Страница:
* * *
В Постничах уже отаву косили, когда появились там урядник из волости и с ним двое с ружьями. Заволновались деревенские. Мало кто из них в жизни видел чинов таких... И свары здесь бывали, и драки - по-деревенски жестокие, но сами разбирались во всем. Прибывшие, однако, никого не тронули, явно заранее все решив, сразу направились к Лесному озеру. Ввечеру провели по деревне Петра - без обуви, расхристанного. И увели, ничего не объяснив. И снова забурлили Постничи, обсуждая. Так ему и надо - каторжнику беглому, - приговаривали бабы. Мужики покряхтывали в бороды: "Вот и селись незаконно..." И только Митрофан, опять напившись, вопил во все горло: "Утопил!.. Утопил, нечестивец, цыганку! Она ж мне клад обещала! Иде ж искать яво теперича?!." Пытались бабы его успокоить: "Уймись, Митрофан. Почем ты знаешь про то?" А он лишь пуще завывал: "Знаю! И-зна-а-ю-у!" А еще через неделю - уже рожь жали - сгорела изба Петра на берегу Лесного.
* * *
Случился пожар глухой ночью, и отблески его были видны далеко в округе. Кое-кто из постнических бросился было на сполохи, но никто не подошел постояли неподалеку, посмотрели, да и разошлись, перекрестившись. Никто сразу и не заметил, что с той ночи на три дня пропал одинокий Митрофан. А на четвертый его - забившегося в беспамятстве в стог сена, подобрал Егор. Митрофан был здорово чем-то напуган. У него дрожали руки, тряслись губы, и он, хотя был совершенно трезв, не мог сперва вымолвить ни слова. Только когда отпоил его Егор квасом и самогоном, Митрофан сбивчиво рассказал, что с ним произошло.
* * *
Выходило так, что в ночь пожара, когда все разошлись, Митрофан, будучи изрядно выпивши, остался у Лесного. И тогда вышла к нему цыганка. Была она в одном исподнем белье, вся мокрая, как из воды. Она то истерично хохотала, выплясывая вокруг пожарища, приговаривая: "Вот так-то, Петр, вот и сквиталась я с тобой!" То вдруг рыдания начинали душить ее: "Петр, Петр! Иди ко мне!" Она бросала в Митрофана головешки, кричала: "Сгори, несчастный! Не смотри на меня!" Потом неожиданно подступила к нему ласково, погладила по плечу, прошелестела: "Иди ко мне, любезный..." Митрофан, ошалев от выпитого, огня, а еще более - от цыганки, белое тонкое мокрое белье которой плотно облепляло, просвечиваясь, ее упругое тело, протянул к ней руки, заскулил... Она, отступая к берегу, входила в воду, будучи в ней уже по груди, ухватила Митрофана, потащила в озеро. Как он отбился - не помнил...
* * *
Слух мигом облетел дворы. Кто верил Митрофану, кто не верил. Он также утверждал, что вовсе баба та не цыганка никакая - просто прикидывалась. Что возлюбленная она Петра давняя, и долго искала его. И нашла. Что Петр, неблагодарный, утопил ее. И душе ее, сорок дней промучавшейся и прометавшейся, и так и не нашедшей успокоения, суждено навеки остаться в озере. За то и подожгла она избу Петрову. Да, кто верил Митрофану, кто не верил, но сам он поседел за десять дней, пить вовсе бросил и вскорости исчез из Постничей. Потом уж слух дошел, что где-то он клад выкопал... А у Прасковьи осенью корова отелилась... А у Егора к зиме сын родился... А после того, как утопли в Лесном Егор, снова наладившийся там рыбачить, и кузнец Филипп, пошедший туда за дичью, озеро и прозвали Ведьминым. И всем с тех пор говорили, что живет в нем страстная цыганка, и плачет тоскливо на закате: "Петр, Петр!.." и заманивает мужиков, и топит их... И заросла тропка к озеру совсем.
* * *
Заканчивала историю баба Варя, закрыв глаза, покачиваясь в такт неторопливому рассказу. Стукнула, вывалившись из печи, пылающая березовая чурка. Петька вздрогнул, замер, быстро спохватился и, вбросив полено обратно в топку, чтоб скрыть смятение, торопливо спросил: - И-и... Давно это было? - Ой, давно, унучек, давно, - протянула баба Варя.- Мать моя яшшо молода была... - А сейчас? - опять поспешно ляпнул Петька. - А што сячас? - спокойно ответствовала баба Варя. - Ся-час озеро глухим, дрямучим стало. То-опки берега яво. Так и осталась хозяйкой там цыганка. Плачить, сказывали, по ночам: "Петр, Петр!" Баба Варя, отгоняя воспоминания, отхлебнула чаю. - Из наших, местных, тудыть нихто ня ходить и чужим ня советують. А кто ня послушал - ня вярнулся. Последний раз - позапрошлу осень - охотник утоп залетный. Цыганка, стало быть, на дно утащила... Обозналась, за Пятра своего признала...
* * *
День, наконец, выдался погожий. Природа, набушевавшись, угомонилась, замерла. Иван Федорович так и лежал, не вставая, покряхтывая и постанывая. Каждая черта его лица - крупная, открытая - выражала страдание. Розовая лысина покрылась испариной, борода и усы спутались, тоже были влажными. Петька же, ни свет ни заря, зажав под мышкой "тулку", шнырял по камышам Большого озера. Он все надеялся на гуся напасть - удивить и порадовать Казанцева и бабу Варю. Вот тогда-то уж он узнает и секрет снадобья, целительной силы, заключенной в дикой птице. Но все его поиски были безрезультатны. Огорченный неудачей, уже под вечер Петька вернулся. Наскоро перекусил картошкой, с утра сваренной "в мундирах", напоил чаем неподымающегося Ивана Федоровича и с плохо скрываемой решимостью уточнил дорогу к Апраксиному выпасу. Чтоб избежать ненужных объяснений, Петька, прихватив ружье, тут же выскользнул из избушки, столкнувшись в сенцах с пришедшей бабой Варей. Удивленная его торопливостью, бабка вздернула брови: - Кудый-то он? - Гм-гм, - не зная как ответить, прочистил горло Иван Федорович. - На Апраксин выпас пошел... кажется. - На выпас? - недоверчиво уточнила баба Варя. - Вроде... - А чаво яму там надоть? - Да почем же я знаю, - пытаясь скрыть смущение, пожал плечами Иван Федорович. Баба Варя шагнула назад, выглянула наружу, но Петька уже скрылся из виду. Тогда она осторожно прикрыла дверь, приблизилась к Ивану Федоровичу, вперила в него суровый взгляд, ткнула заскорузлым пальцем прямо в бороду. - На озеро Ведьмино ты яво послал? - Гм-гм, - ища выход из положения, совсем сконфузился художник.- Ну, во-первых, никуда я его не посылал - он сам пошел, а удерживать я не смел. А во-вторых, - что ж такого, если даже на озеро? - Чаво такого?.. Худо будеть, вот чаво, - прошептала баба Варя, и в глазах ее засветилась тревога. - Сердце чуеть... Ее беспокойство затронуло и Ивана Федоровича. Но он не желал поддаться ему, хорохорился: - Да ничего не будет. Не знаешь, что ль, молодежь. Наслушался - и решил цыганку навестить... - Ох, ня шути, Хведарыч... Любить он табе. Третий день гуся ищеть. И на Ведьмино за ним подался... - А я говорю - за цыганкой,- неожиданно резко сказал Иван Федорович, взволновавшись, что вдруг действительно оказался невольной причиной Петькиной опрометчивости, и тут же чуть слышно добавил: - Только напрасно... нет ее... - Так тем и хужей! - тоже резко перебила баба Варя, не услышав его последних слов. И повторила: - Тем хужей. Она помолчала, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, перекрестилась. - Борони яво бог... Она хотела выйти, но Казанцев остановил: - Баб Варь... Ты это... Посиди со мной...
* * *
До заката по Петькиным расчетам оставалось часа два. Идти же было недалеко. Потому он особенно не торопился, хотя и по сторонам не отвлекался, шагал размеренно, выдергивая сапоги из жирной грязи. Миновав выпас, он через каких-то полчаса оказался у цели. Вода блеснула между деревьями слева. Петька свернул с неприметной, едва угадываемой тропинки, и пошел напрямик. Да, баба Варя не ошиблась - шел Петька на Ведьмино озеро. Хотя, если б спросили его о цели,- он и сам не мог бы толком ответить. Доподлинно в цыганку он, конечно, не верил, хоть и волновал воображение бабкин рассказ. Естественно, только благодаря фантазии появилась цыганка и на одной из картин Ивана Федоровича... Но Петьку гнало сюда прежде всего жгучее любопытство. А ружье? Во-первых, он привык к нему - отчего ж и не взять, если в лес идешь. Во-вторых, а вдруг и правду сказала баба Варя - может и застигнет здесь утку какую, а то и гуся... А не стал ничего объяснять Ивану Федоровичу просто оттого, что было уже действительно поздновато, тот стал бы отговаривать. Озеро Петька представлял и таким и не таким. Все здесь жутко заросло, берега были топкими. Березняк кое-где лишь подступал к воде, а местами, войдя в нее, стоял полуживой, неподвижной и мрачной стеной. Проход между деревьями забивала густая поросль малины, ивняка и других кустов, продираясь сквозь которые, Петька ободрал руки, исцарапал лицо. Кроме того, идти мешала сосущая хлябь трясины. Озерко словно пряталось за всем этим. Когда же Петька выбрался к самой воде, он поразился хмурой замкнутости водоема, тишине его. "Конечно,- подумал Петька,- как чертям не водиться в таком омуте... Словно специально создан для них да для ведьм всяких". Но тут на воду упали лучики припозднившегося солнца, отчего само озеро, бросающее в глаза теневую сторону леса, сверкнуло чистой гладью поверхности, как - на брошенном, в объедках, столе - осколок зеркала. Только павшие листья берез забрызгали его золотом. "И ничего тут жуткого нет", - то ли успокаивая себя, то ли действительно радуясь тиши, бодрился Петька. Все мистические мысли, навеянные вчерашним рассказом бабы Вари, тем более улетучились, когда слева - там, где на берегу едва угадывались остатки какого-то строения, Петька увидел на воде... пару гусей! Важные птицы, не замечая охотника, мирно копошились в воде, перебирали перышки на шеях друг друга, неспешно двигались вдоль берега. "Это ж надо!- чуть не воскликнул Петька.- Как специально для Ивана Федоровича!" Права была баба Варя: здесь птица, в глуши. То-то удивятся они и обрадуются, когда увидят его с такой добычей! И Петька двинулся вдоль берега к гусям. Цепкие кусты угрюмо и злобно дергали его одежду, царапали руки, хлестали по лицу. Топкая болотная хлябь, в которую он иногда проваливался по колено, ухватывала за ноги. Петька, сосредоточив все внимание на птицах, не видел больше ничего. Враз и неотвратимо свалился на него охотничий азарт. Уже даже не размышляя, машинальным движением он сломал "тулку", нащупал в патронташе крайние - с зарядом крупной дроби - патроны, и, несмотря на трудность хода, неумолимо приближался к цели, стиснув от напряжения зубы и сдерживая дыхание. Гусь был большой, серый, с могучими грудью и крыльями. В нем чувствовалась сила, уверенность и как будто даже пренебрежение спутницей. Она же была чуть меньше его, подвижней и игривей. В то время, как он не спеша и прямо греб вперед, она то отплывала в сторону, вроде поживиться, то заходила сзади, то пересекала его путь, прикасалась к его шее своей головкой, терлась о его бок. Она была значительно темней своего компаньо-ена, почти черной. Все это теперь отчетливо видел Петька, подошедший на выстрел. Если бы гуси взлетели неожиданно, если бы увидели охотника и стали уходить за пределы выстрела, Петька, конечно, догонял бы, не мешкал, целился, палил из ружья, ослепленный азартом. Но сейчас в какой-то момент ему стало жалко этих беззащитных красивых птиц. Ведь были они не ускользающей добычей, а влюбленной парой, совершенно не ведающей об опасности. Он еще заколебался: стоит ли вот так коварно - из кустов - палить? Может, для начала хоть пугнуть птиц? А может вообще не трогать - уйти? Но пока мелькали эти мысли, руки действовали с охотничьим автоматизмом. Когда Петька остановился, начал поднимать ружье, жуткая тишь хлестнула по ушам. Недвижимо и безмолвно было озеро, застыл лес, стих ветер... "О, господи, тишина какая..."- подумал Петька в тот миг, как под ногой хрустнула валежина. Гуси вздрогнули, замерли, вкинув головы. Увидев близкого охотника, они тревожно гоготнули, ударили крыльями по воде, рванулись в сторону от плюнувшего из кустов свинца. С диким криком сорвалась с черной воды птица черная, метнулась над поверхностью, среди берез, словно ударилась об их стену и исчезла. А на взбаламученной дробью воде, выронив пушинки из пробитой груди, неуклюже замерла птица серая. Эха от выстрела не было. Звук его над стиснутой водой шлепнул резко, глухо, тупо. Но всколыхнулись вершины деревьев, зашумели. В пылу азарта Петька не заметил, как время прошло и село солнце, и теперь ему показалось, что рухнуло оно за горизонт от выстрела, бросив на озеро сумерки. И тут у Петьки мороз по коже пробежал. В сгустившейся тьме стало озеро не просто черным, а тягучим и вязким, как деготь. Вокруг шумели, скрипя, кряжистые уродливые деревья, а Петька стоял по колено в трясине - слишком живой и слишком маленький перед окружавшим его лесом, и метрах в двадцати от него на зыбкой воде колыхалось серое пятно. Так жутко ему стало, что захотелось тут же убежать. И только две мысли удержали. Во-первых, раз уж убил гуся - так не потехи же ради, не бросать же дичь. А во-вторых, да что он - трус, что .ли?! Выбрав лесину подлиннее, Петька ступил в озеро, попытался приблизиться к трупу птицы. Но через несколько шагов провалился в воду по пояс. Дно оказалось хлипким. Петька с трудом выбрался, долго раскуривал отсыревшую сигарету. Но насладиться не успел. Уже через миг, как ему показалось, сигарета кончилась и обожгла ему пальцы. Но за этот миг, тупо глядя на серое и недосягаемое пятно на воде, он вспомнил весь вчерашний рассказ бабы Вари. - Понавыдумывают тоже!- вслух, хотя и негромко пробормотал он, подбадривая себя.- Понаплетут ереси всякой...
* * *
Он как будто успокоился, когда подумал: "вплавь пойду". Эта мысль, пришедшая неожиданно, захватила его именно своим безрассудством. Борясь со страхом, Петька выбрал самый отчаянный вариант. Он стащил с себя куртку, свитер, сапоги и штаны, в одних трусах и майке двинулся к озеру, вошел в ледяную октябрьскую воду. Трясина облепливала ноги, засасывала и, не дожидаясь, когда продвинется в воду грудь, Петька присел, поплыл. "Петр!" - услыхал он страстный женский шепот, как только погрузился в 'озеро, и не заорал лишь потому, что от страха судорогой свело челюсти. Петька с головой ушел под воду, но как будто руки чьи-то вынесли его обратно на поверхность. Ледяная вода стала казаться Петьке теплой, как человеческое тело. И само это тело было здесь, рядом. Аспидно-черные до неестественности, гладкие волосы резко оттеняли черты ее бледного и красивого лица - черные стреловидные брови, большие темно-карие глаза, прямой, словно вырубленный, тонкий нос. Когда она улыбалась, меж алых губ сверкали голубовато-белые зубы. Она была в тонкой белой ночной сорочке, облепливающей тело... Петька плыл, потеряв ориентацию, ощущая помощь и ласки нежных, но удивительно сильных и властных рук. Забыв о гусе, обо всем на свете, он плыл в озере по кругу, увлекаемый цыганкой. Ее молодое алчущее тело касалось его тела. Он явственно ощущал ее руки, губы, упругую грудь, покатые бедра... Она шептала вожделенно: "Петр, Петр!" И больше Петька уже ничего не хотел и не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать. Он расслабился...
* * *
Когда он пришел в себя и поднял голову, то увидел, что лежит раздетый на мокром хлябком берегу у самой воды, окоченевший от холода, судорожно сжимая в правой руке крыло серого гуся. Стояла густая черная ночь, в которой ему виделось лишь колеблющееся пятно в озере, слышен был плеск. Петька вскочил. Не одеваясь, схватив первые попавшиеся вещи, он бросился напролом по ночному лесу, в кровь разбивая о коряги босые ноги, не в силах заглушить в ушах призыв, несущийся вдогонку: "Петр, Пе-е-отр!!"
В Постничах уже отаву косили, когда появились там урядник из волости и с ним двое с ружьями. Заволновались деревенские. Мало кто из них в жизни видел чинов таких... И свары здесь бывали, и драки - по-деревенски жестокие, но сами разбирались во всем. Прибывшие, однако, никого не тронули, явно заранее все решив, сразу направились к Лесному озеру. Ввечеру провели по деревне Петра - без обуви, расхристанного. И увели, ничего не объяснив. И снова забурлили Постничи, обсуждая. Так ему и надо - каторжнику беглому, - приговаривали бабы. Мужики покряхтывали в бороды: "Вот и селись незаконно..." И только Митрофан, опять напившись, вопил во все горло: "Утопил!.. Утопил, нечестивец, цыганку! Она ж мне клад обещала! Иде ж искать яво теперича?!." Пытались бабы его успокоить: "Уймись, Митрофан. Почем ты знаешь про то?" А он лишь пуще завывал: "Знаю! И-зна-а-ю-у!" А еще через неделю - уже рожь жали - сгорела изба Петра на берегу Лесного.
* * *
Случился пожар глухой ночью, и отблески его были видны далеко в округе. Кое-кто из постнических бросился было на сполохи, но никто не подошел постояли неподалеку, посмотрели, да и разошлись, перекрестившись. Никто сразу и не заметил, что с той ночи на три дня пропал одинокий Митрофан. А на четвертый его - забившегося в беспамятстве в стог сена, подобрал Егор. Митрофан был здорово чем-то напуган. У него дрожали руки, тряслись губы, и он, хотя был совершенно трезв, не мог сперва вымолвить ни слова. Только когда отпоил его Егор квасом и самогоном, Митрофан сбивчиво рассказал, что с ним произошло.
* * *
Выходило так, что в ночь пожара, когда все разошлись, Митрофан, будучи изрядно выпивши, остался у Лесного. И тогда вышла к нему цыганка. Была она в одном исподнем белье, вся мокрая, как из воды. Она то истерично хохотала, выплясывая вокруг пожарища, приговаривая: "Вот так-то, Петр, вот и сквиталась я с тобой!" То вдруг рыдания начинали душить ее: "Петр, Петр! Иди ко мне!" Она бросала в Митрофана головешки, кричала: "Сгори, несчастный! Не смотри на меня!" Потом неожиданно подступила к нему ласково, погладила по плечу, прошелестела: "Иди ко мне, любезный..." Митрофан, ошалев от выпитого, огня, а еще более - от цыганки, белое тонкое мокрое белье которой плотно облепляло, просвечиваясь, ее упругое тело, протянул к ней руки, заскулил... Она, отступая к берегу, входила в воду, будучи в ней уже по груди, ухватила Митрофана, потащила в озеро. Как он отбился - не помнил...
* * *
Слух мигом облетел дворы. Кто верил Митрофану, кто не верил. Он также утверждал, что вовсе баба та не цыганка никакая - просто прикидывалась. Что возлюбленная она Петра давняя, и долго искала его. И нашла. Что Петр, неблагодарный, утопил ее. И душе ее, сорок дней промучавшейся и прометавшейся, и так и не нашедшей успокоения, суждено навеки остаться в озере. За то и подожгла она избу Петрову. Да, кто верил Митрофану, кто не верил, но сам он поседел за десять дней, пить вовсе бросил и вскорости исчез из Постничей. Потом уж слух дошел, что где-то он клад выкопал... А у Прасковьи осенью корова отелилась... А у Егора к зиме сын родился... А после того, как утопли в Лесном Егор, снова наладившийся там рыбачить, и кузнец Филипп, пошедший туда за дичью, озеро и прозвали Ведьминым. И всем с тех пор говорили, что живет в нем страстная цыганка, и плачет тоскливо на закате: "Петр, Петр!.." и заманивает мужиков, и топит их... И заросла тропка к озеру совсем.
* * *
Заканчивала историю баба Варя, закрыв глаза, покачиваясь в такт неторопливому рассказу. Стукнула, вывалившись из печи, пылающая березовая чурка. Петька вздрогнул, замер, быстро спохватился и, вбросив полено обратно в топку, чтоб скрыть смятение, торопливо спросил: - И-и... Давно это было? - Ой, давно, унучек, давно, - протянула баба Варя.- Мать моя яшшо молода была... - А сейчас? - опять поспешно ляпнул Петька. - А што сячас? - спокойно ответствовала баба Варя. - Ся-час озеро глухим, дрямучим стало. То-опки берега яво. Так и осталась хозяйкой там цыганка. Плачить, сказывали, по ночам: "Петр, Петр!" Баба Варя, отгоняя воспоминания, отхлебнула чаю. - Из наших, местных, тудыть нихто ня ходить и чужим ня советують. А кто ня послушал - ня вярнулся. Последний раз - позапрошлу осень - охотник утоп залетный. Цыганка, стало быть, на дно утащила... Обозналась, за Пятра своего признала...
* * *
День, наконец, выдался погожий. Природа, набушевавшись, угомонилась, замерла. Иван Федорович так и лежал, не вставая, покряхтывая и постанывая. Каждая черта его лица - крупная, открытая - выражала страдание. Розовая лысина покрылась испариной, борода и усы спутались, тоже были влажными. Петька же, ни свет ни заря, зажав под мышкой "тулку", шнырял по камышам Большого озера. Он все надеялся на гуся напасть - удивить и порадовать Казанцева и бабу Варю. Вот тогда-то уж он узнает и секрет снадобья, целительной силы, заключенной в дикой птице. Но все его поиски были безрезультатны. Огорченный неудачей, уже под вечер Петька вернулся. Наскоро перекусил картошкой, с утра сваренной "в мундирах", напоил чаем неподымающегося Ивана Федоровича и с плохо скрываемой решимостью уточнил дорогу к Апраксиному выпасу. Чтоб избежать ненужных объяснений, Петька, прихватив ружье, тут же выскользнул из избушки, столкнувшись в сенцах с пришедшей бабой Варей. Удивленная его торопливостью, бабка вздернула брови: - Кудый-то он? - Гм-гм, - не зная как ответить, прочистил горло Иван Федорович. - На Апраксин выпас пошел... кажется. - На выпас? - недоверчиво уточнила баба Варя. - Вроде... - А чаво яму там надоть? - Да почем же я знаю, - пытаясь скрыть смущение, пожал плечами Иван Федорович. Баба Варя шагнула назад, выглянула наружу, но Петька уже скрылся из виду. Тогда она осторожно прикрыла дверь, приблизилась к Ивану Федоровичу, вперила в него суровый взгляд, ткнула заскорузлым пальцем прямо в бороду. - На озеро Ведьмино ты яво послал? - Гм-гм, - ища выход из положения, совсем сконфузился художник.- Ну, во-первых, никуда я его не посылал - он сам пошел, а удерживать я не смел. А во-вторых, - что ж такого, если даже на озеро? - Чаво такого?.. Худо будеть, вот чаво, - прошептала баба Варя, и в глазах ее засветилась тревога. - Сердце чуеть... Ее беспокойство затронуло и Ивана Федоровича. Но он не желал поддаться ему, хорохорился: - Да ничего не будет. Не знаешь, что ль, молодежь. Наслушался - и решил цыганку навестить... - Ох, ня шути, Хведарыч... Любить он табе. Третий день гуся ищеть. И на Ведьмино за ним подался... - А я говорю - за цыганкой,- неожиданно резко сказал Иван Федорович, взволновавшись, что вдруг действительно оказался невольной причиной Петькиной опрометчивости, и тут же чуть слышно добавил: - Только напрасно... нет ее... - Так тем и хужей! - тоже резко перебила баба Варя, не услышав его последних слов. И повторила: - Тем хужей. Она помолчала, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, перекрестилась. - Борони яво бог... Она хотела выйти, но Казанцев остановил: - Баб Варь... Ты это... Посиди со мной...
* * *
До заката по Петькиным расчетам оставалось часа два. Идти же было недалеко. Потому он особенно не торопился, хотя и по сторонам не отвлекался, шагал размеренно, выдергивая сапоги из жирной грязи. Миновав выпас, он через каких-то полчаса оказался у цели. Вода блеснула между деревьями слева. Петька свернул с неприметной, едва угадываемой тропинки, и пошел напрямик. Да, баба Варя не ошиблась - шел Петька на Ведьмино озеро. Хотя, если б спросили его о цели,- он и сам не мог бы толком ответить. Доподлинно в цыганку он, конечно, не верил, хоть и волновал воображение бабкин рассказ. Естественно, только благодаря фантазии появилась цыганка и на одной из картин Ивана Федоровича... Но Петьку гнало сюда прежде всего жгучее любопытство. А ружье? Во-первых, он привык к нему - отчего ж и не взять, если в лес идешь. Во-вторых, а вдруг и правду сказала баба Варя - может и застигнет здесь утку какую, а то и гуся... А не стал ничего объяснять Ивану Федоровичу просто оттого, что было уже действительно поздновато, тот стал бы отговаривать. Озеро Петька представлял и таким и не таким. Все здесь жутко заросло, берега были топкими. Березняк кое-где лишь подступал к воде, а местами, войдя в нее, стоял полуживой, неподвижной и мрачной стеной. Проход между деревьями забивала густая поросль малины, ивняка и других кустов, продираясь сквозь которые, Петька ободрал руки, исцарапал лицо. Кроме того, идти мешала сосущая хлябь трясины. Озерко словно пряталось за всем этим. Когда же Петька выбрался к самой воде, он поразился хмурой замкнутости водоема, тишине его. "Конечно,- подумал Петька,- как чертям не водиться в таком омуте... Словно специально создан для них да для ведьм всяких". Но тут на воду упали лучики припозднившегося солнца, отчего само озеро, бросающее в глаза теневую сторону леса, сверкнуло чистой гладью поверхности, как - на брошенном, в объедках, столе - осколок зеркала. Только павшие листья берез забрызгали его золотом. "И ничего тут жуткого нет", - то ли успокаивая себя, то ли действительно радуясь тиши, бодрился Петька. Все мистические мысли, навеянные вчерашним рассказом бабы Вари, тем более улетучились, когда слева - там, где на берегу едва угадывались остатки какого-то строения, Петька увидел на воде... пару гусей! Важные птицы, не замечая охотника, мирно копошились в воде, перебирали перышки на шеях друг друга, неспешно двигались вдоль берега. "Это ж надо!- чуть не воскликнул Петька.- Как специально для Ивана Федоровича!" Права была баба Варя: здесь птица, в глуши. То-то удивятся они и обрадуются, когда увидят его с такой добычей! И Петька двинулся вдоль берега к гусям. Цепкие кусты угрюмо и злобно дергали его одежду, царапали руки, хлестали по лицу. Топкая болотная хлябь, в которую он иногда проваливался по колено, ухватывала за ноги. Петька, сосредоточив все внимание на птицах, не видел больше ничего. Враз и неотвратимо свалился на него охотничий азарт. Уже даже не размышляя, машинальным движением он сломал "тулку", нащупал в патронташе крайние - с зарядом крупной дроби - патроны, и, несмотря на трудность хода, неумолимо приближался к цели, стиснув от напряжения зубы и сдерживая дыхание. Гусь был большой, серый, с могучими грудью и крыльями. В нем чувствовалась сила, уверенность и как будто даже пренебрежение спутницей. Она же была чуть меньше его, подвижней и игривей. В то время, как он не спеша и прямо греб вперед, она то отплывала в сторону, вроде поживиться, то заходила сзади, то пересекала его путь, прикасалась к его шее своей головкой, терлась о его бок. Она была значительно темней своего компаньо-ена, почти черной. Все это теперь отчетливо видел Петька, подошедший на выстрел. Если бы гуси взлетели неожиданно, если бы увидели охотника и стали уходить за пределы выстрела, Петька, конечно, догонял бы, не мешкал, целился, палил из ружья, ослепленный азартом. Но сейчас в какой-то момент ему стало жалко этих беззащитных красивых птиц. Ведь были они не ускользающей добычей, а влюбленной парой, совершенно не ведающей об опасности. Он еще заколебался: стоит ли вот так коварно - из кустов - палить? Может, для начала хоть пугнуть птиц? А может вообще не трогать - уйти? Но пока мелькали эти мысли, руки действовали с охотничьим автоматизмом. Когда Петька остановился, начал поднимать ружье, жуткая тишь хлестнула по ушам. Недвижимо и безмолвно было озеро, застыл лес, стих ветер... "О, господи, тишина какая..."- подумал Петька в тот миг, как под ногой хрустнула валежина. Гуси вздрогнули, замерли, вкинув головы. Увидев близкого охотника, они тревожно гоготнули, ударили крыльями по воде, рванулись в сторону от плюнувшего из кустов свинца. С диким криком сорвалась с черной воды птица черная, метнулась над поверхностью, среди берез, словно ударилась об их стену и исчезла. А на взбаламученной дробью воде, выронив пушинки из пробитой груди, неуклюже замерла птица серая. Эха от выстрела не было. Звук его над стиснутой водой шлепнул резко, глухо, тупо. Но всколыхнулись вершины деревьев, зашумели. В пылу азарта Петька не заметил, как время прошло и село солнце, и теперь ему показалось, что рухнуло оно за горизонт от выстрела, бросив на озеро сумерки. И тут у Петьки мороз по коже пробежал. В сгустившейся тьме стало озеро не просто черным, а тягучим и вязким, как деготь. Вокруг шумели, скрипя, кряжистые уродливые деревья, а Петька стоял по колено в трясине - слишком живой и слишком маленький перед окружавшим его лесом, и метрах в двадцати от него на зыбкой воде колыхалось серое пятно. Так жутко ему стало, что захотелось тут же убежать. И только две мысли удержали. Во-первых, раз уж убил гуся - так не потехи же ради, не бросать же дичь. А во-вторых, да что он - трус, что .ли?! Выбрав лесину подлиннее, Петька ступил в озеро, попытался приблизиться к трупу птицы. Но через несколько шагов провалился в воду по пояс. Дно оказалось хлипким. Петька с трудом выбрался, долго раскуривал отсыревшую сигарету. Но насладиться не успел. Уже через миг, как ему показалось, сигарета кончилась и обожгла ему пальцы. Но за этот миг, тупо глядя на серое и недосягаемое пятно на воде, он вспомнил весь вчерашний рассказ бабы Вари. - Понавыдумывают тоже!- вслух, хотя и негромко пробормотал он, подбадривая себя.- Понаплетут ереси всякой...
* * *
Он как будто успокоился, когда подумал: "вплавь пойду". Эта мысль, пришедшая неожиданно, захватила его именно своим безрассудством. Борясь со страхом, Петька выбрал самый отчаянный вариант. Он стащил с себя куртку, свитер, сапоги и штаны, в одних трусах и майке двинулся к озеру, вошел в ледяную октябрьскую воду. Трясина облепливала ноги, засасывала и, не дожидаясь, когда продвинется в воду грудь, Петька присел, поплыл. "Петр!" - услыхал он страстный женский шепот, как только погрузился в 'озеро, и не заорал лишь потому, что от страха судорогой свело челюсти. Петька с головой ушел под воду, но как будто руки чьи-то вынесли его обратно на поверхность. Ледяная вода стала казаться Петьке теплой, как человеческое тело. И само это тело было здесь, рядом. Аспидно-черные до неестественности, гладкие волосы резко оттеняли черты ее бледного и красивого лица - черные стреловидные брови, большие темно-карие глаза, прямой, словно вырубленный, тонкий нос. Когда она улыбалась, меж алых губ сверкали голубовато-белые зубы. Она была в тонкой белой ночной сорочке, облепливающей тело... Петька плыл, потеряв ориентацию, ощущая помощь и ласки нежных, но удивительно сильных и властных рук. Забыв о гусе, обо всем на свете, он плыл в озере по кругу, увлекаемый цыганкой. Ее молодое алчущее тело касалось его тела. Он явственно ощущал ее руки, губы, упругую грудь, покатые бедра... Она шептала вожделенно: "Петр, Петр!" И больше Петька уже ничего не хотел и не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать. Он расслабился...
* * *
Когда он пришел в себя и поднял голову, то увидел, что лежит раздетый на мокром хлябком берегу у самой воды, окоченевший от холода, судорожно сжимая в правой руке крыло серого гуся. Стояла густая черная ночь, в которой ему виделось лишь колеблющееся пятно в озере, слышен был плеск. Петька вскочил. Не одеваясь, схватив первые попавшиеся вещи, он бросился напролом по ночному лесу, в кровь разбивая о коряги босые ноги, не в силах заглушить в ушах призыв, несущийся вдогонку: "Петр, Пе-е-отр!!"