Владимиру Николаевичу. Тот держал Варю за руку и устало смотрел на стоящего перед ним Сергея Сергеевича.
– Дочь-то зачем впутал в это дело? – услышал Матвей голос Сергея Сергеевича.
«Дочь?» – Матвей внимательнее посмотрел на Варю и Владимира Николаевича и понял, отчего тогда, на Крымском валу, у него возникло впечатление, что он где-то видел девушку. Они были похожи – и даже очень.
– Она уже давно не девочка, – ответил Владимир Николаевич. – Она ничем не хуже меня и служит тому же делу.
Шереметьев пожал руку Сергея Сергеевича и вздрогнул, столкнувшись с взглядом Вари. В нем читалось разочарование и жгучая, почти детская обида. Матвей непроизвольно отвел глаза.
– Машинка работала? – спросил Сергей Сергеевич.
Матвей похлопал по рукаву своей куртки:
– Надеюсь. Хорошо, что вы нашлись.
– Я что – кошелек, чтобы меня терять? – улыбнулся Сергей Сергеевич. У него было усталое лицо, а мешки под глазами, казалось, набрякли еще больше. – Кое-кто, – он кивнул в сторону Владимира Николаевича, – оформил мне командировку. Похоже, выписал билет в одну сторону. Пришлось его сдать – вот и все. Да и посланник от вашего отца вышел на меня вовремя.
Владимир Николаевич качал головой:
– Дурак ты. Все равно тебе придется отвечать. Твои люди убили человека – ты хоть знаешь, откуда в мой отдел пришел этот снайпер?..
– Да хоть из охраны папы римского, – хмыкнул тот. – Ты говорил на всех совещаниях, что я прагматик. Так и есть. Твой снайпер за свою жизнь положил не один десяток человек. Он угрожал мне и моим людям. Там, наверху, меня за лишнюю осторожность не осудят.
– «Там, наверху», – передразнил его Владимир Николаевич. – Откуда ты знаешь, чего хотят те, кто наверху? Думаешь, они станут слушать все, что этот журналистик записал на твой поганый диктофон?
– Будут, – уверенно сказал Сергей Сергеевич. – После истории с моей командировкой будут. Ты заигрался. И на твоем месте я бы перестал болтать, а лучше бы отдал пакет с негативами и снимками Матвею Ивановичу.
Владимир Николаевич посмотрел на пакет, который он все еще сжимал в руке.
– Хорошо, – он протянул пакет Шереметьеву. – Зачем вы это сделали, молодой человек? Я ведь уже почти поверил вам…
– Зато он тебе не поверил, – бросил Сергей Сергеевич и решительно взял Матвея под руку. – Прекращаем дискуссии и трагическую риторику.
Он махнул рукой оперативникам, уже закончившим «упаковку» водителя и охранника Владимира Николаевича.
– Берите этих двоих – и по машинам! Матвей Иванович, надеюсь, не откажется поехать со мной.
Стараясь не оглядываться в сторону Вари, Шереметьев поплелся за Сергеем Сергеевичем. Он не сомневался в правильности того, что сделал, и не хотел оправдываться перед ней, но вместо ожидавшегося еще сегодня утром чувства удовлетворения от мщения за то, как она его использовала, за сожженный храм и мертвого Иваницкого, в душе было тоскливо и пусто.
– Я не знал, что Варвара – его дочь, – сказал он Сергею Сергеевичу.
– Удивительно, но это правда. Не могу понять, зачем ему это было нужно. Детей нужно беречь, а он и ее заставил играть в эти оккультные игры.
– Оккультные?
– А вы думали, они только храмы жгут и фотографии воруют? Все серьезнее. Устраивают церемонии – без сатанизма, зато посвящают друг друга в какие-то степени. Обрабатывают новопосвященных – то ли гипнозом, то ли еще как.
– Неужели все это возможно на пороге двадцать первого века?
– Матвей Иванович, вы удивляете меня, – подойдя к черному, хищно вытянутому «мерседесу», сказал Сергей Сергеевич. – Вы же сами писали о Фоменко и тому подобных персонах. Имеете полное представление, сколько людей их читают и доверяют им. Как раз на Миллениум наступает обострение всяческих оккультных дел. История с вашим храмом – только цветочки. Вернемся в Москву, я покажу вам кое-какие материалы по поводу «клуба» нашего Владимира Николаевича. Он ведь говорил вам о «клубе»?
– Говорил, – вздохнул Матвей.
Когда он забрался на заднее сиденье «мерседеса», Сергей Сергеевич, устроившийся рядом с водителем, повернулся к нему и сказал:
– Еще раз спасибо за все эти изыскания – со Скопиным-Шуйским и временами Смуты. Надеюсь, мы с вами еще поработаем в этом направлении. Наверху вашу идею оценили. Думаю, вскорости Седьмое ноября переделают в праздник освобождения Москвы от литовцев и поляков. Благо, что даты почти совпадают.
«Мерседес» тронулся с места и, вырулив на набережную Фонтанки, начал аккуратно набирать ход. Матвей решился было посмотреть назад, на машину, в которую должны были усадить Владимира Николаевича и Варю, но чертыхание водителя отвлекло его.
Прямо из-за парапета Фонтанки появился грузный, неуловимо знакомый Шереметьеву человек. Он выскочил на середину дороги, и Матвей увидел, что его рука сжимает пистолет. Все еще чертыхаясь, водитель резко нажал на газ. Машина бросилась вперед и, прежде чем пистолет успел выстрелить, ударила грузного человека, подбросила его, смела с тротуара.
Тут же взвизгнули тормоза. Сергей Сергеевич и его водитель выскочили из машины и побежали к человеку, лежащему на обочине в нелепой, изломанной позе. Матвей, уже догадавшийся, кто пытался остановить их, медленно последовал за ними.
– Еще мгновение, и он всадил бы в нас пулю, – почти кричал водитель.
– Успокойся, – держал его за плечо Сергей Сергеевич. – Я видел это. И Шереметьев видел. Ты все сделал правильно.
Он наклонился и осторожно повернул лежащего лицом вверх. Из разбитого лба Андрея Нахимова текла кровь. Щеки судорожно втягивались и надувались – словно жабры у рыбы, выброшенной на берег.
– Вы его знаете? – повернулся Сергей Сергеевич к Шереметьеву.
– Да. Этот человек сжег церковь моего отца.
– Несчастный сукин сын, – пробормотал Сергей Сергеевич.
Глава 7
«Молодой лис почти переправился, но вымочил хвост»Гексаграмма Вэй-цзы (№ 64)
Михаил Скопин-Шуйский положил заключительный земной поклон перед алтарем и, взглянув в последний раз на икону с летящим богомазом, попятился к выходу из храма. Он приехал в Алексеевскую слободу затемно, отстоял заутреню, которую вел невысокий русоволосый настоятель. Батюшка, увидев гостя, взволновался так, что мгновенно осип и несколько раз заходился в кашле, обрывая ладный строй службы.
Но не настоятель был интересен Скопину-Шуйскому, а парсуны, начертанные на стене, рядом с алтарем. Он слышал, что при Иоанне Грозном работали разные мастера и что некоторые богомазы в другое время отправились бы в подвал какого-нибудь монастыря – с выколотыми глазами и переломанными пальцами рук, а Грозный все им спускал, ибо что-то искал в их писаниях – что-то, ведомое лишь ему одному.
И вот теперь Скопин-Шуйский увидел это. Все детали мозаики, которую он складывал уже несколько лет, улеглись в его голове. И рассказы немцев-астрологов, и тайные книги, которые привез ему в Новгород Делагарди, и слухи, ходившие при дворе Бориса Годунова, когда он был еще юнцом. А главное, о том же поведал ему в Новгороде настоятель Антониева монастыря. Он вытащил откуда-то ветхие списки, долго листал их, пока не нашел нужные листы, и, покашливая, прочитал рассказ некоего монаха, побывавшего во времена Василия Темного, князя Московского, в Царь-городе, ныне именуемом погаными агарянами Истанбулом.
Сегодня он понял, что его мозаика – не слова и не мечта. Быть может, богомазы знали это даже лучше собирателей старых преданий, ибо они обладали даром пересказывать не словом, а красками, образами, которые казались настолько живыми, что перед их рукотворными чудесами хотелось преклонить колени. Тайное знание передавали они не в писаниях, а в иконах и фресках. Перед смертью Иоанн нашел-таки одного из настоящих богомазов, и тот щедро вознаградил его за терпение. Вот только Грозный не успел воспользоваться этим подарком. Он умер – и не успел или не захотел поделиться знанием об увиденном.
Рассветало. Когда Скопин-Шуйский вышел из храма, горизонт окрашивали яркие розовые полосы. Солнце, еще не появившись на небосклоне, разгоняло ночной туман, обещая ясный день. Это было хорошим признаком.
Теперь он знал, в каком мире он живет и что ему нужно делать. Он понимал, что мир – пока что проект Божий. И никто даже не в состоянии представить, что будет, когда Он скажет: «Откройте глаза и видьте: вот то, что я создал для вас!» Все это шушуканье о том, что Господь совершил уже Страшный суд – ерунда. Он только ждет, когда мы подготовимся к настоящему сотворению мира. Он ждет, когда какой-нибудь богомаз, или отшельник, или просто отчаянный человек доберется до Него, и встречает его объятиями.
Скопин-Шуйский знал, где лестница, ведущая на небеса. Не нужно идти за бескрайнюю зеленую Пермь, за Камень, чтобы найти страну, где солнце не заходит, где с небес течет теплая река, где живут невиданные существа, ласковые и дружелюбные к страннику, который пришел туда. Оттуда и взлетают к Нему – или поднимаются по длинной, почти бесконечной лестнице, чья верхняя ступень теряется в зените, откуда светит яркое, нестерпимо яркое светило.
Нужно возвращаться в Москву. Туда, где ворчуны, завистники и скупердяи, окружающие царя. Туда, где собираются полки, чтобы выступить против поляков. Поляки – последняя преграда на его пути. После того как он одолеет их – одним движением руки, не своей, а Его силой, и посольства короля польского и царя московского сойдутся, чтобы одно – уверять в вечном благорасположении, а другое – этому благорасположению не верить, Скопин-Шуйский покинет Москву. У него достаточно денег и доверенных людей для давно задуманного путешествия. Он даже составил карты – по рассказам тех, кто побывал рядом с этим дивным местом. И подружился с теми, кто, не зная того, стали хранителями заветного места.
Несмотря на молодость, у Скопина-Шуйского была грузная фигура, и когда он подошел к своему верховому жеребцу, один из служек подскочил к нему, помогая взобраться в седло.
– Поехали, – крикнул он своей свите, двум десяткам испытанных солдат, вооруженных подобно шведским рейтарам, и тронул коня. В Москву нужно вернуться засветло. Сегодня у князя Воротынского крестины. Сегодня опять придется слушать льстивые речи, за которыми так просто читались зависть и страх. И снова придется принимать хлеб и мед из рук тех людей, которые, глазом не моргнув, всадят нож ему в спину. Ну да ладно. Недолго осталось.
Хотя что для Него наши «долго» или «не долго»!
* * *
Отец Евпатий некоторое время бросал монетку, записывая, сколько раз у него выпадал «орел», а сколько «решка». Матвей с недоумением смотрел на него, но архимандрит не торопился объяснять, что он делает.
Завершив странные подсчеты, он достал из кармана какую-то потрепанную книжицу и начал ее листать. Вид у него был такой же серьезный, как и в те моменты, когда он помогал во время службы Шереметьеву-старшему. Наконец отец Евпатий оторвался от замусоленных страниц и с удивлением посмотрел на Матвея.
– Выпала последняя гексаграмма.
Матвей непонимающе смотрел на него.
– Гексаграмма «Вэй-цзы». Что означает: «Еще не конец». Один из самых загадочных знаков в «Книге Перемен».
– Ты гадаешь?
Отец Евпатий неожиданно густо покраснел.
– Знаю, что с саном не вяжется. Но ничего поделать с собой не могу. «Книга Перемен» не раз помогала, когда я служил в органах. Придя в Церковь, старался не гадать… Но не получалось. Эти древние китайцы мне всегда что-то подсказывали. Ты читал Филипа Дика?
– Что-то читал.
– Странный писатель. Абсолютно неровный. Даже в самых лучших вещах в какой-то момент проваливается – сюжет рассыпается, язык становится никаким.
– Травка?
– А еще колеса. Был увлекающимся человеком. Но ведь всегда умудряется вытащить и книгу, и читателя из трясины… Я его много читаю до сих пор.
– Но при чем тут «Книга Перемен»?
– У Дика есть роман «Человек в высоком замке». Фантастика – о том, что Германия и Япония выиграли Вторую мировую войну. Поделили между собою почти всю Землю. Но в полузавоеванной Америке живет писатель, создающий романы о реальности, в которой победили США и Россия. К нему пробираются поклонники с оккупированных территорий. И он им говорит, что создает романы с «альтернативной историей», гадая по «Книге Перемен». А когда он спросил у нее, как ему относиться к получившемуся, та выдала: «Подлинная правда». Все обстоит так, как он написал. Настоящая история – в его книгах. Все остальное – мираж… На меня этот роман Дика произвел сильное впечатление. После нее и попробовал гадать в первый раз. Опыт оказался удачным.
– Отцу рассказывал? – усмехнулся Матвей.
– Твой батюшка не раз журил меня за гадание. Только ведь говорят: «Горбатого могила исправит». Грешен, каюсь… И гадаю. Бросал монетки перед тем, как ты поехал в Питер за Варей. Получил четыре сплошные полосы, предпоследняя оказалась прерывистой, шестая – снова сплошной. – Видя недоуменный взгляд Шереметьева, Евпатий пояснил: – На каждую линию я трижды кидаю монетку. Если два или три раза выпал «орел», значит линия сплошная. Если «решка» – прерывистая. В тот раз сложилась гексаграмма «Би» – «Приближение». В целом – хорошая гексаграмма. Показывает, что цель уже рядом. Главное – не опоздать. Тот, кто полагается на здравый смысл и следует ему – словно наполненный кувшин. Ситуация подходит к развязке. Смущали меня, правда, толкования третьей и пятой линий. На этих позициях и в этом сочетании они намекают: в ситуации может быть ошибка или какая-то недоговоренность. То, что кажется результатом – на самом деле дверь, за которой другие двери. В одном из древних толкований прямо советуют уподобиться древним царям, которые во время священной охоты ставили загонщиков только с трех сторон, оставляя четвертую свободной. Та дичь, которой еще не пришло время оказаться на императорском столе, должна была уйти…
Матвей с изумлением смотрел на архимандрита. То, что Евпатий много читал, он знал и раньше. Но то, что он оказался знатоком «И-цзин», стало для него откровением. Сколько ему еще предстоит узнать о людях, про которых, казалось, знал все?
– Смущения мои меня не обманули, – улыбнулся отец Евпатий. – Поэтому буду мучить 64-ю гексаграмму.
В последние дни все – и события, и разговоры – стали казаться Матвею многозначительными. Словно окружающие его люди, сами того не подозревая, старались донести до него какую-то истину. Матвей с самого начала истории с фресками относился с сомнением к рассказам о конце света или сне Брахмы. Он был убежден, что за всеми эзотерическими загадками стоял либо чисто человеческий интерес, либо чисто человеческое безумие. Но теперь броня этого убеждения стала давать трещину.
Вот и теперь, его насторожило упоминание Филипа Дика. Шереметьев не читал «Человека в высоком замке». Зато был знаком с другими книгами этого писателя. И порой ловил себя на тягостном ощущении – как будто Филип Дик писал бесконечный дневник о мытарствах души после смерти. Некоторые из вещей Дика подтверждали догадку – пару месяцев назад Матвей перечитывал «Убик», историю о том, как несколько человек оказались запертыми в фантазиях агонизирующего сознания давно умершего человека. Рассказы о «клубе по интересам» создавали у Матвея то же настроение, что и романы Дика.
Пока отец Евпатий, что-то бормоча под нос, листал свою книжицу, Шереметьев в очередной раз стал разглядывать карту, получившуюся из фрески с летящим богомазом. Идея, пришедшая в голову Макарию еще до поездки в Питер для «выкупа» Вари, была безумной – но то, что получилось, безумием назвать было невозможно.
Макарий несколько раз говорил, что в расположении фигур на фреске Страшного суда угадывается некий контур. Архимандрит и так рассматривал фотографию, и этак. Переворачивал ее кверху ногами. Чертил линии, соединяющие фигуры. В какой-то момент его осенило. Он стал соединять линиями те места, где у людей находится пресловутый «третий глаз». Получилась неравномерная сетка с самыми разнообразными по форме «ячейками». Но самое интересное произошло, когда Макарий стал жирным красным маркером выделять пересечения линий. По его мнению, на фреске была зашифрована карта Европы – пусть схематичная и не слишком точная, но карта. Причем ее создатель использовал не привычную нам проекцию Меркатора, когда земля изображается в виде прямоугольника, а ту проекцию, которая называется конической.
Пока Матвей летел вместе с Владимиром Николаевичем в Петербург, Макарий и фотограф нашли подходящую карту Европы в конической проекции и начали отмечать совпадения.
Больше всего совпадений оказалось с Европой XVI века – временем, когда создавалась фреска. Рядом с местом, где священник проповедовал смиренно склонившей головы пастве, находился Рим. Где воин седлал коня – Константинополь, где рыболов забрасывал сети – Гамбург. Они обнаружили на фреске даже Москву. России достался пахарь, склонившийся над примитивным плугом. Бесы, ангелы, Христос-Судия отчего-то располагались над Северной Атлантикой.
– Остров Туле, – пробормотал отец Евпатий, когда увидел художество Макария.
– А может, просто обманка. Иллюзия, для тех, кто незнаком с сутью дела, – ответил Макарий. – Смотрите на летящего богомаза.